Есть такая писательница — Агота Криштоф. Шутка про то, как собеседник поправляет: Агата Кристи, мол, — это не шутка, а ситуация, случившаяся с авторкой «Вкраций» в книжном магазине.
Так вот, Агота Криштоф — венгерская писательница, создававшая свои произведения на французском. Синтаксис в ее текстах короткий, простой, рублёный, и в сочетании с содержанием это создаёт пронизывающее впечатление.
«Толстая тетрадь» — повесть о двух близнецах, которых во время войны мать привозит к бабушке и просит прокормить, так как в городе трудности с продовольствием.
В толстую тетрадь живущие у бабушки братья записывают все, что происходит с ними. Есть важное правило.
«Чтобы решить «Хорошо» или «Плохо», у нас есть очень простое правило: сочинение должно быть правдой. Мы должны описывать то, что есть, то, что видим, слышим, делаем.
Например, запрещается писать: «Бабушка похожа на ведьму»; но можно писать: «Люди называют Бабушку Ведьмой».
Запрещается писать: «Маленький Город красив» потому что Маленький Город может быть красивым для нас и некрасивым для кого‑нибудь другого».
«Толстая тетрадь» — повесть об уродстве мира, в котором взрослые калечат детей нравственно и физически. В этом мире нет здоровых людей: всех в той или иной степени поразило безумие. Красивая девушка издевается над умирающими от голода, священник растлевает девочку, молодой офицер велит маленьким мальчикам избивать себя до крови… Сам мир болен безумием — войной. А наиболее странные и отталкивающие поначалу персонажи вдруг кажутся более нормальными, чем остальные.
«Мы кладем Бабушке на лоб мокрую тряпку и наливаем водку ей в рот. Через некоторое время она открывает глаза. Она говорит:
– Еще!
Мы опять льем ей водку в рот. Она приподымается на локте и начинает кричать:
– Соберите яблоки! Чего ждете, подбирайте яблоки, сукины дети!
Мы собираем яблоки, лежащие в дорожной пыли. Мы складываем их ей в передник.
Тряпка свалилась со лба Бабушки. Кровь капает ей в глаза. Она утирается краем платка.
Мы спрашиваем:
– Вам больно, Бабушка?
Она усмехается:
– Меня одним ударом приклада не убьешь.
– Что произошло, Бабушка?
– Ничего. Я собирала яблоки. Подошла к калитке посмотреть, как их ведут. Не удержала передник, яблоки упали, покатились на дорогу. В самую толпу. Что, из‑за этого бить людей?
– Кто вас ударил, Бабушка?
– Ну, кто, вы думаете, меня ударил? Вы что, совсем идиоты? Их тоже стали бить. Били куда попало. Но некоторым все‑таки удалось поесть моих яблок!»
Читали? Как вам?
Так вот, Агота Криштоф — венгерская писательница, создававшая свои произведения на французском. Синтаксис в ее текстах короткий, простой, рублёный, и в сочетании с содержанием это создаёт пронизывающее впечатление.
«Толстая тетрадь» — повесть о двух близнецах, которых во время войны мать привозит к бабушке и просит прокормить, так как в городе трудности с продовольствием.
В толстую тетрадь живущие у бабушки братья записывают все, что происходит с ними. Есть важное правило.
«Чтобы решить «Хорошо» или «Плохо», у нас есть очень простое правило: сочинение должно быть правдой. Мы должны описывать то, что есть, то, что видим, слышим, делаем.
Например, запрещается писать: «Бабушка похожа на ведьму»; но можно писать: «Люди называют Бабушку Ведьмой».
Запрещается писать: «Маленький Город красив» потому что Маленький Город может быть красивым для нас и некрасивым для кого‑нибудь другого».
«Толстая тетрадь» — повесть об уродстве мира, в котором взрослые калечат детей нравственно и физически. В этом мире нет здоровых людей: всех в той или иной степени поразило безумие. Красивая девушка издевается над умирающими от голода, священник растлевает девочку, молодой офицер велит маленьким мальчикам избивать себя до крови… Сам мир болен безумием — войной. А наиболее странные и отталкивающие поначалу персонажи вдруг кажутся более нормальными, чем остальные.
«Мы кладем Бабушке на лоб мокрую тряпку и наливаем водку ей в рот. Через некоторое время она открывает глаза. Она говорит:
– Еще!
Мы опять льем ей водку в рот. Она приподымается на локте и начинает кричать:
– Соберите яблоки! Чего ждете, подбирайте яблоки, сукины дети!
Мы собираем яблоки, лежащие в дорожной пыли. Мы складываем их ей в передник.
Тряпка свалилась со лба Бабушки. Кровь капает ей в глаза. Она утирается краем платка.
Мы спрашиваем:
– Вам больно, Бабушка?
Она усмехается:
– Меня одним ударом приклада не убьешь.
– Что произошло, Бабушка?
– Ничего. Я собирала яблоки. Подошла к калитке посмотреть, как их ведут. Не удержала передник, яблоки упали, покатились на дорогу. В самую толпу. Что, из‑за этого бить людей?
– Кто вас ударил, Бабушка?
– Ну, кто, вы думаете, меня ударил? Вы что, совсем идиоты? Их тоже стали бить. Били куда попало. Но некоторым все‑таки удалось поесть моих яблок!»
Читали? Как вам?
Книги не только помогают скоротать вечерок, формируют эстетические пристрастия и знакомят нас с разными сторонами жизни.
Они, конечно, помогают нам понять себя.
У Головкиной в «Лебединой песни» читаем:
«Весь мир окутан траурной вуалью – так казалось Елочке. Она не могла вообразить, чтобы на мир можно было смотреть радостными глазами, чтобы можно было ожидать радостей: их не было и не могло быть с тех пор, как большевики начали проделывать свой преступный опыт над ее Родиной и разрушили все, что она любила. Она чувствовала себя постоянно так, как будто стояла у дорогой могилы, и как у могилы говорят шепотом и не улыбаются, так и она давно подавила улыбку жизни и не тревожила живыми звуками запертый наглухо мир собственной души».
Именно это восприятие мира обрушилось на многих 24 февраля — и осталось с кем-то на месяцы, а у кого-то счёт пошёл и на годы. Ощущение, что нормальная жизнь закончилась, опустился мрак и больше нет ничего, и радоваться нельзя, и жить нельзя.
Но если почитаем перестроечные книги 90-х годов, то можем заметить именно ту же тоску — по утрате настоящей жизни, красоты и нормальности. Только на этот раз — тоска по Советскому Союзу, правильным, высоким ценностям в противовес торгашеству и беспринципности.
Получается, что предыдущие поколения уже переживали этот крах до нас.
Получается, что и мы переживём.
Вот вам четыре книги о переломных временах.
Борис Васильев. Утоли мои печали.
В центре повествования — дворянская семья Олексиных и главная героиня, младшая сестра, всеобщая любимица Наденька, которую подхватывает вихрь перемен.
Михаил Шолохов. Тихий Дон.
Что бы мы там ни говорили о Григории Мелехове, а ему приходится пройти сквозь огонь. Автор последовательно показывает Первую Мировую, революцию и Гражданскую войну.
Владимир Кунин. Интердевочка.
Это вовсе не книга о проститутке. Это история о том, как выживать в меняющемся мире — и как сберечь маму, для которой мир должен оставаться прежним как можно дольше.
Генрик Сенкевич. Камо грядеше?
Христианство уже расцветает в Римской империи, и чем более жестоко искореняет его Нерон — тем твёрже адепты новой веры, ибо Христос принёс им истинную любовь. И есть ещё любовь другая — не такая великая, не такая заметная, всего лишь он — воин-язычник и она— пленница-христианка.
Одна из любимых книг на свете ❤️
А какие книги вспоминаются вам?
Они, конечно, помогают нам понять себя.
У Головкиной в «Лебединой песни» читаем:
«Весь мир окутан траурной вуалью – так казалось Елочке. Она не могла вообразить, чтобы на мир можно было смотреть радостными глазами, чтобы можно было ожидать радостей: их не было и не могло быть с тех пор, как большевики начали проделывать свой преступный опыт над ее Родиной и разрушили все, что она любила. Она чувствовала себя постоянно так, как будто стояла у дорогой могилы, и как у могилы говорят шепотом и не улыбаются, так и она давно подавила улыбку жизни и не тревожила живыми звуками запертый наглухо мир собственной души».
Именно это восприятие мира обрушилось на многих 24 февраля — и осталось с кем-то на месяцы, а у кого-то счёт пошёл и на годы. Ощущение, что нормальная жизнь закончилась, опустился мрак и больше нет ничего, и радоваться нельзя, и жить нельзя.
Но если почитаем перестроечные книги 90-х годов, то можем заметить именно ту же тоску — по утрате настоящей жизни, красоты и нормальности. Только на этот раз — тоска по Советскому Союзу, правильным, высоким ценностям в противовес торгашеству и беспринципности.
Получается, что предыдущие поколения уже переживали этот крах до нас.
Получается, что и мы переживём.
Вот вам четыре книги о переломных временах.
Борис Васильев. Утоли мои печали.
В центре повествования — дворянская семья Олексиных и главная героиня, младшая сестра, всеобщая любимица Наденька, которую подхватывает вихрь перемен.
Михаил Шолохов. Тихий Дон.
Что бы мы там ни говорили о Григории Мелехове, а ему приходится пройти сквозь огонь. Автор последовательно показывает Первую Мировую, революцию и Гражданскую войну.
Владимир Кунин. Интердевочка.
Это вовсе не книга о проститутке. Это история о том, как выживать в меняющемся мире — и как сберечь маму, для которой мир должен оставаться прежним как можно дольше.
Генрик Сенкевич. Камо грядеше?
Христианство уже расцветает в Римской империи, и чем более жестоко искореняет его Нерон — тем твёрже адепты новой веры, ибо Христос принёс им истинную любовь. И есть ещё любовь другая — не такая великая, не такая заметная, всего лишь он — воин-язычник и она— пленница-христианка.
Одна из любимых книг на свете ❤️
А какие книги вспоминаются вам?
Ещё одна история о крахе империи — небольшая и не особенно известная повесть Бориса Васильева «Жила-была Клавочка».
Это тот самый Васильев, который «А зори здесь тихие» и «В списках не значился». На этот раз перед читателем разворачивается не масштабное полотно Великой Отечественной войны, а небольшой сюжет про немного нелепую, неудачливую и никому на свете не нужную девушку Клаву. Она одинока, небогата и не особенно счастлива. А вокруг постепенно разваливается колосс: глиняные ноги ещё держатся, но уже подкосились, и трещины изрезали реальность — оттого всё стало немножко уродливым.
Ничего хорошего с Клавой не будет: Васильев показывает на ее примере, как уничтожается человеческое и нравственно, и физически. В повести нет никакой политики, только описание повседневности.
«– Да, Клавочка, детский дом – это прекрасно, потому что он – детский, а у кого хватит бесстыдства порочить собственное детство? Там было исключительно много ребятишек и исключительно мало еды, и я была худая, как кочерга. Нас учили шить, но боюсь, что не очень учили жить, во всяком случае, я до сих пор не встречала ни одного начальника, который вышел бы из нашего детдома. Я думаю, это потому, что из нас делали исключительно верующих людей.
– Верующих? – со страхом переспросила Клава. – Вас заставляли верить в бога?
– В коллектив, – строго сказала Липатия. – Нам внушали, что коллектив всегда прав, что он всегда умнее, честнее, благороднее и справедливее отдельного человека. Наверное, так воспитывают муравьев, и это исключительно правильно, хотя жизнь, увы, не муравейник, а жаль, потому что в муравейнике нет ни воровства, ни обмана и все ходят сытые».
Это тот самый Васильев, который «А зори здесь тихие» и «В списках не значился». На этот раз перед читателем разворачивается не масштабное полотно Великой Отечественной войны, а небольшой сюжет про немного нелепую, неудачливую и никому на свете не нужную девушку Клаву. Она одинока, небогата и не особенно счастлива. А вокруг постепенно разваливается колосс: глиняные ноги ещё держатся, но уже подкосились, и трещины изрезали реальность — оттого всё стало немножко уродливым.
Ничего хорошего с Клавой не будет: Васильев показывает на ее примере, как уничтожается человеческое и нравственно, и физически. В повести нет никакой политики, только описание повседневности.
«– Да, Клавочка, детский дом – это прекрасно, потому что он – детский, а у кого хватит бесстыдства порочить собственное детство? Там было исключительно много ребятишек и исключительно мало еды, и я была худая, как кочерга. Нас учили шить, но боюсь, что не очень учили жить, во всяком случае, я до сих пор не встречала ни одного начальника, который вышел бы из нашего детдома. Я думаю, это потому, что из нас делали исключительно верующих людей.
– Верующих? – со страхом переспросила Клава. – Вас заставляли верить в бога?
– В коллектив, – строго сказала Липатия. – Нам внушали, что коллектив всегда прав, что он всегда умнее, честнее, благороднее и справедливее отдельного человека. Наверное, так воспитывают муравьев, и это исключительно правильно, хотя жизнь, увы, не муравейник, а жаль, потому что в муравейнике нет ни воровства, ни обмана и все ходят сытые».
Потащите в Новый год старые проблемы? Или попробуете избавиться от них на пороге?
Юра @gest39 — психолог, дипломированный гештальт-терапевт с отличным опытом. Работает с самооценкой, тревожностью, детско-родительскими отношениями. Поможет справиться со стрессом, тоской, выгоранием и неуверенностью. Ему можно рассказать всё и станет легче. Правда.
А ещё Юра мой муж. Я вижу его каждый день и знаю, какой он бережный, внимательный и тактичный в общении. Каждый день он уходит на работу: закрывает дверь в отдельную комнату и работает — помогает людям жить.
Сеансы проходят онлайн — не нужно даже выходить из дома. Лояльная стоимость: 1800 / 50 минут.
В новый год можно войти новым человеком. Не ждите, пока пройдёт само.
+7963-293-89-14
@gest39
Юра @gest39 — психолог, дипломированный гештальт-терапевт с отличным опытом. Работает с самооценкой, тревожностью, детско-родительскими отношениями. Поможет справиться со стрессом, тоской, выгоранием и неуверенностью. Ему можно рассказать всё и станет легче. Правда.
А ещё Юра мой муж. Я вижу его каждый день и знаю, какой он бережный, внимательный и тактичный в общении. Каждый день он уходит на работу: закрывает дверь в отдельную комнату и работает — помогает людям жить.
Сеансы проходят онлайн — не нужно даже выходить из дома. Лояльная стоимость: 1800 / 50 минут.
В новый год можно войти новым человеком. Не ждите, пока пройдёт само.
+7963-293-89-14
@gest39
Появилась мысль провести бесплатную онлайн-лекцию для подписчиков «Вкрации» по какой-нибудь литературоведческой теме.
Приняли бы участие?
Приняли бы участие?
Anonymous Poll
86%
Да
14%
Нет
Долго думала, объединять ли в одну подборку произведения, где действие происходит в школе и в университете.
Решила все-таки не объединять.
Школьный текст отличается от университетского, университетский роман рисует совершенно отличное от школьного пространство.
Школа — дисциплина, университет — свобода.
Школа — поиск своего пути, университет — освоение этого пути.
Школа — подготовка ко взрослой жизни, университет — первые шаги в ней.
Поэтому вот 5 книг, действие которых происходит в университете:
1. Том Вулф. Я — Шарлотта Симмонс
История об отличнице, которая приехала из захолустного городка и окунулась в университетскую жизнь. Несмотря на кажущуюся лёгкость сюжета, роман ставит перед читателем интересный вопрос: что мы такое? Как меняемся под воздействием среды? Изменяя принципам, изменяем ли мы себе?
Роман объемный, с хорошим полновесным литературным языком. В целом приятное чтение. Но мне увиделось подспудное осуждение этой вашей бескультурной молодёжной культуры.
2. Донна Тартт. Тайная история.
Ну ясен-красен, без этого романа никак. Много писала про него. Люблю. В прошлом году опять перечитывала
3. Харуки Мураками. Норвежский лес.
Это мы все читали, когда я сама была студенткой. Холодный, неторопливый, мрачноватый японский роман о жизни беззаботного парнишки и двух его возлюбленных, одна из которых — смерть, а другая — жизнь.
4. Дэвид Лодж. Академический обмен.
Два университета — британский и американский — на полгода обмениваются преподавателями литературы. Каждый занимает место другого — как на работе, так и за её пределами. Преподаватели противоположны друг другу: один зажат и тих, другой расслаблен и уверен в себе. Легкая и забавная книжка
5. Джон Кутзее. Бесчестье
Южноафриканский автор, лауреат Нобелевской премии. За «Бесчестье» получил Букера. Это вам не Лодж.
Роман композиционно делится на две части: 1) роман профессора со студенткой 2) изгнание из университета и последующие бедствия. Личные трагедии разворачиваются на фоне взаимоотношений коренного и белого населения ЮАР. Умная, сильная, тяжёлая книга
Что из подборки читали?
Решила все-таки не объединять.
Школьный текст отличается от университетского, университетский роман рисует совершенно отличное от школьного пространство.
Школа — дисциплина, университет — свобода.
Школа — поиск своего пути, университет — освоение этого пути.
Школа — подготовка ко взрослой жизни, университет — первые шаги в ней.
Поэтому вот 5 книг, действие которых происходит в университете:
1. Том Вулф. Я — Шарлотта Симмонс
История об отличнице, которая приехала из захолустного городка и окунулась в университетскую жизнь. Несмотря на кажущуюся лёгкость сюжета, роман ставит перед читателем интересный вопрос: что мы такое? Как меняемся под воздействием среды? Изменяя принципам, изменяем ли мы себе?
Роман объемный, с хорошим полновесным литературным языком. В целом приятное чтение. Но мне увиделось подспудное осуждение этой вашей бескультурной молодёжной культуры.
2. Донна Тартт. Тайная история.
Ну ясен-красен, без этого романа никак. Много писала про него. Люблю. В прошлом году опять перечитывала
3. Харуки Мураками. Норвежский лес.
Это мы все читали, когда я сама была студенткой. Холодный, неторопливый, мрачноватый японский роман о жизни беззаботного парнишки и двух его возлюбленных, одна из которых — смерть, а другая — жизнь.
4. Дэвид Лодж. Академический обмен.
Два университета — британский и американский — на полгода обмениваются преподавателями литературы. Каждый занимает место другого — как на работе, так и за её пределами. Преподаватели противоположны друг другу: один зажат и тих, другой расслаблен и уверен в себе. Легкая и забавная книжка
5. Джон Кутзее. Бесчестье
Южноафриканский автор, лауреат Нобелевской премии. За «Бесчестье» получил Букера. Это вам не Лодж.
Роман композиционно делится на две части: 1) роман профессора со студенткой 2) изгнание из университета и последующие бедствия. Личные трагедии разворачиваются на фоне взаимоотношений коренного и белого населения ЮАР. Умная, сильная, тяжёлая книга
Что из подборки читали?
— А если мне больше нравится читать про школу?
— Да пожалуйста.
5 книг, действие которых происходит в школе.
1. Владимир Тендряков. Ночь после выпуска
Три мальчика и три девочки после выпуска из школы решают прогуляться и поболтать. Это советское время, тогда для школьников ещё не арендовали теплоходы, банкетные залы и музыкальные группы.
Беседа друзей быстро превращается в поток откровений, каждый узнаёт о себе что-то новое, и близится трагедия.
Кто хотел камерного? Это оно.
2. Герман Матвеев. Семнадцатилетние.
Ещё более советский роман о послеблокадном, но уже немного оправившемся Ленинграде и женском выпускном классе, в который приходит новый учитель, исповедующий принципы Макаренко.
Эта книга кажется мне возмутительной по своей назидательной наполненности. Но в ней много интересного быта конца 40-х годов, и это своеобразное свидетельство эпохи: с одной стороны — коллективизм, ударный труд и идеалы, с другой — советская буржуазность, домработницы, профессорский дом. И, конечно, идеализированная советская школа
3. Диана Уинн Джонс. Ведьмина неделя
Вот я сейчас напишу, что это про школу, в которой учатся волшебники, и вы сразу решите книгу не читать: сегодняшний мир перенасыщен историями о школах волшебства.
Но это Диана Уинн Джонс (автор «Ходячего замка»), а значит — здесь будет интересно, весело и немножко щемяще. А в школе, кстати, о волшебстве нельзя говорить ни слова
4. Елена Кондрашова. Дети Солнцевых
Здесь ничего ни советского, ни волшебного. Только две девочки, которые после смерти родителей поступают в женский институт. Мы знаем в первую очередь книги Чарской, всех этих «Институток» и «Гимназисток».
«Дети Солнцевых» написаны куда лучше и вполне подходят, чтобы окунуться в школьный дореволюционный полностью женский мир.
5. Екатерина Мурашова. Класс коррекции
Главный герой — новичок в классе для ребят с ограниченными возможностями здоровья. По какой-то поразительной прихоти учебной системы там собраны дети как с физическими особенностями, так и с ментальными. Мир вокруг непонятен и жесток. И дети укрываются в прибежище, где всегда светит солнце, а сами они — здоровы.
Повесть экранизирована в 2014 году режиссёром-дебютантом Иваном Твердовским, и фильм неплох
— Да пожалуйста.
5 книг, действие которых происходит в школе.
1. Владимир Тендряков. Ночь после выпуска
Три мальчика и три девочки после выпуска из школы решают прогуляться и поболтать. Это советское время, тогда для школьников ещё не арендовали теплоходы, банкетные залы и музыкальные группы.
Беседа друзей быстро превращается в поток откровений, каждый узнаёт о себе что-то новое, и близится трагедия.
Кто хотел камерного? Это оно.
2. Герман Матвеев. Семнадцатилетние.
Ещё более советский роман о послеблокадном, но уже немного оправившемся Ленинграде и женском выпускном классе, в который приходит новый учитель, исповедующий принципы Макаренко.
Эта книга кажется мне возмутительной по своей назидательной наполненности. Но в ней много интересного быта конца 40-х годов, и это своеобразное свидетельство эпохи: с одной стороны — коллективизм, ударный труд и идеалы, с другой — советская буржуазность, домработницы, профессорский дом. И, конечно, идеализированная советская школа
3. Диана Уинн Джонс. Ведьмина неделя
Вот я сейчас напишу, что это про школу, в которой учатся волшебники, и вы сразу решите книгу не читать: сегодняшний мир перенасыщен историями о школах волшебства.
Но это Диана Уинн Джонс (автор «Ходячего замка»), а значит — здесь будет интересно, весело и немножко щемяще. А в школе, кстати, о волшебстве нельзя говорить ни слова
4. Елена Кондрашова. Дети Солнцевых
Здесь ничего ни советского, ни волшебного. Только две девочки, которые после смерти родителей поступают в женский институт. Мы знаем в первую очередь книги Чарской, всех этих «Институток» и «Гимназисток».
«Дети Солнцевых» написаны куда лучше и вполне подходят, чтобы окунуться в школьный дореволюционный полностью женский мир.
5. Екатерина Мурашова. Класс коррекции
Главный герой — новичок в классе для ребят с ограниченными возможностями здоровья. По какой-то поразительной прихоти учебной системы там собраны дети как с физическими особенностями, так и с ментальными. Мир вокруг непонятен и жесток. И дети укрываются в прибежище, где всегда светит солнце, а сами они — здоровы.
Повесть экранизирована в 2014 году режиссёром-дебютантом Иваном Твердовским, и фильм неплох
Состою я в книжном клубе.
И зашёл у нас разговор: можно ли писать, рисовать, делать пометки в книгах?
Моё мнение: а почему нельзя-то?
Это всего лишь один из сотен тысяч одинаковых экземпляров.
Книга являлась драгоценностью в древности, когда не было книгопечатания и на создание каждого экземпляра уходили годы человеческой жизни, а стоимость материалов была исключительно высока.
В блокадном Ленинграде — байка или нет? — были люди, которые не могли жечь книги даже ради нестойкого, но необходимого тепла, потому что хорошая книга была редкой вещью и сформировалось трепетное, почти сакральное отношение к ней.
В 70-е книги «доставали» по знакомству. Покупали внагрузку к Ахматовой никому не нужные производственные романы. Перекупали с рук пожелтевшего, но такого желанного Гоголя. Собирали детям библиотеку, едва узнав о грядущем появлении младенца.
Но сейчас-то иди и покупай любую, спасибо капитализму. Или издавай свою, если есть что издавать. За свой счёт — пожалуйста.
Важно не то, каким способом книга прочитана, а то, что она оставила в голове и в сердце. Это мое мнение. А бумага остаётся бумагой, и на ней можно рисовать.
А вы как полагаете?
И зашёл у нас разговор: можно ли писать, рисовать, делать пометки в книгах?
Моё мнение: а почему нельзя-то?
Это всего лишь один из сотен тысяч одинаковых экземпляров.
Книга являлась драгоценностью в древности, когда не было книгопечатания и на создание каждого экземпляра уходили годы человеческой жизни, а стоимость материалов была исключительно высока.
В блокадном Ленинграде — байка или нет? — были люди, которые не могли жечь книги даже ради нестойкого, но необходимого тепла, потому что хорошая книга была редкой вещью и сформировалось трепетное, почти сакральное отношение к ней.
В 70-е книги «доставали» по знакомству. Покупали внагрузку к Ахматовой никому не нужные производственные романы. Перекупали с рук пожелтевшего, но такого желанного Гоголя. Собирали детям библиотеку, едва узнав о грядущем появлении младенца.
Но сейчас-то иди и покупай любую, спасибо капитализму. Или издавай свою, если есть что издавать. За свой счёт — пожалуйста.
Важно не то, каким способом книга прочитана, а то, что она оставила в голове и в сердце. Это мое мнение. А бумага остаётся бумагой, и на ней можно рисовать.
А вы как полагаете?
Не составляю списков чтения, так как всё всегда идёт не по плану: не может быть в чтении методичности, это стихия и любовь. Или нелюбовь.
Но последнее время одолевает так много страстей и соблазнов, что составляю список, чтобы как-то укротить их и систематизировать.
Итак, что меня тянет прочитать/перечитать:
Дж. Кутзее. Бесчестье
Х. Янагихара. Маленькая жизнь
Х. Янагихара. Люди среди деревьев
Б. Гаспаров. Поэтика «Слова о полку Игореве»
Б. Прус. Кукла
Ю. Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара
У. Эко. Баудолино
А сейчас быстренько перечитываю «Дворянское гнездо» для книжного клуба.
А у вас что в списках на ближайшее время?
А из моего списка что читали?
Но последнее время одолевает так много страстей и соблазнов, что составляю список, чтобы как-то укротить их и систематизировать.
Итак, что меня тянет прочитать/перечитать:
Дж. Кутзее. Бесчестье
Х. Янагихара. Маленькая жизнь
Х. Янагихара. Люди среди деревьев
Б. Гаспаров. Поэтика «Слова о полку Игореве»
Б. Прус. Кукла
Ю. Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара
У. Эко. Баудолино
А сейчас быстренько перечитываю «Дворянское гнездо» для книжного клуба.
А у вас что в списках на ближайшее время?
А из моего списка что читали?
Простите, но сегодня невозможно об этом промолчать.
Один умер, другой жив. А должно было быть наоборот.
Один умер, другой жив. А должно было быть наоборот.
Forwarded from С любовью и всякой мерзостью
Как будто если считаешь, что нельзя методично убивать человека физически и психически на протяжении многих месяцев — то обязательно полностью разделяешь его политические взгляды.
А если не разделяешь — то как будто бы и можно.
А если не разделяешь — то как будто бы и можно.
Очень не люблю писать про политику. Но, как известно, если вы ею не занимаетесь, она займётся вами.
Вот и нами, читателями, она занялась.
Подлецами и идиотами, конечно, нужно быть, чтобы ограничить доступ к книгам хорошей писательницы Улицкой или, например, написанной с ошибкой Светланы Алексиевич.
Быков, Веллер, Акунин, конечно, на любителя. Тем более Гришковец. Но у человека, который не знаком с Оруэллом, есть явная пустота в культурном багаже (пока ещё, к счастью, восполнимая).
А я ещё помню времена, когда в книжном ларьке у дома можно было купить не только «Поваренную книгу анархиста», но и «Майн кампф». Выросли ли мы из-за этого оголтелыми нацистами?
Вот и нами, читателями, она занялась.
Подлецами и идиотами, конечно, нужно быть, чтобы ограничить доступ к книгам хорошей писательницы Улицкой или, например, написанной с ошибкой Светланы Алексиевич.
Быков, Веллер, Акунин, конечно, на любителя. Тем более Гришковец. Но у человека, который не знаком с Оруэллом, есть явная пустота в культурном багаже (пока ещё, к счастью, восполнимая).
А я ещё помню времена, когда в книжном ларьке у дома можно было купить не только «Поваренную книгу анархиста», но и «Майн кампф». Выросли ли мы из-за этого оголтелыми нацистами?
Тут в книжном клубе книгой марта выпало читать «Чёрные кувшинки» Мишеля Бюсси (и бонусом, кто хочет, «Самолёт без неё» этого же автора).
Два детективных романа.
Детективов я не читаю. У меня нет их ни дома в бумажном виде, ни в памяти электронной книги, ни в моем списке в приложении.
Смотреть я их тоже не люблю.
Не из изящных каких-то соображений: в юности, изображая рафинированную и летучую барышню, я могла, тем не менее, почитать и пресловутую Донцову.
Просто чем дальше — тем меньше интересует меня непосредственно сюжет. Какова тайна рождения? Поженятся ли они? Откуда взялось письмо? Кто убил? — все это не вызывает желания тратить время. Сейчас я бы сказала, что подходящая книга для меня — это что-то вроде «Острова накануне» Эко, где внешние события не играют какой-то значительной роли, сомнительные загадки остаются неразгаданными, а читатель просто следует за автором по весёлому и не постижимому до конца лабиринту образов, метафор и отсылок.
То есть, чтение окончательно превратилось в процесс, а не итог. Мне бы хотелось погрузиться в один бесконечный текст, широкий и полноводный, извилистый, как Миссисипи, и плыть в словесных волнах неведомо куда.
Но «Чёрные кувшинки» Бюсси стояли у меня в очереди на прочтение — я не знала, что это детектив, книга была на слуху, а тут ещё книжный клуб — я принялась за чтение.
И не смогла. Книга начинается с того, что в озере лежит убитый мужик. Я ничего не знаю про него, мне его не жаль, он для меня во всех смыслах просто труп. Убийством самим по себе человека в 2024 году не удивить, увы. На что рассчитывает автор? С чего я кинусь вместе с ним искать убийцу?
Пожалуй, читатель детективов превентивно заключает с автором негласный договор: «мне заранее интересно всё, что ты предложишь». Читатель должен быть согласен стать заинтересованным, он окунается в текст уже подогретым.
В общем, «Кувшинки» я промучила страниц тридцать и бросила. Приступила к «Самолёту без неё». Ну, тут ситуация была совсем иной.
Читали Бюсси? А вообще детективы вам нравятся?
Два детективных романа.
Детективов я не читаю. У меня нет их ни дома в бумажном виде, ни в памяти электронной книги, ни в моем списке в приложении.
Смотреть я их тоже не люблю.
Не из изящных каких-то соображений: в юности, изображая рафинированную и летучую барышню, я могла, тем не менее, почитать и пресловутую Донцову.
Просто чем дальше — тем меньше интересует меня непосредственно сюжет. Какова тайна рождения? Поженятся ли они? Откуда взялось письмо? Кто убил? — все это не вызывает желания тратить время. Сейчас я бы сказала, что подходящая книга для меня — это что-то вроде «Острова накануне» Эко, где внешние события не играют какой-то значительной роли, сомнительные загадки остаются неразгаданными, а читатель просто следует за автором по весёлому и не постижимому до конца лабиринту образов, метафор и отсылок.
То есть, чтение окончательно превратилось в процесс, а не итог. Мне бы хотелось погрузиться в один бесконечный текст, широкий и полноводный, извилистый, как Миссисипи, и плыть в словесных волнах неведомо куда.
Но «Чёрные кувшинки» Бюсси стояли у меня в очереди на прочтение — я не знала, что это детектив, книга была на слуху, а тут ещё книжный клуб — я принялась за чтение.
И не смогла. Книга начинается с того, что в озере лежит убитый мужик. Я ничего не знаю про него, мне его не жаль, он для меня во всех смыслах просто труп. Убийством самим по себе человека в 2024 году не удивить, увы. На что рассчитывает автор? С чего я кинусь вместе с ним искать убийцу?
Пожалуй, читатель детективов превентивно заключает с автором негласный договор: «мне заранее интересно всё, что ты предложишь». Читатель должен быть согласен стать заинтересованным, он окунается в текст уже подогретым.
В общем, «Кувшинки» я промучила страниц тридцать и бросила. Приступила к «Самолёту без неё». Ну, тут ситуация была совсем иной.
Читали Бюсси? А вообще детективы вам нравятся?
Итак, детективный роман Мишеля Бюсси «Самолёт без неё» затянул меня с первой страницы.
Это не какое-то вымышленное безликое убийство неизвестного. Это трагедия двух семей, настоящая драма и психология. Я не спала и не ела. Каждую свободную минуту (а у меня их жестокий дефицит, как можно заметить по каналам, которые веду) я хотела только читать и читать этот «Самолёт».
И — в какой-то момент поймала себя на том, что мне не хочется ничего другого. И на том, что мозг получает огромное удовольствие каждый раз, когда автор снимает очередной из слоев упаковочной бумаги, в которую укутал разгадку. Удовольствие, качественно похожее на то, когда я что-то сумела, достигла. Только во много раз ярче.
Это заставило предположить, что чтение детективных романов даёт выброс дофамина — гормона, благодаря которому мы радуемся, когда заканчиваем какое-то дело и довольны результатом. Здесь каждая маленькая разгадка заставляла мозг чувствовать, что он что-то выполнил, и выполнил хорошо(хотя на самом деле он пассивно следовал за текстом).
Это ощущение мне не понравилось.
«Самолёт» я проглотила, другие книги Бюсси читать не планирую.
Затягивающие, погружающие в себя книги очень люблю. Но не когда это происходит за счёт постоянного искусственного подогрева при помощи резких поворотов сюжета. Вот такой читательский опыт.
Вы замечали что-то похожее?
Это не какое-то вымышленное безликое убийство неизвестного. Это трагедия двух семей, настоящая драма и психология. Я не спала и не ела. Каждую свободную минуту (а у меня их жестокий дефицит, как можно заметить по каналам, которые веду) я хотела только читать и читать этот «Самолёт».
И — в какой-то момент поймала себя на том, что мне не хочется ничего другого. И на том, что мозг получает огромное удовольствие каждый раз, когда автор снимает очередной из слоев упаковочной бумаги, в которую укутал разгадку. Удовольствие, качественно похожее на то, когда я что-то сумела, достигла. Только во много раз ярче.
Это заставило предположить, что чтение детективных романов даёт выброс дофамина — гормона, благодаря которому мы радуемся, когда заканчиваем какое-то дело и довольны результатом. Здесь каждая маленькая разгадка заставляла мозг чувствовать, что он что-то выполнил, и выполнил хорошо(хотя на самом деле он пассивно следовал за текстом).
Это ощущение мне не понравилось.
«Самолёт» я проглотила, другие книги Бюсси читать не планирую.
Затягивающие, погружающие в себя книги очень люблю. Но не когда это происходит за счёт постоянного искусственного подогрева при помощи резких поворотов сюжета. Вот такой читательский опыт.
Вы замечали что-то похожее?
Кстати. Разгадка в «Самолёте без неё» оказалась примерно такой, как я и предполагала. Главная героиня удивила своей глупостью и невнятностью, главный положительный герой — своей паскудностью, а остальные — абсолютной непрописанностью
В личке просят рассказать, что за книжный клуб такой.
Тот, который я посещаю, — оффлайн. Мы собираемся по воскресеньям в кофейне и обсуждаем прочитанную книгу, которая выбирается на предыдущей встрече. Это волшебный клуб, и у вас в городе наверняка есть что-то похожее (а если нет — самое время создать).
Если же вам ближе онлайн, то не могу не порекомендовать от души книжный клуб Юлии — она не первый год собирает книголюбов для обсуждения произведений разу месяц.
https://tttttt.me/+DRFqkrgbxm84MTJi
Благодаря этому клубу я наконец прочитала «Маленькую хозяйку большого дома» Лондона. А сейчас там готовятся к обсуждению романа Стендаля «Красное и чёрное» (одной из любимых книг моего детства).
Обсуждение не литературоведческое, читательское. На встрече по Лондону мне было очень комфортно, несмотря на то что я новичок в клубе. Рекомендую!
Тот, который я посещаю, — оффлайн. Мы собираемся по воскресеньям в кофейне и обсуждаем прочитанную книгу, которая выбирается на предыдущей встрече. Это волшебный клуб, и у вас в городе наверняка есть что-то похожее (а если нет — самое время создать).
Если же вам ближе онлайн, то не могу не порекомендовать от души книжный клуб Юлии — она не первый год собирает книголюбов для обсуждения произведений разу месяц.
https://tttttt.me/+DRFqkrgbxm84MTJi
Благодаря этому клубу я наконец прочитала «Маленькую хозяйку большого дома» Лондона. А сейчас там готовятся к обсуждению романа Стендаля «Красное и чёрное» (одной из любимых книг моего детства).
Обсуждение не литературоведческое, читательское. На встрече по Лондону мне было очень комфортно, несмотря на то что я новичок в клубе. Рекомендую!
А вам что интереснее читать?
Anonymous Poll
15%
Сугубо литературоведческие посты — например, про виды композиции или сюжета
43%
Анализ конкретных произведений
15%
Тематические подборки книг
28%
Впечатления и всякие рассуждения авторки «Вкраций» на свободную тему
0%
Хочу сам(а) написать пост для этого канала
«Муж жену убил!»
Это рефрен проходит сквозь всю повесть «Драма на охоте» Чехова.
Я ее раньше не читала, а тут нашла время.
Повесть ранняя. Зрелый Чехов пишет скупо, лаконично, а в «Драме на охоте» ещё находится под влиянием какого-то романтизма, и в тексте возникают несвойственные стилю Антона Павловича «серебристый смех», «героиня беспокойного романа», «память молодого, безгрешного существа» и другие красивости.
Впрочем, куда больше того, за что Чехов навеки моя любовь: убийственно точных психологических портретов, узнаваемых деталей. Он словно добрый и честный взрослый, которого ты никак не хочешь разочаровать, но вот посреди какого-нибудь безобразия замечаешь, что он смотрит на тебя. Ничего не говорит — просто молча смотрит сквозь очки, без укора, без обвинения, прямо сквозь твою кожу.
Пока я читала, всю дорогу меня бесила эта Оленька. Вместе с рассказчиком я поражалась пошлости этого недалёкого, тщеславного, аморального существа (спасибо, Антон Павлович, вы ещё раз напомнили, как выглядит недалёкое тщеславие со стороны). За тряпки! реально же за платья! готова спать то с одним, то с другим, которые ей противны. Очень плохая жена, дурная мачеха. Одна несчастья от «девушки в красном», в том числе и ей самой.
А потом я подумала: стоп.
Какой ещё могла вырасти Ольга, живущая в лесу с сумасшедшим отцом? Отца причём не любит, стыдится, его запирают в день свадьбы, чтобы он не испортил праздника. Ее общение — провинциальные кумушки, пошлость которых едва ли не превосходит её собственную.
Как будто много было у неё возможностей развить как ум, так и нравственность.
Плюс красота, на которую слетаются мужчины, старше ее возрастом и имеющие в основном самые недобропорядочные намерения. Разве она первая захотела стать любовницей рассказчика? Нет, он нарушил ее бесхитростное счастье невесты, а после венчания соблазнил.
Даже испытывая отвращение к тупости и пустоте Оленьки, нельзя не признать, что во всей этой истории она, безусловно, жертва пороков, носителями которых являются окружающие. Такая же, как и чистая, умная Наденька. Такая же, как разряженная кукла Созя.
Какова бы девушка ни была — исход один: гибель. Наверное, дело не в девушке.
Это рефрен проходит сквозь всю повесть «Драма на охоте» Чехова.
Я ее раньше не читала, а тут нашла время.
Повесть ранняя. Зрелый Чехов пишет скупо, лаконично, а в «Драме на охоте» ещё находится под влиянием какого-то романтизма, и в тексте возникают несвойственные стилю Антона Павловича «серебристый смех», «героиня беспокойного романа», «память молодого, безгрешного существа» и другие красивости.
Впрочем, куда больше того, за что Чехов навеки моя любовь: убийственно точных психологических портретов, узнаваемых деталей. Он словно добрый и честный взрослый, которого ты никак не хочешь разочаровать, но вот посреди какого-нибудь безобразия замечаешь, что он смотрит на тебя. Ничего не говорит — просто молча смотрит сквозь очки, без укора, без обвинения, прямо сквозь твою кожу.
Пока я читала, всю дорогу меня бесила эта Оленька. Вместе с рассказчиком я поражалась пошлости этого недалёкого, тщеславного, аморального существа (спасибо, Антон Павлович, вы ещё раз напомнили, как выглядит недалёкое тщеславие со стороны). За тряпки! реально же за платья! готова спать то с одним, то с другим, которые ей противны. Очень плохая жена, дурная мачеха. Одна несчастья от «девушки в красном», в том числе и ей самой.
А потом я подумала: стоп.
Какой ещё могла вырасти Ольга, живущая в лесу с сумасшедшим отцом? Отца причём не любит, стыдится, его запирают в день свадьбы, чтобы он не испортил праздника. Ее общение — провинциальные кумушки, пошлость которых едва ли не превосходит её собственную.
Как будто много было у неё возможностей развить как ум, так и нравственность.
Плюс красота, на которую слетаются мужчины, старше ее возрастом и имеющие в основном самые недобропорядочные намерения. Разве она первая захотела стать любовницей рассказчика? Нет, он нарушил ее бесхитростное счастье невесты, а после венчания соблазнил.
Даже испытывая отвращение к тупости и пустоте Оленьки, нельзя не признать, что во всей этой истории она, безусловно, жертва пороков, носителями которых являются окружающие. Такая же, как и чистая, умная Наденька. Такая же, как разряженная кукла Созя.
Какова бы девушка ни была — исход один: гибель. Наверное, дело не в девушке.
Кстати, «Драма на охоте» А.П. Чехова как раз пример того, что я считаю хорошим детективом.
С первых строк понятно, что несчастье произойдёт — и какого рода оно будет, тоже ясно. Здесь читатель не обманывается. Никакой завлекалочки в этом нет, особенно по сегодняшним меркам.
Далее автор долго-долго подводит к ключевому событию. За это время мы успеваем узнать всех участников готовящейся драмы, сформировать свои симпатии и антипатии (которые вряд ли сильно отличаются от авторских).
Наконец происходит само несчастье и, как следствие, распутывание клубка — кто виноват?
Впрочем, для читателя это совсем не является загадкой: всё было понятно задолго до этого. Настоящим лабиринтом становится душа убийцы, в которую читатель имеет возможность заглянуть.
Вообще про большинство участников этой драмы на охоте хотелось бы отозваться так, как выражается одна моя подруга: «жизнь грибов». Но — увы, это не грибы. Это люди. Человеческие характеры. Болезненно узнаваемые.
Вот это, я понимаю, детектив
С первых строк понятно, что несчастье произойдёт — и какого рода оно будет, тоже ясно. Здесь читатель не обманывается. Никакой завлекалочки в этом нет, особенно по сегодняшним меркам.
Далее автор долго-долго подводит к ключевому событию. За это время мы успеваем узнать всех участников готовящейся драмы, сформировать свои симпатии и антипатии (которые вряд ли сильно отличаются от авторских).
Наконец происходит само несчастье и, как следствие, распутывание клубка — кто виноват?
Впрочем, для читателя это совсем не является загадкой: всё было понятно задолго до этого. Настоящим лабиринтом становится душа убийцы, в которую читатель имеет возможность заглянуть.
Вообще про большинство участников этой драмы на охоте хотелось бы отозваться так, как выражается одна моя подруга: «жизнь грибов». Но — увы, это не грибы. Это люди. Человеческие характеры. Болезненно узнаваемые.
Вот это, я понимаю, детектив