Forwarded from Милованов Daily
Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентов главою всех преступных сил Запроливья. Он был проклят всеми тремя официальными церквами Империи за неумеренную гордыню, ибо называл себя младшим братом царствующих особ. Он располагал ночной армией общей численностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысяч золотых, а агентура его проникала в святая святых государственного аппарата. За последние двадцать лет его четырежды казнили, каждый раз при большом стечении народа; по официальной версии, он в настоящий момент томился сразу в трёх самых мрачных застенках Империи, а дон Рэба неоднократно издавал указы «касательно возмутительного распространения государственными преступниками и иными злоумышленниками легенд о так называемом Ваге Колесе, на самом деле не существующем и, следовательно, легендарном». Румате пришлось в своё время потратить немало сил и золота, чтобы войти в контакт с этим человеком. Вага вызывал в нём сильнейшее отвращение, но иногда был чрезвычайно полезен — буквально незаменим. Кроме того, Вага сильно занимал Румату как учёного. Это был любопытнейший экспонат в его коллекции средневековых монстров, личность, не имеющая, по-видимому, совершенно никакого прошлого…
Брак в понимании жителей городка, где происходит действие «Мелкого беса», явление абсолютно формальное. Герои массово связаны друг с другом брачными ожиданиями, но ни за одним сватовством не стоит любовь или хотя бы симпатия.
У Передонова, например, важное требование к будущей жене:
«– Мне бы, главное, не хотелось, чтобы она была сухопарая, – с тоскою в голосе сказал Передонов. – Жирненькую бы мне».
А Рутилов готов отдать за Передонова любую из трёх своих сестёр на выбор.
«- Ты только постой у ворот, – убедительно говорил Рутилов, – я тебе любую выведу, которую хошь».
Девушкам тоже не особенно важно, какая из них поедет венчаться с Передоновым.
«Вошел Рутилов и объявил:
– Валерию выбрал. Ждет, – стоит у ворот.
Сестры зашумели, засмеялись. Валерия слегка побледнела.
– Вот, вот, – повторяла она, – очень я хочу, очень мне надо.
Ее руки дрожали. Ее стали наряжать, – все три сестры хлопотали около нее. Рутилов неустанно болтал, радостно и возбужденно. Ему нравилось, что все это дело он так ловко устроил.
Передонов подошел к окну и стукнул палкою в раму. Через полминуты Рутилов высунулся из окна.
– Чего тебе? – спросил он с беспокойством.
– Передумал, – буркнул Передонов. - Веди Людмилу.
Валерия обрадовалась.
– Твое счастье, Людмила, – весело сказала она.
Людмила принялась хохотать, – упала в кресло, откинулась на спинку и хохотала, хохотала.
– Что ему сказать-то? – спрашивал Рутилов, – согласна, что ли?
Людмила от смеха не могла сказать ни слова и только махала руками.
– Да, согласна, конечно, – сказала за нее Дарья».
Вершина, хоть и неохотно, отдаёт приберегаемого для себя самой жениха Марте. Сам Передонов охотно променял бы Варвару на любую другую женщину, с которой было бы выгодно повенчаться. Неразборчивость, корыстолюбие и похоть движут героями при создании семьи (на семьи, кстати, интересно посмотреть внимательнее. Особенно на детей).
Показательно, что эти люди до последнего не считают Передонова безумцем. Полагают, что он пьян или «петрушку валяет», но сумасшествия не замечают — настолько они слепы ко всему, кроме самих себя, и настолько поведение Передонова соответствует нормам, принятым в городке.
У Передонова, например, важное требование к будущей жене:
«– Мне бы, главное, не хотелось, чтобы она была сухопарая, – с тоскою в голосе сказал Передонов. – Жирненькую бы мне».
А Рутилов готов отдать за Передонова любую из трёх своих сестёр на выбор.
«- Ты только постой у ворот, – убедительно говорил Рутилов, – я тебе любую выведу, которую хошь».
Девушкам тоже не особенно важно, какая из них поедет венчаться с Передоновым.
«Вошел Рутилов и объявил:
– Валерию выбрал. Ждет, – стоит у ворот.
Сестры зашумели, засмеялись. Валерия слегка побледнела.
– Вот, вот, – повторяла она, – очень я хочу, очень мне надо.
Ее руки дрожали. Ее стали наряжать, – все три сестры хлопотали около нее. Рутилов неустанно болтал, радостно и возбужденно. Ему нравилось, что все это дело он так ловко устроил.
Передонов подошел к окну и стукнул палкою в раму. Через полминуты Рутилов высунулся из окна.
– Чего тебе? – спросил он с беспокойством.
– Передумал, – буркнул Передонов. - Веди Людмилу.
Валерия обрадовалась.
– Твое счастье, Людмила, – весело сказала она.
Людмила принялась хохотать, – упала в кресло, откинулась на спинку и хохотала, хохотала.
– Что ему сказать-то? – спрашивал Рутилов, – согласна, что ли?
Людмила от смеха не могла сказать ни слова и только махала руками.
– Да, согласна, конечно, – сказала за нее Дарья».
Вершина, хоть и неохотно, отдаёт приберегаемого для себя самой жениха Марте. Сам Передонов охотно променял бы Варвару на любую другую женщину, с которой было бы выгодно повенчаться. Неразборчивость, корыстолюбие и похоть движут героями при создании семьи (на семьи, кстати, интересно посмотреть внимательнее. Особенно на детей).
Показательно, что эти люди до последнего не считают Передонова безумцем. Полагают, что он пьян или «петрушку валяет», но сумасшествия не замечают — настолько они слепы ко всему, кроме самих себя, и настолько поведение Передонова соответствует нормам, принятым в городке.
Она живет одна на необитаемом острове, куда ее сослали за дерзость много веков назад. Ее отец — солнце, ее мать — наяда, ее братья и сёстры — волшебники. Она — Цирцея.
Любите ли вы посмотреть на известную историю под необычным углом? Хотите увидеть Одиссея глазами влюблённой женщины, Пенелопу — глазами соперницы, Гелиоса — глазами дочери, а его дворец — глазами постоянной обитательницы?
«Цирцея» Мадлен Миллер — роман о бессмертной, которая знала Сциллу до превращения в чудовище.
«Выжимая сок цветов в воду там, в бухте Сциллы, я не задумывалась, как воспримут ее превращение мои двоюродные братья и сестры, те, кому она была сестрицей, племянницей, любовницей. А если б задумалась, сказала бы, что они любили Сциллу и громче всех станут требовать моей крови, когда за мной явятся эринии. Но теперь, оглядываясь вокруг, я видела лишь сияющие, как наточенные клинки, лица. Склонившись друг к другу, они злорадствовали».
Авторка романа — филолог, университетская преподавательница, имеет степень доктора философии. В книге сошлись обширность знаний и умение облечь их в лёгкую для восприятия форму, женская глубина эмоций и литературность их выражения.
«Наименьшие из меньших богинь, мы обладали весьма скромными способностями, для бессмертия едва достаточными. Мы говорили с рыбами и выращивали цветы, извлекали влагу из облаков и соль из морской воды. Этим словом — “нимфа” — наше будущее измерялось вдоль и поперек. На здешнем языке так называют не только богинь, но и невест».
Судьба Цирцеи оказывается судьбой любой женщины. В античных мифологических декорациях разворачивается история любой из сестёр, вплоть до наших дней.
«Когда я родилась, одна тетка (не стану называть ее имени, потому что в этой истории теток полно) омыла и спеленала меня. Другая занялась матерью — вновь окрасила ей красным губы, расчесала волосы гребнями из слоновой кости. А третья пошла к двери — впустить отца.
— Девочка, — сообщила ему мать, сморщив нос.
Положив мне на голову руку в знак благословения, отец сказал:
— Она найдет себе достойного мужа.
— Насколько достойного? — осведомилась мать.
Она, наверное, утешилась бы, если б меня можно было обменять на что-нибудь получше.
Размышляя, отец перебирал пушок на моей голове, изучал мои глаза и скулы.
— Царевича, пожалуй.
— Царевича? — переспросила мать. — Ты ведь не хочешь сказать, смертного?
На лице ее читалось отвращение.
— Разумеется, она выйдет замуж за сына Зевса, — настаивала мать.
Она уже воображала, как пирует на Олимпе, сидя по правую руку от царицы Геры.
— Нет. Волосы у нее пестрые, как рысий мех. И этот подбородок… Островат, совсем не радует глаз.
Мать спорить с отцом не стала. Как вспыльчив Гелиос, когда ему перечат, она знала не хуже других. Помни: под золотым его сиянием скрывается огонь.
Мать поднялась. Живот ее исчез, утянулась талия, лицо посвежело, стало девственно-румяным. Все наше племя оправлялось быстро, а мать и того быстрей, она ведь была из дочерей Океана, метавших детей, как икру.
— Идем, — сказала мать. — Сделаем кого-нибудь получше».
Цирцея прожила бы тысячи лет во дворце своего солнечного отца, никому не интересная и ничего не знающая о мире за пределами своего мирка.
«Сидя на камнях, я вспоминала истории о нимфах, которые плакали до тех пор, пока не обращались в камни или крикливых птиц, в бессловесных зверей или стройные деревья, — и мысли их навечно покрывались корой. А я и этого не могла, похоже. Замкнутая в своей судьбе, как в гранитных стенах. Надо было поговорить с теми смертными. Попросить кого-нибудь на мне жениться. Я ведь дочь Гелиоса, один из этих потрепанных мужчин непременно меня взял бы. Всё лучше, чем так.
Тут-то и появилась лодка».
Вам нравятся пересказы известных историй, которые позволяют взглянуть на события глазами второстепенных персонажей?
Любите ли вы посмотреть на известную историю под необычным углом? Хотите увидеть Одиссея глазами влюблённой женщины, Пенелопу — глазами соперницы, Гелиоса — глазами дочери, а его дворец — глазами постоянной обитательницы?
«Цирцея» Мадлен Миллер — роман о бессмертной, которая знала Сциллу до превращения в чудовище.
«Выжимая сок цветов в воду там, в бухте Сциллы, я не задумывалась, как воспримут ее превращение мои двоюродные братья и сестры, те, кому она была сестрицей, племянницей, любовницей. А если б задумалась, сказала бы, что они любили Сциллу и громче всех станут требовать моей крови, когда за мной явятся эринии. Но теперь, оглядываясь вокруг, я видела лишь сияющие, как наточенные клинки, лица. Склонившись друг к другу, они злорадствовали».
Авторка романа — филолог, университетская преподавательница, имеет степень доктора философии. В книге сошлись обширность знаний и умение облечь их в лёгкую для восприятия форму, женская глубина эмоций и литературность их выражения.
«Наименьшие из меньших богинь, мы обладали весьма скромными способностями, для бессмертия едва достаточными. Мы говорили с рыбами и выращивали цветы, извлекали влагу из облаков и соль из морской воды. Этим словом — “нимфа” — наше будущее измерялось вдоль и поперек. На здешнем языке так называют не только богинь, но и невест».
Судьба Цирцеи оказывается судьбой любой женщины. В античных мифологических декорациях разворачивается история любой из сестёр, вплоть до наших дней.
«Когда я родилась, одна тетка (не стану называть ее имени, потому что в этой истории теток полно) омыла и спеленала меня. Другая занялась матерью — вновь окрасила ей красным губы, расчесала волосы гребнями из слоновой кости. А третья пошла к двери — впустить отца.
— Девочка, — сообщила ему мать, сморщив нос.
Положив мне на голову руку в знак благословения, отец сказал:
— Она найдет себе достойного мужа.
— Насколько достойного? — осведомилась мать.
Она, наверное, утешилась бы, если б меня можно было обменять на что-нибудь получше.
Размышляя, отец перебирал пушок на моей голове, изучал мои глаза и скулы.
— Царевича, пожалуй.
— Царевича? — переспросила мать. — Ты ведь не хочешь сказать, смертного?
На лице ее читалось отвращение.
— Разумеется, она выйдет замуж за сына Зевса, — настаивала мать.
Она уже воображала, как пирует на Олимпе, сидя по правую руку от царицы Геры.
— Нет. Волосы у нее пестрые, как рысий мех. И этот подбородок… Островат, совсем не радует глаз.
Мать спорить с отцом не стала. Как вспыльчив Гелиос, когда ему перечат, она знала не хуже других. Помни: под золотым его сиянием скрывается огонь.
Мать поднялась. Живот ее исчез, утянулась талия, лицо посвежело, стало девственно-румяным. Все наше племя оправлялось быстро, а мать и того быстрей, она ведь была из дочерей Океана, метавших детей, как икру.
— Идем, — сказала мать. — Сделаем кого-нибудь получше».
Цирцея прожила бы тысячи лет во дворце своего солнечного отца, никому не интересная и ничего не знающая о мире за пределами своего мирка.
«Сидя на камнях, я вспоминала истории о нимфах, которые плакали до тех пор, пока не обращались в камни или крикливых птиц, в бессловесных зверей или стройные деревья, — и мысли их навечно покрывались корой. А я и этого не могла, похоже. Замкнутая в своей судьбе, как в гранитных стенах. Надо было поговорить с теми смертными. Попросить кого-нибудь на мне жениться. Я ведь дочь Гелиоса, один из этих потрепанных мужчин непременно меня взял бы. Всё лучше, чем так.
Тут-то и появилась лодка».
Вам нравятся пересказы известных историй, которые позволяют взглянуть на события глазами второстепенных персонажей?
Толстой в «Войне и мире» не зря даёт своей порочной красавице княжне Курагиной имя Элен — она, безусловно, Елена в архетипическом смысле этого слова. Самая красивая женщина на земле, причём неверная мужу.
Чтобы мы уж точно поняли намёк, Толстой, давая в экспозиции портрет княжны, добавляет: во внешности Элен «все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой и необычайной,
И далее: Пьер чувствует себя некрасивым Парисом подле Елены.
Таким образом Толстой сразу даёт нам понять, что Элен существует по античным аксиологическим принципам и души в ней, собственно, нет.
Чтобы мы уж точно поняли намёк, Толстой, давая в экспозиции портрет княжны, добавляет: во внешности Элен «все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой и необычайной,
античной красотой тела…».И далее: Пьер чувствует себя некрасивым Парисом подле Елены.
Таким образом Толстой сразу даёт нам понять, что Элен существует по античным аксиологическим принципам и души в ней, собственно, нет.
Елена Прекрасная, кстати, из античной мифологии переезжает в русские сказки.
Да-да, вот эта Елена, которую Иван добывает из терема по поручению царя, это та самая Елена Троянская, сменившая прописку.
В процессе переезда Елена приобретает важные достоинства: она становится не только прекрасной, но и премудрой, а также наделяется даром волшбы (античная Елена не волшебница, она смертная, хоть и прекраснейшая).
Среди сходств можно назвать и то, что Елена (что там, что там) достаётся герою не благодаря его уму, надёжности, серьезности намерений или, на худой конец, красивым ухаживаниям — нет, просто благодаря помощи сверхъестественных сил, а также тому, что Елена засиделась в заточении и хочет вырваться.
Да-да, вот эта Елена, которую Иван добывает из терема по поручению царя, это та самая Елена Троянская, сменившая прописку.
В процессе переезда Елена приобретает важные достоинства: она становится не только прекрасной, но и премудрой, а также наделяется даром волшбы (античная Елена не волшебница, она смертная, хоть и прекраснейшая).
Среди сходств можно назвать и то, что Елена (что там, что там) достаётся герою не благодаря его уму, надёжности, серьезности намерений или, на худой конец, красивым ухаживаниям — нет, просто благодаря помощи сверхъестественных сил, а также тому, что Елена засиделась в заточении и хочет вырваться.
Есть писатели, которых сам не понимаешь, зачем читаешь.
Для меня это Марина Степнова, автор романов «Хирург», «Женщины Лазаря», «Безбожный переулок», «Сад».
Не понимаешь — а читаешь. Перечитываешь раз в несколько лет. И всё в промежутках вспоминаешь.
Ну да, мотивация героев зачастую призрачна или отсутствует. Ну да, обилие категоричных, сомнительных по смыслу сентенций смущает. Ну да, отсылки к классике грубы. Ну да, постоянно применяются одни и те же ходы, инструментарий небогат и несложен: побольше надрыва, пусть кто-то куда-то бежит, а кто-то непременно застывает лицом. И парцелляция — как можно больше парцелляции.
Но какой же при этом всем у её прозы вязкий, затягивающий язык! Язык перекрывает всё. За сюжетом, признаться, ни в одном романе мне не было интересно следить ни разу. Но какое внимание к детали!
«Что-то слишком много на сегодня детства, подивилась она, и уже в огромном, пронизанном медным закатным солнцем саду поняла – почему.
Вокруг был праздник – нескончаемый, щедрый, торжествующий. Сочная, почти первобытная зелень перла отовсюду, кудрявилась, завивалась в петли, топорщила неистовые махры. Надежда Александровна физически чувствовала вокруг тихое неостановимое движение: сонное пчелиное гудение, комариный стон, ход соков в невидимых прочных жилах, лопотание листьев и даже тонкий, натужный писк, с которым раздвигали землю бледные молодые стрелки будущих растений».
Ну красиво же.
«Андрея рассчитать? – уточнила Туся, ловко выбирая шпильки и бесстыдно показывая Радовичу и зеркалу заштрихованные черным подмышки. – Уж лучше сразу конюшни спалить. Дешевле обойдется.
Туся вытянула последнюю шпильку, бросила на мраморный столик. Волосы ее, просто и высоко убранные в узел, немного подождали, словно еще мнили себя прической, а потом, опомнившись, рассыпались по плечам – тяжелые, грубые, темные, густые. Туся взяла нужный гребень из десятка отличавшихся, на взгляд Радовича, только дороговизной, но жена его всегда точно знала, чего хочет. Знала – и получала. Туалетный столик ее, эта маленькая продуманная сокровищница, когда-то восхищавшая Радовича до немоты, вдруг показался ему отвратительным, будто стол в прозекторской».
Вынести что-то для себя из этих книг довольно сложно. Но вот у меня, например, стоит клубничная туалетная вода — простой приторно-сладкий парфюм. Я им не пользуюсь, не брызгаюсь, он не для этого. Я его иногда нюхаю. Открываю крышку, когда хочется сладенького. Могу в воздух немного брызнуть химической клубникой.
Для этого у меня и Марина Степнова.
«Она спрятала завещание под подушку, прилегла, скукожившись, на кровать и, зарывшись лицом в шаль, заснула – впервые за долгие недели спокойно, ясно – и до утра ходила по августовскому саду, солнечному, жаркому, с Тусей на руках, и всё выпевала ласково – а это, Тусенька, сли-и-ива, смотри, какая красивая, синяя, а это яблочки, наливные, сла-а-а-адкие, – и Туся, маленькая, тяжелая, горячая, кивала серьезно и крепко держалась за ее шею, щекоча смешными кудряшками, и еще падали яблоки – с тихим, спелым стуком, то тут, то там – катились недолго, подпрыгивали и ложились в такую же спелую траву».
Знакома вам эта писательница?
Для меня это Марина Степнова, автор романов «Хирург», «Женщины Лазаря», «Безбожный переулок», «Сад».
Не понимаешь — а читаешь. Перечитываешь раз в несколько лет. И всё в промежутках вспоминаешь.
Ну да, мотивация героев зачастую призрачна или отсутствует. Ну да, обилие категоричных, сомнительных по смыслу сентенций смущает. Ну да, отсылки к классике грубы. Ну да, постоянно применяются одни и те же ходы, инструментарий небогат и несложен: побольше надрыва, пусть кто-то куда-то бежит, а кто-то непременно застывает лицом. И парцелляция — как можно больше парцелляции.
Но какой же при этом всем у её прозы вязкий, затягивающий язык! Язык перекрывает всё. За сюжетом, признаться, ни в одном романе мне не было интересно следить ни разу. Но какое внимание к детали!
«Что-то слишком много на сегодня детства, подивилась она, и уже в огромном, пронизанном медным закатным солнцем саду поняла – почему.
Вокруг был праздник – нескончаемый, щедрый, торжествующий. Сочная, почти первобытная зелень перла отовсюду, кудрявилась, завивалась в петли, топорщила неистовые махры. Надежда Александровна физически чувствовала вокруг тихое неостановимое движение: сонное пчелиное гудение, комариный стон, ход соков в невидимых прочных жилах, лопотание листьев и даже тонкий, натужный писк, с которым раздвигали землю бледные молодые стрелки будущих растений».
Ну красиво же.
«Андрея рассчитать? – уточнила Туся, ловко выбирая шпильки и бесстыдно показывая Радовичу и зеркалу заштрихованные черным подмышки. – Уж лучше сразу конюшни спалить. Дешевле обойдется.
Туся вытянула последнюю шпильку, бросила на мраморный столик. Волосы ее, просто и высоко убранные в узел, немного подождали, словно еще мнили себя прической, а потом, опомнившись, рассыпались по плечам – тяжелые, грубые, темные, густые. Туся взяла нужный гребень из десятка отличавшихся, на взгляд Радовича, только дороговизной, но жена его всегда точно знала, чего хочет. Знала – и получала. Туалетный столик ее, эта маленькая продуманная сокровищница, когда-то восхищавшая Радовича до немоты, вдруг показался ему отвратительным, будто стол в прозекторской».
Вынести что-то для себя из этих книг довольно сложно. Но вот у меня, например, стоит клубничная туалетная вода — простой приторно-сладкий парфюм. Я им не пользуюсь, не брызгаюсь, он не для этого. Я его иногда нюхаю. Открываю крышку, когда хочется сладенького. Могу в воздух немного брызнуть химической клубникой.
Для этого у меня и Марина Степнова.
«Она спрятала завещание под подушку, прилегла, скукожившись, на кровать и, зарывшись лицом в шаль, заснула – впервые за долгие недели спокойно, ясно – и до утра ходила по августовскому саду, солнечному, жаркому, с Тусей на руках, и всё выпевала ласково – а это, Тусенька, сли-и-ива, смотри, какая красивая, синяя, а это яблочки, наливные, сла-а-а-адкие, – и Туся, маленькая, тяжелая, горячая, кивала серьезно и крепко держалась за ее шею, щекоча смешными кудряшками, и еще падали яблоки – с тихим, спелым стуком, то тут, то там – катились недолго, подпрыгивали и ложились в такую же спелую траву».
Знакома вам эта писательница?
Русская деревня, берёзки и речка, хороводы ввечеру, крепконогие крестьянки, несущие обливные крынки с парным, благоуханным, с радостью отданным коровой молоком… Или — варенье с пенками, купанье, толстовская деревня. Гончаровская, идиллическая, где никогда ничего не происходит, кроме чаю с калачами и пастилой…
Деревня Чехова — другая. Чехов знал мужиков не сверху, жалуя в избы с барским визитом. И потому рассказы Чехова о деревне читать практически невозможно.
«Через полчаса после того, как уехала барыня, в избе Журкина ужинали. В кухне возле самой печи за засаленным столом сидели Журкин и его жена. Против них сидел старший сын Максима – Семен, временноотпускной, с красным испитым лицом, длинным рябым носом и маслеными глазками. Семен был похож лицом на отца, он не был только сед, лыс и не имел таких хитрых, цыганских глаз, какими обладал его отец. Рядом с Семеном сидел второй сын Максима, Степан. Степан не ел, а, подперевши кулаком свою красивую белокурую голову, смотрел на закопченный потолок и о чем-то усердно мыслил. Ужин подавала жена Степана, Марья. Щи съели молча.
– Принимай! – сказал Максим, когда были съедены щи. Марья взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее благополучно до печи, хотя и была печь близко. Она зашаталась и упала на скамью. Чашка выпала из ее рук и сползла с колен на пол. Послышались всхлипывания.
– Никак кто плачет? – спросил Максим.
Марья зарыдала громче. Прошло минуты две. Старуха поднялась и сама подала на стол кашу. Степан крякнул и встал.
– Замолчи! – пробормотал он,
Марья продолжала плакать.
– Замолчи, тебе говорят! – крикнул Степан.
– Смерть не люблю бабьего крику! – смело забормотал Семен, почесывая свой жесткий затылок. – Ревет и сама не знает, чего ревет! Сказано – баба! Ревела бы себе на дворе, коли угодно!
Степан нагнулся к Марье и слегка ударил ее по локтю.
– Ну чего? Замолчи! Тебе говорят! Э-э-э… сволочь!
Степан размахнулся и ударил кулаком по скамье, на которой лежала Марья. По его щеке поползла крупная сверкающая слеза. Он смахнул с лица слезу, сел за стол и принялся за кашу. Марья поднялась и, всхлипывая, села за печью, подальше от людей. Съели кашу».
«Барыня» — рассказ о взаимоотношениях человека и власти, в которых власть представлена капризной хозяйкой, а человек бесправен просто по факту рождения в определённой среде.
Чехов жесток к читателю. В суховатой своей лаконичной манере он рассказывает о страшных и обыденных вещах. Рассказы Чехова перечитывать очень тяжело: уже знаешь, что там, дальше, почти невыносимо.
Как вам Чехов?
Деревня Чехова — другая. Чехов знал мужиков не сверху, жалуя в избы с барским визитом. И потому рассказы Чехова о деревне читать практически невозможно.
«Через полчаса после того, как уехала барыня, в избе Журкина ужинали. В кухне возле самой печи за засаленным столом сидели Журкин и его жена. Против них сидел старший сын Максима – Семен, временноотпускной, с красным испитым лицом, длинным рябым носом и маслеными глазками. Семен был похож лицом на отца, он не был только сед, лыс и не имел таких хитрых, цыганских глаз, какими обладал его отец. Рядом с Семеном сидел второй сын Максима, Степан. Степан не ел, а, подперевши кулаком свою красивую белокурую голову, смотрел на закопченный потолок и о чем-то усердно мыслил. Ужин подавала жена Степана, Марья. Щи съели молча.
– Принимай! – сказал Максим, когда были съедены щи. Марья взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее благополучно до печи, хотя и была печь близко. Она зашаталась и упала на скамью. Чашка выпала из ее рук и сползла с колен на пол. Послышались всхлипывания.
– Никак кто плачет? – спросил Максим.
Марья зарыдала громче. Прошло минуты две. Старуха поднялась и сама подала на стол кашу. Степан крякнул и встал.
– Замолчи! – пробормотал он,
Марья продолжала плакать.
– Замолчи, тебе говорят! – крикнул Степан.
– Смерть не люблю бабьего крику! – смело забормотал Семен, почесывая свой жесткий затылок. – Ревет и сама не знает, чего ревет! Сказано – баба! Ревела бы себе на дворе, коли угодно!
Степан нагнулся к Марье и слегка ударил ее по локтю.
– Ну чего? Замолчи! Тебе говорят! Э-э-э… сволочь!
Степан размахнулся и ударил кулаком по скамье, на которой лежала Марья. По его щеке поползла крупная сверкающая слеза. Он смахнул с лица слезу, сел за стол и принялся за кашу. Марья поднялась и, всхлипывая, села за печью, подальше от людей. Съели кашу».
«Барыня» — рассказ о взаимоотношениях человека и власти, в которых власть представлена капризной хозяйкой, а человек бесправен просто по факту рождения в определённой среде.
Чехов жесток к читателю. В суховатой своей лаконичной манере он рассказывает о страшных и обыденных вещах. Рассказы Чехова перечитывать очень тяжело: уже знаешь, что там, дальше, почти невыносимо.
Как вам Чехов?
Авторка «Вкраций» привыкла считать, что любые перемены к лучшему, и приветствовать их.
Нет, говорит Нора Эфрон, не любые. Есть перемена, которую человек не может приветствовать. Это перемена возраста.
«Я ненавижу свою шею» — сборник эссе, в которых взрослая женщина рассказывает, каково это — расставаться с молодостью.
«Мне ужасно жаль, что в молодости я мало разглядывала свою шею в зеркало. Я жалею об этом больше всего на свете... Я никогда не задумывалась, что красивая шея – это дар. И даже не предполагала, что однажды мне станет так ее не хватать.
Конечно, авторы книг о старении правы: с возрастом я обрела мудрость, спокойствие и проницательность. Теперь я могу отделить зерна от плевел и понять, что действительно важно в жизни.
И знаете, что это?
Моя шея».
Это не рассуждения о потере внешней привлекательности, как может показаться на первый взгляд. Нора Эфрон предлагает просто посмотреть на мир, во-первых, женскими глазами, а во-вторых — взрослыми глазами. Она описывает возраст, когда в жизнь входит очки и водолазки с высоким воротом. Но помимо этого, книга — ещё и взгляд жительницы Нью-Йорка, у которой есть психотерапевт, сумка Kelly и любимая булочная на Манхеттене.
Лёгкое чтиво за завтраком. Представим, что мы пьём кофе с видом на Центральный парк.
Читаете за завтраком?
Нет, говорит Нора Эфрон, не любые. Есть перемена, которую человек не может приветствовать. Это перемена возраста.
«Я ненавижу свою шею» — сборник эссе, в которых взрослая женщина рассказывает, каково это — расставаться с молодостью.
«Мне ужасно жаль, что в молодости я мало разглядывала свою шею в зеркало. Я жалею об этом больше всего на свете... Я никогда не задумывалась, что красивая шея – это дар. И даже не предполагала, что однажды мне станет так ее не хватать.
Конечно, авторы книг о старении правы: с возрастом я обрела мудрость, спокойствие и проницательность. Теперь я могу отделить зерна от плевел и понять, что действительно важно в жизни.
И знаете, что это?
Моя шея».
Это не рассуждения о потере внешней привлекательности, как может показаться на первый взгляд. Нора Эфрон предлагает просто посмотреть на мир, во-первых, женскими глазами, а во-вторых — взрослыми глазами. Она описывает возраст, когда в жизнь входит очки и водолазки с высоким воротом. Но помимо этого, книга — ещё и взгляд жительницы Нью-Йорка, у которой есть психотерапевт, сумка Kelly и любимая булочная на Манхеттене.
Лёгкое чтиво за завтраком. Представим, что мы пьём кофе с видом на Центральный парк.
Читаете за завтраком?
Про феминитивы.
Раз уж пошло.
Отношение к ним у нас неоднозначное.
С одной стороны, какая-нибудь формула вроде «авторки и авторы» означает, что авторки совсем не то же, что авторы. Хотя различаться они будут только самоидентификацией, мы обозначим их по-разному с точки зрения их функции. Как будто авторка отличается от автора хоть чем-то ещё, кроме отнесения себя к женщинам.
С другой стороны, мы все-таки строго за вывод женщин из слепой зоны и их полноценную номинацию. Поскольку всех скопом, без половых и гендерных различий авторками не назвать (женский род в русском языке не нейтральный), то пусть уж лучше будут авторки и авторы. Иначе не всегда ясно: о мужчине или о женщине речь.
Ну и наконец — кто мы такие, чтобы мешать людям называться авторками, если они хотят? А заодно журналистками, докторками, художницами, режиссёрками, преподавательницами и так далее? И – директорками, даже если кому-то больше нравится слово «директриса».
Мы же не можем поучать других без запроса, даже если у нас есть филологические дипломы.
«Вкрациям» вообще кажется, что мир станет намного счастливее, если все друг от друга отстанут и будут заниматься своими делами
Раз уж пошло.
Отношение к ним у нас неоднозначное.
С одной стороны, какая-нибудь формула вроде «авторки и авторы» означает, что авторки совсем не то же, что авторы. Хотя различаться они будут только самоидентификацией, мы обозначим их по-разному с точки зрения их функции. Как будто авторка отличается от автора хоть чем-то ещё, кроме отнесения себя к женщинам.
С другой стороны, мы все-таки строго за вывод женщин из слепой зоны и их полноценную номинацию. Поскольку всех скопом, без половых и гендерных различий авторками не назвать (женский род в русском языке не нейтральный), то пусть уж лучше будут авторки и авторы. Иначе не всегда ясно: о мужчине или о женщине речь.
Ну и наконец — кто мы такие, чтобы мешать людям называться авторками, если они хотят? А заодно журналистками, докторками, художницами, режиссёрками, преподавательницами и так далее? И – директорками, даже если кому-то больше нравится слово «директриса».
Мы же не можем поучать других без запроса, даже если у нас есть филологические дипломы.
«Вкрациям» вообще кажется, что мир станет намного счастливее, если все друг от друга отстанут и будут заниматься своими делами
Вот рассказы Антона Павловича Чехова я люблю. А рассказы Ивана Алексеевича Бунина я не люблю, хоть они и присыпаны трагическим перцем событий, современником которых был Бунин.
Особенно не люблю «Тёмные аллеи».
Кто лучший стилист — Чехов или Бунин? Тут спора быть не может. У Бунина язык такой, что читаешь — и тебя саму колют эти соломинки, слышится плеск темной воды, дрожит опаловый месяц. А из леса выходит козерог и смотрит.
Чехов так не умеет.
Но зато содержание «Тёмных аллей» Бунина — это пошлые, однообразные истории из тех, что стереотипные мужчины рассказывают друг другу в бане. У меня нет никакого уважения к хрупкой красоте ушедшей России, которую рисует на чужбине томящийся по родине писатель, потому что в основном «Тёмные аллеи» — о том, как герой переспал с женщиной, порой зависимой, зачастую насильно. Из каждого рассказа торчит мужская стать автора.
И Чехов, и Бунин рисуют нам русскую деревню. Но у Чехова при этом выходит — я позавчера показывала, что. Правда. А у Бунина в «Таньке», например, появляется святочный барин из машины, и вот уже маячит Флоренция… Написано лучше любого Чехова, а читаешь при этом с трудом…
…………
Вот как я думала всю свою жизнь, как только познакомилась с Буниным. Скучно, хоть и красиво. Неправдоподобно, однообразно, пошло.
Но всё-таки, всё-таки есть же у него и прекрасный «Суходол». Прочитаю-ка я сначала всю прозу Бунина (тем более, не так ее много), а потом уже буду делать окончательные для себя выводы. Вот такой бросила себе вызов.
А вы как к Бунину? Восхищаетесь? Нет?
Особенно не люблю «Тёмные аллеи».
Кто лучший стилист — Чехов или Бунин? Тут спора быть не может. У Бунина язык такой, что читаешь — и тебя саму колют эти соломинки, слышится плеск темной воды, дрожит опаловый месяц. А из леса выходит козерог и смотрит.
Чехов так не умеет.
Но зато содержание «Тёмных аллей» Бунина — это пошлые, однообразные истории из тех, что стереотипные мужчины рассказывают друг другу в бане. У меня нет никакого уважения к хрупкой красоте ушедшей России, которую рисует на чужбине томящийся по родине писатель, потому что в основном «Тёмные аллеи» — о том, как герой переспал с женщиной, порой зависимой, зачастую насильно. Из каждого рассказа торчит мужская стать автора.
И Чехов, и Бунин рисуют нам русскую деревню. Но у Чехова при этом выходит — я позавчера показывала, что. Правда. А у Бунина в «Таньке», например, появляется святочный барин из машины, и вот уже маячит Флоренция… Написано лучше любого Чехова, а читаешь при этом с трудом…
…………
Вот как я думала всю свою жизнь, как только познакомилась с Буниным. Скучно, хоть и красиво. Неправдоподобно, однообразно, пошло.
Но всё-таки, всё-таки есть же у него и прекрасный «Суходол». Прочитаю-ка я сначала всю прозу Бунина (тем более, не так ее много), а потом уже буду делать окончательные для себя выводы. Вот такой бросила себе вызов.
А вы как к Бунину? Восхищаетесь? Нет?
«Илиада» и «Одиссея» — одни из самых древних дошедших до нас литературных произведений. Исследователи полагают, что созданы они приблизительно три тысячи лет назад. Разумеется, за такой продолжительный срок эти поэмы много раз переосмысливались, а те или иные их элементы многократно находили отражение в культуре.
Широко известен, например, роман Джеймса Джойса «Улисс», читать который — работа долгая, трудная и, по нашему скромному мнению, не обязательно интересная (знакомы с «Улиссом», пробовали?). Но есть и куда менее очевидные отсылки.
Известно ли вам, к примеру, что ряд исследователей возводит к «Одиссее» композицию поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души»?
Мы уже говорили как-то о том, что три части «Мёртвых душ» отсылают нас к «Аду», «Чистилищу» и «Раю» Данте с его «Божественной комедией», и повторяться не будем. А что там с «Одиссеей»? Где Чичиков, а где хитроумный Улисс?
Ну, во-первых, Чичиков тоже хитроумный. Именно находчивость и изворотливостью позволяют ему выходить изо всех затруднений. Вполне себе архетипический ловкач-трикстер.
Во-вторых, он тоже странствующий герой — как и Одиссей. Да-да, можно вспомнить Борхеса, который возводит вообще все сюжеты мира к четырём схемам: осаде крепости, самоубийству Бога, путешествию и возращению домой. Кого-кого, а читателя русской литературы странствующими героями не удивишь. И все же путешествие Чичикова имеет удивительные переклички с одиссеевским: помещики напоминают то Кирку, то Циклопа.
В-третьих, мораль Чичикова — это абсолютно языческая мораль: в нем нет никакой совести, никакого понятия греха.
Если честно, я хотела поразглагольствовать об А. Лосеве и его божественном «Гомере». Но как вышло, так вышло. Вообще не умею писать по плану
Широко известен, например, роман Джеймса Джойса «Улисс», читать который — работа долгая, трудная и, по нашему скромному мнению, не обязательно интересная (знакомы с «Улиссом», пробовали?). Но есть и куда менее очевидные отсылки.
Известно ли вам, к примеру, что ряд исследователей возводит к «Одиссее» композицию поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души»?
Мы уже говорили как-то о том, что три части «Мёртвых душ» отсылают нас к «Аду», «Чистилищу» и «Раю» Данте с его «Божественной комедией», и повторяться не будем. А что там с «Одиссеей»? Где Чичиков, а где хитроумный Улисс?
Ну, во-первых, Чичиков тоже хитроумный. Именно находчивость и изворотливостью позволяют ему выходить изо всех затруднений. Вполне себе архетипический ловкач-трикстер.
Во-вторых, он тоже странствующий герой — как и Одиссей. Да-да, можно вспомнить Борхеса, который возводит вообще все сюжеты мира к четырём схемам: осаде крепости, самоубийству Бога, путешествию и возращению домой. Кого-кого, а читателя русской литературы странствующими героями не удивишь. И все же путешествие Чичикова имеет удивительные переклички с одиссеевским: помещики напоминают то Кирку, то Циклопа.
В-третьих, мораль Чичикова — это абсолютно языческая мораль: в нем нет никакой совести, никакого понятия греха.
Если честно, я хотела поразглагольствовать об А. Лосеве и его божественном «Гомере». Но как вышло, так вышло. Вообще не умею писать по плану
Итак, Настасья Петровна Коробочка — это Кирка.
Что может быть общего у помещицы, которая заматывает шею фланелью и ездит в тарантасе, похожем на арбуз, с античной волшебницей?
Во-первых, и Одиссея на Ээю, и Чичикова во владения Коробочки заносит неодолимая стихия. Корабль Одиссея сражается с морскими волнами, а на бричку Чичикова обрушивается океанический объём дождевой воды.
Во-вторых, как ни странно, этих двух малопохожих женщин объединяют… свиньи.
Кирка, как мы помним, превращала заплывавших к ней на остров моряков в свиней. Даже спутников Одиссея сумела обратить (но не его самого).
О свиньях говорит и Настасья Петровна, принимая гостя, у которого, по её словам, «как у борова, вся спина и бок в грязи». В соседях она упоминает среди прочих помещика Свиньина. Наконец, вплотную у её дома разгуливает свинья с поросятами.
Мир, в котором оказывается Чичиков, это мир злого волшебства и уродливых сущностей
Что может быть общего у помещицы, которая заматывает шею фланелью и ездит в тарантасе, похожем на арбуз, с античной волшебницей?
Во-первых, и Одиссея на Ээю, и Чичикова во владения Коробочки заносит неодолимая стихия. Корабль Одиссея сражается с морскими волнами, а на бричку Чичикова обрушивается океанический объём дождевой воды.
Во-вторых, как ни странно, этих двух малопохожих женщин объединяют… свиньи.
Кирка, как мы помним, превращала заплывавших к ней на остров моряков в свиней. Даже спутников Одиссея сумела обратить (но не его самого).
О свиньях говорит и Настасья Петровна, принимая гостя, у которого, по её словам, «как у борова, вся спина и бок в грязи». В соседях она упоминает среди прочих помещика Свиньина. Наконец, вплотную у её дома разгуливает свинья с поросятами.
Мир, в котором оказывается Чичиков, это мир злого волшебства и уродливых сущностей
Дорогие друзья, я буду принимать участие в качестве спикера в Международной конференции репетиторов, организованной Академией репетиторов Марины Шейнкман и онлайн-школой репетиторов Tutor_Up в лице Веры Трофимовой и Марии Уканеевой.
Тема моего выступления: «Опыт подготовки к ЕГЭ по литературе в группе на 100 баллов».
Приглашаю вас поддержать меня и посетить конференцию в качестве слушателя. Мои коллеги-репетиторы также подготовили выступления по другим актуальным образовательным темам.
Программа конференции: https://tutor-up.ru/tutorconference
Сообщество ВК: https://vk.com/mctutor (там можно, например, посмотреть и послушать меня на видео)
Можно записаться ко мне на занятия, а можно увидеть других прекрасных репетиторов по разным направлениям — для школьников, выпускников и взрослых
Тема моего выступления: «Опыт подготовки к ЕГЭ по литературе в группе на 100 баллов».
Приглашаю вас поддержать меня и посетить конференцию в качестве слушателя. Мои коллеги-репетиторы также подготовили выступления по другим актуальным образовательным темам.
Программа конференции: https://tutor-up.ru/tutorconference
Сообщество ВК: https://vk.com/mctutor (там можно, например, посмотреть и послушать меня на видео)
Можно записаться ко мне на занятия, а можно увидеть других прекрасных репетиторов по разным направлениям — для школьников, выпускников и взрослых
В «Дворянском гнезде» И. Тургенева старушка Марфа Тимофеевна устраивает своей любимице Лизе выволочку за ночное свидание с Лаврецким и советует ей не сидеть по ночам с мужчинами, которых называет «козьей породой».
На месте Лизы мы бы не стали прислушиваться к совету: Марфа Тимофеевна — то, что называлось «старая дева», а значит о мужчинах она имела довольно смутное представление.
Стародевичество в литературных произведениях — явление распространённое, потому что являлось таковым и в жизни: мужчин хватало не на всех, не все и стремились замуж. Старая дева могла изображаться либо высохшей и злобной, как Глафира из того же «Дворянского гнезда» или Индия Уилкс из «Унесённых ветром», либо самостоятельной, острой на язык правдорубкой. Действительно, финансовая независимость и возможность распоряжаться собой без оглядки на мнение мужа позволяли женщине вести зачастую более приятный образ жизни и откровеннее выражаться, чем её замужние сёстры.
Интересно, что в старые девы можно было угодить в возрасте, который среди современных молодых людей считается преждевременным для замужества в принципе. Той же Индии Уилкс в середине романа 25 лет, «да она так и выглядит» (то есть, на свой возраст), а значит не имеет шанса найти жениха. А по княжне Марье Болконской понятно, что она старая дева, уже в 20 лет.
Между тем, в современных реалиях женщины в возрасте Бриджит Джонс всё ещё думают, надо им это или Бог с ним.
А на фото замечательная «старая дева» Джейн Остин. Что-то нам подсказывает, что замужество с большой долей вероятности исключило бы её писательскую продуктивность
На месте Лизы мы бы не стали прислушиваться к совету: Марфа Тимофеевна — то, что называлось «старая дева», а значит о мужчинах она имела довольно смутное представление.
Стародевичество в литературных произведениях — явление распространённое, потому что являлось таковым и в жизни: мужчин хватало не на всех, не все и стремились замуж. Старая дева могла изображаться либо высохшей и злобной, как Глафира из того же «Дворянского гнезда» или Индия Уилкс из «Унесённых ветром», либо самостоятельной, острой на язык правдорубкой. Действительно, финансовая независимость и возможность распоряжаться собой без оглядки на мнение мужа позволяли женщине вести зачастую более приятный образ жизни и откровеннее выражаться, чем её замужние сёстры.
Интересно, что в старые девы можно было угодить в возрасте, который среди современных молодых людей считается преждевременным для замужества в принципе. Той же Индии Уилкс в середине романа 25 лет, «да она так и выглядит» (то есть, на свой возраст), а значит не имеет шанса найти жениха. А по княжне Марье Болконской понятно, что она старая дева, уже в 20 лет.
Между тем, в современных реалиях женщины в возрасте Бриджит Джонс всё ещё думают, надо им это или Бог с ним.
А на фото замечательная «старая дева» Джейн Остин. Что-то нам подсказывает, что замужество с большой долей вероятности исключило бы её писательскую продуктивность
Одиссея Чичикова включает в себя ещё одного античного героя — Полифема в лице Собакевича.
Как только Чичиков подъезжает к деревне Собакевича, то видит, что она «довольно велика». Сам мощный, огромный, громоздкий Собакевич сложением напоминает циклопа. Дом его — пещера: в нем с одной стороны «для удобства» заколочены все окна. Его грубость вполне циклопическая. Даже на обед подают блюдо, называемое няней и приготовленное из бараньего желудка: именно баранами питался Полифем. За обедом подают также исполинские ватрушки, «каждая из которых размером куда больше тарелки». Собакевич и Чичикова хочет сожрать, выставив ему цену «по сту рублей за штуку».
Чичиков попал к великанам.
Как Одиссей вначале хочет убить Полифема во сне, так и Чичиков намерен провернуть сделку с Собакевичем, убаюкав того приятными речами — получилось же это с Маниловым. Но Собакевич себе на уме, и обмануть его непросто. Его пьянит возможность получить денег; как хмельной, он путает мёртвых и живых. Как Полифем на берег острова, он выходит на крыльцо своего дома, к отъезжающему Чичикову.
Уже во втором томе Чичиков намекает на своё одиссейство: «Жизнь мою можно уподобить как бы судну среди волн»…
Как только Чичиков подъезжает к деревне Собакевича, то видит, что она «довольно велика». Сам мощный, огромный, громоздкий Собакевич сложением напоминает циклопа. Дом его — пещера: в нем с одной стороны «для удобства» заколочены все окна. Его грубость вполне циклопическая. Даже на обед подают блюдо, называемое няней и приготовленное из бараньего желудка: именно баранами питался Полифем. За обедом подают также исполинские ватрушки, «каждая из которых размером куда больше тарелки». Собакевич и Чичикова хочет сожрать, выставив ему цену «по сту рублей за штуку».
Чичиков попал к великанам.
Как Одиссей вначале хочет убить Полифема во сне, так и Чичиков намерен провернуть сделку с Собакевичем, убаюкав того приятными речами — получилось же это с Маниловым. Но Собакевич себе на уме, и обмануть его непросто. Его пьянит возможность получить денег; как хмельной, он путает мёртвых и живых. Как Полифем на берег острова, он выходит на крыльцо своего дома, к отъезжающему Чичикову.
Уже во втором томе Чичиков намекает на своё одиссейство: «Жизнь мою можно уподобить как бы судну среди волн»…
Итак, громоздкий, пожирающий баранов Собакевич — это Полифем. Живущая в уединенном имении и долго не отпускающая от себя Чичикова Коробочка — это Кирка.
А кто ещё там есть?
Ну конечно, сирена. Сладкоголосая, манящая. У неё даже имя такое — Манилов.
Впрочем, Чичиков по забывчивости ищет деревню не Маниловку, а Заманиловку. Однако встреченные мужики его тут же разубеждают:
«— Направо, — сказал мужик. — Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было».
Маниловка и верно никакого нормального человека не может заманить: по пристальном рассмотрении она так же непривлекательна, как сирена вблизи: там сладкие речи и неприглядная сущность.
Первое, что попадается Чичикову на глаза в Маниловке, это две бабы, бредущие в пруду так, что нижние части их тел скрыты под водой. Два этажа господского дома тоже значимы: сирена, как помним, состояла из двух частей — верхней и нижней. Песню издаёт при приближении Чичикова и «обдёрганный» петух — а ведь именно птичьей была нижняя часть сирен.
В приятность самого помещика Манилова, как мы помним, было «чересчур передано сахару». Сирены тоже были чересчур приятны.
«В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» — и отойдешь подальше».
Сладчайшими речами обвораживает Манилов Чичикова (а Чичиков, разумеется, Манилова, ибо помимо античного кода в поэме используется библейский, и Чичиков — дьявол)
#мёртвые_души
#гоголь
А кто ещё там есть?
Ну конечно, сирена. Сладкоголосая, манящая. У неё даже имя такое — Манилов.
Впрочем, Чичиков по забывчивости ищет деревню не Маниловку, а Заманиловку. Однако встреченные мужики его тут же разубеждают:
«— Направо, — сказал мужик. — Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было».
Маниловка и верно никакого нормального человека не может заманить: по пристальном рассмотрении она так же непривлекательна, как сирена вблизи: там сладкие речи и неприглядная сущность.
Первое, что попадается Чичикову на глаза в Маниловке, это две бабы, бредущие в пруду так, что нижние части их тел скрыты под водой. Два этажа господского дома тоже значимы: сирена, как помним, состояла из двух частей — верхней и нижней. Песню издаёт при приближении Чичикова и «обдёрганный» петух — а ведь именно птичьей была нижняя часть сирен.
В приятность самого помещика Манилова, как мы помним, было «чересчур передано сахару». Сирены тоже были чересчур приятны.
«В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» — и отойдешь подальше».
Сладчайшими речами обвораживает Манилов Чичикова (а Чичиков, разумеется, Манилова, ибо помимо античного кода в поэме используется библейский, и Чичиков — дьявол)
#мёртвые_души
#гоголь
Иногда хочется написать пост, не связанный с анализом текста и книжными рекомендациями. Например:
- что я купила из бумажных книг;
- как и когда я стала филологом (спойлер: кажется, с рождения);
- как выбрать репетитора;
- когда и как нужно начинать подготовку к выпускным и вступительными экзаменам;
- какие двери в жизни открывает филфак.
Ну и всякое такое.
Но всегда останавливаю себя. Тематика канала совсем другая!
- что я купила из бумажных книг;
- как и когда я стала филологом (спойлер: кажется, с рождения);
- как выбрать репетитора;
- когда и как нужно начинать подготовку к выпускным и вступительными экзаменам;
- какие двери в жизни открывает филфак.
Ну и всякое такое.
Но всегда останавливаю себя. Тематика канала совсем другая!
Хотели бы вы видеть во «Вкрации» что-то ещё?
Anonymous Poll
49%
Да, истории из жизни
22%
Да, про репетиторство и преподавание литературы
29%
Нет, лучше оставить чисто книжный канал