"Сирень в корзине"
1933 г.
Петр Петрович Кончаловский
Государственная Третьяковская галерея.
Сирень в корзине, кошелке, ведре и хрустальной вазе. Сирень в десятках вариаций и разных интерьерах. Цветущая сирень и ветки сирени на полу. Петра Кончаловского нередко называют «живописцем сирени». В сезон цветения, по воспоминаниям внучки художника Катерины, он писал сирень каждый день.
Мало кого из школьников минула участь писать сочинение по картине Кончаловского «Сирень…» Какая именно сирень – на усмотрение школьного учителя. Но кто же не описывал эти оттенки – кремовые и белоснежные, фиолетовые и голубоватые, сиреневые и фиалковые, нежно-розовые и лиловые, все эти ветки персидской и простой сирени?
Обращает на себя внимание второе название этого букета – «героическая» сирень. Это почему вдруг? В чем подвиг? Для лучшего понимания имеет смысл ознакомиться с биографией художника. Петр Кончаловский умудрился стать классиком советской живописи и при этом не писать вождей мирового пролетариата. Быть в 30-40-е годы в Советском Союзе «чистым» живописцем – задача непростая. Кончаловскому удалось.
«Сирень в корзине» написана в Буграх, художник только недавно купил там дом и практически основал в нем родовое поместье. В стране начиналась эпоха репрессий, голода, доносов. Кончаловский пишет сирень и называет ее «героической». Можно не создавать картины на злободневные темы, но можно ли не осознавать происходящее, будучи человеком умным и тонко чувствующим? Судя по эпитету «героическая» к натюрморту с сиренью – нельзя. Вероятно, это было воспринято, как попытка художника доступными ему средствами внести лепту в укрепление советского строя. Но о том ли этот героизм?
На фоне темного стола и серой, грязноватого оттенка стены – буйство красок, торжество жизни, сирень во всей своей красе. Героическое цветение? Да, но очень сомнительно, что подразумевалось героическое торжество советской действительности. Перед нами торжество жизни, любви и весны, которые не в силах даже советская действительность остановить – на фоне окружающей серости сирень еще ярче сияет. Может, потому Кончаловский так и любил это растение? Особенность сирени в том, что ты ей обламываешь ветку, а ей это только на пользу: на следующий год еще ярче, еще веселее зацветет она – неубиваемая, неопалимая, героическая – как сама жизнь человека.
Несмотря на то, что Кончаловский был признан и даже умудрялся жить так, как ему хочется, и писать то, что сам считал нужным, он чувствовал смятение и боль от того, что его не понимают. Критик Иван Аксенов вспоминает о встрече с художником в 1932 году: «Помолчав, он начал с большим волнением говорить, что никому здесь не нужен, что его живопись хвалят из вежливости, что живопись сама по себе не находит признания». Так, возможно, «героическая» сирень – это Кончаловский и о своей жизни?
#ПетрКончаловский #Натюрморт #Реализм
@pic_history
1933 г.
Петр Петрович Кончаловский
Государственная Третьяковская галерея.
Сирень в корзине, кошелке, ведре и хрустальной вазе. Сирень в десятках вариаций и разных интерьерах. Цветущая сирень и ветки сирени на полу. Петра Кончаловского нередко называют «живописцем сирени». В сезон цветения, по воспоминаниям внучки художника Катерины, он писал сирень каждый день.
Мало кого из школьников минула участь писать сочинение по картине Кончаловского «Сирень…» Какая именно сирень – на усмотрение школьного учителя. Но кто же не описывал эти оттенки – кремовые и белоснежные, фиолетовые и голубоватые, сиреневые и фиалковые, нежно-розовые и лиловые, все эти ветки персидской и простой сирени?
Обращает на себя внимание второе название этого букета – «героическая» сирень. Это почему вдруг? В чем подвиг? Для лучшего понимания имеет смысл ознакомиться с биографией художника. Петр Кончаловский умудрился стать классиком советской живописи и при этом не писать вождей мирового пролетариата. Быть в 30-40-е годы в Советском Союзе «чистым» живописцем – задача непростая. Кончаловскому удалось.
«Сирень в корзине» написана в Буграх, художник только недавно купил там дом и практически основал в нем родовое поместье. В стране начиналась эпоха репрессий, голода, доносов. Кончаловский пишет сирень и называет ее «героической». Можно не создавать картины на злободневные темы, но можно ли не осознавать происходящее, будучи человеком умным и тонко чувствующим? Судя по эпитету «героическая» к натюрморту с сиренью – нельзя. Вероятно, это было воспринято, как попытка художника доступными ему средствами внести лепту в укрепление советского строя. Но о том ли этот героизм?
На фоне темного стола и серой, грязноватого оттенка стены – буйство красок, торжество жизни, сирень во всей своей красе. Героическое цветение? Да, но очень сомнительно, что подразумевалось героическое торжество советской действительности. Перед нами торжество жизни, любви и весны, которые не в силах даже советская действительность остановить – на фоне окружающей серости сирень еще ярче сияет. Может, потому Кончаловский так и любил это растение? Особенность сирени в том, что ты ей обламываешь ветку, а ей это только на пользу: на следующий год еще ярче, еще веселее зацветет она – неубиваемая, неопалимая, героическая – как сама жизнь человека.
Несмотря на то, что Кончаловский был признан и даже умудрялся жить так, как ему хочется, и писать то, что сам считал нужным, он чувствовал смятение и боль от того, что его не понимают. Критик Иван Аксенов вспоминает о встрече с художником в 1932 году: «Помолчав, он начал с большим волнением говорить, что никому здесь не нужен, что его живопись хвалят из вежливости, что живопись сама по себе не находит признания». Так, возможно, «героическая» сирень – это Кончаловский и о своей жизни?
#ПетрКончаловский #Натюрморт #Реализм
@pic_history
👍122❤21
"Фрукты и бронза"
1910 г.
Анри Матисс
ГМИИ имени А. С. Пушкина.
Натюрморт Матисса «Фрукты и бронза» известен тем, что эта картина стала фоном для портрета коллекционера и мецената Ивана Абрамовича Морозова, написанного Валентином Серовым в 1910 году (хранится в Третьяковской галерее). Сам художник не дает объяснения, почему был выбран именно этот натюрморт – возможно, таково было пожелание самого Морозова. А вот об отношении Серова к творчеству Матисса известно достаточно.
«Некоторые работы Матисса мне нравятся, но только некоторые, в общем же я его не понимаю», – одно из его высказываний о картинах француза. А вот в письме жене Серов более подробно расшифровывает свои неоднозначные впечатления от знакомства с ними: «Матисс, хотя чувствую в нем талант и благородство, но все же радости не дает, – и странно, все другое, зато делается чем-то скучным, – тут можно призадуматься. Как будто жестко, криво и косо, а между тем, не хочется смотреть на висящие рядом вещи мастеров, исполненные в давно знакомой манере».
Что примечательно: хотя Серов старался сохранить «Фрукты и бронзу» на портрете Морозова максимально приближенными к оригиналу, ему все же не удалось передать то абсолютное отсутствие объема у предметов – вазы, статуэтки, фруктов – которое делает их похожими скорее на часть узора на ковре, чем на самостоятельные объекты на его фоне. У Серова, кажется, даже проскакивает какое-то подобие линейной перспективы, которой у Матисса нет и в помине. Видимо, ему было не так-то и просто избавиться от устоявшихся академических привычек, как может показаться на первый взгляд.
А вот у Матисса с этим проблем не было. Напротив, к тому моменту своей карьеры он уже просто не видел смысла в том, чтобы даже пытаться приблизиться к реалистичности изображения: «Мне стало неинтересно копировать предмет, – разъяснял он в книге «Записки живописца». – Зачем писать внешний вид яблока, как бы похоже ни получалось? Что пользы в копиях предмета, который природа и без того поставляет в несметных количествах и который всегда можно вообразить себе еще более красивым? Важно показать отношение предмета к художнику, к его личности и способность художника организовать свои ощущения и чувства».
Композиционный принцип, по которому построены «Фрукты и бронза», станет один из любимых у Матисса. Он напишет еще немало натюрмортов на фоне причудливо разложенного ковра или ткани, которые занимают на картине сразу две плоскости – горизонтальную и вертикальную. И если к разнообразным тканям у художника было особое отношение благодаря его происхождению из города Боэн, славившегося искусными ткачами на всю Францию, то с коврами дела обстоят несколько сложнее.
Во-первых, Матисс известен своей любовью к арабской культуре и искусству в целом, а также к восточным орнаментам и арабескам в частности – а где же еще, как не на коврах, их всегда в избытке? Помимо этого, в биографии художника британская писательница Хилари Сперлинг описывает замечательный случай, ставший знаковым в его судьбе. Матисс любил рассказывать историю о бельгийском гипнотизере Донато, который приехал с сеансами в Боэн в 1884 году. На выступлениях он внушал добровольцам из зала различные образы, под действием которых они начинали, к примеру, пытаться собирать воображаемые цветы, или пить воду из ручья, которого в действительности не было.
Когда настал черед юного Анри, что-то пошло не так: «У него внутри что-то словно щелкнуло: сквозь зеленую траву и голубую воду ручья (“я уже начал поддаваться чарам”) на полу проступил обычный ковер. “Нет! – закричал он. – Я вижу ковер!” Случившееся на “сеансе массового гипноза” стало для Матисса некой точкой отсчета: “Как бы далеко ни уносила меня фантазия, – любил повторять он, – я никогда не терял из виду ковер”».
#АнриМатисс #Натюрморт #Экспрессионизм
@pic_history
1910 г.
Анри Матисс
ГМИИ имени А. С. Пушкина.
Натюрморт Матисса «Фрукты и бронза» известен тем, что эта картина стала фоном для портрета коллекционера и мецената Ивана Абрамовича Морозова, написанного Валентином Серовым в 1910 году (хранится в Третьяковской галерее). Сам художник не дает объяснения, почему был выбран именно этот натюрморт – возможно, таково было пожелание самого Морозова. А вот об отношении Серова к творчеству Матисса известно достаточно.
«Некоторые работы Матисса мне нравятся, но только некоторые, в общем же я его не понимаю», – одно из его высказываний о картинах француза. А вот в письме жене Серов более подробно расшифровывает свои неоднозначные впечатления от знакомства с ними: «Матисс, хотя чувствую в нем талант и благородство, но все же радости не дает, – и странно, все другое, зато делается чем-то скучным, – тут можно призадуматься. Как будто жестко, криво и косо, а между тем, не хочется смотреть на висящие рядом вещи мастеров, исполненные в давно знакомой манере».
Что примечательно: хотя Серов старался сохранить «Фрукты и бронзу» на портрете Морозова максимально приближенными к оригиналу, ему все же не удалось передать то абсолютное отсутствие объема у предметов – вазы, статуэтки, фруктов – которое делает их похожими скорее на часть узора на ковре, чем на самостоятельные объекты на его фоне. У Серова, кажется, даже проскакивает какое-то подобие линейной перспективы, которой у Матисса нет и в помине. Видимо, ему было не так-то и просто избавиться от устоявшихся академических привычек, как может показаться на первый взгляд.
А вот у Матисса с этим проблем не было. Напротив, к тому моменту своей карьеры он уже просто не видел смысла в том, чтобы даже пытаться приблизиться к реалистичности изображения: «Мне стало неинтересно копировать предмет, – разъяснял он в книге «Записки живописца». – Зачем писать внешний вид яблока, как бы похоже ни получалось? Что пользы в копиях предмета, который природа и без того поставляет в несметных количествах и который всегда можно вообразить себе еще более красивым? Важно показать отношение предмета к художнику, к его личности и способность художника организовать свои ощущения и чувства».
Композиционный принцип, по которому построены «Фрукты и бронза», станет один из любимых у Матисса. Он напишет еще немало натюрмортов на фоне причудливо разложенного ковра или ткани, которые занимают на картине сразу две плоскости – горизонтальную и вертикальную. И если к разнообразным тканям у художника было особое отношение благодаря его происхождению из города Боэн, славившегося искусными ткачами на всю Францию, то с коврами дела обстоят несколько сложнее.
Во-первых, Матисс известен своей любовью к арабской культуре и искусству в целом, а также к восточным орнаментам и арабескам в частности – а где же еще, как не на коврах, их всегда в избытке? Помимо этого, в биографии художника британская писательница Хилари Сперлинг описывает замечательный случай, ставший знаковым в его судьбе. Матисс любил рассказывать историю о бельгийском гипнотизере Донато, который приехал с сеансами в Боэн в 1884 году. На выступлениях он внушал добровольцам из зала различные образы, под действием которых они начинали, к примеру, пытаться собирать воображаемые цветы, или пить воду из ручья, которого в действительности не было.
Когда настал черед юного Анри, что-то пошло не так: «У него внутри что-то словно щелкнуло: сквозь зеленую траву и голубую воду ручья (“я уже начал поддаваться чарам”) на полу проступил обычный ковер. “Нет! – закричал он. – Я вижу ковер!” Случившееся на “сеансе массового гипноза” стало для Матисса некой точкой отсчета: “Как бы далеко ни уносила меня фантазия, – любил повторять он, – я никогда не терял из виду ковер”».
#АнриМатисс #Натюрморт #Экспрессионизм
@pic_history
👍107❤25😁10🤯4🤩3👏2👎1