В продолжении предыдущего поста: осенью прошлого года в The Korea Herald выходил любопытный материал по поводу образа корейских китайцев в кинематографе и — шире — массовой культуре, а также того, насколько он отражает текущее и как влияет на будущее восприятие меньшинства аборигенами. Основные тезисы:

1. В Корее проживает порядка семисот тысяч корейских китайцев.
2. По результатам опроса Korea Research Centre среди граждан от 20 до 40 лет, 59% респондентов негативно относятся к корейским китайцам; 70% признают, что в корейском обществе существует дискриминация в отношении корейских китайцев. Приводятся цитаты сеульцев, которые побоялись бы ночью ходить в чайнатауны (хотя они туда и так не ходят).
3. В корейской массовой культуре доминирует негативный, связанный с криминалом образ китайских корейцев и сеульских чайнатаунов, где они живут и работают: районов Тэрим (см. к/ф «Молодые копы» из прошлого поста) и Карибон (см. к/ф «Криминальный город» несколько постов назад). Многие корейские китайцы считают, что такие фильмы негативно влияют как на отношение к ним со стороны корейцев, так и на их бизнес. Владелица китайского ресторана в Тэриме говорит, что до выхода в прокат «Молодых копов» 30% посетителей её заведения составляли корейцы, которые теперь перестали ходить вовсе. С другой стороны, экономическое положение китайских корейцев, во многом полагавшихся на бизнес с китайцами, ухудшилось из-за реакции Китая на размещение в Корее американской системы ПРО: среди прочего, резко пошел на спад организованный туризм из КНР.
4. Предубеждение против корейских китайцев может быть связано с несколькими громкими преступлениями, получившими широкое освещение в прессе: в 2012 корейский китаец был приговорен к пожизненному заключению за убийство и расчленение девушки в Сувоне; в 2014 в том же Сувоне другой корейский китаец жестоко убил свою подругу, тоже корейскую китаянку. При этом в среднем, по данным государственной статистики, иностранцы менее склонны к совершению преступлений, чем корейцы: 1,6% против 3,7%, если разделить количество преступлений на количество людей соответствующей группы в 2014 году. Сеульский Тэрим, если верить цифрам полиции, становится с каждым годом всё безопаснее.
5. Когда в девяностые годы китайские корейцы только начали селиться в Сеуле, большинство из них приехали из деревни, практически не имея образования, и им тяжело давался местный общественный этикет: мусорили, плевали на улицах и тому подобное. Сейчас они ведут себя точно так же, как аборигены, но образ сформировался накрепко. Для борьбы со стереотипами в Тэриме 70 корейских китайцев организовались в районный патруль: следят за безопасностью и помогают с уборкой.
6. Еще одна причина для дискриминации: большинство корейских китайцев — синие воротнички с минимальным окладом: работают на стройках, нянями, официантами; а таких людей дискриминируют самих по себе вне зависимости от происхождения.

В конце приводится высказывание профессора Сеульского национального университета в духе «ну что ж, женщины, дети и животные по-тихонечку стали восприниматься как полноправные члены корейского общества; скоро, может, и до корейских китайцев дело дойдет, если, конечно, те будут качественно протестовать».

Оригинал на английском:
http://www.koreaherald.com/view.php?ud=20170924000289

«Белая книга» (The White Book) Хан Канг совсем не похожа на её романы «Вегетарианка» (его, кстати, в прошлом году перевели на русский!) и «Human Acts». Это набор коротеньких эссе, стихотворений в прозе и фотографий, которые складываются в автобиографическую медитацию о смерти сестры писательницы, которая умерла через два часа после появления на свет.

Книга начинается с перечисления белых вещей: пелёнки, соль, снег, лед, рис, луна, чистый лист бумаги, белая собака, белый смех (в корейском языке = слабый смех, смех без удовольствия) и проч. Дальше о каждой из них — небольшой текст, на 1-2 страницы; эти тексты не всегда напрямую связаны друг с другом сюжетно, но объединяются темой скорби и памяти. Повторяются несколько сцен и образов: снежная пурга в Варшаве; предметы корейских погребальных ритуалов; умершая едва родившись сестра в деревенской Корее. Хан Канг интересуется реконструкцией разрушенного бомбардировками в 1944 здания, при которой сохранили и органично встроили одну сохранившуюся колонну оригинального дома; свою сестру, которая родилась и умерла до рождения самой Хан Канг и без смерти которой, по её мнению, не родилась бы она сама, писательница считает подобной колонной внутри её биографии.

«Белая книга» в некотором смысле вещь в себе; нет уверенности, что она вообще предполагает читателя — по крайней мере, на этом свете.

Клиника доктора Сын Хуна в Каннаме прогорела. Теперь он, в долгах и депрессии, делает колоноскопию в небольшом городке, знаменитом серией жестоких убийств пятнадцатилетней давности; снимает квартиру у семьи местных мясников; платит алименты бывшей жене; перекусывает чем попало вместо полноценных обедов. В какой-то момент доктор начинает подозревать, что общительные мясники-арендодатели — маньяки-убийцы: ему чудится отрубленная женская голова в мясной лавке (как, впрочем, и морозильном отделении собственного холодильника); за бутылочкой пива мясник таинственно цитирует Чжуан-цзы; отец мясника зловеще кусает сырую свинину и бурчит страшилки-признания под анестезией после колоноскопии. Может быть, доктор вычислил легендарных преступников, а, может, у него поехала крыша. Ну и ко всему прочему пропадает его бывшая жена.

Параноидальный триллер «Синяя борода» построен на классическом приеме ненадежного рассказчика и чисто корейской мысли, что каждый второй человек — серийный маньяк. Впрочем, режиссер картины Ли Су Ён считает, что главное в его фильме — «зудящее, граничащее с безумием беспокойство представителя корейского среднего класса, которого экономический кризис лишил доступа к социальному лифту». За исключением финала зритель смотрит на происходящие события глазами доктора Сын Хуна, мешающего реальность со снами и галлюцинациями. Периодически этот взгляд утомляет; иногда просто перестаешь понимать, что происходит. Отсылка к Шарлю Перро скорее путает, чем помогает. Финал с четырьмя сюжетными твистами, по замыслу автора, должен расставлять всё по местам, но на деле не столько назначает виновных, сколько подсвечивает нестыковки и вольности. К второстепенным персонажам есть масса вопросов, но спивающийся нервный колоноскопист против начитанного напористого мясника — это достойное противостояние.

http://www.imdb.com/title/tt6599340/

Корейский Мавроди Чан Ду Чхиль при поддержке коррумпированных чиновников и правоохранителей разного уровня проворачивает масштабную аферу и бежит с деньгами через Китай в Таиланд. Миллионы простых людей, завлеченных в финансово-религиозную пирамиду, лишаются последних сбережений, что ведёт к волне самоубийств по всей стране. На этом фоне у полиции нет никаких сомнений в причине смерти найденного повешенным мелкого мошенника Хвана, специализирующегося на изготовлении поддельных документов.

8 лет спустя гламурный прокурор Пак в белом бадлоне и с нечистой совестью (Ю Джи Тхэ из «Олдбоя») объединяется с алчущим мести сыном Хвана (Хён Бин), чтобы найти и убить МММ-щика. В этом нелегком деле им помогает комическое трио дворовых махинаторов, находящихся на крючке у прокурора: пухлощёкого хакера, человека с квадратным лицом (Пэ Сон У из «Короля» и «Офиса») и обаятельной карманницы с низкой резистентностью к алкоголю (не слишком артистичная певица Нана из подросткового гёрлз-бэнда After School).

Несмотря на завязку как у мафиозного триллера с повышенной жестокостью, «Мошенники» дебютанта Чан Чхан Вона — вегетаринское развлечение для всей семьи в жанре «никому нельзя довериться, если вам вообще есть дело до происходящего». Несмотря на легкий идиотизм и предсказуемость основного сюжетного твиста, здесь есть несколько сцен, от которых можно получить удовольствие: когда герои сооружают фальшивое казино для отмывания китайских денег и когда суетливо бегают друг за другом по горе Намсан.

«Мошенники» хотели бы быть «Ворами» Чхве Дон Хуна, но им категорически не хватает обаяния, хитрости и Саймона Яма.

http://www.imdb.com/title/tt7243686/?ref_=nv_sr_1

Мидзуки без удовольствия работает репетитором по фортепьяно и скорбно коротает вечера в одиночестве. Её муж, стоматолог Юсукэ, утонул — а, может, утопился — три года назад. Когда он — в каком-то из воплощений — возвращается в квартиру в рыжем плаще и рассказывает, как его тело обгладывают крабы, Мидзуки не выглядит удивленной: таков естественный порядок вещей
в её синтоистском мироощущении. Визуально мёртвый муж отличается от живого только тем, что не разувается дома; меж тем, клёцки данго со сладкими бобами он поедает исправно. Свыкнувшись с присутствием призрака и опасаясь его исчезновения, Мидзуки соглашается отправиться с ним в путешествие по ключевым местам его пост-биографии до самого берега моря — за три года после смерти Юсукэ успел поработать со стареньким разносчиком газет, полепить пельменей в придорожной харчевне и обучить целую деревню основам теории струн.

Электричками и автобусами герои колесят по сельской Японии, по-супружески ссорятся и останавливаются на ночлег у специальных людей, беспокойников, живых или мертвых. Дедушка-газетчик сам не заметил как умер: по ту сторону он продолжает развозить свежую прессу (чисто японское трудовое долголетие!) и вырезать бумажные цветы в память об ушедшей жене. Владельцы харчевни живы и отзывчивы, но оплакивают дочь. Деревенская женщина — где-то посередине, в лимбо тихого полоумия, у речной заводи, откуда являются призраки. Мидзуки и Юсукэ пытаются тактично помочь этим людям, живым или мертвым, обрести покой, параллельно разбираясь в собственных тайнах, сожалениях и чувстве вины.

«Путешествие к берегу» Киёси Куросавы — редкая птица; кино настолько же странное, насколько будничное; странное своей будничностью, а не наоборот. Как и в «Дядюшке Бунми, который помнит свои прошлые жизни», «Путешествие к берегу» — буквальная экранизация экзотического для стороннего наблюдателя мировоззрения, не рассказ о нём, а непосредственное его выражение — в данном случае синто, где живые и мертвые сосуществуют в единой среде, располагаясь в континууме пространства-времени согласно своим поступкам и чувствам. Многие герои с обеих сторон отказываются признавать финальность смерти, и фильм не пытается морализаторствовать по этому поводу.

Западного зрителя обязательно будет раздражать неясность и принципиальный отказ авторов объяснять механику процессов, правила игры между живыми и мертвыми: то призраков видят только монахи и дети, то вступить в разговор с ними могут все кому не лень. Аналогичным образом трудноопределим путь супругов: то они чудятся эдаким ghost-патрулем, успокаивающим встречные души; то церемонией наблюдения за угасанием близкого; то попыткой разобраться в собственном прошлом. «Путешествие к берегу» — холодное, радикальное, медленное кино с блестяще несовместимым саундтреком от Отомо Ёсихидэ и наивными визуальными эффектами. На зрителя оно влияет так же, как лекция мертвого стоматолога о молодости нашей вселенной на деревенских работяг, стариков и детишек: понимаешь далеко не всё, но ощущаешь редкое присутствие, по сравнению с которым западные упражнения на тему, вроде недавней «Истории призрака» с Кейси Аффлеком, кажутся неловкими копошениями в детской песочнице.

http://www.imdb.com/title/tt4173478/?ref_=nv_sr_1

В петербургском музее Эрарта стартовала выставка Лю Болина, одного из самых известных деятелей китайского современного искусства. Лю Болин из провинции Шаньдун известен как «человек-невидимка»: он умело растворяется на фоне актуальных или символических пейзажей и натюрмортов. Творчество Лю Болина — симбиоз фотографии, перформанса и боди-арта.

Свой коронный прием Лю Болин сочинил как форму протеста после того, как пекинские власти при подготовке к Олимпиаде снесли художественный лагерь Суо Джия Кан, где располагалась мастерская артиста. Растворившись на фоне развалин, Лю Болин попал в точку сочетанием визуальной эффектности и универсальности месседжа, который считывается на множестве уровней: от видимой анонимности до растущей анемичности современного человека.

На одном-единственном приеме Лю Болин сделал международную карьеру, растворяясь на фоне пекинского смога и лондонской телефонной будки; Всеобщей декларации прав человека и выпусков Шарли Эбдо; полотен Делакруа и Поллока; парижской аптеки и банковского сейфа; Великой китайской стены, Храма Неба и дворца Запретного города; открыточных китайских символов — вееров, драконов, фонарей, панд и Доширака. Но самыми выразительными фотографиями автора кажутся те, на которых он прячет не себя, а других: уволенных рабочих или жителей «раковой деревни».

Метод Лю Болина, несомненно, удачная находка, но несколько смущает, как, в совершенстве владея запатентованной техникой, он профессионально «привлекает внимание к проблемам современного общества», не обходя, кажется, ни одной громкой истории, но ничего к ним не добавляя, кроме собственного молчаливого контура. Как большому артисту до Ай Вэйвэя ему далеко.

«Раннее и неизданное» — специфический продукт, который можно найти в каталоге многих музыкантов. Зачастую такие вещи предназначены строго для монетизации хардкорного фанатизма и не рекомендуются прохожему меломану. Но случаются и блестящие исключения: например, ретроспектива раннего творчества японского диджея и мультиинструменталиста Куниюки Такахаси «Early Tape Works (1986-1993) Vol.1», недавно изданная юным голландским лейблом Music From Memory. На мой вкус, это просто лучшее из того, что я у него слышал.

Как можно догадаться из названия, перед нами музыка из 1986-1993 годов, когда-то выпущенная в Японии минимальными тиражами на кассетах. По легенде, впечатленный Брайаном Ино и посещением токийских ночных клубов восьмидесятых молодой Куниюки Такахаси накупил недорогих аналоговых синтезаторов и драм-машин и засел в родном Саппоро изобретать «новое восточное звучание» на основе старого западного эмбиента. Здесь нет избыточного кислотного джаза, африканских и латиноамериканских мотивов, которые маэстро использует в наиболее известных работах двухтысячных. Но уже есть фирменные мелодизм и разнообразие.

В «Early Tape Works (1986-1993) Vol.1» всего шесть композиций, и каждая из них звучит выразительно и современно. Логика сборки заслуживает отдельного комплимента: от эфемерных ландшафтов ночного приморья («Night at the Sea Side») и дневной медитации («Day Dreams») через клубное арпеджио «You Should Believe» с англоязычным спокен-вордом к структуралистскому индастриалу Signifie и финальной Zero to One, которая не смотрелась бы лишней на классических альбомах Kraftwerk или Depeche Mode.

https://itunes.apple.com/ru/album/early-tape-works-1986-1993-vol-1-ep/1334702056

Посмотрел буддийский блокбастер «С Богами: Два Мира», который порвал корейский прокат на рождество. Популярность основанной на интернет-комиксе картины зашла за пределы региона так далеко, что на торрент-трекерах ее помещают в раздел «Фильмы 2017», а не в гетто «Азиатского кино».

Пожарный Ким Джа Хон (раздобревший тюфяк Чха Тхэ Хён из «Дурной девчонки») героически умирает на службе, спасая из огня ребёнка ценой собственной жизни. На том свете покой ему только снится: сразу же после смерти к душе пожарника цепляются трое жуликоватых хранителей под предводительством Ха Джон У из «Служанки» и «Берлинского файла». Оказывается, покойный Ким может быть признан добродетельным парангоном и допущен к скорой реинкарнации, если за 49 дней выиграет семь страшных судов загробного мира, посвящённых лжи, лени, бесчестию, предательству, ярости, убиению и непочтению. Страшные суды организованы как суды обычные, только в экзотических декорациях фэнтезийных видеоигр и нью-эйджевых плакатов: хранители выступают в качестве адвокатов; за прокуроров – комичные ветераны О Даль Су и Лим Вон Хи в средневековых шлемах; в судьях – колоритные божества соответствующих грехов. Рассматриваются разнообразные эпизоды из земной жизни пожарного, которые прямо или косвенно привели к нехорошим последствиям. Учитывается степень прижизненного раскаяния. Обильно цитируется Кодекс Загробного Мира. Порядок судов определяет верховный владыка, царь царей Йомра в исполнении глубоко загримированного Ли Джон Джэ из «Нового мира». У каждого из хранителей – собственные истории и интересы, но хронометража фильма (почти 2,5 часа) не хватает для их внятного изложения. Вместо них в центре повествования – семейная драма пожарного, проведшего детство в крайней бедности с немой и тяжело больной мамой и страдающей дистрофией младшим братом.

Между судами хранители упражняются в загробном мире: гоняют световыми мечами вепрей (не спрашивайте), уклоняются от камнепада, тонут в зыбучих песках и летают на дирижабле. Судя по всему, эти действа объясняются исключительно желанием авторов продемонстрировать побольше специальных эффектов, так как никакого сюжетного значения у них нет. Тем временем, в мире живых Ха Джон У в элегантном костюме проводит собственное расследование, связанное с братом пожарного, эффектно перемещаясь по линиям электропередач и вмешиваясь в естественный ход событий, что вроде как потусторонним сущностям запрещено, но правила нарушаются и на том свете.

Для тех, кто равнодушен к визуальным эффектам, это, прежде всего, капустник корейских звёзд первой величины. Звёзды посреди мерцающих пикселей гримасничают и шутят на актуальные, но безопасные темы: например, как было бы классно переродиться в семье чеболей или как комментаторы в Интернете косвенно причастны ко всем смертным грехам.

Примечательно, что «С Богами» не предлагает ни одной романтической линии. Он сфокусирован на любви родственной, любви-сочувствии и особенно любви-уважении к старшим. Недаром последним и главным судом пожарного становится как раз суд непочтения, а суд убиения – первый и проходной; в западном фильме все, несомненно, было бы наоборот. Мораль проста: позвоните маме.

http://www.imdb.com/title/tt7160070/?ref_=nv_sr_1