В НАШИХ ДИКИХ ПОЛЯХ
В наших диких полях маков цвет да ковыль,
И окопы змеятся, как черные ленты,
И врастает солдат телом в новую быль,
Стал героем. Посмертно.
В наших диких полях лебеда да полынь,
Буйны головы, буйные ветры,
Мы с курганами рядом поставим кресты,
И мы новые сложим легенды.
В наших диких полях, что седы от золы,
Почернели бессмертников стебли,
Вместе с нами здесь лягут и наши враги,
В наши степи, в донбасскую землю.
В наших диких полях маков цвет да ковыль,
И окопы змеятся, как черные ленты,
И мы все как один жизнь свою отдадим,
Чтобы ввысь вознеслось наше знамя Победы!
23.03.2015
В наших диких полях маков цвет да ковыль,
И окопы змеятся, как черные ленты,
И врастает солдат телом в новую быль,
Стал героем. Посмертно.
В наших диких полях лебеда да полынь,
Буйны головы, буйные ветры,
Мы с курганами рядом поставим кресты,
И мы новые сложим легенды.
В наших диких полях, что седы от золы,
Почернели бессмертников стебли,
Вместе с нами здесь лягут и наши враги,
В наши степи, в донбасскую землю.
В наших диких полях маков цвет да ковыль,
И окопы змеятся, как черные ленты,
И мы все как один жизнь свою отдадим,
Чтобы ввысь вознеслось наше знамя Победы!
23.03.2015
Forwarded from Ninaofterdingen
Интеллектуальная жизнь в Луганске
Обсуждение новой коллективной монографии о луганском литературном андеграунде с Валентиной Патерыкиной и Еленой Заславской. В монографии планируются главы об Александре Литвинове (Веня Дркин) и литературной группировке СТАН.
Обсуждение новой коллективной монографии о луганском литературном андеграунде с Валентиной Патерыкиной и Еленой Заславской. В монографии планируются главы об Александре Литвинове (Веня Дркин) и литературной группировке СТАН.
Артефакты ушедшей эпохи.
Telegram
Ninaofterdingen
Питер не отпускает! Так что, друзья, скоро увидимся.
Буду участвовать в этих концертах вместе со Зверобоями!
Буду участвовать в этих концертах вместе со Зверобоями!
Forwarded from Дмитрий Воденников
НЕБО, КОТОРОЕ ТЕБЯ СЪЕСТ
Никогда не слышал раньше этого слова. А двенадцатилетний мальчик слышал.
Он сказал, проходя через долгий и пустой застеклённый коридор где-то в шереметьевском аэропорту: «Настоящее лиминальное пространство».
Я сам этого мальчика не видел: мне про него рассказали.
Так я и узнал, что такое «лиминальный».
Это межеумочный, пограничный, поворотный.
Это то, что вызывает тревогу.
...Человек оглядывается в последний раз на свою пустую квартиру перед тем, как съехать. Голые стены, вынесенная мебель, где-то валяется на полу листок («...если когда-нибудь, в дымный апрель, вы вдруг вспомните обо мне...» – не волнуйся: никто не вспомнит). В этой квартире даже может появиться эхо. Это больше не твой дом.
Вот это всё и называется лиминальным.
Пустой коридор школы. Ночной коридор больницы. Игровая площадка без детей. Пустой дворец. Морг.
Нам там неуютно.
Мы дневные существа с большими глазами. Когда-то мы вышли из редеющих тропических лесов в колыхающуюся саванну и сперва испугались её. А потом уже испугались и леса. Так и зависли между ними: между полем и чащей, между лугом и рощей. Любим дачу, но хотим, чтобы лес не наступал. Любим лес, но хотим, чтобы он был посветлее, почище, без буераков, окультуренным, с нежными ландышами, лучше бы – парком.
Не поэтому ли самые умные спрятались потом от бескрайних саванн в пещеры?
«Я очень люблю фотографии коридоров, арок, туннелей», – сказала моя подруга, а я подумал: «Наверное, это в нас тоже от наших ушедших во тьму первобытных предков». Что-то древнее, эволюционное. Застраховаться от тигра, льва, непогоды, набрать корнеплодов и ягод, прижаться спиной к стене, развести у входа огонь.
Не поэтому ли мы так любим Венецию? Во-первых тонет, во-вторых, узкая. Город-пещера. Однажды я жил там семь дней в старинном многоярусном доме. Два этажа, тесные комнаты, высокие окна, а на втором – винтовая лестница с люком на крышу. Терраса. «Мы будем тут часто сидеть», – сказала моя подруга.
Мы сидели там не больше тридцати минут в день.
Всё остальное время мы прятались в доме по комнатам, пили вино в зале с камином, шуршали бумагой сэндвичей, делали пасту с оливками. Нежные ландыши, не перенёсшие лиминальность крыш.
...У Левитана есть картина «Над вечным покоем». Там явлена нам как на ладони (причём в абсолютно прямом смысле) вся наша межеумочность, половинчатость, вся наша противоречивая жизнь. С одной стороны, огромное небо, облака-великаны, река, а с другой стороны (и это уже не вводное слово) – замкнутость жизни, церквушка, немного деревьев, жалкий погост.
И свет горит в оконце.
Я хотел написать: «Наверное, батюшка, наговорившись с Богом, пьёт свой одинокий чай», но потом спросил знакомого священника, может ли батюшка пить чай в церкви.
Вряд ли, ответил он. Скорее всего, он провёл службу и ушёл. Вот сторож может. А потом подумал и написал: «Но вообще непросто всё это. Скорее всего, это всё же алтарь. И там батюшка может молиться. Может, у него горе какое».
Меня эта последняя фраза как оцарапала. «Может, у него горе какое».
Может, у нас у всех горе? Обыкновенное такое, ничем не утешаемое, лиминальное горе. В межеумочном, пограничном, (бес)поворотном глухом краю.
Смотри, смотри, небо тебя сейчас проглотит.
________
(Давнишняя, сколько-то лет назад написанная колонка для Литературной газеты; #вконтакте_напомнил)
Никогда не слышал раньше этого слова. А двенадцатилетний мальчик слышал.
Он сказал, проходя через долгий и пустой застеклённый коридор где-то в шереметьевском аэропорту: «Настоящее лиминальное пространство».
Я сам этого мальчика не видел: мне про него рассказали.
Так я и узнал, что такое «лиминальный».
Это межеумочный, пограничный, поворотный.
Это то, что вызывает тревогу.
...Человек оглядывается в последний раз на свою пустую квартиру перед тем, как съехать. Голые стены, вынесенная мебель, где-то валяется на полу листок («...если когда-нибудь, в дымный апрель, вы вдруг вспомните обо мне...» – не волнуйся: никто не вспомнит). В этой квартире даже может появиться эхо. Это больше не твой дом.
Вот это всё и называется лиминальным.
Пустой коридор школы. Ночной коридор больницы. Игровая площадка без детей. Пустой дворец. Морг.
Нам там неуютно.
Мы дневные существа с большими глазами. Когда-то мы вышли из редеющих тропических лесов в колыхающуюся саванну и сперва испугались её. А потом уже испугались и леса. Так и зависли между ними: между полем и чащей, между лугом и рощей. Любим дачу, но хотим, чтобы лес не наступал. Любим лес, но хотим, чтобы он был посветлее, почище, без буераков, окультуренным, с нежными ландышами, лучше бы – парком.
Не поэтому ли самые умные спрятались потом от бескрайних саванн в пещеры?
«Я очень люблю фотографии коридоров, арок, туннелей», – сказала моя подруга, а я подумал: «Наверное, это в нас тоже от наших ушедших во тьму первобытных предков». Что-то древнее, эволюционное. Застраховаться от тигра, льва, непогоды, набрать корнеплодов и ягод, прижаться спиной к стене, развести у входа огонь.
Не поэтому ли мы так любим Венецию? Во-первых тонет, во-вторых, узкая. Город-пещера. Однажды я жил там семь дней в старинном многоярусном доме. Два этажа, тесные комнаты, высокие окна, а на втором – винтовая лестница с люком на крышу. Терраса. «Мы будем тут часто сидеть», – сказала моя подруга.
Мы сидели там не больше тридцати минут в день.
Всё остальное время мы прятались в доме по комнатам, пили вино в зале с камином, шуршали бумагой сэндвичей, делали пасту с оливками. Нежные ландыши, не перенёсшие лиминальность крыш.
...У Левитана есть картина «Над вечным покоем». Там явлена нам как на ладони (причём в абсолютно прямом смысле) вся наша межеумочность, половинчатость, вся наша противоречивая жизнь. С одной стороны, огромное небо, облака-великаны, река, а с другой стороны (и это уже не вводное слово) – замкнутость жизни, церквушка, немного деревьев, жалкий погост.
И свет горит в оконце.
Я хотел написать: «Наверное, батюшка, наговорившись с Богом, пьёт свой одинокий чай», но потом спросил знакомого священника, может ли батюшка пить чай в церкви.
Вряд ли, ответил он. Скорее всего, он провёл службу и ушёл. Вот сторож может. А потом подумал и написал: «Но вообще непросто всё это. Скорее всего, это всё же алтарь. И там батюшка может молиться. Может, у него горе какое».
Меня эта последняя фраза как оцарапала. «Может, у него горе какое».
Может, у нас у всех горе? Обыкновенное такое, ничем не утешаемое, лиминальное горе. В межеумочном, пограничном, (бес)поворотном глухом краю.
Смотри, смотри, небо тебя сейчас проглотит.
________
(Давнишняя, сколько-то лет назад написанная колонка для Литературной газеты; #вконтакте_напомнил)
Зверобой. Добрый знак. Скоро, в октябре, презентация альбома.
Ночью примчала в Москву и ночью уезжаю.
Днем был эфир на Звезде. Где-то в пути между вокзалами полностью погрузилась в текст, как сказал бы Карбань, взмыла в поэтические эмпиреи…
Всё как во сне.
Днем был эфир на Звезде. Где-то в пути между вокзалами полностью погрузилась в текст, как сказал бы Карбань, взмыла в поэтические эмпиреи…
Всё как во сне.