Травма, вызванная отношениями с живым другим человеком или социальной единицей, которая затем становится «мертвой» по отношению к пострадавшему, выходит за рамки внешней утраты и наносит тяжелый ущерб внутренним психологическим структурам.

Как отмечает Лауб (2005), та же самая динамика и феноменология обнаруживается в синдроме «мертвой матери»:

«…то же самое справедливо не только для инфантильной символической утраты матери, но и для травматической потери хорошего внутреннего объекта в любом возрасте».

В том же русле я полагаю, что в случаях переживших геноцид людей мы можем полезным образом расширить концепт «мертвой матери», чтобы он включал в себя переживание жертвами мира в целом как неотзывчивого к их страданию и безразличного к их судьбе (Laub and Auerhahn, 1989).

Человечество в целом как «мертвая мать», во многом как и «мертвая мать», воплощенная в одном человеке в описаниях [Андре] Грина, представляет собой мир людей столь поглощенных своими потерями, страхами и потребностями, что они остаются немыми и незатронутыми мучениями жертвы; этот мир существует, но он не предоставляет возможности разделенного опыта, так что он начинает оккупировать психологическое пространство и многократно проявляться в нем в качестве «мертвого третьего».

Самуэль Герсон

#психоанализ
#травма