Вениамин БЛАЖЕННЫЙ
* * *
А те слова, что мне шептала кошка, -
Они дороже были, чем молва,
И я сложил в заветное лукошко
Пушистые и теплые слова.
Но это были вовсе не котята
И не утята; в каждом из словес
Топорщился чертенок виновато,
Зеленоглазый и когтистый бес.
...Они за мною шествовали робко -
Попутчики дороги без конца -
Собаки, бяки, божии коровки,
А сзади череп догонял отца.
На ножке тоненькой, как одуванчик,
Он догонял умершую судьбу,
И я подумал, что отец мой мальчик,
Свернувшийся калачиком в гробу.
Он спит на ворохе сухого сена,
И Бог, войдя в мальчишеский азарт,
Вращает карусель цветной вселенной
В его остановившихся глазах.
1982
* * *
А те слова, что мне шептала кошка, -
Они дороже были, чем молва,
И я сложил в заветное лукошко
Пушистые и теплые слова.
Но это были вовсе не котята
И не утята; в каждом из словес
Топорщился чертенок виновато,
Зеленоглазый и когтистый бес.
...Они за мною шествовали робко -
Попутчики дороги без конца -
Собаки, бяки, божии коровки,
А сзади череп догонял отца.
На ножке тоненькой, как одуванчик,
Он догонял умершую судьбу,
И я подумал, что отец мой мальчик,
Свернувшийся калачиком в гробу.
Он спит на ворохе сухого сена,
И Бог, войдя в мальчишеский азарт,
Вращает карусель цветной вселенной
В его остановившихся глазах.
1982
Александр СОПРОВСКИЙ
* * *
На Крещенье выдан нам был февраль
Баснословный: ветреный, ледяной –
И мело с утра, затмевая даль
Непроглядной сумеречной пеленой.
А встряхнуться вдруг – да накрыть на стол!
А не сыщешь повода – что за труд?
Нынче дворник Виктор так чисто мел,
Как уже не часто у нас метут.
Так давай не будем судить о том,
Чего сами толком не разберем,
А нальем и выпьем за этот дом
Оттого, что нам неприютно в нем.
Киркегор неправ: у него поэт
Гонит бесов силою бесовской,
И других забот у поэта нет,
Как послушно следовать за судьбой.
Да хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно –
И стакана звон, и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда, обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей –
Это горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей.
И в метели зримо: сколь век ни лих,
Как ни тщится бесов поднять на щит –
Вот, Господь рассеет советы их,
По земле без счета их расточит.
А кому – ни зги в ледяной пыли,
Кому речи горькие – чересчур...
Так давайте выпьем за соль земли,
За высоколобый ее прищур.
И стоит в ушах бесприютный шум –
Даже в ласковом, так сказать, плену...
Я прибавлю: выпьем за женский ум,
За его открытость и глубину.
И, дневных забот обрывая нить,
Пошатнешься, двинешься, поплывешь...
А за круг друзей мы не станем пить,
Потому что круг наш и так хорош.
В сновиденье лапы раскинет ель,
Воцарится месяц над головой –
И со скрипом – по снегу – сквозь метель –
Понесутся сани на волчий вой.
1981
* * *
На Крещенье выдан нам был февраль
Баснословный: ветреный, ледяной –
И мело с утра, затмевая даль
Непроглядной сумеречной пеленой.
А встряхнуться вдруг – да накрыть на стол!
А не сыщешь повода – что за труд?
Нынче дворник Виктор так чисто мел,
Как уже не часто у нас метут.
Так давай не будем судить о том,
Чего сами толком не разберем,
А нальем и выпьем за этот дом
Оттого, что нам неприютно в нем.
Киркегор неправ: у него поэт
Гонит бесов силою бесовской,
И других забот у поэта нет,
Как послушно следовать за судьбой.
Да хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно –
И стакана звон, и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда, обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей –
Это горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей.
И в метели зримо: сколь век ни лих,
Как ни тщится бесов поднять на щит –
Вот, Господь рассеет советы их,
По земле без счета их расточит.
А кому – ни зги в ледяной пыли,
Кому речи горькие – чересчур...
Так давайте выпьем за соль земли,
За высоколобый ее прищур.
И стоит в ушах бесприютный шум –
Даже в ласковом, так сказать, плену...
Я прибавлю: выпьем за женский ум,
За его открытость и глубину.
И, дневных забот обрывая нить,
Пошатнешься, двинешься, поплывешь...
А за круг друзей мы не станем пить,
Потому что круг наш и так хорош.
В сновиденье лапы раскинет ель,
Воцарится месяц над головой –
И со скрипом – по снегу – сквозь метель –
Понесутся сани на волчий вой.
1981
Александр СОПРОВСКИЙ
***
Белесые сумерки в Летнем саду.
Навеки в груди колотье.
Сюда со страной я прощаться приду,
К державным останкам ее.
Закружится в сумерках город, и снег
Затеплится, тая в горсти.
На очереди - безоглядный побег,
И прошлого нам не спасти.
Я холод от камня привычно стерплю,
Коснусь напоследок его
И крикну: - Люблю тебя! Слышишь, люблю-
Справляй же свое торжество.
Мне слишком по нраву твоя прямота
И поздняя гордость твоя.
Но где там, когда уже клетка пуста,
И - только вперед - колея.
Ну, вот и попробуем: только вперед...
Надолго? Навек? Навсегда?
Ну что ж, оттолкнись от земли, самолет,
Гори, бортовая звезда.
Чтоб сердце рвалось до скончания сил,
Одним обжигая огнем
И город, который, как песню, любил-
И песню о городе том.
1981-1982
***
Белесые сумерки в Летнем саду.
Навеки в груди колотье.
Сюда со страной я прощаться приду,
К державным останкам ее.
Закружится в сумерках город, и снег
Затеплится, тая в горсти.
На очереди - безоглядный побег,
И прошлого нам не спасти.
Я холод от камня привычно стерплю,
Коснусь напоследок его
И крикну: - Люблю тебя! Слышишь, люблю-
Справляй же свое торжество.
Мне слишком по нраву твоя прямота
И поздняя гордость твоя.
Но где там, когда уже клетка пуста,
И - только вперед - колея.
Ну, вот и попробуем: только вперед...
Надолго? Навек? Навсегда?
Ну что ж, оттолкнись от земли, самолет,
Гори, бортовая звезда.
Чтоб сердце рвалось до скончания сил,
Одним обжигая огнем
И город, который, как песню, любил-
И песню о городе том.
1981-1982
Сергей ЕСЕНИН
Из поэмы "КОБЫЛЬИ КОРАБЛИ"
1
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.
Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
Слышите ль? Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.
1919
Из поэмы "КОБЫЛЬИ КОРАБЛИ"
1
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.
Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
Слышите ль? Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.
1919
«… поэзия устроена иначе. В ней нет сообщничества профессионалов, которые одинаково понимали бы какой-то тонкий термин, и нет такого, что чем дальше человек от них отстоит, тем неправильнее он его понимает. Ключ к стихам — не то, что человек — правильно или неправильно — думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни…»
Григорий ДАШЕВСКИЙ
* * *
Счастлив говорящий своему горю,
раскрывая издалека объятья:
подойди ко мне, мы с тобою братья,
радостно рыданью твоему вторю.
Сторонится мое и глаза прячет,
а в мои не смотрит, будто их нету.
Чем тебя я вижу? И нет ответа,
только тех и слышит, кто и сам плачет.
Сентябрь 1989
* * *
Счастлив говорящий своему горю,
раскрывая издалека объятья:
подойди ко мне, мы с тобою братья,
радостно рыданью твоему вторю.
Сторонится мое и глаза прячет,
а в мои не смотрит, будто их нету.
Чем тебя я вижу? И нет ответа,
только тех и слышит, кто и сам плачет.
Сентябрь 1989
«Называя свои занятия, люди сообщают нам: вот каково мое место в мире. Назвав же себя поэтом, человек либо сообщит нам, что у него этого места нет, либо что он живет в исчезнувшем мире.»
Григорий Дашевский.
Григорий Дашевский.
***
Ни себя, ни людей
нету здесь, не бывает.
Заповедь озаряет
сныть, лопух, комара.
Ноет слабое пенье,
невидимка-пила:
будто пилит злодей,
а невинный страдает,
побледнев добела.
Но закон без людей
на безлюдьи сияет:
здесь ни зла, ни терпенья,
ни лица — лишь мерцает
крылышко комара.
2003 год
Ни себя, ни людей
нету здесь, не бывает.
Заповедь озаряет
сныть, лопух, комара.
Ноет слабое пенье,
невидимка-пила:
будто пилит злодей,
а невинный страдает,
побледнев добела.
Но закон без людей
на безлюдьи сияет:
здесь ни зла, ни терпенья,
ни лица — лишь мерцает
крылышко комара.
2003 год
«... противоположность вынужденного, испуганного молчания - это не столько рассказывание, сколько молчание по собственному выбору, молчание вольное.»
Григорий ДАШЕВСКИЙ
* * *
И комната поблекла
под взглядом темноты,
которая на стекла
легла ничком, но ты
по направленью тени
пойми, откуда свет,
который на колени
твои упал и пред
тобою на колени
упал, потупив взгляд,
раскаявшись в измене
тебе, родной закат
забыв, тебе доверясь
и липы осветив
как траурные перья
не видящих пути
коней, что вереницей
ступают под землей,
которым только снится
закат, а нам с тобой
сияющий из окон
все виден он, пока
им освещен твой локон
или моя рука,
но к брошенной отчизне
мы не вернемся впредь,
по направленью жизни
поняв, откуда смерть.
Март 1983
* * *
И комната поблекла
под взглядом темноты,
которая на стекла
легла ничком, но ты
по направленью тени
пойми, откуда свет,
который на колени
твои упал и пред
тобою на колени
упал, потупив взгляд,
раскаявшись в измене
тебе, родной закат
забыв, тебе доверясь
и липы осветив
как траурные перья
не видящих пути
коней, что вереницей
ступают под землей,
которым только снится
закат, а нам с тобой
сияющий из окон
все виден он, пока
им освещен твой локон
или моя рука,
но к брошенной отчизне
мы не вернемся впредь,
по направленью жизни
поняв, откуда смерть.
Март 1983
Виктор САНЧУК
Мой Господи, скажи мне, что со мною:
негаданно, как будто бы во сне,
забытое, ничтожное, святое
нежданно отзывается во мне.
Кто нищий, тот не может пробросаться.
Зачем же вечно у меня в крови,
как золото, растворено богатство
чужой, во мне очнувшейся любви.
Как медленно плывут под ливнем люди.
Мне странный страх покоя не дает,
что срок придет, но ничего не будет, –
и минет день, и обновится год.
Как циферки, имен не переставить.
Теперь, теперь, пришедшему сюда,
мне жутко так, как если бы представить
живую жизнь без страшного Суда.
Дрожит рука. Скользящей жизни звенья
никак цепочку фактов не замкнут, –
как будто это серые мгновенья
в просветах меж вагонами встают
и падают. Я глаз не поднимаю,
но знаю: мир приземист и безлик.
Забыл, забыл, забыл! – не понимаю, –
как будто птиц дробящийся язык.
Теперь уже совсем, совсем немного,
и мимо черных дачек и лесов
в ночь канторова железная дорога
по тысяче потащит адресов.
Тогда меня по крохам соберите.
Мне много лет. Нет времени шутить.
Я вас любил. Простите мне, простите:
Я всех любил. Мне больно говорить.
1984
Мой Господи, скажи мне, что со мною:
негаданно, как будто бы во сне,
забытое, ничтожное, святое
нежданно отзывается во мне.
Кто нищий, тот не может пробросаться.
Зачем же вечно у меня в крови,
как золото, растворено богатство
чужой, во мне очнувшейся любви.
Как медленно плывут под ливнем люди.
Мне странный страх покоя не дает,
что срок придет, но ничего не будет, –
и минет день, и обновится год.
Как циферки, имен не переставить.
Теперь, теперь, пришедшему сюда,
мне жутко так, как если бы представить
живую жизнь без страшного Суда.
Дрожит рука. Скользящей жизни звенья
никак цепочку фактов не замкнут, –
как будто это серые мгновенья
в просветах меж вагонами встают
и падают. Я глаз не поднимаю,
но знаю: мир приземист и безлик.
Забыл, забыл, забыл! – не понимаю, –
как будто птиц дробящийся язык.
Теперь уже совсем, совсем немного,
и мимо черных дачек и лесов
в ночь канторова железная дорога
по тысяче потащит адресов.
Тогда меня по крохам соберите.
Мне много лет. Нет времени шутить.
Я вас любил. Простите мне, простите:
Я всех любил. Мне больно говорить.
1984
Николай ГУМИЛЕВ
Я ВЕРИЛ, Я ДУМАЛ
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
Летящей горою за мною несётся Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвётся Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье.
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой… висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
1912
Я ВЕРИЛ, Я ДУМАЛ
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
Летящей горою за мною несётся Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвётся Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье.
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой… висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
1912
***
Сон во сне
Поцелуй прощальный мой
в час разлуки роковой
я тебе, мой друг, даю.
Ты права, я сознаю,
сном назвавши жизнь мою.
Раз надежды больше нет, -
мрак ли будет или свет,
сон иль явь, не все ль равно,
раз уж нет ее давно?
Все, что жизнь сулила мне,
было все - лишь сном во сне!
Над бушующей рекой
я стою, зажав рукой
горсть песчинок золотых -
только горсть! И даже их
не могу я удержать
и в пучину не ронять,
лишь могу рыдать, рыдать!
Боже, Боже! как сильней
мне их сжать в руке своей?
Неужели и одной
не спасти мне, Боже мой?
Неужели ж все, что мне
жизнь дает, - лишь сон во сне?..
***
Сон во сне
Поцелуй прощальный мой
в час разлуки роковой
я тебе, мой друг, даю.
Ты права, я сознаю,
сном назвавши жизнь мою.
Раз надежды больше нет, -
мрак ли будет или свет,
сон иль явь, не все ль равно,
раз уж нет ее давно?
Все, что жизнь сулила мне,
было все - лишь сном во сне!
Над бушующей рекой
я стою, зажав рукой
горсть песчинок золотых -
только горсть! И даже их
не могу я удержать
и в пучину не ронять,
лишь могу рыдать, рыдать!
Боже, Боже! как сильней
мне их сжать в руке своей?
Неужели и одной
не спасти мне, Боже мой?
Неужели ж все, что мне
жизнь дает, - лишь сон во сне?..
***
Нет меня дома целыми днями:
Занят безделье, играю словами
Каждое утро снова жизнь свою начинаю
И ни черта ни в чём не понимаю.
Я, лишь начнётся новый день,
Хожу, отбрасываю тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, я опять
Отправлюсь спать, чтоб завтра встать
И всё сначала.
Ноги уносят мои руки и туловище,
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья, шагаю по улице я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
Все говорят, что надо кем-то мне становиться,
А я хотел бы остаться собой.
Мне стало трудно теперь просто разозлиться.
И я иду, поглощённый толпой.
Виктор Цой
Занят безделье, играю словами
Каждое утро снова жизнь свою начинаю
И ни черта ни в чём не понимаю.
Я, лишь начнётся новый день,
Хожу, отбрасываю тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, я опять
Отправлюсь спать, чтоб завтра встать
И всё сначала.
Ноги уносят мои руки и туловище,
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья, шагаю по улице я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
Все говорят, что надо кем-то мне становиться,
А я хотел бы остаться собой.
Мне стало трудно теперь просто разозлиться.
И я иду, поглощённый толпой.
Виктор Цой