А по ссылке ребята из СПбДА дали краткий конспект лекции с ключевыми её мыслями — можно почитать.

На ночь глядя

Вот в конспекте выше Дария приводит мой выпад против Платона: вопреки последнему, производить на свет детей — много выше, нежели производить на свет искусство.

Платон мне возразит: дети умрут, искусство останется. Дети не прославят тебя в веках. Искусство прославит.

Какой-нибудь современный гаденький циник ещё и подкудахнет: «Да ведь и на надгробном камне своем ты сам предпочтешь громкое слово "философ", нежели унылую пару "отец и муж"»?

Но Платон жил в рабовладельческом обществе, где искусство и прочие «высокие занятия» были уделом избранных. И Платон тут не одинок — вплоть до XXI века, да-да, именно XXI по-настоящему творить могли только «избранные». Избранные не столько духовно, сколько экономически.

Все поменял интернет. Каждый сегодня художник. У каждого свой блог со стихами, прозой, фотографией, философией. Каждый выпускает свою книжку в самиздате. Каждый ищет творческого самовыражения, стремится обессмертить свое имя. Потому что есть проза дней, а есть поэзия желаний. Днем я клерк, но на обеденном перерыве — поэт.

И, конечно, тут очевиднейшим образом работает закон инфляции. Чем больше предложение — тем меньше спрос. Гениев (использую это слово без всякой иронии) стало слишком много — значит, их не осталось вовсе.

А что же с низким, крестьянским делом деторождения? Русские люди вымирают. Мы отказываемся рожать — ведь самореализация, все вот этот вот «высшее и прекрасное» — важнее. Но ради кого ты самореализуешься? Кому ты оставишь свою «реализованность»?

Не то что своим, чужим не оставишь — мы вымираем. Одна пустота, молчание.

Хотите быть творцами — творите детей. Деторождение сегодня, ни много ни мало — удел избранных и призванных.

Нет проклятых, нет забытых

Достоевский вновь и вновь возвращается к опыту своей неслучившейся казни. «Преступление и наказание», «Идиот», «Дневник писателя» — раз за разом писатель рефлексирует над столкновением с небытием.

И вывод его всегда одинаков. Почувствовав дыхание смерти, человек страх как начинает любить жизнь. Он и не жил до этого, потому что жизни сполна не любил — так, существовал, казался, полюбливал время от времени.

А тут начинает любить. Любить во всех её изгибах, сложностях, перекрутах; любить до боли, до зубного скрежета; любить так, что согласится на веки вечные задержаться в этом моменте до казни, вечно висеть над бездною, связанным по рукам и ногам, но висеть живым; согласится принять на себя наказание Прометея, согласится быть последней пресмыкающейся тварью — лишь бы быть, лишь бы жить!

«Подлец человек», — резюмирует эту свою мысль Раскольников, «и подлец тот, кто его за это подлецом называет».

В «Братьях Карамазовых» мы с этой излюбленной мыслью Достоевского вроде как и не встречаемся. Но на самом деле — встречаемся.

Стоит только вспомнить, что источник жизни, бытия, блага не в них самих, но в Боге. И тогда принятие жизни — не обезопасенного от всех горестей существования, прошедшего стерилизацию в кабинете психотерапевта, но жизни! — обернется принятием Бога, пускай и неосознанным, интуитивным. Хочешь жить — значит жаждешь Бога в своей жизни.

Так вот в «Братьях Карамазовых» этот витализм Достоевского сказывается в притче о луковке. И самой падшей скотине, забывшей о своем лике человеческом, Бог до последних мгновений её жизни, а, быть может, и какое-то время после, оставляет шанс на спасение, ту самую луковку. Человеку стоит только раскаяться, смирив свою гордость. Признать, что не прав он был в своем бунте против подло устроенной жизни, что сам он прежде всего подлец, и все ж из подлости своей дерзает просить для себя прощение у Господа.

Пробуждение к жизни за минуту до смерти. Спасение в вечности за миг до полного забвения. Нет проклятых, нет забытых.

Россия вымирает.

Не обманывайтесь: все разговоры о традиционных ценностях возникли не потому, что у наших элит вдруг произошла консервативная метанойя. Все гораздо прозаичнее. Эксперты почесали затылки, посчитали циферки, да и подсказали, что через одну-две смены поколений русских попросту не будет.

Мы-то все тридцать лет тотального либерализма талдычили о "личностном росте", о "саморазвитии", об "индивидуальных карьерных траекториях". Каждый -- личность, каждый -- творец, каждый -- ценность сам по себе. "Живи для себя". Школьников на это науськивали, студентов. А семья -- ну это как-то самой собой, наверное... Ты главное в люди выбейся, в москвичи, то бишь.

Оказалось, что все тридцать лет этим оголтелым индивидуализмом мы сами себе рыли демографическую яму. Ой, а как так-то, люди семью заводить не хотят, что ж такое.

Поэтому сегодня задействуется весь арсенал влияния. Через идеологию транслируют традиционные ценности, которые должны вроде как мотивировать людей к производству себе подобных. Через социальную политику реализуют разные нацпроекты навроде озвученной Путиным "Семьи".

Церковь подключают, конечно, которая давно твердит о ценности многодетных семей из своего угла -- теперь ей дают трибуны повыше.

Еще раз: элиты России не озаботились вечной жизнью, спасением, духовностью. Задача куда проще и приземленней: остановить вымирание всеми доступными средствами. Как духовными, так и утилитарными.

Нам на ВРНС в Петербурге так прямым текстом представитель госаппарата и сказал: философы сейчас не о прекрасном и высоком должны думать, а о том, как побудить людей заводить многодетные семьи. Прямой госзаказ.

Да я и сам не хочу, чтобы мои внуки жили в окружении людей с чуждым им набором ценностей.

Не нравится "консервативный феминизм" -- хорошо. Не нравятся принудительные, охранительные меры по сохранению семьи -- хорошо. Предложите что-то другое, более приятное русскому уху. А главное -- действенное.

Все, что пока есть у нас в арсенале: рожай, потому что рожай. Президент очень-очень попросил. Ну и потому что ипотека по сниженной ставке.

У противника арсенал куда богаче. Самореализация, индивидуальные свободы, половая распущенность, образ "настоящего самца", который берет то, что берётся; а по ту сторону -- унылый однообразный семеный быт, сопливые некрасивые детеныши, позорная кличка "яжмать". Кабала ипотеки.

Только не надо о любви. Любовь давно дискредитирована обывателем. Каждый её трактует кто во что горазд. Разводы -- они ведь тоже из-за любви. Только из-за любви к себе. Ну или к детям: не хочу, дескать, чтобы мой ребенок жил в нелюбви.

Россия вымирает. Россия вымирает. Россия вымирает.

Ну вот такое решение, как вариант…

https://tttttt.me/russkiy_stil/6515

О как мы тут синхронизировались с демографической повесткой - у философа Никиты Сюндюкова сегодня тоже об этом https://tttttt.me/hungryphil/3006


В эфире я больше говорила о том, что делать с демографическим кризисом, а здесь напишу кратко, кто виноват:

• Индивидуализм в философии и психологии, который в умах конкретных людей часто принимает формы вульгарного инфантильного эгоцентризма
• Феминизм, особенно в той его части, где он конкурирует с миром мужчин
• Сексуальная революция, которая в данной точке истории практически переросла в войну против жизни
• Капитализм - как единственно возможное политическое оформление индивидуализма
• Дерелигизация общества, что дискредитирует важность духовных ориентиров и приводит к следующему пункту
• Примитивизация культуры
• Дальше можно много всего перечислять (изоляция людей, атомизация общества, детоцентрическая ориентировка семьи, разрушение института супружества, увеличение разводов…), но это уже следствия изложенного выше

ЧТО ЗАВЕЩАЛИ НАМ 1830-е

Три главных автора 1830-х: Чаадаев (автор основополагающего философского текста), Гоголь (автор главного литературного произведения эпохи — «Ревизора»), Пушкин (подлинный, бесконечный, наше всё). Каждый из них страдал — вплоть до конверсионных, физически выраженных страданий — от неспособности публики обсуждать их тексты. «Литература у нас существует, но критики еще нет», — говорил Пушкин. Критика — это область профессиональной рефлексии над текстами; еще раз: профессиональной рефлексии. Чаадаев и Гоголь в депрессии были от того, что их все заметили, но никто не понял. Чаадаев навсегда замолчал, а Гоголь на полжизни в Европу уехал.

Таково было самоощущение трех главных авторов тридцатых. Молодой и очень бойкий критик Виссарион Белинский (разночинец с невоспитанным вкусом, но быстрой мыслью) назвал ту эпоху «смирдинской» (Смирдин — книгопродавец, главный бизнесмен книготорговли) в противовес предшествовавшей — «пушкинской». В 1830-е годы в литературу пришел масскульт. Он, судя по всему, впервые пришел в русскую жизнь. И ощущение от этих индустрий, от коммерции было тяжелым: казалось, что не с кем, не о чем, незачем говорить. Хотя на самом деле появился массовый (по тем временам) потребитель, только потреблять он бросился Марлинского, Бенедиктова и заклятого друга наших классиков Фаддея нашего Булгарина.

Почему-то задача критики была понята впоследствии как восстановление иерархии: указать место Марлинскому и установить царский статус Гоголя. Вот с этой задачей справилась быстрая мысль Виссариона Белинского.

Но более глубокая, основополагающая задача — профессиональная рефлексия — так и не была решена. Не нужно строить иерархий — нужно с толком обсудить тексты. Тогда в этом нуждался, возможно, очень узкий круг, но — главный круг.

(Мы, кстати, знаем основной тезис Чаадаева и понимаем значение его артикуляции в истории русской мысли. А вот прочитан ли его текст как текст, выполнена ли рефлексивная работа с текстом — в этом я совсем не уверен).

Несколько слов о символе американского мессианизма — «Свободе, озаряющей мир»:

https://youtu.be/7RmFFEBYV20?si=bZ_j6aWgtM6WnDlj

Сделал тем временем параллельный канал, посвященный одной узкой теме. https://tttttt.me/blagablaga Как говорится, бине аць венит!

Канал приостанавливаю. Буду публиковать только анонсы мероприятий, если таковые будут, а также репостить свои тексты с других ресурсов.

Как и в прошлом году — до Пасхи. А там видно будет.

«Когда мы отказываемся принимать решение за своего ребёнка – решение о том, стоит ли сейчас обедать, стоит ли читать книжку, стоит ли собирать паззлы – мы в то же время отказываемся брать на себя ответственность».
Философ Никита Сюндюков об инфантильности современных родителей.
https://s-t-o-l.com/material/45832-zametki-ottsa-krizis-ne-khochu/

Продолжаем читать Евангелие от Марка. Сегодня с нами своими мыслями о второй главе делится исследователь русской философии Никита Сюндюков @hungryphil:

В первых двух главах Евангелия от Марка Христос вновь и вновь утверждает своё царственное достоинство. Делает Он это с такой силой, такой настойчивостью, которая иной раз может неприятно удивить — и даже соблазнить.

Первым соблазну подвергаются книжники. Что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога? (Мк 2:7). В сознании книжников царственной властью прощения обладает лишь один Бог, который, конечно, не может быть явлен на грешной земле во всей её полноте. Христос же будто бы усмехается их ограниченному благочестию, граничащей с безверием, замечая, что власть Его распространяется не только над духом — силой прощения, но и над материй, телом — силой исцеления (Мк 2:9).

И сегодня мы часто воспроизводим ту же мысль книжников, лишь с другого её конца. Для книжников всякий человек есть только раб, который не смеет взирать в очи Господа. Напротив, сегодня для нас человек — существо прежде всего свободное. А это значит, что дурен тот Бог, который утверждает свою безраздельную власть над нами, хотя бы это власть и шла нам во благо.

Для такого представления первые главы Евангелия от Марка могут показаться скандалом. Христос неоднократно заявляет о своем собственном, прямом праве на власть, что отличает его от книжников, только спекулирующих на чужой власти (Мк 1:22). По своему произволу Христос меняет традицию, раз и навсегда установленные порядки субботы (Мк 2:27-28). В конце концов, и апостолов он называет не иначе, как ловцами человеков (Мк 1:17) — странное определение для людей, которые, казалось бы, должны проповедовать свободу и только свободу!

Но вдумаемся, кем же были эти апостолы. Рыболовами, людьми маленькими, что не обладали ровным счетом никакой властью, даже не помышляли о ней. Перед кем проповедовал Христос? Перед людьми больными, перед слабовольными грешниками. Именно им Он указывал на подлинный источник власти, не имеющий ничего общего со спекулятивной властью книжников.

Все прочие порядки меркли перед Его ликом, ликом долгожданного жениха: Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? (Мк 2:19).

Власть, идущая от Христа, разливается и по душам нашим, и по телам, и действительно одаривает нас доселе невиданной, обескураживающей свободой. Но стоит помнить, что свобода эта вовсе не автономна. Держится она лишь близостью ко Христу, и только в Его присутствии мы и можем говорить о полноте свободы.

Однако есть опасность возгордиться и самой этой близостью, в которой свобода странным образом сочетается с покорностью. Близость Христа — дар, не собственность, не само собой разумеющееся право. «Не гоpдись своей покоpностью, — писал русский философ Алексей Хомяков, — ибо и покоpность твоя от благодати».

#Читаем_Евангелие