«Когда мне было лет шесть, я тяжело воспринимал, когда дети спрашивали, что у меня с глазом. Я тогда сам этого не понимал, не знал, что сказать. Чувствовал себя как белая ворона», — вспоминает Миша.

«Все спешили сообщить друг другу, что рядом ходит “инфицированный” и надо быть осторожным. Люди были уверены, что ВИЧ — это опасный смертельный диагноз. Тогда и песня из каждого утюга “У тебя СПИД, и значит, мы умрем”, и плакаты с черепами в поликлиниках», — рассказывает Коржова.

«Я уже тогда понимала, что разовые поездки в детдом с подарками — это ерунда. Ты должен быть другом, индивидуально, долгосрочно», — говорит Мария.

«Туберкулез полностью разрушил мою жизнь. Меня бросил муж. Отвернулись друзья. Соседи угрожали сжечь квартиру. Даже старшая дочь возобновила общение только после того, как я показала ей справку, что не заразна», — дрожащим голосом говорит 43-летняя Марина из Омска.

«Я ведь не жду, что она пойдет в школу завтра, что ее можно будет отдать в садик, — говорит мама Насти. — Я просто хочу, чтобы она снова взяла в руки ложку, поняла, что такое горшок. И больше всего хочу, чтобы перестала падать, чтобы не ударялась обо все, чтобы мне не было так страшно ее оставить, даже на минуту. Я ведь все время на нее смотрю. И ночью просыпаюсь, смотрю, дышит ли…»

«Он вдруг начинает дергаться. Потом перестает — и все вроде нормально. Когда мы наконец дошли до врача, она нас сразу в больницу отправила. Для меня такой шок был: “Как в больницу?”»

«Это было на квартире, в которой мы раньше жили. Папа пришел пьяный, потому что они с мамой поругались. И я помню, как мы стоим у печки и в нас топор летит и в печку врезается. Побежали в другую комнату, спрятались за какой-то деревяшкой. Он ходил, орал: “Выходите! Чего вы сидите, чего прячетесь? Чего у меня боитесь?” Мне тогда было года три-четыре», — вспоминает свое детство Вика.