Кэрри Голдберг — бруклинская юрист с интересной специализацией: ее основная специализация — дела о так называемом revenge porn, порно в отместку; случаях, когда бывшие партнеры клиентов, чтобы им насолить, отомстить или разрушить их репутацию, выкладывают в публичный доступ их голые фотографии или видео, где они занимаются сексом. The New Yorker сделал любопытной профайл этой женщины-адвоката (это цитата из «Футурамы», никакого сексизма), которая при этом и сама выглядит — ну ладно, не как порнозвезда, но ее облегающие кожаные костюмы уж точно ярко выделяются на фоне седых мужчин в пиджаках и галстуках.

С порно в отместку много проблем. Допустим, сейчас уже во многих штатах США появились законы, которые люди, занимающимися этими подлыми делами, нарушают. Но все равно до суда дела доходят редко — просто потому что для обвинителей они довольно неприятные и постыдные. Кроме того, одна из основных задач Голдберг в том, чтобы найти в интернете все копии злосчастных фотографий или видео — а бороться с интернетом, как известно, сложно; ее фирме приходится делать очень много бумажной работы. К тому же порно в отместку сейчас становится все более широким термином: Голдберг защищает и девушек, у которых хакеры взламывают веб-камеры — и потом заставляют их платить деньги или чего похоже под угрозой публикации голых снимков; и школьниц, сексуальные издевательства над которыми распространяются в классах и параллелях (какое-то время назад я вешал тут материал про случай, разрушивший жизнь американской семиклассницы).

Все это, разумеется, упирается в разговоры о том, что такое приватность и как ее понимать во все более прозрачном мире. Пока что Голдберг скорее удается продвинуть собственное понимание термина — скажем, не в последнюю очередь благодаря ее усилиям PornHub заявил, что будет убирать с сайта порно в отместку по запросу жертв. Однако, разумеется, у нее есть и оппоненты — и это вовсе необязательно женоненавистники: напротив, либералы небезосновательно указывают на то, что в случае, если публикация порочащих репутацию видео будет объявлена уголовным преступлением, это может привести к расширительному толкованию закона и сокрытию от публики каких-то важных документов (например, фотографий и видео пыток; да хотя бы и фотографий конгрессмена Энтони Винера с эрекцией, которые он посылал незнакомым женщинам в твиттере); да и вообще — странно в Америке с ее пенитенциарной системой создавать еще больше поводов для того, чтобы людей можно было посадить в кутузку. Так или иначе, пока что дела, которые ведет Голдберг, и похожие на них приводят к штрафам и распоряжениям удалить что-нибудь из интернета — но не к тюремным срокам. В общем, традиционная борьба между разными трактовками Первой поправки и градациями свободы слова. Довольно далекая от нас, но все равно ужасно любопытная.

http://www.newyorker.com/magazine/2016/12/05/the-attorney-fighting-revenge-porn

И если уж зашла речь о приватности в интернете и свободе слова — две похожие, но с немного разными истории про то, как был убит (неприятный, но важный) сайт Gawker. Напомню, там история такая: на Gawker опубликовали фрагмент из видеозаписи, на которой рестлер Халк Хоган занимается сексом с женой лучшего друга (по согласию друга, впрочем, — у пары были открытые отношения); Хоган подал в суд; дело дошло до суда присяжных, который присудил рестлеру компенсацию в 140 миллионов долларов; компания Gawker обанкротилась и была продана; через некоторое время выяснилось, что юристов Хогану оплачивал неоднозначный технологический магнат Питер Тиль, которому Gawker почти десять лет назад организовал незапланированный каминг-аут.

Сюжет и правда жутко интересный и поднимающий сразу много вопросов — от границ свободы слова и существуют ли они до той же самой приватности: как известно, стратегия обвинения в деле Хогана, который много раз бахвалился своей потенцией и размером члена (что в свою очередь могло вызвать легитимный аргумент о том, что его сексуальные похождения являются предметом публичного интереса), заключалась в том, что на пленке — не знаменитый рестлер, а Терри Боллеа (так Хогана зовут по паспорту), который на публике просто играет роль Халка Хогана. Vanity Fair рассматривает эту историю через фигуру основателя Gawker Media Ника Дентона и вообще типологию гей-селебрити в Америке — текст показывает, как по разному публично ведут себя в отношении своей сексуальности Дентон и Тиль, которые вообще-то многим похожи.

У The New Yorker, где текст писал главный правовой эксперт журнала Джеффри Тубин, другой сюжет — про то, как меняется трактовка законов о приватности и границах журналистской работы в 21-м веке в интернете. В их тексте есть полезный экскурс в истории отношений американской журналистики с законом вообще (знаменитое дело New York Times против Салливана, дошедшее в 1964 году до Верхновного суда, который постановил, что публикация нарушает закон, только если доказана не только ее ложность, но и злой умысел) — и, разумеется, неизбежные в наши дни рассуждения про то, что сейчас придет Трамп и начнет вслед своему стороннику Тилю подобным образом наступать на свободу слова. Это, впрочем, можно пропустить мимо глаз — а вот рассуждения про юридическое измерение журналистской этики в XXI веке правда интересные.

Vanity Fair: http://www.vanityfair.com/news/2016/11/nick-denton-peter-thiel-plot-to-murder-gawker
The New Yorker: http://www.newyorker.com/magazine/2016/12/19/gawkers-demise-and-the-trump-era-threat-to-the-first-amendment

Ну и раз уж зашла речь о правовых вопросах — любопытная история в The Guardian про родной мой штат Миссури, в котором в последнее время выносится особенно много смертных приговоров в федеральных судах (в штате, впрочем, тоже много на смерть отправляют). Подзащитных в таких делах, как правило, защищает один и тот же адвокат — Фредерик Дюрхарт; и почти все проигрывает. Сначала кажется, что это будет история про борца за правое дело, который проигрывает системе; быстро выясняется, что это, на самом деле, про человека, который сам является частью системы, совершенно не заинтересованной в спасении людей от смертной казни. Дюрхарт подходит к делам, от которых зависит человеческая жизнь, крайне расслабленно; неоднократно он просто не уделял время тому, чтобы узнать историю своих подзащитных и обнаружить в ней травмы и ужасы, которые могли бы стать серьезным аргументом в решение присяжных не отправлять человека на смерть; а когда адвокаты, занимающиеся апелляциями, указывают на это судьям, Дюрхарт начинает с ними спорить, таким образом, по сути, борясь за то, чтобы его бывшие клиенты действительно были убиты. Приводится целый ряд похожих друг на друга кейсов, когда получается, что адвокат и судья становятся частью одной системы, которая ведет человека к смертному приговору. И это все при том, что в федеральных судах, по идее, адвокатам должно хватать и денег, и ресурсов на то, чтобы предоставить подзащитным по-настоящему квалифицированные услуги.

При этом Дюрхарт совершенно не похож на какое-то воплощение зла — добрый усатый мужчина из Канзас-сити, возможно, искренне, но очень старомодно пытающийся делать свою работу и не видящий никаких проблем в своих методах (например, он никогда не использует специалистов, которые в таких делах отвечают за то, чтобы установить связи с семьей и друзьями подсудимого и уговорить их рассказать в суде о тех травмах и опытах, которые могли повлиять на деформацию психики убийц и насильников, — при том, что в делах подобного рода прибегать к помощи такого рода специалистов в Америке давно уже стало обычной практикой). Банальность зла образцового вида.

https://www.theguardian.com/world/2016/nov/24/death-row-the-lawyer-who-keeps-losing

Ну и мощная история про один из самых успешных инвестиционных фондов в истории современной экономики — The Medallion Fund, который ежегодно растет на несколько десятков процентов вот уже больше двадцати лет. Секрет его прост: это закрытое сообщество очень талантливых ученых (прежде всего математиков и компьютерщиков), которые занимаются тем, что анализируют огромные объемы данных и разрабатывают алгоритмы, позволяющие максимально точно предсказать поведение рынков на коротких горизонтах; причем состоят в фонде — и зарабатывают на его успехах — в основном сами его сотрудники, что создает и дополнительную мотивацию, и атмосферу некоторого тайного клуба для своих. Эти самые ученые (многие из них — с докторскими степенями от Гарварда и MIT) уже давно стали миллионерами и миллиардерами, отдыхают на Багамаха, покупают яхты с каминами и так далее.

Короче говоря, заводы стоят, одни брокеры в стране. Люди, наверное, могли бы Марс обживать, а вместо этого решают уравнения про то, как бы выгоднее чего-нибудь продать, а потом купить. В чем тут радость для математика, примерно понятно, но кажется, что человечеству ребята из Medallion могли бы быть куда более полезны, чем в своем нынешнем качестве. Привет от капитализма, короче говоря.

(Простите, накопилось неразобранного.)

https://www.bloomberg.com/news/articles/2016-11-21/how-renaissance-s-medallion-fund-became-finance-s-blackest-box

Ну что, вот и с новым годом: в любом случае собирался составлять для канала список лучшего из прочитанного; заодно и редакции пользу принес — так что вот в официальном режиме.

Из того, что не влезло в полтора десятка лучших, сейчас, пожалуй, жальче всего одну историю — про общество любителей облаков. Я просто в Таиланде сейчас, на острове Ко Чанг, и тут такие облака, что начинаешь особенно понимать героев.

Если статистика Телеграма не врет, с февраля месяца здесь было расшарено 379 ссылок. Некоторые неизбежно повторялись, но все равно получается больше, чем по одной на день. Не уверен, что в следующем году будет больше по количеству (планка поднимается; в последнее время постил сюда только тексты, которые действительно кажутся необходимыми), — но по качеству уж постараемся.

С праздником и спасибо, что (если) читаете, — аккурат сегодня перевалили за 13 тысяч подписчиков.

https://meduza.io/feature/2016/12/27/riga-balsam?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live

А текст про общество любителей облаков удостаивается поощрительного повторного упоминания.

Невероятно обаятельная история про то, как английский интеллигент-бездельник с подходящей фамилией Претор-Пинни (то есть буквально — главный редактор журнала «Бездельник») в какой-то момент увлекся рассматриванием неба и решил для смеху основать Общество ценителей облаков. Пафос понятный: дескать, в наше стремительное время мы забываем о том, какая красота плывет прямо над нашими головами. Ничего особенного основатель в виду не имел, но внезапно тысячи людей начали вступать в общество — еще и потому, что в прессе его начали упоминать как один из самых странных кружков по интересам в стране; Претор-Пинни начал издавать книги про облака и читать о них лекции по всему миру. Еще через несколько лет, сопоставив несколько фотографий, сделанных членами Общества, Претор-Пинни выяснил, что, видимо, нашел новый тип облаков, не учтенный в научной классификации, — и начал лоббировать его включение в эту самую классификацию.

По дороге сообщается много ужасно трогательных подробностей из истории науки об облаках — например, Люк Ховард, один из основатель этой самой науки, заинтересовался ей в основном потому, что ему было очень скучно на лекциях по латыни, и он вместо этого рассматривал небо. И вообще, как выясняется, в этой области очень многое зависит от ретивых любителей, готовых часами следить за небом и типологизировать увиденное. И хотя Всемирная метеорологическая организация — это те еще бюрократия и скептицизм, в конце концов, увидев, какое паблисити получил Претор-Пинни с его новым типом облака (правда потрясающе красивым), решили-таки включить его в свой атлас, хоть и немного переназвав.

Заканчивается все первым съездом Общества ценителей облаков, где происходит массовый катарсис во время исполнения песни Джони Митчелл «Both Sides, Now»:
Maybe, somewhere in this story about clouds and cloud lovers, I’d found a compelling argument for staying open to varieties of beauty that we can’t quite categorize and, by extension, for respecting the human capacity to feel, as much as our ability to scrutinize the sources of those feelings. Whatever the case, as Knapp sang, I started to feel an inexplicable rush of empathy for the people I met that day, the people sitting around me — all these others, living within the same sky. And I let my mind wander, wondering about their lives. What I felt, really, was awe: the awe that comes when you fully internalize that every stranger’s interior life is just as complicated as yours.

Ужасно красивая история, правда, во всех отношениях — в том числе и стилистическом.

http://www.nytimes.com/2016/05/08/magazine/the-amateur-cloud-society-that-sort-of-rattled-the-scientific-community.html?rref=collection%2Fsectioncollection%2Fmagazine&action=click&contentCollection=magazine&region=rank&module=package&version=highlights&contentPlacement=1&pgtype=sectionfront&_r=1

Впрочем, нелишне будет и напомнить, в чем был исходный практический смысл этого канала — а заводился он прежде всего, потому что я понял, что слишком быстро и наотрез забываю какие-то прочитанные вещи, которые хотелось бы сохранить в голове, и подумал, что конспектировать их будет неплохим способом этого сохранения. (Не могу сказать, что до конца сработало, — но, по крайней мере, теперь всегда можно провести поиск по телеграму.)

Так вот, добрался наконец до «Воображаемых сообществ» — книги социолога Бенедикта Андерсона про то, откуда взялась такая кажущаяся нам очевидной и незыблемой категория, как «нация», как она формировалась в человеческих головах и как возникали национализмы. Работа в целом основополагающая и, видимо, на данном этапе как минимум очевидная (если не оспоренная — не знаю просто), поэтому и этот пост с такими расшаркиваниями.

Андерсон предлагает считать нацию именно что «воображаемым сообществом» и указывает, что вообразили ее в первый раз вовсе не так давно — в конце XVIII-начале XIX века. Повлияли на это несколько ключевых факторов: постепенный упадок прежней психогеографической картины мира, в центре которого были религии и предлагаемые ими маршруты социальных путешествий; новое представление о «пустом» времени (его еще можно назвать «газетным» — то есть когда мы соотносим с собой события, которые где-то происходят одновременно друг с другом); и главное — распространение национальных языков и их постепенная легитимизация, как культурная, так и административная, через «печатный капитализм» (то есть распространение и постепенное удешевление книгопечатания).

Андерсон, вообще скептически настроенный к европоцентризму и много и интересно пишущий про регионы за пределами Европы (особенно про Юго-Восточную Азию), указывает, что первые национализмы в привычном нам формате сформировались в Латинской Америке. Это обстоятельство связано с новыми маршрутами социальных паломничеств креолов (то есть укоренившихся на колонизированных территориях потомков колонизаторов), которые, имея доступ к тем же ресурсам, что граждане метрополии, не имели тех же карьерных возможностей и в лучшем случае могли претендовать на какие-то руководящие посты у себя на родине. Это в конечном счете и привело к возникновении новых воображаемых обществ в головах национальных элит, которые в дальнейшем нередко и воплощали эти воображаемые сообщества в реальные.

После того, как первичные очертания национализма наметились и были сформулированы, стало легко заниматься его идеологическим «пиратством» — чем и озаботились элиты старых империй, озабоченные конкуренций со стороны новых воображаемых сообществ, создав «официальные» национализмы, чаще всего проявлявшиеся в языковой политике. И уже в XX веке эти «официальные» национализмы мутируют — или, если угодно, просачиваются — обратно в постколониальные страны, где благодаря им создается почва для новых массовых национализмов и появлений новых воображаемых сообществ, очерченных вполне определенными и нередко довольно произвольными географическими границами.

Это, конечно, очень поверхностный пересказ — книга хоть и коротенькая, но очень плотная; в конце, например, там есть очень интересные рассуждения о парадоксах национальной исторической памяти, которая неизбежно включает в себя необходимость забвения (которое, в свою очередь, работает как напоминание, цементирующее некие коллективные травмы). Все это очень любопытно, конечно, хотя и вряд ли станет открытием для любого человека, минимально интересующегося проблемой. На дальнейшие вопросы наверняка тоже есть предположительные ответы в форме статей и книг, но раз уж в голову пришло:

1) При том, что Андерсон неоднократно указывает, что именно война за независимость США стала импульсом для формирования национализмов и соответствующих революционных движений в будущих странах Латинской Америки, сам тип американского национализма он почти не упоминает и не анализирует. А кажется, что его интересно было бы рассмотреть в андерсоновской оптике (особенно в исторической динамике) — если, конечно, считать американскую смесь империализма, локального патриотизма и сложных отношениях с «другими», пришлыми национализмом как таковым; но вообще под андерсоновское определение нации США определенно подходят.

2) Ну и про Россию интересно, кажется. Говоря об «официальном» национализме, Андерсон даже переносит термин «русификация» (предпринятое имперским руководством ближе к концу XIX века навязывание русского языка как государственного национализирующимся окраинам) на другие страны — однако о судьбах русского национализма в веке 20-м почти не пишет, а ведь это, кажется, самое интересное; ну для нас уж точно. Любопытно было бы подумать о происходящем между Россией и разными бывшими частями империи / СССР в последние 25 лет в контексте крайне запоздалых эффектов русификации и обнаружения себя локальными национальными элитами заново после распада Союза; еще более любопытно было бы соотнести концепции Андерсона с идеями Эткинда про «внутреннюю колонизацию» (см. одноименную книгу) и Валерия Соловья — про конфликт между русским-националистическим и российским-имперским, в котором неизбежно побеждало последнее (см. книгу «Несостоявшаяся революция»).

(Поскольку читал на Букмейте, пусть туда и ссылка будет.)

https://bookmate.com/books/eylf2LpU

Через два дня едем в Камбоджу, прочитал в этой связи «Брата номер один» — подробную биографию Пол Пота, написанную американским историком Дэвидом Чендлером. Пол Пот и его режим давно уже превратились в один из самых страшных мифов ХХ века — и Чендлер этот миф, разумеется, не разоблачает, но полезным образом уточняет. Да, три года правления «красных кхмеров» обернулись чудовищными жертвами среди населения Камбоджи и вообще полным ужасом, но то было скорее не спланированное уничтожение предполагаемых противников и просто ненадежных социальных элементов (хотя и его хватало), — а скорее провал всех планов руководства Демократической Кампучии, которое в основном состояло из получивших довольно поверхностное западное образование людей, толком не разбиравшихся ни в политике, ни в экономике и посчитавших, что если им за несколько лет удалось захватить власть в стране, то и заданные планы по превращению Камбоджи в рисовую сверхдержаву освобожденные люди, выселенные из городов в поля, выполнят. Вышло, разумеется, по-другому.

Обращают на себя и еще несколько любопытных моментов в биографии Пол Пота / современной истории Камбоджи:

1) Количество темных мест в истории Салота Сара, родственника королевских придворных и популярного школьного учителя, который и взял себе в итоге революционный псевдоним Пол Пот. То есть вплоть до момента его прихода к власти Чендлеру регулярно приходится разводить руками и говорить: что он делал в это время, не вполне понятно. Более того — никто из знавших Салота Сара до его ухода в глубокое подполье и начала вооруженной борьбы во власть не характеризует его как человека не то что с диктаторскими замашками, а просто хоть сколько-нибудь выдающегося. Ну да, он был талантливым учителем с заметным риторическим даром, но не более того — и уж точно был средним учеником и никак не выделялся среди ровесников и даже товарищей по коммунистическому движению во Франции. То ли это сюжет про банальность зла — то ли про феноменальную способность к мимикрии; и теперь уже и не поймешь.

2) Как становится ясно из книги, все современные жуткие приключения Камбоджи, включая пол-потовский период, во многом определяются отношениями этой страны с Вьетнамом — там сплошная нераздельность и неслиянность; фактическая связанность судеб двух наций, перемешанная с их сложными чувствами по отношению друг к другу. В конце концов, красных кхмеров во многом пришли к власти потому, что вьетнамские товарищи поддерживали их ресурсами в течение полутора десятка лет, — но быстро выяснилось, что все это время Пол Пот и его команда тихо ненавидили вьетнамцев, позволявших себе поучать камбоджийцев; отношения накалились и в итоге привели к тому, что все те же вьетнамские товарищи режим Пол Пота демонтировали.

3) Ну и история про то, что человек, которого весь западный мир считал примерно хуже Гитлера, после того, как его лишили власти, еще двадцать лет то вел войну в родной и чужой стране, то (пусть за кулисами) участвовал в политической жизни Камбоджи и мирных переговорах, а в итоге, пусть и покинутый даже товарищами по партии, умер своей смертью, все-таки удивительная. Что называется, к вопросу об исторической справедливости.

https://bookmate.com/books/paGoqQU0

Ну и небольшой новогодний подгон из моей прошлой профессиональной ипостаси. Собрал новогодний плейлист из восьмидесяти восьми любимых песен 2016-го года. Можно скачать, включить и готовить оливье — ну или лежать на пляже, тут уж у кого как.

https://yadi.sk/d/w9ceeyk6365nof
https://drive.google.com/file/d/0B5ICPElOecRvR2s4dlBXNnBWNFE/view?usp=sharing

В Москве много таких зданий, которые вроде бы скучные и привычные — в первую очередь потому что «всегда тут были» (во всяком случае для нас, понаехавших), — а стоит присмотреться и особенно поразузнавать контекст, и выясняется, что вообще-то речь если не о безусловных шедеврах, то уж точно о важных и небессмысленных воплощениях стиля своего времени. Я вот несколько лет работал неподалеку от метро Тульская — ну там понятно, что длиннющий дом-корабль просто в силу своих размеров неизбежно обращает на себя внимание, но вот в здания Монетного двора и Даниловского рынка никогда вглядываться в голову не приходило.

И, как оказывается, зря — это весомо доказывает составленная Анной Броновицкой и Николаем Малининым и выпущенная «Гаражом» книжка «Москва: Архитектура советского модернизма», где семьдесят пять зданий, построенных в городе после смерти Сталина и до распада СССР, подробно обеспечены историей, идеологией и контекстом. Все три вышеназванных, например, там подробно разбираются — а также еще множество всего, от очевидных пунктов вроде Дворца пионеров на Воробьевых горах или «дома на ножках» на Беговой до зданий, которые сразу хочется бежать смотреть, вроде музея АЗЛК в форме летающей тарелки (тот случай, когда форма совершенно оторвана от функции, — грубо говоря, сделали так, потому что захотелось). Написано все это, надо сказать, чрезвычайно бодро, осмысленно и легко — одно из важных сообщений книги состоит, безусловно, в том, что не Ревзиным единым.

Впрочем, плох тот путеводитель, который просто состоит из точек на карте. В «Архитектуре советского модернизма», разумеется, еще много дополнительных смыслов, помимо собственно рассказов о зданиях. Это, конечно, реабилитация и легитимизация образцов стиля, которые нам сейчас действительно часто кажутся унылыми, но которые для своего времени значили очень много — и в значительной степени отразили разные идеологические стадии советского цивилизационного проекта: тут и открытость, космополитизм и надежда 60-х; и брутальная, тяжеловесная, местами почти угрюмая, если не угрожающая, стабильность 70-х; и 80-е с их инерцией, которая в архитектуре понятным образом длится дольше, чем в других видах искусств, — холодный и безжизненный ансамбль Октябрьской площади с самым тяжелым Лениным в истории достроили к тому времени, когда созданное им государство уже начало разваливаться.

Кроме того, это еще и книга о городе, у которого редко получалось сбыться полностью; не о Москве-которой-нет, но о Москве-которой-не-случилось: то и дело авторы сообщают, что вот тут планировалось здание замкнуть, но не замкнули, тут собирались построить башни, но не построили, тут вообще собирались довести проспект чуть ли не до Кремля, но после радикализма Нового Арбата испугались. Трудно не воспринять это еще и как метафору всего советского проекта: хотели, как лучше, и далее по тексту. Впрочем, в отличие от советского государства, здания, его манифестировавшие, в основном по-прежнему на месте, хотя многим и угрожает новая жизнь, — и хочется верить, что путеводитель поможет хоть каким-нибудь из них остаться на месте.

И возвращаясь к общему: все-таки важно, что все общие вещи про устремления советской культуры тут растолкованы на конкретных примерах; условно, вот это здание развернуто под таким углом потому-то и потому-то. Для меня это особенно выгодно сработало на контрасте с другой только что прочитанной книжкой — «Анатомией архитектуры» Сергея Кавтарадзе, получившей премию «Просветитель»; не знаю, может, я просто не отношусь к категории населения, которую она должна просвещать, но мне книга показалась очень поверхностной и потому местами (то есть практически во всем, что касается архитектуры после 17-18 веков, а мне это интереснее всего) бессмысленной. Надо признать, какие-то базовые смысловые вещи там изложены понятно, толково и остроумно, но я все-таки выбираю более предметный подход — пусть в «Архитектуре советского модернизма» не объясняют термины типа «периптер», «стилобат» и «консоль», их довольно быстро начинаешь понимать именно на конкретных примерах.

Ссылку давать не буду, потому что тут в цифровом виде читать особо смысла не имеет: надо все-таки смотреть на картинки, тем более что книга очень приятно сверстана. Так что еще раз продублирую выходные данные «Москва: Архитектура советского модернизма. 1955-1991. Справочник-путеводитель».

А, ну и это — с новым годом!

Джон «ноубрау» Сибрук написал теперь книжку о музыке, называется «Машина песен», русский перевод вышел в Ad Marginem. По прочтении окончательно становится понятно, в чем одновременно сила и слабость Сибрука. С одной стороны, он умеет хлестко формулировать какие-то важные культурные парадоксы про современность: сначала было «культурных иерархий больше нет, Бах и Дженнифер Лопез существуют в одном пространстве»; теперь, условно говоря, — «все популярные песни пишут одни и те же люди». С другой, от этой хлесткости возникает неизбежный редукционизм — плюс Сибрук все-таки не может отказать себе в удовольствие немного привстать на табуреточку и напомнить, что в наши-то времена все было по-другому, не то что нынешнее племя.

Плюс к тому — типичная проблема статей-ставших-книгами: объем несколько раздут, и количеству собранного материала не вполне отвечает (так, в какой-то момент становится ясно, что поговорил Сибрук для книги с десятком примерно человек, не добравшись даже до некоторых из артистов, о которых пишет, — до Рианны, например; многое цитируется исключительно по вторичным источникам). В результате — интересный рассказ о том, как группа шведских продюсеров придумала, как совместить грув популярного R'n'B с европейским мелодизмом и сорвала на этом куш (главный тут герой — бывший хард-рокер под псевдонимом Макс Мартин, пишущий бестселеры уже 15 лет подряд); любопытное погружение в то, как конкретно работают продюсерские команды, в которых за каждый элемент песни — бит, мелодия, текст и так далее — отвечают разные люди; забавные анекдоты про карьеру Рианны и нескольких менее известных лиц; совсем уж дефолтный экскурс в мир корейской поп-музыки. По-настоящему интересно было бы добавить к рассказу о разных типовых случаях атипичные — откуда взялся феномен Crazy Frog, например? или, например, чем все-таки хиты отличаются от не-хитов на уровне их восприятия мозгом (кроме того, что их крутят по радио)? — но автор ими не задается: сказано же, что сила его — в максимально обстоятельном выпячивании заданного тезиса.

Интересно, что даже полноценного злодея Сибрук почему-то решил не выводить: один из героев книги — продюсер Доктор Люк, которого еще до публикации его подопечная певица Кеши обвинила в сексуальных домогательствах и постоянном эмоциональном насилии; однако об этом эпизоде Сибрук рассказывает с поразительным для американского журналиста сочувствием к обвиняемому — мол, так и непонятно, было там чего-то и нет (понятно действительно не вполне; тут скорее интересно нарушение традиционных риторических стратегий, применяемых в таких случаях, — видимо, к моменту появления обвинений автор уже слишком был близок к герою). Ну и вообще: хоть Сибрук явно и имеет в виду, что все эти «фабрики хитов» — дело сомнительное, если не вовсе вредное, все-таки правила журналистской объективности он почти везде блюдет, и ощущения от «Машины песен» в итоге вполне деловые и будничные: люди работают.

Ссылку тут и вовсе ни на что не дашь: парадоксальным образом «Машины песен» нет даже на «Литресе». Раз такое дело, заодно пожурю издателей за ряд прискорбных косяков с переводом — мелочи вроде фразы «Spotify, музыкальный стриминговый сервис компании Netflix» легко бы отловил любой знакомый с предметом фактчекер, а впечатление от в целом очень добротного перевода они неизбежно портят.

Одна из любимых вещей в журналистике — про углы зрения: когда люди умеют всмотреться в резонансную тему и вынуть оттуда неочевидную, но интересную историю. Вот было нашумевшее расследование Навального про Шувалова и корги. Ну понятно — коррупция, полное бесстыдство чиновников и так далее. Но в журнале GQ решили задаться другим вопросом: а что это вообще за выставки такие, на которые собак возят частными самолетами? Зачем это надо? Как это устроено? Много ли таких собаководов в России? И действительно ли корги такая специальная порода?

Выясняется, что да — много; и да — специальная; и да — эти самые выставки — целый огромный отдельный мир, большая индустрия, в которой есть место самым разным профессиям: и хендлерам, которые помогают собакам красиво ходить перед судьями, и заводчикам, которые обеспечивают наилучшую породистость, и каким-то кремам для шерсти, которые на одних выставках легальны, а на других нет. Есть и свои проблемы: скажем, пятнышко на носу сразу же сильно понижает выставочный потенциал корги. Есть и хитрости: когда хозяева не самой образцовой собаки, чтобы выиграть хоть какой-нибудь титул, едут куда-нибудь на чемпионат в Румынию или улучают момент, когда все лучшие российские корги соревнуются за рубежом. Все это отнимает у хозяев очень много времени и денег; впрочем, корги давно уже стали любимыми собаками российской элиты, так что как минимум с последним проблемы нет.

Захватывающий и, помимо прочего, ужасно обаятельный текст Нины Назаровой. Главный герой — натурально пес; даже положенное описание внешности и повадок имеется.

«Обладатель сине-зеленых глаз и трогательного пятна на носу выглядывает из-под стола и, не теряя собственного достоинства, дает понять, что он интересуется булочкой. Сноу – пес породы вельш-корги-кардиган мраморного окраса. Назван в честь Джона Сноу из «Игры престолов». Официальное имя – Aethwy Call of the Wild (первое слово – это название питомника). Родился 14 февраля 2015 года. Живет в квартире на Новом Арбате в компании собаки Дуси, кошки Фионы и шиншиллы Оси. Хозяйка Сноу, Анастасия Локтева, занимается «пиаром в сфере политики» и шопинг-консультированием.»

Фулл дисклоужа: женат на авторе репортажа, но считаю это не конфликтом интересов, а достижением.

http://www.gq.ru/taste/social/171813_psy_kremlya_pochemu_vse_pomeshalis_na_korgi.php

Посмотрел «Аманду Нокс» — нетфликсовскую документалку про нашумевшую историю, когда в маленьком итальянском городке Перуджа убили английскую студентку по обмену, а обвинили в этом ее фривольную американку-соседку и ее итальянского программиста-бойфренда. Ну то есть как нашумевшую — о том, что она нашумела, я узнал, когда фильм вышел, от коллег по «Медузе», а до того ничего об этом не слышал. Но кино наглядно показывает, что да — это была большая тема.

С одной стороны, история типичная и всегда выигрышная (особенно если рассказываешь ее с очевидной уверенностью в правоте одной из сторон, как это происходит тут, — достаточно сравнить, как показана физиогномика самой хрупкой и тонкой Нокс и мордатого итальянского прокурора): система везде бездушна и может ошибаться под давлением карьерных амбиций, общественного давления и личных стереотипов про то, на что способна женщина, спавшая больше, чем с одним мужчиной. Собственно, формально «Аманда Нокс» — это история нескольких судебных процессов, на которых этот самый перуджианский прокурор, убежденный в вине американки, и стоящее за ним маленькое коммьюнити, борются со здравым смыслом и очевидными (по крайней мере, так они показаны в фильме) дырами в расследовании. Борьба непростая: героиню дважды признают виновной и дважды оправдывают; в итальянской тюрьме она провела четыре года и за это время превратилась в мировую знаменитость.

И вот этот механизм превращения — это второй смысловой пласт фильма, возможно, даже более интересный (точно более интересный мне чисто с профессиональной точки зрения). Самый очевидный антигерой фильм — это даже не прокурор, который, пусть и ошибается, но честно делает свою работу. Это Ник Пиза, журналист Daily Mail, бонвиван-метросексуал, который без малейших угрызений совести рассказывает о том, как достал откуда-то дневник Нокс, который она вела в тюрьме, или разводит руками по поводу опубликованных бредовых слухов: «А что я должен был делать? Проверять? Тогда конкуренты были бы первыми». Смысловой пунктир «Аманды Нокс» — это, конечно, обвинение в адрес медиа: это вы превратили девушку в дьяволицу так убедительно, что провинциальный прокурор сам в это поверил и стал читать таким образом вещдоки. Ну и ощущения от этого двойственные: с одной стороны, Пиза — очевидный мудак, пробы ставить негде; с другой, он даже слишком карикатурный, такой образцовый плохой журналист из голливудских фильмов; совершенно очевидно, что дело Нокс освещали далеко не только такие люди; слишком уж простой прием.

А, да, еще в какой-то момент появляется Дональд Трамп, который призывает бойкотировать Италию в ответ на обвинительный приговор Нокс. Фильм вышел, кажется, летом.

https://www.netflix.com/title/80081155

Что происходит после того, как падает или взрывается самолет? Кто занимается сбором останков жертв и остатков их вещей? Ну, наверное, авиакомпании или правительства — так я раньше думал, во всяком случае. Но выясняется, что далеко не всегда. Существует в Англии специальное предприятие — оно называется Kenyon International Emergency Services, — сотрудников которых часто привлекают для того, чтобы они добрались до места крушения, собрали то, что осталось от людей, проанализировали это и распределили по конкретным жертвам, а также поговорили с родственникам и выдали останки им. Работа, с одной стороны, полная приключений — людям из Kenyon часто приходится добираться в самые труднодоступные места, — с другой, конечно, очень психологически сложная: попробуй расскажи безутешным близким покойного, что все, что осталось от родного человека, — это несколько разрозненных фрагментов тела.

GQ подробно рассказывает о том, как работают Kenyon, сосредоточившись для удобства на одном герое — директоре компании Роберте Дженсене. Вместе с тем это все-таки текст именно про странную профессию, а не про человека, — например, про историю Kenyon, которая была основана еще в начале ХХ века, тут рассказано больше, чем про жизненный путь, приведший Дженсена к таким неочевидным занятиям. Ну и, разумеется, множество тяжелых, но познавательных подробностей того, как устроены попытки хоть как-то обеспечить людям достойное погребение в таких обстоятельствах: тут и ДНК-анализ, и почти детективная работа по сличению указанных в соцсетях обстоятельствах с найденными на месте катастрофы вещами, и так далее.

В сущности, это очень гуманистический пафос: тратить ресурсы на то, чтобы обеспечить человеку достоинство, необходимо даже в самых тяжелых технологических обстоятельствах. Неизбежно возникает вопрос, а как с такими вещами обращаются у нас, и вчера на него был дан предсказуемый ответ — см. материал на «Медузе» про то, как Минобороны не дает родственникам погибших в крушении Ту-154 участников ансамбля Александрова провести нормальную панихиду по близким.
(Хотя это, конечно, на все вопросы не отвечает — тут все-таки был военный рейс; а как это было устроено, например, со взрывом самолета в Египте?)

http://www.gq.com/story/man-who-cleans-up-plane-crashes

Издатель «Медузы» Илья Красильщик пересказывает толковую, судя по всему, книгу про израильско-палестинский конфликт. Поскольку тема, по-моему, одна из важнейших в современном мире, дам тут ссылку (а книжку себе запишу на почитать).

В комментарии лучше не лезть, как обычно водится в таких случаях.

https://www.facebook.com/tintorero/posts/10155724128328327

Два сюжета про американскую пенитенциарную систему. Первый — душераздирающая история человека, который установил рекорд США по сроку нахождения в одиночной камере, — Альберт Вудфокс просидел в соответствующем корпусе печально знаменитой луизианской тюрьмы Ангола почти сорок. А все потому, что был — вместе с еще двумя своими единомышленниками — убежденным сторонником Черных Пантер.

Текст в The New Yorker еще и душераздирающе длинный — начинаешь даже подозревать, что это прием, чтобы читатель тоже почувствовал, как мимо проходит время, — и при этом чуть обманчивый: вначале кажется, что сейчас будет про то, как человек, сорок лет проведший в четырех застенках, пытается приспособиться к свободе, но в итоге про это в конце и немного, а про застенки в основном и много. Судьба у Вудфокса нетипичная только по масштабам, а так вполне характерная: вырос в бедности; начал воровать и барагозить; с пятнадцати лет попадал в тюрьмы; когда попал надолго — начал интересоваться движением за права афро-американцев и превратился в убежденного сторонника Черных Пантер. Это в итоге сыграло с ним злую шутку: в середине 70-х его и еще несколько «ангольских» Пантер обвинили в убийстве охранника, сильно продлили срок и упекли в одиночку. Понятно, что убийство «своего» для тюремного начальства — смертный грех, и все последующие годы Вудфоксу неизбежно продляли срок содержания в одиночке, хотя никаких формальных поводов для этого не было: он вел себя образцово, не буянил, отговаривал других сокамерников творить беспредел и вообще (вместе с теми же двумя товарищами их называли Ангольская тройка) превратился в местного гуру.

Из текста неясно, точно ли Вудфокс не убивал охранника (он, разумеется, говорит, что не убивал), но ясно, что суд по его делу был максимально некорректно организован, а права обвиняемых совершенно не соблюдались, — благодаря чему в конце концов уже в 2015-2016-м адвокатам, взявшимся за дело Вудфокса, удалось добиться его освобождения в обмен на то, что заключенный пообещал не оспаривать обвинение (Вудфокс по этому поводу горюет, но решил, что ему важнее провести хоть какое-то время с уже выросшей дочерью). Теперь он, разумеется, превратился в активиста, агитирующего за реформу американского правосудия и ездящего по стране с выступлениями и лекциями; но жизнь за пределами решетки дается ему все равно непросто — Вудфокс не может уснуть больше, чем на два часа, не умеет смотреть людям в глаза и постоянно чувствует себя на стреме, хоть ему ничего и не угрожает.

Интереснее всего читать этот материал как историю про силу идеологии: Вудфокс многократно и убежденно повторяет, что пережить весь этот чудовищный опыт и сохранить ясный разум и душевное равновесие ему помогла партия Черных Пантер и вера в их идеалы. Это при том, что уже к тому времени, когда Вудфокса и друзей судили за убийство охранника, Черные Пантеры были в разобранном состоянии, а потом и тем более. Очевидно, когда идеи отрываются от рутины реальной политической борьбы, они становятся только сильнее.

http://www.newyorker.com/magazine/2017/01/16/how-albert-woodfox-survived-solitary

Если про Вудфокса есть все основания сомневаться, что он совершил преступление, за которое отсидел несколько десятков лет, то с Эдвином ДеБроу ситуация иная: однажды в 1991 году он действительно в полном сознании хладнокровно убил выстрелом в голову в Сан-Антонио местного учителя, подрабатывавшего водителем такси, — просто чтобы его ограбить. ДеБроу быстро нашли; был суд, у него был хороший адвокат, обращавший внимание на трудные жизненные обстоятельства подзащитного и прочие смягчающие моменты; присяжные сочувствия к ДеБроу не испытали — и приговорили его к 27 годам заключения. ДеБроу в тот момент было двенадцать лет. Сейчас он по-прежнему в тюрьме.

Текст в Texas Monthly ставит кучу интересных вопросов про реабилитацию преступников. Итак, ДеБроу посадили, когда ему было двенадцать; по законам штата, он провел шесть лет в спецшколе для юных правонарушителей, а потом предстал перед судьей, который должен был решить, выпускать его или просто переводить во взрослую тюрьму. Поскольку ДеБроу совершенно не хотел исправляться — дрался с охранниками и с сокамерниками; кидался вазой в учительниц и вообще вел себя крайне закоренело, — судья отправил его в тюрьму. Там ДеБроу пошалил и побуянил еще несколько лет — а потом вдруг повзрослел, успокоился и исправился: нарушений, связанных с жестокостью, у него не было с 99-го года; те, что были, — незаконное использование мобильника и секс с охранницей. В какой-то момент заключенный решил попробовать что-то сделать с тем, что ему предстоит сидеть в тюрьме до 40 лет; нашел технический момент в своем процессе, позволивший ему подать апелляцию и получить право на еще один суд; суд состоялся — и... присяжные приговорили его не к 27, а к 40 годам заключения. ДеБроу, возможно, первый в истории человек, получивший на повтором суде бонус к его предыдущему сроку.

Почему так — не вполне ясно; очевидно, что в убийстве ДеБроу виноват и что в тюрьме он первое время вел себя плохо, но из текста следует и то, что сейчас он стал нормальным взрослым человек, раскаивающимся в своих поступках (есть научные исследования, подтверждающие, что со взрослением разрушительные интенции и правда унимаются). Тем не менее, судя по всему, сидеть ему придется до 2032 года — и родственники человека, которого ДеБроу хладнокровно убил, считают, что так ему и надо: покаянное письмо убийцы мать учителя-таксиста совершенно не убедило.

Очень любопытный, в общем, сюжет про преступление, наказание и милосердие — и про границы всего этого.

http://www.texasmonthly.com/articles/the-prisoner/