"Баба в телеге"
1896 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Одна из самых неоднозначных и недооцененных картин великого мастера. Только на первый взгляд картина кажется простой, даже скучной. Стоит приглядеться к ней внимательно и постепенно начинает раскрываться авторская идея, его мысли.
Еле бредет худенькая лошаденка, запряженная в тяжелую телегу. Самое необъяснимое в картине - это ощутимое медленное движение, которое удалось передать автору.
Баба в телеге задумчива, печальна. Эта задумчивость и наполняет всю работу неповторимой атмосферой. Скупыми, скромными средствами, минимальным набором красок обошелся мастер. Несмотря на это, созерцание осеннего пейзажа на фоне работы, подталкивает зрителя к размышлениям о скоротечности жизни, о трудностях и нелегких временах. Сама дорога, полная неровностей и камней, неожиданно наполняется символическим смыслом. Время словно замедляется. Работа завораживает зрителя, раскрывает настоящий талант автора, его гениальную задумку.
#ВалентинСеров #ЖанроваяCцена #Импрессионизм
1896 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Одна из самых неоднозначных и недооцененных картин великого мастера. Только на первый взгляд картина кажется простой, даже скучной. Стоит приглядеться к ней внимательно и постепенно начинает раскрываться авторская идея, его мысли.
Еле бредет худенькая лошаденка, запряженная в тяжелую телегу. Самое необъяснимое в картине - это ощутимое медленное движение, которое удалось передать автору.
Баба в телеге задумчива, печальна. Эта задумчивость и наполняет всю работу неповторимой атмосферой. Скупыми, скромными средствами, минимальным набором красок обошелся мастер. Несмотря на это, созерцание осеннего пейзажа на фоне работы, подталкивает зрителя к размышлениям о скоротечности жизни, о трудностях и нелегких временах. Сама дорога, полная неровностей и камней, неожиданно наполняется символическим смыслом. Время словно замедляется. Работа завораживает зрителя, раскрывает настоящий талант автора, его гениальную задумку.
#ВалентинСеров #ЖанроваяCцена #Импрессионизм
"Портрет княгини Ольги Орловой"
1911 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Княгиня Ольга Константиновна Орлова – легендарная петербургская модница и профессиональная светская львица – умела носить шляпки. Заподозрить в ней другие таланты было непросто: по свидетельствам очевидцев, княгиня не отличалась умом, душевностью или красотой. Очевидно, не было в числе ее добродетелей и пунктуальности. Уговорив Серова писать ее портрет, она продолжала порхать с бала на бал, и тот (чтобы закончить работу, за которую взялся без особой охоты) был вынужден преследовать ее повсюду - от Петербурга до атлантического побережья. Разумеется, Серов не сводил посредством портрета счеты – он не был мелочным человеком. Однако нота раздражения, зревшего в нем во время работы, слышна вполне отчетливо: это яркий пример того, как ловко умел Серов вплести в парадный портрет элементы карикатуры.
«Она не могла стоять, ходить, сидеть без особых ужимок, подчеркивавших, что она не просто какая-нибудь рядовая аристократка, а первейшая при дворе дама», - описывал Орлову Игорь Грабарь. Серов ничуть не погрешил против правды, изобразив такую «ужимку» вместо характера или каких-либо признаков личности.
Неестественная поза княгини выдает нетерпение – она при параде и готова покорять свет. Брови высокомерно вскинуты, на лице – едва сдерживаемое раздражение: что-то или кто-то смеет отвлекать хозяйку жизни от ее неотложных дел. Холеный пальчик указывает на саму себя – еще одно свидетельство непомерно воспалившегося эго.
Серов выразил свое отношение к модели настолько недвусмысленно, что искусствоведы бросились искать в портрете намеки и метафоры – в том числе те, о которых художник вряд ли подозревал. К примеру, некоторые из них всерьез полагают, что Серов намеренно исказил тень от вазы, чтобы она повторяла очертания Орловой в ее абсурдной шляпе. Таким образом он будто бы подчеркивает, что его героиня – так же пуста.
Поклонники княгини (а таких было немало) остались очень недовольны портретом. Особенно они пеняли Серову на то, что именно он настоял, чтобы Орлова позировала в шляпе. Серов невозмутимо отвечал, что без шляпы – это была бы уже не Орлова.
Сама Ольга Константиновна претензий не озвучивала. Но картину эту любила едва ли – должно быть, сарказм Серова был понятен и ей. Вскоре после смерти художника она отдала портрет в музей Александра III – с условием, что он не будет выставляться в одном зале с портретом Иды Рубинштейн. Похоже, княгиня Орлова не могла стерпеть конкуренции не только на шумном балу, но и в благословенной тиши Русского музея.
#ВалентинСеров
1911 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Княгиня Ольга Константиновна Орлова – легендарная петербургская модница и профессиональная светская львица – умела носить шляпки. Заподозрить в ней другие таланты было непросто: по свидетельствам очевидцев, княгиня не отличалась умом, душевностью или красотой. Очевидно, не было в числе ее добродетелей и пунктуальности. Уговорив Серова писать ее портрет, она продолжала порхать с бала на бал, и тот (чтобы закончить работу, за которую взялся без особой охоты) был вынужден преследовать ее повсюду - от Петербурга до атлантического побережья. Разумеется, Серов не сводил посредством портрета счеты – он не был мелочным человеком. Однако нота раздражения, зревшего в нем во время работы, слышна вполне отчетливо: это яркий пример того, как ловко умел Серов вплести в парадный портрет элементы карикатуры.
«Она не могла стоять, ходить, сидеть без особых ужимок, подчеркивавших, что она не просто какая-нибудь рядовая аристократка, а первейшая при дворе дама», - описывал Орлову Игорь Грабарь. Серов ничуть не погрешил против правды, изобразив такую «ужимку» вместо характера или каких-либо признаков личности.
Неестественная поза княгини выдает нетерпение – она при параде и готова покорять свет. Брови высокомерно вскинуты, на лице – едва сдерживаемое раздражение: что-то или кто-то смеет отвлекать хозяйку жизни от ее неотложных дел. Холеный пальчик указывает на саму себя – еще одно свидетельство непомерно воспалившегося эго.
Серов выразил свое отношение к модели настолько недвусмысленно, что искусствоведы бросились искать в портрете намеки и метафоры – в том числе те, о которых художник вряд ли подозревал. К примеру, некоторые из них всерьез полагают, что Серов намеренно исказил тень от вазы, чтобы она повторяла очертания Орловой в ее абсурдной шляпе. Таким образом он будто бы подчеркивает, что его героиня – так же пуста.
Поклонники княгини (а таких было немало) остались очень недовольны портретом. Особенно они пеняли Серову на то, что именно он настоял, чтобы Орлова позировала в шляпе. Серов невозмутимо отвечал, что без шляпы – это была бы уже не Орлова.
Сама Ольга Константиновна претензий не озвучивала. Но картину эту любила едва ли – должно быть, сарказм Серова был понятен и ей. Вскоре после смерти художника она отдала портрет в музей Александра III – с условием, что он не будет выставляться в одном зале с портретом Иды Рубинштейн. Похоже, княгиня Орлова не могла стерпеть конкуренции не только на шумном балу, но и в благословенной тиши Русского музея.
#ВалентинСеров
"Похищение Европы"
1910 г.
Валентин Александрович Серов
Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Наряду с «Идой Рубинштейн», «Похищение Европы» представляет блеск и славу «позднего» Серова. Серова-модерниста. Серова-«парижанина», переживающего непростой «роман» с Матиссом. Серова, ищущего новых горизонтов. Серова, все заметнее предпочитающего стилизацию психологической (и какой-либо еще) достоверности, а матовое благородство темперы – витальности масляных красок.
Нетронутое «декадентским тленом», оно было принято современниками куда более сочувственно, чем многострадальная «Ида». Сплавив древний миф с модернистской традицией, Серов создал энергичный, стремительный, светлый по интонации шедевр. Изысканная простота линий, снайперски сдержанная палитра, ритм, драйв, порода, стать – кажется, это было написано быстрой, не ведающей сомнений кистью. Обманчивое ощущение. Серов работал над «Похищением Европы» три года, сделал как минимум шесть вариантов картины и, похоже, ни один из них не успел окончить.
Идея «Похищения» созрела у него во время путешествия в Грецию, где он побывал вместе с Львом Бакстом в 1907 году. Друзья посетили Парфенон, отплыли на Крит, следуя примерно тем же маршрутом, что и принявший облик быка Зевс, пережили катарсис на руинах Кносского дворца. Казалось бы, здесь Серов увидел все, что могло ему потребоваться для работы – он даже видел повозку, запряженную парой белоснежных быков, которую тотчас зарисовал в свой походный альбом. Ничуть не бывало: греческие быки показались художнику недостаточно благородными и могучими. Он искал особь подходящих габаритов в Испании - превозмогая дурноту, ходил на корриду и все равно вернулся ни с чем. Удача улыбнулась ему в Италии: кто-то посоветовал Серову прокатиться в деревушку Орвиетто, славившуюся быками эпических пропорций.
Теперь у Серова был Зевс, но не было Европы. Он повстречал ее в Париже, в мастерской знакомого художника Николая Досекина. После того как был решен вопрос с натурщицей, оставалось найти подходящее море.
Когда-то в Домотканове Серов надумал писать картину «Русалка». Живописных прудов там было хоть отбавляй, а вот русалки – как назло – ему не встречались. Валентин Александрович перепробовал все: краснея, просил кузин взять его с собой «на купания», заставлял позировать в пруду мальчиков из местных крестьян и даже окунал в воду гипсовую голову Венеры – все напрасно, русалка так и осталась ненаписанной. Обладая нечеловеческой наблюдательностью, Серов никогда не полагался на воображение - его вдохновляла только натура.
Так что волны для «Похищения Европы» он подсмотрел в Италии, а еще в Биаррице. Чтобы написать море – условное символичное море, которое только ленивый не сравнивал с горностаевой королевской мантией – ему было нужно, чтобы за окнами ревел Атлантический океан.
Греческие впечатления. Итальянский бык. Парижская натурщица. Над всем этим художник работал на своей даче в Финляндии. В 1910 он сделал то, что в полной мере не удавалось ни испанскому королю Карлу V, ни Европейскому совету. Серов не похищал Европу, подобно Зевсу. Он собрал ее по кусочкам и сложил в единую величественную, радующую сердце и глаз картину.
#ВалентинСеров #МифологическаяСцена #Модерн
@pic_history
1910 г.
Валентин Александрович Серов
Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Наряду с «Идой Рубинштейн», «Похищение Европы» представляет блеск и славу «позднего» Серова. Серова-модерниста. Серова-«парижанина», переживающего непростой «роман» с Матиссом. Серова, ищущего новых горизонтов. Серова, все заметнее предпочитающего стилизацию психологической (и какой-либо еще) достоверности, а матовое благородство темперы – витальности масляных красок.
Нетронутое «декадентским тленом», оно было принято современниками куда более сочувственно, чем многострадальная «Ида». Сплавив древний миф с модернистской традицией, Серов создал энергичный, стремительный, светлый по интонации шедевр. Изысканная простота линий, снайперски сдержанная палитра, ритм, драйв, порода, стать – кажется, это было написано быстрой, не ведающей сомнений кистью. Обманчивое ощущение. Серов работал над «Похищением Европы» три года, сделал как минимум шесть вариантов картины и, похоже, ни один из них не успел окончить.
Идея «Похищения» созрела у него во время путешествия в Грецию, где он побывал вместе с Львом Бакстом в 1907 году. Друзья посетили Парфенон, отплыли на Крит, следуя примерно тем же маршрутом, что и принявший облик быка Зевс, пережили катарсис на руинах Кносского дворца. Казалось бы, здесь Серов увидел все, что могло ему потребоваться для работы – он даже видел повозку, запряженную парой белоснежных быков, которую тотчас зарисовал в свой походный альбом. Ничуть не бывало: греческие быки показались художнику недостаточно благородными и могучими. Он искал особь подходящих габаритов в Испании - превозмогая дурноту, ходил на корриду и все равно вернулся ни с чем. Удача улыбнулась ему в Италии: кто-то посоветовал Серову прокатиться в деревушку Орвиетто, славившуюся быками эпических пропорций.
Теперь у Серова был Зевс, но не было Европы. Он повстречал ее в Париже, в мастерской знакомого художника Николая Досекина. После того как был решен вопрос с натурщицей, оставалось найти подходящее море.
Когда-то в Домотканове Серов надумал писать картину «Русалка». Живописных прудов там было хоть отбавляй, а вот русалки – как назло – ему не встречались. Валентин Александрович перепробовал все: краснея, просил кузин взять его с собой «на купания», заставлял позировать в пруду мальчиков из местных крестьян и даже окунал в воду гипсовую голову Венеры – все напрасно, русалка так и осталась ненаписанной. Обладая нечеловеческой наблюдательностью, Серов никогда не полагался на воображение - его вдохновляла только натура.
Так что волны для «Похищения Европы» он подсмотрел в Италии, а еще в Биаррице. Чтобы написать море – условное символичное море, которое только ленивый не сравнивал с горностаевой королевской мантией – ему было нужно, чтобы за окнами ревел Атлантический океан.
Греческие впечатления. Итальянский бык. Парижская натурщица. Над всем этим художник работал на своей даче в Финляндии. В 1910 он сделал то, что в полной мере не удавалось ни испанскому королю Карлу V, ни Европейскому совету. Серов не похищал Европу, подобно Зевсу. Он собрал ее по кусочкам и сложил в единую величественную, радующую сердце и глаз картину.
#ВалентинСеров #МифологическаяСцена #Модерн
@pic_history
"Портрет Иды Рубинштейн"
1910 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей.
В 1910 году Лев Бакст познакомил Серова с танцовщицей Идой Рубинштейн. Бакст был преданным вассалом – он оформлял выступления Иды еще во времена безвестности, в начале ее артистической карьеры. Сейчас, когда балеты «Клеопатра» и «Шахерезада» сделали Иду Рубинштейн суперзвездой, оба нежились в лучах славы.
По свидетельствам очевидцев, Рубинштейн была существом необыкновенным. Высокая, угловатая, обладавшая отнюдь не канонической красотой, она была настолько уверена в своей привлекательности, что заражала этой уверенностью всех вокруг. Не будучи профессиональной танцовщицей, в условиях конкуренции с такой грозной соперницей, как Анна Павлова, всего за пару сезонов, она поставила Париж на колени. В 1910 году она была здесь повсюду: на афишах, открытках, газетных страницах, коробках с конфетами. Серийные театралы, журналисты, феминистки, художники, бакалейщики и уличные чистильщики обуви были без ума от Иды Рубинштейн – Серов рукоплескал вместе со всеми.
Согласно одной из версий, писать Иду Рубинштейн поручил художнику Дягилев, рассчитывавший повторить прошлогодний успех (когда Серов сделал для Русских сезонов в Париже плакат с Анной Павловой). Однако, самый дотошный биограф Серова – Игорь Грабарь – утверждал, что «Серов был до такой степени увлечен ею, что решил во что бы то ни стало писать ее портрет».
Художник хотел, чтобы Ида Рубинштейн позировала обнаженной. Озвучить лично свою просьбу скромный Валентин Александрович не решился, это сделал за него Лев Бакст. Уговаривать Иду ему не пришлось.
Решив писать портрет в бывшем домовом монастыре, служившем мастерской-студией многим парижским художникам, Серов не напрасно опасался ажиотажа. Все, что делала Ида Рубинштейн – на сцене и вне ее, – было пропитано эротизмом. Критики писали о ее «сладострастно окаменелой грации», о «гибельной чувственности». Писать ее обнаженной, да еще и в относительно публичном месте было весьма провокационной затеей – как если бы, скажем, Дэмьен Херст взялся рисовать обнаженную Шерон Стоун где-нибудь в Сентрал-Парке сразу после премьеры «Основного инстинкта». Серов просил коллег держать язык за зубами и ничем не выдавать во время сеансов своего присутствия (разумеется, прибытие актрисы в церковь сопровождалось толпами зевак). Сам он во время работы облачался в специально купленную грубую холщовую блузу – чтобы «усмирить плоть» и символически подчеркнуть свою роль в происходящем.
Над портретом Иды Рубинштейн Валентин Серов работал в совершенно несвойственной ему манере. Обычно не терпевший позирования, он усадил свою модель в подчеркнуто вычурной позе. Писал непривычно быстро: единственная пауза возникла в связи с тем, что Ида улетела на сафари, где, по ее словам, собственноручно убила льва.
Мастерица мистификаций и гений автопиара, она обожала скармливать журналистам невероятные подробности своей удивительной, наполненной приключениями жизни. Вполне возможно, единственным Львом, убитым ее чарами, был Бакст. Впрочем, к делу это не относится и уж тем более не отменяет ощущения, что у мольберта стоял другой художник.
Неестественная мертвенная палитра вместо привычной живости красок. Обезжиренная геометрия лопаток вместо традиционного портретного сходства. Во всех отношениях голая форма вместо обычной содержательности – это был категорически не тот Серов, к которому привыкла публика.
Позднее искусствоведы многое объяснят, разглядев в неестественной позе акцент на артистической профессии Иды Рубинштейн, в мертвенных красках – намек на ее роковой образ, в перспективе, уткнувшейся в глухую стену, - связь с древнеегипетскими рельефами и мысль о том, что талант обречен существовать вне пространства и времени. «Ни цветом, ни композицией, ни перспективой - ничем не выявляется пространство, в котором размещена фигура. Кажется, что она распластана, прижата к холсту, и при всей остроте и экстравагантности модели это создает впечатление ее слабости и беззащитности», - писал Дмитрий Сарабьянов.
#ВалентинСеров #Портрет
@pic_history
1910 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей.
В 1910 году Лев Бакст познакомил Серова с танцовщицей Идой Рубинштейн. Бакст был преданным вассалом – он оформлял выступления Иды еще во времена безвестности, в начале ее артистической карьеры. Сейчас, когда балеты «Клеопатра» и «Шахерезада» сделали Иду Рубинштейн суперзвездой, оба нежились в лучах славы.
По свидетельствам очевидцев, Рубинштейн была существом необыкновенным. Высокая, угловатая, обладавшая отнюдь не канонической красотой, она была настолько уверена в своей привлекательности, что заражала этой уверенностью всех вокруг. Не будучи профессиональной танцовщицей, в условиях конкуренции с такой грозной соперницей, как Анна Павлова, всего за пару сезонов, она поставила Париж на колени. В 1910 году она была здесь повсюду: на афишах, открытках, газетных страницах, коробках с конфетами. Серийные театралы, журналисты, феминистки, художники, бакалейщики и уличные чистильщики обуви были без ума от Иды Рубинштейн – Серов рукоплескал вместе со всеми.
Согласно одной из версий, писать Иду Рубинштейн поручил художнику Дягилев, рассчитывавший повторить прошлогодний успех (когда Серов сделал для Русских сезонов в Париже плакат с Анной Павловой). Однако, самый дотошный биограф Серова – Игорь Грабарь – утверждал, что «Серов был до такой степени увлечен ею, что решил во что бы то ни стало писать ее портрет».
Художник хотел, чтобы Ида Рубинштейн позировала обнаженной. Озвучить лично свою просьбу скромный Валентин Александрович не решился, это сделал за него Лев Бакст. Уговаривать Иду ему не пришлось.
Решив писать портрет в бывшем домовом монастыре, служившем мастерской-студией многим парижским художникам, Серов не напрасно опасался ажиотажа. Все, что делала Ида Рубинштейн – на сцене и вне ее, – было пропитано эротизмом. Критики писали о ее «сладострастно окаменелой грации», о «гибельной чувственности». Писать ее обнаженной, да еще и в относительно публичном месте было весьма провокационной затеей – как если бы, скажем, Дэмьен Херст взялся рисовать обнаженную Шерон Стоун где-нибудь в Сентрал-Парке сразу после премьеры «Основного инстинкта». Серов просил коллег держать язык за зубами и ничем не выдавать во время сеансов своего присутствия (разумеется, прибытие актрисы в церковь сопровождалось толпами зевак). Сам он во время работы облачался в специально купленную грубую холщовую блузу – чтобы «усмирить плоть» и символически подчеркнуть свою роль в происходящем.
Над портретом Иды Рубинштейн Валентин Серов работал в совершенно несвойственной ему манере. Обычно не терпевший позирования, он усадил свою модель в подчеркнуто вычурной позе. Писал непривычно быстро: единственная пауза возникла в связи с тем, что Ида улетела на сафари, где, по ее словам, собственноручно убила льва.
Мастерица мистификаций и гений автопиара, она обожала скармливать журналистам невероятные подробности своей удивительной, наполненной приключениями жизни. Вполне возможно, единственным Львом, убитым ее чарами, был Бакст. Впрочем, к делу это не относится и уж тем более не отменяет ощущения, что у мольберта стоял другой художник.
Неестественная мертвенная палитра вместо привычной живости красок. Обезжиренная геометрия лопаток вместо традиционного портретного сходства. Во всех отношениях голая форма вместо обычной содержательности – это был категорически не тот Серов, к которому привыкла публика.
Позднее искусствоведы многое объяснят, разглядев в неестественной позе акцент на артистической профессии Иды Рубинштейн, в мертвенных красках – намек на ее роковой образ, в перспективе, уткнувшейся в глухую стену, - связь с древнеегипетскими рельефами и мысль о том, что талант обречен существовать вне пространства и времени. «Ни цветом, ни композицией, ни перспективой - ничем не выявляется пространство, в котором размещена фигура. Кажется, что она распластана, прижата к холсту, и при всей остроте и экстравагантности модели это создает впечатление ее слабости и беззащитности», - писал Дмитрий Сарабьянов.
#ВалентинСеров #Портрет
@pic_history
"Княгиня Юсупова в своём дворце на Мойке"
1902 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей.
В XX век Валентин Серов ворвался, имея репутацию главного придворного портретиста. В числе его постоянных клиентов был Николай II, а после того, как за портрет великого князя Павла Александровича он был удостоен Большой почетной медали на Всемирной выставке в Париже. Одним из самых заметных лиц в «очереди на Серова» была княгиня Зинаида Юсупова.
Подобно княгине Орловой, она была светской львицей. Она тоже не избегала великосветских балов и тоже знала толк в шляпках – недаром Орлова считала ее главной своей конкуренткой на территории высокой моды.
И все же Юсупова была практически полной противоположностью Орловой: современники отмечали ее выдающуюся красоту, ум, такт, умение держаться просто и вместе с тем – с огромным достоинством. О том, что Зинаида Николаевна не была тривиальной светской дамой, говорит уже тот факт, что ей удалось невозможное: очаровать хмурого и нелюдимого Серова. «Славная княгиня, - писал он жене, - ее все хвалят очень, да и правда, в ней есть что-то тонкое, хорошее».
Серов был наслышан о роскоши Юсуповского дворца на Мойке, однако увиденное превзошло все его ожидания. Княгиня устроила ему экскурсию, под конец которой у него кружилась голова от фресок, мрамора, статуй Кановы, полотен Рембрандта и Веласкеса. В качестве интерьера Серов выбрал небольшую и скромную – по меркам Юсуповского особняка – гостиную. Одобрив платье и шпица, он приступил к работе, которая потребовала 80 сеансов. «Я худела, полнела, вновь худела, пока исполнялся Серовым мой портрет, а ему все мало, все пишет и пишет!» - рассказывала позднее княгиня.
Портрет был встречен достаточно сдержанно. Критики пеняли Серову на нарочитую позу модели, на излишнюю простоту композиции, диссонирующую с обилием «тревожно изогнутых линий», на то, что перламутровое лицо Юсуповой выглядит маской формальной любезности, на то, что все это создает ощущение напряженности. Видимо, княгиня была отчасти с этим согласна: по некоторым данным, Юсуповы собирались вырезать из портрета овал, оставив только лицо, но, к счастью, не решились.
Как бы то ни было, неоднозначный портрет не помешал Валентину Серову и Зинаиде Юсуповой остаться добрыми приятелями. Когда осенью 1903 Серов тяжело заболел и перенес сложную операцию, Юсуповы в числе первых выказали обеспокоенность и готовность помочь. Позднее, будучи в Европе, Серов прислал в подарок Зинаиде Николаевне скромный сувенир – игрушечную мартышку. И княгиня Юсупова – одна из богатейших аристократок России – была тронута этим знаком внимания.
К слову, сам Серов остался портретом доволен – особенно ему нравилось, как вышла улыбка княгини. Этот факт не без гордости отмечал в мемуарах сын Юсупововй – граф Феликс Сумароков-Эльстон. «Особенно радовался Серов, когда ему удалась улыбка моей матери, которую он очень любил, - писал он. – Любил он и ее подвижность лица, и ее грацию».
#ВалентинСеров #Портрет #Модерн
@pic_history
1902 г.
Валентин Александрович Серов
Государственный Русский музей.
В XX век Валентин Серов ворвался, имея репутацию главного придворного портретиста. В числе его постоянных клиентов был Николай II, а после того, как за портрет великого князя Павла Александровича он был удостоен Большой почетной медали на Всемирной выставке в Париже. Одним из самых заметных лиц в «очереди на Серова» была княгиня Зинаида Юсупова.
Подобно княгине Орловой, она была светской львицей. Она тоже не избегала великосветских балов и тоже знала толк в шляпках – недаром Орлова считала ее главной своей конкуренткой на территории высокой моды.
И все же Юсупова была практически полной противоположностью Орловой: современники отмечали ее выдающуюся красоту, ум, такт, умение держаться просто и вместе с тем – с огромным достоинством. О том, что Зинаида Николаевна не была тривиальной светской дамой, говорит уже тот факт, что ей удалось невозможное: очаровать хмурого и нелюдимого Серова. «Славная княгиня, - писал он жене, - ее все хвалят очень, да и правда, в ней есть что-то тонкое, хорошее».
Серов был наслышан о роскоши Юсуповского дворца на Мойке, однако увиденное превзошло все его ожидания. Княгиня устроила ему экскурсию, под конец которой у него кружилась голова от фресок, мрамора, статуй Кановы, полотен Рембрандта и Веласкеса. В качестве интерьера Серов выбрал небольшую и скромную – по меркам Юсуповского особняка – гостиную. Одобрив платье и шпица, он приступил к работе, которая потребовала 80 сеансов. «Я худела, полнела, вновь худела, пока исполнялся Серовым мой портрет, а ему все мало, все пишет и пишет!» - рассказывала позднее княгиня.
Портрет был встречен достаточно сдержанно. Критики пеняли Серову на нарочитую позу модели, на излишнюю простоту композиции, диссонирующую с обилием «тревожно изогнутых линий», на то, что перламутровое лицо Юсуповой выглядит маской формальной любезности, на то, что все это создает ощущение напряженности. Видимо, княгиня была отчасти с этим согласна: по некоторым данным, Юсуповы собирались вырезать из портрета овал, оставив только лицо, но, к счастью, не решились.
Как бы то ни было, неоднозначный портрет не помешал Валентину Серову и Зинаиде Юсуповой остаться добрыми приятелями. Когда осенью 1903 Серов тяжело заболел и перенес сложную операцию, Юсуповы в числе первых выказали обеспокоенность и готовность помочь. Позднее, будучи в Европе, Серов прислал в подарок Зинаиде Николаевне скромный сувенир – игрушечную мартышку. И княгиня Юсупова – одна из богатейших аристократок России – была тронута этим знаком внимания.
К слову, сам Серов остался портретом доволен – особенно ему нравилось, как вышла улыбка княгини. Этот факт не без гордости отмечал в мемуарах сын Юсупововй – граф Феликс Сумароков-Эльстон. «Особенно радовался Серов, когда ему удалась улыбка моей матери, которую он очень любил, - писал он. – Любил он и ее подвижность лица, и ее грацию».
#ВалентинСеров #Портрет #Модерн
@pic_history
«Надо это временами: нет-нет да малость спятишь» - описывал как-то свой творческий метод Валентин Серов. Он тогда говорил о другой картине. Но, наверняка, мог бы сказать так и про «Окно» - работу, по которой непросто угадать автора.
То, что Серов был скрытым импрессионистом, пожалуй, не сенсация. Время от времени это начало в нем пробуждалось – сказывалась дружба с Константином Коровиным (а, возможно, и то, что в детстве Серов жил с матерью в Париже на бульваре Клиши). Но даже на фоне этих импрессионистских всплесков «Окно» кажется слишком беглым эскизом.
То ли несвойственная Серову интуитивная легкость исполнения, то ли нарочитая небрежность: воздух, блики, суматошная летняя рябь. Тот ли это Серов, что изводил себя и своих моделей сотнями сеансов, марафонами, которые, порой, тянулись годами? Тот ли это хмурый правдолюб, под чьим взглядом терялись Шаляпин и Николай II?
Юный возраст художника тут ни причем. Очень скоро он напишет свои главные шлягеры: всего через год – «Девочку с персиками», через два – «Девушку, освещенную солнцем».
Для Серова всегда было важно испытывать какие-либо эмоции по отношению к тому, что он рисовал. Окно в простом деревенском доме было для него важнее роскошных интерьеров романовских и юсуповских дворцов. Неказистая эта натура будоражила его чувства не меньше, чем позднее – кровавые события 1905 года или, к примеру, голая Ида Рубинштейн.
Написанное Серовым окно – в доме его тети Аделаиды Симанович в Едимоново – деревне с неожиданно обширными связями с миром русского изобразительного искусства. Брат Василия Верещагина – Николай – основал здесь школу молочного хозяйства. Бывал здесь и Михаил Врубель. Что касается Серова, в его судьбе Едимоново сыграло существенную роль – здесь в доме Аделаиды Симанович он познакомился со своей будущей женой Ольгой Трубниковой. Это окно (наряду с другим, написанным в том же году) – эскиз для ее портрета.
Сам портрет Серов поначалу невзлюбил – он казался ему слишком темным, недостаточно «отрадным». Другое дело эскиз – его «окно в лето», глядя в которое художник словно переносился в беззаботный 86-й.
Серову 21. Он полон сил, наивен, влюблен. Окно распахнуто настежь, и нет за ним ни дрязг в Академии художеств, ни бытовых неурядиц, ни размолвок с друзьями, ни 1905 года – только солнце и большие надежды.
#ВалентинСеров
@pic_history
То, что Серов был скрытым импрессионистом, пожалуй, не сенсация. Время от времени это начало в нем пробуждалось – сказывалась дружба с Константином Коровиным (а, возможно, и то, что в детстве Серов жил с матерью в Париже на бульваре Клиши). Но даже на фоне этих импрессионистских всплесков «Окно» кажется слишком беглым эскизом.
То ли несвойственная Серову интуитивная легкость исполнения, то ли нарочитая небрежность: воздух, блики, суматошная летняя рябь. Тот ли это Серов, что изводил себя и своих моделей сотнями сеансов, марафонами, которые, порой, тянулись годами? Тот ли это хмурый правдолюб, под чьим взглядом терялись Шаляпин и Николай II?
Юный возраст художника тут ни причем. Очень скоро он напишет свои главные шлягеры: всего через год – «Девочку с персиками», через два – «Девушку, освещенную солнцем».
Для Серова всегда было важно испытывать какие-либо эмоции по отношению к тому, что он рисовал. Окно в простом деревенском доме было для него важнее роскошных интерьеров романовских и юсуповских дворцов. Неказистая эта натура будоражила его чувства не меньше, чем позднее – кровавые события 1905 года или, к примеру, голая Ида Рубинштейн.
Написанное Серовым окно – в доме его тети Аделаиды Симанович в Едимоново – деревне с неожиданно обширными связями с миром русского изобразительного искусства. Брат Василия Верещагина – Николай – основал здесь школу молочного хозяйства. Бывал здесь и Михаил Врубель. Что касается Серова, в его судьбе Едимоново сыграло существенную роль – здесь в доме Аделаиды Симанович он познакомился со своей будущей женой Ольгой Трубниковой. Это окно (наряду с другим, написанным в том же году) – эскиз для ее портрета.
Сам портрет Серов поначалу невзлюбил – он казался ему слишком темным, недостаточно «отрадным». Другое дело эскиз – его «окно в лето», глядя в которое художник словно переносился в беззаботный 86-й.
Серову 21. Он полон сил, наивен, влюблен. Окно распахнуто настежь, и нет за ним ни дрязг в Академии художеств, ни бытовых неурядиц, ни размолвок с друзьями, ни 1905 года – только солнце и большие надежды.
#ВалентинСеров
@pic_history
На своей финляндской даче в Ино Валентин Серов предпочитал писать то, что хотел, оставляя заказные работы за стенами этой бревенчатой крепости. Исключения он делал лишь изредка: портрет писателя Леонида Андреева стал одним из них.
В 1906-м портрет Андреева Серову заказал издатель журнала «Золотое руно» Николай Рябушинский, причем Андреев желал быть нарисованным «только Серовым и никем другим». Сдать работу в срок Серову не удалось: Андреев, имевший отношение к восстанию матросов Балтийского флота в Свеаборге, был вынужден бежать и скрываться от ареста в Европе. В письме, которое Серов получил из Берлина, писатель признавался: «Более всего жалею, что не придется мне быть написанным вами».
Год спустя Серов узнал, что Андреев построил дом в пяти километрах от его дачи в Ино – сама судьба намекала, что пришло время отдать Рябушинскому старый долг.
Серов впервые увидел Леонида Андреева на даче Максима Горького в Куоккале, где обсуждали первый номер сатирического журнала «Жупел». Это был красивый молодой человек, полный энергии, жизни, благородной ярости и желания сделать мир лучше. Два года спустя Андреев был тенью себя прежнего: в Берлине он похоронил жену, кроме того Леонид Николаевич несколько разуверился в революционных идеалах.
Эта перемена и стала основой портрета: траурные одежды, потухший взгляд, скорбная складка над переносицей. Написанное акварелью и темперой лицо – «прозрачно», оно будто сливается со стеной: Андреев опустошен и отстранен, он словно не здесь. Этот человек уже не рвется на баррикады и, кажется, не решается встретиться с публикой взглядом.
В 1905-м Леонида Андреева – еще полного решимости и надежд – писал Репин. О той работе писатель отзывался с некоторым пренебрежением: «Не портрет, а идиллия». Серовский же портрет Андреев ценил – за правдивость и точно взятую трагическую ноту.
Изрядно потрепав, жизнь все же не сломила этого человека. Он оставался остроумным и интересным собеседником, чьим обществом Серов дорожил. После того как портрет был окончен, художник регулярно бывал у Андреева в гостях. Он любил его как писателя, друга, соседа. У них были схожие взгляды на происходившие в России события. Кроме того, Андреев отвозил Серова домой на лодке с мотором – по меркам тех мест и лет, это была невидаль и роскошь.
Через два года, после того как был написан этот портрет, Леонид Андреев женился во второй раз. В 1912-м у него родился сын, которого писатель назвал Валентином.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет #Импрессионизм
В 1906-м портрет Андреева Серову заказал издатель журнала «Золотое руно» Николай Рябушинский, причем Андреев желал быть нарисованным «только Серовым и никем другим». Сдать работу в срок Серову не удалось: Андреев, имевший отношение к восстанию матросов Балтийского флота в Свеаборге, был вынужден бежать и скрываться от ареста в Европе. В письме, которое Серов получил из Берлина, писатель признавался: «Более всего жалею, что не придется мне быть написанным вами».
Год спустя Серов узнал, что Андреев построил дом в пяти километрах от его дачи в Ино – сама судьба намекала, что пришло время отдать Рябушинскому старый долг.
Серов впервые увидел Леонида Андреева на даче Максима Горького в Куоккале, где обсуждали первый номер сатирического журнала «Жупел». Это был красивый молодой человек, полный энергии, жизни, благородной ярости и желания сделать мир лучше. Два года спустя Андреев был тенью себя прежнего: в Берлине он похоронил жену, кроме того Леонид Николаевич несколько разуверился в революционных идеалах.
Эта перемена и стала основой портрета: траурные одежды, потухший взгляд, скорбная складка над переносицей. Написанное акварелью и темперой лицо – «прозрачно», оно будто сливается со стеной: Андреев опустошен и отстранен, он словно не здесь. Этот человек уже не рвется на баррикады и, кажется, не решается встретиться с публикой взглядом.
В 1905-м Леонида Андреева – еще полного решимости и надежд – писал Репин. О той работе писатель отзывался с некоторым пренебрежением: «Не портрет, а идиллия». Серовский же портрет Андреев ценил – за правдивость и точно взятую трагическую ноту.
Изрядно потрепав, жизнь все же не сломила этого человека. Он оставался остроумным и интересным собеседником, чьим обществом Серов дорожил. После того как портрет был окончен, художник регулярно бывал у Андреева в гостях. Он любил его как писателя, друга, соседа. У них были схожие взгляды на происходившие в России события. Кроме того, Андреев отвозил Серова домой на лодке с мотором – по меркам тех мест и лет, это была невидаль и роскошь.
Через два года, после того как был написан этот портрет, Леонид Андреев женился во второй раз. В 1912-м у него родился сын, которого писатель назвал Валентином.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет #Импрессионизм
После 1905 года неприязнь Серова к царской семье возросла многократно: художник винил императора в событиях Кровавого воскресенья. Он считал, что в своем портрете предугадал будущие невзгоды, связанные с правлением Николая. Однажды, увидев свою картину на выставке, Серов воскликнул: «А в уголках глаз-то – 1905 год!». А друг художника – Константин Коровин – писал об этом портрете: «Серов первым из художников уловил и запечатлел на полотне мягкость, интеллигентность и вместе с тем слабость императора».
Однако в 1900-м Валентин Серов определенно испытывал симпатию к своей высокопоставленной модели.
Работая над этим портретом, Серов заступился за Мамонтова (Савва Иванович находился под следствием), и император немедленно распорядился, чтобы того отпустили под домашний арест. Серов попросил Николая материально поддержать журнал «Мир искусства», и тот снова не отказал. Серова подкупало умение царя держаться просто и в то же время с огромным достоинством, он явно пребывал во власти его обаяния.
Этим и продиктована композиция картины. Предназначенная в подарок императрице, она начисто лишена бравурности и пафоса парадных портретов. Николай II в повседневной военной форме, в его позе (к слову, моментально оживляющей в памяти знаменитую серовскую «Девочку с персиками») нет ни самолюбования, ни высокомерия, в глазах светится ум. Известный искусствовед Абрам Эфрос говорил, что Серов «ласковой кистью написал тихого светловзорого мечтателя в полковничьих погонах».
В том же году Серов сделал копию с «Портрета в тужурке». Однажды он принес ее в комнату, где собиралась редакция «Мира искусства». «Усадив» нарисованного императора во главе стола, он умело подсветил портрет и едва не довел до коллективного сердечного приступа Льва Бакста, Александра Бенуа и других своих соратников по журналу. Именно эта авторская копия хранится сейчас в Третьяковской галерее*.
Что касается первого портрета, который висел в рабочем кабинете императрицы Александры Фёдоровны, его постигла не столь веселая участь. В 1917 году глаза «светловзорого мечтателя» с оригинала выкололи штыками матросы, штурмовавшие Зимний дворец.
*В Эрмитаже хранится офорт, сделанный в 1913 году по оригиналу Серова.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Однако в 1900-м Валентин Серов определенно испытывал симпатию к своей высокопоставленной модели.
Работая над этим портретом, Серов заступился за Мамонтова (Савва Иванович находился под следствием), и император немедленно распорядился, чтобы того отпустили под домашний арест. Серов попросил Николая материально поддержать журнал «Мир искусства», и тот снова не отказал. Серова подкупало умение царя держаться просто и в то же время с огромным достоинством, он явно пребывал во власти его обаяния.
Этим и продиктована композиция картины. Предназначенная в подарок императрице, она начисто лишена бравурности и пафоса парадных портретов. Николай II в повседневной военной форме, в его позе (к слову, моментально оживляющей в памяти знаменитую серовскую «Девочку с персиками») нет ни самолюбования, ни высокомерия, в глазах светится ум. Известный искусствовед Абрам Эфрос говорил, что Серов «ласковой кистью написал тихого светловзорого мечтателя в полковничьих погонах».
В том же году Серов сделал копию с «Портрета в тужурке». Однажды он принес ее в комнату, где собиралась редакция «Мира искусства». «Усадив» нарисованного императора во главе стола, он умело подсветил портрет и едва не довел до коллективного сердечного приступа Льва Бакста, Александра Бенуа и других своих соратников по журналу. Именно эта авторская копия хранится сейчас в Третьяковской галерее*.
Что касается первого портрета, который висел в рабочем кабинете императрицы Александры Фёдоровны, его постигла не столь веселая участь. В 1917 году глаза «светловзорого мечтателя» с оригинала выкололи штыками матросы, штурмовавшие Зимний дворец.
*В Эрмитаже хранится офорт, сделанный в 1913 году по оригиналу Серова.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Традиционно неторопливый Серов работал даже медленнее обычного. Домотканово было одним из самых его любимых мест на планете, и, будь его воля, он навсегда остался бы в том беззаботном солнечном дне.
Портрет он писал в течение трех месяцев, делая перерывы лишь в пасмурную погоду. Мария, учившаяся на скульптора, была знакома с особенностями профессии, и не роптала. «Сеансы происходили по утрам и после обеда, – вспоминала она позднее. – По целым дням я с удовольствием позировала знаменитому художнику, каким мы его тогда считали, правда, еще не признанному в обществе, но давно признанному у нас в семье… Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь, он - удачным писанием, я - важностью своего назначения».
В конце концов, Маша Симонович сделала важный вклад в работу: заявила, что, по ее мнению, портрет окончен, и засобиралась в Петербург. Возможно, если бы не ее волевое решение, Серов «пересушил» бы картину. И утратил ту волшебную игру света и тени, что сделала его достойным наследником таких признанных «солнцепоклонников», как Айвазовский и Куинджи, и дала повод говорить о Серове, как о художнике, который изобрел свой собственный импрессионизм.
В благодарность за терпение Валентин Серов подарил сестре 3 рубля на дорогу. Для них обоих – молодых и пока не ставших на ноги – это была нешуточная сумма.
Полвека спустя, в Париже Марию Симонович-Львову и ее мужа навестил знакомый русский инженер. Заметив на стене репродукцию «Девушки, освещенной солнцем», он поинтересовался, чей это портрет. И рассказал, что героиня картины была его первой любовь, что каждый день он ходил в Третьяковскую галерею, полюбоваться ею.
Сам Серов считал «Девушку» одной из самых главных своих удач. По воспоминаниям Игоря Грабаря, незадолго до смерти Валентин Александрович долго смотрел на свою картину в Третьяковке, а потом махнул рукой и сказал как будто себе самому: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, как не пыжился, ничего уже не вышло, тут весь выдохся»*.
*«Девочку с персиками» Серов написал до «Девушки, освещенной солнцем», когда ему было 22 года. А кузину Марию Симонович (в замужестве Львову) он изобразит еще не раз - один из ее портретов сейчас хранится в Музее д'Орсе.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Портрет он писал в течение трех месяцев, делая перерывы лишь в пасмурную погоду. Мария, учившаяся на скульптора, была знакома с особенностями профессии, и не роптала. «Сеансы происходили по утрам и после обеда, – вспоминала она позднее. – По целым дням я с удовольствием позировала знаменитому художнику, каким мы его тогда считали, правда, еще не признанному в обществе, но давно признанному у нас в семье… Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь, он - удачным писанием, я - важностью своего назначения».
В конце концов, Маша Симонович сделала важный вклад в работу: заявила, что, по ее мнению, портрет окончен, и засобиралась в Петербург. Возможно, если бы не ее волевое решение, Серов «пересушил» бы картину. И утратил ту волшебную игру света и тени, что сделала его достойным наследником таких признанных «солнцепоклонников», как Айвазовский и Куинджи, и дала повод говорить о Серове, как о художнике, который изобрел свой собственный импрессионизм.
В благодарность за терпение Валентин Серов подарил сестре 3 рубля на дорогу. Для них обоих – молодых и пока не ставших на ноги – это была нешуточная сумма.
Полвека спустя, в Париже Марию Симонович-Львову и ее мужа навестил знакомый русский инженер. Заметив на стене репродукцию «Девушки, освещенной солнцем», он поинтересовался, чей это портрет. И рассказал, что героиня картины была его первой любовь, что каждый день он ходил в Третьяковскую галерею, полюбоваться ею.
Сам Серов считал «Девушку» одной из самых главных своих удач. По воспоминаниям Игоря Грабаря, незадолго до смерти Валентин Александрович долго смотрел на свою картину в Третьяковке, а потом махнул рукой и сказал как будто себе самому: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, как не пыжился, ничего уже не вышло, тут весь выдохся»*.
*«Девочку с персиками» Серов написал до «Девушки, освещенной солнцем», когда ему было 22 года. А кузину Марию Симонович (в замужестве Львову) он изобразит еще не раз - один из ее портретов сейчас хранится в Музее д'Орсе.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Мика (Михаил Михайлович) Морозов (1897–1952) был третьим ребенком в семье историка по образованию, крупного промышленника, коллекционера и мецената Михаила Абрамовича Морозова и Маргариты Кирилловны Морозовой (урожденная Мамонтова), хозяйки литературно-музыкального салона. По ее наблюдениям, «когда Серов писал этот портрет, то он был очень хорошо и добродушно настроен. Однажды, после сеанса с Микой, которому было в то время четыре года, Серов мне говорил с очень значительным и шутливо-серьезным видом, что он слышал сегодня от Мики рассказ о “папа-леопард и мама-леопард”. Этот рассказ очень рассмешил Серова». По мнению матери, художник «схватил основную черту его натуры, его необыкновенную живость, и оттого все находили этот портрет очень похожим и на взрослого Михаила». С двух лет мальчику преподавали английский язык, позже он продолжил обучение в Оксфорде и Кембридже, а затем в Московском университете. Михаил Морозов вошел в историю литературоведения как глубокий знаток Англии конца XVI – начала XVII века, основоположник российской школы научного изучения творчества Шекспира, педагог, переводчик, автор статей, театральных рецензий, книг. Он выполнял подстрочные переводы английской поэзии и драматургии, консультировал Пастернака и Маршака, был главным редактором англоязычного журнала «News».
В 1905 году Серов сделал несколько графических портретов повзрослевшего Мики, а также других детей Морозовых – Юры и Маруси. Эти работы экспонировались на выставке «Салон» (1909) и были высоко оценены современниками.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
В 1905 году Серов сделал несколько графических портретов повзрослевшего Мики, а также других детей Морозовых – Юры и Маруси. Эти работы экспонировались на выставке «Салон» (1909) и были высоко оценены современниками.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
«Она не могла стоять, ходить, сидеть без особых ужимок, подчеркивавших, что она не просто какая-нибудь рядовая аристократка, а первейшая при дворе дама», - описывал Орлову Игорь Грабарь. Серов ничуть не погрешил против правды, изобразив такую «ужимку» вместо характера или каких-либо признаков личности.
Неестественная поза княгини выдает нетерпение – она при параде и готова покорять свет. Брови высокомерно вскинуты, на лице – едва сдерживаемое раздражение: что-то или кто-то смеет отвлекать хозяйку жизни от ее неотложных дел. Холеный пальчик указывает на саму себя – еще одно свидетельство непомерно воспалившегося эго.
Серов выразил свое отношение к модели настолько недвусмысленно, что искусствоведы бросились искать в портрете намеки и метафоры – в том числе те, о которых художник вряд ли подозревал. К примеру, некоторые из них всерьез полагают, что Серов намеренно исказил тень от вазы, чтобы она повторяла очертания Орловой в ее абсурдной шляпе. Таким образом он будто бы подчеркивает, что его героиня – так же пуста.
Поклонники княгини (а таких было немало) остались очень недовольны портретом. Особенно они пеняли Серову на то, что именно он настоял, чтобы Орлова позировала в шляпе. Серов невозмутимо отвечал, что без шляпы – это была бы уже не Орлова.
Сама Ольга Константиновна претензий не озвучивала. Но картину эту любила едва ли – должно быть, сарказм Серова был понятен и ей. Вскоре после смерти художника она отдала портрет в музей Александра III – с условием, что он не будет выставляться в одном зале с портретом Иды Рубинштейн. Похоже, княгиня Орлова не могла стерпеть конкуренции не только на шумном балу, но и в благословенной тиши Русского музея.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Неестественная поза княгини выдает нетерпение – она при параде и готова покорять свет. Брови высокомерно вскинуты, на лице – едва сдерживаемое раздражение: что-то или кто-то смеет отвлекать хозяйку жизни от ее неотложных дел. Холеный пальчик указывает на саму себя – еще одно свидетельство непомерно воспалившегося эго.
Серов выразил свое отношение к модели настолько недвусмысленно, что искусствоведы бросились искать в портрете намеки и метафоры – в том числе те, о которых художник вряд ли подозревал. К примеру, некоторые из них всерьез полагают, что Серов намеренно исказил тень от вазы, чтобы она повторяла очертания Орловой в ее абсурдной шляпе. Таким образом он будто бы подчеркивает, что его героиня – так же пуста.
Поклонники княгини (а таких было немало) остались очень недовольны портретом. Особенно они пеняли Серову на то, что именно он настоял, чтобы Орлова позировала в шляпе. Серов невозмутимо отвечал, что без шляпы – это была бы уже не Орлова.
Сама Ольга Константиновна претензий не озвучивала. Но картину эту любила едва ли – должно быть, сарказм Серова был понятен и ей. Вскоре после смерти художника она отдала портрет в музей Александра III – с условием, что он не будет выставляться в одном зале с портретом Иды Рубинштейн. Похоже, княгиня Орлова не могла стерпеть конкуренции не только на шумном балу, но и в благословенной тиши Русского музея.
@pic_history
#ВалентинСеров #Портрет
Нетронутое «декадентским тленом», оно было принято современниками куда более сочувственно, чем многострадальная «Ида». Сплавив древний миф с модернистской традицией, Серов создал энергичный, стремительный, светлый по интонации шедевр. Изысканная простота линий, снайперски сдержанная палитра, ритм, драйв, порода, стать – кажется, это было написано быстрой, не ведающей сомнений кистью. Обманчивое ощущение. Серов работал над «Похищением Европы» три года, сделал как минимум шесть вариантов картины и, похоже, ни один из них не успел окончить.
Идея «Похищения» созрела у него во время путешествия в Грецию, где он побывал вместе с Львом Бакстом в 1907 году. Друзья посетили Парфенон, отплыли на Крит, следуя примерно тем же маршрутом, что и принявший облик быка Зевс, пережили катарсис на руинах Кносского дворца. Казалось бы, здесь Серов увидел все, что могло ему потребоваться для работы – он даже видел повозку, запряженную парой белоснежных быков, которую тотчас зарисовал в свой походный альбом. Ничуть не бывало: греческие быки показались художнику недостаточно благородными и могучими. Он искал особь подходящих габаритов в Испании - превозмогая дурноту, ходил на корриду и все равно вернулся ни с чем. Удача улыбнулась ему в Италии: кто-то посоветовал Серову прокатиться в деревушку Орвиетто, славившуюся быками эпических пропорций.
Теперь у Серова был Зевс, но не было Европы. Он повстречал ее в Париже, в мастерской знакомого художника Николая Досекина. После того как был решен вопрос с натурщицей, оставалось найти подходящее море.
Когда-то в Домотканове Серов надумал писать картину «Русалка». Живописных прудов там было хоть отбавляй, а вот русалки – как назло – ему не встречались. Валентин Александрович перепробовал все: краснея, просил кузин взять его с собой «на купания», заставлял позировать в пруду мальчиков из местных крестьян и даже окунал в воду гипсовую голову Венеры – все напрасно, русалка так и осталась ненаписанной. Обладая нечеловеческой наблюдательностью, Серов никогда не полагался на воображение - его вдохновляла только натура.
Так что волны для «Похищения Европы» он подсмотрел в Италии, а еще в Биаррице. Чтобы написать море – условное символичное море, которое только ленивый не сравнивал с горностаевой королевской мантией – ему было нужно, чтобы за окнами ревел Атлантический океан.
Греческие впечатления. Итальянский бык. Парижская натурщица. Над всем этим художник работал на своей даче в Финляндии. В 1910 он сделал то, что в полной мере не удавалось ни испанскому королю Карлу V, ни Европейскому совету. Серов не похищал Европу, подобно Зевсу. Он собрал ее по кусочкам и сложил в единую величественную, радующую сердце и глаз картину.
@pic_history
#ВалентинСеров #МифологическаяСцена #Модерн
Идея «Похищения» созрела у него во время путешествия в Грецию, где он побывал вместе с Львом Бакстом в 1907 году. Друзья посетили Парфенон, отплыли на Крит, следуя примерно тем же маршрутом, что и принявший облик быка Зевс, пережили катарсис на руинах Кносского дворца. Казалось бы, здесь Серов увидел все, что могло ему потребоваться для работы – он даже видел повозку, запряженную парой белоснежных быков, которую тотчас зарисовал в свой походный альбом. Ничуть не бывало: греческие быки показались художнику недостаточно благородными и могучими. Он искал особь подходящих габаритов в Испании - превозмогая дурноту, ходил на корриду и все равно вернулся ни с чем. Удача улыбнулась ему в Италии: кто-то посоветовал Серову прокатиться в деревушку Орвиетто, славившуюся быками эпических пропорций.
Теперь у Серова был Зевс, но не было Европы. Он повстречал ее в Париже, в мастерской знакомого художника Николая Досекина. После того как был решен вопрос с натурщицей, оставалось найти подходящее море.
Когда-то в Домотканове Серов надумал писать картину «Русалка». Живописных прудов там было хоть отбавляй, а вот русалки – как назло – ему не встречались. Валентин Александрович перепробовал все: краснея, просил кузин взять его с собой «на купания», заставлял позировать в пруду мальчиков из местных крестьян и даже окунал в воду гипсовую голову Венеры – все напрасно, русалка так и осталась ненаписанной. Обладая нечеловеческой наблюдательностью, Серов никогда не полагался на воображение - его вдохновляла только натура.
Так что волны для «Похищения Европы» он подсмотрел в Италии, а еще в Биаррице. Чтобы написать море – условное символичное море, которое только ленивый не сравнивал с горностаевой королевской мантией – ему было нужно, чтобы за окнами ревел Атлантический океан.
Греческие впечатления. Итальянский бык. Парижская натурщица. Над всем этим художник работал на своей даче в Финляндии. В 1910 он сделал то, что в полной мере не удавалось ни испанскому королю Карлу V, ни Европейскому совету. Серов не похищал Европу, подобно Зевсу. Он собрал ее по кусочкам и сложил в единую величественную, радующую сердце и глаз картину.
@pic_history
#ВалентинСеров #МифологическаяСцена #Модерн