Прощальная песня (2019)

Оказалось, что у Акихико Сиоты, автора «Вредного насекомого» и «Мокрой женщины на ветру», ещё в 2019 незаметно вышел новый фильм – роуд-муви про инди-музыкантов «Прощальная песня». В нём фолк-дуэт Харулео, состоящий из двух девушек неопределенного возраста и ориентации с акустическими гитарами и кислыми лицами – Хару и Лео соотвественно, едет в прощальный тур по провинциальным клубам с печальным менеджером-водителем по имени Сима. Обстановка в коллективе токсичнее некуда: ветреная и несамостоятельная Лео регулярно и без предупреждения пускается во все тяжкие, возвращаясь к выступлениям с похмельем и художественными фингалами; пассивно-агрессивная Хару, назначавшая себя изгоем, с трудом регистрирует происходящее вокруг; а Сима, у которого обнаруживается собственная неудавшаяся карьера музыканта, пытается хоть как-то удержать ситуацию на плаву до последнего шоу, но оказывается то ли третьим колесом в лесбийской драме, то ли вершиной любовного треугольника, в котором нет ни одной взаимности.

Герои нарушают все обговоренные правила чёса (не курить и не пить в машине; не уезжать с первым встречным в случайном направлении за несколько часов до концерта; не уходить посреди интервью для Ютуба), кроме одного – придерживаться строго платонических отношений внутри команды. Хотя именно это правило было заявлено ими специально, чтобы его нарушить. Как обычно, Сиота рассказывает историю подавленной сексуальности: но если в «Мокрой женщиной на ветру», фильме про сознательное терапевтическое воздержание (и огород), дело заканчивается свальным грехом; то «Прощальная песня», кино о свободных и, казалось бы, прожигающих жизнь музыкантах, отказывает героям в малейшей разрядке. Хару, Лео и Сима мучаются друг другом, ничего не могу друг другу сказать, но отпустить друг друга также не способны. Ирония названия очевидна: прощальная песня всё время затягивается (зрителю предстоит прослушать утомительный эмо-хит Харулео "Прощайте, губы", начинающийся со слов "У меня поднимается температура", не менее четырех раз) и, как и бесконечные прощальные туры поп-музыкантов реального мира, представляет собой не столько обман слушателей в коммерческих целях, сколько болезненный самообман.

https://www.imdb.com/title/tt9827784/?ref_=nv_sr_srsg_0

Исправление неразумных: Часть 1

Red Chamber представляет новую рубрику: некоторые соображения по поводу классического неоконфуцианского трактата Чжан Цзая «Чжэн Мэн» («Исправление неразумных», 11 век н.э.)

Квентин Мейясу любит повторять, что у нас не должно быть уверенности в неизменности законов природы: ни логика, ни опыт ничего подобного нам не обещают. Логика допускает изменение состояний, а опыта будущего в принципе не бывает – следовательно, ни то, ни другое не должно гарантировать стабильный прогноз. Аргумент Канта, что крушение законов природы означало бы также и крушение сознания, а, значит, наличие представления о мире само по себе подтверждает неизменность его законов, Мейясу не убеждает; он считает мыслимыми миры, в которых отсутствует строгая причинность, и ограничено или невозможно экспериментальное научное познание, но возможно человеческое сознание. Более того, Мейясу намекает, что в одном из таких миров мы, вероятно, и живём.

Первая глава неоконфуцианского трактата «Исправление неразумных» касается этой же темы. Чжан Цзай пишет: «Рассеивается и приобретает отличительные признаки и может иметь образ – это жизненная сила. Чисто и проницаемо и не может обладать образом – это дух. Великая пустота является чистотой. Когда чиста, отсутствуют препятствия. Если отсутствуют препятствия, то становится духом. Когда замутнена, то появляются препятствия. Если появляются препятствия, то появляется форма.»

Мир в «Исправлении неразумных» понимается как игра пустоты (сюй) и жизненной силы (ци), которые являются разными формами одного и того же и сравниваются Чжан Цзаем с агрегатными состояниями воды. Назло даосам автор подчеркивает, что пустота является не отсутствием, но «рассеянием», «прозрачностью» и «мельчайшим». Дух возможен исключительно в этой пустоте; а, как только жизненная сила сгущается, появляется форма, то есть нечто, доступное чувственному восприятию и, как следствие, научному познанию; она трактуется как препятствие и замутнение. Здесь и хочется сделать несколько замечаний:

1. По Чжан Цзаю, проблема чувственного восприятия и, как следствие, научного познания не сводится к неверно выбранному объекту познания (познание препятствия вместо избавления от препятствия). «Исправление неразумных» буквально вторит Мейясу (точнее, конечно, наоборот 😀): «Собираясь, жизненная сила становится обладающей образом, но не заблуждайтесь относительно ее постоянства.»  Иными словами, неизменность форм и законов природы, данной нам в ощущениях, не гарантирована.

2. Неоконфуцианское почитание пустоты из «Исправления неразумных» не стоит путать с буддийским стремлением к нирване и недеянием даосов. Сам Чжан Цзай красноречиво проходится по адептам конкурирующих учений: «Те, кто рассуждают об угасании (читай – о нирване), уходят и не возвращаются. Те, кто стремятся удержать жизнь (читай – бессмертные даосы), существуют как вещи и не преобразуются. И те, и другие напрасно теряют время. Собирание – наша сущность, рассеяние – тоже наша сущность. Те, кто познали отсутствие исчезновения в смерти, могут рассуждать об общечеловеческой природе.» Это один из самых изящных и поэтичных диссов в истории письменности, но настоящий даос, наверное, принял бы бытие-препятствием за комплимент.

3. Коли нельзя положиться ни на чувственное восприятие с научным познанием, ни на вечную молодость, ни на выход в пространство, свободное от страданий, не превращается ли человек в невольного и безвольного свидетеля то ли неведомого демиургического плана (Великая Гармония), то ли абсолютной контингентности (Мейясу)? Совсем нет, ведь, как пишет Чжан Цзай, «Единственное, что приводит в движение жизненную силу – это (человеческая) воля». В центре конфуцианства всегда находится человек, сколько бы космогонии вокруг него ни творилось.

#конфуцианство

Ночь в раю (2020)

Корейский гангстер среднего звена Тхэ Гу с голосом баскетбольного тренера Дока Риверса встречает в аэропорту тяжело больную сводную сестру с маленькой дочкой. Сестра удивляется его измученному виду, ведь бандитам не положено выгорать на работе. Дочка напутствует: «Постарайся, чтобы тебя не зарезали, это очень больно». И та, и другая через несколько минут гибнут в подстроенной нехорошими людьми автокатастрофе. Желая отомстить за гибель родных и подозревая конкурентов, Тхэ Гу совершает покушение на главу враждебного клана во время «голой» стрелки в бане. После этого ему приходиться покинуть Сеул и на какое-то время затаиться на курортном острове Чеджу у знакомого торговца оружием, откуда планируется отбыть во Владивосток по фальшивым документам. Торговец живёт со строптивой племянницей, тоже тяжело больной. Когда чужие начнут мстить, а свои предавать, она останется единственным союзником Тхэ Гу на всём белом свете.

«Ночь в раю» – новый фильм Пак Хун Чона, автора «Нового мира», и на той же самой фактуре: высокий трагизм организованной преступности; немногословные мужчины в черных костюмах с холодным оружием и холодным сердцем; бандитские понятия против шкурного интереса. Сходства, впрочем, ограничиваются материалом; перед нами совсем другая история, не из нового, но из старого мира: прямолинейный аполитичный боевик, возвращение к беспросветной корейской жестокости начала нулевых. Мир «Ночи в раю» – кровавая банька с пауками, в которой каждый приличный человек обязательно окажется смертельно больным, а единственное, ради чего стоит жить, – суп мульхве с пустынного, несезонного Чеджу. Так или иначе, с выживанием тут дело обстоит непросто независимо от желания выживающего: так русская мафия не протянет и одной реплики, а живые мертвецы, как в «Мертвеце», рискуют продержаться дольше прочих.

В фильмах, принадлежащих к традиции корейской брутальности, главную опасность для зрителя всегда представляла не жестокость сама по себе, но изматывающие финальные сцены, в которых она сервируется настойчиво и непрерывно. В этом отношении «Ночь в раю» бьёт все рекорды: под занавес подробное членовредительство длится без преувеличения полчаса. Тех, кого это не пугает, ждёт несколько угнетающее, но хорошо срежисированное зрелище. Жаль, до Владивостока никто из героев так и не добрался.

https://www.imdb.com/title/tt12792418/?ref_=nv_sr_srsg_0

Первый клон (2021)

Пожилой корейский капиталист с комплексом бога сооружает частную лабораторию на борту корабля, где среди свиней в формалине ученым удается клонировать человека. Первым клоном оказывается вялый подросток по имени Со Бок, бессмертный при определенных обстоятельствах и бойко владеющий телекинезом. После утечки информации о проекте во внешний мир объявляются  террористы, спецслужбы и партнеры из США, и трудно сказать, от кого из них исходит наибольшая угроза эксперименту. Со Бока решают перевезти из лаборатории на коспиративную квартиру, а его попутчиком назначается бывший гэбэшник с опухолью мозга и чувством вины. Всё, как обычно, идёт не плану; и юный клон, внезапно оказавшийся на свободе, начинает задаваться экзистенциальными вопросами и ритуально пробует Доширак.

Новый фильм автора классического ромкома «Введение в архитектуру» Ли Ён Чжу в оригинале называется просто «Со Бок» в честь китайского мага Сюй Фу при дворе Цинь Шихуанди, которого в третьем веке до нашей эры император посылал за эликсиром бессмертия. В русской локализации решили не связываться с азиатской историей и остановились на беззубом «Первом клоне». Тем не менее метафора эликсира бессмертия намеренно выдвинута на первый план: авторы поднимают старые добрые вопросы о слезинке ребёнка, смертности как ключевом условии жизни и наконец о том, кто более человечен: клон или фээсбэшник. Увы, преуспевают они только в последнем случае.

Из «Первого клона» могли выйти кавайные «Приключения Электроника» или мрачный вариант «Очень странных дел», но для этого Ли Ён Чжу не хватило ни скромности, ни стиля. Почти десять лет назад он успешно гальванизировал жанр мелодрамы, но с историей Франкенштейна такой трюк, к сожалению, не прошёл.

https://www.imdb.com/title/tt13316722/?ref_=nv_sr_srsg_0

Исправление неразумных: Часть 2

Red Chamber представляет новую рубрику: некоторые соображения по поводу классического неоконфуцианского трактата Чжан Цзая «Чжэн Мэн» («Исправление неразумных», 11 век н.э.).

Конфуцианские тексты часто полемичны: но если ранние конфуцианцы спорили, в основном, с даосами и моистами, то «Исправление неразумных» с удовольствием критикует буддизм – за пораженчество и излишний психологизм. Можно сказать, что это критика со стороны реальности, которую, по «Чжэн Мэн», непродуктивно сводить к аспектам отношения к ней.

В пятой главе Чжан Цзай пишет: «Если созерцать в одиночестве и вслушиваться в одиночестве, то можно достичь малого различения – сверхъестественных способностей. Они происходят из болезненности и иллюзии. Если же созерцать сообща и вслушиваться сообща, то можно достичь великого различения – искренности». То есть путь буддиста не столько ложен (малое различение там всё-таки достигается), сколько ограничен; буддист подобен летнему насекомому, с которым бессмысленно беседовать о снеге, но можно пообсуждать разные типы жары.

Различение по-настоящему получается практиковать только в коллективе. Эта мысль вряд ли поражает новизной, с ней согласился бы, например, Сократ. Необычно другое: через интерсубъективность у Чжан Цзая достигается не что иное, как искренность. Что значит быть искренним в неоконфуцианском смысле? Очевидно, что речь идет не о том, чтобы не врать, говорить то, что думаешь, или открыто выражать свои чувства. Искренность как «великое различение» есть преодоление четырёх недостатков обыденного сознания: индивидуального начала, направленного размышления, твёрдости и упорства. На взгляд современного западного человека, эти черты должны скорее усиливать искренность, чем подавлять её. Но не таков конфуцианец.

Твёрдость сознания для него есть отсутствие преобразований и исправления, препятствие воспитанию; упорство – выжидательность, граничащая с трусостью; индивидуальное начало – излишняя локализация в мире и эгоизм, мешающий человеколюбию. Труднее всего разобраться с тем, что не так с направленным размышлением и почему его следует искоренять. Это настолько трудно понять, что западные переводчики постоянно норовят подменить его чем-нибудь вроде «предвзятого взгляда». В конце концов, разве не любое мышление направленно, или, как говорят феноменологи, интенционально?

Должно быть, любое, отвечает Чжан Цзай: «Выправивший себя и выправляющий вещи не сможет избегнуть бремени направленных размышлений.» Таким образом, абсолютная искренность – искренность Неба – индивидуально, видимо, просто недостижима. Хотя Конфуций, судя по девятой главе «Суждений и бесед», всё-таки как-то справился.

#конфуцианство

Чжан Юэжань «Кокон»

Чэн Гун и Ли Цзяци в начале девяностых вместе учились в школе в провинции Шаньдун. Отец Ли Цзяци, алкоголик и бывший поэт, бросил её с нелюбимыми родственниками и уехал в Пекин продавать ширпотреб в Россию. Мать Чэн Гуна сбежала от неблагополучной семьи с районным кондитером. Но в старшем поколении дело ещё неприятнее: дед Чэн Гуна уже много лет находится в вегетативном состоянии после того, как во времена Культурной революции кто-то вогнал ему в голову гвоздь. Вполне вероятно, не обошлось без деда Ли Цзяци, хирурга и академика с холодным сердцем. Этой таинственной историей определяется, кажется, вся жизнь одноклассников. И пока они проводят импровизированные расследования, каждый своё, их родственники и знакомые болеют раком и шизофренией, вешаются, получают уродливые шрамы, разводятся, погибают в автокатастрофах и просто спиваются.

«Кокон», написанный в 2016 и недавно переведенный на русский бестселлер молодой китайской писательницы Чжан Юэжань, пришёлся по душе отечественным литературным критикам, обычно игнорирующим дальневосточную прозу. Читательские отзывы в рунете – туда же, сплошные восторги. Так и хочется немного побарахтаться против течения. Не буду спорить, роман действительно технично сконструирован и прекрасно переведен. Но рассуждения про прорыв для китайской литературы, энциклопедию китайской жизни и зеркало китайского общества – если не глупость, то точно преувеличение.

Чжан Юэжань предваряет текст цитатой из Теккерея: «Бедное дитя! Лучшим подарком тебе будет капелька невзгод». Эпиграф выбран, несомненно, в кассу: сюжет представляет собой не что иное, как каталогизацию этих самых невзгод, выпавших на долю героев, а зачастую и сладострастно выбираемых ими самими; раскрытие толстовского тезиса о том, что все семьи несчастливы по-своему (а если не несчастливы – стоит только тщательнее присмотреться). Да что там семьи – каждый персонаж романа в отдельности отчаянно и декларативно несчастен, крещен именами вины и большой исторической травмы. Выбор для эпиграфа Теккерея показателен еще и в другом смысле: «Кокон» – очень западный роман; и дело не столько в прямолинейных отсылках к Диккенсу, Бронте и Толстому или христианстве на месте восточных религий; сколько в способе подачи материала. Традиционно китайская проза, как и китайская поэзия, гордится тем, что умеет вызывать чувства вместо их описания. «Кокон» работает в противоположном, западном ключе; он демонстративно психологичен: переживания героев настолько остры, акцентированы и подробны, что в какой-то момент становятся утомительными. В мире достаточно любителей misery porn, и Чжан Юэжань удачно упражняется в жанре, но говорить о том, что живой труп есть точная «метафора современного китайского общества» значит всего лишь не иметь о последнем нюансированного представления. Это как считать, что Звягинцевым исчерпывается или хотя бы объясняется Россия.

Ким Чжун Хёк «Зомби»

У Чжи Хуна необычная работа: он колесит по отдаленным уголкам Южной Кореи и замеряет уровень сигнала сотовой связи под музыку из шестидесятых с пластинок, доставшихся от умершего старшего брата. Его настроение редко поднимается выше трех по десятибалльной шкале до тех пор, пока он не находит странную деревню в горах близ военной базы, где вообще не ловят мобильные. Там Чжи Хун встречает неожиданных друзей: 130-килограммового библиотекаря и пожилую переводчицу мемуаров выдуманного рок-музыканта. В деревне творится всякая чертовщина: жители делают ставки на то, в какой последовательности они будут умирать; столы-самобранки, установленные в каждом доме, буквально из воздуха сервируют какао и бублики; могилы на местном кладбище роют вертикально вглубь; а ещё периодически заявляются зомби.

Роман «Зомби» – новый перевод Ким Чжун Хёка, автора отличного квази-детектива «Ваша тень понедельник». Но если последний исследовал противостояние между человеком и искусственным миром вещей, то «Зомби» всматривается в промежуточные явления, затевает жутковатую игру в «живое-неживое». Давно известно, что человек человеку волк (особенно если один из них – военный), а зомби зомби зомби; но кем приходится зомби человеку – вопрос всё ещё открытый.

В кино-каноне зомби агрессивно распространяются, и альтернативы их уничтожению ради спасения человечества не просматриваются; у Ким Чжун Хёка численность зомби на Земле всегда стабильна, тысяч двести экземпляров, и их вполне возможно отпустить на свободу или развлечь прог-роком.

В послесловии корейский писатель отмечает, что в его шизофренической сказке для взрослых зомби выступают лишь в роли метафоры: для воспоминаний о безвременно ушедших, для проблемных родственников, для солдат после долгой муштры, для гастарбайтеров и для всего того в человеческой душе, что нельзя назвать ни живым, ни мертвым, что не получается ни уничтожить, ни отпустить.

Позднее лето (2018)

Семейная пара открывает на острове Чеджу не слишком популярный хостел «Намасте». В конце лета, когда туристический сезон уже окончен, но всё ещё жарко, в хостел заезжают две девушки, работающие в сеульских офисах, и одинокий дизайнер книжных обложек. Они пьют много пива и макколли, пробуют местные блюда из морепродуктов и учатся серфингу у назойливого инструктора. Вскоре выясняется, что каждый из хозяев близко знаком с одним из гостей, и вообще супруги мало знают о прошлом друг друга.

«Позднее лето» – маленькая романтическая комедия Дэвида Чо, автора замечательной пост-хонсансушной алко-драмы «В этом году зима была тёплой». Но если последняя всматривалась в рутину сорокалетних, то «Позднее лето» – безделушка об отдыхе тридцатилетних. Основной фокус Дэвида Чо, впрочем, остаётся там же – на ожидании события вместо самого события, ведь именно в ожидании, по мнению автора, и сосредоточен весь кайф жизни, любви, рыбалки и серфинга. Но ценность «Позднего лета», конечно, не в экзистенциальных откровениях, но в том, что можно назвать эффектом Апатау, – мире персонажей, с которыми приятно просто «позависать» часа полтора, а, когда начинается какой-то сюжет, он воспринимается не более, чем досадное недоразумение.

https://www.imdb.com/title/tt9174120/?ref_=ttfc_fc_tt

Исправление неразумных: Часть 3

Red Chamber представляет новую рубрику: некоторые соображения по поводу классического неоконфуцианского трактата Чжан Цзая «Чжэн Мэн» («Исправление неразумных», 11 век н.э.).

В одиннадцатой главе «Исправления неразумных» Чжан Цзай берёт и утверждает, что Конфуций не идеален и не во всём может служить примером для подражания. Не зря же в конце концов он сам называл себя дикарём. Основная претензия к Учителю в «Чжэн Мэн» сформулирована примерно так: пребывая «в бедности и презрении», Конфуций занимался «накоплением просвещенности» вместо того, чтобы, как полагается, до 30 лет служить всего лишь «вместилищем для ритуала, не занимая позицию силы». Вместо того, чтобы «прилагать усилия в ритуале и музыке», Учитель сначала «обрел потенциал силы дэ» и только потом пришёл к «пониманию ритуала и музыки». Поэтому к 50 годам он не достиг веления Неба (как прилежный конфуцианец! ☺️) но всего лишь познал таковое. Чжан Цзай по сути утверждает, что Конфуций безупречно транслировал философию истинной жизни, но сам истинной жизнью жить не смог, а если и смог, то не на все сто процентов. Идеологически это любопытный аргумент в споре о не самой блестящей политической карьере Учителя, куда более убедительный и онтологически консистентный, чем неудачные обстоятельства и недалекие правители Сражающихся царств.

Конфуцианская практика воспитания, через которую, увы, не удалось пройти самому Конфуцию, удивительно близка образовательному проекту Платона из «Государства»: напомним, что базовое образование высших сословий Красивого Полиса, воинов и философов, состояло из музыки и гимнастики – в широком понимании обоих слов. Получается, что различия между платоническим и конфуцианским подходами лежат не столько в содержании обучения молодёжи, сколько в разметке биографии ученика: у Платона кандидатам в философы предлагается «общий обзор наук» уже по достижении 20-летнего возраста, тогда как конфуцианцу следует сосредоточиться на музыке и ритуалах до 30. Платон рассчитывал на малочисленный полис и подчеркивал важность этой малочисленности, тогда как Конфуций, конечно, имел в виду всю Поднебесную.

#конфуцианство

All U need is love (2021)

Представьте себе, что человек тридцать гонконгских звезд запирают в отеле на карантин по ковиду: Эрик Цан с Тони Люном нежно вспоминают «Неожиданных людей в черном»;  остальные (включая Луиса Ку, Фрэнсиса Нг, Джеки Цай и даже Джеки Чана) вяло кривляются или стоически отбывают номер. Лучше бы это просто оставалось фантазией, но 10 гонконгских кинокомпаний вместе с актерской гильдией и федерацией кино действительно сделали такой фильм, да ещё и назвали его «All U need is love», несмотря на то, что им самим, очевидно, нужны только money.

Даже для кризисного кино пандемического времени – наверное, самых прискорбных лет для искусства кино в его вековой истории – «All U need is love» – это слишком. Уважаемые зрители, перед нами худший азиатский фильм года. Сорняк на могиле великого гонконгского кино. Комедия положений, в которых неловко абсолютно всем причастным по обе стороны экрана. Реюнион «Друзей» для тех, чьи друзья – это люди вроде Кента Чэна и Филипа Кюна. Не смотрите это. Пожалуйста. Спасибо.

https://www.imdb.com/title/tt14150116/?ref_=nm_flmg_act_8

Содзи Симада «Двойник с лунной дамбы»

Прочитал ещё один перевод Содзи Симады, классика жанра хонкаку – герметичных детективов, больше похожих на сборники шахматных задач, чем на литературу. «Двойник с лунной дамбы», написанный в 1988, однако, оказался никаким не хонкаку, а винтажным криминальным триллером про амнезию.

Главный герой неопределенного возраста и рода занятий обнаруживает себя в Токио конца семидесятых, ничего не помнит о своей жизни и панически боится смотреть в зеркала. Подозрительным образом его берет в оборот молодая сотрудница окрестного бара, и они моментально уезжают в пригород для романтики с чистого листа и работы на заводе под фальшивым именем. Дела вроде бы идут неплохо: совместный быт особенно не заедает, а на заводе выплачивают премию, которой хватает на стерео-систему. Ей нравится Дебюсси, ему – Чик Кориа, но в остальном противоречий не наблюдается. Увы, забытое прошлое не оставит героев в покое, оттуда явятся трагедии, убийства и семейные драмы. Хорошо, что на районе базируется чудаковатый астролог Митараи, который больше всего на свете любит разгадывать чужие загадки.

«Двойник с лунной дамбы» – не столько предыстория «Холмса» Симады Митараи, как написано в пресс-релизе, сколько предыстория его «Ватсона». Сам Митараи тут точно такой же как и везде, строго функциональный и лишенный всего человеческого – ну, кроме астрологии и неумения варить кофе. А вот его помощник Исикава действительно делает себе на страницах романа любопытную биографию.

«Двойник с лунной дамбы» – не выдающийся, но занимательный триллер на полтора вечера. Он не дает никакого представления о жанре хонкаку и минимальное о Японии сороколетней давности, но для тех, кто скучает по книжной серии «Лекарство от скуки», это, пожалуй, неплохое плацебо.