"Портрет мадам Рекамье"
1800 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Изображение мадам Рекамье специалисты считают, во-первых, лучшим портретом кисти Жака-Луи Давида, а во-вторых, эталонным примером стиля ампир в станковой живописи. Забавно, что сама Жюли Рекамье осталась недовольна картиной, из-за чего она так и не была дописана.
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1800 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Изображение мадам Рекамье специалисты считают, во-первых, лучшим портретом кисти Жака-Луи Давида, а во-вторых, эталонным примером стиля ампир в станковой живописи. Забавно, что сама Жюли Рекамье осталась недовольна картиной, из-за чего она так и не была дописана.
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
"Юпитер и Фетида"
1811 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Музей Гране, Экс-ан-Прованс.
«Зевс и Фетида» Энгра – «дипломная работа», подводившая итог стажировке в Риме, куда его направила парижская Академия изящных искусств. Он стремился сделать картину максимально благодатной и «богоугодной», поясняя, что «она должна за милю источать запах амброзии». Энгр отправил завершающую «посылку» (так называют его работы, отправленные из Рима в Париж в рамках стажировки) на Салон. Вердикт был безжалостен: лицо Зевса назвали недостаточно благородным, к телосложению Фетиды тоже упреков было достаточно.
В основу картины положен мифологический сюжет. Морская нимфа Фетида влекла и Зевса, и Посейдона. Но предсказание гласило, что рожденный ею сын превзойдет в силе своего отца. Боги решили воздержаться от возможной сыновней конкуренции и отдали Фетиду замуж за смертного Пелея. От этого брака родился Ахилл. Картина изображает Фетиду, пришедшую к Зевсу и умоляющую защитить ее сына в противостоянии с Агамемноном в Троянской войне. Фетида склонилась у колен верховного бога, обхватив их одной рукой, вторая вытянута вверх и касается его бороды.
Трон Зевса висит в облаках, фигуры Зевса и Фетиды резко контрастируют. Фигура Зевса темная, мощная, словно слившаяся с троном, левой рукой он опирается на кучевые облака. Взгляд его устремлен вдаль, кажется, что он даже не слышит Фетиду. Ее же фигура вся состоит из плавных линий. Даже то, что ставили Энгру в упрек – неестественно вытянутая левая рука Фетиды, ее чересчур запрокинутая голова и кажущаяся слишком полной по этой причине шея – выполняет свою функцию. Рука – словно воплощение мольбы и потаенной нежности, а вся фигура в целом, в том числе странный изгиб шеи – воплощает безудержную устремленность, словно эта диагональ, в которой Фетида расположена по отношению к Зевсу, включила в себя все ее чаяния, всю ее жизнь.
Справа от Зевса – орёл, один из атрибутов бога. Слева мы видим лежащую на облаке и наблюдающую за происходящим фигуру Геры, супруги Громовержца. Как известно, она была весьма ревнивой богиней… Но здесь ее взгляд спокоен – она знает, что Зевс не внемлет мольбам Фетиды. А вот интимная подробность, которую видим мы, от Геры скрыта. Соприкасающиеся пальцы ног Зевса и Фетиды вносят очень теплую, глубоко лирическую и эротическую ноту в настроение картины.
#ДоминикЭнгр #МифологическаяСцена #Классицизм
@pic_history
1811 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Музей Гране, Экс-ан-Прованс.
«Зевс и Фетида» Энгра – «дипломная работа», подводившая итог стажировке в Риме, куда его направила парижская Академия изящных искусств. Он стремился сделать картину максимально благодатной и «богоугодной», поясняя, что «она должна за милю источать запах амброзии». Энгр отправил завершающую «посылку» (так называют его работы, отправленные из Рима в Париж в рамках стажировки) на Салон. Вердикт был безжалостен: лицо Зевса назвали недостаточно благородным, к телосложению Фетиды тоже упреков было достаточно.
В основу картины положен мифологический сюжет. Морская нимфа Фетида влекла и Зевса, и Посейдона. Но предсказание гласило, что рожденный ею сын превзойдет в силе своего отца. Боги решили воздержаться от возможной сыновней конкуренции и отдали Фетиду замуж за смертного Пелея. От этого брака родился Ахилл. Картина изображает Фетиду, пришедшую к Зевсу и умоляющую защитить ее сына в противостоянии с Агамемноном в Троянской войне. Фетида склонилась у колен верховного бога, обхватив их одной рукой, вторая вытянута вверх и касается его бороды.
Трон Зевса висит в облаках, фигуры Зевса и Фетиды резко контрастируют. Фигура Зевса темная, мощная, словно слившаяся с троном, левой рукой он опирается на кучевые облака. Взгляд его устремлен вдаль, кажется, что он даже не слышит Фетиду. Ее же фигура вся состоит из плавных линий. Даже то, что ставили Энгру в упрек – неестественно вытянутая левая рука Фетиды, ее чересчур запрокинутая голова и кажущаяся слишком полной по этой причине шея – выполняет свою функцию. Рука – словно воплощение мольбы и потаенной нежности, а вся фигура в целом, в том числе странный изгиб шеи – воплощает безудержную устремленность, словно эта диагональ, в которой Фетида расположена по отношению к Зевсу, включила в себя все ее чаяния, всю ее жизнь.
Справа от Зевса – орёл, один из атрибутов бога. Слева мы видим лежащую на облаке и наблюдающую за происходящим фигуру Геры, супруги Громовержца. Как известно, она была весьма ревнивой богиней… Но здесь ее взгляд спокоен – она знает, что Зевс не внемлет мольбам Фетиды. А вот интимная подробность, которую видим мы, от Геры скрыта. Соприкасающиеся пальцы ног Зевса и Фетиды вносят очень теплую, глубоко лирическую и эротическую ноту в настроение картины.
#ДоминикЭнгр #МифологическаяСцена #Классицизм
@pic_history
"Сидящая купальщица"
1808 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Лувр, Париж.
«Сидящая купальщица» – одна из «посылок», которые Энгр отправлял из Рима в парижскую Академию изящных искусств в качестве отчета о своей стажировке. Это поэма женского тела, воплощенное совершенство женской спины. Именно спина была страстью художника, и вряд ли мы назовем кого-то, кто изображал женскую спину столь безупречной и с таким обожествлением. Есть версия, что «Купальщица, изображенная по пояс», представляет собой эскиз к «Сидящей купальщице».
Обнаженная натура – один из любимых сюжетов классицистов. Новаторство этой картины в том, что это ню в бытовом жанре. Некоторые исследователи вообще полагают «Купальщицу Вальпинсона» первым полотном, на котором обнаженная натура появилась в рамках бытового жанра.
Обращает на себя внимание, с одной стороны, целомудренность изображения. Девушка сидит, повернувшись спиной. Теплое, золотистое, гладкое тело оттенено белоснежной прохладой простыней. Сюжет скромен, но каков простор для воображения! Вот эти слегка скомканные простыни, кажется, еще помнят тепло ее тела. Скрещенные ноги, правая ступня видна зрителям, под ногами сброшенные красные туфли. Сброшенные – ключевое слово. Почти 60 лет спустя «Женщина с попугаем» Гюстава Курбе вызовет грандиозный скандал. Возле обнаженной девушки – о, ужас! – небрежно сброшенное одеяние. Эта не просто обнаженная женщина, она, страшно сказать, раздета! Энгр гораздо сдержаннее – его купальщица всего лишь разута! Лицо женщины мы практически не видим, волосы ее собраны шелковой косынкой, но, учитывая страстность, с которой кисть Энгра, кажется, обласкала каждый сантиметр бархатной кожи, это только усиливает чувственность изображения.
Отдельного внимания заслуживает такая деталь, как открытый кран в ванной (внизу слева). Когда его замечаешь, кажется, становится слышным журчание воды. Впрочем, главная его функция даже не эта. Картине в вину современники ставили чрезмерную откровенность – живость, с которой Энгр изобразил купальщицу, позволяет воображению зрителя самостоятельно воссоздать последующие события. А ведь через несколько минут девушка отбросит ниспадающее с левой руки покрывало и опустится в наполненную прозрачной водой ванну…
Широкой публике картина была представлена на Всемирной выставке в 1855 году. Заслуга в том Эдгара Дега – он увидел картину в доме приятеля своего отца, известного коллекционера Эдуарда Вальпинсона, по имени которого нередко называют эту купальщицу, и уговорил его выставить полотно.
#ДоминикЭнгр #Портрет #Классицизм
@pic_history
1808 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Лувр, Париж.
«Сидящая купальщица» – одна из «посылок», которые Энгр отправлял из Рима в парижскую Академию изящных искусств в качестве отчета о своей стажировке. Это поэма женского тела, воплощенное совершенство женской спины. Именно спина была страстью художника, и вряд ли мы назовем кого-то, кто изображал женскую спину столь безупречной и с таким обожествлением. Есть версия, что «Купальщица, изображенная по пояс», представляет собой эскиз к «Сидящей купальщице».
Обнаженная натура – один из любимых сюжетов классицистов. Новаторство этой картины в том, что это ню в бытовом жанре. Некоторые исследователи вообще полагают «Купальщицу Вальпинсона» первым полотном, на котором обнаженная натура появилась в рамках бытового жанра.
Обращает на себя внимание, с одной стороны, целомудренность изображения. Девушка сидит, повернувшись спиной. Теплое, золотистое, гладкое тело оттенено белоснежной прохладой простыней. Сюжет скромен, но каков простор для воображения! Вот эти слегка скомканные простыни, кажется, еще помнят тепло ее тела. Скрещенные ноги, правая ступня видна зрителям, под ногами сброшенные красные туфли. Сброшенные – ключевое слово. Почти 60 лет спустя «Женщина с попугаем» Гюстава Курбе вызовет грандиозный скандал. Возле обнаженной девушки – о, ужас! – небрежно сброшенное одеяние. Эта не просто обнаженная женщина, она, страшно сказать, раздета! Энгр гораздо сдержаннее – его купальщица всего лишь разута! Лицо женщины мы практически не видим, волосы ее собраны шелковой косынкой, но, учитывая страстность, с которой кисть Энгра, кажется, обласкала каждый сантиметр бархатной кожи, это только усиливает чувственность изображения.
Отдельного внимания заслуживает такая деталь, как открытый кран в ванной (внизу слева). Когда его замечаешь, кажется, становится слышным журчание воды. Впрочем, главная его функция даже не эта. Картине в вину современники ставили чрезмерную откровенность – живость, с которой Энгр изобразил купальщицу, позволяет воображению зрителя самостоятельно воссоздать последующие события. А ведь через несколько минут девушка отбросит ниспадающее с левой руки покрывало и опустится в наполненную прозрачной водой ванну…
Широкой публике картина была представлена на Всемирной выставке в 1855 году. Заслуга в том Эдгара Дега – он увидел картину в доме приятеля своего отца, известного коллекционера Эдуарда Вальпинсона, по имени которого нередко называют эту купальщицу, и уговорил его выставить полотно.
#ДоминикЭнгр #Портрет #Классицизм
@pic_history
"Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года"
1807 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
«Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года» – апофеоз пропагандисткой живописи не только в творчестве классициста Жака-Луи Давида, но и во всём европейском искусстве. Не странно ли: тот самый Давид, который был одним из первых лиц Великой французской буржуазной революции, другом Марата и Робеспьера, членом Конвента и подписантом решения о казни короля Людовика XVI, уже через несколько лет станет прославлять самопровозглашённого императора? Когда Наполеон спросил у одного из приближённых (в прошлом – ярого республиканца, как и Давид), понравилась ли ему коронация, тот отвечал: «Великолепно, ваше Величество. Жаль только, что на ней не присутствовали те триста тысяч людей, которые положили свои жизни, чтобы такие церемонии стали невозможны».
Но Давид заглушил в своём сердце подобные рефлексии. Торжественный въезд Наполеона в Париж в 1797 году потряс художника как событие не столько политическое, сколько эстетическое. Корсиканец поразил его, тонкого ценителя античной эстетики, своим римским профилем и энергией абсолютной, не подлежащей малейшему сомнению власти. «Какая же у него голова! – восторгался Наполеоном Давид. – Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи!»
Наполеон, следует заметить, не отвечал художнику взаимностью. Он полагал, что прошлое «живописца революции» даёт основания сомневаться в искренности его верноподданнических инстинктов. Но Бонапарт всегда высоко ценил профессионалов (именно это во многом определило его успех) и потому запечатлеть для потомков торжество своего «венчания короной и помазания на царство» он поручил именно Давиду.
Почти три года понадобилось художнику для выполнения этого масштабного гимна имперскому величию. Устроители церемонии коронации постарались на славу: такой помпезности Франция не могла упомнить и во времена монархии. Кортеж из золотых карет с представителями знати, боевыми генералами, церковниками во главе с Папой Пием VII, которого Наполеон решил пригласить на торжество, обеспечивая себе религиозную легитимность, – этот в буквальном смысле блестящий кортеж медленно и торжественно двигался от дворца до Собора Парижской Богоматери, а десятки тысяч парижан толпились на улице, чтобы поглазеть на грандиозное зрелище.
Апогеем самой коронации стал момент, когда Папа собирался возлагать на императора золотой лавровый венец, а Наполеон вырвал из его рук корону и сам водрузил её себе на голову. Этим вызывающим жестом Бонапарт утверждал абсолютный характер своей власти, показывал, что обязан ею только самому себе, а не содействию Папы, да и кого бы то ни было (кстати, позже, когда Наполеон присоединит к Франции Папскую область, Пий VII будет брошен в темницу). Изначально Давид намеревался изобразить именно момент возложения короны. Но, по размышлении, решил, что это внесёт ненужную конфликтность и драматизм, и изобразил следующий этап церемонии – когда Наполеон коронует Жозефину.
В «Коронации Наполеона» Давид старается не упустить ни одной важной детали. Многочисленные присутствующие на церемонии – реальные лица. Сам художник изображён сидящим где-то на трибунах. Многие чиновники наполеоновского госаппарата, опознав себя на картине, потом выражали неудовольствие: зачем Давид расположил их так далеко от императора. Художник парировал: «Быть слишком близко к солнцу – небезопасно для жизни».
Наполеон потребовал внести кое-какие правки – например, Давиду пришлось дописать его мать Летисию, которая в реальности на церемонии отсутствовала. Но в целом император остался «Коронацией» доволен: «Прекрасно, просто прекрасно! Давид, вам удалось постичь мои мысли и изобразить меня французским рыцарем!»
#ЖакЛуиДавид #ИсторическаяСцена #Классицизм
@pic_history
1807 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
«Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года» – апофеоз пропагандисткой живописи не только в творчестве классициста Жака-Луи Давида, но и во всём европейском искусстве. Не странно ли: тот самый Давид, который был одним из первых лиц Великой французской буржуазной революции, другом Марата и Робеспьера, членом Конвента и подписантом решения о казни короля Людовика XVI, уже через несколько лет станет прославлять самопровозглашённого императора? Когда Наполеон спросил у одного из приближённых (в прошлом – ярого республиканца, как и Давид), понравилась ли ему коронация, тот отвечал: «Великолепно, ваше Величество. Жаль только, что на ней не присутствовали те триста тысяч людей, которые положили свои жизни, чтобы такие церемонии стали невозможны».
Но Давид заглушил в своём сердце подобные рефлексии. Торжественный въезд Наполеона в Париж в 1797 году потряс художника как событие не столько политическое, сколько эстетическое. Корсиканец поразил его, тонкого ценителя античной эстетики, своим римским профилем и энергией абсолютной, не подлежащей малейшему сомнению власти. «Какая же у него голова! – восторгался Наполеоном Давид. – Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи!»
Наполеон, следует заметить, не отвечал художнику взаимностью. Он полагал, что прошлое «живописца революции» даёт основания сомневаться в искренности его верноподданнических инстинктов. Но Бонапарт всегда высоко ценил профессионалов (именно это во многом определило его успех) и потому запечатлеть для потомков торжество своего «венчания короной и помазания на царство» он поручил именно Давиду.
Почти три года понадобилось художнику для выполнения этого масштабного гимна имперскому величию. Устроители церемонии коронации постарались на славу: такой помпезности Франция не могла упомнить и во времена монархии. Кортеж из золотых карет с представителями знати, боевыми генералами, церковниками во главе с Папой Пием VII, которого Наполеон решил пригласить на торжество, обеспечивая себе религиозную легитимность, – этот в буквальном смысле блестящий кортеж медленно и торжественно двигался от дворца до Собора Парижской Богоматери, а десятки тысяч парижан толпились на улице, чтобы поглазеть на грандиозное зрелище.
Апогеем самой коронации стал момент, когда Папа собирался возлагать на императора золотой лавровый венец, а Наполеон вырвал из его рук корону и сам водрузил её себе на голову. Этим вызывающим жестом Бонапарт утверждал абсолютный характер своей власти, показывал, что обязан ею только самому себе, а не содействию Папы, да и кого бы то ни было (кстати, позже, когда Наполеон присоединит к Франции Папскую область, Пий VII будет брошен в темницу). Изначально Давид намеревался изобразить именно момент возложения короны. Но, по размышлении, решил, что это внесёт ненужную конфликтность и драматизм, и изобразил следующий этап церемонии – когда Наполеон коронует Жозефину.
В «Коронации Наполеона» Давид старается не упустить ни одной важной детали. Многочисленные присутствующие на церемонии – реальные лица. Сам художник изображён сидящим где-то на трибунах. Многие чиновники наполеоновского госаппарата, опознав себя на картине, потом выражали неудовольствие: зачем Давид расположил их так далеко от императора. Художник парировал: «Быть слишком близко к солнцу – небезопасно для жизни».
Наполеон потребовал внести кое-какие правки – например, Давиду пришлось дописать его мать Летисию, которая в реальности на церемонии отсутствовала. Но в целом император остался «Коронацией» доволен: «Прекрасно, просто прекрасно! Давид, вам удалось постичь мои мысли и изобразить меня французским рыцарем!»
#ЖакЛуиДавид #ИсторическаяСцена #Классицизм
@pic_history
"Смерть Сократа"
1787 г.
Жак-Луи Давид
Метрополитен-музей, Нью-Йорк.
Яркий представитель французского классицизма Жак-Луи Давид нередко выбирал для своих полотен сцены из античной истории, ставшей ему близкой после пребывания в Италии.
На этой картине Сократ, готовый выпить по приговору суда чашу с ядом, обращается к ученикам с прощальными словами. Философ поднял руку, а другую протянул в сторону чаши. Его жест, когда рука вот-вот коснется сосуда со смертельным напитком, но все-таки не касается его, повисая в воздухе, - ключевой, потому что создает впечатление остановившегося времени. В результате, как бы ни страдали последователи Сократа, смерть побеждена, потому что о ней забыл и сам учитель, увлеченный тем, что скажет своим последователям и оставит после себя.
Тема бессмертия человеческого духа подчеркнута величием изображенных людей, выраженным в их движениях и лицах, сдержанным монохромным колоритом полотна и всей композицией: расположение персонажей вдоль передней плоскости картины напоминает фриз, что придает торжественность всей сцене. Художник-гравер Джон Бойдел восторженно писал английскому портретисту сэру Джошуа Рейнолдсу, что работа Давида - «величайшее достижение в искусстве после Сикстинской капеллы Микеланджело и Станц Рафаэля... Это произведение сделало бы честь Афинам во времена Перикла».
Давид задумал написать это полотно, когда революция во Франции была уже близка. Целью его произведения было укрепление духа сограждан примером сократовской стойкости.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1787 г.
Жак-Луи Давид
Метрополитен-музей, Нью-Йорк.
Яркий представитель французского классицизма Жак-Луи Давид нередко выбирал для своих полотен сцены из античной истории, ставшей ему близкой после пребывания в Италии.
На этой картине Сократ, готовый выпить по приговору суда чашу с ядом, обращается к ученикам с прощальными словами. Философ поднял руку, а другую протянул в сторону чаши. Его жест, когда рука вот-вот коснется сосуда со смертельным напитком, но все-таки не касается его, повисая в воздухе, - ключевой, потому что создает впечатление остановившегося времени. В результате, как бы ни страдали последователи Сократа, смерть побеждена, потому что о ней забыл и сам учитель, увлеченный тем, что скажет своим последователям и оставит после себя.
Тема бессмертия человеческого духа подчеркнута величием изображенных людей, выраженным в их движениях и лицах, сдержанным монохромным колоритом полотна и всей композицией: расположение персонажей вдоль передней плоскости картины напоминает фриз, что придает торжественность всей сцене. Художник-гравер Джон Бойдел восторженно писал английскому портретисту сэру Джошуа Рейнолдсу, что работа Давида - «величайшее достижение в искусстве после Сикстинской капеллы Микеланджело и Станц Рафаэля... Это произведение сделало бы честь Афинам во времена Перикла».
Давид задумал написать это полотно, когда революция во Франции была уже близка. Целью его произведения было укрепление духа сограждан примером сократовской стойкости.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
"Большая одалиска"
1814 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Лувр, Париж.
«Большая одалиска» – заказ королевы Неаполя Каролины. Пока Энгр написал картину, Неаполь пришел в упадок, супруг Каролины король Иоахим Мюрат отказался от престола, и монаршей чете стало не до произведений искусства. В 1819 году ее сняли с Салона по причине «анатомического несоответствия». Рука действительно слишком длинная, слишком гибкая (Энгра нередко упрекали, что руки женщин на его картинах «без костей»). А эта прекрасная спина! Дотошные критики вычислили, что художник пару позвонков явно добавил… Впрочем, хор восторженных голосов был громче, чем претензии хулителей. Чувство стиля, совершенная игра света и цвета, изящные линии, виртуозное соединение различных фактур в единое целое – всё это не могло остаться незамеченным.
«Выпуклость мышц, бугорки и впадины, ямочки и изгибы – всё здесь совершенство», – такую оценку одалиске Энгра дал Шарль Бодлер. Девушка повернута спиной. К женским спинам Энгр питал непреодолимую слабость. Кажется, что кисть обласкала каждый сантиметр холста, и в результате появилось это совершенное творение.
В богатый восточный антураж поместил свою героиню Энгр. Одалиска при этом – типичной европейской внешности: ясный лоб, большие глаза, русые волосы. Сочетание признаков восточного гарема – тяжелые шелка, дымящийся кальян, веер из павлиньих перьев, мягкость и легкость которых, кажется, ощутимы физически, и расслабленной, с прохладным спокойствием и несомненной уверенностью в своей красоте европейской женщины произвели эффект взрывной волны. Эротизм и экзотика картины волновали и не отпускали от себя.
Тяжелая атласная занавеска глубокого синего цвета справа создает ощущение интимности происходящего, камерности. На переднем плане, перед обнаженной одалиской можно рассмотреть роскошную пряжку пояса – такие носили фаворитки султана. Отдельное удовольствие – изящные гладкие стопы, они нам видны во всей красе. Холеное, ухоженное, идеально гладкое тело особенно четко выделяется на фоне роскошных тканей. Клод Роже-Маркс так сказал об одалисках Энгра: «Разве не возникает при виде его одалисок чувство, что он пронзен желанием и сами его деформации полны неги?». Пожалуй, возникает.
Одалисок Энгр стал писать не «вдруг». Восточные мотивы волновали европейских художников, но большинство из них, в том числе Энгр, составляли представление о происходящем в гаремах по мифам и легендам, вход-то туда был заказан. А вот основному сопернику Энгра – Эжену Делакруа в этом смысле повезло больше. Он провел на Востоке полгода, и запечатлел увиденное в своих знаменитых «Алжирских женщинах». Энгра и Делакруа объединяло противостояние – между ними как художниками, и между стоящими за ними направлениями, классицизмом и романтизмом. Причем если проанализировать их подход, можно заметить, что они были куда ближе друг к другу, чем сами считали (кстати, женские спины в исполнении Делакруа тоже никого не оставят равнодушным). Интерес их друг к другу был враждебным, но безусловно – интересом. «Насквозь фальшивым пророком» называл Энгр Эжена Делакруа. Тот не остался в долгу, именуя лидера классицистов «ложным эстетом» и даже съязвил, что «возможно, в музыке он был бы более талантлив». И это с учетом «скрипки Энгра»!
Также среди принесших «Восток на Запад» значительное место занимает Джон Льюис, проживший в Каире целых 10 лет и отразивший это в своих акварелях. А несколько позже одалиски Энгра вдохновили Матисса на обширный диалог с ним, воплощенный в серии одалисок.
#ДоминикЭнгр #Классицизм
@pic_history
1814 г.
Жан Огюст Доминик Энгр
Лувр, Париж.
«Большая одалиска» – заказ королевы Неаполя Каролины. Пока Энгр написал картину, Неаполь пришел в упадок, супруг Каролины король Иоахим Мюрат отказался от престола, и монаршей чете стало не до произведений искусства. В 1819 году ее сняли с Салона по причине «анатомического несоответствия». Рука действительно слишком длинная, слишком гибкая (Энгра нередко упрекали, что руки женщин на его картинах «без костей»). А эта прекрасная спина! Дотошные критики вычислили, что художник пару позвонков явно добавил… Впрочем, хор восторженных голосов был громче, чем претензии хулителей. Чувство стиля, совершенная игра света и цвета, изящные линии, виртуозное соединение различных фактур в единое целое – всё это не могло остаться незамеченным.
«Выпуклость мышц, бугорки и впадины, ямочки и изгибы – всё здесь совершенство», – такую оценку одалиске Энгра дал Шарль Бодлер. Девушка повернута спиной. К женским спинам Энгр питал непреодолимую слабость. Кажется, что кисть обласкала каждый сантиметр холста, и в результате появилось это совершенное творение.
В богатый восточный антураж поместил свою героиню Энгр. Одалиска при этом – типичной европейской внешности: ясный лоб, большие глаза, русые волосы. Сочетание признаков восточного гарема – тяжелые шелка, дымящийся кальян, веер из павлиньих перьев, мягкость и легкость которых, кажется, ощутимы физически, и расслабленной, с прохладным спокойствием и несомненной уверенностью в своей красоте европейской женщины произвели эффект взрывной волны. Эротизм и экзотика картины волновали и не отпускали от себя.
Тяжелая атласная занавеска глубокого синего цвета справа создает ощущение интимности происходящего, камерности. На переднем плане, перед обнаженной одалиской можно рассмотреть роскошную пряжку пояса – такие носили фаворитки султана. Отдельное удовольствие – изящные гладкие стопы, они нам видны во всей красе. Холеное, ухоженное, идеально гладкое тело особенно четко выделяется на фоне роскошных тканей. Клод Роже-Маркс так сказал об одалисках Энгра: «Разве не возникает при виде его одалисок чувство, что он пронзен желанием и сами его деформации полны неги?». Пожалуй, возникает.
Одалисок Энгр стал писать не «вдруг». Восточные мотивы волновали европейских художников, но большинство из них, в том числе Энгр, составляли представление о происходящем в гаремах по мифам и легендам, вход-то туда был заказан. А вот основному сопернику Энгра – Эжену Делакруа в этом смысле повезло больше. Он провел на Востоке полгода, и запечатлел увиденное в своих знаменитых «Алжирских женщинах». Энгра и Делакруа объединяло противостояние – между ними как художниками, и между стоящими за ними направлениями, классицизмом и романтизмом. Причем если проанализировать их подход, можно заметить, что они были куда ближе друг к другу, чем сами считали (кстати, женские спины в исполнении Делакруа тоже никого не оставят равнодушным). Интерес их друг к другу был враждебным, но безусловно – интересом. «Насквозь фальшивым пророком» называл Энгр Эжена Делакруа. Тот не остался в долгу, именуя лидера классицистов «ложным эстетом» и даже съязвил, что «возможно, в музыке он был бы более талантлив». И это с учетом «скрипки Энгра»!
Также среди принесших «Восток на Запад» значительное место занимает Джон Льюис, проживший в Каире целых 10 лет и отразивший это в своих акварелях. А несколько позже одалиски Энгра вдохновили Матисса на обширный диалог с ним, воплощенный в серии одалисок.
#ДоминикЭнгр #Классицизм
@pic_history
"Сабинянки, останавливающие битву между римлянами и сабинянами"
1799 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Замысел масштабного полотна «Сабинянки» посетил Жака-Луи Давида, когда он находился в тюрьме. «Живописец революции», совсем недавно подписывавший в числе других членов Конвента смертный приговор Людовику XVI, а потом возглавивший Лувр, а вместе с ним и всю художественную жизнь Франции, после падения якобинской диктатуры сам оказался жертвой, заточенной в тюрьму в ожидании неминуемой казни.
Но Давид был оправдан, хотя на это почти не оставалось надежды. Его жена Шарлотта Пекуль, которая ушла от художника, как только узнала о том, что Давид был в числе тех, кто постановил казнить короля, сделала всё возможное и невозможное, чтобы её супруг, пусть и бывший, избежал гильотины. После этого они вновь повенчались и почти 30 лет были вместе, пока смерть Давида в 1825 году не разлучила их.
После выхода на свободу Давид принялся за «Сабинянок» – картину, воспевающую всеобщее примирение. Содействовать подобному примирению, согласно идее картины, могут только женщины, такие же преданные и столь же предприимчивые, как Шарлотта Пекуль.
Легенду о сабинянках Давид позаимствовал из того исторического периода, который любил больше всего, – ранней истории Рима. Основатель города Ромул придумал оригинальный способ увеличить население метрополии, страдавшей от недостатка женщин. Он устроил в Риме праздник, на который были приглашены сабиняне со своими жёнами и незамужними дочками. По условному сигналу римские юноши бросались в толпу, выхватывали девушек-сабинянок и силой волокли их к себе домой. Но это лишь предыстория. Кстати, в картине «Похищение сабинянок» её запечатлел французский живописец Никола Пуссен. А вот Давид в своей картине повествует о том, что случилось дальше. Сабинянки приняли свою судьбу как неизбежность: они стали жёнами римлян и рожали им детей, как и планировал дальновидный Ромул (его можно узнать в «Сабинянках» по изображению капитолийской волчицы на щите). Однако сабиняне, оскорблённые поступком римлян, не оставляли планов мщения. И однажды, когда их армия окрепла, они вошли в Рим.
Завязавшийся бой мог бы закончиться кровавой резнёй и горами трупов, но внезапно на поле брани появились бывшие пленницы. На руках вместо щитов они несли своих маленьких детей. Женщины закрывали собой римлян от сабинян, а сабинян от римлян. Они обращались к первым – своим отцам и братьям и ко вторым – своим мужьям, «окликая их ласковыми именами», как пишет Плутарх. Сабинянки призывали к миру. Для раздираемой распрями Франции времён Давида, как и для Рима, не было ничего важнее призыва к гражданскому согласию. Этим и объясняется примирительный пафос картины, а римская крепость на дальнем плане не случайно напоминает башни Бастилии.
Во многих фигурах картины зрители узнавали своих современниц: для предводительницы сабинянок Герсилии и коленопреклоненной женщины на переднем плане Давиду позировали известнейшие красавицы того времени сёстры Беллегард, а старуху за их спинами Давид писал со старой няньки своих собственных детей. Жены Давида нет на картине, однако именно ей посвящены «Сабинянки». Мы знаем, как она выглядела, благодаря значительно более позднему портрету 1813 года, где Шарлотта изображена, быть может, и утратившей былую красоту, но мудрой и человечной.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1799 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Замысел масштабного полотна «Сабинянки» посетил Жака-Луи Давида, когда он находился в тюрьме. «Живописец революции», совсем недавно подписывавший в числе других членов Конвента смертный приговор Людовику XVI, а потом возглавивший Лувр, а вместе с ним и всю художественную жизнь Франции, после падения якобинской диктатуры сам оказался жертвой, заточенной в тюрьму в ожидании неминуемой казни.
Но Давид был оправдан, хотя на это почти не оставалось надежды. Его жена Шарлотта Пекуль, которая ушла от художника, как только узнала о том, что Давид был в числе тех, кто постановил казнить короля, сделала всё возможное и невозможное, чтобы её супруг, пусть и бывший, избежал гильотины. После этого они вновь повенчались и почти 30 лет были вместе, пока смерть Давида в 1825 году не разлучила их.
После выхода на свободу Давид принялся за «Сабинянок» – картину, воспевающую всеобщее примирение. Содействовать подобному примирению, согласно идее картины, могут только женщины, такие же преданные и столь же предприимчивые, как Шарлотта Пекуль.
Легенду о сабинянках Давид позаимствовал из того исторического периода, который любил больше всего, – ранней истории Рима. Основатель города Ромул придумал оригинальный способ увеличить население метрополии, страдавшей от недостатка женщин. Он устроил в Риме праздник, на который были приглашены сабиняне со своими жёнами и незамужними дочками. По условному сигналу римские юноши бросались в толпу, выхватывали девушек-сабинянок и силой волокли их к себе домой. Но это лишь предыстория. Кстати, в картине «Похищение сабинянок» её запечатлел французский живописец Никола Пуссен. А вот Давид в своей картине повествует о том, что случилось дальше. Сабинянки приняли свою судьбу как неизбежность: они стали жёнами римлян и рожали им детей, как и планировал дальновидный Ромул (его можно узнать в «Сабинянках» по изображению капитолийской волчицы на щите). Однако сабиняне, оскорблённые поступком римлян, не оставляли планов мщения. И однажды, когда их армия окрепла, они вошли в Рим.
Завязавшийся бой мог бы закончиться кровавой резнёй и горами трупов, но внезапно на поле брани появились бывшие пленницы. На руках вместо щитов они несли своих маленьких детей. Женщины закрывали собой римлян от сабинян, а сабинян от римлян. Они обращались к первым – своим отцам и братьям и ко вторым – своим мужьям, «окликая их ласковыми именами», как пишет Плутарх. Сабинянки призывали к миру. Для раздираемой распрями Франции времён Давида, как и для Рима, не было ничего важнее призыва к гражданскому согласию. Этим и объясняется примирительный пафос картины, а римская крепость на дальнем плане не случайно напоминает башни Бастилии.
Во многих фигурах картины зрители узнавали своих современниц: для предводительницы сабинянок Герсилии и коленопреклоненной женщины на переднем плане Давиду позировали известнейшие красавицы того времени сёстры Беллегард, а старуху за их спинами Давид писал со старой няньки своих собственных детей. Жены Давида нет на картине, однако именно ей посвящены «Сабинянки». Мы знаем, как она выглядела, благодаря значительно более позднему портрету 1813 года, где Шарлотта изображена, быть может, и утратившей былую красоту, но мудрой и человечной.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
Telegram
ИОК | Картины
"Похищение сабинянок"
Никола Пуссен
Никола Пуссен
Картина способствовала зарождению нового стиля живописи, сформировав школу французского неоклассицизма.
Основными источниками сюжета являются «История от основания города» Тита Ливия, а также книги Дионисия Галикарнасского «Римские древности». В картине показана борьба Рима с Альба-Лонгой. Спор двух враждующих городов должен был быть урегулирован в форме ритуального поединка между тремя римлянами, братьями из рода Горациев, и их противниками из города Альба-Лонги, братьями Куриациями.
Драматизм ситуации заключался в том, что Горации и Куриации были друзьями детства, к тому же их связывали родственные отношения. Одна из сестер Куриациев, Сабина, была замужем за Горацием, в то время как одна из сестер Горациев, Камилла, обручена с Куриацием. Однако долг перед отечеством в Риме ставили несравненно выше частных отношений. Несмотря на тесную связь между двумя семьями, отец Горациев благословляет своих сыновей на смертельный бой, а братья, в свою очередь, дают клятву защищать родину.
Гармония картины создается симметрией и равновесием её геометрических форм. Вся композиция построена на числе «три». Фон картины, разделённый тремя арками (они создают визуальную стабильность), дополнительно затемнён, чтобы выделить фигуры на переднем плане. В центре картины в красном плаще – отец Горациев. Он протягивает своим троим сыновьям три меча. Только один из мечей написан прямым, что должно было означать: выживет только один из трёх. В ответ три сына Горация вытягивают к нему руки, выражая готовность к бою.
Сохранилось большое число эскизов «Клятвы Горациев». Три из них представлены в музее французского города Байонна, эскиз «Сабина» – в музее изобразительных искусств города Анже, а подготовительный рисунок с общей композицией хранится во дворце изящных искусств в Лилле.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
Основными источниками сюжета являются «История от основания города» Тита Ливия, а также книги Дионисия Галикарнасского «Римские древности». В картине показана борьба Рима с Альба-Лонгой. Спор двух враждующих городов должен был быть урегулирован в форме ритуального поединка между тремя римлянами, братьями из рода Горациев, и их противниками из города Альба-Лонги, братьями Куриациями.
Драматизм ситуации заключался в том, что Горации и Куриации были друзьями детства, к тому же их связывали родственные отношения. Одна из сестер Куриациев, Сабина, была замужем за Горацием, в то время как одна из сестер Горациев, Камилла, обручена с Куриацием. Однако долг перед отечеством в Риме ставили несравненно выше частных отношений. Несмотря на тесную связь между двумя семьями, отец Горациев благословляет своих сыновей на смертельный бой, а братья, в свою очередь, дают клятву защищать родину.
Гармония картины создается симметрией и равновесием её геометрических форм. Вся композиция построена на числе «три». Фон картины, разделённый тремя арками (они создают визуальную стабильность), дополнительно затемнён, чтобы выделить фигуры на переднем плане. В центре картины в красном плаще – отец Горациев. Он протягивает своим троим сыновьям три меча. Только один из мечей написан прямым, что должно было означать: выживет только один из трёх. В ответ три сына Горация вытягивают к нему руки, выражая готовность к бою.
Сохранилось большое число эскизов «Клятвы Горациев». Три из них представлены в музее французского города Байонна, эскиз «Сабина» – в музее изобразительных искусств города Анже, а подготовительный рисунок с общей композицией хранится во дворце изящных искусств в Лилле.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
В первую очередь, необходимо уточнить: кем является центральная фигура шедевра знаменитого живописца. Кто такая Флора? Согласно мифам — древнеримская богиня цветов, плодов и весны. В Древней Греции ей соответствовала богиня Хлорис, или Хлорида. Существует мнение, что на самом деле культ Флоры был распространен Сенатом, поскольку прототипом богини являлась богатая куртизанка, о непристойном поведении которой следовало забыть.
Так или иначе, мифы о Флоре и ее царстве привлекали своим сюжетом многих художников: картина Никола Пуссена отображает эти легенды наиболее интересно и нетривиально.
В правой части полотна расположились Адонис, убитый на охоте, который был возлюбленным богини Афродиты, а также Гиацинт, друг Аполлона, погибший случайно во время спортивных игр. Из крови юношей выросли цветы — анемоны и гиацинты, пополнившие сад богини. Ниже юношей на картине Никола Пуссена «Царство Флоры» мы видим Крокуса и его любимую Смилаку, нимфу, превращенную богами в тис. Крокус же превратился в цветок шафрана. Легенд, связанных с Крокусом, существует несколько: здесь мнения историков расходятся, однако на полотне Пуссена изображена, по-видимому, именно эта печальная сцена.
На переднем плане — нимфа Эхо. Согласно мифу, именно она, безответно влюбленная в эгоистичного Нарцисса, привела его в сад Флоры. Нарцисс, любовавшийся собой в отражении водной глади, в конце концов умер на берегу ручья. Эхо, воспользовавшись амфорой, которая изображена у нее в руках на картине Никола Пуссена «Царство Флоры», отнесла цветок нарцисса богине.
Женщина, смотрящая в небо, которая находится позади Эхо и Нарцисса — Клития. Еще одна трагическая история любви, в которой тоже нет окончательной ясности. Клития была влюблена в бога солнца Гелиоса (по другим источникам — в Аполлона), но без взаимности. Легенды о ней различаются по содержанию, однако исход одинаков в каждом рассказе: в конце концов девушка превратилась в цветок гелиотропа, который всегда поворачивается вслед за солнцем.
Последний персонаж на картине — Аякс, так называемый Большой Аякс, участник осады Трои. Герой, уступавший по силе только своему двоюродному брату Ахиллу, после его смерти претендовал на оружие и доспехи погибшего. Однако их присудили Одиссею. Аякс впал в безумие и убил себя мечом: там, где капли крови упали на землю, вырос цветок, названный дельфиниумом.
Несмотря на трагичность судеб персонажей картины, нельзя сказать, что картина Пуссена мрачна: наоборот, она излучает свет и свидетельствует о торжестве жизни. Смерти нет — все, что происходит с живыми существами, не более чем метаморфозы, видоизменение и возрождение в новом качестве. Зацикленность композиции также свидетельствует об идее вечного круговорота, бесконечности существования всего живого.
#НиколаПуссен #МифологическаяСцена #Классицизм
@pic_history
Так или иначе, мифы о Флоре и ее царстве привлекали своим сюжетом многих художников: картина Никола Пуссена отображает эти легенды наиболее интересно и нетривиально.
В правой части полотна расположились Адонис, убитый на охоте, который был возлюбленным богини Афродиты, а также Гиацинт, друг Аполлона, погибший случайно во время спортивных игр. Из крови юношей выросли цветы — анемоны и гиацинты, пополнившие сад богини. Ниже юношей на картине Никола Пуссена «Царство Флоры» мы видим Крокуса и его любимую Смилаку, нимфу, превращенную богами в тис. Крокус же превратился в цветок шафрана. Легенд, связанных с Крокусом, существует несколько: здесь мнения историков расходятся, однако на полотне Пуссена изображена, по-видимому, именно эта печальная сцена.
На переднем плане — нимфа Эхо. Согласно мифу, именно она, безответно влюбленная в эгоистичного Нарцисса, привела его в сад Флоры. Нарцисс, любовавшийся собой в отражении водной глади, в конце концов умер на берегу ручья. Эхо, воспользовавшись амфорой, которая изображена у нее в руках на картине Никола Пуссена «Царство Флоры», отнесла цветок нарцисса богине.
Женщина, смотрящая в небо, которая находится позади Эхо и Нарцисса — Клития. Еще одна трагическая история любви, в которой тоже нет окончательной ясности. Клития была влюблена в бога солнца Гелиоса (по другим источникам — в Аполлона), но без взаимности. Легенды о ней различаются по содержанию, однако исход одинаков в каждом рассказе: в конце концов девушка превратилась в цветок гелиотропа, который всегда поворачивается вслед за солнцем.
Последний персонаж на картине — Аякс, так называемый Большой Аякс, участник осады Трои. Герой, уступавший по силе только своему двоюродному брату Ахиллу, после его смерти претендовал на оружие и доспехи погибшего. Однако их присудили Одиссею. Аякс впал в безумие и убил себя мечом: там, где капли крови упали на землю, вырос цветок, названный дельфиниумом.
Несмотря на трагичность судеб персонажей картины, нельзя сказать, что картина Пуссена мрачна: наоборот, она излучает свет и свидетельствует о торжестве жизни. Смерти нет — все, что происходит с живыми существами, не более чем метаморфозы, видоизменение и возрождение в новом качестве. Зацикленность композиции также свидетельствует об идее вечного круговорота, бесконечности существования всего живого.
#НиколаПуссен #МифологическаяСцена #Классицизм
@pic_history
В холодной руке Марата зажат клочок бумаги с текстом: «Мари Анна Шарлотта Корде - гражданину Марату. Учитывая мое несчастье, я имею право на вашу поддержку». По замыслу художника, этой запиской убийца воспользовалась, чтобы проникнуть в дом, хотя в действительности Корде вошла под предлогом сообщения о кознях жирондистов. Ещё одно письмо, которое, по задумке Давида, должно обелять убитого, лежит на деревянной тумбе сверху. Марат, якобы, проявил милосердие, внял требованиям Корде и написал: «Вам следует отдать этот ассигнат матери пятерых детей, отец которых погиб в борьбе за свободу». Сама ассигнация лежит там же. А тумба и надпись-посвящение на ней символизируют надгробный памятник.
Фигура Марата идеализируется наподобие античных героев. Но какова причина, по которой «друг народа» (так назвалась издаваемая им газета) был застигнут смертью именно в ванной? Дело в том, что он вынужден был постоянно принимать ванны по причине кожных заболеваний - скорее всего, все его тело было покрыто множественными экземами. Чтобы успокоить кожу, он обычно купался в овсяном отваре.
Жак-Луи Давид и Жан-Поль Марат были членами одного якобинского клуба. Убийство близкого товарища потрясла художника, и уже через пару часов после того, как разнеслась весть о смерти, Давид был на улице Кордельеров, чтобы зарисовать лицо погибшего. Рисунок головы был выполнен пером, объёмность форм достигалась благодаря перекрещивающимся линиям, подобной гравюрной техникой художник воспользовался впервые и более к ней не обращался.
Давид придал Марату вид мученика революции, он добился этого, подражая любимому им Караваджо, в особенности его «Положению во гроб» - обратите внимание на безвольно свисающую руку в обеих работах, а также использование светотени. Обе картины построены таким образом, чтобы всё внимание зрителя было сконцентрировано на жертве.
Также к картине существуют множественные отсылки в поп-культуре. Картину Давида не раз цитировали в кино. Под впечатлением от композиции "Смерти Марата" была снята одна из сцен фильма Стенли Кубрика «Барри Линдон» (1975). Анджей Вайда в фильм «Дантон» (1982) включил несколько сцен, действие которых происходит в студии Давида, в кадр также попадает портрет Марата. В фильме «Караваджо» (1986) режиссёр Дерек Джармен имитирует ситуацию картины Давида, заменяя бумагу пишущей машинкой. Современный бразильский художник Вик Мунис воссоздал «Смерть Марата», используя отходы свалки вблизи Рио-де-Жанейро в его документальном фильме 2010 года «Свалка».
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Фигура Марата идеализируется наподобие античных героев. Но какова причина, по которой «друг народа» (так назвалась издаваемая им газета) был застигнут смертью именно в ванной? Дело в том, что он вынужден был постоянно принимать ванны по причине кожных заболеваний - скорее всего, все его тело было покрыто множественными экземами. Чтобы успокоить кожу, он обычно купался в овсяном отваре.
Жак-Луи Давид и Жан-Поль Марат были членами одного якобинского клуба. Убийство близкого товарища потрясла художника, и уже через пару часов после того, как разнеслась весть о смерти, Давид был на улице Кордельеров, чтобы зарисовать лицо погибшего. Рисунок головы был выполнен пером, объёмность форм достигалась благодаря перекрещивающимся линиям, подобной гравюрной техникой художник воспользовался впервые и более к ней не обращался.
Давид придал Марату вид мученика революции, он добился этого, подражая любимому им Караваджо, в особенности его «Положению во гроб» - обратите внимание на безвольно свисающую руку в обеих работах, а также использование светотени. Обе картины построены таким образом, чтобы всё внимание зрителя было сконцентрировано на жертве.
Также к картине существуют множественные отсылки в поп-культуре. Картину Давида не раз цитировали в кино. Под впечатлением от композиции "Смерти Марата" была снята одна из сцен фильма Стенли Кубрика «Барри Линдон» (1975). Анджей Вайда в фильм «Дантон» (1982) включил несколько сцен, действие которых происходит в студии Давида, в кадр также попадает портрет Марата. В фильме «Караваджо» (1986) режиссёр Дерек Джармен имитирует ситуацию картины Давида, заменяя бумагу пишущей машинкой. Современный бразильский художник Вик Мунис воссоздал «Смерть Марата», используя отходы свалки вблизи Рио-де-Жанейро в его документальном фильме 2010 года «Свалка».
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Telegram
История одной картины
"Погребение Христа"
1603 г.
Микеланджело Меризи де Караваджо
Музеи Ватикана, Рим.
👀 Смотреть в высоком качестве
1603 г.
Микеланджело Меризи де Караваджо
Музеи Ватикана, Рим.
👀 Смотреть в высоком качестве
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Telegram
ИОК | Картины
В основу картины положен мифологический сюжет. Морская нимфа Фетида влекла и Зевса, и Посейдона. Но предсказание гласило, что рожденный ею сын превзойдет в силе своего отца. Боги решили воздержаться от возможной сыновней конкуренции и отдали Фетиду замуж за смертного Пелея. От этого брака родился Ахилл. Картина изображает Фетиду, пришедшую к Зевсу и умоляющую защитить ее сына в противостоянии с Агамемноном в Троянской войне. Фетида склонилась у колен верховного бога, обхватив их одной рукой, вторая вытянута вверх и касается его бороды.
Трон Зевса висит в облаках, фигуры Зевса и Фетиды резко контрастируют. Фигура Зевса темная, мощная, словно слившаяся с троном, левой рукой он опирается на кучевые облака. Взгляд его устремлен вдаль, кажется, что он даже не слышит Фетиду. Ее же фигура вся состоит из плавных линий. Даже то, что ставили Энгру в упрек – неестественно вытянутая левая рука Фетиды, ее чересчур запрокинутая голова и кажущаяся слишком полной по этой причине шея – выполняет свою функцию. Рука – словно воплощение мольбы и потаенной нежности, а вся фигура в целом, в том числе странный изгиб шеи – воплощает безудержную устремленность, словно эта диагональ, в которой Фетида расположена по отношению к Зевсу, включила в себя все ее чаяния, всю ее жизнь.
Справа от Зевса – орёл, один из атрибутов бога. Слева мы видим лежащую на облаке и наблюдающую за происходящим фигуру Геры, супруги Громовержца. Как известно, она была весьма ревнивой богиней… Но здесь ее взгляд спокоен – она знает, что Зевс не внемлет мольбам Фетиды. А вот интимная подробность, которую видим мы, от Геры скрыта. Соприкасающиеся пальцы ног Зевса и Фетиды вносят очень теплую, глубоко лирическую и эротическую ноту в настроение картины.
@pic_history
#ДоминикЭнгр #МифологическаяСцена #Классицизм
Трон Зевса висит в облаках, фигуры Зевса и Фетиды резко контрастируют. Фигура Зевса темная, мощная, словно слившаяся с троном, левой рукой он опирается на кучевые облака. Взгляд его устремлен вдаль, кажется, что он даже не слышит Фетиду. Ее же фигура вся состоит из плавных линий. Даже то, что ставили Энгру в упрек – неестественно вытянутая левая рука Фетиды, ее чересчур запрокинутая голова и кажущаяся слишком полной по этой причине шея – выполняет свою функцию. Рука – словно воплощение мольбы и потаенной нежности, а вся фигура в целом, в том числе странный изгиб шеи – воплощает безудержную устремленность, словно эта диагональ, в которой Фетида расположена по отношению к Зевсу, включила в себя все ее чаяния, всю ее жизнь.
Справа от Зевса – орёл, один из атрибутов бога. Слева мы видим лежащую на облаке и наблюдающую за происходящим фигуру Геры, супруги Громовержца. Как известно, она была весьма ревнивой богиней… Но здесь ее взгляд спокоен – она знает, что Зевс не внемлет мольбам Фетиды. А вот интимная подробность, которую видим мы, от Геры скрыта. Соприкасающиеся пальцы ног Зевса и Фетиды вносят очень теплую, глубоко лирическую и эротическую ноту в настроение картины.
@pic_history
#ДоминикЭнгр #МифологическаяСцена #Классицизм