"Цветы в горшке"
1890 г.
Анри Руссо
Частная коллекция.

@pic_history

"Орфей, ведущий Эвридику из преисподней"
1861 г.
Камиль Коро
Музей изящных искусств, Хьюстон.

Картина Камиля Коро «Орфей, ведущий Эвридику из преисподней» – пожалуй, самое волнующее из всех живописных воплощений древнего мифа. Пронзительная нежность её тончайшей серебристо-зеленоватой гаммы сопоставима разве что со скрипичной увертюрой к опере «Орфей и Эвиридика» Кристофа Виллибальда Глюка.

@pic_history

Согласно мифу, воспроизводимому в «Георгиках» Вергилия, лесная нимфа Эвридика была покорена музыкой и пением влюблённого в неё Орфея. Но счастье взаимной любви длилось недолго. Когда Эвридика с подругами-дриадами водила хороводы в роще, её ужалила смертоносная змея. Потерявший жену Орфей был безутешен. Он решает отправиться в подземное царство и вымолить у Аида и Персефоны отпустить Эвридику с ним. Его музыка помогла ему быть убедительным. Лишь одно условие было выдвинуто легендарному певцу: не оглядываться – иначе Эвридика умрёт. Но Орфей не вытерпел. Он повернулся удостовериться, что любимая следует за ним, и лишился Эвридики, теперь уже навсегда.

У Камиля Коро есть и менее известная картина «Орфей оплакивает Эвридику», рисующая предпоследний акт свершившейся драмы (финалом которой станет растерзание Орфея обезумевшими вакханками). А картина «Орфей, ведущий Эвридику из преисподней» показывает зрителю тот момент, когда еще жива надежда, когда Орфей держит свою лиру в высоко поднятой руке, как путеводный факел, озаряющий путь, а мрачные тени подземного царства тают в предутреннем тумане.

Пейзаж для Коро в этой картине оказывается, как ни удивительно, намного важнее главных персонажей. Коро был настоящим виртуозом в передаче переходных состояний природы – этих туманов, которые вот-вот рассеются, но могут и угрожающе сгуститься. Или этих коротких минут, которые уже и не ночь, но и еще и не утро – недаром его называли «певцом рассвета», а президент Французской Республики Наполеон III шутил: «Чтобы понять этого художника, придётся слишком рано вставать».

В изображении Царства теней нет ничего пугающего или резкого – только призрачность, только прозрачность. Достичь этой невероятной зыбкости Коро помогали валёры – тончайшие переходы тонов в пределах одного цвета. Известен афоризм художника «Валёры – прежде всего!». Коро еще будут называть «поэт деревьев». Его деревья – особые, узнаваемые. Они написаны тонкой кистью, мазками и помельче, и покрупнее. Разные размер и плотность мазка дают возможность показать, как волнуется крона деревьев, как подрагивают на ветру листья. Мы смотрим на неподвижное полотно и – о, чудо! – ощущаем вибрацию воздуха и трепет листвы.

После импрессионизма этому больше не принято удивляться. Но Коро начал писать за несколько десятилетий до экспозиций импрессионистов, а к ним самим отнёсся настороженно: называл «бандой», отговаривал своего ученика и тёзку Камиля Писсарро участвовать в их выставках. И, тем не менее, лирический пейзаж Коро делает его самым близким предтечей имперессионизма.

Коро пришлось снести немало нападок за верность собственной манере, за свой незапланированный авангардизм. Им долго и высокомерно пренебрегал официальный Салон. Картины Коро развешивали в самых тёмных залах выставок Салона, где его валёры мудрено было разглядеть, а о его великолепных деревьях обидно утверждали, что это-де «какая-то грязная мыльная пена».

В действительности живые деревья в царстве мертвых – чудесная живописная находка Коро. Он видел в создании пейзажей высшую и единственную цель собственной жизни. Ради неё он отрёкся от радостей супружества – по сути, сознательно отказался от счастья Орфея и Эвридики. «У меня, – признавался Коро, – есть единственная цель, которой я намерен следовать всю жизнь, – писать пейзажи. Это решение не подлежит изменению и не позволяет мне связывать себя узами брака».

@pic_history

#КамильКоро #МифологическаяСцена #Романтизм

"Долина реки. Осень"
1896 г.
Исаак Ильич Левитан
Государственный Русский музей.

@pic_history

"Эйфелева башня. Париж"
1889 г.
Жорж Сёра

Если вы думаете, что Жорж Сёра написал здесь главную французскую достопримечательность и самый посещаемый туристический объект, вы сильно ошибаетесь. В 1889 году художник взялся написать самое спорное и скандальное инженерное сооружение, возведенное посреди Парижа как раз в этом году к открытию Всемирной выставки. Это было то самое сооружение, против которого выступили практически все известные писатели и художники, пытаясь убедить муниципалитет в том, что посреди города прямо сейчас совершается акт вандализма и эта громадная, уродливая, совершенно бесполезная заводская труба исказит архитектуру Парижа и уничтожит вид из любого окна. Помните хрестоматийный анекдот, что Ги де Мопассан обедал ежедневно в кафе на первом уровне башни. Когда его спрашивали, зачем, он отвечал: «Это единственное место в Париже, из которого ее не видно».

@pic_history

Эйфелеву башню строили непрерывно 300 рабочих в течение двух лет и двух месяцев. На глазах парижан происходило удивительное действо: больше 18 тысяч деталей конструкции постепенно доставлялись к месту строительства, поднимались на кранах и лифтах выше и выше, пока вся десятитонная конструкция не встала над миром самым высоким сооружением. Процесс строительства приводил горожан в восторг, растущий металлический монстр ужасал и восхищал. Планировалось, что башня простоит посреди города 20 лет, а потом ее разберут. Но оказалось, что ее удобно использовать для передачи радиосигнала, а потом и телевизионного сигнала, с ее помощью можно перехватить радиосигнал и выиграть сражение в войне. Словом, башня осталась. Жорж Сёра, конечно, ничего этого не застал, он умер через два года после ее строительства и через два года после написания этой картины.

Но, конечно, в качестве объекта, передающего незыблемую монолитность, постоянство и непреходящую мощь, он не мог выбрать ничего лучше. В отличие от импрессионистов, стремившихся схватить сиюминутность, мимолетность крошечного момента жизни, неоимпрессионисты, и Сёра, как основатель движения, стремятся передать как раз эту неизменную сущность вещей, те их основные качества, которые не изменятся от времени года или солнечного освещения. В их работах нет движения – они ищут истину, которая будет понятна и очевидна днем и ночью, сию минуту и сто лет спустя.

В отличие от тех самых художников и писателей, которые писали грозные петиции городским властям Парижа, Сёра, судя по всему, не испытывает ужаса и негодования от вида металлического монстра, выросшего посреди любимого города. Его картины, конечно, никто не пустит за эту башню, в павильоны Всемирной выставки – там сплошь признанные звезды и гордость страны, а пуантилизм только-только несколько лет назад стал новой занозой во всех чувствительных местах салонных академиков. Они едва признали Эдуара Мане, они с ужасом открещиваются от коллекции импрессионистов, которую преподнес государству в дар Гюстав Кайботт. А тут пуантилизм – полунаучная мозаика, замешанная на химии, физике и черт знает какой оптике, явно мало общего имеющая с творчеством и вдохновением. Поэтому конечно Сёра не позовут в павильоны Всемирной выставки в качестве участника – он останется по другую сторону башни и напишет металлическую десятитонную громадину так, как ее будут писать много лет спустя все художники мира, как ее будут фотографировать все фотографы мира, даже зеваки-туристы. Изящным, совершенным по форме, незыблемым и незаменимым в городском пейзаже Парижа, лучшим архитектурным чудом, какое только могло случиться с этим городом.

@pic_history

#ЖоржСёра #Пуантилизм

"Мари-Луиза Лор Сеннегон"
1831 г.
Камиль Коро
Лувр, Париж.

@pic_history

"Рыбы при заходящем солнце"
1904 г.
Михаил Федорович Ларионов
Государственный Русский музей.

«Рыбы при заходящем солнце» – не самое романтичное название для картины. Пока не увидишь картину Ларионова, остается надежда, что, возможно, речь о прозрачной глади пруда, в которой плещутся рыбки на фоне закатного солнца. Может, даже милая девушка у пруда имеется. Такой сюжет отлично удался бы импрессионисту, но в данном случае достался Михаилу Ларионову, а потому пруда, водных отражений и, чем художник не шутит, сияющей девы у воды не случится.

@pic_history

Михаил Ларионов писал, кажется, во всех стилях, которые в то время стремительно сменяли друг друга. Увлеченность художника самим холстом, цветопередачей, очарованность возможностями мазка, переданные в изображении световые переливы напоминают сияние импрессионистских картин.

Но все же Ларионов – не импрессионизм, хоть эту работу с рыбами всегда вспоминают, говоря о русском импрессионизме. Это веселый хохот русского авангарда, когда художники смеются раньше и громче своих хулителей, а интенсивный, сияющий цвет льется с кисти на холст, а с холста – на зрителя, просто от избытка сил, от молодой удали «бубновалетовцев».

Рыбья чешуя сияет ярче, чем самоцветы. Это вообще что? Натюрморт? Пейзаж? Впрочем, его и портретом назвать впору, так живы «портретируемые». Ларионовские рыбы – словно гимн цвету, его переливам, отблескам закатного солнца в сияющей чешуе, под видом этих рыб – это гимн самой жизни, молодости, избытку сил и безудержной радости.

@pic_history

#МихаилЛарионов

"Пейзаж вида из Ричмонда"
1882 г.
Андерс Цорн
Частная коллекция.

@pic_history

"Проселок"
1873 г.
Алексей Кондратьевич Саврасов
Государственная Третьяковская галерея.

@pic_history