Посмотрел я недавно фильм «Онегин».
Сначала-то вовсе не хотел его смотреть. Потом вдруг засомневался, после двух прочитанных отзывов от уважаемых мною людей. Недели три сомневался и всячески жеманился. И посмотрел, наконец.
Тут надобно добавить, что роман Пушкина я знаю если не наизусть, то почти наизусть.
Фильм снят красиво. Пейзажи, интерьеры, наряды, лица. Если откровенные исторические ляпы и есть, то заметны только дотошному зануде – меня, к примеру, рассмешили черноморские устрицы, которые Онегин рекомендует своему другу.
Конечно, хронологии романа в фильме не слишком придерживались. Как и сюжетных линий. Что-то сами придумали, что-то выбросили за ненадобностью. Перемешали пушкинские стихи с придуманной на ходу прозой. Собственные пушкинские строки были прочитаны так, что непонятно, каким образом актёр Вдовиченков сдал экзамен в театральный институт и что за басню он там читал. Впрочем, не буду на этом останавливаться, дело совсем в другом.
Дело всё в том, что фильм снят таким непостижимым образом, что всё очарование подлинного «Евгения Онегина», вся мудрость и простота, всё то, что двести лет подряд неизменно заставляет русских людей вспоминать и перечитывать эти строки – авторами фильма выброшено и забыто. Впрочем - нет, не забыто. Оно попросту не замечено ими с самого начала. Со школьных времён и до последней минуты. Весь фильм – вольный пересказ краткого содержания книги, из опубликованного в интернете специально для слабоумных абитуриентов. «Она любила – он не любил, поругались – застрелил, потом сам полюбил – она его отвергла».
Да-да, я понимаю - то, что в Петербурге снег утренний хрустит, а в деревне волк с волчихою на дороге, и то, что Бордо подобен другу, а Аи – любовнице, что рифма «розы» непременно сопутствует слову «морозы» - снять не получится, даже с самого продвинутого коптера.
Так значит, нечего и браться. А иначе Татьяна будет вензель «ОЕ» выводить не во время вечернего чаепития в задумчивой очарованности, а стоять у затуманенного стекла с лицом двоечницы, прогуливающей уроки в школьном туалете.
Известная фраза ««Евгений Онегин» - энциклопедия русской жизни» принадлежит Белинскому. И здесь он полностью прав. Поэтому нельзя экранизировать «Онегина» не понимая и не принимая глубины того, о чëм рассказал нам Пушкин. Это не только про любовь и кровь. Это ещё и про морозы-розы, Летний сад, ухабы на Тверской, наливок целый строй, солёные грибы, окно и мух, первый снег в январе, весёлых сорок, пучок зари в Троицын день, блины на жирную Масленицу, поцелуй черноокой белянки, пересоленный пирог, «не знаю, как перевести», кувшины с яблочной водой, про галок на крестах и стёганый халат…
Без этих простых деталей, без пушкинской иронии и наблюдательности, без того самого магического пушкинского кристалла, экранизированный роман превращается в телевизионную криминальную мелодраму.
«Я про Онегина не читал, я смотрел».
Александр Сергеевич глядит на нас с понимающей иронией. Он сам Цицерона не читал, куда уж нам-то.
Сегодня – подлинный русский праздник. Не вымученный, не придуманный в кабинетах.
И день России и День народного единства одновременно. Можно в России признаться в ненависти к Ленину, Сталину, Николаю Второму, Солженицыну, Ельцину, Киркорову и Пугачёвой. И везде найдутся такие же ненавидящие.
Но если русский человек признается, что не любит Пушкина – все посмотрят на него как на эпатажного фрика. Потому что Пушкин – наше всё. И навсегда.
С днём рождения, милый Александр Сергеевич!

Божественный наш декан Валерий Владимирович — учивший, что из всех наук лишь философия да филология подразумевают любовь к предмету как метод исследования — читал набору 1991 года историю русской литературы в первом семестре первого курса. Читал в бывшем торговом зале биржи, нашей большой лекционной девятой аудитории. Оный зал был, по легенде, спроектирован так, чтобы деловые люди не слышали разговоров друг друга в двух шагах; девятая убивала голоса, прихлопывала их к полу, сажала связки, — первое несмыкание я заработала именно в ней — но ничего не могла поделать с нашим божественным деканом: баритон его, магический, тёмный, мягко сносивший с ног, не столько распространялся по воздуху, сколько вводил в резонанс предметы и щербатый паркет, настигал ум желторотого романогреманца через ступни да локти и был потому неотвратим, как сама русская литература.

— Здесь он гонялся за Пугачёвым... — рокотал В.В., вздевая очки на нос и разыскивая цитату в томике Державина. — И буквально здесь два раза чуть не поймал...

Аудитория оборачивалась к арочным окнам, выходящим на улицу Радищева, силилась различить резвого молодого Гаврилу Романыча в степях — и буквально два раза чуть не различала, но не о том нынче, нынче о Пушкине.

В.В. провоцировал. Заманивал. Выдёргивал школьные белые нитки из мозгов.

— Подумайте, — говорил он как бы между прочим, — средствами какого искусства может быть воплощена ремарка "Войска переходят границу"?

Совокупный стон тормозных колодок в первокурьих головах был бы невыносим, когда бы девятая аудитория не съедала шумы.

Он же, В.В., навеки сломал нам ладный пустой проворот ветряной вертушки, уроками литературы поставленной на юру: на свете счастья нет, а есть что-ооо?.. правильно, дети. Воля, самое непереводимое из русских слов, потому что не freedom и уж тем более не социальное liberty, но простор, от которого перехватывает дыхание, сладкий обрыв осознания — воля.

— Покой, и — воля! — произносил В.В., плавно сжимая кулак над кафедрой, и до тебя вдруг доходило, что воля по-русски — ещё и структурирующая сила, власть, воление, решимость, определённость, и в этом значении она не просто не противоречит покою, но поднимает его на уровень почти космический, почти мирообразующий.

Воля как непостижимый промысел, Его воля, на которую, в общем, и выпускают птичку при светлом празднике весны: там она ох, как не равна свободе, появляющейся в финале.

Так что же есть на свете?

Покой и воля как свобода, — уехать в деревню, читать мало, долго спать и смотреть на холмы, о счастье не тревожась — или покой и воля владения и управления собой, а там, глядишь?.. И то, и другое вместе, неустойчивое равновесие подвижной открытости мира и жёсткой его, а пуще себя, структуры, интерференция их, извлекающая из белого света все возможные цвета, из слов — все возможные значения?

Я не отважусь решить однозначно, я склонна полагать, что и "счастья нет" есть лишь суеверное отрицание, — je suis l’athée du bonheur; je n’y crois pas, писал он из Болдина в Опочку Прасковье Александровне, в вопросе счастья я атеист; я не верю в него — отворачивание от того, о чём готов отчаяться, чтобы не терзаться чаянием.

Есть покой — и свобода, и осознанное последовательное усилие, выбор идти к тому, что сердце твоё знает как желанную долю, пусть и замирает от её (не)возможности. А счастье... а видно будет.

Пушкин ещё есть, и это уж точно — счастье.

И снова лонгрид: какими приемами наши классики делают то, что делают:)) #мастерская https://amarinn.livejournal.com/1649827.html?newpost

А ведь в советской и постсоветской школе не учили "Бородинскую годовщину", да?

Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!..
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русской штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь;
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!..»
Сбылось — и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали,
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.
Но вы, мутители палат,
Легкоязычные витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что взяли вы?.. Еще ли росс
Больной, расслабленный колосс?
Еще ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: всё стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена…
Победа! сердцу сладкий час!
Россия! встань и возвышайся!
Греми, восторгов общий глас!..
Но тише, тише раздавайся
Вокруг одра, где он лежит,
Могучий мститель злых обид,
Кто покорил вершины Тавра,
Пред кем смирилась Эривань,
Кому суворовского лавра
Венок сплела тройная брань.
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы;
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твое страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.

ЧЕК-ЛИСТ ИМЕНИ ШЕРЛОКА ХОЛМСА, ИЛИ НЕ СЛИШКОМ ЛИ СИЯЕТ МОЙ СИЯЮЩИЙ ГЕРОЙ? #бессвязные_выкрики #мастерская
Итак, вы посмотрели на свой черновик, обнаружили, что гностицизм как творческий метод вас не устраивает, и решили как-то это фиксить при редактуре:)
И начнем мы с Героя, Обладающего Знанием, Которое Недоступно Всем Остальным. Добро пожаловать, мистер Шерлок Холмс!

Вообще, тут можно брать, конечно, любого великого сыщика на свой вкус, потому что формула харизмы у них совершенно одинаковая:
- понимание мировой гармонии, недоступное всем остальным (гнозис, да:)
- возможность разрешить каждую конкретную загадку с помощью методов, неповторимых никем, кроме самого сыщика (провидческая магия маленьких серых клеточек:)
- и, самое важное: использование этих качеств для восстановления гармонии на близлежащем фрагменте мироздания.

В артуриане таким занимался, что характерно, Мерлин (временами безумно хохоча, как это с Мерлинами бывает) – полудемон по папеньке:) А из современной киноклассики можно вспомнить Коломбо (который, как известно из «Неба над Берлином», падший ангел, полностью довольный своим положением:)
ВАЖНО: великий сыщик может быть сколь угодно стремным, неформатным и так далее, но он _всегда_на_стороне_жертвы и того, кто к нему обратился. Суть детектива как жанра состоит в том, что он воплощает две важные ценности – справедливость и милосердие (в разных пропорциях).
Но, как бы автор ни подыгрывал своему Всезнающему Герою (все авторы детективов это делают:) – и у него есть ограничения. И это важно:)

Итак, проверочный лист с вопросами.

1. Есть ли рамки у всемогущества и всезнания героя? Какие именно?
2. Совпадают ли заявленные в тексте характеристики героя с тем, что показано в тексте через действие?
3. Способен ли герой ошибиться (и остаться важным и интересным для автора)?
4. Способен ли герой признать свою ошибку (и остаться важным и интересным для автора)?
5. Способен ли кто-то из окружения героя указать персонажу, что он неправ? (И остаться после этого в хороших отношениях с героем)?
6. Есть ли Майкрофт – герой, который обладает такими же (или более мощными) способностями по сравнению с героем, и занимается такими же важными (или более важными) делами?
7. Есть ли Ирэн Адлер – персонаж, который обыгрывает героя на его собственном поле (и остается после этого положительным персонажем для героя, его окружения и автора)?
8. Есть ли Лестрейд – коллега, с которым можно сотрудничать для достижения общей цели?
9. Если герой занимается нанесением добра и причинением справедливости (и целью не является деконструкция) – выглядят ли результаты его действий, как добро и справедливость (или не очень)?
10. Способен ли герой остановиться, если его занесло?
11. Способен ли персонаж воспринять «нет, спасибо»?
ВАЖНО: если персонаж заявлен как сверхкомпетентный, то лучше всего это работает как набор отдельных конкретных микрокейсов, а не абстрактное обобщение на все человечество.
ВАЖНО: устойчиво крутой, компетентный персонаж воспринимает эти свои качества как настройку по умолчанию – соответственно, смотрит не на себя, а на мир вокруг.
ВАЖНО: Если вы заявляете персонажа как Майка Тайсона, он не должен лезть в песочницу, чтобы боксировать там с шестилетками. Исключение есть – это демонические силы (на то они и демонические:)

Минутка неологизмов.

Работая над сегодняшним вдумчивым текстом (ув. друзья обратились с просьбой прокомментировать идеи одного популярного, но непонятно чего говорящего современного философа), я придумал термин высочайшей степени духовного накала:

БОРОДЯТИНА.

В нём буквально бездна смыслов, но я бы предложил для данного термина следующее определение:

"Бородятина - коммуникативная манипуляция, в рамках которой жертва подчиняется не рациональным убеждением и даже не какими-то внятными приказами, а массированной атакой положительных/авторитетных символов на сознание жертвы - таких как Добро, Духовность, Коллективизм, Борода, Народ, Традиция, Борода, Герои, Гагарин, Подвиг, Любовь и, наконец, Борода".

В итоге и получается феномен "Мы не понимаем, что несёт этот авторитетный чувак, это что-то на умном. Но чувствуем, что он прям за добро и за величие. У него борода опять же".

 Поль Тальман. Езда в остров любви
Издательство «Носорог», стоит 787 руб.

В настоящем издании публикуется не переиздававшийся с XIX века полный текст литературного «проекта» Василия Тредиаковского (1703–1768) под общим названием «Езда в остров любви». Это перевод с французского одноименного салонного и аллегорического романа Поля Тальмана (1642–1712) о радостях адюльтера и правилах любовной игры, дополненный подборкой собственных стихов Тредиаковского. В литературном эксперименте Тредиаковского, как показал Юрий Лотман, отобразились масштабные культурные сдвиги, запущенные петровскими реформами. Помимо «Езды в остров любви» в книгу входит переиздающаяся впервые речь Тредиаковского «Панегирик, или Слово похвальное Анне Иоанновне» (1732). Публикация сопровождается статьей филолога Кирилла Осповата, намечающей подходы к роману в историко-культурной, политической и феминистской перспективах. В издание также включены известные переводы французских стихотворений Тредиаковского из «Езды в остров любви», выполненные Михаилом Кузминым.

Заказать книгу с доставкой: shop@falanster.ru