Какая книга самая любимая у тебя?

Такой вопрос можно задать разве что малышу, который ещё не осилил десятка книг. И то в десятке уже можно выделить две равных позиции.

А если это десяток сотен книг? Два десятка сотен? И с любимым-то автором не определишься, как тут назвать любимую книгу? Под настроение — одна, другая, третья, тридцатая.

Некоторые книги мерцают, как путеводные звёзды. Другие преображают нас. Какая-то книга даст ответ на мучивший вопрос, а где-то можно влюбиться в героя.

У «Вкраций» есть любимая книга.

Знакомы мы всего семь лет, как раз осенью 2013 я загрузила ее в читалку и поехала в Латвию. В этой стране я была тогда впервые. Казалось бы: гуляй себе все отпущенные четыре дня, глазей на красавицу Ригу, наслаждайся.

А я не могла заставить себя выйти из дома. И в электричке до Юрмалы, и в кафе, и каждый раз, когда моя спутница отходила на два шага, я норовила бросить взгляд в читалку.

Те, с кем мы знакомы лично, могут знать, что это «Тайная история» Донны Тартт. Любовь с первой строчки навсегда.


А у вас есть самая любимая книга?

Многие трагедии, на которых строятся сюжеты классических литературных произведений, сегодня кажутся не стоящими выеденного яйца.

Если отстраниться от характеров, общественной обстановки и прочего контекста, то метания героев порой выглядят абсурдно.

«Униженные и оскорбленные» Достоевского — что это такое с точки зрения фабулы?

Всего лишь история о том, как Ваня и Наташа дружили с детства, а когда подросли — влюбились друг в друга и обручились. Всё бы славно, но тут Наташа знакомится с сыном старого друга своего отца, и уже к нему испытывает глубокое чувство. Образуется новая пара — Наташа и Алёша. Родители их ссорятся, детям запрещено видеться. Тогда Наташа уходит к Алеше, в квартиру, которую он для них снял. Верный Ваня, во френдзоне, пытается смягчить ситуацию насколько возможно.

Но всё заканчивается очень плохо. И ведь причиной тому вовсе не демонический князь Валковский (которого мы прям ненавидим, ох и удаются же Достоевскому злодеи).

Настоящие причины — власть отца над чадом, пусть и взрослым; жуткий позор и нравственная пропасть сожительства вне брака (причём только для девушки); чудовищное расслоение общества на нищих и роскошествующих; недоступность для первых таких элементарных благ, как питание и медицина; и так далее.

Сегодня мы избавлены от многих этих бед. Живётся ли нам счастливее, чем современникам Достоевского?

Александр Сергеевич Пушкин – основоположник русского реализма. Впервые в отечественной литературе он привлекает внимание читателей к психологии героев, исследуя причины формирования того или иного характера, влияния среды и семьи на личность. Пушкин положил начало традиции изображения человека в обществе и взаимодействии с этим обществом. Именно он открыл нам типического, как указал В.Г. Белинский, человека – вроде бы обычного, наделённого не исключительными, а узнаваемыми чертами.

Однако мастерство писателя позволило эти типичные характеры сделать выдающимися, интересными читателю. Это касается и Евгения Онегина – Д.Писарев, например, не разглядел в нём глубины, назвав просто-напросто митрофанушкой, одетым по последней моде. Что же это за характер такой, что на современники, ни потомки не смогли разгадать его, а очередная попытка проанализировать открывает всё новые и новые грани и возможности трактовки? То же самое можно сказать и о других героях Пушкина: Татьяне, Дубровском, Пугачёве и прочих. Автор не дал нам универсального подхода, позволяющего дать этим персонажам однозначную оценку. Более того, Пушкин сам развивал концепцию, согласно которой нельзя прямолинейно оценивать те или иные поступки. Вспомним, к примеру, его неоконченный (к сожалению) роман «Рославлев» - попытку поспорить с Загоскиным и изобразить более выпуклые, сложные и жизнеспособные персонажи, нежели те, что действовали в оригинальном «Рославлеве».

И всё же мне представляется возможным выделить пушкинского героя, который мне интересен и симпатичен более прочих и которому, на мой взгляд, можно поставить высочайшую нравственную оценку при любом подходе. Это протагонист исторического романа «Капитанская дочка» Пётр Гринёв.

По выходе романа, что закономерно, критики и читатели не были единодушны в восприятии этого образа.

«Это самый заурядный помещичий сынок 18-го века, не особенно далекий, не Бог весть как образованный, отличающийся всего на всего доброю душою и нежным сердцем», - такое мнение о Гринёве высказал А.М. Скабичевский.

Беспощадный Белинский и вовсе отмечал «ничтожный, бесчувственный характер героя повести и его возлюбленной Марьи Ивановны», указывая на это как на недостаток произведения.

Гораздо больше внимания современники уделили Савельичу, Пугачёву и даже Швабрину (в котором, по выражению Одоевского, есть «много нравственно-чудесного»). Характер же Гринёва показался плоским, одномерным, прямолинейным.

Но разве может быть такое, чтобы Пушкин просто-напросто не сумел изобразить сложного характера? Мы привыкли, что сложен Пугачёв, неоднозначен образ Екатерины, а Гринёв, Маша, Швабрин – это картонажи, которые воплощают собой добродетели либо пороки. Это могло быть в XVIII веке, но никак не у Пушкина.

​​Прежде всего, конечно, следует помнить, что «Капитанская дочка» не только исторический роман, но и роман воспитания. Из мальчишки, больше всего на свете интересующего голубями, Пётр Гринёв за несколько месяцев превращается во взрослого мужчину. Его опыт – тот же опыт Ивана из «Иванова детства» Тарковского или Флёры из «Иди и смотри» Элема Климова. Нас не должно обманывать отсутствие натурализма при описании жестоких военных сцен: Пётр Гринёв видел смерть, и именно это заставило его повзрослеть. Пушкин проводит героя сквозь ад: война, убийство близких, выбор между честью и жизнью, похищение невесты, судебный приговор. Концентрация ужасных событий такова, что через них невозможно пройти, не изменившись. Взросление Петра обусловлено событиями ненормальными, неестественными для человека. Именно этим объясняется разница между честным, но наивным и капризным (сцены с Савельичем!) мальчишкой в начале романа - и взрослым, знающим утрату и смерть мужчиной в конце.

«…герои и героини Пушкина (Евгений Онегин, Татьяна Ларина, Петруша Гринев, Маша Миронова и др.) предстают перед нами в конце произведения совсем другими, нежели в начале. И в «КД» занимают важное место вопросы развития и изменения человека в связи с законами движения времени, действия общих и неотвратимых законов жизни», - пишет канд.филол.наук Сим Джи Ен в своей работе «Повесть А.С. Пушкина «"Капитанская дочка": движение истории и развитие характеров».

Чтобы постичь глубину характера Гринёва (как и остальных), нужно вглядываться в текст и между строчками текста. Намеренно лаконичное повествование даёт читателю возможность самому разгадывать загадку «Капитанской дочки».

«Психологическое исследование писателя во многом базируется на рационально-эмоциональных проявлениях героев в определенных ситуациях, которые бесконечно богаче протокольных записей Гринева-рассказчика, - пишет Е.Ф. Манаенкова в статье «Торжество сердечности в романе «Капитанская дочка». - Ценностные авторские критерии в пушкинском произведении выражаются не в прямой оценке, а в выделении мотивов с той или иной (рациональной или эмоциональной) доминантой».

Как отмечает канд.филол.наук Т.П. Баталова в статье «"Капитанская дочка" А.С. Пушкина: семантика заглавия», имя Гринёва – Пётр Андреевич – также служит средством характеристики персонажа, создавая у читателя к библейские ассоциации. При этом в романе есть и второй «Пётр» – это Пугачёв, выдающий себя за императора. «Истинный», «библейский» Пётр и Пётр-самозванец противопоставлены друг другу: это один из любимых Пушкиным зеркальных приёмов.

Сим Джи Ен полагает, что Пушкин использует «сказочный образ Иванушки-дурачка» для изображения своего персонажа: везучего, доброго, руководствующего в своих действиях понятиями о том, как «должно» и как «не должно».

Именно нравственное начало позволяет Гринёву (и Маше Мироновой тоже) развиваться и меняться. Отсутствует же оно, например, у Швабрина – и он не способен измениться.

Пётр Гринёв – это торжество духа над любыми реальными обстоятельствами, и, безусловно, один из недооценённых современниками автора и интереснейших для изучения характеров.

Нашла замечательное внезапно в "Войне и мире"

"Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, — и все это вдруг вспомнилось ему".

Ему - это князю Андрею, конечно. Все лучшие минуты. Мёртвое укоризненное лицо жены. Цитата дословная.

В очень внятной книжке Мэгги Лэйн Jane Austen and Food, которую я сейчас читаю, как-то очень наглядно показано, насколько смысл и контекст старых романов ускользает от нас против нашей воли, потому что он прячется в таких деталях, на которые можно даже не обратить внимания. Например, в «Гордости и предубеждении» Лиззи, получив утром во время завтрака письмо от сестры о том, что она заболела и вынуждена остаться в Незерфилде, идет пешком ее навестить. В Лонгборне она уже успела одеться, позавтракать, поспорить с матерью, дождаться, пока соберутся сестры, которые решили пройтись с ней до Меритона, но когда Лиззи приходит в Незерфилд, то тамошнее общество только садится завтракать – и в этой маленькой детали кроется огромное различие между социальным положением двух семей и столичностью/провинциальностью.
Беннеты завтракают рано (ранний завтрак - это 9, а здесь скорее всего, 8.30 утра), а Бингли и Дарси садятся есть, когда уже за 10, потому что так было заведено среди высшего общества. То же самое – со временем обеда. Семьи победнее обедали в 3-4 часа дня, чтобы слуги могли приготовить еду при свете дня и не тратить понапрасну свечи, а те, кто мог себе позволить потратиться на свечи, садились обедать довольно поздно – в 6, а то и в 7 вечера. (Предлагать, например, гостям ужин через несколько часов после обеда считалось моветоном, исключение – бал, где ужин, скажем, в час ночи считался обязательной частью бала. Миссис Беннет в книге как раз конфузится, предлагая Дарси и Бингли отужинать после пышного обеда.)
Иными словами, чем более распорядок дня был ориентирован на световой день, тем более бедной (старомодной, провинциальной, etc) считалась (или была ей в самом деле) семья. Мисс Бингли была бы порядком шокирована, узнай она, что мир в итоге все-таки достался жаворонкам.

Иностранцам в русской литературе не повезло: они большей частью карикатурны (например, немец-кучер Вральман из «Недоросля», который преподаёт французский) либо откровенно отвратительны (немка – содержательница борделя из «Ямы» Куприна).

И всегда второстепенны.

Чуть ли не единственный случай – героический болгарин Инсаров из тургеневского «Накануне» (да и там, признаться, главную роль играет вовсе не он, а возвышенная Елена).

Французам повезло ещё меньше, чем немцам. Карикатурный «французик из Бордо». Гадкая и фальшивая француженка Толстого (да и весь фальшивый французский язык). Француженки в русской литературе либо развращенные падшие женщины (например, в «Что делать?»), либо бесчисленные и безликие гувернантки («наша француженка», «пришла со своей француженкой»).

Немка, англичанка, француженка — это функция, а не национальность, и уж тем более не живой человек. Она всегда будет стереотипна, карикатурна, всегда фоном.

Ситуация меняется только на рубеже XIX-ХХ веков. Лично мне первый раз довелось встретить «иную» француженку лишь в чудной подростковой книге Александры Бруштейн «Дорога уходит вдаль». Гувернантка Поль тоскует по родине, которую не видела много лет, и оставшемуся там брату-близнецу, лечится от всех бед мятными лепёшечками и мечтает ещё хоть разок увидеть Францию. И во всем этом нет ничего смешного. И все же она тоже карикатурна, эта бедная Поль, со своим зонтиком, лепёшечками, худобой, преданностью детям.

Пожалуй, наименее карикатурная немка получилась у Пантелеева и Черных в романе про беспризорников 20-х годов «Республика ШКИД». В образе немки Эланлюм нет ничего чопорного, педантичного, стереотипного, немецкого.

В дальнейшие десятилетия учительницы-иностранки, да и иностранки в принципе, пропали из отечественной литературы ввиду отсутствия прототипов: какие там в СССР гувернантки из Англии, какие фройляйн и мадемуазель, какие там роскошные падшие парижанки.

И в новую нашу литературу, постсоветскую, они как-то особо не вернулись, за редчайшими вкраплениями. Остались там, сто лет назад, в прюнелевых башмаках, с непременными зонтиками в руках, обобщённые, безликие.

Если вам встречались образы иностранцев в современной русской литературе — поделитесь, пожалуйста, в комментах или в личку @annovitskaya

​​Мужчинам-иностранцам в русской литературе повезло несколько больше. Их образы в большинстве своём почти так же карикатурны, но со временем начинают наполняться глубиной.

Среди них встречаются не только учителя, но и, скажем, доктора или инженеры.

Так, Берлиоз, принявший Воланда (и не случайно!) за немца, спрашивает у него: «Вы инженер?»

Эта реплика — единственное, что осталось от первоначальной версии романа, который носил рабочее название «Инженер с копытом».

В комментариях вспомнили Штольца — немца всея русской литературы.

Изначально, задумывая роман, Иван Гончаров находится под сильным влиянием Гоголя (отсюда перекличка с Маниловым в образе Обломова). Писатель предполагал нарисовать карикатуру на типичного русского барина, ленивого и раскормленного — Обломова, а в противовес ему — типичного трудолюбивого немца.

С течением времени (а роман писался Гончаровым, вынужденным служить, целых десять лет) акценты существенно смещаются. На первый план выходит психология героев. И Обломов оказывается не таким отрицательным, как мыслилось сначала, и Штольц не безупречен.

Вернее, безупречен, конечно: верный друг (между ним и Обломовым не становится даже любовь к Ольге), порядочный, деятельный, искренний.

Не хватает ему лишь одного: широты русской души, которая так заметна была в Обломове.

Факт забавный, поскольку немцем Штольц является лишь наполовину: мать его — русская барыня, пытавшаяся и из сына воспитать барчука. Её влияние на Штольца не оказалось бесполезно: тому было интереснее трудиться, чем носить бархатные костюмчики, однако нежность и способность к любви всё-таки поселились в его душе. Чего стоит, например, его желание забрать к себе нищенствующего Захара (поскользнувшегося, что символично, на гладком полу у другого, истинного, немца).

Так что получился-таки из Штольца почти стереотипный немец, трудолюбивый, практичный; но не сухой, педантичный, прагматичный, а способный к самым неожиданным порывам.

​​Как же назывался первоначально роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»?
Разве не «Копыто инженера»?

Дело в том, что мало какое произведение с первого раза обретает законченную форму, особенно прозаическое. И в первую очередь — если мы говорим о таком сложном, крупном, многоуровневом жанре, как роман. И сюжет, и имена героев, и линии, и названия могут меняться многажды.

Татьяну Ларину должны были звать Наташей, а Анну Каренину — Анастасией.

В первых редакциях «Войны и мира» Элен прямо признается Пьеру в измене. А сам роман должен был быть посвящён декабристам.

«Капитанская дочка» должна была называться «История Пугачёва» и была изначально вообще не о том.

А «Мастер и Маргарита» сменили массу рабочих названий: «Копыто инженера», «Инженер с копытом», «Жонглёр с копытом» — и ряд других. Первую редакцию своего романа Булгаков просто-напросто уничтожил: это было вызвано запретом его пьесы «Кабала святош». Эта уничтоженная редакция не имела практически ничего общего с окончательным, знакомым нам, вариантом: там ни Маргариты, ни Мастера ещё не было.

Окончательное название роман получил только спустя шесть лет от начала работы. А правки вносились до самой смерти Булгакова: он диктовал их жене, уже когда не мог ни вставать, ни писать на бумаге своей рукой.

У автора «Вкраций» освободилось два места на лекции по русскому языку/литературе.

Подготовка к ЕГЭ или ОГЭ, повышение школьной успеваемости. Работа со взрослыми учениками (по запросу: развитие устной и письменной речи, стилистика, литературный анализ, история литературы).

Ознакомительная встреча — бесплатно.

В личку @annovitskaya

АПД: набор закрыт.

​​Неймдроппинг — забавное явление, когда человек использует в речи имена известных людей, чтобы приподнять свою значительность.

Применительно к литературе это означает, что книга называется «Мотоцикл Кафки», а Кафка в тексте возникнет один-единственный раз в реплике героини: «Какой странный мотоцикл! На таком мог бы ездить Кафка». И реплика эта будет исключительно чтобы оправдать броское название, которое благодаря упоминанию Кафки как бы приближает «Мотоцикл» по масштабу к творчеству самого австрийского писателя.

Неймдроппингом часто страдают местечковые музыкальные группы, интернет-издания, книги начинающих писателей. Как уже рассказывалось, «Вкрации» изначально должны были называться «Толстой и тогдалие», ибо канал предполагал особенное внимание ко Льву Николаевичу, но искушение удалось побороть.

Неймдроппингом исследователь Йон Кюст назвал излюбленный приём Иосифа Бродского — насыщение стихотворного текста именами мифологических персонажей. «Это одновременно и речевой акт, обозначающий принадлежность к определенной общественной группе, и способ создания вневременного поэтического пространства».

Пример использования неймдроппинга в речи приводит А. Жолковский:

«Как-то потребовалось объяснить смысл этого отсутствующего в русском языке оборота. В качестве хрестоматийного примера я привёл стилистику недавно (в 1995 г.) опубликованной книги мемуаров. Собеседник попросил меня быть конкретнее. Тогда я вспомнил фразу из этой книги, являющую поистине квинтессенцию щеголяния короткостью с великими: «Когда ехали по шоссе хоронить Ахматову, Бродский показал мне место, где погребён Зощенко».


Простительная слабость?)

​​Концепт судьбы в произведениях Ф. М. Достоевского – один из наиболее значимых. Судьбе в этой понятийной системе противоположна свобода. Писатель ставит вопрос о том, насколько человек свободен в своем волеизъявлении, способен сам творить свою жизнь, и насколько играет роль детерминизм.

Этот концепт является определяющим в романе «Игрок», где азартная игра – это модель жизни, в которой всё решается слепым случаем.

«Важно то, что в романе все играют в основном в рулетку. Если карты могут символизировать как предсказуемую судьбу (при использовании для гадания), так и непредсказуемый случай (игра), то рулетка символизирует чистый случай. Карты упоминаются несколько раз, но играют в них только однажды, когда Алексей срывает банк в казино. То есть акцент в романе несомненно ставится на непредсказуемом, случайном», - замечает Т.В. Бузина в работе «Динамика концепций судьбы и свободы в творчестве Ф. М. Достоевского».

Другой пример (а их множество) – линия семьи Смитов из романа «Униженные и оскорбленные». Все члены этого семейства отмечены роком, судьба неминуемо ведёт их к гибели – даже маленькую Нелли, которая, казалось, была спасена Ихменевыми.

Можно сказать, что среди персонажей Достоевского есть целый ряд героев, отмеченных печатью рока. К таким персонажам относится и Настасья Филипповна из романа «Идиот».

Вообще практически всего герои «Идиота» тем или иным образом испытывают свою судьбу или следуют ей, ведомые некой непреодолимой внешней силой (это свойственно не только роману «Идиот», но и другим произведениям Достоевского).

«Судьба занимает важное место в пространстве романа, организуя события и структуру текста, многообразные линии сюжета. Будучи промежуточной концепцией, судьба обладает коннотациями, связанными со смертью, случаем, свободой, с темой пути», - отмечает Н. В. Сабаева в своей работе «Мифологемы «судьба» и «путь» в романе Ф.М. Достоевского «Идиот».

Впервые мы видим Настасью Филипповну не во плоти, но на портрете, изображающем «необыкновенной красоты женщину». Портрет этот попался князю Мышкину случайно – и в этой случайности, конечно, нет ничего случайного (как, скажем, и во встрече князя с Рогожиным-попутчиком, и в десятках других подобных происшествий). Уже тем же вечером князь оказывается на развилке, и выбор его снова связан с персоной Настасьи Филипповны: вмешиваться в её жизнь или нет – и результат этого выбора определяет дальнейшую судьбу героев (например, это вызывает нападение Рогожина).

Надо сказать, что печать рока лежит на Настасье Филипповне с самого начала, с её несчастливого детства и отрочества, омрачённого сиротством и «благодетельством» Тоцкого. Её сущность – хаос, она импульсивна, непредсказуема как сама судьба, и с нею, как с самой судьбой, невозможно совладать. Мышкин, уезжающий за нею в Петербург, снова ведом судьбой, которой он не в силах противостоять.

«Все, что происходит – виной ли тому случайные происшествия или осознанные действия героев, – это лишь звенья одной цепи, этапы жизненного пути, диктуемые судьбой. Путь – это испытание, постижение неких тайн бытия, получение знаний о мире и о себе самом. С одной стороны, путь князя Мышкина – это путь трагической неизбежности, он ведет не к цели, а к катастрофической развязке. С другой стороны, смысл пути Мышкина в том, что герой до самого конца сохраняет веру в ценность сострадания и любви», - резюмирует Н.В. Сабаева.

Бердяев указывал на несамостоятельность образа Настасьи Филипповны в романе. «Женщина интересует Достоевского исключительно как момент в судьбе мужчины, в пути человека. Человеческая душа есть прежде всего мужской дух. Женственное начало есть лишь внутренняя тема в трагедии мужского духа, внутренний соблазн», - писал он.

Но Настасья Филипповна не просто женщина, которую любит князь; это стихия, самая злая судьба, губящая тех, кто ищет её: мужчины смущены и околдованы ею, а Мышкин и Рогожин оказываются погублены. Рок, лежащий на ней, распространяется и на окружающих.

Вам жалко Настасью Филипповну?

Есть в русской литературе такая категория героинь — пропащие. Красивые, несчастные, погубленные навсегда.

Такова, например, Аксинья Астахова из «Тихого Дона». В ней нет чистоты, невинности, она несёт несчастье тому, кто свяжется с нею.

Пропащая, конечно, Грушенька из «Братьев Карамазовых». Достоевский вообще весьма задавался вопросом рока, у него есть целые проклятые семьи — скажем, семья Смитов из «Униженных и оскорбленных».

Вот и Настасья Филипповна из таких. Она все хохочет, скалит зубы, швыряет в камин тысячи, уезжает, блистает, кружит головы, и нет несчастнее неё. Смерть её не поражает: весь роман — подготовка к тому, что умрет эта бедная обреченная Настасья Филипповна.

Вообще у Достоевского женское часто распределяется между двумя героинями (одна падшая, другая высокая): роковая Настасья Филипповна и несчастная Аглая, падшая кроткая Соня Мармеладова и гордая Дуня Раскольникова, гибельная Грушенька и чистая сильная Катерина Ивановна, отверженная Наташа и оранжерейная Катя. Каждая пара — две грани одного целого. Собери двух героинь воедино — и получишь женщину. Такое лего.


Читали после школы Достоевского?

​​На первый взгляд, в художественном пространстве Достоевского счастья нет. Все герои кошмарно несчастливы.

Критик Михайловский в посвящённой Достоевскому статье «Жестокий талант», например, писал, что Фёдор Михайлович заставляет «страдать и своих действующих лиц и своих читателей».

Это, конечно, так. Но лишь отчасти.

На самом деле, в художественном мире Достоевского целых два вида счастья.

Первое счастье, которое мы можем наблюдать у героев, — это счастье личное. Эгоистичное. Сытенькое, гаденькое, хихикающее. Счастье Фёдора Карамазова. Чудовищное счастье разврата, любимое Свидригайловым.

И другое счастье — необычайной высоты. Которое приходит именно через страдание и никогда не связано с личными ощущениями, но всегда — счастье за другого человека. Может быть, за любимого, который отдан нашему сопернику. Может быть, за раскаявшегося убийцу. Может быть, просто — из-за созерцания чужой духовной высоты, недоступной нам самим. Душераздирающее счастье гордости, страдания, важного для Достоевского умиления.

«...когда во время самого чтения найдет на вас трезвость, вы спросите себя: и за что он этого Сидорова или Петрова так мучит? За что и меня вместе с ним так мучительно щекочет? За что и зачем? Совсем ведь это не нужно. Ни в каком смысле не нужно? Это какой-то испанский бой быков происходит. Следя с напряженным вниманием за перипетиями этого отвратительного зрелища, я вместе со всеми зрителями ощущаю прилив и отлив различных чувств, я увлечен, я весь превратился в зрение и слух. Но разве нужно, чтобы бык распорол брюхо лошади, посадил на рога пикадора и получил ловкий смертельный удар от матадора?» — писал Михайловский. По мнению критиков, жестокость судьбы к героям Достоевского и самих героев к себе и друг другу — ненужная.

И тут мы думаем: каково было близким Достоевского рядом с ним? Кроткой его жене Анне Григорьевне, приданое которой он проиграл?


Хотите разбор «Братьев Карамазовых»?

И вот прислали про счастье Достоевского

Фильм Гаспара Ноэ «Вечный свет», как я уже говорил, очень и очень стебный.

Вот, например, посмотрите, каким дисклеймером он открывается.

«Вы все здоровые люди и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком...
Не знаю, длится ли это блаженство секунды или часы, или вечность, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него».

Это цитата Фёдора Достоевского, который так писал сестрам Корвин-Круковским.

​​Однажды один небогатый петербургский чиновник возжелал иметь ружьё — вещь дорогую, предмет роскоши. Жалованье не позволяло ему просто отправиться в магазин и выбрать там подходящее. Тогда он начал копить, во всем себе отказывая. И путём жёсткой экономии насобирал на вожделенное приобретение.

Счастье было недолгим. На первой же охоте чиновник благополучно утопил ружьё в болоте и так расстроился, что натурально слёг и чуть не умер. Чтобы отсрочить смерть сослуживца до положенного по возрасту срока, коллеги собрали бедняге денег на новое ружьё.

Этот анекдот, услышанный Николаем Гоголем и обработанный согласно замыслу, лёг в основу повести «Шинель».

В ХХ веке американский писатель Пол Гэллико создаёт свою версию «Шинели» — на женский лад.

Лондонская уборщица, немолодая вдова миссис Харрис живет спокойной и размеренной жизнью, вполне довольная собой и окружающим миром. Пока в гардеробе одной из своих клиенток не видит два совершенно невообразимых платья.

«Одно было осколком рая из шёлка цвета слоновой кости и кремового, с кружевами прозрачного шифона; второе — застывшим взрывом, созданным из гладкого алого шёлка и того же цвета тафты, и его украшали пышные алые банты и не менее пышный красный искусственный цветок».

После этого миссис Харрис понимает: в жизни ей необходимо получить такое платье — от самого Диора!

«Миссис Харрис была далеко не глупа. Ни на миг ей не пришла в голову мысль о возможности носить такое платье. Что-что, а свое место она знала. Место это она блюла, и горе тому, кто бы на него покусился.

Всё, чего она хотела — это обладание; чисто женское желание иметь платье, повесить его в своем шкафу, знать, что оно висит там, пока её нет дома, а вернувшись, открыть дверцу шкафа и увидеть платье, ожидающее хозяйку.
Словно все, чего ей не пришлось увидеть в жизни из-за рождения в её классе и жизни в бедности, могло быть восполнено обладанием этим великолепным образцом женского убранства».

И миссис Харрис устремляется к цели — именно тем же путём, что и бедный наш гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели».

«Она обходилась теперь без курения, хотя сигаретка-другая частенько скрашивала её дни. И без джина. Ходила пешком, а не ездила на автобусе или подземке; а когда в туфлях появились дыры, она подложила в них сложенную газету. Отказалась от своих любимых вечерних газет и добывала новости и сплетни из мусорных корзин клиентов днем позже. Экономила на еде и одежде. Экономия на пище могла бы даже повредить её здоровью, если бы не американка миссис Шрайбер. Миссис Харрис убиралась у неё обычно в обеденное время, и миссис Шрайбер угощала уборщицу, предлагая ей, например, яичницу или какую-нибудь холодную закуску из холодильника.

Теперь она не отказывалась от этого угощения».

«Цветы для миссис Харрис» — легкая и милая американская проза 50-х годов, и в ней не может быть (и не нужно) такого надрыва, как в «Шинели». И все закончится хорошо. То, что у Гоголя оборачивается ужасом одиночества, холодным ветром петербургских улиц, для миссис Харрис будет примером человеческой доброты.

И спорим, что вы всплакнёте в финале)

И тут вышло интервью с автором «Вкраций»

https://www.tvoybro.com/exclusive/57035925000007_kalininghradka-anna-novitskaia-o-tom-kak-sobstviennyi-tielieghram-kanal-vdokhnovil-ieio-stat-pisatieliem?fbclid=IwAR1oFstZuSDDjYa6HhHSlHm7KfiokAFrAqrLavYJKWQKTUvWuohpE_S9kck

​​Читаете ли вы книги на вечеринках?
Клуб, музыка, танцы, курилка, а вы тихонько устроились с книжкой где-нибудь за колонкой. Или в гостях делаете вид, что лазите в соцсетях, как все нормальные люди, а сами читаете Золя?

У автора «Вкраций» вот-вот случится свадьба. И вот именно сегодня пришло осознание того, что на собственной свадьбе нельзя будет сесть в углу с бутербродом и каким-нибудь Флобером.

Ну как нельзя? Можно! Нужно просто выбрать подходящую книжку. Понятно, что она должна состоять из небольших частей (чтобы успеть по-быстрому проглотить), иметь динамичный сюжет и не быть заумной (нам не до вчитывания).

Итак, «Вкрации» предлагают 3 книги, которые можно по-быстрому прочесть на вечеринке

1. Кристина Бурнашова. Сказки про грушу

Философские, ироничные и пронзительные сказки-крошки. Груша — современная городская жительница, окружённая друзьями, неудачными романами и философскими проблемами. То ли Бриджит Джонс, то ли я сама, то ли любая из нас.

Очень люблю это.

«В лесу ярко светило солнце. Гриб подумал, что это хорошая погода для поездки в город. Он собрал свои пожитки в мешочек и сел в тележку.

— Вези меня, тележка, вези! — закричал он, с удовольствием усевшись на старые тряпки.

Тележка не ехала.
Гриб удивился, но виду не подал. «Наверное, место неудачное». Он перекатил тележку на полянку.

— Катись! — задорно завопил он так, что птицы с ужасом взвились в небо.

— Что ты орешь? — сердито спросил проходивший мимо Пенёк.

— Да вот, — отчаянно махнул рукой Гриб. — Не едет!

Друг внимательно всё осмотрел и облегченно рассмеялся:

— А пешком не пробовал?

Гриб растерялся и по-детски испуганно потер кулачками глаза.

— Дороги не знаю, — и немного помедлив, признался: — Да и боюсь.

Пенёк, не отрываясь, смотрел на него, не зная, что ответить, а Гриб поправил тележку и с вызовом добавил. — Но поеду.

«Я сейчас треснусь», — почувствовал Пенёк. В груди его что-то нарастало. Он развернулся и побежал что есть силы, а Гриб растерянно смотрел ему вслед, и глаза его блестели, как океан».

2. Сью Таунсенд. Дневники Адриана Моуэла

Дневник подростка — смешной, грустный, полный планов, самоуверенности и самоуничижения. И, что немаловажно, состоящий из коротеньких заметок.

«Выходной день в Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльсе.
Я твердо решил в Новом году:
Переводить слепых через дорогу.
Вешать брюки на место.
Вкладывать диски обратно в чехлы.
Ласково обращаться с собакой.
Быть добрым к бедным и невежественным.
Не выдавливать больше прыщи.
Не начинать курить.
Наслушавшись вчера отвратительных звуков из гостиной, я также поклялся не прикасаться к алкоголю.
На вчерашней вечеринке папа напоил пса шерри-бренди. Прознай об этом Королевское общество защиты животных от жестокого обращения, тут бы папаша и спекся. С рождества уже восемь дней, а мама так и не надела ни разу зеленый с люрексом фартук, который я ей подарил. В следующий раз подарю ей ванные
принадлежности.
Везет мне как утопленнику! Первый день нового года, а на подбородке
вылез прыщ!»

3. Тоон Теллеген. Две старые старушки

Две старые старушки — героини каждой из микроновелл нидерландского писателя Теллегена. В каждой новелле почти ничего не происходит: просто одна старушка что-то сказала другой. И так это всегда хорошо и больно.
Может, и не совсем для вечеринки книга.

«Две старушки жили в тесной тёмной каморке под крышей. Они очень любили друг друга, но в то же время на душе у них было неспокойно. В сущности, думали они, эта комната достаточно просторна для одной из нас, но никак не для обеих.
Эта мысль становилась все настойчивей, преследовала их день и ночь, и вот как-то утром одна старушка заявила:
— Какая бы там наша любовь ни была, а дальше так продолжаться не может. Кто-то из нас должен уйти.
— Да! — согласилась вторая старушка. — Давай я уйду.
— Нет-нет, — возразила первая старушка. — Я вовсе не это имела в виду. Я сама уйду.
Друг для друга они были готовы на всё».


Читаете иногда на вечеринках?