"Портрет мадам Рекамье"
1800 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Изображение мадам Рекамье специалисты считают, во-первых, лучшим портретом кисти Жака-Луи Давида, а во-вторых, эталонным примером стиля ампир в станковой живописи. Забавно, что сама Жюли Рекамье осталась недовольна картиной, из-за чего она так и не была дописана.
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1800 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Изображение мадам Рекамье специалисты считают, во-первых, лучшим портретом кисти Жака-Луи Давида, а во-вторых, эталонным примером стиля ампир в станковой живописи. Забавно, что сама Жюли Рекамье осталась недовольна картиной, из-за чего она так и не была дописана.
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
"Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года"
1807 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
«Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года» – апофеоз пропагандисткой живописи не только в творчестве классициста Жака-Луи Давида, но и во всём европейском искусстве. Не странно ли: тот самый Давид, который был одним из первых лиц Великой французской буржуазной революции, другом Марата и Робеспьера, членом Конвента и подписантом решения о казни короля Людовика XVI, уже через несколько лет станет прославлять самопровозглашённого императора? Когда Наполеон спросил у одного из приближённых (в прошлом – ярого республиканца, как и Давид), понравилась ли ему коронация, тот отвечал: «Великолепно, ваше Величество. Жаль только, что на ней не присутствовали те триста тысяч людей, которые положили свои жизни, чтобы такие церемонии стали невозможны».
Но Давид заглушил в своём сердце подобные рефлексии. Торжественный въезд Наполеона в Париж в 1797 году потряс художника как событие не столько политическое, сколько эстетическое. Корсиканец поразил его, тонкого ценителя античной эстетики, своим римским профилем и энергией абсолютной, не подлежащей малейшему сомнению власти. «Какая же у него голова! – восторгался Наполеоном Давид. – Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи!»
Наполеон, следует заметить, не отвечал художнику взаимностью. Он полагал, что прошлое «живописца революции» даёт основания сомневаться в искренности его верноподданнических инстинктов. Но Бонапарт всегда высоко ценил профессионалов (именно это во многом определило его успех) и потому запечатлеть для потомков торжество своего «венчания короной и помазания на царство» он поручил именно Давиду.
Почти три года понадобилось художнику для выполнения этого масштабного гимна имперскому величию. Устроители церемонии коронации постарались на славу: такой помпезности Франция не могла упомнить и во времена монархии. Кортеж из золотых карет с представителями знати, боевыми генералами, церковниками во главе с Папой Пием VII, которого Наполеон решил пригласить на торжество, обеспечивая себе религиозную легитимность, – этот в буквальном смысле блестящий кортеж медленно и торжественно двигался от дворца до Собора Парижской Богоматери, а десятки тысяч парижан толпились на улице, чтобы поглазеть на грандиозное зрелище.
Апогеем самой коронации стал момент, когда Папа собирался возлагать на императора золотой лавровый венец, а Наполеон вырвал из его рук корону и сам водрузил её себе на голову. Этим вызывающим жестом Бонапарт утверждал абсолютный характер своей власти, показывал, что обязан ею только самому себе, а не содействию Папы, да и кого бы то ни было (кстати, позже, когда Наполеон присоединит к Франции Папскую область, Пий VII будет брошен в темницу). Изначально Давид намеревался изобразить именно момент возложения короны. Но, по размышлении, решил, что это внесёт ненужную конфликтность и драматизм, и изобразил следующий этап церемонии – когда Наполеон коронует Жозефину.
В «Коронации Наполеона» Давид старается не упустить ни одной важной детали. Многочисленные присутствующие на церемонии – реальные лица. Сам художник изображён сидящим где-то на трибунах. Многие чиновники наполеоновского госаппарата, опознав себя на картине, потом выражали неудовольствие: зачем Давид расположил их так далеко от императора. Художник парировал: «Быть слишком близко к солнцу – небезопасно для жизни».
Наполеон потребовал внести кое-какие правки – например, Давиду пришлось дописать его мать Летисию, которая в реальности на церемонии отсутствовала. Но в целом император остался «Коронацией» доволен: «Прекрасно, просто прекрасно! Давид, вам удалось постичь мои мысли и изобразить меня французским рыцарем!»
#ЖакЛуиДавид #ИсторическаяСцена #Классицизм
@pic_history
1807 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
«Коронация Наполеона в соборе Нотр-Дам 2 декабря 1804 года» – апофеоз пропагандисткой живописи не только в творчестве классициста Жака-Луи Давида, но и во всём европейском искусстве. Не странно ли: тот самый Давид, который был одним из первых лиц Великой французской буржуазной революции, другом Марата и Робеспьера, членом Конвента и подписантом решения о казни короля Людовика XVI, уже через несколько лет станет прославлять самопровозглашённого императора? Когда Наполеон спросил у одного из приближённых (в прошлом – ярого республиканца, как и Давид), понравилась ли ему коронация, тот отвечал: «Великолепно, ваше Величество. Жаль только, что на ней не присутствовали те триста тысяч людей, которые положили свои жизни, чтобы такие церемонии стали невозможны».
Но Давид заглушил в своём сердце подобные рефлексии. Торжественный въезд Наполеона в Париж в 1797 году потряс художника как событие не столько политическое, сколько эстетическое. Корсиканец поразил его, тонкого ценителя античной эстетики, своим римским профилем и энергией абсолютной, не подлежащей малейшему сомнению власти. «Какая же у него голова! – восторгался Наполеоном Давид. – Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи!»
Наполеон, следует заметить, не отвечал художнику взаимностью. Он полагал, что прошлое «живописца революции» даёт основания сомневаться в искренности его верноподданнических инстинктов. Но Бонапарт всегда высоко ценил профессионалов (именно это во многом определило его успех) и потому запечатлеть для потомков торжество своего «венчания короной и помазания на царство» он поручил именно Давиду.
Почти три года понадобилось художнику для выполнения этого масштабного гимна имперскому величию. Устроители церемонии коронации постарались на славу: такой помпезности Франция не могла упомнить и во времена монархии. Кортеж из золотых карет с представителями знати, боевыми генералами, церковниками во главе с Папой Пием VII, которого Наполеон решил пригласить на торжество, обеспечивая себе религиозную легитимность, – этот в буквальном смысле блестящий кортеж медленно и торжественно двигался от дворца до Собора Парижской Богоматери, а десятки тысяч парижан толпились на улице, чтобы поглазеть на грандиозное зрелище.
Апогеем самой коронации стал момент, когда Папа собирался возлагать на императора золотой лавровый венец, а Наполеон вырвал из его рук корону и сам водрузил её себе на голову. Этим вызывающим жестом Бонапарт утверждал абсолютный характер своей власти, показывал, что обязан ею только самому себе, а не содействию Папы, да и кого бы то ни было (кстати, позже, когда Наполеон присоединит к Франции Папскую область, Пий VII будет брошен в темницу). Изначально Давид намеревался изобразить именно момент возложения короны. Но, по размышлении, решил, что это внесёт ненужную конфликтность и драматизм, и изобразил следующий этап церемонии – когда Наполеон коронует Жозефину.
В «Коронации Наполеона» Давид старается не упустить ни одной важной детали. Многочисленные присутствующие на церемонии – реальные лица. Сам художник изображён сидящим где-то на трибунах. Многие чиновники наполеоновского госаппарата, опознав себя на картине, потом выражали неудовольствие: зачем Давид расположил их так далеко от императора. Художник парировал: «Быть слишком близко к солнцу – небезопасно для жизни».
Наполеон потребовал внести кое-какие правки – например, Давиду пришлось дописать его мать Летисию, которая в реальности на церемонии отсутствовала. Но в целом император остался «Коронацией» доволен: «Прекрасно, просто прекрасно! Давид, вам удалось постичь мои мысли и изобразить меня французским рыцарем!»
#ЖакЛуиДавид #ИсторическаяСцена #Классицизм
@pic_history
"Смерть Сократа"
1787 г.
Жак-Луи Давид
Метрополитен-музей, Нью-Йорк.
Яркий представитель французского классицизма Жак-Луи Давид нередко выбирал для своих полотен сцены из античной истории, ставшей ему близкой после пребывания в Италии.
На этой картине Сократ, готовый выпить по приговору суда чашу с ядом, обращается к ученикам с прощальными словами. Философ поднял руку, а другую протянул в сторону чаши. Его жест, когда рука вот-вот коснется сосуда со смертельным напитком, но все-таки не касается его, повисая в воздухе, - ключевой, потому что создает впечатление остановившегося времени. В результате, как бы ни страдали последователи Сократа, смерть побеждена, потому что о ней забыл и сам учитель, увлеченный тем, что скажет своим последователям и оставит после себя.
Тема бессмертия человеческого духа подчеркнута величием изображенных людей, выраженным в их движениях и лицах, сдержанным монохромным колоритом полотна и всей композицией: расположение персонажей вдоль передней плоскости картины напоминает фриз, что придает торжественность всей сцене. Художник-гравер Джон Бойдел восторженно писал английскому портретисту сэру Джошуа Рейнолдсу, что работа Давида - «величайшее достижение в искусстве после Сикстинской капеллы Микеланджело и Станц Рафаэля... Это произведение сделало бы честь Афинам во времена Перикла».
Давид задумал написать это полотно, когда революция во Франции была уже близка. Целью его произведения было укрепление духа сограждан примером сократовской стойкости.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1787 г.
Жак-Луи Давид
Метрополитен-музей, Нью-Йорк.
Яркий представитель французского классицизма Жак-Луи Давид нередко выбирал для своих полотен сцены из античной истории, ставшей ему близкой после пребывания в Италии.
На этой картине Сократ, готовый выпить по приговору суда чашу с ядом, обращается к ученикам с прощальными словами. Философ поднял руку, а другую протянул в сторону чаши. Его жест, когда рука вот-вот коснется сосуда со смертельным напитком, но все-таки не касается его, повисая в воздухе, - ключевой, потому что создает впечатление остановившегося времени. В результате, как бы ни страдали последователи Сократа, смерть побеждена, потому что о ней забыл и сам учитель, увлеченный тем, что скажет своим последователям и оставит после себя.
Тема бессмертия человеческого духа подчеркнута величием изображенных людей, выраженным в их движениях и лицах, сдержанным монохромным колоритом полотна и всей композицией: расположение персонажей вдоль передней плоскости картины напоминает фриз, что придает торжественность всей сцене. Художник-гравер Джон Бойдел восторженно писал английскому портретисту сэру Джошуа Рейнолдсу, что работа Давида - «величайшее достижение в искусстве после Сикстинской капеллы Микеланджело и Станц Рафаэля... Это произведение сделало бы честь Афинам во времена Перикла».
Давид задумал написать это полотно, когда революция во Франции была уже близка. Целью его произведения было укрепление духа сограждан примером сократовской стойкости.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
"Сабинянки, останавливающие битву между римлянами и сабинянами"
1799 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Замысел масштабного полотна «Сабинянки» посетил Жака-Луи Давида, когда он находился в тюрьме. «Живописец революции», совсем недавно подписывавший в числе других членов Конвента смертный приговор Людовику XVI, а потом возглавивший Лувр, а вместе с ним и всю художественную жизнь Франции, после падения якобинской диктатуры сам оказался жертвой, заточенной в тюрьму в ожидании неминуемой казни.
Но Давид был оправдан, хотя на это почти не оставалось надежды. Его жена Шарлотта Пекуль, которая ушла от художника, как только узнала о том, что Давид был в числе тех, кто постановил казнить короля, сделала всё возможное и невозможное, чтобы её супруг, пусть и бывший, избежал гильотины. После этого они вновь повенчались и почти 30 лет были вместе, пока смерть Давида в 1825 году не разлучила их.
После выхода на свободу Давид принялся за «Сабинянок» – картину, воспевающую всеобщее примирение. Содействовать подобному примирению, согласно идее картины, могут только женщины, такие же преданные и столь же предприимчивые, как Шарлотта Пекуль.
Легенду о сабинянках Давид позаимствовал из того исторического периода, который любил больше всего, – ранней истории Рима. Основатель города Ромул придумал оригинальный способ увеличить население метрополии, страдавшей от недостатка женщин. Он устроил в Риме праздник, на который были приглашены сабиняне со своими жёнами и незамужними дочками. По условному сигналу римские юноши бросались в толпу, выхватывали девушек-сабинянок и силой волокли их к себе домой. Но это лишь предыстория. Кстати, в картине «Похищение сабинянок» её запечатлел французский живописец Никола Пуссен. А вот Давид в своей картине повествует о том, что случилось дальше. Сабинянки приняли свою судьбу как неизбежность: они стали жёнами римлян и рожали им детей, как и планировал дальновидный Ромул (его можно узнать в «Сабинянках» по изображению капитолийской волчицы на щите). Однако сабиняне, оскорблённые поступком римлян, не оставляли планов мщения. И однажды, когда их армия окрепла, они вошли в Рим.
Завязавшийся бой мог бы закончиться кровавой резнёй и горами трупов, но внезапно на поле брани появились бывшие пленницы. На руках вместо щитов они несли своих маленьких детей. Женщины закрывали собой римлян от сабинян, а сабинян от римлян. Они обращались к первым – своим отцам и братьям и ко вторым – своим мужьям, «окликая их ласковыми именами», как пишет Плутарх. Сабинянки призывали к миру. Для раздираемой распрями Франции времён Давида, как и для Рима, не было ничего важнее призыва к гражданскому согласию. Этим и объясняется примирительный пафос картины, а римская крепость на дальнем плане не случайно напоминает башни Бастилии.
Во многих фигурах картины зрители узнавали своих современниц: для предводительницы сабинянок Герсилии и коленопреклоненной женщины на переднем плане Давиду позировали известнейшие красавицы того времени сёстры Беллегард, а старуху за их спинами Давид писал со старой няньки своих собственных детей. Жены Давида нет на картине, однако именно ей посвящены «Сабинянки». Мы знаем, как она выглядела, благодаря значительно более позднему портрету 1813 года, где Шарлотта изображена, быть может, и утратившей былую красоту, но мудрой и человечной.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
1799 г.
Жак-Луи Давид
Лувр, Париж.
Замысел масштабного полотна «Сабинянки» посетил Жака-Луи Давида, когда он находился в тюрьме. «Живописец революции», совсем недавно подписывавший в числе других членов Конвента смертный приговор Людовику XVI, а потом возглавивший Лувр, а вместе с ним и всю художественную жизнь Франции, после падения якобинской диктатуры сам оказался жертвой, заточенной в тюрьму в ожидании неминуемой казни.
Но Давид был оправдан, хотя на это почти не оставалось надежды. Его жена Шарлотта Пекуль, которая ушла от художника, как только узнала о том, что Давид был в числе тех, кто постановил казнить короля, сделала всё возможное и невозможное, чтобы её супруг, пусть и бывший, избежал гильотины. После этого они вновь повенчались и почти 30 лет были вместе, пока смерть Давида в 1825 году не разлучила их.
После выхода на свободу Давид принялся за «Сабинянок» – картину, воспевающую всеобщее примирение. Содействовать подобному примирению, согласно идее картины, могут только женщины, такие же преданные и столь же предприимчивые, как Шарлотта Пекуль.
Легенду о сабинянках Давид позаимствовал из того исторического периода, который любил больше всего, – ранней истории Рима. Основатель города Ромул придумал оригинальный способ увеличить население метрополии, страдавшей от недостатка женщин. Он устроил в Риме праздник, на который были приглашены сабиняне со своими жёнами и незамужними дочками. По условному сигналу римские юноши бросались в толпу, выхватывали девушек-сабинянок и силой волокли их к себе домой. Но это лишь предыстория. Кстати, в картине «Похищение сабинянок» её запечатлел французский живописец Никола Пуссен. А вот Давид в своей картине повествует о том, что случилось дальше. Сабинянки приняли свою судьбу как неизбежность: они стали жёнами римлян и рожали им детей, как и планировал дальновидный Ромул (его можно узнать в «Сабинянках» по изображению капитолийской волчицы на щите). Однако сабиняне, оскорблённые поступком римлян, не оставляли планов мщения. И однажды, когда их армия окрепла, они вошли в Рим.
Завязавшийся бой мог бы закончиться кровавой резнёй и горами трупов, но внезапно на поле брани появились бывшие пленницы. На руках вместо щитов они несли своих маленьких детей. Женщины закрывали собой римлян от сабинян, а сабинян от римлян. Они обращались к первым – своим отцам и братьям и ко вторым – своим мужьям, «окликая их ласковыми именами», как пишет Плутарх. Сабинянки призывали к миру. Для раздираемой распрями Франции времён Давида, как и для Рима, не было ничего важнее призыва к гражданскому согласию. Этим и объясняется примирительный пафос картины, а римская крепость на дальнем плане не случайно напоминает башни Бастилии.
Во многих фигурах картины зрители узнавали своих современниц: для предводительницы сабинянок Герсилии и коленопреклоненной женщины на переднем плане Давиду позировали известнейшие красавицы того времени сёстры Беллегард, а старуху за их спинами Давид писал со старой няньки своих собственных детей. Жены Давида нет на картине, однако именно ей посвящены «Сабинянки». Мы знаем, как она выглядела, благодаря значительно более позднему портрету 1813 года, где Шарлотта изображена, быть может, и утратившей былую красоту, но мудрой и человечной.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
Telegram
ИОК | Картины
"Похищение сабинянок"
Никола Пуссен
Никола Пуссен
Картина способствовала зарождению нового стиля живописи, сформировав школу французского неоклассицизма.
Основными источниками сюжета являются «История от основания города» Тита Ливия, а также книги Дионисия Галикарнасского «Римские древности». В картине показана борьба Рима с Альба-Лонгой. Спор двух враждующих городов должен был быть урегулирован в форме ритуального поединка между тремя римлянами, братьями из рода Горациев, и их противниками из города Альба-Лонги, братьями Куриациями.
Драматизм ситуации заключался в том, что Горации и Куриации были друзьями детства, к тому же их связывали родственные отношения. Одна из сестер Куриациев, Сабина, была замужем за Горацием, в то время как одна из сестер Горациев, Камилла, обручена с Куриацием. Однако долг перед отечеством в Риме ставили несравненно выше частных отношений. Несмотря на тесную связь между двумя семьями, отец Горациев благословляет своих сыновей на смертельный бой, а братья, в свою очередь, дают клятву защищать родину.
Гармония картины создается симметрией и равновесием её геометрических форм. Вся композиция построена на числе «три». Фон картины, разделённый тремя арками (они создают визуальную стабильность), дополнительно затемнён, чтобы выделить фигуры на переднем плане. В центре картины в красном плаще – отец Горациев. Он протягивает своим троим сыновьям три меча. Только один из мечей написан прямым, что должно было означать: выживет только один из трёх. В ответ три сына Горация вытягивают к нему руки, выражая готовность к бою.
Сохранилось большое число эскизов «Клятвы Горациев». Три из них представлены в музее французского города Байонна, эскиз «Сабина» – в музее изобразительных искусств города Анже, а подготовительный рисунок с общей композицией хранится во дворце изящных искусств в Лилле.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
Основными источниками сюжета являются «История от основания города» Тита Ливия, а также книги Дионисия Галикарнасского «Римские древности». В картине показана борьба Рима с Альба-Лонгой. Спор двух враждующих городов должен был быть урегулирован в форме ритуального поединка между тремя римлянами, братьями из рода Горациев, и их противниками из города Альба-Лонги, братьями Куриациями.
Драматизм ситуации заключался в том, что Горации и Куриации были друзьями детства, к тому же их связывали родственные отношения. Одна из сестер Куриациев, Сабина, была замужем за Горацием, в то время как одна из сестер Горациев, Камилла, обручена с Куриацием. Однако долг перед отечеством в Риме ставили несравненно выше частных отношений. Несмотря на тесную связь между двумя семьями, отец Горациев благословляет своих сыновей на смертельный бой, а братья, в свою очередь, дают клятву защищать родину.
Гармония картины создается симметрией и равновесием её геометрических форм. Вся композиция построена на числе «три». Фон картины, разделённый тремя арками (они создают визуальную стабильность), дополнительно затемнён, чтобы выделить фигуры на переднем плане. В центре картины в красном плаще – отец Горациев. Он протягивает своим троим сыновьям три меча. Только один из мечей написан прямым, что должно было означать: выживет только один из трёх. В ответ три сына Горация вытягивают к нему руки, выражая готовность к бою.
Сохранилось большое число эскизов «Клятвы Горациев». Три из них представлены в музее французского города Байонна, эскиз «Сабина» – в музее изобразительных искусств города Анже, а подготовительный рисунок с общей композицией хранится во дворце изящных искусств в Лилле.
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
@pic_history
В холодной руке Марата зажат клочок бумаги с текстом: «Мари Анна Шарлотта Корде - гражданину Марату. Учитывая мое несчастье, я имею право на вашу поддержку». По замыслу художника, этой запиской убийца воспользовалась, чтобы проникнуть в дом, хотя в действительности Корде вошла под предлогом сообщения о кознях жирондистов. Ещё одно письмо, которое, по задумке Давида, должно обелять убитого, лежит на деревянной тумбе сверху. Марат, якобы, проявил милосердие, внял требованиям Корде и написал: «Вам следует отдать этот ассигнат матери пятерых детей, отец которых погиб в борьбе за свободу». Сама ассигнация лежит там же. А тумба и надпись-посвящение на ней символизируют надгробный памятник.
Фигура Марата идеализируется наподобие античных героев. Но какова причина, по которой «друг народа» (так назвалась издаваемая им газета) был застигнут смертью именно в ванной? Дело в том, что он вынужден был постоянно принимать ванны по причине кожных заболеваний - скорее всего, все его тело было покрыто множественными экземами. Чтобы успокоить кожу, он обычно купался в овсяном отваре.
Жак-Луи Давид и Жан-Поль Марат были членами одного якобинского клуба. Убийство близкого товарища потрясла художника, и уже через пару часов после того, как разнеслась весть о смерти, Давид был на улице Кордельеров, чтобы зарисовать лицо погибшего. Рисунок головы был выполнен пером, объёмность форм достигалась благодаря перекрещивающимся линиям, подобной гравюрной техникой художник воспользовался впервые и более к ней не обращался.
Давид придал Марату вид мученика революции, он добился этого, подражая любимому им Караваджо, в особенности его «Положению во гроб» - обратите внимание на безвольно свисающую руку в обеих работах, а также использование светотени. Обе картины построены таким образом, чтобы всё внимание зрителя было сконцентрировано на жертве.
Также к картине существуют множественные отсылки в поп-культуре. Картину Давида не раз цитировали в кино. Под впечатлением от композиции "Смерти Марата" была снята одна из сцен фильма Стенли Кубрика «Барри Линдон» (1975). Анджей Вайда в фильм «Дантон» (1982) включил несколько сцен, действие которых происходит в студии Давида, в кадр также попадает портрет Марата. В фильме «Караваджо» (1986) режиссёр Дерек Джармен имитирует ситуацию картины Давида, заменяя бумагу пишущей машинкой. Современный бразильский художник Вик Мунис воссоздал «Смерть Марата», используя отходы свалки вблизи Рио-де-Жанейро в его документальном фильме 2010 года «Свалка».
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Фигура Марата идеализируется наподобие античных героев. Но какова причина, по которой «друг народа» (так назвалась издаваемая им газета) был застигнут смертью именно в ванной? Дело в том, что он вынужден был постоянно принимать ванны по причине кожных заболеваний - скорее всего, все его тело было покрыто множественными экземами. Чтобы успокоить кожу, он обычно купался в овсяном отваре.
Жак-Луи Давид и Жан-Поль Марат были членами одного якобинского клуба. Убийство близкого товарища потрясла художника, и уже через пару часов после того, как разнеслась весть о смерти, Давид был на улице Кордельеров, чтобы зарисовать лицо погибшего. Рисунок головы был выполнен пером, объёмность форм достигалась благодаря перекрещивающимся линиям, подобной гравюрной техникой художник воспользовался впервые и более к ней не обращался.
Давид придал Марату вид мученика революции, он добился этого, подражая любимому им Караваджо, в особенности его «Положению во гроб» - обратите внимание на безвольно свисающую руку в обеих работах, а также использование светотени. Обе картины построены таким образом, чтобы всё внимание зрителя было сконцентрировано на жертве.
Также к картине существуют множественные отсылки в поп-культуре. Картину Давида не раз цитировали в кино. Под впечатлением от композиции "Смерти Марата" была снята одна из сцен фильма Стенли Кубрика «Барри Линдон» (1975). Анджей Вайда в фильм «Дантон» (1982) включил несколько сцен, действие которых происходит в студии Давида, в кадр также попадает портрет Марата. В фильме «Караваджо» (1986) режиссёр Дерек Джармен имитирует ситуацию картины Давида, заменяя бумагу пишущей машинкой. Современный бразильский художник Вик Мунис воссоздал «Смерть Марата», используя отходы свалки вблизи Рио-де-Жанейро в его документальном фильме 2010 года «Свалка».
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Telegram
История одной картины
"Погребение Христа"
1603 г.
Микеланджело Меризи де Караваджо
Музеи Ватикана, Рим.
👀 Смотреть в высоком качестве
1603 г.
Микеланджело Меризи де Караваджо
Музеи Ватикана, Рим.
👀 Смотреть в высоком качестве
Жюли Аделаид Рекамье (J. A. Recamier) – знаменитая на рубеже XVIII и XIX веков светская красавица и хозяйка знаменитого салона, который в эпоху Директории был главным центром парижской интеллектуальной жизни. Здесь встречались, флиртовали и до хрипоты спорили лучшие люди своего времени: писатель Шатобриан и критик Сент-Бёв, маршал Бернадот (будущий король Норвегии и Швеции) и романистка мадам де Сталь. Литература тут встречалась с политикой, а умная, образованная и, чего греха таить, чертовски привлекательная хозяйка умело модерировала общение между людьми нередко противоположных и даже враждебных взглядов. Среди воздыхателей Жюли числились брат Наполеона Люсьен Бонапарт, принц Август Прусский и еще многие.
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Слава мадам Рекамье очень скоро перешагнула границы Франции, а имя её перешло в разряд нарицательных. О ней говорили в Италии и Австрии, Англии и Германии. В далёкой России в начале XIX века «северной Рекамье» называли Александру Осиповну Смирнову, принимавшую у себя, развлекавшую и опекавшую лучших представителей русской литературы, включая Пушкина, Лермонтова и Гоголя. А проделавшая то же через 100 лет Зинаида Шаховская, в чьей гостиной встречались Бунин, Ходасевич, Замятин, Набоков, сетовала: о ней не перестают злословить, дескать, Шаховской всё не дают покоя лавры Рекамье. «Век не салонов, а гостиных. Не Рекамье – а просто дам», – писал о своём времени Блок.
Её личная жизнь была необычна. Когда Жюли исполнилось 16, к ней посватался 42-летний богатый банкир Рекамье, некогда страстно влюблённый в её мать. Очень скоро они с Жюли повенчались, но близкий круг знал, что между супругами никогда не было интимной близости, а отношения в семье больше напоминали уважительное доверие между отцом и дочкой. Поговаривали, Жюли и в самом деле могла быть дочерью банкира Рекамье, который пошёл на неординарный шаг с женитьбой, чтобы в случае возможных политических потрясений его состояние перешло к его самому близкому человеку – Жюли.
Возможно, именно поэтому Давид решил изобразить 23-летнюю мадам Рекамье в образе босоногой античной девственницы-весталки. Стиль ампир (многие его проявления станут называть «стилем Рекамье», как когда-то рококо называли «стилем Помпадур») как нельзя лучше соответствовал этому замыслу. Мадам полулежит на кушетке, напоминающей античные ложа. После портрета этот предмет мебели войдёт в моду, ампирную кушетку так и будут называть: «Рекамье». Белое платье с высокой линией талии похоже на тунику. Давид написал его без всякой современной отделки, чтобы оно выглядело по-гречески лаконичным и простым. Высокая прическа из кудрей «в греческом стиле», популярном в период Директории, по сравнению с «монархическими» пудреными париками кажется образцом естественности. Правда, Жюли была недовольна, что её черные от природы волосы Давид, увлёкшийся зелено-оливковой гаммой, ради цветовой гармонии сделал каштановыми.
Давид писал «Портрет Рекамье» перфекционистски медленно и долго: то свет падал не оттуда, то настроение было не то. Капризная красавица устала ждать и поручила писать себя другому художнику – Франсуа Жерару. А Давид взревновал и сказал, что раз так, то он не станет завершать портрет: «У женщин свои причуды, мадам, а у художников – свои». Торшер и лампу на картине дописывал уже ученик Давида, Энгр. Впрочем, именно в этой аскетичной незавершённости, в гулком пустом пространстве, избавленном от громоздкой мебели и драпировок, сейчас видят главную прелесть картины, ведь они делают обаяние Рекамье еще более волнующим.
@pic_history
#ЖакЛуиДавид #Классицизм
Telegram
ИОК | Картины