Коллеги из «Холода» великолепно поработали и выяснили, что в колонии в Харпе, где умер Навальный, регулярно погибают люди из-за неоказания медицинской помощи и злоупотреблений сотрудников — а эти сотрудники в прошлом пытались выдавать убийство за естественную смерть.

И вот даже непонятно, какой из вариантов более страшный: если смерть Навального — результат прямого приказа начальства (из Кремля или еще откуда-то) — или если это просто рутинное событие из жизни колонии, в которую его отправили по ложному обвинению.

https://holod.media/2024/02/23/bogom-zabytaia-zemlia/

Студия Stereotactic, с которой я имею честь сотрудничать как шеф-редактор документальных проектов, ищет человека на позицию исследователя, он же рисерчер. Рекомендую не пропускать эту перспективную вакансию.

Что нужно будет делать: В четко оговоренные сроки собирать и структурировать информацию по заданной теме. Исследователь — это человек, которому выдается грубая идея проекта и который собирает для нее возможную фактуру, чтобы дальше ее можно было паковать в презентацию или нарративную конструкцию (либо убедиться в том, что идея не работает). Можно изучить проекты студии и понять, что идеи эти могут быть очень разными — от футбола 1990-х годов до кальян-рэпа и исторической памяти.

Что нужно уметь: Работать с информацией, быстро обрабатывать и сокращать ее большие объемы, отделять достоверное от недостоверного. Внятно структурировать информацию. Замечать в реальных событиях драму и героев. Я думаю, что это может быть хорошая работа для людей, которым интересно про документальное нарративное кино и которые ищут свою дверь в этот мир, — или для журналистов, которые устали и выгорели от работы с ежедневными новостями.

Как получить эту работу: Напишите абзац внятного текста о себе, из которого будет понятно, кто вы такой/ая и почему вы должны стать этим исследователем. Резюме присылать необязательно. Писать на адрес [email protected].

Условия: По результатам собеседования. Ваше географическое положение для этой работы не слишком принципиально.

А если чуть менее формально, то это возможность поработать в охуенной команде, узнать много нового и, чем черт не шутит, поучаствовать в каком-нибудь проекте, который будут смотреть и любить десятки, а то и сотни тысяч людей. Пишите.

Необычайным я пареньем
От тленна мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.
В двояком образе нетленный,
Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.
Да, так! Хоть родом я не славен,
Но, будучи любимец муз,
Другим вельможам я не равен,
И самой смертью предпочтусь.
Не заключит меня гробница,
Средь звезд не превращусь я в прах,
Но, будто некая цевница,
С небес раздамся в голосах.
И се уж кожа, зрю, перната
Вкруг стан обтягивает мой;
Пух на груди, спина крылата,
Лебяжьей лоснюсь белизной.
Лечу, парю — и под собою
Моря, леса, мир вижу весь;
Как холм, он высится главою,
Чтобы услышать богу песнь.
С Курильских островов до Буга,
От Белых до Каспийских вод
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род.
Со временем о мне узнают:
Славяне, гунны, скифы, чудь,
И все, что бранью днесь пылают,
Покажут перстом — и рекут:
«Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил».
Прочь с пышным, славным погребеньем,
Друзья мои! Хор муз, не пой!
Супруга! облекись терпеньем!
Над мнимым мертвецом не вой.

Сегодня ушла в печать русскоязычная версия книги Ильи Барабанова и Дениса Короткова про историю ЧВК «Вагнер» и ее хозяина Евгения Пригожина. Совсем скоро она выйдет в издательстве «Медузы», и ее можно будет купить и почитать. А на финском языке ее уже можно купить и почитать. А на французском, чешском, португальском и еще нескольких языках — тоже можно будет в самом скором времени.

В общем, это удачный момент, чтобы первый раз рассказать о новой затее, в которой я принимаю участие.

Летом 2022 года я много думал о том, что, коль скоро с моей родной страной произошла катастрофа, было бы важно и полезно ее подробно осмыслить — что-то понять, сделать какие-то выводы, чему-то научиться. Я также думал о том, что формат работы ежедневных цифровых медиа не позволяет делать это осмысление сколько-нибудь фундаментальным. Для этого нужны какие-то другие форматы — например, книги. Я думал об этом, обсуждал с разными людьми. В итоге выяснилось, что похожие мысли бродят в голове у Леши Докучаева — человека, который запустил издательства Individuum и Popcorn Books и получил за это иноагентство. И у Феликса Сандалова, с которым мы когда-то работали в «Афише», а потом он стал главным редактором Individuum и превратил его в одно из самых интересных российских издательств.

Вместе мы запустили StraightForward Foundation — проект, цель которого в том, чтобы помочь состояться хорошим нонфикшн-книгам (а в перспективе и другим документальным проектам), которые с разных сторон рассказывают и объясняют то, что произошло с Россией за последние несколько десятков лет, и то, что с ней происходит сейчас. Если говорить совсем грубо, это истории про то, как стала возможной война и почему эта война такая, но отвечать на этот вопрос хочется максимально широко.

Поскольку любой честный ответ на этот вопрос заведомо не укладывается в российское законодательство, мы делаем этот проект за пределами России, но одна из наших главных целей — в том, чтобы эти книги доходили до людей, читающих по-русски, где бы они ни находились. А другая наша главная цель — это чтобы эти книги выходили на максимальном количестве разных языков мира. Потому что кажется, что катастрофа происходит вполне глобальных масштабов, и осмыслять ее логично вместе. Пока российское государство закрывается от диалога с миром, мы хотели бы этот диалог развивать.

Книга Ильи Барабанова и Дениса Короткова «Наш бизнес — смерть» — это наш первый проект. Думаю, объяснять, почему история «Вагнера» очень многое говорит о том, как устроены жизнь и государство в России, не надо (тем более в книжке объясняется). Я редактировал эту книгу, провел с ней несколько увлекательных месяцев (особенно увлекательным было лето 2023 года). Мне кажется, что получилось интересно. Следующие несколько книг уже в активной работе.

StraightForward Foundation помогает авторам сформулировать идею книги, предоставляет ресурсы, чтобы ее написать и довести до товарного вида, — я занимаюсь этим как главный редактор, но мной дело не ограничивается; например, мы заключили партнерство с Provereno.Media, и каждая рукопись будет проходить через фактчек. При этом StraightForward Foundation — не издательство: мы не печатаем и не распространяем книги.

StraightForward Foundation помогает авторам довести информацию о книгах до потенциальных издателей на разных языках и заключить с ними взаимовыгодные деловые отношения. При этом StraightForward Foundation — не агентство: мы не зарабатываем на продаже прав и не забираем эти права у авторов.

StraightForward Foundation — это именно фонд, НКО. Модель, видимо, новая. Сработает ли она — мы не знаем. Но будем очень стараться.

Что из всего этого следует. Скоро запустится наш полноценный сайт — уже сейчас можно добавлять себе адрес, так сказать, в закладки. Там будет больше подробностей, будет описана процедура, через которую нужно пройти, чтобы стать нашим автором. И будет возможность помочь нам финансово. Но если вам не терпится подать заявку или дать нам денег уже сейчас, то пишите мне или вот сюда: [email protected].

И пожелайте нам удачи.

Умер Василий Уткин. Это тот случай, когда очень просто описать исторические заслуги человека. Он изменил язык спортивной тележурналистики на русском языке — быстро, лихо и точно к лучшему. Я столкнулся с этими изменениями вплотную, когда мы делали сериал «Время “Спартака”». Вот архивы конца 1980-х — начала 1990-х: люди в пиджаках очень спокойно, вальяжно и зачастую вяло говорят о футболе, даже когда «Спартак» на последней минуте забивает киевскому «Динамо» и легендарно выигрывает чемпионат, никакой особенной эмоции в репортаже не чувствуется. Единственный, у кого там была экспрессия, — это Маслаченко, но и у него это была такая немного официальная, что ли, эстрадная экспрессия.

А Уткин и его команда как комментаторы делали джаз, весело и вольготно импровизировали на заданную тему, могли сделать смешно, а могли так, чтобы зритель заплакал. А «Футбольный клуб» делал репортажи, которые строились не как унылые синхроны с пересказом событий матчи, а как боевики; когда смотришь эти сюжеты сейчас, поражаешься прежде всего совершенно литературной выстроенности фраз — это явно написанный и произнесенный текст, причем хорошо написанный, причем он работает. Сюжет про матч с «Кошице» с вот этим рефреном «Романцев, убирайся» я не забуду никогда, а вряд ли я помню другие телевизионные сюжеты 1997 года.

Мне, конечно, хотелось, чтобы сериал «Время “Спартака”» работал еще и как памятник этому изобретению и этому языку: там очень много всего из «Футбольного клуба». Самому Уткину сериал, как известно, не понравился, но это ничего: угодить ему было трудно, делалось не для него, да и должен ли человеку нравится памятник, который ему и поставили? Не думаю.

Про самого Уткина тоже можно снять отличное документальное кино. Там полно событий, препятствий, приключений. Вот визионерские 1990-е — там ведь помимо телевидения есть еще и интернет; если я ничего не путаю, при создании сайта sports.ru Уткин тоже был где-то рядом. Вот смутные 2000-е: нападение в подъезде и восстановление, начальственная работа в «НТВ+» с проектами и конфликтами. А дальше начинается третий акт, из-за которого этот фильм сейчас в России показан быть не может. Потому что последние десять лет Уткин жил в условиях запрета на призвание — запрета, который ему выписали, во-первых, потому что он открытым текстом посылал нахуй некомпетентное начальство (причем годами), а во-вторых, потому что, не скрываясь, участвовал в акциях протеста и выражал позицию, расходящуюся с официальной. И даже в этих условиях, которые повергли бы любого в депрессию, он в итоге вывернулся, ушел на самообеспечение и ютьюб, показал, как можно по-другому. И не уехал.

Мы были совсем шапочно знакомы. Десять с лишним лет назад «Афиша» делала номер про историю российского футбола, по такому случаю мы с Красильщиком встретились с Уткиным в ресторане Bontempi, чтобы понять, чем он нам может помочь, не может ли, скажем, выступить приглашенным редактором или что-то такое. Стол ломился, насколько это возможно в Bontempi. Содержание разговора я совсем не помню — кажется, Василий травил какие-то увлекательные байки; быстро стало понятно, что приглашенным редактором он не будет, но было интересно (редактором в итоге стал журналист, малоизвестный за пределами спортивных СМИ, звали его Юра Дудь). Запомнился один момент: Уткину позвонили, он выслушал, спокойно сказал одну фразу: «Конечно, можно, это будет вам стоить столько-то рублей», и положил трубку. Пояснив, что звонили из МТС, чтобы продлить договор на рекламу на радио. Сумму, которая была названа, и я, и Илья помним до сих пор — по нынешним меркам она большой не кажется, но тогда впечатляло по-настоящему. Это была такое конкретное воплощение фразы «знать себе цену».

Я думал, чем проиллюстрировать этот текст, и вспомнил архив, который во «Время “Спартака”» в итоге не вошел. Август 1994 года, в Москве проходит прощальный матч Федора Черенкова — настоящего спартаковского святого, футбольного гения с трагической судьбой. В какой-то момент на заднем плане возникает еще совсем худой и совсем неизвестный Уткин и дарит кумиру цветы. Почему-то меня очень трогали эти кадры и раньше, а теперь уж вообще.

Я стал их искать и тут же нашел текст Уткина, написанный на смерть Черенкова. (Уткин, кстати, еще и прекрасно писал — тоже лихо и очень быстро; понятно, что это в историческом смысле не такой важный талант, как телевизионный, но меня это всегда впечатляло.) И вот с чего он начинается:

Детство не вернется, я и раньше это знал. Увяданьем золота охвачен, я не буду больше молодым. Тоже мне, новость! А Фёдор – он остался там. И он никогда не умрет – только вместе со мной, а это и значит для меня «никогда», какая разница, что потом-то будет?

В общем-то, все верно сказал. Спасибо.

Главная моя школа жизни, журнал «Афиша», помимо прочего, был славен тем, что ты не просто ездил в самые разнообразные командировки, а ездил в них вместе с прославленными фотографами, которые нередко были далеко не только фотографами. С Гошей Рубчинским мы ходили на Пушкинскую, 10, чтобы делать материал про Гребенщикова; я так волновался перед первой встречей с кумиром, что меня тошнило в туалете сетевой кофейни (наверное, стоит уточнить, что под кумиром тут подразумевается БГ, а не Гоша). С будущим повелителем светской Москвы Алексеем Киселевым мы отправились с Дельфином на гастроли в Архангельск; до сих пор перед глазами картина, как Леша снимает Андрея в душевой кабине гримерки. С Владимиром Васильчиковым мы ездили в загородное поместье Владимира Меньшова разговаривать про фильм «Ширли-Мырли».

В общем, много всего было, но самая запомнившаяся командировка — во Владивосток с Сашей Гронским осенью 2011 года. Я влюбился тогда в этот город и до сих пор считаю его примерно лучшим местом в России, и репортаж тот — может быть, лучший текст, который я написал не о музыке. И все это случилось во многом благодаря Саше, потому что он показал мне, как видеть красоту в панельной застройке, во всех этих постылых одинаковых районах, воспетых рэпером Хаски. Показал, как смотреть на постсоветский урбанистический мир именно как на пейзаж. Во Владивостоке это было проявлено особенно ярко — город выглядел так, будто какой-то неловкий бог разбросал по сопкам детали конструктора. (Наверное, выглядит и сейчас, но я давно не был и уж не знаю, буду ли теперь.) Но я не уверен, что смог бы на него так посмотреть, если бы не Гронский.

Потом много всего было: Саша получил World Press Photo и кучу художественных премий, окончательно превратился из репортажного фотографа в большого художника. Я делал с ним интервью для «Афиши», мы ходили на его московские выставки; если бы у меня были деньги, чтобы собирать искусство, я бы начал с того, что купил бы какую-нибудь фотографию Гронского. После 24 февраля я уехал, а Гронский остался в Москве — и начал снимать город во время войны. Как всегда у Саши, это удивительные фотографии: они одновременно статичны и динамичны, в них ничего не сказано, но все «понятно», в них явлен город именно как большой живой организм, в котором люди — это, ну, скажем, клетки: они живые, они действуют, но по отдельности их не разглядеть. На этих фотографиях предстает Москва, которая одновременно совершенно не изменилась и изменилась полностью; война здесь вылезает в самых неожиданных приметах и деталях. Иногда это смешные картинки, иногда страшные, иногда совершенно пронзительные — каждый раз, когда я смотрю на картинку с похорон Навального (см. ниже), мне хочется плакать.

В общем, по сути я последние два года вижу Москву глазами Гронского. И вот Саша согласился поговорить об этом, спасибо ему. Сегодня вышел материал на «Холоде» — можно почитать и посмотреть. Вот фрагмент.

— У вас есть картинки, где зафиксирован ваш взгляд на какие-то события — например, те же похороны Навального. Вы ставите себе задачу показать, как новости отражаются в городском пейзаже? И как это делать, когда это событие повсеместно, но не локализовано — как, например, мобилизация?
— Это правильный вопрос. Я для себя определил точку, с которой я пытаюсь все это фиксировать, так: это ракурс прохожего. У меня нет никаких аккредитаций или пресс-карт, я не хожу влезать никуда, где есть ограничения. Я хожу по тротуарам и вижу то, что видит обыватель. Есть миллион фотографов, которые снимают там, где положено снимать — ну вот, допустим, дрон упал, 300 человек бегут и снимают. У меня сразу было понимание, что я не переиграю их на этом поле и не хочу себе ставить такую задачу. Но я буду снимать то, что ускользает от этих фотографов, просто потому что… Ну, потому что это никому не нужно сейчас, такие фотографии невозможно продать. Просто виды Москвы, просто ходят люди. Ну, какие-то плакаты появляются, но не более того.

И у меня было ощущение, что на этой территории я остался за старшего. Ощущение сиротства, брошенности. Важные для меня фотографы старшего поколения, не буду называть фамилии, как будто устранились — кто-то уехал, кто-то перестал снимать, кто-то снимает, но ничего не показывает, кто-то ушел в лес жить. Я не видел, чтобы кто-то работал с этим материалом и сразу показывал, и подумал, что надо тогда самому фигачить, поработать веб-камерой.
Например, когда дроны прилетели в Сити, я пошел туда на третий день. Мне хотелось снять не событие, а ситуацию, когда это событие уже стало частью повседневности. И получилась такая картинка: люди в конце рабочего дня идут из Сити в метро, и каждый, условно, третий, повернув голову, куда-то смотрит вне кадра. И так ты видишь, что событие вторглось в их мир и им теперь с ним надо как-то жить.

То есть мне кажется, что именно событийную фотографию сделают и без меня. А мне хочется найти какой-то материал для всматривания. И чтобы там можно было высмотреть что-то, чего я сам сейчас не вижу. Может быть, я что-то ухвачу, и в будущем эта картинка будет даже более насыщена событиями, чем сейчас. Все-таки фотоизображение очень ограничено. Это буквально, ну, слепок, через него сложно передавать какие-то абстрактные смыслы. Но иногда что-то случайно или не случайно получается — и там вдруг проявляется что-то невидимое.

— Кажется, вы сейчас описали, чем отличается художник от журналиста.
— Да, наверное. Это, в общем, какие-то базовые мысли.

https://holod.media/2024/03/21/gronsky-interview/

Фотография Гронского с похорон Навального

Интересный текст с понятным жизненным выводом: слушай, что говорит жена, и преуспеешь.

https://meduza.io/feature/2024/04/01/ya-sdelayu-iz-nego-zvezdu

Когда делаешь документальный проект про то, что происходит здесь-и-сейчас, один из главных вопросов всегда — чем заканчивать? В редактуру книги Ильи Барабанова и Дениса Короткова про ЧВК «Вагнер» я врубился осенью 2022 года, и финал у нее менялся примерно раз в месяц. Сначала предполагалось, что заканчиваем вербовкой зеков. Потом — легализацией «Вагнера». Потом — битвой за Бахмут. Потом случился мятеж, а потом взорвали самолет Пригожина, и все вопросы отпали сами собой. История закончилась.

Или нет. В послесловии книжки речь идет о том, как методы, этику и символику «Вагнера» просто перехватило российское государство. Есть и другие направления, в которых сюжет продолжается: вагнеровцы возвращаются домой; многие — после помилования, которое им выписали за участие в войне. Это минимум тысячи людей, которые значимо меняют российское общество прямо сейчас. Основное внимание журналистов привлечено к ситуациям, когда эти люди, которые должны были сидеть в тюрьме, совершают новые преступления и повышают градус насилия в городах и селах — и это понятно.

Но есть и другие сюжеты. Поскольку Россия уже три десятка лет не признается, что то и дело с кем-нибудь воюет, в стране нет структуры вроде американской V.A., которая занималась бы делами людей, вернувшихся с фронта, их адаптацией к мирной жизни. Куда податься даже тем людям, которые понимают, что у них проблемы и что им нужна помощь, не очень понятно.

Доходит до совсем отчаянных и выпуклых историй. Одну из них нашла и рассказала моя жена Нина Назарова в «Русской службе Би-би-си». Мужик поссорился с сестрой, которая его вырастила, на почве «воспитания детей» — и забил ее до смерти прямо в новогоднюю ночь. Сел, завербовался в «Вагнер», выжил, вышел. Податься ему было некуда — некоторое время он буквально ночевал в палатке возле трассы под Красноярском. Пока его не подобрала жительница города Сосновоборск, пятидесятница, которая по собственной инициативе решила заниматься «перевоспитанием» бывших заключенных и помогать им адаптироваться к гражданской жизни.

Ну и дальше там история, в которой не очень понятно, кому сочувствовать — и сочувствовать ли вообще кому-либо. Мне кажется, текст хорошо показывает какую-то тотальную притупленность общественных эмоций, выгорание на уровне социума, когда эмпатия подменяется последовательностью машинальных действий без всякой рефлексии. То есть люди вроде бы действуют, но никто из них не ощущает собственной субъектности. Может быть, потому что если ощутить ее и что-то почувствовать, то сразу станет невыносимо, не знаю. Для меня самая яркая деталь этого материала — когда выясняется, что содержит этого вагнеровца племянница, дочь убитой им сестры. И говорит об этом так: «Просто стараемся не вспоминать этот случай, мы все люди».

https://www.bbc.com/russian/features-68797932

К слову, книгу Ильи Барабанова и Дениса Короткова «”Наш бизнес — смерть”: полная история ЧВК “Вагнер” и ее основателя Евгения Пригожина», которую помогли сделать наша инициатива StraightForward Foundation и лично я как редактор, уже можно купить на бумаге в различных городах мира и заказать в интернете: на русском языке ее издала «Медуза». А скоро будет и в цифре бесплатно.

(Вообще за последние дни и недели понавыходило крутых текстов, буду про них рассказывать!)

В защиту РГГУ

Студенты, преподаватели и работники РГГУ выступают против открытия школы имени Ивана Ильина под руководством Дугина. Хочу поддержать их и вас призываю.

Если коротко, в РГГУ открывается «Высшая политическая школа имени Ивана Ильина», да ещё и под руководством Александра Дугина. Комбо, достойное премии «Гнусность года». Если вы вдруг ничего не слышали про Ильина, то знакомоство можно начать с этого.

Хорошая новость в том, что студенты, преподаватели и работники РГГУ сейчас активно сопротивляются и ведут громкую общественную кампанию против этого скотобесия. Думаю, что у них есть реальные шансы на успех.

Может показаться, что это сугубо локальная проблема из академического мира. Подумаешь, какая-то безобидная синекура для околокремлёвского ультраконсервативного идеолога, кого это вообще должно волновать в нашу эпоху тьмы и катастроф?

Но именно из таких деталей и мостятся пути к следующим большим катастрофам. И если вы задумывались, как мы можем предотвращать катастрофы, то вот и ответ: через такие акты сопротивления. Я уверен, что сейчас крайне важно дать отпор Дугину и ко, пока это ещё возможно. Для разжигателей и обскурантов всех мастей это будет болезненным поражением, которое хотя бы чуть-чуть сместит баланс общественных сил.

Сейчас есть два доступных и эффективных способа сопротивления, которыми я призываю вас воспользоваться:

1) Подписать петицию.
2) Рассказать об этой истории в своих соцсетях и просто знакомым.

Общественная огласка и публичное давление именно сейчас в этой истории могут дать эффект, потому что тема фашистских взглядов Ильина очень раскалывающая, а администрация РГГУ явно не готовилась к публичному противостоянию и вряд ли захочет отбивать Дугина любой ценой.

Давайте сопротивляться и солидаризироваться с теми, кто сопротивляется!

Из зарубежных лонгридов, которые прочитал за последнее время, более всего поразил вот этот. Он рассказывает про Аль-Хол — лагерь, который находится на территории Сирии, контролируемой курдами, и где в условиях, приближенных к тюремным, живут десятки тысяч людей. Этих людей по разным причинам угораздило какое-то время оказаться под властью ИГИЛ, когда эта группировка действительно создала и контролировала что-то вроде государства; теперь все его подданные автоматически считаются потенциальными террористами.

Я пишу это и прямо вижу, как у читателя тускнеют глаза, и курсор прыгает на следующий пост в следующем канале. ИГИЛ, Сирия — ну сколько можно, когда это было-то, в XIX веке? Вот и пересказ «Медузы» начинается с того, что лагерь был создан тогда-то, халифат, коалиция, Гуантанамо — в общем, предполагаю, что до конца дочитали не все. В некотором смысле в этом и ужас темы, но сила текста Ананда Гопала, журналиста «Нью-Йоркера», который регулярно ездит в Аль-Хол вместе с гуманитарными миссиями, в том, что он преодолевает эту инерцию. Классическим, но всегда работающим образом — через человеческие истории.

Начинается материал с Джихан Омар — главной героини материала, которая пытается выбрать из Аль-Холя, потому что это примерно ад на земле. Люди живут в палатках и кое-как обустраивают быт; антисанитария; жизнь в лагере никто толком не контролирует, поэтому главная сила там — все те же ребята из ИГИЛ, которые регулярно убивают людей, живущих недостаточно правоверно. Омар приходит к местному решале, умеющему налаживать дипломатию между фракциями в лагере и связываться с внешним миром; он обещает помочь ей убежать из лагеря — а потом его убивает игиловский адепт.

Дальше мы узнаем, как Омар вообще оказалсь в этом лагере. Через судьбы конкретных людей Гопал здорово разоблачает стереотипы про ИГИЛ. Мы привыкли думать, что организацию составляли в основном радикальные исламисты, потому что именно такие люди ехали воевать за игиловцев из Европы, США и России. Однако подавляющее большинство основных бойцов и администраторов ИГИЛ составляли сирийцы и иракцы, у которых зачастую была совсем другая логика и мотивация. Гопал показывает это на примере первого мужа Омар — до начала гражданской войны в Сирии он был вполне светским парнем, они с женой устраивали пикники, курили Lucky Strike и мечтали о путешествиях за границу. А потом начался хаос и война. Их друзей и близких, а также их детей, калечили и убивали по малейшим поводам. И в конце концов Ахмед решил вступить в ИГИЛ, просто потому что они были единственными, кто обеспечивал хоть какую-то стабильность и эффективно воевал с террористическим государством Асада. И уже потом, став игиловским солдатом, он прошел индоктринацию и радикализировался. Потом его убили на войне.

И такие случаи бывали очень часто. Среди прочего, Гопал наглядно показывает, что в рамках борьбы с ИГИЛ силы коалиции регулярно бомбили города, где жили обычные люди, — например, те, кто жил там всю жизнь и просто не мог или не хотел уехать, когда к ним пришли исламисты. Погибали старики, женщины, дети. Кто-то после этого радикализировался и шел воевать. Кто-то бежал от бомбежек — и в итоге оказывался в том же Аль-Холе рядом с теми же игиловцами как подозреваемый в совершенных ими преступлениях, которые никто никогда не будет расследовать. Так же, как никто не признает преступлением беспорядочную бомбардировку подконтрольного игиловцам Хомса.

Среди других персонажей есть Абу Хассан, бывший сотрудник игиловской тайной полиции, который, скорее всего, лично расстреливал инакомыслящих и в любом случае и сейчас не испытывает к их судьбе никакого сочувствия: они нарушали закон, а он выполнял. В Аль-Холе у него одна из более богатых палаток, там даже есть телевизор — и на нем его дети смотрят документалки про дикую природу, потому что Хассан хочет, чтобы они знали, что существует и другой мир помимо лагеря. Он вообще один из самых интересных, сложных персонажей текста; когда автор материала просит его выступить гарантом безопасности, чтобы лагерные дети в первый раз жизни посмотрели выступление клоунов, Хассан соглашается и наотрез отказывается признать клоунов харамом.

Про детей в лагере — это отдельный сюжет, от которого совершенно съезжает крыша. Многие из них родились в лагере или, во всяком случае, не помнят ничего, что было за его пределами. Они ничего не знают о реальности вне Аль-Холя — кто-то считает, что за забором лагеря живут неверные, кто-то — что там ничего нет. Они не знают, кто такие клоуны, одна девочка рассказывает другим о клоуне, но описывает снеговика. Когда клоуны приезжает (их историю Гопал описывает отдельно, она тоже яркая), дети сначала их пугаются, но потом начинают смеяться и играть. Это совершенно хартбрейкинг.

Я не сомневаюсь, что этот материал получит какие-нибудь журналисткие премии. И ничего не изменит. США никакой ответственности за лагерь не признают, хотя людей туда сгоняли подконтрольные им войска. ООН крайне озабочено уже много лет. Про Сирию все давно забыли и не хотят думать; сейчас на повестке дня совсем другие войны. Но и с этим тяжелым чувством автор текста работает очень умело. Материал заканчивается так. Джихан Омар пыталась забеременеть и от Ахмеда, и от своего второго мужа, но ничего не выходило. В итоге она по факту удочерила девочку, с которой познакомилась в лагере. У Омар нет документов, и у девочки нет. Оформить это удочерение никак невозможно. Если Омар когда-нибудь и выпустят из Аль-Хола, то одну, без дочери. И она поняла это и смирилась с тем, что не уедет из лагеря никогда. Теперь здесь ее жизнь и здесь ее смерть. She would watch Raba get married, and she would welcome grandchildren. Her bones would grow old, and she would be buried somewhere beneath the floodlights and the watchtowers.

На прошлой неделе я старался быть хорошим подписчким The New Yorkera и читал подряд пять последних номеров — от фичера про новую главную нью-йоркскую чиновницу по санитарии до материала про самую популярную столовую во Франции, где подают крабов и фуагра, и большого текста про то, во что превратилась Британии после 14 лет консервативного правления. Все это интересно, но про Аль-Хол — с отрывом лучшее. Правда очень рекомендую.

https://www.newyorker.com/magazine/2024/03/18/the-open-air-prison-for-isis-supporters-and-victims

Синдром высоких маков, или эффект краба

Множество людей видят мир как игру с нулевой суммой. Это как футбольный матч или шахматная партия: если один выиграл, то другой обязательно проиграл, и наоборот. Взаимовыгодные (win-win), кооперативные игры в сознании таких людей не предусмотрены. Или они допускают такие взаимодействия только «между своими», например, в семье. Они уверены, что улучшить свое положение можно только за счет других и не склонны думать, что выигрыш бывает общим. Несколько фрагментов из заметки в "Курсиве":

За последние годы экономисты, социологи, антропологи, психологи опубликовали несколько интереснейших исследований о том, как склонность людей видеть мир как игру с нулевой суммой влияет на экономику, политику, субъективное ощущение благосостояния.

Ценности, убеждения, настроения, верования людей влияют на то, насколько они склонны к продуктивному труду. Нередко и в истории, и даже в современных обществах личные амбиции и успех воспринимаются, как что-то предосудительное и наказуемое. В архаических обществах успех часто приписывался союзу с нечистой силой, а зависть становилась поводом для деструктивного поведения. В таких условиях рациональным поведением было избегать чужой зависти, и культурным защитным механизмом  против нее стала вера в «сглаз» – представление, что завистливый взгляд другого человека может причинить ущерб имуществу или его владельцу.

Люди, уверенные, что колдовство и порча реальны, не станут предпринимать усилий, чтобы разбогатеть, дабы самим не стать объектом зависти и агрессии. Такая система взглядов зафиксирована в сказках, где действия ведьм и колдунов мотивируются завистью — к красоте, богатству, силе, доблести. Если успех делает тебя объектом опасной и разрушительной зависти колдуна, то лучший способ уберечься – «быть как все».

Начиная с древнегреческого историка Геродота известен «синдром высокого мака». Геродот рассказывает о милетском тиране Фрасибуле, который в ответ на вопрос, как лучше управлять полисом, шел по полю, срывая возвышающиеся над другими колосья. Это значило: «умертвить выдающихся горожан». Ту же историю, только с маками, описывают Аристотель и римский историк Тит Ливий. В Австралии в 1930-е меры по снижению неравенства называли политикой отрезания голов высоким макам.

Отсюда возникает «менталитет краба»: члены бедной общины рассматривают успешных соплеменников как угрозу себе. Когда в бочке или ведре сидят несколько крабов, и один пытается выбраться наружу, другие тянут его вниз. Такое поведение очень широко распространено и среди людей: «сосед спать не дает – хорошо живет». Зависть заставляет людей совершать бессмысленные покупки («у соседа есть, а я чем хуже»). Но почему убеждения, демотивирующие людей к производительному труду и инвестициям, настолько распространены?

Антрополог Джордж Фостер, проводивший полевые исследования в сельской Мексике, связал все подобные представления с идеей, что в мире всегда присутствует лишь лимитированное количество блага. Оно всегда в дефиците. Если блага не может стать больше, а игра идет в закрытой системе (большую часть своей истории люди жили именно в закрытых сообществах), то человек может улучшить свою позицию только за счет других.

Люди, думающие, что их проигрыш – выигрыш другого, чаще видят в социальных взаимодействиях несправедливость, нечестность. В их жизни очень много конфронтации и антагонизма, и от этого их недовольство только растет.

Когда в феврале в «Медузе» вышел материал с «черным списком» групп, которым не дают играть концерты в России, в околомузыкальном сообществе было много, скажем так, недоумения. Не совсем было понятно, откуда взялся этот список, кто его составлял и почему в нем, среди прочих, оказались музыканты, которые даже черный квадрат в инстаграм не вешали и у которых вроде бы не было проблем.

И вот теперь Светлана Рейтер и Кристина Сафонова выпустили в той же «Медузе» материал, который всю эту мерзотную механику подробно объясняет. Списков много, их составляют и в Кремле, и в регионах. Критерии ясны далеко не всегда, но есть система мониторинга, которая при необходимости откопает старый сочувственный к Навальному твит, и привет. Названы конкретные имена сотрудников, которые занимаются курированием списков, один раньше работал у Мединского, другой служил в ФСБ. Ну и перечислены стратегии, которые могут использовать музыканты. Кто-то перестает давать концерты. Кто-то пытается отделаться меньшим злом — постом в соцсетях, благотворительной акцией. Кто-то едет в Мариуполь и теряет участников групп, которые на это не готовы. Кто-то идет к чиновникам сам. К сожалению, среди последних есть и близкие мне в прошлом люди. Это печально.

Понятно, что мир, в котором на Старой площади сидят люди и составляют папочку на группу «Операция Пластилин», выглядит абсурдно. Но я вот лично своими глазами видел папочку на издание «Афиша», которую тогдашнему владельцу издания А. Мамуту вручили в АП, чтобы нас покурощать. Там буквально были распечатаны материалы сайта и подчеркнуты какие-то шуточки про Путина, чуть ли не в комментариях. И это было весной 2014 года. А сейчас весна 2024-го. Не приходится сомневаться, что папочки есть на всех.

https://meduza.io/feature/2024/04/22/oni-smotryat-na-nas-kak-na-klassovyh-vragov
Ссылка, которая откроется в РФ

Нетфликсовский док «The Greatest Night In Pop» рассказывает о том, как в январе 1985 года за одну ночь в Лос-Анджелесе команда суперзвезд — в диапазоне от Майкла Джексона и Рэя Чарльза до Синди Лопер и Боба Дилана — записала благотворительный хит «We Are The World». Один из продюсеров фильма — Лайонел Ричи, и, кажется, смысл проекта отчасти в том, чтобы напомнить зрителям, что этот музыкант славен не только вездесущим медляком «Hello», а в середине 1980-х воспринимался вполне себе как ровня Джексону, перехватывал у него награды и, собственно, сочинил эту самую «We Are The World» с ним на пару.

Фактура у фильма беспроигрышная, прежде всего архивная: разумеется, все происходившее в студии снималось, и мы видим, как Лопер выкобенивается, Дилан стесняется, Спрингстин хрипит, Стиви Уандер всех расслабляет, Куинси Джонс всеми управляет и так далее. К этому добавляются интервью, взятые уже сейчас; помимо самого Ричи, хедлайнеров не так много, зато, например, трогательно рассказывает лидер подзабытой группы The News и другие люди, чье наследие не так хорошо сохранилось.

В общем, увлекательный форматный док на один вечер, но у меня лично возник некий осадок. В какой-то момент один из продюсеров «We Are the World» говорит — мол, нам было важно, чтобы все это поп-созвездие не заслонило благотворительную цель проекта. Однако неизбежным образом именно это и происходит в фильме. Целью затеи было собрать деньги для голодающих в Эфиопии, но кино никаким образом не объясняет, а почему там вообще начался голод; может, случилось чего? (Война, диктатура и проч.) Ну то есть это существует примерно на таком уровне — ну это же Африка, понятно, что там дети голодают. Дальше, как только история переходит к сочинению и записи песни, о контексте все забывают вообще, и только последний титр сообщает, что синглу удалось поднять на благотворительность… 80 миллионов долларов. Что, конечно, сильно больше, чем ничего, но не сильно впечатляет ни по сравнению с военным бюджетом США, ни по сравнению даже с состоянием одного Джексона в 1985 году. К тому же сильно позже выяснилось, что значительная часть денег, переданных на благотворительность, в итоге пошли на покупку оружия для эфиопских повстанцев (про это в фильме нет). А песня, конечно, запомнилась, это да.

https://www.netflix.com/title/81720500

Сегодня важный для меня день — StraightForward Foundation запустился публично. В том смысле, что у нас теперь есть сайт, где можно прочитать подробно, что мы делаем, зачем и почему — а также какие книги у нас уже в работе, помимо недавно вышедшей книжки Ильи Барабанова и Дениса Короткова про ЧВК «Вагнер».

Каждой из этих книжек я уже заранее горжусь, с каждой из них очень интересно работать. Но лучшее, конечно, впереди, и вот теперь — самое главное. Мы предлагаем всем желающим подать заявку на написание нон-фикшн-книги в рамках опен-колла, а в случае успешной подачи — получить грант и написать и издать эту книгу.

Я надеюсь и уверен, что среди читателей этого канала найдутся люди, которые придумают отличные идеи и с которыми мы поработаем. Вся информация про заявку и ссылка — в следующем посте. И подписывайтесь на наш канал. Будет интересно, правда.

Есть идея нонфикшн книги о современной России? Участвуйте в нашей программе грантовой поддержки

Публикация честных и смелых книг на русском языке сопряжена с множеством рисков: их могут отцензурировать до печати или запретить к продаже; сами авторы подвергаются преследованию внутри страны, а их произведения, напечатанные за пределами России, нередко проходят незамеченными. Мы хотим изменить ситуацию. Для этого мы открываем программу грантовой и редакционной поддержки для авторов, желающих написать неподцензурную книгу о современной России.

Как устроен грант?
В случае одобрения автор будущей книги получает 3000 евро и редакционную поддержку — менторство главного редактора фонда, редактуру глав, помощь с поиском источников, фактчекинг и так далее. Совместными усилиями мы превращаем заявку в грядущий бестселлер. После этого мы помогаем авторам выйти на книжный рынок и заработать деньги от продажи прав на разные языки. Весь доход от агентской деятельности фонда получают авторы.

Как подать заявку?
Заполнить форму по ссылке. Подача заявки полностью безопасна: мы никому не передаем ваши данные и используем шифрование для их хранения. Если вы захотите использовать псевдоним при публикации книги, мы поможем вам сохранить анонимность. Ближайший дедлайн по подаче заявок — 15 июня 2024 года.

Как решается судьба заявок?
Редакция фонда отбирает самые убедительные заявки, руководствуясь совокупностью критериев (актуальность идеи, четкость предполагаемой структуры, опыт и стиль автора, сроки производства). Лучшие заявки попадают на рассмотрение Редакционного совета фонда, куда входит редакция фонда и внешние эксперты.

Когда объявляются победители грантовой программы?
Редакционный совет собирается раз в три месяца и утверждает или отклоняет проекты книг. Список участников грантовой программы по результатам этого опен-колла будет объявлен 1 августа 2024 года.

Заранее спасибо всем соискателям — и удачи!