Forwarded from Дмитрий Воденников
#вконтакте_напомнил
Сижу в рассветном аэропорту, чтоб лететь в Самару.
Сижу в кафе.
Вдруг приближающийся крик: два ленивых полицейских ведут подгулявшего (и как только успел на рассвете-то?) пассажира.
– Зататали! – кричит он. – Я всех вас вертел!
Как будто куражится.
Но все уже понятно: куража давно нет, билет пропал, привод в милицию, никого не вертел, эх, Мармеладов; жизнь-жизнь, зачем ты меня обманула.
В кафе через несколько столиков сидит парень, ест кашу.
Я отвлёкся на себя: заказал тост с авокадо и яйцом, дождался его, съел, расплатился – опять повернулся: парень ест свою кашу.
Я даже встал, как будто рейс на табло посмотреть (там нет никакого табло), прошёл мимо: нет, точно каша. И миска не такая глубокая. Но зачерпнёт ложкой, в рот отправит, потом жует (чего ее жевать? это же каша), потом усы салфеткой промокнет и медленно ещё одну ложку каши в рот несёт. Жуёт. Князь Мышкин.
А, вспомнил. Пока стоял в очереди уже перед открывающимися дверьми на проверку паспорта и посадочного в зону отлёта, на все рейсы, на все, подчеркну, — передо мной две девчушки.
Вдруг одна ко мне поворачивается: – А вы в Вологду?
– Почему в Вологду?
Настасья Филипповна.
__
Люди нежные, люди странные.
Сижу в рассветном аэропорту, чтоб лететь в Самару.
Сижу в кафе.
Вдруг приближающийся крик: два ленивых полицейских ведут подгулявшего (и как только успел на рассвете-то?) пассажира.
– Зататали! – кричит он. – Я всех вас вертел!
Как будто куражится.
Но все уже понятно: куража давно нет, билет пропал, привод в милицию, никого не вертел, эх, Мармеладов; жизнь-жизнь, зачем ты меня обманула.
В кафе через несколько столиков сидит парень, ест кашу.
Я отвлёкся на себя: заказал тост с авокадо и яйцом, дождался его, съел, расплатился – опять повернулся: парень ест свою кашу.
Я даже встал, как будто рейс на табло посмотреть (там нет никакого табло), прошёл мимо: нет, точно каша. И миска не такая глубокая. Но зачерпнёт ложкой, в рот отправит, потом жует (чего ее жевать? это же каша), потом усы салфеткой промокнет и медленно ещё одну ложку каши в рот несёт. Жуёт. Князь Мышкин.
А, вспомнил. Пока стоял в очереди уже перед открывающимися дверьми на проверку паспорта и посадочного в зону отлёта, на все рейсы, на все, подчеркну, — передо мной две девчушки.
Вдруг одна ко мне поворачивается: – А вы в Вологду?
– Почему в Вологду?
Настасья Филипповна.
__
Люди нежные, люди странные.
Forwarded from Дмитрий Воденников
НЕБО, КОТОРОЕ ТЕБЯ СЪЕСТ
Никогда не слышал раньше этого слова. А двенадцатилетний мальчик слышал.
Он сказал, проходя через долгий и пустой застеклённый коридор где-то в шереметьевском аэропорту: «Настоящее лиминальное пространство».
Я сам этого мальчика не видел: мне про него рассказали.
Так я и узнал, что такое «лиминальный».
Это межеумочный, пограничный, поворотный.
Это то, что вызывает тревогу.
...Человек оглядывается в последний раз на свою пустую квартиру перед тем, как съехать. Голые стены, вынесенная мебель, где-то валяется на полу листок («...если когда-нибудь, в дымный апрель, вы вдруг вспомните обо мне...» – не волнуйся: никто не вспомнит). В этой квартире даже может появиться эхо. Это больше не твой дом.
Вот это всё и называется лиминальным.
Пустой коридор школы. Ночной коридор больницы. Игровая площадка без детей. Пустой дворец. Морг.
Нам там неуютно.
Мы дневные существа с большими глазами. Когда-то мы вышли из редеющих тропических лесов в колыхающуюся саванну и сперва испугались её. А потом уже испугались и леса. Так и зависли между ними: между полем и чащей, между лугом и рощей. Любим дачу, но хотим, чтобы лес не наступал. Любим лес, но хотим, чтобы он был посветлее, почище, без буераков, окультуренным, с нежными ландышами, лучше бы – парком.
Не поэтому ли самые умные спрятались потом от бескрайних саванн в пещеры?
«Я очень люблю фотографии коридоров, арок, туннелей», – сказала моя подруга, а я подумал: «Наверное, это в нас тоже от наших ушедших во тьму первобытных предков». Что-то древнее, эволюционное. Застраховаться от тигра, льва, непогоды, набрать корнеплодов и ягод, прижаться спиной к стене, развести у входа огонь.
Не поэтому ли мы так любим Венецию? Во-первых тонет, во-вторых, узкая. Город-пещера. Однажды я жил там семь дней в старинном многоярусном доме. Два этажа, тесные комнаты, высокие окна, а на втором – винтовая лестница с люком на крышу. Терраса. «Мы будем тут часто сидеть», – сказала моя подруга.
Мы сидели там не больше тридцати минут в день.
Всё остальное время мы прятались в доме по комнатам, пили вино в зале с камином, шуршали бумагой сэндвичей, делали пасту с оливками. Нежные ландыши, не перенёсшие лиминальность крыш.
...У Левитана есть картина «Над вечным покоем». Там явлена нам как на ладони (причём в абсолютно прямом смысле) вся наша межеумочность, половинчатость, вся наша противоречивая жизнь. С одной стороны, огромное небо, облака-великаны, река, а с другой стороны (и это уже не вводное слово) – замкнутость жизни, церквушка, немного деревьев, жалкий погост.
И свет горит в оконце.
Я хотел написать: «Наверное, батюшка, наговорившись с Богом, пьёт свой одинокий чай», но потом спросил знакомого священника, может ли батюшка пить чай в церкви.
Вряд ли, ответил он. Скорее всего, он провёл службу и ушёл. Вот сторож может. А потом подумал и написал: «Но вообще непросто всё это. Скорее всего, это всё же алтарь. И там батюшка может молиться. Может, у него горе какое».
Меня эта последняя фраза как оцарапала. «Может, у него горе какое».
Может, у нас у всех горе? Обыкновенное такое, ничем не утешаемое, лиминальное горе. В межеумочном, пограничном, (бес)поворотном глухом краю.
Смотри, смотри, небо тебя сейчас проглотит.
________
(Давнишняя, сколько-то лет назад написанная колонка для Литературной газеты; #вконтакте_напомнил)
Никогда не слышал раньше этого слова. А двенадцатилетний мальчик слышал.
Он сказал, проходя через долгий и пустой застеклённый коридор где-то в шереметьевском аэропорту: «Настоящее лиминальное пространство».
Я сам этого мальчика не видел: мне про него рассказали.
Так я и узнал, что такое «лиминальный».
Это межеумочный, пограничный, поворотный.
Это то, что вызывает тревогу.
...Человек оглядывается в последний раз на свою пустую квартиру перед тем, как съехать. Голые стены, вынесенная мебель, где-то валяется на полу листок («...если когда-нибудь, в дымный апрель, вы вдруг вспомните обо мне...» – не волнуйся: никто не вспомнит). В этой квартире даже может появиться эхо. Это больше не твой дом.
Вот это всё и называется лиминальным.
Пустой коридор школы. Ночной коридор больницы. Игровая площадка без детей. Пустой дворец. Морг.
Нам там неуютно.
Мы дневные существа с большими глазами. Когда-то мы вышли из редеющих тропических лесов в колыхающуюся саванну и сперва испугались её. А потом уже испугались и леса. Так и зависли между ними: между полем и чащей, между лугом и рощей. Любим дачу, но хотим, чтобы лес не наступал. Любим лес, но хотим, чтобы он был посветлее, почище, без буераков, окультуренным, с нежными ландышами, лучше бы – парком.
Не поэтому ли самые умные спрятались потом от бескрайних саванн в пещеры?
«Я очень люблю фотографии коридоров, арок, туннелей», – сказала моя подруга, а я подумал: «Наверное, это в нас тоже от наших ушедших во тьму первобытных предков». Что-то древнее, эволюционное. Застраховаться от тигра, льва, непогоды, набрать корнеплодов и ягод, прижаться спиной к стене, развести у входа огонь.
Не поэтому ли мы так любим Венецию? Во-первых тонет, во-вторых, узкая. Город-пещера. Однажды я жил там семь дней в старинном многоярусном доме. Два этажа, тесные комнаты, высокие окна, а на втором – винтовая лестница с люком на крышу. Терраса. «Мы будем тут часто сидеть», – сказала моя подруга.
Мы сидели там не больше тридцати минут в день.
Всё остальное время мы прятались в доме по комнатам, пили вино в зале с камином, шуршали бумагой сэндвичей, делали пасту с оливками. Нежные ландыши, не перенёсшие лиминальность крыш.
...У Левитана есть картина «Над вечным покоем». Там явлена нам как на ладони (причём в абсолютно прямом смысле) вся наша межеумочность, половинчатость, вся наша противоречивая жизнь. С одной стороны, огромное небо, облака-великаны, река, а с другой стороны (и это уже не вводное слово) – замкнутость жизни, церквушка, немного деревьев, жалкий погост.
И свет горит в оконце.
Я хотел написать: «Наверное, батюшка, наговорившись с Богом, пьёт свой одинокий чай», но потом спросил знакомого священника, может ли батюшка пить чай в церкви.
Вряд ли, ответил он. Скорее всего, он провёл службу и ушёл. Вот сторож может. А потом подумал и написал: «Но вообще непросто всё это. Скорее всего, это всё же алтарь. И там батюшка может молиться. Может, у него горе какое».
Меня эта последняя фраза как оцарапала. «Может, у него горе какое».
Может, у нас у всех горе? Обыкновенное такое, ничем не утешаемое, лиминальное горе. В межеумочном, пограничном, (бес)поворотном глухом краю.
Смотри, смотри, небо тебя сейчас проглотит.
________
(Давнишняя, сколько-то лет назад написанная колонка для Литературной газеты; #вконтакте_напомнил)