Я вечно был пьяный
и не было времени
Закончить мой
зелененький холст.
Я рисовал картину
с пьяными тварями,
Но отыскал в них
лишь только любовь!
и не было времени
Закончить мой
зелененький холст.
Я рисовал картину
с пьяными тварями,
Но отыскал в них
лишь только любовь!
Мне вчера отсосали в туалете,
Не подумайте что вот этим,
Я хотел бы сказать о разврате,
Я скорее говорю о любви...
Ведь среди вони да смрада,
В жаре непреклонного ада,
Мне лизали яички и дергали член,
Разве любовь не попытка создать гобелен?
Как по мне ведь, в туалете,
Мы занимались только лишь этим,
Она чавканьем пела баллады любви,
Как и стоны мои!
Создавая портрет непотребства,
Мы верим, страсть ведь не бегство!
Потому мне в туалете сосали,
А как по мне, так признались в любви!
Не подумайте что вот этим,
Я хотел бы сказать о разврате,
Я скорее говорю о любви...
Ведь среди вони да смрада,
В жаре непреклонного ада,
Мне лизали яички и дергали член,
Разве любовь не попытка создать гобелен?
Как по мне ведь, в туалете,
Мы занимались только лишь этим,
Она чавканьем пела баллады любви,
Как и стоны мои!
Создавая портрет непотребства,
Мы верим, страсть ведь не бегство!
Потому мне в туалете сосали,
А как по мне, так признались в любви!
Я достал танцующую звезду из мрака,
Хоть и вглядывался очень долго туда,
Я хотел обойти все поля, наплевав на знаки,
Но загнал себе к бездне и долго смотрел в никуда.
Я прошёл триумфальные песни Лириды,
И взобрался на страшный костер к небесам,
Я катил свой камень ни в гору, ни к миру,
Я катил его в чрево, да к божьим ртам.
Покоряясь все тьме и зову пустому,
Я хотел уже было покончить с собой,
Но хватило мне силы, ловкости слова,
Удержаться от боли, воссиять над виной!
Ведь время всего лишь априорное чувство,
Синтетикой сшита в вечности злой,
И выставив тёмные кости искусства,
Я достал ту звезду из смерти ночной.
Хоть и вглядывался очень долго туда,
Я хотел обойти все поля, наплевав на знаки,
Но загнал себе к бездне и долго смотрел в никуда.
Я прошёл триумфальные песни Лириды,
И взобрался на страшный костер к небесам,
Я катил свой камень ни в гору, ни к миру,
Я катил его в чрево, да к божьим ртам.
Покоряясь все тьме и зову пустому,
Я хотел уже было покончить с собой,
Но хватило мне силы, ловкости слова,
Удержаться от боли, воссиять над виной!
Ведь время всего лишь априорное чувство,
Синтетикой сшита в вечности злой,
И выставив тёмные кости искусства,
Я достал ту звезду из смерти ночной.
Я разрублен на части,
расфасован в пакеты,
Голова моя смотрит,
на небо планеты,
Поток Персеиды,
красные спрайты,
На членах моих
уже трупные пятна.
Гнилостный запах,
серая кожа,
Вокруг МКАД,
индустриальное ложе,
Дифирамбы убийцам
и мёртвым телам!
Урбанизация - рай,
когда труп по мешкам!
Поток острых слов,
мертвые склоки,
Фантасмагория!
Литания!
Вздохи!
Лежат частички,
вкушают ничто,
Звёздное небо,
закончено все.
расфасован в пакеты,
Голова моя смотрит,
на небо планеты,
Поток Персеиды,
красные спрайты,
На членах моих
уже трупные пятна.
Гнилостный запах,
серая кожа,
Вокруг МКАД,
индустриальное ложе,
Дифирамбы убийцам
и мёртвым телам!
Урбанизация - рай,
когда труп по мешкам!
Поток острых слов,
мертвые склоки,
Фантасмагория!
Литания!
Вздохи!
Лежат частички,
вкушают ничто,
Звёздное небо,
закончено все.
Forwarded from Иосиф Бродский
В конце концов то, что затpачивается на книгу — будь то pоман, философский тpактат, сбоpник стихотвоpений, биогpафия или тpиллеp, — в сущности, собственная жизнь человека: хоpошая или плохая, но всегда конечная. Тот, кто сказал, что философствование есть упpажнение в умиpании, был пpав во многих отношениях, ибо, сочиняя книгу, никто не становится моложе.