В параллель к Александеру: очень, извините, добрая история в The New Yorker про Джин Мэнфорд — женщину, которая приняла то, что ее сын Морти — гей, а поскольку дело было в США конца 1960-х, это принятие быстро превратилось в гражданский активизм. Мэнфорд в итоге основала первую организацию родителей гомосексуальных детей, убедила кучу ровесников (людей старшего поколения) в том, что это не болезнь, не проклятие и не преступление, ну и вообще сыграла важную роль в том, чтобы общество начало принимать гомосексуальность. Абсолютно никто из ее знакомых такого не ожидал: Мэнфорд была совершенно обычной домохозяйкой.

При этом сама жизнь Мэнфорд вроде как трагическая — первый сын покончил с собой, потом умер муж, да и Морти она пережила: он стал жертвой эпидемии СПИДа. Но текст как-то проникнут безусловной любовью и так или иначе передает ее читателю.

https://www.newyorker.com/magazine/2023/04/17/how-one-mothers-love-for-her-gay-son-started-a-revolution

Вам, возможно, попадались дикие новости про Викторию Насырову. Кратко там фабула такая: бывшая жительница Краснодарского края после того, как ее обвинили в убийстве, сбежала в США и попыталась сделать криминальную карьеру там — завлекала нью-йоркских мужчин на БДСМ-встречи, усыпляла их и грабила; видимо, пыталась украть личность знакомой сотрудницы салона красоты. Звучит, как некий плутовской роман, и, в общем, это он и есть — с поправкой на то, что что плутовка в конечном итоге поражает не только своими злодействами, но и своей нелепостью.

Так вышло, что когда суд над Насыровой подходил к концу, спецкор «Холода» Олеся Остапчук оказалась в Нью-Йорке — ну и было бы странно пропустить такую профильную историю. В этом тексте она рассказана наиболее полно на русском языке; выясняется, в частности, что до того, как ступить на путь авантюризма, Насырова много лет обивала пороги государственных и благотворительных организаций, чтобы достать деньги на лечение своего сына с редкой тяжелой болезнью; и как будто это что-то про нее немного объясняет.

А еще для меня важно вот что. С персонажами вроде Насыровой легко увлечься харизматикой злодейства, преступными перипетиями и прочей криминальной литературой. Это нормально, но нам важно было напомнить о том, что от ее действий пострадали живые люди. Именно поэтому этот текст начинается и заканчивается историей Нади Форд — жительницы Нью-Йорка, маму которой Насырова предположительно убила в Краснодаре.

https://holod.media/2023/04/21/nasyrova/

В этом канале много раз упоминался Дэвид Грэнн — один из наиболее убедительных претендентов на звание лучшего из живых американского нарративного журналиста прямо сейчас. Дико рекомендую сборник его нью-йоркеровских текстов «The Devil and Sherlock Holmes», каждый материал там — золото.

В последние годы Грэнн переключился на исторические книжки, сделанные журналистским методом, и у меня никак до них не доходили руки. И вот спасибо все той же Олесе Остапчук, которая привезла из Нью-Йорка в подарок книгу «Killers of the Flower Moon». Это, конечно, абсолютный page turner, мастерски сделанный.

Базовый сюжет такой: в первой трети ХХ века в одном округе Оклахомы индейцы, которых когда-то туда выселили на бесплодные земли, дико разбогатели, потому что на этих землях нашли нефть — а по договору с правительством США представители племен получали процент от доходов с нее. И вот в начале 1920-х члены одной большой индейской семьи вдруг начали друг за другом умирать. Кого-то жестоко убили, кто-то подозрительно и очень быстро зачах. Вскоре выяснилось, что на местном уровне это расследовать невозможно: все слишком коррумпированы. Так началось федеральное расследование, которое стало одним из первых больших кейсов будущего ФБР.

С одной стороны, это идеальный детектив, в котором злодеем оказывается совсем не то, кого подозреваешь в начале. С другой, образцовая полицейская драма про кучку добропорядочных служителей закона, которые противостоят преступному сообществу. Ну а с третьей, и в этом отдельная крутизна, в финале Грэнн очень здорово придумывает еще один, концептуальный твист ко всей истории, который заключается примерно в следующем: да, ФБР поймало людей, ответственных за одну серию убийств, но на самом деле индейцев убивали ради прав на землю все время, много лет, и это большое, системное преступление так и не расследовано.

Ну и да: на днях в Каннах — премьера фильма Скорсезе, снятого по этой книжке. Ужасно интересно, с какого эпизода они войдут в историю (там много классных вариантов) и как Де Ниро сыграет Уильяма Хейла. А Грэнн тем временем уже выпустил следующую книжку «The Wager», про кораблекрушение в XVIII веке, надо будет добраться и до нее.

https://www.amazon.com/Killers-Flower-Moon-Osage-Murders/dp/0385534248

У появившейся таким образом на карте независимой страны Простоквашино есть свой герб (двуглавый кот Матроскин), свой флаг (с полосками Матроскина), свои деньги (с портретами Матроскина) и все другие признаки авторитарного котоцентризма.

Смешной и познавательный материал об образе Ельцина в детской литературе.

https://gorky.media/context/smeh-prizraka-dvojnika-barabashki-obraz-eltsina-v-detskoj-literature/

Олег Лекманов проводит красивый контекстуальный разбор приснопамятного стихотворения Бродского про Украину, из которого выясняется, что стихотворение это почти дословно дублирует смыслы колонки Александра Минкина в журнале «Столица». (Это, конечно, не означает, что Бродский эту колонку читал — и то, что, скорее всего, не читал, даже симптоматичнее.)

https://magazines.gorky.media/volga/2023/5/nam-i-nas-v-stihotvorenii-brodskogo-na-nezavisimost-ukrainy.html

Прекрасная история про то, как самый долгосидящий (на посту) российский губернатор уверовал в то, что его знакомая детская писательница напрямую транслирует ему сообщения Бога, — и теперь из-за этого сложные и безумные последствия в региональной политике. И все это происходит в Белгородской области, где в сущности идет война.

Вообще, интересно было бы как-то в целом обозреть и осмыслить эзотерическую ебанистику в российской политике. Был же еще Илюмжинов, который контактировал с инопланетянами; упоминается этот сюжет в тексте «Медиазоны» (Илюмжинов тоже какое-то бесконечное количество лет управлял Калмыкией — возможно, это история про то, до чего доводит слишком долгое пребывание у власти). И этими двумя все не ограничивается — можно, например, почитать про генерал-майора Георгия Рогозина, работавшего в службе безопасности Ельцина. Ждал каких-то таких историй от книги Ильи Яблокова «Русская культура заговора», но там скорее про другое.

(Традиционное редакторское ворчание: в природе исчезающе редки тексты, которые имеет смысл начинать с сообщения «Х родился тогда-то там-то», и этот явно не из них. Ну да это мелочи.)

https://zona.media/article/2023/05/25/monoston

Роберт Шлегель раньше заседал в Госдуме, призывал вводить цензуру и голосовал за аннексию Крыма, а теперь выступает против Путина и войны, получив немецкое гражданство. Таких историй, казалось бы, должно быть много, но на самом деле она вполне уникальная — и нам стало интересно понять, как Шлегель переродился. Его историю для «Холода» написала Нина Абросимова.

Мне кажется, что это очень поучительный сюжет, потому что он показывает сразу несколько вещей. Во-первых, теория про прозрение, которая у меня лично была на берегу, когда этот текст придумывался, по итогу не работает: не было, похоже, никакого специального перерождения; то есть первичен тут не ужас пред делами своими, а скорее то, что Шлегель обнаружил, что не может сделать себе большую биографию в российской государственной системе. Это не про моральный переворот, а про разочарование карьериста.

Во-вторых, конечно, термин «банальность зла» очень устал за последние полтора года, но тут совсем невозможно его не вспомнить. Человек, который девять лет был, на минуточку, депутатом Госдумы и голосовал за самые разнообразые репрессивные законопроекты (а иногда их и выдвигал), теперь говорит: а что я мог сделать? Не был бы я, был бы кто-нибудь другой. Не надо переоценивать мою значимость. Предполагаю, что эта линия защиты возникнет еще не раз: бояре хорошие, царь плохой. Предполагаю, что многие люди внутри системы уже сейчас примерно так себя оправдывают.

И в-третьих, это, конечно, история лузера. Человек, мечтающий о том, чтобы стать знаменитостью, в 22 года, то ли случайно, то ли благодаря родственным связям попадает в высшие эшелоны власти, там, как ему кажется, занимается фаном и троллингом — и в итоге через 15 лет обнаруживает, что мало кому нужен и, видимо, ничего особенно не умеет. И теперь он сидит дуется, что его антивоенные посты в фейсбуке недостаточно оценили. Поделом, хотя можно представить себе и большее поделом.

https://holod.media/2023/06/05/schlegel/

Ссылка, которая должна открываться из России

В моей внутренней мифологии я начал осознанно слушать музыку, когда в 1992 году братья дали мне плеер «Электроника» с поролоновыми наушниками, в которых играла «Ласточка» Гребенщикова. Но внутреннюю мифологию полезно поверять реальностью: конечно, на деле все было не так, и к тому времени мое музыкальное воспитание как минимум активно осуществляла советская музыкальная сказка «Али-Баба и 40 разбойников».

Я знал «Али-Бабу» наизусть — и думаю теперь, что, например, моя последующая неистовая любовь к «Аукцыону», повлиявшая на всю мою жизнь, может быть, была отчасти предопределена музыкой «Али-Бабы»: в конце концов, отдельные вещи там звучат почти как «Осколки». Мы слушали «Али-Бабу» в общежитии РГГУ с соседом-грайндкорщиком; когда в 2022 году я перевозил часть коллекции пластинок из России, пластинка «Али-Бабы» была из тех, что переехали со мной.

И вот теперь во всем этом просто признаться и объяснить — потому что вышел замечательный подкаст «Съешь апельсин», в котором мой старый знакомый Витя Давыдов и его коллега Александр Садиков, собственно, вскрывают секреты «Али-Бабы» и рассказывают, как пластинка получилась. Подкаст сочетает в себе интервью (совершенно замечательные, просто какие-то примиряющие с жизнью разговоры с Вениамином Смеховым, который все это сочинил, и Сергеем и Татьяной Никитиными, которые вместе с Виктором Берковскими положили пьесу на музыку), культурологический анализ и расследовательскую журналистику; отдельный комплимент — за историю Михаила Ганеева, который на «Али-Бабе» руководил хором, а в 1992 году застрял в Канаде вместе с огромной труппой другого советского мюзикла, а что было дальше — лучше послушать.

В общем, это огромная радость. Даже — и особенно — во время войны. Еще и потому что подкаст очень хорошо показывает, как в позднебрежневские времена — пусть не чудовищные, но чудовищно скучные и регламентированные — искусство становилось зоной свободы, зоной, где могла возникать радость, энергия, жизнь, счастье. Думаю, что это верно и сейчас, даже — особенно — когда кажется, что у меня (нас) права на эти радость и счастье нет.

https://podcast.ru/1688524339

Я мало читаю текстов в жанре «эссе от первого лица» и, видимо, поэтому мало их редактирую; не то чтобы есть какое-то прямо сильное предубеждение — просто обычно не очень интересно.

Но бывают и исключения, и вот тут оно придумалось и вышло — да еще и про личную жизнь (тоже очень мало читаю на такие темы). Олеся Остапчук пишет про свой опыт отношений на расстоянии, усугубленных и, так сказать, фатализированных войной — и попутно рассказывает, что про такие отношения, которых в наши технологичные времена на свете все больше, думают психологи, социологи и философы.

По-моему, получился очень яркий и обаятельный текст; прямо вот доволен им и как читатель, и как редактор.

https://holod.media/2023/06/08/long-distance/

Зимой 1945 года дорога от аэропорта Саки, где приземлились самолеты, которые привезли в Крым Уинстона Черчилля и Франклина Рузвельта, занимала пять часов на машине. Вдоль дороги каждые сто метров стояли советские солдаты (британцев удивило, что среди них было много женщин); вокруг была разруха и следы войны. Первую половину пути Черчилль все время ворчал, но потом они доехали до Симферополя, где советский министр иностранных дел накрыл поляну с ланчем: водка, хлеб, икра, копченый лосось, молочный поросенок. Американцы решили не останавливаться — дочь Рузвельта сочла, что президенту, у которого в тот момент уже было все сильно не очень со здоровьем, лучше быстрее добраться до Ливадийского дворца.

А британцы остановились. Черчилль поел и выпил. Оставшиеся два часа поездки прошли гораздо лучше. Дочь Черчилля писала матери, что британский премьер прочитал наизусть практически всего «Дон Жуана» и еще полчаса поспал.

Таких сценок и деталей масса в книжке украинского историка Сергия Плохия про февральский саммит «большой тройки» в Ялте в феврале 1945 года. (Вышла в 2011 году, на русский не переводилась, в отличие от некоторых других книжек Плохия, которые тоже рекомендую.) У бывших императорских дворцов сложности с санузлами — и по утрам Сталин и Черчилль стоят в одной очереди туалет с подчиненными. Советские официанты не понимают зарубежных гостей и постоянно предлагают им икру и водку. Черчилль, когда приходит в хорошее расположение духа, все время норовит запеть. Ну и так далее.

Но, конечно, основное содержание книжки не в этом: это вполне себе исторический хардкор, предельно подробный рассказ о том, как союзники несколько дней торговались за будущее Европы и мира. Конечно, местами продираться трудно, но вообще очень интересно — и показывает, как работает и не работает дипломатия (думаю, что можно писать в настоящем времени; поскольку речь идет о том, как люди договариваются между собой, вряд ли что-то сильно изменилось). Рузвельт все время расстраивает Черчилля тем, что соглашается со Сталиным, — своего рода предвестник того, что Британская империя вот-вот перестанет быть главной силой в мировой политике. Сталин разыгрывает радушного гостя, поражает британцев и американцев своей простотой и дружелюбием, выпускает Молотова как злого следователя, чтобы потом предложить удобный компромисс, в разговоре с Рузвельтом шутит, что «Берия — наш Гиммлер», манипулирует западными представлениями о политике, все время ссылаясь на то, что его осудят советские граждане или растерзают в Политбюро (в 1945 году, ага).

Вожди, министры и дипломаты проводят дни в ожесточенных спорах о словах — но это слова, которые определят будущее миллионов, и в этом смысле поражают две вещи. С одной стороны, как на самом деле недолго все это длилось: всего-то неделю, причем конкретно «большая тройка» заседала примерно с 4 до 7 вечера; а результат — примерно все европейские послевоенные границы, создание ООН, судьба миллионов военнопленных по обе стороны фронта. С другой, насколько легко и лихо работает империализм вот в таком предельно конкретном приближении: три мужика просто сидят и делят мир, и хотя Рузвельт вроде бы оппонирует политике «сфер влияния», по итогу получается то, что получается. Самая яркая сцена в этом смысле — даже не из Ялты, а из встречи Черчилля и Сталина в Москве осенью 1944 года: советский генсек и британский премьер буквально торговались за то, кто сколько процентов влияния в разных странах получает; например, в Венгрии за время переговоров Сталин с Молотовым выторговали себе дополнительные 30 процентов, Югославию поделили 50 на 50, ну и так далее. Насколько все это потом работало в жизни, другой вопрос, но сам факт.

Общий вывод книжки, пожалуй, такой: многие выборы, которые были сделаны в Ялте, были плохими (особенно это касается послевоенной судьбы Польши и передела ее территории), но не факт, что можно было сделать лучше. Поучительно; вероятно, еще придется быть свидетелями похожих решений.

https://www.amazon.com/Yalta-Price-S-M-Plokhy/dp/0143118927

Госдума приняла особенно людоедский закон про запрет трансгендерного перехода. Тоталитарная биополитика в чистом виде: ваши тела принадлежат государству.

Почитайте тексты Дани Туровского — про то, как трансгендерный переход делали в СССР (парадоксальным образом при Брежневе было лучше, чем теперь), и про то, каково вообще было трансгендерным людям жить в путинской России даже до всего этого.

И вот хорошее интервью Серого Фиолетового про последствия и обстоятельства этого закона — интервью противоречивое, но тем и интересное.

Исполинских размеров профайл Ларри Гагосяна, человека, который придумал профессию арт-дилера в ее современном формате (галеристом он себя называть отказывается, настаивая, что занимается бизнесом).

Помимо краткого («краткого») курса по механикам и харизматикам современного искусства, текст интересен своей внутренней динамикой, а именно: автор явно хочет Гагосяна за что-нибудь прижучить, потому что кажется, что не может быть такого, чтобы на 78-летнего белого довольного мультимиллионера не было поводов для отмены, а это потенциально дает хорошую драматургию такой махине. Однако в итоге материал держится на том, что прижучить Гагосяна не получается.

Вот слухи, что в 1980-х он имел обыкновение звонить незнакомым женщинам по ночам и говорить им пошлости; удалось найти одну женщину, с которой это произошло, но не то чтобы она слишком пострадала — и все сходятся в том, что Гагосян прекратил эти проделки десятки лет назад.

Вот его сотрудник обвинен в харассменте — но его мгновенно и жестко увольняют; кроме того, Гагосян несколько лет назад нанял афроамериканского куратора, который отзывается о боссе исключительно комплиментарно.

Вот Гагосян проводит сделки так, что в финансовой индустрии это сочли бы insider trading, но по части искусства таких правил нет, и вообще все в один голос говорят, что делец-то он делец, но всего этого успеха не было бы, если бы не его гениальное чутье на талант.

Ну, наверняка старик буллит молодых художников. И вот история Исси Вуд, 30-летней художницы из Лондона, у которой Гагосян купил несколько работ и пытался подписать ее как клиентку. Ну да, она отказалась, просто потому что ей был чужд этот гагосяновский мир лоска и блеска, они поссорились, но не более того; картины Вуд по-прежнему висят у Гагосяна дома — и он с гордостью показывает их гостям, а она ему благодарна.

А вот еще девушка Гагосян — художница его галереи Анна Вейант, но встречаться они начали уже после того, как она подписалась с его фирмой, ну и вообще, ничего подозрительного в этих отношениях найти не удалось, даром что разница в возрасте у них 50 лет.

Пожалуй, единственная проблема Ларри Гагосяна, которую вскрывает этот материал, — это то, что он смертен. Никто не понимает, что будет с его империей, когда он умрет, у него нет наследников и преемников, и похоже, что он не хочет об этом думать. Что тут скажешь, завидовать будем.

https://www.newyorker.com/magazine/2023/07/31/larry-gagosian-profile

В этом году попал в жюри премии «Политпросвет» (большая честь; спасибо), в связи с чем последнее время читал те книги из ее длинного списка, которые до того не попадались. Про те из них, про которых есть, что сказать, что-то тут напишу.

Пожалуй, самое сильное впечатление произвела книжка «Русское самовластие. Власть и ее границы: 1462–1917» историка Сергея Сергеева (к стыду своему, первый раз столкнулся с этим автором). Наверное, самый безжалостный и безысходный текст, который я читал за последнее время, наряду с «Господами Головлевыми», но там все-таки роман. Сергеев прослеживает историю этики власти с послеордынских времен до Октябрьской революции — и на куче конкретных примеров показывает ее не столько динамику, сколько статику. Из века в век — полный самодержавный произвол, отсутствие базовых юридических правил, отсутствие договоренностей между сувереном и подданными, губительная центростремительность, тотальная коррупция и самоуправство на местах.

В некотором смысле эта книга переворачивает обычные представления о русской истории. То есть, грубо говоря, нас-то учили, что после Смуты все изменилось, или при Петре все изменилось, или при Екатерине II изменилось довольно многое, ну и так далее. А тут показывается, что по большому счету ничего не менялось (и трудно не прийти к выводу, что все будет так, исхода нет). Корни такого положения дел Сергеев находит в ордынских временах, от которых по существу России осталась колониальная модель отношений власти с подчиненными, а также в специфических отношениях православной церкви с властью (и вообще общей духовной неудаче Церкви). Но книжка не про корни, а именно про то, что из них проросло. И историй из XVI, XVIII, какого угодно века, до степени неразличения похожих на наши дни, тут по горло.

Когда Иван III произвольно меняет наследника престола, единственные, кому это объясняют, — это иностранные послы. В петровские времена в одном из сибирских городов земским судьей становится бывший солдат преображенского полка, у которого в прошлом были два доказанных убийства; в те же времена от радикальных реформ бегут за границу сотни тысяч человек. Дочь Петра Елизавета приказывает голландскому банку выдать ей деньги фаворита ее предшественницы Андрея Остермана, умершего в ссылке (банк отказывает без заверенной копии завещания и формального согласия наследников). В 1745 году обер-полицмейстер Нащекин лично громит частную торговлю на Полянке в Москве (описание вызывает в памяти знаменитый конфликт вице-мэра Бирюкова с террасой на Патриарших).

При Александре I российскую жизнь сильно испортили военные поселения, однако не существует подписанных императором документов, которые бы их вводили официально. В 1841 году начальник почты жалуется министру просвещения на статью в журнале с критикой почты так: «Это попытка того либерального духа Западной Европы, который стремится подвергать действия правительств контролю свободного книгопечатания». Массовые уголовные дела «мрачного семилетия», включая дело петрашевцев, по которому чуть не расстреляли Достоевского, почти наверняка были провокацией агентов МВД, желавших отличиться в борьбе с революцией. Министр реформаторского правительства Александра II Дмитрий Милютин пишет о реформах почти неотличимо от Анатолия Чубайса (давать власть населению рано, инициатива может исходить только от правительства). В 1868 году — еще при том же реформаторе — запрещают журнал «Москва», которая распространяет «вредные учения, касающиеся основных начал народной жизни, государственного устройства, религии и нравственности, и при том в такой форме, которая не представляет в каждом отдельном случае явного и осязательного преступления, предусмотренного законами уголовными» (то есть — не нарушает закона, но нам не нравится). И так далее; это я пробежался далеко не по всем выпискам.

Наверное, если бы я прочитал эту книгу пять лет назад или даже два года назад, у меня было бы гораздо больше скепсиса. Понятно, что тут есть специфика отбора материала; наверное, при какой-то другой гипотезе эта история могла бы выглядеть по-другому, давать чуть больше шансов. Но в нынешних беспросветных обстоятельствах неумолимая концепция Сергеева работает на читателя очень хорошо.

https://www.litres.ru/book/sergey-mihaylovich-sergee/russkoe-samovlastie-vlast-i-ee-granicy-1462-1917-68924220/

(Весь длинный список «Политпросвета»-2023 — тут.)

Книга «АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника», очевидно, предполагалась как окончательная расстановка точек над темой, которая началась со странных новостей из Забайкальского края и закончилась тем, что «движение АУЕ» официально признали в России экстремистским.

И действительно: автор, антрополог Дмитрий Громов, крайне убедительно и детально показывает и доказывает, что весь этот сюжет стоит максимум выеденного яйца. А именно: никакой реальной субкультуры или организации, имеющей свою иерархию, структуру, идентичность, АУЕ из себя не представляет. Весь бугурт вокруг этой аббревиатуры — творение самих российских силовиков и других представителей властей, отлично демонстрирующее, как устроена моральная паника.

В сущности, эта книжка — образец фактчека, очень дотошного, детального, подробного и неоспоримого. Жаль, конечно, что ни автор, ни редактор не позаботились о том, чтобы сделать сам текст хоть сколько-нибудь доступным для той аудитории, которая, собственно, верит в существование АУЕ и проецирует эту веру на собственных детей.

https://bookmate.ru/books/JbAj4Zjw

Сделали текст про то, как российские военные проводят время в плену в Украине — и что с ними происходит, когда они возвращаются домой (ну как домой, некоторые домой пока непонятно когда попадут).

Не думаю, что эти люди заслуживают какого-то особого сочувствия, но как минимум это интересная история про то, что у людей в голове, в некотором смысле — про гражданскую пассивность и ее последствия.

https://holod.media/2023/08/08/plennye/
https://storage.googleapis.com/sitecopy/holod.media/d47a670d.html (откроется без VPN)

«Летом 1863 года вышла анонимная книжка «О русской правде и польской кривде», в которой слогом народного сказа сообщалось, что поляки задумали захватить Киев и вернуть крепостное право в России, истязают и убивают православных священников, давались характеристики национальных черт поляков как людей хвастливых, подлых и склонных к воровству, рассказывалось, что поляки вступили в антирусский сговор с европейскими державами, которым «очень хочется унизить Россию», а помогают им в этом «русские воры», сидящие в Лондоне».

Если вы не нажали спойлер, речь идет о поляках: это история времен польского восстания 1863 года и его подавления войсками российской империи. Тогда же был и такой сюжет: «в России распространялись слухи об издевательствах над русскими в Европе, под воздействием которых самарское дворянство постановило «вызвать из‐за границы, и особенно из Парижа, наших путешественников, которые терпят там всяческие оскорбления русского имени и все-таки продолжают там жить».

Это цитаты из книги Владислава Аксенова, автора монументального и сверхинтересного тома о массовых настроениях в России времен Первой мировой, о котором я подробно писал. Новая книга гораздо компактнее, она называется «Война патриотизмов» — и частично переупаковывает фактуру предыдущей с акцентом именно на то, как работала государственная пропаганда во время той же войны и как с ней конкурировали другие версии патриотизма, а частично расширяет ее, рассказывая о проявлениях тех же механизмов на протяжении XIX века, когда, собственно, и появляется патриотизм как некий концепт, зачастую навязывающийся гражданам сверху.

Если честно, первая часть с дополнительным контекстом мне была интереснее — во-первых, там просто больше нового (по сравнению с предыдущей книжкой); во-вторых, как будто чуть больше концептуализации. Но думаю, что это именно особенности личного читательского впечатления; вообще же книга очень хорошая и с точки зрения общего смысла (наглядно показывается, как турбофорсирование патриотизма в итоге приводит к развалу государства), и с точки зрения конкретных историй (шпионский психоз в Первую мировую достиг таких масштабов, что одна женщина решила, что ее кот — шпион, и набросилась на него с ножом). Конечно, «Войну патриотизмов» сложно не прочитать как хорошо завуалированное высказывание о войне нынешней: когда автор пишет, что «пример Российской империи, а затем и Советского Союза, чьи репрессии против собственных подданных/граждан и агрессия в отношении соседних народов в конечном счете привели к их распаду, демонстрирует опасность патриотизма, основанного на национально-имперской мифологии» — понятно, для кого это пример. Хорошо, что такие книжки выходят в России 2023 года.

https://bookmate.ru/books/e0GEYkcw

Мощнейший текст и очень здорово найденный сюжет (можно приводить в пример того, как важно уметь удивляться даже самым как бы мелким новостям). Наверное, автор и редактор решили, что назвать его «Мухи у нас» будет уж слишком очевидно, но вообще эта цитата очень хорошо сюда подходит.

https://thenewtab.io/reportazh-o-nashestvii-mukh-na-urale/

Сборник «Перед лицом катастрофы» — философский альманах под редакцией Николая Плотникова — несколько недель назад появился в новостях, потому что на него подал донос в прокуратуру Андрей Луговой (человек, который с большой вероятностью отравил в Лондоне бывшего коллегу Александра Литвиненко). Не знаю, принес ли этот печальный резонанс книге новых читателей, но вообще было бы неплохо, поскольку сборник достойный.

Общая рамка выражена в названии — люди так или иначе осмысляют войну. Неизбежно здесь немало текстов, написанных так или иначе в режиме крика боли, — и это нормально и понятно. Но есть и другие — не то чтобы обязательно лучше, просто более предметные, что ли. Отмечу три из них:

— Сергей Зенкин — кажется, один из немногих, если не единственный автор, остающийся в России — рассуждает о том, какова может быть роль публичных интеллектуалов, представляющих гуманистические ценности в стране, которая отринула гуманизм. Рассуждает через возвращение к домодерному смыслу слова «заложник» — в традиционных обществах так называли представителей элиты, которых отправляли к враждебному племени в качестве живого залога поддержания отношений с ними. В силу обстоятельств язык не поворачивается назвать эту конструкцию остроумной, но в каком-то смысле о нее можно опереться.

— Илья Кукулин и Мария Майофис предлагают термин «эмпрессия» для описания того, как работает современная российская пропаганда: ее цель даже не в том, чтобы навязать зрителю / читателю некую идеологию, а в том, чтобы создать некое психологическое состояние, одновременно простую и парадоксальную смесь эмпатии и агрессии, когда как бы гуманистические мотивы оказываются легитимным оправданием зла.

— Более же всего мне понравилась статья Александра Бикбова (к сожалению, раньше не доводилось сталкиваться с этим автором), сложное рассуждение о том, как война прорастала из проекции неолиберального подхода на все сферы общественной жизни в 2010-х — от монетизации льгот до культурных тендеров. Я не уверен, что до конца понял все в этом тексте, он заслуживает перечитывания, поэтому просто процитирую один пассаж. «Введение новых норм состязательности под знаменем национальных интересов превратили государственные гарантии в поле борьбы за привилегии и акционировали общий фонд культуры. Радикально индивидуализирующие и монетизирующие технологии управления населением, принуждаемого к неравенствам, сопровождались ультраконсервативными пропагандистскими кампаниями по производству национальной морали. Соединение этих двух, на первый взгляд, предельно конфликтных разновидностей экспертизы и мотивирующего воздействия привело к своего рода инверсии веберовской модели капитализма. В противоположность XVII-XVIII столетиям, когда европейская религиозная аскеза вела к неожидаемым прорывам в технологиях прибыли, на пороге российского XXI века доказавший свою экономическую эффективность глобальный капитализм был травестирован в фольклорный кокошник и монашескую рясу».

Книжку «Перед лицом катастрофы» можно скачать бесплатно.

Летом 1946 года в Москве были устроены десятидневные слушания с разбором работы Совинформбюро. Это агентство было создано во время войны, чтобы формировать у слушателей и читателей картину происходящего на фронтах, желательную для советского руководства, но после окончания Второй Мировой его задачи изменились. Одной из важнейших из них стало создание образа СССР как ведущей мировой державы, победившей фашизм, за рубежом. Совинформбюро должно было поставлять материалы, который противостояли бы разнообразным неприятным для Кремля западным нарративам — например, о том, как плохо ведут себя советские солдаты в оккупированной Германии. Слушания показали, что с этой задачей агентство справляется так себе. Во многом из-за того, что его авторы не всегда умело владели русским языком. Например, в одной из статей говорилось буквально следующее: «Три года немецкой оккупации Литвы со всеми их ужасами оказались ничтожными по сравнению с двумя советскими годами».

Эта совершенно довлатовская история — просто одна деталь из книги Татьяны Шишковой «Внеждановщина», которая рассказывает о послевоенной советской культурной политике и, во всяком случае в моем личном случае, совершенно переворачивает прежние о ней представления. Привычно было думать как: после военных лет, когда всякое было возможно, Сталин в общем и целом вернулся к прежней репрессивной политике, и печально известные постановления Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград», извергнувшие из советской официальной литературы Зощенко и Ахматову, — прямое проявление этой стратегии.

«Внеждановщина» показывает, что на эти события можно (а не исключено, что и нужно) смотреть совсем по-другому; усложняет реальность, казавшуюся простой, то есть проводит одну из тех операций, ради которых, как по мне, и существуют разные жанры думания вслух и рассказывания историй. Выясняется, что логика культурных решений диктовалась не столько внутренними соображениями, сколько внешними. Послевоенный СССР (во всяком случае, в лице Сталина и его окружения) видел свое положение в мире совсем по-другому, чем довоенный, — он должен был выглядеть страной-победителем и должен был транслировать эту победительность вовне, наглядно показывать странам Запада свои преимущества и достижения во всех областях. Причем у этой стратегии было как бы две итерации: сначала обращение шло как бы напрямую к западным элитам, а потом, с началом Холодной войны, — к некоему сконструированному, воображаемому Западу: пока один Запад, по официальной советской версии, деградировал и бряцал оружием, этот другой признавал превосходство социалистической системы и открывал ей дружеские объятия. Ситуация менялась настолько быстро, что собственно культурная продукция иногда за ней не поспевала: особенно хорошо это во «Внеждановщине» показано на примере кино с его длинным циклом производства, который плохо соотносился с изменением политических обстоятельств.

Шишкова рассказывает, как эта логика так или иначе влияла на отношения советского государства с самыми разными отраслями культурной политики — от историй собственно про Зощенко и Ахматову (в книжке, в частности, объясняется, как так получилось, что писатели формально пострадали за какие-то абсолютно пустяковые, отнюдь не программные свои тексты) до оперы, классической музыки и даже переориентации республиканских литератур с национальных позиций на общесоветские; в этом смысле «Внеждановщина» напрямую имеет отношение к актуальным дискуссиям про империализм и колониализм.