— После всего случившегося газета попросила одну из заместительниц главреда, Кэролин Райан, взять на себя работу с тремя авторами, которые более всего, видимо, склонны к каким-то провокационным тейкам. В частности, она редактирует Бена Смита, бывшего главреда Buzzfeed, который теперь медиаколумнист NYT и часто выступает с позиций, критикуемых твиттер-активистами (писал про одну из его колонок). Это экстраординарное решение — NYT настолько большая, что заместители главреда обычно никакой прямой редактурой не занимаются.
— Главному редактору NYT, Дин Баке, скоро исполнится 66 лет. По заведенной практике в этом возрасте с этого поста уходят. Но кто заменит Баке, афроамериканца, который благодаря своему расовому происхождению отчасти прикрывает газеты от обвинений в том, что в ней всем рулят белые выпускники университетов Лиги Плюща, пока непонятно. Лучшим кандидатом для того, чтобы реформировать газеты, был как раз уволенный редактор отдела колонок. Еще одна вероятная кандидатка — та самая Кэролин Райан.
— Собственно, прекрасная цитата одного из героев, которая максимально чето описывает проблемы NYT: «Наша аудитория — Resistance moms [затрудняюсь перевести; домохозяйки, которые против Трампа?]. Наших сотрудников больше всего интересует политика идентичности. Наш менеджмент — классические газетные ребята». Все главное тут изложено.
— Но вообще это материал еще и про то, что корпорации — это зло, и когда СМИ превращается в корпорацию (NYT давно превратилась, конечно) — это неизбежно имеет всякие неприятные последствия. Да здравствуют маленькие медиа!
https://nymag.com/intelligencer/2020/11/inside-the-new-york-times-heated-reckoning-with-itself.html
— Главному редактору NYT, Дин Баке, скоро исполнится 66 лет. По заведенной практике в этом возрасте с этого поста уходят. Но кто заменит Баке, афроамериканца, который благодаря своему расовому происхождению отчасти прикрывает газеты от обвинений в том, что в ней всем рулят белые выпускники университетов Лиги Плюща, пока непонятно. Лучшим кандидатом для того, чтобы реформировать газеты, был как раз уволенный редактор отдела колонок. Еще одна вероятная кандидатка — та самая Кэролин Райан.
— Собственно, прекрасная цитата одного из героев, которая максимально чето описывает проблемы NYT: «Наша аудитория — Resistance moms [затрудняюсь перевести; домохозяйки, которые против Трампа?]. Наших сотрудников больше всего интересует политика идентичности. Наш менеджмент — классические газетные ребята». Все главное тут изложено.
— Но вообще это материал еще и про то, что корпорации — это зло, и когда СМИ превращается в корпорацию (NYT давно превратилась, конечно) — это неизбежно имеет всякие неприятные последствия. Да здравствуют маленькие медиа!
https://nymag.com/intelligencer/2020/11/inside-the-new-york-times-heated-reckoning-with-itself.html
New York
Times Change
The paper has evolved during the Trump years: less dispassionate, more crusading. This has sparked a raw internal debate over its mission and future.
«У нас есть позитивная моральная обязанность быть толстокожими». «Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли» Джонатана Рауша: устаревший универсалистский трактат против «новой этики»
Первое, что следует знать об этой книге: по-русски она вышла в 2020 году, а по-английски впервые — аж в 1993-м. Было, конечно, и второе издание — в 2013-м, и переведено, я так понимаю, именно оно, но, судя по тексту, правки были незначительными, да и семь лет назад мир был совсем-совсем другим, в том числе (или в особенности) по части этических дискуссий. Впрочем, это не лишает аргументы Рауша интересности — да и сам факт, что в начале 1990-х кампусы американских либеральных университетов уже казались кому-то территорией новой цензуры определенно добавляет перспективы.
Рауш — выпускник Йеля, политический публицист и один из самых громких сторонников гей-браков в США; то есть человек вполне леволиберальных и прогрессивных убеждений; это предуведомление важно, потому что его позиция по вопросу свободы слова совсем не совпадает с современным леволиберальных консенсусом. «Добрые инквизиторы» — из тех типичных американских нон-фикшн-книжек, которые выросли из журнальных статей и по большому счету сводятся к нескольким ярким аргументам, легко излагаемым, например, в телеграм-канале; остальной текст — немного бэкграунда, немного воды, немного повторов одного и того же на разные лады.
Итак, аргументы Рауша максимально коротко. Современная западная цивилизация сумела стать успешной благодаря трем факторам. Первый — это политический либерализм: репрезентативная демократия, свободные выборы, коллективная легимитизация государства. Второй — это экономический либерализм: свободный рынок, капитализм, конкуренция, все дела. И третий, ключевой для аргумента книжки — то, что автор называет «либеральная наука». То есть система знания, которая предполагает открытую дискуссию и процедуры, позволяющие отделить хорошие аргументы от неудачных. Рауш убежден, что эти процедуры, подтверждающие достоверность того или иного знания, — одна из фундаментальных основ современного либерального общества; при этом важно, что либеральная наука подразумевает свободу слова и убеждений, но не свободу знания. То есть система либеральной науки устроена таким образом, что она в итоге сама вырабатывает консенсус вокруг качественного знания и маргинализирует некачественное. И именно поэтому, пишет Рауш, мы не можем и не должны подавлять мнения, которые кажутся нам оскорбительными: система сработает сама, у нее есть своя «невидимая рука», а если начать управлять ей рукой физической — это чревато злоупотреблениями власти над знанием и искусственным наделением определенных видов знания символической властью, в конечном итоге — политическим фундаментализмом. Истины не существует, потому что она все время меняется; критика необходима, даже когда она обидна, — только так общество может развиваться: столкнув лбами обоснованные позиции с предрассудками — и дав первым выиграть. «У нас есть позитивная моральная обязанность быть толстокожими».
Я сам вполне себе универсалист — то есть считаю, что свобода слова по определению тотальна и как ценность важнее, чем возможные нарушения каких-то эмоциональных балансов. Но, к сожалению, я должен констатировать, что аргументы Рауша в пользу универсализма совершенно неубедительны — по двум причинам.
Первое, что следует знать об этой книге: по-русски она вышла в 2020 году, а по-английски впервые — аж в 1993-м. Было, конечно, и второе издание — в 2013-м, и переведено, я так понимаю, именно оно, но, судя по тексту, правки были незначительными, да и семь лет назад мир был совсем-совсем другим, в том числе (или в особенности) по части этических дискуссий. Впрочем, это не лишает аргументы Рауша интересности — да и сам факт, что в начале 1990-х кампусы американских либеральных университетов уже казались кому-то территорией новой цензуры определенно добавляет перспективы.
Рауш — выпускник Йеля, политический публицист и один из самых громких сторонников гей-браков в США; то есть человек вполне леволиберальных и прогрессивных убеждений; это предуведомление важно, потому что его позиция по вопросу свободы слова совсем не совпадает с современным леволиберальных консенсусом. «Добрые инквизиторы» — из тех типичных американских нон-фикшн-книжек, которые выросли из журнальных статей и по большому счету сводятся к нескольким ярким аргументам, легко излагаемым, например, в телеграм-канале; остальной текст — немного бэкграунда, немного воды, немного повторов одного и того же на разные лады.
Итак, аргументы Рауша максимально коротко. Современная западная цивилизация сумела стать успешной благодаря трем факторам. Первый — это политический либерализм: репрезентативная демократия, свободные выборы, коллективная легимитизация государства. Второй — это экономический либерализм: свободный рынок, капитализм, конкуренция, все дела. И третий, ключевой для аргумента книжки — то, что автор называет «либеральная наука». То есть система знания, которая предполагает открытую дискуссию и процедуры, позволяющие отделить хорошие аргументы от неудачных. Рауш убежден, что эти процедуры, подтверждающие достоверность того или иного знания, — одна из фундаментальных основ современного либерального общества; при этом важно, что либеральная наука подразумевает свободу слова и убеждений, но не свободу знания. То есть система либеральной науки устроена таким образом, что она в итоге сама вырабатывает консенсус вокруг качественного знания и маргинализирует некачественное. И именно поэтому, пишет Рауш, мы не можем и не должны подавлять мнения, которые кажутся нам оскорбительными: система сработает сама, у нее есть своя «невидимая рука», а если начать управлять ей рукой физической — это чревато злоупотреблениями власти над знанием и искусственным наделением определенных видов знания символической властью, в конечном итоге — политическим фундаментализмом. Истины не существует, потому что она все время меняется; критика необходима, даже когда она обидна, — только так общество может развиваться: столкнув лбами обоснованные позиции с предрассудками — и дав первым выиграть. «У нас есть позитивная моральная обязанность быть толстокожими».
Я сам вполне себе универсалист — то есть считаю, что свобода слова по определению тотальна и как ценность важнее, чем возможные нарушения каких-то эмоциональных балансов. Но, к сожалению, я должен констатировать, что аргументы Рауша в пользу универсализма совершенно неубедительны — по двум причинам.
👍1
1. Рауш, конечно, пытается в какой-то момент сделать вид, что «либеральная наука» — это именно про логику и риторику, а не про сциентизм как таковой; то есть про способ полемики, а не некое доказательное установление правды. Но получается у него так себе, в итоге, кажется, он все равно убежден, что примерно по любому сложному вопросу в итоге можно установить консенсус, основанный на некоторых убедительных рациональных аргументах. Очевидно, что в социальном и политическом поле масса сюжетов, с которыми этот фокус не работает и которые в итоге сводятся к вере. Взять хотя бы вопрос об абортах, который и сам Рауш упоминает, но не разворачивает: с обеих сторон там масса научных аргументов, но в итоге, по большому счету, многое сводится к онтологическому вопросу о том, что такое человеческая жизнь и когда она начинается. Трудно себе представить консенсусное разрешение этого вопроса в рамках либеральной науки. (Впрочем, Рауш на это сказал бы, наверное, что когда-то не менее неразрешимым казался вопрос о положении планеты Земля в космосе.)
2. «Нам ведь нет нужды извиняться за особый статус демократии и капитализма в нашем обществе», — пишет Рауш в начале 1990-х, в эпоху «конца истории», когда значительному количеству мыслящих людей в западных странах и правда кажется, что либеральная политика и экономика победила и объективно является высшей на данный момент точкой социального прогресса. Сторонники «новой этики» (я использую это словосочетание для удобства и краткости, но в кавычках — см. очерк Эллы Россман об истории этого понятия) в 2020 году, очевидно, отвечают на это так, что вообще-то нужда извиняться есть, потому что ваша демократия — это витрина для системы, которая укрепляет доминирование сильных над слабыми, а ваш капитализм вообще хотелось бы отменить. И соответственно, когда Рауш имплицирует, что если вам не нравится «либеральная наука», то тогда вы ставите под сомнение и капитализм с демократией, нынешний ответ на это очень простой: да, ставим.
И последнее. Судя по всему, триггером для манифеста Рауша исходно стала ситуация с фетвой против Салмана Рушди; а точнее — реакция Запада на эту фетву: Рауша сильно возмутили заявления западных политиков и институций, что, конечно, убивать за книгу — нельзя, но обижать мусульман нехорошо. Любопытно, что, по всей видимости, эта фетва и события вокруг нее вообще были сильным потрясением для западных интеллектуалов: Карен Армстронг в своей книге «Битва за Бога», о которой я еще собираюсь написать, тоже упоминает этот момент как во многом определяющий для современной истории фундаментализма. Это к вопросу о множественности реальностей: подозреваю, что (пост)советский человек, если попросить его вспомнить ключевые события 1988 года, не включит Рушди даже в первую сотню.
P. S. Текст поста писался позавчера; следующие два дня напомнили, что никем не выбранные главы технических корпораций, произвольно принимающие решения о политической цензуре, — куда большая угроза универсалистской концепции свободы слова, чем любая «новая этика» (впрочем, как верно отмечают читатели, одно с другим связано). Интересно, что об этом думает Джонатан Рауш.
https://www.litres.ru/dzhonatan-raush/dobrye-inkvizitory-vlast-protiv-svobody-mysli/
2. «Нам ведь нет нужды извиняться за особый статус демократии и капитализма в нашем обществе», — пишет Рауш в начале 1990-х, в эпоху «конца истории», когда значительному количеству мыслящих людей в западных странах и правда кажется, что либеральная политика и экономика победила и объективно является высшей на данный момент точкой социального прогресса. Сторонники «новой этики» (я использую это словосочетание для удобства и краткости, но в кавычках — см. очерк Эллы Россман об истории этого понятия) в 2020 году, очевидно, отвечают на это так, что вообще-то нужда извиняться есть, потому что ваша демократия — это витрина для системы, которая укрепляет доминирование сильных над слабыми, а ваш капитализм вообще хотелось бы отменить. И соответственно, когда Рауш имплицирует, что если вам не нравится «либеральная наука», то тогда вы ставите под сомнение и капитализм с демократией, нынешний ответ на это очень простой: да, ставим.
И последнее. Судя по всему, триггером для манифеста Рауша исходно стала ситуация с фетвой против Салмана Рушди; а точнее — реакция Запада на эту фетву: Рауша сильно возмутили заявления западных политиков и институций, что, конечно, убивать за книгу — нельзя, но обижать мусульман нехорошо. Любопытно, что, по всей видимости, эта фетва и события вокруг нее вообще были сильным потрясением для западных интеллектуалов: Карен Армстронг в своей книге «Битва за Бога», о которой я еще собираюсь написать, тоже упоминает этот момент как во многом определяющий для современной истории фундаментализма. Это к вопросу о множественности реальностей: подозреваю, что (пост)советский человек, если попросить его вспомнить ключевые события 1988 года, не включит Рушди даже в первую сотню.
P. S. Текст поста писался позавчера; следующие два дня напомнили, что никем не выбранные главы технических корпораций, произвольно принимающие решения о политической цензуре, — куда большая угроза универсалистской концепции свободы слова, чем любая «новая этика» (впрочем, как верно отмечают читатели, одно с другим связано). Интересно, что об этом думает Джонатан Рауш.
https://www.litres.ru/dzhonatan-raush/dobrye-inkvizitory-vlast-protiv-svobody-mysli/
История одного ложного доноса: американский академический рынок как война всех против всех
Две ученых познакомились в Айове, влюбились, поженились, родили двух детей. Одна американка, другая из Испании; одна занималась тем, что по-английски называется creative nonfiction, другая — лингвистикой. К 2019 году они обе работали в Университете Аризоны и жили, в общем, хорошо, хоть и мечтали переехать в штат, где погода получше, а социальная среда более дружелюбна к ЛГБТ. И тут выяснилось, что против лингвистки подали анонимную жалобу на сексуальные домогательства — и университет проводит ее официальное расследование. Лингвистка (ее зовут Марта) сразу сказала, что это выдумка; жена ей поверила, потому что детали, описанные в жалобе, плохо сходились с реальностью. Но теперь им надо было доказывать, что их оклеветали.
Текст в New York Times Magazine написан женой лингвистки — той самой, что преподает и практикует creative nonfiction, — и написан, честно говоря, так себе: много лишних деталей; сентиментальная сценка с детьми в начале, которая на самом деле ни с чем не рифмуется; лишнее морализаторство про миссию журналистики. Да и детективный сюжет разгадываешь примерно на третьей главке. Но сама история — шик.
В общем, выясняется вот что. В тот момент жена Марты (и авторка текста, зовут ее Сара) активно искала новую работу на академическом рынке. Это большой и изнурительный процесс: сначала нужно подать в каждый университет документы (везде — свой набор со своими акцентами); потом — пройти энное количество собеседований; потом, если дойдешь до финального этапа, — приехать на кампус, еще раз со всеми поговорить, прочитать тренировочную лекцию и поужинать с будущими предположительными коллегами. На каждом этапе тебя могут отсеять. Все это очень мучительно и тяжело. В общем, авторка текста дошла до финального этапа в Университете Мичигана в Анн Арборе, где они с Мартой и мечтали жить. И в итоге ей предложили работу. И ровно после этого началась история с обвинениями.
Когда она началась, Сара вспомнила странные сообщения от своего знакомого по академии. Он написал ей, ровно когда ей сказали, что она выиграла место, — и сообщил, что он тоже был среди финалистов и тоже мечтал о Мичигане, так как сейчас ему, открытому гею, приходится работать в консервативном городке. Типа — ситуация странная, но давай дружить. Сара удивилась, сначала поотвечала на сообщения, потом перестала. А когда возник сюжет с обвинениями, вспомнила, что этот мужчина употреблял в своих сообщениях характерную для юга США конструкцию y’all. И эта же конструкция была в одном из постов на Reddit с обвинениями в адрес Марты (там хитро — сначала возникли посты, их удалили, но потом на них ссылалась мнимая авторка анонимной жалобы).
В общем, Сара решила, что этот парень решил оклеветать ее жену, чтобы они в итоге не поехали работать в Университет Мичигана — и это место предложили ему. Дикая дичь, которая, разумеется, оказалась правдой.
Ну и там дальше долгая муторная история: Марту расследуют, подтверждений не находят, но расследование университет провести обязан, при этом это расследование не криминальное, а административное, то есть университету все равно, придуманы обвинения или нет, ему важно установить факт нарушения устава. Когда вроде бы уже все понятно, приходит еще одна анонимка от другого источника; все начинается по новой. В какой-то момент Сара и Марта понимают, что на самом деле в этой истории жертвы — они, и подают иск в суд, который в итоге позволяет им установить хозяина имейлов, откуда отправлялись анонимки. Разумеется, выясняется, что имейлы были зарегистрированы через телефон этого знакомого-конкурента. Сам он при этом, узнав об обвинениях в его адрес, попытался провернуть еще одну дикую спецоперацию и инсценировать, будто у него появился тролль-недоброжелатель, который завладел его имейлом и пакостил Саре с Мартой.
Две ученых познакомились в Айове, влюбились, поженились, родили двух детей. Одна американка, другая из Испании; одна занималась тем, что по-английски называется creative nonfiction, другая — лингвистикой. К 2019 году они обе работали в Университете Аризоны и жили, в общем, хорошо, хоть и мечтали переехать в штат, где погода получше, а социальная среда более дружелюбна к ЛГБТ. И тут выяснилось, что против лингвистки подали анонимную жалобу на сексуальные домогательства — и университет проводит ее официальное расследование. Лингвистка (ее зовут Марта) сразу сказала, что это выдумка; жена ей поверила, потому что детали, описанные в жалобе, плохо сходились с реальностью. Но теперь им надо было доказывать, что их оклеветали.
Текст в New York Times Magazine написан женой лингвистки — той самой, что преподает и практикует creative nonfiction, — и написан, честно говоря, так себе: много лишних деталей; сентиментальная сценка с детьми в начале, которая на самом деле ни с чем не рифмуется; лишнее морализаторство про миссию журналистики. Да и детективный сюжет разгадываешь примерно на третьей главке. Но сама история — шик.
В общем, выясняется вот что. В тот момент жена Марты (и авторка текста, зовут ее Сара) активно искала новую работу на академическом рынке. Это большой и изнурительный процесс: сначала нужно подать в каждый университет документы (везде — свой набор со своими акцентами); потом — пройти энное количество собеседований; потом, если дойдешь до финального этапа, — приехать на кампус, еще раз со всеми поговорить, прочитать тренировочную лекцию и поужинать с будущими предположительными коллегами. На каждом этапе тебя могут отсеять. Все это очень мучительно и тяжело. В общем, авторка текста дошла до финального этапа в Университете Мичигана в Анн Арборе, где они с Мартой и мечтали жить. И в итоге ей предложили работу. И ровно после этого началась история с обвинениями.
Когда она началась, Сара вспомнила странные сообщения от своего знакомого по академии. Он написал ей, ровно когда ей сказали, что она выиграла место, — и сообщил, что он тоже был среди финалистов и тоже мечтал о Мичигане, так как сейчас ему, открытому гею, приходится работать в консервативном городке. Типа — ситуация странная, но давай дружить. Сара удивилась, сначала поотвечала на сообщения, потом перестала. А когда возник сюжет с обвинениями, вспомнила, что этот мужчина употреблял в своих сообщениях характерную для юга США конструкцию y’all. И эта же конструкция была в одном из постов на Reddit с обвинениями в адрес Марты (там хитро — сначала возникли посты, их удалили, но потом на них ссылалась мнимая авторка анонимной жалобы).
В общем, Сара решила, что этот парень решил оклеветать ее жену, чтобы они в итоге не поехали работать в Университет Мичигана — и это место предложили ему. Дикая дичь, которая, разумеется, оказалась правдой.
Ну и там дальше долгая муторная история: Марту расследуют, подтверждений не находят, но расследование университет провести обязан, при этом это расследование не криминальное, а административное, то есть университету все равно, придуманы обвинения или нет, ему важно установить факт нарушения устава. Когда вроде бы уже все понятно, приходит еще одна анонимка от другого источника; все начинается по новой. В какой-то момент Сара и Марта понимают, что на самом деле в этой истории жертвы — они, и подают иск в суд, который в итоге позволяет им установить хозяина имейлов, откуда отправлялись анонимки. Разумеется, выясняется, что имейлы были зарегистрированы через телефон этого знакомого-конкурента. Сам он при этом, узнав об обвинениях в его адрес, попытался провернуть еще одну дикую спецоперацию и инсценировать, будто у него появился тролль-недоброжелатель, который завладел его имейлом и пакостил Саре с Мартой.
Заканчивается все, как обычно в жизни, с переменным успехом. Злоумышленник не захотел извиняться перед женщинами и компенсировать им 10 тысяч долларов, потраченных на юриста; они подумали и поняли, что сил и денег судиться с ним нет; в итоге они заключили досудебное соглашение, результатом которого стал текст в New York Times Magazine: Марта и Сара могут рассказывать все обстоятельства этой истории, но не могут называть имя своего клеветника. Университет Аризоны пришел к выводу, что оснований выдвигать обвинения нет; Университет Мичигана, который на время расследования подвис, все-таки прислал Саре официальный оффер — но вскоре сообщил, что работы для Марты им найти не удалось (в рамках спорной, но обычной практики spousal hire в американских университетах принято предлагать работу не только профессору, но и супругу/супруге, если они тоже работают в академии). В общем, все остались на своих местах, но потрепанные.
Очень все это тянет на кино, конечно; причем на кино, в котором главным героем будет этот самый клеветник — депрессивный гей, пытающийся любой ценой сбежать из ненавистного ему городка и пишущий подметные письма от имени студенток, пострадавших от профессов-лесбиянок. Таких здорово умел играть Филип Сеймур Хоффман; жаль, что он умер.
https://www.nytimes.com/2020/03/18/magazine/title-ix-sexual-harassment-accusations.html
Очень все это тянет на кино, конечно; причем на кино, в котором главным героем будет этот самый клеветник — депрессивный гей, пытающийся любой ценой сбежать из ненавистного ему городка и пишущий подметные письма от имени студенток, пострадавших от профессов-лесбиянок. Таких здорово умел играть Филип Сеймур Хоффман; жаль, что он умер.
https://www.nytimes.com/2020/03/18/magazine/title-ix-sexual-harassment-accusations.html
NY Times
The Accusations Were Lies. But Could We Prove It? (Published 2020)
When the university told my wife about the sexual-harassment complaints against her, we knew they weren’t true. We had no idea how strange the truth really was.
Фундаментализм как модернизационный проект: «Битва за Бога» Карен Армстронг
Когда мы говорим о каких-то практиках, что «это Средневековье», часто это структурно некорректно. Потому что многие практики, возникшие во время и после Средневековья, которые кажутся нам дикими и варварскими, на самом были модернизационными, подрывающими традиции, направленными в будущее — хоть и, да, зачастую это подразумевало применение насилия или чрезвычайную регламентацию жизни. Таков, кажется, основной тезис книги Карен Армстронг «Битва за Бога» — истории фундаментализма; точнее, нескольких веток разных фундаментализмов. По Армстронг, инквизиция, например, не была попыткой сохранить устаревший уклад, а наоборот — была орудием модернизации, с помощью которых ковались национальные государства (конкретно в Испании таким образом монархи создавали монолитный в религиозном отношении народ, борясь с конфессиональным разнообразием). Возникшие в XIX веке ортодоксальные иешивы, конечно, сопротивлялись наступающей современности, но сопротивлялись ее же методами — организуя централизованное изучение Талмуда методами той самой науки, которая стремительно подменяла религию в окружающем мире. Тот же тезис верен в отношении как минимум некоторых милленаристских неопротестантских движений, возникших в США в том же XIX веке, — они относились к Библии как к ультимативному источнику знания, то есть в каком-то смысле как к научному тексту. Те же американские реформаторские / евангелические движения выступали важным инструментом для встраивания в христианский контекст новых ценностей — прав человека, демократии и так далее. У исламских фундаменталистских движений немного другой тип опыта, но тоже с модернизацией связанный: ранние обновленческие мусульманские проекты вполне себе смотрели на Запад и его новый секулярный проект как образец; разочарование наступило, когда опыт непосредственного столкновения с Западом оказался травматичным, связанным с колонизацией, принуждением и попытками стереть идентичность; в итоге мусульманский фундаментализм отчасти занимался реклеймингом ценностей эпохи модернизации, отстаивая, например, того тезиса, что эгалитаризм был изобретен в исламе.
Собственно, эти три сюжета — про фундаменталистские течения в иудаизме, в исламе и в неопротестантизме — Армстронг и рассматривает в исторической перспективе в своей книге; причем в отношении ислама речь идет конкретно про Египет и Иран, а в отношении неопротестантизма – конкретно про американских евангелистов. Этот набор кажется отчасти произвольным (почему Египет, а не куда более логичная в этом контексте Саудовская Аравия?), отчасти — политически обусловленным; ну то есть возникает ощущение, что Армстронг важно поставить американских христианских радикалов в один ряд с аятоллой Хомейни — с одной стороны, чтобы демистифицировать последнего, с другой, чтобы подчеркнуть политическую опасность первых (здесь вполне подходящий момент, чтобы отметить, что книжка тоже старая и была закончена и издана на английском незадолго до 11 сентября). Впрочем, если бы она также пристально рассматривала все фундаментализмы на свете, получилось бы тяжелая многотомная штука, а для каких-то общих историко-риторических конструкций материала хватает и тут.
Когда мы говорим о каких-то практиках, что «это Средневековье», часто это структурно некорректно. Потому что многие практики, возникшие во время и после Средневековья, которые кажутся нам дикими и варварскими, на самом были модернизационными, подрывающими традиции, направленными в будущее — хоть и, да, зачастую это подразумевало применение насилия или чрезвычайную регламентацию жизни. Таков, кажется, основной тезис книги Карен Армстронг «Битва за Бога» — истории фундаментализма; точнее, нескольких веток разных фундаментализмов. По Армстронг, инквизиция, например, не была попыткой сохранить устаревший уклад, а наоборот — была орудием модернизации, с помощью которых ковались национальные государства (конкретно в Испании таким образом монархи создавали монолитный в религиозном отношении народ, борясь с конфессиональным разнообразием). Возникшие в XIX веке ортодоксальные иешивы, конечно, сопротивлялись наступающей современности, но сопротивлялись ее же методами — организуя централизованное изучение Талмуда методами той самой науки, которая стремительно подменяла религию в окружающем мире. Тот же тезис верен в отношении как минимум некоторых милленаристских неопротестантских движений, возникших в США в том же XIX веке, — они относились к Библии как к ультимативному источнику знания, то есть в каком-то смысле как к научному тексту. Те же американские реформаторские / евангелические движения выступали важным инструментом для встраивания в христианский контекст новых ценностей — прав человека, демократии и так далее. У исламских фундаменталистских движений немного другой тип опыта, но тоже с модернизацией связанный: ранние обновленческие мусульманские проекты вполне себе смотрели на Запад и его новый секулярный проект как образец; разочарование наступило, когда опыт непосредственного столкновения с Западом оказался травматичным, связанным с колонизацией, принуждением и попытками стереть идентичность; в итоге мусульманский фундаментализм отчасти занимался реклеймингом ценностей эпохи модернизации, отстаивая, например, того тезиса, что эгалитаризм был изобретен в исламе.
Собственно, эти три сюжета — про фундаменталистские течения в иудаизме, в исламе и в неопротестантизме — Армстронг и рассматривает в исторической перспективе в своей книге; причем в отношении ислама речь идет конкретно про Египет и Иран, а в отношении неопротестантизма – конкретно про американских евангелистов. Этот набор кажется отчасти произвольным (почему Египет, а не куда более логичная в этом контексте Саудовская Аравия?), отчасти — политически обусловленным; ну то есть возникает ощущение, что Армстронг важно поставить американских христианских радикалов в один ряд с аятоллой Хомейни — с одной стороны, чтобы демистифицировать последнего, с другой, чтобы подчеркнуть политическую опасность первых (здесь вполне подходящий момент, чтобы отметить, что книжка тоже старая и была закончена и издана на английском незадолго до 11 сентября). Впрочем, если бы она также пристально рассматривала все фундаментализмы на свете, получилось бы тяжелая многотомная штука, а для каких-то общих историко-риторических конструкций материала хватает и тут.
Вторая важная для Армстронг такая конструкция (помимо акцента на том, что фундаменталистские движения — по сути своей скорее прогрессивные, чем регрессивные) — это противостояние мифа и логоса, религиозного и секулярного как ключевой конфликт современности, диалектика которого и определяет логику истории фундаментализма. С одной стороны, секулярное (ну, грубо говоря, наука), которое начинает активно наступать на религию с началом Нового времени, предлагает новые типы познания мира, и их берут на вооружение и сами фундаменталисты; с другой, наука не способна, как пишет Армстронг, «развеять печаль и горе», равно как и ответить на вопрос о смысле жизни, и фундаменталисты в некотором смысле охраняют от нее свои ответы — чем дальше, тем более агрессивно. Тут пригодится прямая цитата, суммирующая этот тезис: «фундаменталисты превращали миф своей религии в логос, либо отстаивая научная истинность ее догм, либо пытаясь из сложной мифологии создать рационализированную идеологию». Второй сюжет, про идеологию, — один из ключевых для совсем современной эпохи: начиная с 1960-х фундаментализм из сугубо духовной программы начинает превращаться в политическую; самый яркий тут пример — Иран и тот же самый Хомейни: до него в шиизме участие религии в политике было не то что не принято, а вполне себе запрещено; аятолла тут выступил вполне себе революционно, то есть — опять же — как модернизатор.
Разумеется, в «Битве за бога» много и захватывающих конкретных историй. Внятная история шиизма (у меня уложилась в голове лучше, чем после «Арабов» Юджина Рогана). Внятная и неангажированная история иранской революции — меня, в частности, зацепила деталь про то, что протесты в 1979 году происходили каждые 40 дней, то есть это были такие циклы панихид: активистов убивают солдаты шаха — через 40 дней люди выходят их поминать — убивают новых активистов — и так по кругу до победы революции; сорок дней давали протестующим возможность заново скоординироваться и собраться с силами, причем этих сил каждый раз прибывало. Любопытный сюжет про бабидское восстание а территории современного Ирана в середине 19 века, происходившее под лозунгами свободы торговли, гарантий частной собственности и улучшения положения женщин (женщины-сторонницы Баба активно участвовали в боевых действиях). Или вот история чадры: оказывается, что она стала таким важным для ислама символом только в конце XIX века — и как бы по отрицательной логике; то есть символом ислама его сделали публицисты, призывавшие модернизировать исламское общество, а то и вовсе отказаться от религии, — и сами мусульмане, реагируя на эти призывы и сопротивляясь им, начали относиться к чадре как к важному символу, впоследствии как к обозначению возвращения к себе.
(Получилось почему-то, что все озвученные детали именно про ислам, хотя в книге про иудаизм не меньше; ну чтобы был хоть какой-то баланс признаюсь, что я не знал, что целые большие группы ортодоксальных евреев живут в Израиле, но не признают его как государство, потому что на Святой Земле не может быть светского государства, это ересь и богохульство.)
Читателю этой книги в 2020 году, конечно, очень не хватает сюжета про ИГИЛ — но книга вышла сильно раньше, чем оно появилось. Возможно, больше сюжетов уже их 21 века в другой книге Армстронг — «Поля крови: Религия и история насилия»; возможно, и до нее стоит когда-нибудь добраться.
https://www.litres.ru/karen-armstrong-2/bitva-za-boga-istoriya-fundamentalizma-23143362/
Разумеется, в «Битве за бога» много и захватывающих конкретных историй. Внятная история шиизма (у меня уложилась в голове лучше, чем после «Арабов» Юджина Рогана). Внятная и неангажированная история иранской революции — меня, в частности, зацепила деталь про то, что протесты в 1979 году происходили каждые 40 дней, то есть это были такие циклы панихид: активистов убивают солдаты шаха — через 40 дней люди выходят их поминать — убивают новых активистов — и так по кругу до победы революции; сорок дней давали протестующим возможность заново скоординироваться и собраться с силами, причем этих сил каждый раз прибывало. Любопытный сюжет про бабидское восстание а территории современного Ирана в середине 19 века, происходившее под лозунгами свободы торговли, гарантий частной собственности и улучшения положения женщин (женщины-сторонницы Баба активно участвовали в боевых действиях). Или вот история чадры: оказывается, что она стала таким важным для ислама символом только в конце XIX века — и как бы по отрицательной логике; то есть символом ислама его сделали публицисты, призывавшие модернизировать исламское общество, а то и вовсе отказаться от религии, — и сами мусульмане, реагируя на эти призывы и сопротивляясь им, начали относиться к чадре как к важному символу, впоследствии как к обозначению возвращения к себе.
(Получилось почему-то, что все озвученные детали именно про ислам, хотя в книге про иудаизм не меньше; ну чтобы был хоть какой-то баланс признаюсь, что я не знал, что целые большие группы ортодоксальных евреев живут в Израиле, но не признают его как государство, потому что на Святой Земле не может быть светского государства, это ересь и богохульство.)
Читателю этой книги в 2020 году, конечно, очень не хватает сюжета про ИГИЛ — но книга вышла сильно раньше, чем оно появилось. Возможно, больше сюжетов уже их 21 века в другой книге Армстронг — «Поля крови: Религия и история насилия»; возможно, и до нее стоит когда-нибудь добраться.
https://www.litres.ru/karen-armstrong-2/bitva-za-boga-istoriya-fundamentalizma-23143362/
Литрес
«Битва за Бога: История фундаментализма» – Карен Армстронг | ЛитРес
Одна из тех редких книг, в которых блистательно сочетаются научная строгость и популярность изложения. Автор изучает острейшую проблему сегодняшнего времени – феномен фундаментализма, анализируя соот…
Клад Фореста Фенна искали десятки человек. Пятеро погибли. Один — нашел
Возможно, вы помните историю про то, как бывший арт-дилер из Колорадо зарыл где-то в Скалистых горах клад общей стоимостью не меньше миллиона долларов и объявил, что сундук достанется тому, кто его найдет. Искать подсказки предлагалось в загадочном стихотворении из 24 строчек, которое сам Фенн и написал. Сюжет вызвал нешуточный ажиотаж — в Скалистые горы отправились десятки, если не сотни людей, а место это вообще-то опасное. Пятеро, пытаясь разыскать клад, погибли; историю одного из них я пересказывал здесь.
Ну вот, а прошлым летом было объявлено, что клад наконец нашли. Объявил об этом сам Фенн, при этом ни имя счастливчика, ни местоположение сундука не называлось, что, разумеется, породило множество теорий, подозрений и обвинений. Через несколько месяцев Фенн, которому было уже 90, умер — и на платформе Medium появился некролог ему. Автор подписался как «Нашедший клад». Никаких своих контактов он не оставил, но журналист Outside использовал хитрую лазейку — выделил фрагмент текста, чтобы якобы сообщить об опечатке, и в сопроводительном сообщении представился и попросил об интервью (обожаю такие приемчики). Нашедший клад ответил; у них началась переписка. Еще через несколько месяцев аноним сказал, что готов наконец назвать свое имя, — все равно оно вот-вот будет обнародовано в судебных документах: некая риэлторка из Чикаго обвинила нашедшего клад в том, что он якобы взломал ее переписку и использовал ее догадки.
Анонима зовут Джек Стюф, ему слегка за 30, он много лет учился медицине, но теперь думает бросить — денег от продажи клада хватит надолго. Собственно, на этом интересные подробности про него заканчиваются — в сущности, он обычный парень. И вообще, по большому счету, в тексте Outside самое интересное — это собственно имя счастливчика и то, как на него вышел журналист. Ну и еще несколько деталей. Во-первых, Стюф говорит, что нашел клад, просто очень внимательно изучив абсолютно все, что о себе рассказывал Фенн публично, — и сопоставив это с поэмой (то есть никаких кодов, шифров, анаграмм и прочих детективных делишек). Во-вторых, он отказывается рассказать, где нашел клад, — потому что это место было очень сокровенным для самого Фенна, и по договоренности с ним Стюф не хочет превращать его в туристическую точку. Ну и в-третьих, Стюф красиво определяет, зачем Фенну это было нужно: это такая могила, сторителлинг как памятник себе. «His purpose was this weird idea to entomb himself. And to create a historic legend». В общем, и тут все дело в нарративе.
(Уже когда писал пост, обнаружил, что текст пересказывала «Медуза»; там подробнее, см.)
https://www.outsideonline.com/2419429/forrest-fenn-treasure-jack-stuef
Возможно, вы помните историю про то, как бывший арт-дилер из Колорадо зарыл где-то в Скалистых горах клад общей стоимостью не меньше миллиона долларов и объявил, что сундук достанется тому, кто его найдет. Искать подсказки предлагалось в загадочном стихотворении из 24 строчек, которое сам Фенн и написал. Сюжет вызвал нешуточный ажиотаж — в Скалистые горы отправились десятки, если не сотни людей, а место это вообще-то опасное. Пятеро, пытаясь разыскать клад, погибли; историю одного из них я пересказывал здесь.
Ну вот, а прошлым летом было объявлено, что клад наконец нашли. Объявил об этом сам Фенн, при этом ни имя счастливчика, ни местоположение сундука не называлось, что, разумеется, породило множество теорий, подозрений и обвинений. Через несколько месяцев Фенн, которому было уже 90, умер — и на платформе Medium появился некролог ему. Автор подписался как «Нашедший клад». Никаких своих контактов он не оставил, но журналист Outside использовал хитрую лазейку — выделил фрагмент текста, чтобы якобы сообщить об опечатке, и в сопроводительном сообщении представился и попросил об интервью (обожаю такие приемчики). Нашедший клад ответил; у них началась переписка. Еще через несколько месяцев аноним сказал, что готов наконец назвать свое имя, — все равно оно вот-вот будет обнародовано в судебных документах: некая риэлторка из Чикаго обвинила нашедшего клад в том, что он якобы взломал ее переписку и использовал ее догадки.
Анонима зовут Джек Стюф, ему слегка за 30, он много лет учился медицине, но теперь думает бросить — денег от продажи клада хватит надолго. Собственно, на этом интересные подробности про него заканчиваются — в сущности, он обычный парень. И вообще, по большому счету, в тексте Outside самое интересное — это собственно имя счастливчика и то, как на него вышел журналист. Ну и еще несколько деталей. Во-первых, Стюф говорит, что нашел клад, просто очень внимательно изучив абсолютно все, что о себе рассказывал Фенн публично, — и сопоставив это с поэмой (то есть никаких кодов, шифров, анаграмм и прочих детективных делишек). Во-вторых, он отказывается рассказать, где нашел клад, — потому что это место было очень сокровенным для самого Фенна, и по договоренности с ним Стюф не хочет превращать его в туристическую точку. Ну и в-третьих, Стюф красиво определяет, зачем Фенну это было нужно: это такая могила, сторителлинг как памятник себе. «His purpose was this weird idea to entomb himself. And to create a historic legend». В общем, и тут все дело в нарративе.
(Уже когда писал пост, обнаружил, что текст пересказывала «Медуза»; там подробнее, см.)
https://www.outsideonline.com/2419429/forrest-fenn-treasure-jack-stuef
Outside Online
The Man Who Found Forrest Fenn's Treasure
The decade-long hunt captured the world's attention, but when it finally ended in June, everyone still wanted to know: Who had solved the mystery? This week, as legal proceedings threaten his anonymity, a 32-year-old medical student is ready to go on the…
Журналистка Bloomberg освещала суд над Мартином Шкрели. Теперь она собирается за него замуж
У Кристи Смайт все было хорошо. Выпускница школы журналистики Университета Миссури (альма-матер!), Она жила с мужем и собакой в Бруклине, работая судебным репортером в Bloomberg: по первости было тяжело, что ее начальство считало, на сколько секунд их новости опережали новости конкурентов; потом привыкла. Писала она в основном о судах над разными бизнесменами. Были у нее и свои источники — один из них в какой-то момент ей сообщил, что американские следователи проверяют Мартина Шкрели, в тот момент малоизвестного главу нескольких хедж-фондов. Смайт позвонила Шкрели за комментарием; тот ответил, что она несет чушь.
Через некоторое время Шкрели занялся фармацевтическим бизнесом, прославился и стал своего рода символом американского позднего капитализма: самоуверенный юноша на свэге, который уверен, что деньги и успех важнее всего остального. Массово ненавидеть его стали после того, как он просто так поднял цену лекарства, жизненно важного для определенных болезней, на 5 тысяч процентов. Шкрели купался в этой массовой ненависти (и немного любви) — устраивал многочасовые стримы, писал провокационные твиты, а также купил изданный в единственном экземпляре альбом Wu-Tang Clan за 2 миллиона долларов. А в конце 2015 года его арестовали за мошенничество во время работы в хедж-фондах.
Bloomberg направил Смайт освещать процесс. Шкрели, разумеется, выпустили под залог. Она договорилась с ним об интервью. Они начали общаться — поначалу сугубо как журналист и источник, причем вел себя Шкрели не то чтобы дико вежливо: то обещал эксклюзив, то отдавал его конкурентам. Но Смайт нужно было сохранить отношения с источником — и она продолжала с ним разговаривать. Потом он попросил ее совета по поводу того, какого адвоката ему нанять. Потом они начали обсуждать, как оба с детства страдали от тревожности. Потом она решила написать о нем книгу и взяла отпуск в Bloomberg. Суд продолжался; Смайт тусовалась с Мартином и его окружением. Она побывала у него в гостях и послушала тот самый альбом Wu-Tang Clan. Вступила в пару твиттер-перепалок вокруг Шкрели — на его стороне.
Тем временем у Смайт все разладилось на семейном фронте. Муж говорил ей, что она слишком увлечена Шкрели; она не соглашалась; они ругались. То же самое ей говорили друзья, с которыми она все время обсуждала Шкрели, и даже преподаватель курсов эссе, которому она сдала эссе про Шкрели. Когда судья постановил посадить Шкрели в СИЗО до вынесения приговора, она первым делом спросила у его друзей, нужно ли привезти ему лекарства и поухаживать за кошкой, которая осталась одна, — и потом уже отправила материал в Bloomberg (книжный отпуск к тому моменту закончился). А потом суд приговорил Шкрели к семи годам тюрьмы.
В общем, вы понимаете, к чему идет эта история. Когда Шкрели посадили, Смайт начала постоянно его навещать. С мужем она в конце концов рассталась; из Bloomberg, разумеется, уволилась; а с Мартином они признались друг другу в любви — и собираются пожениться, хотя на самого Шкрели, человека депрессивного, порой накатывает суть и он начинает переживать, что это дурная затея и журналистка гробит свою жизнь.
Ну, во всяком случае, так об этом рассказывает сама Смайт. Шкрели в ответ на запрос автора материала прислал сообщение «Мистер Шкрели желает мисс Смайт удачи во всех ее начинаниях». Смайт говорит, что это он так шутит и что на него опять накатил приступ грусти.
У Кристи Смайт все было хорошо. Выпускница школы журналистики Университета Миссури (альма-матер!), Она жила с мужем и собакой в Бруклине, работая судебным репортером в Bloomberg: по первости было тяжело, что ее начальство считало, на сколько секунд их новости опережали новости конкурентов; потом привыкла. Писала она в основном о судах над разными бизнесменами. Были у нее и свои источники — один из них в какой-то момент ей сообщил, что американские следователи проверяют Мартина Шкрели, в тот момент малоизвестного главу нескольких хедж-фондов. Смайт позвонила Шкрели за комментарием; тот ответил, что она несет чушь.
Через некоторое время Шкрели занялся фармацевтическим бизнесом, прославился и стал своего рода символом американского позднего капитализма: самоуверенный юноша на свэге, который уверен, что деньги и успех важнее всего остального. Массово ненавидеть его стали после того, как он просто так поднял цену лекарства, жизненно важного для определенных болезней, на 5 тысяч процентов. Шкрели купался в этой массовой ненависти (и немного любви) — устраивал многочасовые стримы, писал провокационные твиты, а также купил изданный в единственном экземпляре альбом Wu-Tang Clan за 2 миллиона долларов. А в конце 2015 года его арестовали за мошенничество во время работы в хедж-фондах.
Bloomberg направил Смайт освещать процесс. Шкрели, разумеется, выпустили под залог. Она договорилась с ним об интервью. Они начали общаться — поначалу сугубо как журналист и источник, причем вел себя Шкрели не то чтобы дико вежливо: то обещал эксклюзив, то отдавал его конкурентам. Но Смайт нужно было сохранить отношения с источником — и она продолжала с ним разговаривать. Потом он попросил ее совета по поводу того, какого адвоката ему нанять. Потом они начали обсуждать, как оба с детства страдали от тревожности. Потом она решила написать о нем книгу и взяла отпуск в Bloomberg. Суд продолжался; Смайт тусовалась с Мартином и его окружением. Она побывала у него в гостях и послушала тот самый альбом Wu-Tang Clan. Вступила в пару твиттер-перепалок вокруг Шкрели — на его стороне.
Тем временем у Смайт все разладилось на семейном фронте. Муж говорил ей, что она слишком увлечена Шкрели; она не соглашалась; они ругались. То же самое ей говорили друзья, с которыми она все время обсуждала Шкрели, и даже преподаватель курсов эссе, которому она сдала эссе про Шкрели. Когда судья постановил посадить Шкрели в СИЗО до вынесения приговора, она первым делом спросила у его друзей, нужно ли привезти ему лекарства и поухаживать за кошкой, которая осталась одна, — и потом уже отправила материал в Bloomberg (книжный отпуск к тому моменту закончился). А потом суд приговорил Шкрели к семи годам тюрьмы.
В общем, вы понимаете, к чему идет эта история. Когда Шкрели посадили, Смайт начала постоянно его навещать. С мужем она в конце концов рассталась; из Bloomberg, разумеется, уволилась; а с Мартином они признались друг другу в любви — и собираются пожениться, хотя на самого Шкрели, человека депрессивного, порой накатывает суть и он начинает переживать, что это дурная затея и журналистка гробит свою жизнь.
Ну, во всяком случае, так об этом рассказывает сама Смайт. Шкрели в ответ на запрос автора материала прислал сообщение «Мистер Шкрели желает мисс Смайт удачи во всех ее начинаниях». Смайт говорит, что это он так шутит и что на него опять накатил приступ грусти.
Сильная история, хоть и не то чтобы слишком поразительная — романы через решетку между людьми, связанными профессиональными отношениями, случаются сплошь и рядом, хоть чаще это бывают и адвокаты с подзащитными. Но тут вот что интересно. Текст представляет нам эту историю только и исключительно глазами Смайт; единственную реплику Шкрели я уже процитировал; реплики друзей и знакомых журналистки подтверждают факт ее обсессии по поводу Шкрели, но не факт романа — то есть возможно, что она это выдумала или додумала. И уже из этого следует другая любопытная штука: получается, что текст романтизирует Шкрели, хотя он в этой истории вполне может быть манипулятором. Про это допущение тут есть одна фраза — но ровно одна фраза. А ведь собственно по модели того, как складывались отношения, эта история не так уж отличается от истории про бедную необразованную девушку из Северной Каролины, которую африканский мошенник под видом любви развел на участие в международного масштаба мошенничестве. Просто тут участники статусом повыше.
https://www.elle.com/life-love/a35021224/martin-shkreli-christie-smythe-pharma-bro-journalist/
https://www.elle.com/life-love/a35021224/martin-shkreli-christie-smythe-pharma-bro-journalist/
ELLE
The Journalist and the Pharma Bro
Why did Christie Smythe upend her life and stability for Martin Shkreli, one of the least-liked men in the world?
Пионерское движение было скопировано с движения скаутов. По такому случаю скаутов в СССР уничтожили
В одном из любимых фильмов моего детства «Республика ШКИД» смутно припоминаю такой эпизод: герои-беспризорники уже поступили в пионеры и прониклись ценностями движения, куда-то идут всем отрядом, и тут встречают скаутов. Дальше начинается драка, за которую потом вожатые беспризорников стыдят: позорите высокое звание пионеров. Насколько я помню (лень проверять), никакого специального повода для драки там нет; пионеры дерутся со скаутами просто потому, что одни пионеры, а другие — скауты. В общем, в детстве этот эпизод казался довольно странным.
А вот как все было в реальности: пионерская организация была во многом скопирована со скаутской (та существовала в России еще до революции) по прямому указанию Крупской, после чего скауты были в СССР запрещены как буржуазное движение. Некоторые особенно увлеченные скаутством люди продолжили собираться тайно и даже организовали маленькую коммуну под Москвой — и в конце концов их разгромили методами, которые больше принято ассоциировать с 1930-ми, чем с серединой 1920-х: аресты дома, допросы на Лубянке, суд, приговор (чекист, который вел следствие, потом будет помогать организовывать политические процессы над учеными, переживет чистки и уже в 1950-х напишет воспоминания). Кого-то отправили в лагерь, обычных же участников движения в основном приговорили к высылке из Москвы с запретом жить в больших городах — в сравнении с будущими репрессиями как будто вегетарианский исход, но и он, разумеется, разрушил жизни чрезвычайно молодых людей. Молодых настолько, что нескольких скаутов осудили только через несколько лет — когда им исполнилось 18.
Слово «скаут» в русском языке мужского рода и кажется производным от слова «бойскаут»; на деле в движении были и девушки — их называли герли, и несколько из были арестованы и осуждены, когда скаутов объявили вне закона. Историю их дружбы и разгрома рассказывает Алиса Кустикова в спецпроекте «Герлистан» для «Новой газеты» (спецпроект тут значит в основном красивый дизайн и то, что основной текст дополнен документами, — ну и отлично, собственно). Это очень интересный материал с несколькими героинями, у каждой из которых — свой путь и в скаутском движении, и в ссылке, но все эти пути перескаются, образуя нарративную структуру текста; а в финале сюжет протягивается и в наше время — через тему исторической памяти и через сына одной из герлей, картографа, который посвятил несколько десятков лет сбору материалов о жизни матери и ее подруг. Я совсем чуть-чуть консультировал Алису на раннем этапе работы над материалом; в итоге его редактировали и оформляли несколько человек, с которыми очень приятно находиться в одном списке.
Из конкретного отмечу две вещи. Во-первых, работу с деталями. Авторка перерыла сохранившиеся дневники герлей, а также прочитала дело скаутов в архиве КГБ — все не зря: это тот самый случай, когда мелочи насыщают текст воздухом, заставляют его дышать. Вот, например, абзац, который целиком держится на деталях:
Салтыковцы помогали московским боям и герлям находить работу — скауты хотели быть независимыми от родителей. Один отряд делал мягкие игрушки, «маленьких зайчиков в юбочках», другой — на дому очищал корки цитрусовых для аптечных складов, герли нанимались колоть дрова и мыли флаконы для химических лабораторий.
Во-вторых, меня почему-то поразил вот этот фрагмент допроса 20-летней скаут-мастера Марии Угримовой, где она очень подробно объясняет, что конкретно ее не устраивает в советской властью по состоянию на 1926 год. Ее в итоге осудили за пропаганду мистицизма — видимо, сказался четвертый пункт.
В одном из любимых фильмов моего детства «Республика ШКИД» смутно припоминаю такой эпизод: герои-беспризорники уже поступили в пионеры и прониклись ценностями движения, куда-то идут всем отрядом, и тут встречают скаутов. Дальше начинается драка, за которую потом вожатые беспризорников стыдят: позорите высокое звание пионеров. Насколько я помню (лень проверять), никакого специального повода для драки там нет; пионеры дерутся со скаутами просто потому, что одни пионеры, а другие — скауты. В общем, в детстве этот эпизод казался довольно странным.
А вот как все было в реальности: пионерская организация была во многом скопирована со скаутской (та существовала в России еще до революции) по прямому указанию Крупской, после чего скауты были в СССР запрещены как буржуазное движение. Некоторые особенно увлеченные скаутством люди продолжили собираться тайно и даже организовали маленькую коммуну под Москвой — и в конце концов их разгромили методами, которые больше принято ассоциировать с 1930-ми, чем с серединой 1920-х: аресты дома, допросы на Лубянке, суд, приговор (чекист, который вел следствие, потом будет помогать организовывать политические процессы над учеными, переживет чистки и уже в 1950-х напишет воспоминания). Кого-то отправили в лагерь, обычных же участников движения в основном приговорили к высылке из Москвы с запретом жить в больших городах — в сравнении с будущими репрессиями как будто вегетарианский исход, но и он, разумеется, разрушил жизни чрезвычайно молодых людей. Молодых настолько, что нескольких скаутов осудили только через несколько лет — когда им исполнилось 18.
Слово «скаут» в русском языке мужского рода и кажется производным от слова «бойскаут»; на деле в движении были и девушки — их называли герли, и несколько из были арестованы и осуждены, когда скаутов объявили вне закона. Историю их дружбы и разгрома рассказывает Алиса Кустикова в спецпроекте «Герлистан» для «Новой газеты» (спецпроект тут значит в основном красивый дизайн и то, что основной текст дополнен документами, — ну и отлично, собственно). Это очень интересный материал с несколькими героинями, у каждой из которых — свой путь и в скаутском движении, и в ссылке, но все эти пути перескаются, образуя нарративную структуру текста; а в финале сюжет протягивается и в наше время — через тему исторической памяти и через сына одной из герлей, картографа, который посвятил несколько десятков лет сбору материалов о жизни матери и ее подруг. Я совсем чуть-чуть консультировал Алису на раннем этапе работы над материалом; в итоге его редактировали и оформляли несколько человек, с которыми очень приятно находиться в одном списке.
Из конкретного отмечу две вещи. Во-первых, работу с деталями. Авторка перерыла сохранившиеся дневники герлей, а также прочитала дело скаутов в архиве КГБ — все не зря: это тот самый случай, когда мелочи насыщают текст воздухом, заставляют его дышать. Вот, например, абзац, который целиком держится на деталях:
Салтыковцы помогали московским боям и герлям находить работу — скауты хотели быть независимыми от родителей. Один отряд делал мягкие игрушки, «маленьких зайчиков в юбочках», другой — на дому очищал корки цитрусовых для аптечных складов, герли нанимались колоть дрова и мыли флаконы для химических лабораторий.
Во-вторых, меня почему-то поразил вот этот фрагмент допроса 20-летней скаут-мастера Марии Угримовой, где она очень подробно объясняет, что конкретно ее не устраивает в советской властью по состоянию на 1926 год. Ее в итоге осудили за пропаганду мистицизма — видимо, сказался четвертый пункт.
1) Я не согласна с вопросом в области воспитания детей. Я считаю, что дети должны воспитываться в семье, а не в детдомах, за исключением беспризорных, которым некуда деваться. Я нахожу, что нельзя детей с ранних лет втягивать в политическую борьбу.
2) Я против натравливания одного класса на другой.
3) Я против привилегий для членов ВКП (б), которые предоставляются в хозяйственных и научных организациях, где отстраняются от работы квалифицированные специалисты и назначаются коммунисты.
4) Я также против антирелигиозной пропаганды, как-то «Безбожник» Д. Бедного.
С остальными мероприятиями советской власти я более-менее согласна.
В общем, первый по-настоящему классный лонгрид на русском в 2021 году. Пусть их будет больше.
https://girlistan.novayagazeta.ru/
2) Я против натравливания одного класса на другой.
3) Я против привилегий для членов ВКП (б), которые предоставляются в хозяйственных и научных организациях, где отстраняются от работы квалифицированные специалисты и назначаются коммунисты.
4) Я также против антирелигиозной пропаганды, как-то «Безбожник» Д. Бедного.
С остальными мероприятиями советской власти я более-менее согласна.
В общем, первый по-настоящему классный лонгрид на русском в 2021 году. Пусть их будет больше.
https://girlistan.novayagazeta.ru/
Герлистан
История последнего отряда герль-скаутов в советской России
Журналист New York Times поехал в Кению и несколько недель смотрел, как пасутся два последних северных белых носорога на планете
Собственно, этим заголовком текст почти исчерпывается; пересказывать там считай что и нечего. Впрочем, сначала нужно обозначить, в чем сыр-бор. Северный белый носорог — крупнейший вид носорогов на Земле. Точнее, был таковым, потому что скоро они вымрут, и крупнейшим видом станут их южные родственники — южные белые носороги. Северный белый носорог никакой не белый, а обычного серого носорожьего цвета; название — результат дурацкого превращения голландского в английский (а также, соответственно, след колониальной политики). Браконьеры убивали северных белых носорогов, чтобы добыть их рога и всякое другое; в итоге пару десятилетий назад выяснилось, что в среде естественного обитания в Африке их не осталось вовсе, да и в неволе — всего несколько. В отчаянной попытке спасти вид в кенийский заповедник в 2009 году привезли четырех особей — самцов Судана и Суни и самок Нажин и Фату (друг другу они мать и дочь, а Судану — дочь и внучка; по всей видимости, инцест среди носорогов проблемой не считается).
Ничего не получилось. Суни умер вскоре; Судан — в 2018 году, когда стал мировой знаменитостью: разумеется, мало какое СМИ могло отказать себе в заголовке «Умер последний самец белого северного носорога на Земле». Остались две самки — они живут там же, в кенийской резервации, под круглосуточной охраной и опекой: резонно предположить, что найдется немало людей, готовых заплатить бешеные деньги, например, за рог Нажин и Фату, а значит, и людей, которые готовы удовлетворить этот спрос. Когда Нажин и Фату умрут, северных белых носорогов, которые существовали на планете десятки тысяч лет, не останется вовсе. Хотя есть надежда на суррогатное материнство: у самок уже извлекли яйцеклетки, их попытаются соединить с замороженной спермой самцов — и подсадить здоровой самке южного белого носорога. Получится ли — бог весть.
Но текст на самом деле не об этом. Ну то есть все это там рассказывается (как и истории кенийцев-опекунов носорогов — в мире некоторые из них благодаря Судану стали миниселебрити, а на родине их работа считается непрестижной), но в качестве бэкграунда. А основное — это описания того, как автор, Сэм Андерсон (не первый его текст, который я читал, но первый, которым захотелось поделиться), тусуется с носорогами на пастбище и наблюдает за их привычками. Как они жуют траву, как они общаются между собой, как они коммуницируют со смотрителями, которые трут им спинку (Андерсону тоже удалось один разок потереть), как они спят, как они храпят, как они пукают. Это очень поэтический материал, на самом деле, и в этом его главная ценность.
I was allowed to stand very close. Close enough to hear their huffing breath, to see them blink their big mild eyes, to see that their ears were fringed with a rim of hairs that seemed as delicate as eyelashes, that their tails had little black tufts. Their horns, up close, were ragged, with scraggly fibrous patches, like shafts of splintering wood. I watched them press their great wrinkled mouths against the ground, snuffling and chomping. Sometimes they looked up at me, expressionless. White rhinos are sometimes called “square-mouthed rhinos,” and up close I could see why. Their lips press together in a long flat line, giving them a constant expression of slightly comic seriousness, like the classic emoji: 😐.
Разумеется, есть здесь пассаж и про человеческую вину за гибель этих прекрасных животных. Разумеется, Андерсон отвечает на вопрос, почему нас должно волновать вымирание носорогов, приводя классический аргумент про экосистему и пищевую цепочку. Я думаю, это аргумент лукавый, конечно. Честный ответ, мне кажется, такой — вымирание носорогов нас волнует больше, чем вымирание каких-нибудь насекомых или птичек, потому что это огромные удивительные животные. На которых можно смотреть неделями — и описывать то, что видишь, экранами. И это тоже нормальная причина, не хуже любых других.
(Картинки в материале тоже очень трогательные.)
Собственно, этим заголовком текст почти исчерпывается; пересказывать там считай что и нечего. Впрочем, сначала нужно обозначить, в чем сыр-бор. Северный белый носорог — крупнейший вид носорогов на Земле. Точнее, был таковым, потому что скоро они вымрут, и крупнейшим видом станут их южные родственники — южные белые носороги. Северный белый носорог никакой не белый, а обычного серого носорожьего цвета; название — результат дурацкого превращения голландского в английский (а также, соответственно, след колониальной политики). Браконьеры убивали северных белых носорогов, чтобы добыть их рога и всякое другое; в итоге пару десятилетий назад выяснилось, что в среде естественного обитания в Африке их не осталось вовсе, да и в неволе — всего несколько. В отчаянной попытке спасти вид в кенийский заповедник в 2009 году привезли четырех особей — самцов Судана и Суни и самок Нажин и Фату (друг другу они мать и дочь, а Судану — дочь и внучка; по всей видимости, инцест среди носорогов проблемой не считается).
Ничего не получилось. Суни умер вскоре; Судан — в 2018 году, когда стал мировой знаменитостью: разумеется, мало какое СМИ могло отказать себе в заголовке «Умер последний самец белого северного носорога на Земле». Остались две самки — они живут там же, в кенийской резервации, под круглосуточной охраной и опекой: резонно предположить, что найдется немало людей, готовых заплатить бешеные деньги, например, за рог Нажин и Фату, а значит, и людей, которые готовы удовлетворить этот спрос. Когда Нажин и Фату умрут, северных белых носорогов, которые существовали на планете десятки тысяч лет, не останется вовсе. Хотя есть надежда на суррогатное материнство: у самок уже извлекли яйцеклетки, их попытаются соединить с замороженной спермой самцов — и подсадить здоровой самке южного белого носорога. Получится ли — бог весть.
Но текст на самом деле не об этом. Ну то есть все это там рассказывается (как и истории кенийцев-опекунов носорогов — в мире некоторые из них благодаря Судану стали миниселебрити, а на родине их работа считается непрестижной), но в качестве бэкграунда. А основное — это описания того, как автор, Сэм Андерсон (не первый его текст, который я читал, но первый, которым захотелось поделиться), тусуется с носорогами на пастбище и наблюдает за их привычками. Как они жуют траву, как они общаются между собой, как они коммуницируют со смотрителями, которые трут им спинку (Андерсону тоже удалось один разок потереть), как они спят, как они храпят, как они пукают. Это очень поэтический материал, на самом деле, и в этом его главная ценность.
I was allowed to stand very close. Close enough to hear their huffing breath, to see them blink their big mild eyes, to see that their ears were fringed with a rim of hairs that seemed as delicate as eyelashes, that their tails had little black tufts. Their horns, up close, were ragged, with scraggly fibrous patches, like shafts of splintering wood. I watched them press their great wrinkled mouths against the ground, snuffling and chomping. Sometimes they looked up at me, expressionless. White rhinos are sometimes called “square-mouthed rhinos,” and up close I could see why. Their lips press together in a long flat line, giving them a constant expression of slightly comic seriousness, like the classic emoji: 😐.
Разумеется, есть здесь пассаж и про человеческую вину за гибель этих прекрасных животных. Разумеется, Андерсон отвечает на вопрос, почему нас должно волновать вымирание носорогов, приводя классический аргумент про экосистему и пищевую цепочку. Я думаю, это аргумент лукавый, конечно. Честный ответ, мне кажется, такой — вымирание носорогов нас волнует больше, чем вымирание каких-нибудь насекомых или птичек, потому что это огромные удивительные животные. На которых можно смотреть неделями — и описывать то, что видишь, экранами. И это тоже нормальная причина, не хуже любых других.
(Картинки в материале тоже очень трогательные.)
«Между строк» — отличный подкаст про русскую поэзию
На днях вышел сборник, на котором хорошие российские музыканты зачем-то записали песни на стихи Мандельштама. Так вот, вместо него лучше послушать подкаст «Между строк», в котором ведущий Лева Оборин разбирает единственный мандельштамовский верлибр (по невежественности своей я услышал / прочитал этот текст в первый раз) с Марией Степановой, которая, мне кажется, вообще сейчас главная из пишущих на русском языке; пардон за громкие слова.
Ну и вообще «Между строк» — прекрасный подкаст, всячески рекомендую. В таких историях, чтобы получилось, многое должно совпасть: недостаточно интереса и эрудиции ведущего (впрочем, он все равно этим всякий раз восхищает); нужно, чтобы им с гостем еще было интересно разговаривать — и чтобы слушателя удалось убедить в том, что текст, о котором они разговаривают, интересен. Это сложная комбинация факторов; тут она срабатывает в большинстве случаев, и это круто. Разве что выпуск про Введенского лучше пропустить — но вот оба выпуска с Лекмановым (про Пастернака и про Есенина), выпуск про Пригова с Зориным, выпуск про Сатуновского с Горалик все прямо прекрасные. Ну и последний — тоже.
А то, что интонационно подкаст — точь-в-точь как пародия на NPR в великом сериале Parks & Recreation — это даже мило.
https://mezhdu-strok.simplecast.com/episodes/ep-12
На днях вышел сборник, на котором хорошие российские музыканты зачем-то записали песни на стихи Мандельштама. Так вот, вместо него лучше послушать подкаст «Между строк», в котором ведущий Лева Оборин разбирает единственный мандельштамовский верлибр (по невежественности своей я услышал / прочитал этот текст в первый раз) с Марией Степановой, которая, мне кажется, вообще сейчас главная из пишущих на русском языке; пардон за громкие слова.
Ну и вообще «Между строк» — прекрасный подкаст, всячески рекомендую. В таких историях, чтобы получилось, многое должно совпасть: недостаточно интереса и эрудиции ведущего (впрочем, он все равно этим всякий раз восхищает); нужно, чтобы им с гостем еще было интересно разговаривать — и чтобы слушателя удалось убедить в том, что текст, о котором они разговаривают, интересен. Это сложная комбинация факторов; тут она срабатывает в большинстве случаев, и это круто. Разве что выпуск про Введенского лучше пропустить — но вот оба выпуска с Лекмановым (про Пастернака и про Есенина), выпуск про Пригова с Зориным, выпуск про Сатуновского с Горалик все прямо прекрасные. Ну и последний — тоже.
А то, что интонационно подкаст — точь-в-точь как пародия на NPR в великом сериале Parks & Recreation — это даже мило.
https://mezhdu-strok.simplecast.com/episodes/ep-12
«Все свободны» Михаила Зыгаря — образцовый учебник современной истории России для детей и юношества
Про политическую историю 90-х последние годы много пишется и снимается, но в основном от первого лица: типа воспоминания очевидцев. Это, безусловно, зачастую очень интересно и ценно, но как бы представляет эту политическую историю как территорию многоголосья: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу. А поскольку говорят в силу ряда причин в основном победители, то получается скорее даже так: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу, но вообще в 1996 году демократы победили коммунистов на честных выборах, это потом что-то пошло не так.
В этой связи особенно отрадно, что есть Михаил Зыгарь с его старыми-добрыми методами нарративной журналистики, которая, с одной стороны, предполагает точку зрения «бога» (то есть текст, написанный от третьего лица, со стороны, с высоты), а с другой, предполагает осознанную конструкцию истории; сортировку между разными версиями и выбор в пользу одной. Зыгарь в новейшей книжке делает это прямо виртуозно — с одной стороны, четко и зримо, с другой, без лишней в таких случаях публицистики и оценочности; лучше всего это видно в тех местах, где он излагает два взгляда на одно и то же событие, — и выбирает, какой поставить в основной текст, а какой — в скобки. Особенно радует, что его версия истории в целом совпадает с моей — и что (хотя бы в силу статуса автора) после этой книжки эту версию уж точно можно считать магистральной.
А еще Зыгарь отлично пишет — очень динамично и очень понятно; почти без сложных предложений, что само по себе довольно сложно (я так не умею). Ему как-то удается сочетать бодрость с нейтральностью. Именно это я имею в виду, говоря про учебник для детей и юношества: когда мой сын подрастет и спросит, почему в России все так, я, пожалуй, первым делом вручу ему именно эту книгу. Мне кажется, что автор что-то такое и имеет в виду — иначе зачем бы ему вплетать в повествование про конкретный электоральный сюжет примерно всю историю России между СССР и Путиным (причем вплетать именно в образовательном, а не напоминательном ключе).
Так почему в России все так и причем тут 96-й год; какова та версия истории, что излагается во «Все свободны»? Вкратце я бы сформулировал это так. В 1996 году новые элиты, успевшие сформироваться в постсоветской России за несколько хаотичных лет, очень хотели сохранить статус кво. Примерно любой ценой. Эти элиты примерно разделялись две группы — одна имени Коржакова, другая имени Чубайса; одна погрубее, про охоту и коллективное распевание песен группы «Лесоповал» (реальная деталь), другая поинтеллигентнее, про кухонные посиделки, рок-музыку и фильмы Кшиштофа Кеслевского (это я придумал; мне кажется, они должны были любить Кеслевского). Они хотели одного и того же, но разными средствами (это очень важный сюжет в книге — Коржаков и Чубайс оказываются буквально двойниками друг друга, что тоже сильно противоречит прежней версии про авторитарного солдафона и либерала-идеалиста). Интеллигенты в итоге победили; никакого особенного почтения к процедурам в их стратегии не было — только калькуляция рисков: им казалось, что выиграть выборы — более надежно, чем отменить их или перенести. В этом они убедили и Ельцина, потворствуя его почти животному политическому инстинкту, говорившему, что нельзя отдавать власть. Ну и дальше элиты объединились и действительно сохранили статус кво любой ценой. А конкретно — ценой свободы слова, создав механизмы, которые гарантировали почти любые манипуляции общественным мнением, и ценой остатков демократии: в процессе кампании Ельцин подорвал здоровье, после чего Чубайс перезапустил Администрацию президента по модели ельцинского предвыборного штаба и сделал ее тем, чем мы ее знаем сейчас, — неизбираемым бюрократическим органом, который по факту является главным центром принятия политических решений в стране. That’s all, folks.
Про политическую историю 90-х последние годы много пишется и снимается, но в основном от первого лица: типа воспоминания очевидцев. Это, безусловно, зачастую очень интересно и ценно, но как бы представляет эту политическую историю как территорию многоголосья: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу. А поскольку говорят в силу ряда причин в основном победители, то получается скорее даже так: ну вот есть разные мнения по этому спорному вопросу, но вообще в 1996 году демократы победили коммунистов на честных выборах, это потом что-то пошло не так.
В этой связи особенно отрадно, что есть Михаил Зыгарь с его старыми-добрыми методами нарративной журналистики, которая, с одной стороны, предполагает точку зрения «бога» (то есть текст, написанный от третьего лица, со стороны, с высоты), а с другой, предполагает осознанную конструкцию истории; сортировку между разными версиями и выбор в пользу одной. Зыгарь в новейшей книжке делает это прямо виртуозно — с одной стороны, четко и зримо, с другой, без лишней в таких случаях публицистики и оценочности; лучше всего это видно в тех местах, где он излагает два взгляда на одно и то же событие, — и выбирает, какой поставить в основной текст, а какой — в скобки. Особенно радует, что его версия истории в целом совпадает с моей — и что (хотя бы в силу статуса автора) после этой книжки эту версию уж точно можно считать магистральной.
А еще Зыгарь отлично пишет — очень динамично и очень понятно; почти без сложных предложений, что само по себе довольно сложно (я так не умею). Ему как-то удается сочетать бодрость с нейтральностью. Именно это я имею в виду, говоря про учебник для детей и юношества: когда мой сын подрастет и спросит, почему в России все так, я, пожалуй, первым делом вручу ему именно эту книгу. Мне кажется, что автор что-то такое и имеет в виду — иначе зачем бы ему вплетать в повествование про конкретный электоральный сюжет примерно всю историю России между СССР и Путиным (причем вплетать именно в образовательном, а не напоминательном ключе).
Так почему в России все так и причем тут 96-й год; какова та версия истории, что излагается во «Все свободны»? Вкратце я бы сформулировал это так. В 1996 году новые элиты, успевшие сформироваться в постсоветской России за несколько хаотичных лет, очень хотели сохранить статус кво. Примерно любой ценой. Эти элиты примерно разделялись две группы — одна имени Коржакова, другая имени Чубайса; одна погрубее, про охоту и коллективное распевание песен группы «Лесоповал» (реальная деталь), другая поинтеллигентнее, про кухонные посиделки, рок-музыку и фильмы Кшиштофа Кеслевского (это я придумал; мне кажется, они должны были любить Кеслевского). Они хотели одного и того же, но разными средствами (это очень важный сюжет в книге — Коржаков и Чубайс оказываются буквально двойниками друг друга, что тоже сильно противоречит прежней версии про авторитарного солдафона и либерала-идеалиста). Интеллигенты в итоге победили; никакого особенного почтения к процедурам в их стратегии не было — только калькуляция рисков: им казалось, что выиграть выборы — более надежно, чем отменить их или перенести. В этом они убедили и Ельцина, потворствуя его почти животному политическому инстинкту, говорившему, что нельзя отдавать власть. Ну и дальше элиты объединились и действительно сохранили статус кво любой ценой. А конкретно — ценой свободы слова, создав механизмы, которые гарантировали почти любые манипуляции общественным мнением, и ценой остатков демократии: в процессе кампании Ельцин подорвал здоровье, после чего Чубайс перезапустил Администрацию президента по модели ельцинского предвыборного штаба и сделал ее тем, чем мы ее знаем сейчас, — неизбираемым бюрократическим органом, который по факту является главным центром принятия политических решений в стране. That’s all, folks.
(Вообще, лишний раз убеждаешься, насколько Чубайс — инфернальная фигура. Прямо вот часть той силы, которая вечно хочет блага, но совершает зло, — а все потому, что он искренне уверен, что он знает, что такое благо, лучше всех. Почти религиозное чувство собственной правоты живет в этом человеке.)
Надо сказать, что Зыгарь очень четко следует собственному подзаголовку («История о том, как в России закончились выборы») — и поначалу это даже немного раздражает: хочется больше подробностей, больше сюжетов, о которых мы плохо знаем. Про кампанию Зюганова написано совсем вскользь; совсем ничего нет про всяких потешных и странных кандидатов вроде Брынцалова и Власова — а ведь сколько там можно было нарыть анекдотов. Но по итогу кажется, что то, что книжка концентрируется на основной теме, — это скорее правильно. Потому что учебник должен рассказывать про главное. А что касается классных деталей — их тут все равно миллион. Пресс-секретарь Ельцина едет выяснять судьбу грядущих выборов у Ванги и пьет с ней виски. Публицистический мегафон «МК» Александр Минкин параллельно пишет филиппики против Ельцина — и гострайтит письмо президента ветеранам войны (и, кажется, даже сейчас не видит в этом ничего странного). Основатель «Альфа-Банка» Фридман сразу после инаугурации победившего (и полумертвого) Ельцина обнаруживает, что на него еще в смутные предвыборные времена группа Коржакова завела уголовку и уезжает; потом звонит Чубайсу — и тот гарантирует, что бизнесмена не посадят (нормально, да?). Куча каких-то одновременно смешных и диких матерных диалогов. Ну и так далее.
Ну и было бы неверно написать, что «я это все и так знал». В общих чертах — да, но куча значимых вещей у меня в голове выглядели не так. Например, я не понимал, что было аж три (!) разных музыкальных тура в поддержку Ельцина — один модный, который «Голосуй или проиграешь», другой попсовый и третий собственно с Евгением Осиным, с которым президент плясал на сцене. Например, к стыду своему, я не понимал, что весь этот шухер с представлением ареста Лисовского и Евстафьева как попытки государственного переворота более-менее придумал Евгений Киселев; то есть это просто была игра Чубайса и его команды на опережение. Например, я не знал, что коммунисты выиграли суд в Татарстане — то есть суд признал, что у Зюганова украли 600 тысяч голосов, — а в других регионах просто почти не подавали иски. Все это не меняет представление о 1996 годе кардинально — но уточняет его довольно сильно.
И конечно, эта книжка лишний раз показывает, что так называемая свободная журналистика в 1996 году сама себя радостно, с большим энтузиазмом закопала. Комично, что люди, принимавшие в этом процессе непосредственное участие, сейчас пытаются учить жизни тех, кто умудряется честно работать на выжженном при их непосредственном участии поле.
https://www.litres.ru/mihail-zygar/vse-svobodny-istoriya-o-tom-kak-v-1996-godu-v-rossii-zakonchi/
Надо сказать, что Зыгарь очень четко следует собственному подзаголовку («История о том, как в России закончились выборы») — и поначалу это даже немного раздражает: хочется больше подробностей, больше сюжетов, о которых мы плохо знаем. Про кампанию Зюганова написано совсем вскользь; совсем ничего нет про всяких потешных и странных кандидатов вроде Брынцалова и Власова — а ведь сколько там можно было нарыть анекдотов. Но по итогу кажется, что то, что книжка концентрируется на основной теме, — это скорее правильно. Потому что учебник должен рассказывать про главное. А что касается классных деталей — их тут все равно миллион. Пресс-секретарь Ельцина едет выяснять судьбу грядущих выборов у Ванги и пьет с ней виски. Публицистический мегафон «МК» Александр Минкин параллельно пишет филиппики против Ельцина — и гострайтит письмо президента ветеранам войны (и, кажется, даже сейчас не видит в этом ничего странного). Основатель «Альфа-Банка» Фридман сразу после инаугурации победившего (и полумертвого) Ельцина обнаруживает, что на него еще в смутные предвыборные времена группа Коржакова завела уголовку и уезжает; потом звонит Чубайсу — и тот гарантирует, что бизнесмена не посадят (нормально, да?). Куча каких-то одновременно смешных и диких матерных диалогов. Ну и так далее.
Ну и было бы неверно написать, что «я это все и так знал». В общих чертах — да, но куча значимых вещей у меня в голове выглядели не так. Например, я не понимал, что было аж три (!) разных музыкальных тура в поддержку Ельцина — один модный, который «Голосуй или проиграешь», другой попсовый и третий собственно с Евгением Осиным, с которым президент плясал на сцене. Например, к стыду своему, я не понимал, что весь этот шухер с представлением ареста Лисовского и Евстафьева как попытки государственного переворота более-менее придумал Евгений Киселев; то есть это просто была игра Чубайса и его команды на опережение. Например, я не знал, что коммунисты выиграли суд в Татарстане — то есть суд признал, что у Зюганова украли 600 тысяч голосов, — а в других регионах просто почти не подавали иски. Все это не меняет представление о 1996 годе кардинально — но уточняет его довольно сильно.
И конечно, эта книжка лишний раз показывает, что так называемая свободная журналистика в 1996 году сама себя радостно, с большим энтузиазмом закопала. Комично, что люди, принимавшие в этом процессе непосредственное участие, сейчас пытаются учить жизни тех, кто умудряется честно работать на выжженном при их непосредственном участии поле.
https://www.litres.ru/mihail-zygar/vse-svobodny-istoriya-o-tom-kak-v-1996-godu-v-rossii-zakonchi/
Литрес
«Все свободны. История о том, как в 1996 году в России закончились выборы» – Михаил Зыгарь | ЛитРес
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЗЫГАРЕМ МИХАИЛОМ ВИКТОРОВИЧЕМ, СОДЕРЖАЩИМСЯ В РЕЕСТРЕ ИНОСТРАННЫХ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИХ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА 2…
👍2
Крутая работа. Мне нравится, как чисто политическая эмоция расследования ФБК тут переведена на уровень человеческого взгляда — причем эти взгляды довольно разные. Лучший момент, конечно, когда строитель горячится, что все зацепились за ершики и аквадискотеку, а вообще-то «дворец» — это инженерный шедевр, и именно поэтому он должен принадлежать народу.
https://meduza.io/feature/2021/01/29/esli-chelovek-prezident-emu-vse-mozhno
https://meduza.io/feature/2021/01/29/esli-chelovek-prezident-emu-vse-mozhno
Meduza
Если человек — президент, ему все можно
Команда Алексея Навального 19 января опубликовала расследование о «дворце Путина» под Геленджиком, опровержением которого президент и его окружение занимаются уже вторую неделю. В своем фильме ФБК показал снятую с дрона грандиозную резиденцию на мысе Идокопас:…
В связи с этими смешными твитами вспомнил одну штуку, которую не выписал из Зыгаря, а надо было. Собственно, про этих американцев, которые, как гласит одна из версий, разработали всю стратегию Ельцину и т.п. Зыгарь это описывает так: американцев, каких-то абсолютно мелких вашингтонских сошек, позвали какие-то люди Сосковца, они прилетели в Москву, подохренели, несколько месяцев сидели в снятом для них номере в «Президент-отеле» и писали записки Чубайсу, который их читал, крутил пальцем у виска и выкидывал. Довольно убедительно все это засвидетельствовано, прямо скажем. Вот вам и American interference.
Forwarded from Холод
❗️Сегодня в Москве на выходе из дома полицейские в бронежилетах задержали главного редактора «Медиазоны» Сергея Смирнова.
Силовики ждали его в подъезде, когда он вышел гулять с сыном. Против журналиста составили протокол об участии в акции 23 января с вмешательством в работу транспорта (часть 6.1 статьи 20.2 КоАП).
Его оставляют на ночь в отделе полиции до заседания суда. При этом Сергей Смирнов, получивший официальное предостережение до этой акции, 23 января был дома. Ранее силовики провели обыск у его матери.
Редакция «Холода» считает задержание Сергея Смирнова необоснованным и политически мотивированным. Очевидно, что это давление на «Медиазону» — одно из лучших российских независимых СМИ — и воспрепятствование профессиональной деятельности ее журналистов.
Свободу Сергею Смирнову!
Поддержите «Медиазону» — donate.zona.media
Фото: Апология протеста
Силовики ждали его в подъезде, когда он вышел гулять с сыном. Против журналиста составили протокол об участии в акции 23 января с вмешательством в работу транспорта (часть 6.1 статьи 20.2 КоАП).
Его оставляют на ночь в отделе полиции до заседания суда. При этом Сергей Смирнов, получивший официальное предостережение до этой акции, 23 января был дома. Ранее силовики провели обыск у его матери.
Редакция «Холода» считает задержание Сергея Смирнова необоснованным и политически мотивированным. Очевидно, что это давление на «Медиазону» — одно из лучших российских независимых СМИ — и воспрепятствование профессиональной деятельности ее журналистов.
Свободу Сергею Смирнову!
Поддержите «Медиазону» — donate.zona.media
Фото: Апология протеста