Forwarded from Brodetskyi. Tech, VC, Startups
Ежегодно до 100 тысяч японцев "испаряются" - добровольно покидают общество из-за пережитых унижений разного масштаба: развода, долга, увольнения с работы, проваленного экзамена.
Французская журналистка Лена Може пять лет исследовала этот феномен и осенью выпустила книгу "Исчезнувшие". В интервью New York Post она рассказала об этом удивительном явлении.
"«Это табу. Об этом нельзя говорить. Но люди исчезают, потому что знают: они смогут выжить на дне японского социума», — говорит Може. Эти потерянные люди живут в городах-призраках, которые сами же и построили.
Город Санья не отмечен ни на одной карте. С технической точки зрения его вообще нет. Это трущобы в пределах Токио, о существовании которых власти предпочитают молчать. Территория находится под контролем якудза, преступной организации, которая нанимает людей для выполнения нелегальной работы. «Испарившиеся» живут в крошечных убогих номерах гостиниц, зачастую с общими туалетами и без доступа в Интернет. В большинстве таких отелей запрещается разговаривать после шести вечера.
Здесь Може повстречала Норихиро, 50-летнего мужчину, который устроил свое исчезновение 10 лет назад. Он изменял своей жене, но настоящим позором для мужчины было то, что он потерял свою работу инженера.
Из-за чувства стыда он не мог сообщить об этом своей семье. На протяжении недели Норихиро вел себя так же, как и обычно: вставал рано утром, надевал костюм и галстук, брал портфель, целовал жену на прощание, после чего ехал к офисному зданию своей прежней работы и сидел в машине весь день, ничего не ел и ни с кем не разговаривал. Страх того, что его ложь раскроется, был невыносим.
«Это не могло продолжаться вечно. После семи вечера мне все еще приходилось ждать в машине, потому что часто после работы я ходил выпивать с начальством и коллегами. Когда я возвращался домой, мне казалось, что жена и сын начинают что-то подозревать. Я чувствовал себя виноватым. Я больше не мог их содержать», — говорит Норихиро.
В день получения зарплаты он надел чистую выглаженную одежду и сел на поезд в сторону Санья. Он не оставил семье никакой записки, и все его родственники считают, что мужчина ушел в лес Аокигахара, где покончил жизнь самоубийством.
Сегодня он живет под чужим именем, в комнате без окон, а дверь запирает на навесной замок. Он очень много пьет и курит. Практикуя такую мазохистскую форму наказания, мужчина решил прожить остаток своих дней.
«Спустя все эти годы я мог бы вернуться. Но я не хочу, чтобы близкие видели меня в таком состоянии. Посмотрите на меня. Я выгляжу как ничтожество. Я и есть ничтожество. Если я завтра умру, то не хочу, чтобы меня опознали», — признается Норихиро."
http://nypost.com/2016/12/10/the-chilling-stories-behind-japans-evaporating-people/
перевод: http://openreporter.ru/news/u-nih/isparyayushchiesya-lyudi-na-chto-idut-yapontsy-chtoby-smyt-pozor-so-svoey-semi/
Французская журналистка Лена Може пять лет исследовала этот феномен и осенью выпустила книгу "Исчезнувшие". В интервью New York Post она рассказала об этом удивительном явлении.
"«Это табу. Об этом нельзя говорить. Но люди исчезают, потому что знают: они смогут выжить на дне японского социума», — говорит Може. Эти потерянные люди живут в городах-призраках, которые сами же и построили.
Город Санья не отмечен ни на одной карте. С технической точки зрения его вообще нет. Это трущобы в пределах Токио, о существовании которых власти предпочитают молчать. Территория находится под контролем якудза, преступной организации, которая нанимает людей для выполнения нелегальной работы. «Испарившиеся» живут в крошечных убогих номерах гостиниц, зачастую с общими туалетами и без доступа в Интернет. В большинстве таких отелей запрещается разговаривать после шести вечера.
Здесь Може повстречала Норихиро, 50-летнего мужчину, который устроил свое исчезновение 10 лет назад. Он изменял своей жене, но настоящим позором для мужчины было то, что он потерял свою работу инженера.
Из-за чувства стыда он не мог сообщить об этом своей семье. На протяжении недели Норихиро вел себя так же, как и обычно: вставал рано утром, надевал костюм и галстук, брал портфель, целовал жену на прощание, после чего ехал к офисному зданию своей прежней работы и сидел в машине весь день, ничего не ел и ни с кем не разговаривал. Страх того, что его ложь раскроется, был невыносим.
«Это не могло продолжаться вечно. После семи вечера мне все еще приходилось ждать в машине, потому что часто после работы я ходил выпивать с начальством и коллегами. Когда я возвращался домой, мне казалось, что жена и сын начинают что-то подозревать. Я чувствовал себя виноватым. Я больше не мог их содержать», — говорит Норихиро.
В день получения зарплаты он надел чистую выглаженную одежду и сел на поезд в сторону Санья. Он не оставил семье никакой записки, и все его родственники считают, что мужчина ушел в лес Аокигахара, где покончил жизнь самоубийством.
Сегодня он живет под чужим именем, в комнате без окон, а дверь запирает на навесной замок. Он очень много пьет и курит. Практикуя такую мазохистскую форму наказания, мужчина решил прожить остаток своих дней.
«Спустя все эти годы я мог бы вернуться. Но я не хочу, чтобы близкие видели меня в таком состоянии. Посмотрите на меня. Я выгляжу как ничтожество. Я и есть ничтожество. Если я завтра умру, то не хочу, чтобы меня опознали», — признается Норихиро."
http://nypost.com/2016/12/10/the-chilling-stories-behind-japans-evaporating-people/
перевод: http://openreporter.ru/news/u-nih/isparyayushchiesya-lyudi-na-chto-idut-yapontsy-chtoby-smyt-pozor-so-svoey-semi/
New York Post
The chilling stories behind Japan’s ‘evaporating people’
As a newlywed in the 1980s, a Japanese martial arts master named Ichiro expected only good things. He and his wife, Tomoko, lived among the cherry blossoms in Saitama, a prosperous city just outside...
Ноябрьской ночью 1990-го года второкурсник Принстона Би Джей Миллер выпивал с друзьями — и в четыре часа утра они решили отправиться в круглосуточный магазин за сендвичами. Путь лежал через железнодорожную станцию; веселья ради Миллер и товарищи решили вскарабкаться на крышу стоявшего там поезда — и случилось так, что электричество из проводов ударило прямо в часы Миллера. Через его тело прошел заряд в одиннадцать тысяч вольт.
Через несколько дней Миллер очнулся в ожоговом отделении больницы в Нью-Джерси. Сначала он не понял, что с ним; потом дала о себе знать чудовищная боль. Ему ампутировали обе ноги ниже колен и руку. Он неделями лежал в стерильном боксе, пока ему залечивали ожоги, не имея возможности соприкоснуться с реальным миром. За одним исключением — однажды за окном бушевала метель, и медсестра вложила в истерзанную руку Миллера снежок. В тот момент он ощущил окружающую жизнь как никогда резко — и запомнил его навсегда.
Выйдя из больницы и на всю жизнь став инвалидом, Миллер выработал новый подход к жизни, смерти, страданию и нормальности. Он начал изучать историю искусств — он чувствовал некое сродство с древними скульптурами, почти ни одна из которых не дошла до нас в полном виде; но чьи утраченные носы, головы и руки достраивает наше воображение; похожим образом Миллер воспринимал и себя. Он постепенно учился жить со своими ампутированными конечностями и со своими протезами — и в конце концов перестал испытывать неловкость за обрубок вместо руки, а в своих карбоновых протезах увидел даже опреденную сексуальность. Долгие жизнь и примирение с собственным изувеченным телом привели его в паллиативную медицину. Текст, собственно, о ней — и о маленьком частном хосписе, который Миллер основал Сан-Франциско и который по-новому подходит к работе с пациентами, ожидающими смерти.
Рассказ о хосписе строится тут еще через одного героя — Рэнди Слоана. Миллер был знаком с ним еще до того, как тот оказался клиентом хосписа. Харизматичный врач (значительную часть текста составляют рассуждения знакомых Миллера о его личном обаянии и умении разговаривать с людьми так, что они чувствуют себя любимыми), у которого из конечностей была одна рука, давно мечтал возобновить практику езды на мотоцикле — но многие годы ни один мастер не соглашался сделать модель под него: слишком много рисков. До тех пор, пока Миллер не обратился в мастерскую, где работал Слоан, — тот воспринял задачу как веселый челлендж, корпел над машиной неделями, а когда выдал мотоцикл Миллеру (с которым все работники мастерской к тому времени сроднились), заплакал. Миллер был тоже расстроган, но виду не подал — вместо этого поддал газу и укатил в закат. Вскоре выяснилось, что работникам мастерской он соврал: мотоцикл он до того не водил ни разу в жизни.
Через несколько месяцев Слоан гулял с собакой и вдруг начал задыхаться. Когда его доставили в больницу, выяснилось, что у него редкая и неизлечимая форма рака — проще говоря, что Слоан скоро умрет, и сделать с этим ничего нельзя. Дальше описывается и то, как Миллер это объяснял пациенту и его матери, и то, как он пытался вместе с ними выстроить новые жизненные приоритеты, исходя из простого вопроса: «Какую часть себя ты хотел бы сохранить и защитить, когда весь твой мир рушится?». Слоан сказал, что любит всех, с кем был когда-либо знаком, — и провел последние жизни в кругу друзей. Самую последнюю неделю — в хосписе, где волонтеры и его близкие оформили его комнату так, что она превратилась в типичное обиталище 27-летнего байкера, и на несколько дней вообще изменили дух и режим маленького заведения, работники которого привыкли помогать проводить последние дни старикам.
Через несколько дней Миллер очнулся в ожоговом отделении больницы в Нью-Джерси. Сначала он не понял, что с ним; потом дала о себе знать чудовищная боль. Ему ампутировали обе ноги ниже колен и руку. Он неделями лежал в стерильном боксе, пока ему залечивали ожоги, не имея возможности соприкоснуться с реальным миром. За одним исключением — однажды за окном бушевала метель, и медсестра вложила в истерзанную руку Миллера снежок. В тот момент он ощущил окружающую жизнь как никогда резко — и запомнил его навсегда.
Выйдя из больницы и на всю жизнь став инвалидом, Миллер выработал новый подход к жизни, смерти, страданию и нормальности. Он начал изучать историю искусств — он чувствовал некое сродство с древними скульптурами, почти ни одна из которых не дошла до нас в полном виде; но чьи утраченные носы, головы и руки достраивает наше воображение; похожим образом Миллер воспринимал и себя. Он постепенно учился жить со своими ампутированными конечностями и со своими протезами — и в конце концов перестал испытывать неловкость за обрубок вместо руки, а в своих карбоновых протезах увидел даже опреденную сексуальность. Долгие жизнь и примирение с собственным изувеченным телом привели его в паллиативную медицину. Текст, собственно, о ней — и о маленьком частном хосписе, который Миллер основал Сан-Франциско и который по-новому подходит к работе с пациентами, ожидающими смерти.
Рассказ о хосписе строится тут еще через одного героя — Рэнди Слоана. Миллер был знаком с ним еще до того, как тот оказался клиентом хосписа. Харизматичный врач (значительную часть текста составляют рассуждения знакомых Миллера о его личном обаянии и умении разговаривать с людьми так, что они чувствуют себя любимыми), у которого из конечностей была одна рука, давно мечтал возобновить практику езды на мотоцикле — но многие годы ни один мастер не соглашался сделать модель под него: слишком много рисков. До тех пор, пока Миллер не обратился в мастерскую, где работал Слоан, — тот воспринял задачу как веселый челлендж, корпел над машиной неделями, а когда выдал мотоцикл Миллеру (с которым все работники мастерской к тому времени сроднились), заплакал. Миллер был тоже расстроган, но виду не подал — вместо этого поддал газу и укатил в закат. Вскоре выяснилось, что работникам мастерской он соврал: мотоцикл он до того не водил ни разу в жизни.
Через несколько месяцев Слоан гулял с собакой и вдруг начал задыхаться. Когда его доставили в больницу, выяснилось, что у него редкая и неизлечимая форма рака — проще говоря, что Слоан скоро умрет, и сделать с этим ничего нельзя. Дальше описывается и то, как Миллер это объяснял пациенту и его матери, и то, как он пытался вместе с ними выстроить новые жизненные приоритеты, исходя из простого вопроса: «Какую часть себя ты хотел бы сохранить и защитить, когда весь твой мир рушится?». Слоан сказал, что любит всех, с кем был когда-либо знаком, — и провел последние жизни в кругу друзей. Самую последнюю неделю — в хосписе, где волонтеры и его близкие оформили его комнату так, что она превратилась в типичное обиталище 27-летнего байкера, и на несколько дней вообще изменили дух и режим маленького заведения, работники которого привыкли помогать проводить последние дни старикам.
Там еще много всего интересного — и про то, как устроена работа хосписа и какую роль в этом играет буддизм; и про то, как конкретно Слоан строил планы на последние дни (и насколько ему это удалось); и про то, как Миллер в итоге принял стратегическое жизненное решение, исходя из тех же вопросов, на которые он просил ответить Слоана, — и ушел с должности директора хосписа, сосредоточившись не на привлечении финансирования, а на работе с людьми. Ну и так далее.
Первый по-настоящему грандиозный текст 2017 года — и это при том, что такого рода материалы я обычно читаю с осторожностью; тут еще очень круто и то, как это написано, — абсолютно без надрыва и так, что если местами глаза и оказываются на мокром месте, то скорее от того, насколько все происходящее трогательно, чем от того, насколько ужасно.
https://www.nytimes.com/2017/01/03/magazine/one-mans-quest-to-change-the-way-we-die.html?_r=0
Первый по-настоящему грандиозный текст 2017 года — и это при том, что такого рода материалы я обычно читаю с осторожностью; тут еще очень круто и то, как это написано, — абсолютно без надрыва и так, что если местами глаза и оказываются на мокром месте, то скорее от того, насколько все происходящее трогательно, чем от того, насколько ужасно.
https://www.nytimes.com/2017/01/03/magazine/one-mans-quest-to-change-the-way-we-die.html?_r=0
NY Times
One Man’s Quest to Change the Way We Die (Published 2017)
How B.J. Miller, a doctor and triple amputee, used his own experience to pioneer a new model of palliative care at a small, quirky hospice in San Francisco.
Сюда часто пишут с вопросами, как прорекламироваться в этом канале. Ответ — никак; если я тут и пишу каких-то других каналах (или чем угодно), то только по любви, а не за деньги. Однако! Сейчас будет исключение — с той поправкой, что никаких денег я за него не получил, а читатели зато получают неплохой бонус.
В общем, люди с сервиса Bookmate заметили, что на каникулах я читал книжки преимущественно через них, и предложили выдать читателям канала промокод. И я согласился. Промокод такой — thedailyprophet. Инструкция, как пользоваться:
«Чтобы начать читать, введите код на странице http://bookmate.com/code.
По умолчанию открывается доступ ко всем книжкам категории «Стандарт», можно читать и «Премиум», но за это нужно будет оставить данные банковской карты.
Период действия промоподписки — один месяц. Код сработает у всех, кроме читателей с активной текущей подпиской.»
Инджой.
В общем, люди с сервиса Bookmate заметили, что на каникулах я читал книжки преимущественно через них, и предложили выдать читателям канала промокод. И я согласился. Промокод такой — thedailyprophet. Инструкция, как пользоваться:
«Чтобы начать читать, введите код на странице http://bookmate.com/code.
По умолчанию открывается доступ ко всем книжкам категории «Стандарт», можно читать и «Премиум», но за это нужно будет оставить данные банковской карты.
Период действия промоподписки — один месяц. Код сработает у всех, кроме читателей с активной текущей подпиской.»
Инджой.
Bookmate
Get a Bookmate subscription! — Bookmate
Enjoy books, audiobooks, comics, and podcasts on a single app. Read them. Listen to them. Discuss them with friends. Then share quotes and post your impressions
Никто не обидится, надеюсь, но по-настоящему стоящие и умные тексты про музыку на русском языке сейчас появляются довольно редко. Вот один из таких — Лев Ганкин начинает с объяснения того, какие вопросы возникают к тому, как понимает джаз режиссер «Одержимости» и «Ла Ла Лэнда», через это переходит к рассуждениям о том, как джаз становится каноническим искусством, и заканчивает на моей любимой теме про стирание многозначности как своего рода эскапизме от сложности мира. Очень хорошо.
https://meduza.io/feature/2017/01/19/muzyka-v-la-la-lende-i-oderzhimosti-pochemu-k-realnomu-dzhazu-eto-vse-ne-imeet-nikakogo-otnosheniya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
https://meduza.io/feature/2017/01/19/muzyka-v-la-la-lende-i-oderzhimosti-pochemu-k-realnomu-dzhazu-eto-vse-ne-imeet-nikakogo-otnosheniya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Meduza
Музыка в «Ла-Ла Ленде» и «Одержимости»: почему к джазу это все не имеет никакого отношения
В российских кинотеатрах идет мюзикл «Ла-Ла Ленд» Дэмьена Шазелла — один из самых популярных фильмов 2016 года, завоевавший рекордное число «Золотых глобусов». 32-летний Шазелл, учившийся в юности на джазового барабанщика, до этого снял картину «Одержимость»…
Ну и раз сегодня день похвал друзья и единомышленникам, вот еще: Кирилл Сорокин и Алена Бочарова, основатели лучшего в России фестиваля документального кино Beat и вообще одни из лучших людей на свете, наконец-то завели канал про, собственно говоря, это документальное кино. Я тут тоже кое-что иногда про это пишу — так вот, Кирилл и Алена смотрят в сто раз больше, чем я, и в столько же раз лучше понимают, что с документальным кино сейчас происходят (и у нас, и в мире). А происходят с ним очень интересные вещи — на мой вкус, куда более интересные, чем с игровым.
В общем, подписывайтесь немедленно.
https://tttttt.me/feltlikeakiss
В общем, подписывайтесь немедленно.
https://tttttt.me/feltlikeakiss
Посмотрел вчера «One: Life on the Limit» — хороший документальный фильм про «Формулу-1» (был душевный запрос на что-то спортивное). Статусность картины подтверждается хотя бы тем, что закадровым голосом там работает Майкл Фассбендер; ну и говорят тоже все главные люди — от Джеки Стюарта и Жаки Икса до Берни, Макса Мосли и еще здорового Шумахера.
Сюжет четкий, хотя сначала в паре моментов и размывается (ну не удержались авторы от того, чтобы показать полный квалификационный круг Сенны в Монако, бывает), — про «Формулу-1» как спорт, в котором человек тестирует предел своих возможностей; и про то, к чему может приводить нарушение этих пределов. Иными словами — про риски, безопасность и про то, как пилоты и команды в какой-то момент начали бороться за право не умирать на трассе. Соответствуют сюжету и хронологические пропорции — больше всего про конец 60-х — начало 70-х; совсем ничего про последние 20 лет (фильм был выпущен до гибели Жюля Бианки; думаю, будь эта смерть тут учтена, пафос был бы чуть другой). И хотя именно эта эпоха довольно неплохо описана и канонизирована в том числе в художественном кино (см. прекрасный фильм «Rush»), все равно интересно и много всяких занятных подробностей: например, про то, как в 60-х, до того, как в гонки пришел большой бизнес и телевидение, время прохождения круга измеряли женщины гонщиков, то есть буквально сидели с секундомером на финише. Ну и сделано здорово. Это, наверное, немного спойлер, но что-то я сомневаюсь, что среди читателей много интересующихся темой, поэтому расскажу. Там круто обставлено появление Ники Лауды. До какого-то момента говорят все большие гонщики, дожившие до наших дней, кроме него, и даже начинаешь немного недоумевать — и тут его голос появляется ровно в тот момент, когда на экране показывают его страшную аварию, как будто опровергая собственную смерть, которую зритель, не знающий историю спорта, уже наверняка предположил. Очень красиво.
https://www.youtube.com/watch?v=GUR6ZWoVBs0
Сюжет четкий, хотя сначала в паре моментов и размывается (ну не удержались авторы от того, чтобы показать полный квалификационный круг Сенны в Монако, бывает), — про «Формулу-1» как спорт, в котором человек тестирует предел своих возможностей; и про то, к чему может приводить нарушение этих пределов. Иными словами — про риски, безопасность и про то, как пилоты и команды в какой-то момент начали бороться за право не умирать на трассе. Соответствуют сюжету и хронологические пропорции — больше всего про конец 60-х — начало 70-х; совсем ничего про последние 20 лет (фильм был выпущен до гибели Жюля Бианки; думаю, будь эта смерть тут учтена, пафос был бы чуть другой). И хотя именно эта эпоха довольно неплохо описана и канонизирована в том числе в художественном кино (см. прекрасный фильм «Rush»), все равно интересно и много всяких занятных подробностей: например, про то, как в 60-х, до того, как в гонки пришел большой бизнес и телевидение, время прохождения круга измеряли женщины гонщиков, то есть буквально сидели с секундомером на финише. Ну и сделано здорово. Это, наверное, немного спойлер, но что-то я сомневаюсь, что среди читателей много интересующихся темой, поэтому расскажу. Там круто обставлено появление Ники Лауды. До какого-то момента говорят все большие гонщики, дожившие до наших дней, кроме него, и даже начинаешь немного недоумевать — и тут его голос появляется ровно в тот момент, когда на экране показывают его страшную аварию, как будто опровергая собственную смерть, которую зритель, не знающий историю спорта, уже наверняка предположил. Очень красиво.
https://www.youtube.com/watch?v=GUR6ZWoVBs0
Forwarded from Медуза — LIVE
С 1994 года в московском Ясенево работала небольшая школа для одаренных детей «Лига школ». Как рассказывают несколько десятков ее выпускников и бывших сотрудников, в течение более чем 20 лет директор школы и его заместитель сексуально домогались учениц — целовали, раздевали, спали с ними вместе; доходило и до секса. Два года назад выпускники собрали свидетельства жертв, заявивших о сексуальном насилии, и заставили руководство «Лиги» закрыть школу, взяв с директора и его заместителя обещание уйти из образования, — однако оба продолжили работать с детьми.
Над этим материалом спецкор «Медузы» Даниил Туровский работал несколько месяцев. Сегодня мы публикуем его расследование.
https://meduza.io/feature/2017/01/23/25-let-nasiliya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Над этим материалом спецкор «Медузы» Даниил Туровский работал несколько месяцев. Сегодня мы публикуем его расследование.
https://meduza.io/feature/2017/01/23/25-let-nasiliya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Meduza
25 лет насилия
В небольшой московской школе для одаренных детей «Лига школ» директор Сергей Бебчук и его заместитель Николай Изюмов в течение двух десятков лет сексуально домогались учениц — об этом «Медузе» рассказали многочисленные выпускники и бывшие сотрудники школы.…
Грандиозный довольно текст Андрея Шенталя (не знаю, кто это) про русскую поп-музыку 90-х в контексте сексуальной эмансипации в условиях дикого капитализма — а также про то, как и почему призраки и фантомы этой поп-музыки так настойчиво возвращаются в нынешнюю культуру.
Репортажная вводка откровенно неудачная; автор местами злоупотребляет птичьим языком, которое свойственно письму, стремящемуся маркировать свою интеллектуальность (вот узнал новое для себя слово «интерпелляция»), слишком резво проскакивает 2000-е и местами предсказуемо поддается искушению избыточными обобщениями, но это все мелкие придирки — вообще-то давно не помню таких текстов про музыку на русском языке; браво.
http://www.colta.ru/articles/raznoglasiya/13743
Репортажная вводка откровенно неудачная; автор местами злоупотребляет птичьим языком, которое свойственно письму, стремящемуся маркировать свою интеллектуальность (вот узнал новое для себя слово «интерпелляция»), слишком резво проскакивает 2000-е и местами предсказуемо поддается искушению избыточными обобщениями, но это все мелкие придирки — вообще-то давно не помню таких текстов про музыку на русском языке; браво.
http://www.colta.ru/articles/raznoglasiya/13743
www.colta.ru
Преданная революция, или Девяностых не было
Зачем поп-музыке сегодня ностальгия по девяностым? Из-за попранной сексуальной эмансипации, считает Андрей Шенталь
Архивное: замечательный профайл Бена Брэдли, написанный в 1995-м году Дэвидом Ремником (сейчас, если кто не помнит, он главный редактор «Нью-Йоркера»). Вообще тексты журналистов про журналистов, как правило, интересные — как минимум самим журналистам; ну и вот это ровно тот случай. Хотя, если уж совсем буквоедски, то это и не профайл даже, а такая софистицированная рецензия на мемуары героя.
Брэдли — один из самых легендарных американских газетных редакторов за последние полвека; человек, который пришел в средненькую газету The Washington Post и сделал ее реальным конкурентом The New York Times в гонке за главное издание в стране и в мире. Это он перехватил у нью-йоркских коллег инициативу с публикацией The Pentagon Papers про американское поражение в Ираке; это он прикрыл Бернстайна и Вудворда, когда они расследовали историю вокруг «Уотергейта» (про это много есть в фильме «Вся президентская рать»); это он сумел вытащить газету из скандала начала 80-х, когда журналистка WP сначала получила «Пулитцера», а потом признала, что свой материал про несчастного несовершеннолетнего героинового наркомана она попросту выдумала.
С последней истории текст начинается — ровно в тот момент, когда затухали ее последствия, в начале 80-х, Рэмник работал в The WP интерном. Но интересен текст не рассказом о достижениях Брэдли, а скорее рассказом о его прошлом и характере. Брэдли, конечно, — из породы американских журналистов старой школы: выходец из богатой семьи, который никогда ни в чем не нуждался, учился в лучших университетах и сделал карьеру во многом за счет того, что жил по соседству с Джоном Кеннеди еще до того, как тот стал президентом США. Они дружили домами, ходили друг к другу в гости, ну и ДжФК регулярно нашептывал Брэдли разнообразную информацию, которую он хотел сделать публичной, — ситуация, сейчас малопредставимая хотя бы с точки зрения журналистской этики, но в пересказе, конечно, захватывающая.
Рэмник пишет о Брэдли в первую очередь как об аристократичном политике; человеке, который всегда умел наладить идеальные отношения с людьми богаче его и выше его по званию; человеке, который никогда ни в чем особенно не нуждался; человеке, который сидел за своими рабочим столом в редакции, исключительно положив на него ноги. Брэдли умер в октябре 2014-го; когда один из наших преподавателей в университете Миссури спросил, кто это такой, на этот вопрос не смог ответить никто, включая американцев.
http://www.newyorker.com/magazine/1995/09/18/last-of-the-red-hots
Брэдли — один из самых легендарных американских газетных редакторов за последние полвека; человек, который пришел в средненькую газету The Washington Post и сделал ее реальным конкурентом The New York Times в гонке за главное издание в стране и в мире. Это он перехватил у нью-йоркских коллег инициативу с публикацией The Pentagon Papers про американское поражение в Ираке; это он прикрыл Бернстайна и Вудворда, когда они расследовали историю вокруг «Уотергейта» (про это много есть в фильме «Вся президентская рать»); это он сумел вытащить газету из скандала начала 80-х, когда журналистка WP сначала получила «Пулитцера», а потом признала, что свой материал про несчастного несовершеннолетнего героинового наркомана она попросту выдумала.
С последней истории текст начинается — ровно в тот момент, когда затухали ее последствия, в начале 80-х, Рэмник работал в The WP интерном. Но интересен текст не рассказом о достижениях Брэдли, а скорее рассказом о его прошлом и характере. Брэдли, конечно, — из породы американских журналистов старой школы: выходец из богатой семьи, который никогда ни в чем не нуждался, учился в лучших университетах и сделал карьеру во многом за счет того, что жил по соседству с Джоном Кеннеди еще до того, как тот стал президентом США. Они дружили домами, ходили друг к другу в гости, ну и ДжФК регулярно нашептывал Брэдли разнообразную информацию, которую он хотел сделать публичной, — ситуация, сейчас малопредставимая хотя бы с точки зрения журналистской этики, но в пересказе, конечно, захватывающая.
Рэмник пишет о Брэдли в первую очередь как об аристократичном политике; человеке, который всегда умел наладить идеальные отношения с людьми богаче его и выше его по званию; человеке, который никогда ни в чем особенно не нуждался; человеке, который сидел за своими рабочим столом в редакции, исключительно положив на него ноги. Брэдли умер в октябре 2014-го; когда один из наших преподавателей в университете Миссури спросил, кто это такой, на этот вопрос не смог ответить никто, включая американцев.
http://www.newyorker.com/magazine/1995/09/18/last-of-the-red-hots
The New Yorker
Last of the Red Hots
How did Ben Bradlee, of the Washington Post, make a bad newspaper great?
Два текста про людей странных профессий, связанных с животными, которые (тексты) объединяет также то, что журналистам очень хочется связать динамику работы героев с глобальным изменением климата. Вполне возможно, небезосновательно — но нарочитость связки все же бросается в глаза.
Первая история — для любителей бердвотчинга: про единственного в Америке эксперта по криминальной орнитологической экспертизе. Иными словами — про человека, к которому обращаются правоохранительные органы, если их расследования каким-то образом связаны с птицами: например, с контрабандой запрещенных перьев. Зовут героя довольно уморительным именем Пеппер Трэйл (Перечный Путь; при этом имя настоящее), и за несколько десятилетий, проведенных на своем посту в городе Эшленд, штат Орегон, он повидал всякого и теперь умеет максимально точно определять виды птиц по малейшим деталям — ну по перьям, например.
Трэйл принимает участие в разных расследованиях: пытается установить, как повлиял разлив нефти на ту или иную популяцию (очень негативно; вот тебе и про изменение климата); устанавливает точную причину проблем с самолетом, анализируя то, что осталось от попавшей в турбину птицы; разбирается с артифактами, сделанные из перьев редких гокко и так далее. Подробнее всего в материале разбирается один кейс — соответствующие службы стали все чаще изымать в Америке талисманы с обмотанными нитками трупиками колибри: в Мексике есть поверье, что такие могут помочь одинокому человеку найти любовь. Кейс сначала кажется страшно любопытным (до тех пор, пока не выясняется, что это талисманы), потом — довольно безысходным: судя по всему, производство подобных амулетов в Мексике — целая индустрия; сделать с этим Трэйл явно ничего не может; колибри жалко.
То есть уникальная, конечно, профессия, но не самая веселая.
http://www.audubon.org/magazine/winter-2016/behind-scenes-worlds-top-feather-detective
Первая история — для любителей бердвотчинга: про единственного в Америке эксперта по криминальной орнитологической экспертизе. Иными словами — про человека, к которому обращаются правоохранительные органы, если их расследования каким-то образом связаны с птицами: например, с контрабандой запрещенных перьев. Зовут героя довольно уморительным именем Пеппер Трэйл (Перечный Путь; при этом имя настоящее), и за несколько десятилетий, проведенных на своем посту в городе Эшленд, штат Орегон, он повидал всякого и теперь умеет максимально точно определять виды птиц по малейшим деталям — ну по перьям, например.
Трэйл принимает участие в разных расследованиях: пытается установить, как повлиял разлив нефти на ту или иную популяцию (очень негативно; вот тебе и про изменение климата); устанавливает точную причину проблем с самолетом, анализируя то, что осталось от попавшей в турбину птицы; разбирается с артифактами, сделанные из перьев редких гокко и так далее. Подробнее всего в материале разбирается один кейс — соответствующие службы стали все чаще изымать в Америке талисманы с обмотанными нитками трупиками колибри: в Мексике есть поверье, что такие могут помочь одинокому человеку найти любовь. Кейс сначала кажется страшно любопытным (до тех пор, пока не выясняется, что это талисманы), потом — довольно безысходным: судя по всему, производство подобных амулетов в Мексике — целая индустрия; сделать с этим Трэйл явно ничего не может; колибри жалко.
То есть уникальная, конечно, профессия, но не самая веселая.
http://www.audubon.org/magazine/winter-2016/behind-scenes-worlds-top-feather-detective
Audubon
Behind the Scenes With the World’s Top Feather Detective
As the country’s only criminal forensic ornithologist, Pepper Trail has pieced together the demise of countless birds—and saved many others.
И второй текст на близкую тему — про женщину, которая живет в Аляске и служит ветеринаром-патологоанатомом; ее работа — определить, от чего умерло то или иное животное. Поскольку Аляска — регион специфический (то есть там много больших диких зверей и большие расстояния), Кэти Бурек регулярно возит в багажнике своего внедорожника мертвых медведей, а также разделывает мертвых китов, стоя по щиколотку в зыбучих песках.
Эта история в куда большей степени про глобальное изменение климата, хоть и мало о каких фактах Бурек может говорить наверняка: все-таки здоровье животных изучено куда хуже, чем людей, и очень часто вскрытие может лишь с известной степенью достоверности ответить на вопрос о причине смерти. И тем не менее: это самое глобальное изменение, помимо прочего, приводит к тому, что те или иные животные меняют свои места обитания, а значит — попадают в новую среду и приносят туда с собой новые бактерии и заболевания. Которые в свою очередь могут серьезно угрожать традиционным обитаниям этих земель. Как это и происходит на Аляске. Ярче всего это в тексте показано на примере падежа морских выдр в 2015-м году, который произошел из-за того, что на север приплыли с массивом теплой воды токсичные водоросли. Много и других, чуть менее очевидных примеров, которые в целом собираются в пугающую, как обычно, картину.
Хотя про вскрытие медведя в гараже и труп оленя в багажнике интереснее, если честно.
https://www.outsideonline.com/2143191/detective-northern-oddities
Эта история в куда большей степени про глобальное изменение климата, хоть и мало о каких фактах Бурек может говорить наверняка: все-таки здоровье животных изучено куда хуже, чем людей, и очень часто вскрытие может лишь с известной степенью достоверности ответить на вопрос о причине смерти. И тем не менее: это самое глобальное изменение, помимо прочего, приводит к тому, что те или иные животные меняют свои места обитания, а значит — попадают в новую среду и приносят туда с собой новые бактерии и заболевания. Которые в свою очередь могут серьезно угрожать традиционным обитаниям этих земель. Как это и происходит на Аляске. Ярче всего это в тексте показано на примере падежа морских выдр в 2015-м году, который произошел из-за того, что на север приплыли с массивом теплой воды токсичные водоросли. Много и других, чуть менее очевидных примеров, которые в целом собираются в пугающую, как обычно, картину.
Хотя про вскрытие медведя в гараже и труп оленя в багажнике интереснее, если честно.
https://www.outsideonline.com/2143191/detective-northern-oddities
Outside Online
Solving Wildlife's Strangest Mysteries
When a creature mysteriously turns up dead in Alaska—be it a sea otter, polar bear, or humpback whale—veterinary pathologist Kathy Burek gets the call. Her necropsies reveal cause of death and causes for concern as climate change frees up new pathogens and…
Очень длинный прогон лингвиста Дэниэла Эверетта, который, оказывается, считает, что десять лет назад опроверг своим полевым исследованием ключевую лингвистическую идею Ноама Хомского — за что его теперь значительная часть лингвистического сообщества травит и объявляет «нерелевантным». Про этот конфликт написал в прошлом году книгу «The Kingdom of Speech» Том наш Вулф.
Это, конечно, во многом про внутрилингвистические разборки, но много и ценного — просто потому что полемика идет вокруг базовых представлений о языке и о том, чем человек отличается от животного (грубо говоря). Не буду притворяться специалистом, хоть и дипломированный филолог; перескажу то, что прочитал. Это можно сделать очень кратко:
1) Хомский считает, что базовым свойством языка является рекурсия, то есть способность одних языковых единиц включать в себя другие и реферировать к ним.
2) Эверетт 20 лет исследовал язык амазонского племени пирахан и пришел к выводу, что в нем рекурсии нет. Вообще. А если ее нет, то и исходная гипотеза Хомского, на которой построено множество современных лингвистических работ, неверна. Отсюда и конфликт со взаимными оскорблениями и прочими неприятностями.
В тексте довольно подробно обсуждается то, как именно Хомский определяет язык через рекурсивность и почему он может быть неправ, но меня, если честно, больше всего заинтересовало племя пирахан. То есть где-то в джунглях Амазонки живут люди, говорящие на таком удивительном языке без рекурсии — ну надо же. И поскольку аргумент Эверетта сводится к тому, что человеческий язык определяется культурой, а не строением мозга (опять же, очень грубо говоря), становится страшно интересно, что уже у пирахан за культура. Увы, про это Эверетт ничего почти не пишет — но наверняка пишет кто-нибудь другой (буду благодарен за подсказки).
https://aeon.co/essays/why-language-is-not-everything-that-noam-chomsky-said-it-is
Это, конечно, во многом про внутрилингвистические разборки, но много и ценного — просто потому что полемика идет вокруг базовых представлений о языке и о том, чем человек отличается от животного (грубо говоря). Не буду притворяться специалистом, хоть и дипломированный филолог; перескажу то, что прочитал. Это можно сделать очень кратко:
1) Хомский считает, что базовым свойством языка является рекурсия, то есть способность одних языковых единиц включать в себя другие и реферировать к ним.
2) Эверетт 20 лет исследовал язык амазонского племени пирахан и пришел к выводу, что в нем рекурсии нет. Вообще. А если ее нет, то и исходная гипотеза Хомского, на которой построено множество современных лингвистических работ, неверна. Отсюда и конфликт со взаимными оскорблениями и прочими неприятностями.
В тексте довольно подробно обсуждается то, как именно Хомский определяет язык через рекурсивность и почему он может быть неправ, но меня, если честно, больше всего заинтересовало племя пирахан. То есть где-то в джунглях Амазонки живут люди, говорящие на таком удивительном языке без рекурсии — ну надо же. И поскольку аргумент Эверетта сводится к тому, что человеческий язык определяется культурой, а не строением мозга (опять же, очень грубо говоря), становится страшно интересно, что уже у пирахан за культура. Увы, про это Эверетт ничего почти не пишет — но наверняка пишет кто-нибудь другой (буду благодарен за подсказки).
https://aeon.co/essays/why-language-is-not-everything-that-noam-chomsky-said-it-is
Aeon
Chomsky, Wolfe and me
I took on Noam Chomsky’s ideas about language and unleashed a decade of debate and ridicule. But is my argument wrong?
Еще один интересный текст, суть которого можно пересказать буквально в двух словах. Тоже про фундаментальные вещи — только на сей раз про историю.
В общем, как известно, современная западная цивилизация вышла из древней Греции. На ее полноценных праотцов претендуют две культуры: крито-микенская и минойская. На протяжении 20 века археологи спорили, какая из них первична, а другая вторична — пребывая в уверенности, что две культуры имели отчетливо разные идентичности, и одна тем или иным образом способствовала падению другой. Так вот, теперь на холме неподалеку от Пилоса нашли невероятно хорошо сохранившуюся могилу некоего воина, которая устроена так, что наводит ученых на мысль, что две культуры не столько конкурировали и боролись, сколько сотрудничали и сожительствовали; что это был такой мини-Евросоюз (прямая цитата из текста); что, в конце концов, современная западная цивилизация есть, в конечном счете, результат культурного обмена и кооперации.
Ну такое — понятно, что археологи тоже как-то реагируют на Трампа и Брекзит (точнее, журналист умеет оформить археологические находки так, что они начинают казаться реакцией). Но даже вне идеологии — хорошая история про то, как откапывают и пытаются понять нечто очень древнее и интересное.
http://www.smithsonianmag.com/history/golden-warrior-greek-tomb-exposes-roots-western-civilization-180961441/
В общем, как известно, современная западная цивилизация вышла из древней Греции. На ее полноценных праотцов претендуют две культуры: крито-микенская и минойская. На протяжении 20 века археологи спорили, какая из них первична, а другая вторична — пребывая в уверенности, что две культуры имели отчетливо разные идентичности, и одна тем или иным образом способствовала падению другой. Так вот, теперь на холме неподалеку от Пилоса нашли невероятно хорошо сохранившуюся могилу некоего воина, которая устроена так, что наводит ученых на мысль, что две культуры не столько конкурировали и боролись, сколько сотрудничали и сожительствовали; что это был такой мини-Евросоюз (прямая цитата из текста); что, в конце концов, современная западная цивилизация есть, в конечном счете, результат культурного обмена и кооперации.
Ну такое — понятно, что археологи тоже как-то реагируют на Трампа и Брекзит (точнее, журналист умеет оформить археологические находки так, что они начинают казаться реакцией). Но даже вне идеологии — хорошая история про то, как откапывают и пытаются понять нечто очень древнее и интересное.
http://www.smithsonianmag.com/history/golden-warrior-greek-tomb-exposes-roots-western-civilization-180961441/
Smithsonian Magazine
This 3,500-Year-Old Greek Tomb Upended What We Thought We Knew About the Roots of Western Civilization
The recent discovery of the grave of an ancient soldier is challenging accepted wisdom among archaeologists
Довольно много откликов на текст про пираха, так что вот вам еще: неведомый мне канал с незаслуженно малым количеством подписчиков красочно рассказывает подробности и про Эверетта, и про лингвистические баталии. Не помешает и подписаться!
(А «пирахан» — это так в русской википедии написано, но автору верю больше, чем ей, так что отсюда и далее будем говорить «пираха».)
(А «пирахан» — это так в русской википедии написано, но автору верю больше, чем ей, так что отсюда и далее будем говорить «пираха».)
Forwarded from Бездуховная брань
Горбачёв в "я просто текст" @thedailyprophet пересказал тут недавно выступление Эверетта, который уже много лет единолично хуесосит Хомского вместе с его обязательной рекурсией, и у меня тут есть пять копеек по теме.
Если коротко и очень грубо, великий лингвист Наум Хомский считает, что неотъемлемым свойством любого человеческого языка является способность порождать предложения-матрёшки типа "Хасан написал, что по телевизору сказали, что Борис устал и уходит". Эверетт же утверждает, что в языке пираха (а не "пирахан", как почему-то пишет Шурик) рекурсии нет вовсе, и говорят эти ребята исключительно отдельными простыми предложениями. И потому иди-ка ты, Наум, со своей дегенеративной грамматикой. Вообще для лингвиста язык без рекурсии - это действительно как учебник по математике без главы про умножение, но об этом потом. А сейчас будут очень длинные пять копеек.
Эверетт написал про южноамериканских пираха целую книгу, в которой много чего поинтереснее матрёшечных конструкций. Во-первых, у пираха помимо рекурсии нет ещё и числительных после трёх. Всё, что больше, называется "много", и вроде как пираханец действительно не в состоянии посчитать пальцы у себя на руке. И научить их счёту у Эверетта не получилось за все 20 лет жизни с племенем.
Во-вторых, у них рекордно маленький запас фонем - значащих звуков, грубо говоря. Типа 11-13, и меньше нет ни у кого, только где-то в Полинезии есть какие-то неподтверждённые данные по языку с 15 фонемами.
В-третьих, пираха принципиально отказываются учить другие языки, крайне враждебны культурным заимствованиям, с чужаками общаются жестами и стрелами, считают родной язык самым лучшим и никакого многоязычия у них нет, что для кочевого племени в несколько сотен человек в бассейне Амазонки в высшей степени нехарактерно (хотя и неуникально, кажется, у африканских догонов в XIX веке описывали что-то подобное).
И в конце коноцов, у них нет никакого пантеона божеств и космогонического мифа, а есть только какие-то невнятные духи без какой-либо этиологии. И вот это на самом деле поразило Эверетта больше всего и является причиной всей бучи, включая дебаты вокруг рекурсии.
Он вообще-то приехал в эти амазонские ебеня как миссионер и притащил с собой всю семью, чтобы обратить несчастных язычников в веру христову. У него в книге очень здорово рассказано, как вообще миссионеры добиваются своего, как они систематически разрушают локальные культуры и замещают христианским мифом национальный. Всё это у них наывается "You have to get them lost, before you get them found", и Эверетт из 20 лет своей жизни c пираха, кажется, восемь потратил на приведение этого посыла в жизнь.
У него ничего не получилось, потому что пираха оказалась непонятной идея не просто Христа, который зачем-то без спроса за них помер, но и вообще бога как такового. Эверетт не первый обломался в этом смысле с пираха, у него было несколько миссионеров-предшественников, но он единсвтенный на почве своей неудачи стал атеистом. Семья это решение не поняла, жена подала на развод, дети перестали с ним разговаривать, и Эвретт продолжил изучать пираха в одиночестве.
Он очень увлекательно рассказывает об этом своём духовном опыте вот здесь: https://www.youtube.com/watch?v=ad6V9AKt24U
В какой-то момент Эверетт решил рассказать про пираха научному сообществу, которое моментально обложило его хуями (и продолжает по сей день), стало обзывать его расистом, потому что по Хомскому только обезьяны не могут в рекурсию, а тут ещё и фонем мало и считать не умеют и не учатся и вообще ПГМ у этого Эверетта, что он нам тут втирает про каких-то дикарей, фашист хуев, алерта-алерта. Вообще расистофобия в антропологии и лингвистике бывает проблемой, об этом лучше расскажет Дробышевский, которому чуть ли не в одиночку приходится заниматься расоведением.
Если коротко и очень грубо, великий лингвист Наум Хомский считает, что неотъемлемым свойством любого человеческого языка является способность порождать предложения-матрёшки типа "Хасан написал, что по телевизору сказали, что Борис устал и уходит". Эверетт же утверждает, что в языке пираха (а не "пирахан", как почему-то пишет Шурик) рекурсии нет вовсе, и говорят эти ребята исключительно отдельными простыми предложениями. И потому иди-ка ты, Наум, со своей дегенеративной грамматикой. Вообще для лингвиста язык без рекурсии - это действительно как учебник по математике без главы про умножение, но об этом потом. А сейчас будут очень длинные пять копеек.
Эверетт написал про южноамериканских пираха целую книгу, в которой много чего поинтереснее матрёшечных конструкций. Во-первых, у пираха помимо рекурсии нет ещё и числительных после трёх. Всё, что больше, называется "много", и вроде как пираханец действительно не в состоянии посчитать пальцы у себя на руке. И научить их счёту у Эверетта не получилось за все 20 лет жизни с племенем.
Во-вторых, у них рекордно маленький запас фонем - значащих звуков, грубо говоря. Типа 11-13, и меньше нет ни у кого, только где-то в Полинезии есть какие-то неподтверждённые данные по языку с 15 фонемами.
В-третьих, пираха принципиально отказываются учить другие языки, крайне враждебны культурным заимствованиям, с чужаками общаются жестами и стрелами, считают родной язык самым лучшим и никакого многоязычия у них нет, что для кочевого племени в несколько сотен человек в бассейне Амазонки в высшей степени нехарактерно (хотя и неуникально, кажется, у африканских догонов в XIX веке описывали что-то подобное).
И в конце коноцов, у них нет никакого пантеона божеств и космогонического мифа, а есть только какие-то невнятные духи без какой-либо этиологии. И вот это на самом деле поразило Эверетта больше всего и является причиной всей бучи, включая дебаты вокруг рекурсии.
Он вообще-то приехал в эти амазонские ебеня как миссионер и притащил с собой всю семью, чтобы обратить несчастных язычников в веру христову. У него в книге очень здорово рассказано, как вообще миссионеры добиваются своего, как они систематически разрушают локальные культуры и замещают христианским мифом национальный. Всё это у них наывается "You have to get them lost, before you get them found", и Эверетт из 20 лет своей жизни c пираха, кажется, восемь потратил на приведение этого посыла в жизнь.
У него ничего не получилось, потому что пираха оказалась непонятной идея не просто Христа, который зачем-то без спроса за них помер, но и вообще бога как такового. Эверетт не первый обломался в этом смысле с пираха, у него было несколько миссионеров-предшественников, но он единсвтенный на почве своей неудачи стал атеистом. Семья это решение не поняла, жена подала на развод, дети перестали с ним разговаривать, и Эвретт продолжил изучать пираха в одиночестве.
Он очень увлекательно рассказывает об этом своём духовном опыте вот здесь: https://www.youtube.com/watch?v=ad6V9AKt24U
В какой-то момент Эверетт решил рассказать про пираха научному сообществу, которое моментально обложило его хуями (и продолжает по сей день), стало обзывать его расистом, потому что по Хомскому только обезьяны не могут в рекурсию, а тут ещё и фонем мало и считать не умеют и не учатся и вообще ПГМ у этого Эверетта, что он нам тут втирает про каких-то дикарей, фашист хуев, алерта-алерта. Вообще расистофобия в антропологии и лингвистике бывает проблемой, об этом лучше расскажет Дробышевский, которому чуть ли не в одиночку приходится заниматься расоведением.
YouTube
Daniel Everett
A linguist and former missionary Daniel Everett on the Piraha people, their beliefs, way of life and how they have turned him atheist.
Наверное, самый популярный лонгрид прошлой недели на английском — очень (местами неоправданно) длинный текст «Нью-Йоркера» про то, как новое поколение американских богачей из Кремниевой долины и с Уолл-стрит готовится встретить апокалипсис, который, как многим из них кажется, в нынешних обстоятельствах политически разделенной нации и неизбежной климатической катастрофы, неминуем. Сограждан они спасать совершенно не собираются — наоборот, собираются спасаться от них.
Делают они это по-разному. Одни просто бессистемно начинают собирать некие запасы на черный день. Другие придумывают общий план: нужен самолет; нужно позаботиться о семье пилота; нужно, чтобы было куда лететь (люди покупают себе маленькие острова); нужно просчитывать условия (люди делают себе операции на глазах, потому что близоруким после разрушения цивилизации придется худо).
Третьи покупают готовые варианты — большая часть текста посвящена Survival Condo Project, бывшей шахте для хранения ядерных ракет в Канзасе, которую смекнувший тренд предприниматель превратил в люксовую долговременную гостиницу для желающих пережить конец света. В ней 15 апартаментов; все уже якобы распроданы; у администрации есть запасы еды на пять лет и технологии, позволяющие ее выращивать в течение неограниченного периода времени, а также протокол действий в случае, когда «начнется».
Четвертые просто покупают землю в Новой Зеландии, будучи уверенными, что уж до тех бесконечно спокойных и красивых мест условный Трамп или кризис энергоносителей не доберутся. Разумеется, среди новозеландцев уже существует движение против этой люксовой иммиграции, но пока участки земли (прицельно выбранные так, чтобы им не угрожало затопление после поднятия уровня мирового океана) разбираются, как горячие пирожки.
Плюс к тому в материале куча идеологического контекста (как увеличение разрыва между доходами разных групп населения способно привести к социальной катастрофе), психологического (технологической элите свойственно просчитывать даже маловероятные риски и вкладываться в страховку от них, если она потенциально выгодна) и исторического (как богатеи готовились к неминуемому апокалипсису в начале 20-го века и во время ядерной гонки 60-х). И могу признаться честно: помимо общей увлекательности темы, основная моя эмоция по отношению к этому тексту — зависть. Разумеется, не ко всем этим антрпренерам-футуристам, а к автору — которому издание выделило бюджет на то, чтобы тот съездил в Новую Зеландию, повстречался с местным элитным риэлтором, поездил с ним по местному побережью и удостоверился: да, там действительно рай, очутившись в котором, забываешь о Трампе и прочих погибелях.
http://www.newyorker.com/magazine/2017/01/30/doomsday-prep-for-the-super-rich
Делают они это по-разному. Одни просто бессистемно начинают собирать некие запасы на черный день. Другие придумывают общий план: нужен самолет; нужно позаботиться о семье пилота; нужно, чтобы было куда лететь (люди покупают себе маленькие острова); нужно просчитывать условия (люди делают себе операции на глазах, потому что близоруким после разрушения цивилизации придется худо).
Третьи покупают готовые варианты — большая часть текста посвящена Survival Condo Project, бывшей шахте для хранения ядерных ракет в Канзасе, которую смекнувший тренд предприниматель превратил в люксовую долговременную гостиницу для желающих пережить конец света. В ней 15 апартаментов; все уже якобы распроданы; у администрации есть запасы еды на пять лет и технологии, позволяющие ее выращивать в течение неограниченного периода времени, а также протокол действий в случае, когда «начнется».
Четвертые просто покупают землю в Новой Зеландии, будучи уверенными, что уж до тех бесконечно спокойных и красивых мест условный Трамп или кризис энергоносителей не доберутся. Разумеется, среди новозеландцев уже существует движение против этой люксовой иммиграции, но пока участки земли (прицельно выбранные так, чтобы им не угрожало затопление после поднятия уровня мирового океана) разбираются, как горячие пирожки.
Плюс к тому в материале куча идеологического контекста (как увеличение разрыва между доходами разных групп населения способно привести к социальной катастрофе), психологического (технологической элите свойственно просчитывать даже маловероятные риски и вкладываться в страховку от них, если она потенциально выгодна) и исторического (как богатеи готовились к неминуемому апокалипсису в начале 20-го века и во время ядерной гонки 60-х). И могу признаться честно: помимо общей увлекательности темы, основная моя эмоция по отношению к этому тексту — зависть. Разумеется, не ко всем этим антрпренерам-футуристам, а к автору — которому издание выделило бюджет на то, чтобы тот съездил в Новую Зеландию, повстречался с местным элитным риэлтором, поездил с ним по местному побережью и удостоверился: да, там действительно рай, очутившись в котором, забываешь о Трампе и прочих погибелях.
http://www.newyorker.com/magazine/2017/01/30/doomsday-prep-for-the-super-rich
The New Yorker
Survival of the Richest
Some of the wealthiest people in America—in Silicon Valley, New York, and beyond—are getting ready for the crackup of civilization.
К вопросу о минойской и микенской цивилизациях и сотрудничеству между ними: оказывается, одна из новейших палеоантропологических теорий гласит примерно то же самое про ранних homo sapiens и неандертальцев. Ну то есть не то же самое, конечно, — поскольку культура там была в совсем зачаточном состоянии; но речь о том, что представители двух видов произвольно встречались друг с другом на территориях, которых обживали, и эти встречи могли происходить по-разному — от конфликтов до сексуальных контактов.
Главный пафос большого репортажа The New York Times Magazine с раскопок неандертальских пещер на Гибралтаре, впрочем, в другом: это попытка идеологической реабилитации неандертальцев, аргументированный призыв перестать употреблять это слово в качестве оскорбления. Учитывая, с каким мизерным количеством данных зачастую приходится работать палеоантропологам, оценки и акценты здесь имеют значение — и эти оценки и акценты десятилетиями расставлялись так, будто неандертальцы были недоразвитыми по сравнению с представителями нашего вида; будто они были неполноценными. Между тем, как показывают исследования и раскопки, ничего подобного: неандертальцы хоронили своих мертвых и даже имели некое подобие культуры (пусть и в виде простейшего узора на камне); они умели обрабатывать пищу. В общем, не сильно отличались от homo sapiens и, возможно, вымерли по причинам сугубо климатического характера — из-за того, что климат в Европе, где они в основном обитали, был куда суровее, чем в Африке, откуда пошел наш вид.
Интересный по фактуре текст, вызывающий, впрочем, много вопросов. Некоторые из них чисто профессиональные — огромный блок в середине про голландских братьев-близнецов, которые делают восковые скульптуры неандертальцев, — зачем это, для оправдания командировки? Абзац, в котором автор с гордым самоуничижение признается в том, что раньше думал, что Гибралтар, — это просто скала, — серьезно? А главное — при всей симпатии к прогрессивной повестке и пропаганде эмпатии, ну ей-богу, аргумент, что нам нужно как-то уважительнее относиться к представителям вида, который вымер несколько десятков тысяч лет назад, звучит немного как самопародия. Вы, ребята, сначала к избирателям Трампа научитесь уважительнее относиться. Неандертальцы — вряд ли в этом смысле самый срочный вопрос.
https://www.nytimes.com/2017/01/11/magazine/neanderthals-were-people-too.html?_r=0
Главный пафос большого репортажа The New York Times Magazine с раскопок неандертальских пещер на Гибралтаре, впрочем, в другом: это попытка идеологической реабилитации неандертальцев, аргументированный призыв перестать употреблять это слово в качестве оскорбления. Учитывая, с каким мизерным количеством данных зачастую приходится работать палеоантропологам, оценки и акценты здесь имеют значение — и эти оценки и акценты десятилетиями расставлялись так, будто неандертальцы были недоразвитыми по сравнению с представителями нашего вида; будто они были неполноценными. Между тем, как показывают исследования и раскопки, ничего подобного: неандертальцы хоронили своих мертвых и даже имели некое подобие культуры (пусть и в виде простейшего узора на камне); они умели обрабатывать пищу. В общем, не сильно отличались от homo sapiens и, возможно, вымерли по причинам сугубо климатического характера — из-за того, что климат в Европе, где они в основном обитали, был куда суровее, чем в Африке, откуда пошел наш вид.
Интересный по фактуре текст, вызывающий, впрочем, много вопросов. Некоторые из них чисто профессиональные — огромный блок в середине про голландских братьев-близнецов, которые делают восковые скульптуры неандертальцев, — зачем это, для оправдания командировки? Абзац, в котором автор с гордым самоуничижение признается в том, что раньше думал, что Гибралтар, — это просто скала, — серьезно? А главное — при всей симпатии к прогрессивной повестке и пропаганде эмпатии, ну ей-богу, аргумент, что нам нужно как-то уважительнее относиться к представителям вида, который вымер несколько десятков тысяч лет назад, звучит немного как самопародия. Вы, ребята, сначала к избирателям Трампа научитесь уважительнее относиться. Неандертальцы — вряд ли в этом смысле самый срочный вопрос.
https://www.nytimes.com/2017/01/11/magazine/neanderthals-were-people-too.html?_r=0
NY Times
Neanderthals Were People, Too (Published 2017)
New research shows they shared many behaviors that we long believed to be uniquely human. Why did science get them so wrong?
👍1
Вся Россия почему-то отмечает юбилей Филипа Гласса. Поискал текстов про то, почему Филип Гласс — плохой композитор, нашел вот такое; если кому попадалось что-то более основательное — сообщайте.
(Ну то есть на третьем курсе мне тоже нравилось, и «Einstein on the Beach» — хорошее произведение, но как-то э.)
http://nymag.com/arts/classicaldance/classical/reviews/philip-glass-2012-2/
(Ну то есть на третьем курсе мне тоже нравилось, и «Einstein on the Beach» — хорошее произведение, но как-то э.)
http://nymag.com/arts/classicaldance/classical/reviews/philip-glass-2012-2/
New York Magazine
Justin Davidson on Philip Glass -- New York Magazine Classical Music Review - Nymag
Philip Glass turns 75 on January 31, and on that night the former cabbie, plumber, iconoclast, avant-gardist, and loft pioneer will get a resounding confirmation of his elder statesmanship: the U.S. premiere of his Ninth Symphony at Carnegie Ha [...]