При взгляде на гравюру Хокусая многие люди западной культуры задаются двумя вопросами "Кто эти люди?" и "Где мои вещи?". А также, "Чзнх тут вообще происходит?". Задавались они ими еще в XIX веке, и полное отсутствие знаний о японской культуре вместе с пережитками викторианской морали им не очень помогало на эти вопросы ответить. А кроме всего прочего, Хокусай поместил произведение в сборник эротических изображений и даже не назвал, поэтому фантазия глупых гайдзинов разгулялась не на шутку.

Все ценители японизма того времени давали картине смущающие умы названия в духе современной поп-ап рекламы на сомнительных сайтах и считали все происходящее ужасным изнасилованием: мол, несчастная жена рыбака каждый день видит морских гадов, которых приносит домой ее муж, и подсознание подкладывает бедняжке вот такую свинью в виде кошмарного сна.

Гонкур, например, был поражен произведением и назвал его "ужасающей картиной", Гюисманс писал, что фигура женщины "бьется в практически нечеловеческой конвульсии агонии и боли", Хилье описал происходящее как "ночной кошмар" и "леденящее душу изнасилование молодой девушки".
В общем, видно, что господа жапонисты неплохо пофапали на разыгравшийся у них в головах тентаклевый хентай, в котором жена рыбака-тян кричит "Осьминог-сэмпай, дамэ!", но осьминог-сэмпай безжалостно сдирает с нее панцу.

Что же происходит на этой странной гравюре на самом деле?

Если бы все вышеперечисленные господа умели бы читать японскую скоропись XIX века, которой покрыта вся верхняя часть гравюры, они бы увидели, что между женщиной (которая, как будет понятно дальше, вовсе не жена рыбака) и осьминогами идет вполне осмысленный диалог в формате манги. Из которого очевидно, что все происходит в лучшей современной струе взаимного удовольствия и согласия: герои получают наслаждение от происходящего, женщина описывает, как прекрасен куннилингус в исполнении головоногих и достигает оргазма. И, главное, ни один осьминог не пострадал.

Если говорить о мотивах, которые натолкнули художника на создание такой гравюры, их два.
Во-первых, в художественной культуре эпохи Эдо, в которую творил Хокусай, вместе с культом изысканной куртизанки как символа идеальной женственности, существовал образ ныряльщицы "ама". Ама — реальные женщины, которые зарабатывали на жизнь, собирая на дне заливов водоросли, моллюсков, жемчужные раковины. И в художественном мире сформировался образ другой женственности: доступной, но при этом простой и наивной красавицы-ныряльщицы, которая выплывает из волн, мокрая и полуобнаженная и выжимает свою короткую юбку на безлюдном побережье, не ведая о своей сексуальности. Вуайеристических гравюр с ама очень много: тут она поправляет липнущую к ногам мокрую юбку, тут — пытается отдышаться после заплыва, тут держит раковину (желательно, максимально вагинообразную).

Вот отличный пример (осторожно, картина в виде свитка и обрезается): тут и мокрая юбка, и голое тело, и небрежно откинутые волосы и даже ракушки в квадрате: часть на прибрежном песке, а одна — в стихах, начертанных на свитке, в которых "трепетно мелькнувшая в волнах раковина напоминает цветок". Раковина, угу.

Образ сексуализированной ныряльщицы был уже очень популярен к расцвету Хокусая, так что он просто не мог его не использовать, когда создавал свое шуточно-стебное произведение. Да, это чистой воды стеб вполне в духе времени: в эпоху Эдо обожали изысканно потроллить какую-нибудь известную конфуцианско-буддистскую морализаторскую притчу, а в идеале — деятеля, ее выдавшего.

И тут возникает второй мотив: история о благодетельной ама, которую берет в жены притворившийся простолюдином аристократ из крупного рода Фудзивара. Он мечтает добыть похищенное морским божеством Драконом сокровище — удивительный шар из кварца, и для этого ему нужна помощь умелой ныряльщицы. Жена-ама соглашается помочь с условием, что их сын будет принят в род Фудзивара и станет аристократом. Она ныряет в море и проникает во дворец Дракона, пока он и его свита отсутствуют. Она добывает кварц, но ее нагоняют стражники, и она совершает великий конфуцианский подвиг во имя сына и мужа: вспарывает свое тело и прячет сокровище в себе, чтобы его не смогли отобрать. Помощники вытаскивают ее за страховую веревку и она умирает в лодке от раны, успев сказать только "Корбен, камни — они во мне...".

Собственно, эту историю хотел обстебать Хокусай (как и многие до него, кстати). Мол, вот вам и возвышенный подвиг во имя семьи: Фудзивара там в лодке ногти грызет от беспокойства, а его жена-ныряльщица развлекается тут с осьминогами и нахваливает их восемь щупалец.

Так что перед нами классическая история непонимания европейцами японской культуры, которая привела к рождению совершенно противоположного образа.

Неграмотные западные варвары-пуритане увидели чистую деву — пассивную и зависимую жену рыбака, которую страшно насилуют выловленные ее мужем твари, когда Хокусай как минимум хотел нарисовать небольшую стебную гравюру (ну там только троллфейса младшему осьминогу не хватает), а как максимум — создал произведение, в котором сильная независимая ныряльщица наслаждается добровольным и, внезапно, не фаллоцентричным сексом с заботливыми партнерами.

По-моему, здесь должна быть какая-то феминистическая мораль, но я ее не придумала.

После предыдущей серии постов могло показаться, что автор канала несправедливо смеется над европейцами: мол, не понять тебе, виабу и бака-гайдзину, загадочную японскую душу. Даже канал в честь них назвала. Впору воскликнуть: "Ты что, гайдзинофоб, что ли?!".
Поэтому пришло время восстановить историческую справедливость и напомнить миру, что японцы в XIX в., да и до сих пор, тоже не всегда полностью понимают своего западного собеседника по культурному диалогу.

Достаточно просто вспомнить, что согласно японской рукописи 1807 года "Канкай ибун" именно вот так и никак иначе выглядит Медный всадник на Сенатской площади.

"И, по-прежнему сжимая Рэпуробосу под мышкой, дьяболо полетел вниз и опустился на конек маленькой бедной хижины, притулившейся в тени бархана.
А вот и ее хозяин — старец-отшельник, коротающий дни в молитвах. Не замечая, что на землю давно уже опустилась ночь, он читал священную книгу при свете тусклой лампады, как вдруг откуда-то донесся чудесный благоуханный ветерок, в воздухе закружились белые, как снег, цветы вишни, а следом за ними неведомо откуда появилась ослепительная красавица — черепаховый гребень и шпильки нимбом сверкали в ее волосах, длинный шлейф платья, затканного картинами ада, волочился по полу, обольстительная, как небесная фея, предстала она — уж не сон ли? — перед взором отшельника. Старцу подумалось даже, что пустыня Эдзитто в мгновение ока каким-то чудесным образом превратилась в веселые кварталы Муро или Кандзаки. Изумление его было столь велико, что он забыл обо всем на свете и долго не отрывал от прелестницы влюбленного взора. Она же, купаясь в цветочной метели, сказала с нежной улыбкой:
— Я самая известная в столице Антиокии куртизанка. Захотелось мне утешить монаха, в унынии коротающего дни, и вот я здесь.
Голос же у нее был едва ли не сладкозвучнее, чем у калавинки, птицы, которая, как сказывают, живет в райских кущах. Поэтому даже святой отшельник и тот поначалу готов был поддаться на ее уловки, но тут же сообразил, что не могла такая красавица пожаловать к нему из далекой, на сотни ри удаленной от его хижины антиокийской столицы. И понял он тогда, что это не иначе как очередная проделка дьяболо, и, опустив глаза в священную книгу, принялся с особым усердием читать молитвы. Красотка же, как видно, решила во что бы то ни стало соблазнить отшельника. Играя рукавами своего великолепного платья, каждый взмах которых наполнял хижину пьянящим ароматом, она льнула к нему, обиженно вздыхая:
— Но как же ты холоден! А ведь я, привыкшая жить в холе и неге, проделала такой дальний путь, не испугалась ни высоких гор, ни бурных рек, ни этой пустыни!
Трудно было устоять перед ее нежной прелестью, рядом с ней даже осыпающиеся лепестки вишен казались невзрачными, тело отшельника покрылось испариной, но он все читал и читал заклинания, изгоняющие бесов, будто бы и не слыша того, что нашептывает ему дьяболо. Видя, что старания ее напрасны, красотка рассердилась, резко взмахнула шлейфом, на котором изображены были картины ада, и, прильнув к коленям отшельника, горько заплакала;
— О, почему ты так жесток?"

Акутагава Рюноскэ, "Житие святого Кирисутохоро"

Действительно, как отказать такой красавице?
Обратите внимание на описание самой известной в столице Антиокии [Антиохии] куртизанки со сценами ада по всему подолу: завтра я напишу про это подробнее. 👹

В продолжение вчерашней истории про куртизанку и отшельника: это один из так называемых "кириситанмоно" Акутагавы — рассказов о христианстве и христианах.

Акутагава писал в разгар эпохи Мэйдзи, когда японцы начали активно общаться с иностранцами впервые за последние двести с лишним лет. Многие из будущих классиков этого времени были университетскими преподавателями зарубежной литературы, учителями английского языка в школах, сами учились в Европе, знали иностранные языки и переводили иностранных писателей. Сам Акутагава был учеником и последователем, наверное, главного литератора эпохи — Нацумэ Сосэки, который очень любил в своих романах "осовременивать" классические сюжеты, используя их как инструмент для описания современности и современников. Что-то похожее происходит и в данном кириситанмоно, который пересказывает не очень популярную легенду о католическом святом. Но об этом чуть позднее, а пока на часах время бэкграунда.

Итак, бэкграунд: кириситанмоно Акутагавы очень разные (в России они публиковались сборником "Мадонна в черном" в мягкой обложке), по ним сложно судить, как именно Акутагава относится к христианству. Наверное, примерно так же, как европейцы того времени относились и часто до сих пор относятся к буддизму и японцам: "Ничего не понятно, но очень интересно!". Местами он восторгается экзотической эстетикой, местами пытается осмыслить философию, местами впадает в ужас от треш-христианства в виде мученичеств (кому ребенком читали рассказы про святых знает, что это тот еще бессмысленный боди-хоррор). Но главная тема в рассказах почти всегда про столкновение в христианстве Востока и Запада. Христианство для него фактически метонимично всем западным людям, и встреча японца с христианством почти всегда имеет под собой более глубокий пласт культурных разногласий. Между странами и людьми есть взаимный интерес, но они просто из разных вселенных: у культурных стереотипов разные разъемы, и ментальность католического миссионера никак невозможно совместить с образом мышления вдовы самурая, как в рассказе "О-Сино".

"О-Сино" — это мой любимый рассказ из серии, поэтому не буду его спойлерить. Тизера достаточно

👺

Но давайте уже поближе к нашим адским куртизанкам, ящетаю.

Как я уже писала, этот кириситанмоно называется "Житие святого Кирисутохоро" и якобы пересказывает для японского читателя легенду о святом Христофоре. Сам Акутагава в предисловии пишет, что взял сюжет из "Золотой легенды" Иакова Ворагинского и слегка приукрасил, например, опустил концовку в духе rocks fall, everybody dies: он намерено обрывает свой рассказ на встрече Христофора с Иисусом, разумно полагая, что именно в этом состоит эмоционально-духовный пик всей истории. Кроме этого, он специально "японизировал" легенду. Например, ближневосточные воины собирают головы врагов в шлемах — типично самурайская забава, ханаанец Христофор мечтает о японском титуле даймё, дороги измеряются японской мерой "сун", а главный герой описан "выше криптомерии" и с волосами, похожими на "плющ эбикодзура".

Сама история святого довольно проста: жил на свете великан Репрев, который мечтал служить самому сильному господину. Он начал с местного царя-гегемона, но увидев, что тот боится даже упоминаний дьявола — перешел на службу к дьяволу (в рассказе Акутагавы он проходит под кодовым названием "дьяболо"). Но дьявол в свою очередь отложил кирпич при виде креста, и Репрев решил служить Христу, перенося людей через бурную реку в качестве служения и однажды ночью перенес через эту самую реку самого Иисуса, который его немедленно крестил в этой же реке, дав имя "Христофор" — несущий Христа. Ну а дальше начинается классическое кровь-кишки-распидорасило как в лучших домах Ватикана: Христофора вместе с толпой ноунеймов зверски пытают и казнят так, что у Рамси Болтона текут слюнки, а писатель Аркашка кусает локти от зависти.

Как видите, никакого соблазнения отшельника в "Золотой легенде" нет, так что можно с большой вероятностью считать это личной отсебятиной Акутагавы (возможно, что он совместил сразу несколько христианских легенд в одну). Но обратите внимание на то, как описана самая известная в столице Антиохии куртизанка: прическа ощетинилась черепаховыми гребнями и шпильками, у нее длинные рукава, длинный подол, расписанный картинами ада, который шлейфом волочится за ней, ее сопровождают лепестки белоснежной благоухающей вишни.
Наверное, любому, кто хоть раз видел гравюры "красавиц" Утамаро образ знаком. Дьявол предстает перед отшельником в образе типичной куртизанки из веселого квартала Эдо.

Выглядело это, скорее всего, как-то так. Веера шпилек, мощный подол, рукава — все при ней. Толстый валик по низу подола как раз нужен для того, чтобы подол накидки утикаку красиво лежал на полу и тянулся за девушкой в виде шлейфа, не комкаясь.
Так что, Акутагава нашел еще один способ "ояпонить" свой рассказ, превратив главную куртизанку Антиохии в высокоранговую проститутку "ойран" из эдосского веселого квартала.

Но возникает вопрос: почему у дамы подол был расписан зрелищами ада? Зачем дьяволу выдавать себя такой картиной, напоминая отшельнику о муках грешников? Или это что-то вроде прихрамывания и топота козлиных копыт, по которым всегда можно опознать дьявола, потому что при всем своем могуществе он не способен наколдовать себе другие ноги?

Ответ на вопросы из предыдущего поста довольно неожиданный: Акутагава во всей любви к своему учителю Нацумэ Сосэки и его литературным отсылкам к буддизму, решил вставить в новеллу свою хулиганскую пасхалочку, добавив простому, якобы, пересказу истории христианского святого, культурологической глубины.

Дело в том, что дама, в которую он описал — не просто сферическая в вакууме куртизанка в странном кимоно. Это вполне узнаваемая полулегендарная проститутка, якобы жившая в эпоху Муромати. Звали эту мифическую девушку Дзигоку-таю, и для японцев она стала буддийским символом и локальной иконой дзэн-буддизма.
"Дзигоку" в переводе означает "Ад", а "таю" — просто название ранга, которое показывает, что это была топ-менеджер от мира проституции, сделавшая карьеру своей красотой и талантами в музыке и стихосложении. Грубо говоря, на бейдже в современном салоне у нее было бы написано "старший менеджер Преисподненская". Есть много версий, как именно она получила свое имя. По одной из них она попала в бордель еще девочкой в результате тяжелых обстоятельств, и завистливые коллеги прозвали ее "Дзигоку", чтобы напоминать ей о несчастной судьбе. Я, честно говоря, думаю, что это попытки профанным объяснить сформировавшуюся позднее иконографию (фигуры ада на подоле, намекающие на то, что перед нами человек, познавший просветление) и таким образом десакрализировать и демифологизировать героиню, "сделать биографию" легенде.
Очень подробно про Дзигоку-таю писала моя прекрасная коллега на канале "Недалекое темное настоящее", пост можно посмотреть по ссылке -> https://tttttt.me/grimbright/236

В данном случае интересует вот какая история: однажды в бордель, где жила Дзигоку-таю, заявился эксцентричный и скандальный дзэн-буддистский деятель — монах Иккю, который плясал с другими девушками, пил сакэ, ел рыбу и в целом на монаха никак не походил. Дзигоку подстебнула Иккю стихотворением, мол, что вы, такой святой человек, делаете в таком неподобающем месте? На что Иккю ответил своим стихом, в который вложил суть дзэн-буддизма: если ты достиг чистоты сознания, то уже не важно, где ты и что делаешь, и истинно просветленному от куртизанки — ни жарко, ни холодно. Компания продолжала веселиться, а Дзигоку-таю задремала за своей ширмой. И, о ужас, снится ей Иккю, который танцует и веселится как и прежде, только вместо куртизанок его окружают скелеты в нарядных одеждах. Проснувшись, Дзигоку-таю обрела просветление, поняв сущность преходящего мира, в котором все живое — лишь скелеты, при смерти сбрасывающие плоть как одежду. И так Дзигоку-таю стала одной из самых верных учениц и последовательниц Иккю. Бордель она, кстати, не оставила и продолжала быть самой желанной девушкой во всем веселом квартале.

Посмотрите, как на этой гравюре задорно отплясывает Иккю!

Кхм, таким образом, в японской иконографии куртизанка с расписанным адскими картинами подолом — добившаяся буддийского просветления мудрая девушка, которая до самой смерти перекидывалась остротами со своим верным другом и наставником — буддистским учителем Иккю.
А в "японизированном христианстве" by Акутагава она — воплощение самого дьявола, которая тщетно пытается соблазнить одного единственного отшельника и в конце с руганью исчезает, поняв, что ей не переломить веру святого человека.

Я думаю, не случайно, что Акутагава вставил кусок текста про искушение дьяволом в свой пересказ, несмотря на то, что его не было в оригинале. Ведь в нем сконцентрировано все, в чем автор видел непримиримые различия Японии и Запада.
Да, эти гайдзины с их крестами и технологиями — классные и интересные ребята. Но никогда им с их смешной верой в умершего и воскресшего бога не понять нас, японцев, не задеть струн нашей души.

Будучи японистом как-то привыкаешь, что все шишки всегда на Японию.
Вот и сейчас, если я скажу вам, что эти достойные дамы и господа — это бывшая, бывший, якудза, свекровь или теща, проститутка, педофил, мошенник и брачная аферистка, которые так экспрессивно реагируют на вонзание пальца в анус, то вы возвопите: "Япония, какого ж хрена?!".
И тут я со снисходительной улыбкой, полной чувства собственного превосходства, сообщу, что на этот раз виновата Корея, да-да, Корея*.

*Япония тоже задействована

Надеюсь, одухотворенные лица из предыдущего поста проникли в ваши ночные кошмары, нанесли травмы будущим еще нерожденным детям или просто скрасили ваш вторник.
Наверное, у многих возник вопрос, что это за хрень и как она связана что с Кореей, что с Японией. У меня бы возник. Так вот, история этих адских порождений Сотоны начинается с довольно дурацкого детского розыгрыша "カンチョー" (от японского "浣腸" - "клизма"), типа дерганья за косички, только куда более агрессивного. Японская вики считает, что в основном кантё промышляют мальчики в младшей школе (как и косичками, впрочем).
Дождавшись, когда безмятежная жертва отвлечется, малолетний хулиган складывает ладони в "пистолетик" и с воинственным воем "КАНТЁ!" пытается воткнуть выставленные вперед указательные пальцы жертве в анус. Предполагается, что тут всем смешно. В худшем случае для жертвы — неприятные ощущения по шкале боли от 1 до 10 в зависимости от меткости нападающего. В худшем случае для хулигана — сломанные пальцы, обвинение в сексуальных домогательствах и/или причинении легкого вреда здоровью.
Правда за исключением одного случая: когда прием используют про-рестлеры. Да-да, прием кантё, который по логике должен был остаться где-то в детском саду, использует большое количество профессиональных японских рестлеров. Пишут, что это частый прием Дона Аракава, я даже нашла несколько довольно орных картинок, но их мелкий размер и плохое качество не позволяют мне выкладывать их на канал.

Думаю, популярность кантё у рестлеров вместе с ностальгическими чувствами в похрустывающих пальцах, которые испытывают корейские мужчины, глядя на ненавистного босса (да, в Корее дети тоже в это играют), привели к рождению в Корее аркадной игры. Да-да, вы не ослышались, аркадной игры для шлепанья и совершения кантё. Так сказать, доминирование над воображаемым врагом. А искаженные уродливой графикой лица — собственно выражения ненавистного игроку персонажа в момент совершения нападения.
Как видно на картинке, аркадная машина выглядит как обычный игровой аппарат из Сайлент Хилла, к которому Пирамидоголовый прикрутил совершенно неподходящую по размеру задницу и ноги. Кстати, поступает аппарат вместе со специальным джойстиком в виде пальца, но без специальной шлепалки — недоработали, видимо. После выбора жертвы и совершения цифровой мести, аппарат оценивает "сексуальную агрессивность" игрока, выдавая лучшим пластиковый приз в виде любимой всеми японцами игрушечной унко, так же известной как свежая куча фекалий: 💩

Что в этой истории меня поражает больше всего: не сама концепция кантё, не то, что этим увлекаются рестлеры, не то, что группа взрослых людей в геймдеве решила сделать крупногабаритную аркадную машину для кантё, не то, что в нее играют в Японии или Корее...
Но то, что ее пытались локализовать для английского рынка! Вот что называется вера в свой продукт.

Мои друзья знают, что я довольно увлеченный геймер и иногда люблю выкатить телегу о японских мотивах в играх в свою телегу. Бададум-тсс!

В прошлый раз это был хоррор-платформер Little Nightmares, а сегодня я хочу рассказать о чудесной инди-игре Spiritfarer от компании Thunder Lotus, которую я бета-тестила, и которую не могу не порекомендовать каждому. В доказательство своей любви скажу, что я подарила ее трем близким людям, собираюсь подарить еще двоим и думаю, кому еще причинить это счастье.
Игра... Если когда-нибудь вы чувствовали зависть к Софи из "Ходячего замка Хаула" — она для вас. Щепотка рыбалки, садоводства и готовки, пара ложек строительства и обустройства корабля, добрая горсть исследования удивительного мира, пинта отменного волшебства и все это на бульоне отлично прописанных персонажей и интригующего сюжета. А еще там есть выделенная кнопка в интерфейсе, которая отвечает за объятия.
Но это вершина айсберга, а под ней — игра про смерть и расставание. Поскольку главная героиня — жизнелюбивая Стелла, вынуждена по воле судьбы занять место Харона и переправлять на тот свет души умерших, перед этим выполнив их последние пожелания. История затрагивает деменцию, суицид, тяжелые болезни, беспомощность, инвалидизацию, абьюзивные отношения... И это все делает совершенно family-friendly, красивыми метафорами, очень аккуратно и ненастойчиво, не пытаясь выдавить слезу или вбить в голову какую-то мораль.