Гражданская война: история понятия

Гражданская война – худшее, что может случиться с национальным государством эпохи Модерна. Гражданскую войну обычно боятся, и чаще всего любая цена кажется приемлемой, лишь бы её не допустить.

К термину «революция» отношение более сложное. Для консерваторов большинство революций являются на самом деле «гражданскими войнами». Прогрессисты же отделяют «революцию» как процесс радикальной трансформации общества от «гражданской войны». В ходе самих гражданских войн разные стороны также могут отрицать сам факт «гражданской войны» как таковой и говорить либо о «революции», либо о подавлении антиконституционного мятежа, либо о войне за независимость одной нации от другой.

Как на протяжении тысячелетий менялись понятия о «гражданской войне» и «революции», и какое значение этим терминам придавали в Древнем Риме, Англии, Франции, Соединённых Штатах и России?

Автор: Саид Заляев, автор телеграм-канала @SlovaConflicti

Читайте о «гражданских войнах» и «революциях» на нашем сайте!

​​Немцы после войны

В издательстве @alpinanonfiction вышла книга «Немцы после войны: как в Западной Германии удалось преодолеть нацизм», которую написал историк-германист, доцент СПбГУ Николай Власов.

На тему послевоенной Западной Германии и преодоления нацистского прошлого на русском языке опубликовано уже много чего: как переводов, так и оригинальных исследований, как академических трудов, так и популярной литературы. Тут я расхожусь с автором, который во введении почему-то называет этот период «белым пятном» для русскоязычного читателя. Мне субъективно так не кажется. В любом случае, очередная книга на эту тему вышла достойной.

Автор избежал соблазна обобщения при разговоре о «Западной Германии», а показал разницу между тремя оккупационными зонами. Например, американцы желали анкетировать и классифицировать всех немцев в соответствии с их ролью в «Третьем Рейхе» с целью последующей денацификации и «перевоспитания». Британцы в основном анкетировали только претендентов на значимые должности. Французы же вообще видели мало разницы между немцами и нацистами, поэтому в их оккупационной зоне масштабы денацификации оказались самыми скромными.

Американцы были пионерами в деле постепенной передачи власти «хорошим немцам» и лицензировании новых СМИ. Британцы оказались менее расторопны, а уж французы из-за недоверия к любым немцам стали самыми медлительными. При этом экономически легче жилось в сельскохозяйственной американской зоне, а хуже – в промышленной британской.

Интересны рассуждения о денацификации. Принято считать, что она провалилась, и это правда – но только если воспринимать «денацификацию» исключительно как наказание преступников. Однако с конца 1940-х гг. «денацификация» в первую очередь стала пониматься как «профилактика», а не как «наказание».

Действительно, люди с нацистским прошлым спокойно продолжили делать успешные карьеры в Федеративной республике, но при условии абсолютной лояльности новому режиму. Ни о какой публичной ностальгии о «Третьем Рейхе» или действиях по его «реставрации» не могло идти и речи. Это сильно отличало ФРГ от Веймарской республики, где ностальгия по «Второму Рейху» и попытки его реставрации являлись неотъемлемой частью политической жизни.

Чиновники, дипломаты, военные, промышленники, врачи, юристы, учителя и преподаватели – словом, представители профессиональных сообществ – действительно остались на своих местах. Однако нацистские политики, статусные функционеры НСДАП своей прежней деятельностью заниматься уже не могли. Доступ на государственную службу или в основные парламентские партии, например, для гауляйтеров был закрыт. Они могли заниматься чем угодно в качестве частных лиц, иногда даже неплохо жить, но уже сугубо вне политики.

Терпимость к лояльным или смирившимся «бывшим» заканчивалась сразу же, когда те пытались переиграть сложившиеся правила. Одна из глав книги как раз посвящена борьбе против ультраправых в ФРГ 1950-х гг., которая не ограничивалась федеральным запретом Социалистической имперской партии, но также включала запрет двух десятков неонацистских организаций на региональном уровне. Одним словом, действовала формула: «бывших нацистов – прощать, нынешних – наказывать». Это тоже важно учитывать, рассуждая о денацификации.

Наконец, автор убедительно показал, в каком обществе пришлось выстраивать новые демократические институты. Это было общество, где «демократия» являлась скорее ругательным словом, большая часть населения не интересовалась политикой, хотя дисциплинировано ходила на выборы, чтобы проголосовать за «свою» партию. При этом политикам не доверяли, а порядок считали куда более важной ценностью, чем свобода.

Веймарскую республику часто именуют «республикой без республиканцев», но ранняя ФРГ была точно такой же «демократией без демократов» – её политические институты, созданные меньшинством, долгое время «обгоняли» сознание индифферентного к демократии и конформистского большинства. Однако Бонну, в отличие от Веймара, повезло с эпохой – вторая половина XX в. оказалась на Западе куда более сытым и спокойным временем, чем первая половина столетия.

​​Судьба технократа

О Людвиге Эрхарде знают исключительно как об организаторе денежной реформы и первом министре экономики в ФРГ, отце «немецкого экономического чуда». Продвигаемая им «социальная рыночная экономика» со временем превратилась в синоним выражения «за всё хорошее против всего плохого». В современной Германии Эрхарда записывают в «свои» буквально все: от неолибералов до левой Сары Вагенкнехт.

В общем, образ Эрхарда мифологизировался и упростился до «какого-то хорошего мужика из прошлого». Тем полезнее знать об этой фигуре чуть более подробно.

Эрхард родился и вырос в семье баварского торговца текстилем. Ветеран Первой мировой войны, был ранен на Западном фронте. В веймарские годы отучился на экономиста, получил степень и стал работать в различных академических институтах. В политику не лез, поэтому спокойно продолжал работать и при нацистах, а в годы войны даже консультировал ведомства насчёт эксплуатации оккупированных территорий, за что получил Крест военных заслуг 2-й степени, которым награждали отличившихся «тыловиков».

Описание восстановления и будущей либерализации экономики после ожидаемого поражения Эрхард написал ещё в годы войны и, будучи аполитичным технократом, предусмотрительно отправил его как в СС, где этим вопросом всерьёз интересовались, так и антигитлеровским заговорщикам. Естественно, в 1945 г. у Эрхарда не возникло никаких проблем, чтобы стать консультантом уже у американских оккупантов.

По своему мировоззрению экономист склонялся к либералам, но решил присоединиться к более популярным христианским демократам, чтобы «изнутри» способствовать переходу главной партии «буржуазного» спектра на рыночные позиции, что во второй половине 1940-х гг. было вовсе неочевидно – там хватало людей, симпатизировавших «христианскому социализму».

В итоге компромиссом стала та самая «социальная рыночная экономика». На постсоветском пространстве Эрхарда чаще вспоминают в связи с «рыночной» денежной реформой в июне 1948 г., которая ввела новую марку с жёстким курсом обмена и отпустила цены. Для современников это была крайне непопулярная «шоковая терапия». Будущая главный редактор газеты «Die Zeit» Марион Дёнгоф утверждала, что назначение «либерального реформатора» министром экономики стало бы третьей катастрофой для Германии после Гитлера и расчленения Союзниками. Денежную реформу положительно оценили лишь постфактум после повышения уровня жизни.

Однако у нас часто забывают о втором, «социальном», столпе политики Эрхарда. В 1952 г. был принят Закон о равном распределении тягот, согласно которому все собственники недвижимости, вкладов и ценных бумаг должны были в течение 30 лет выплатить 50% стоимости своих активов по состоянию на июнь 1948 г. Собранные деньги уплачивались беженцам с восточных территорий, инвалидам войны, бездомным, военнопленным и тем, чьи сбережения сгорели из-за денежной реформы.

Примечательно, что в исторической памяти министр экономики Эрхард неразрывно связан с Конрадом Аденауэром, который его откровенно не любил. Первый глава правительства ФРГ очень не хотел, чтобы Эрхард стал преемником, хотя при этом не подготовил никакой значимой альтернативы. Министр экономики всё же стал канцлером в октябре 1963 г., но его предшественник не сдался и продолжил интриговать. Справедливости ради, выходец из академических институтов Эрхард действительно плохо подходил для роли публичного политика и лидера разношёрстной межпартийной коалиции.

Канцлер выиграл парламентские выборы в сентябре 1965 г., но всего через год коалиция христианских демократов с либералами развалилась, и к огромному удовольствию старика Аденауэра Эрхард покинул свой пост. Многолетний министр экономики и канцлер от ХДС официально вступил в эту партию либо в последние месяцы своего правления, либо уже после отставки.

Остаток жизни Эрхард провёл в статусе уважаемого пенсионера. Незадолго до смерти в 1977 г. он подвёл итог своей деятельности:

«Как федеральному министру, мне приходилось тратить 80% своих сил на борьбу с экономической чепухой. К сожалению, не всегда успешно».

Бонн как Веймар

Чем ранняя ФРГ отличалась от Веймарской республики, и почему «Бонн не стал Веймаром»? – об этом написано много, в том числе и на этом канале. Но давайте пойдём от обратного: а насколько Бонн был похож на Веймар?

Политическую элиту Федеративной республики составили веймарские политики. Первый канцлер Конрад Аденауэр – обер-бургомистр Кёльна с 1917 г. и глава верхней палаты прусского парламента, который считался кандидатом в канцлеры от партии Центра ещё в 1920-х гг. Первый послевоенный глава социал-демократов Курт Шумахер – депутат рейхстага от СДПГ, а первый президент Теодор Хойсс – депутат рейхстага от немецких демократов.

Во всех профессиональных сферах обеих систем находились «бывшие»: в Веймарской республике – кадры кайзеровской монархии, в ранней ФРГ – кадры нацистской диктатуры, за тем важным исключением, что открыто хвалить монархию при Веймаре было можно, а делать тоже самое про «Третий Рейх» при Федеративной республике – чревато проблемами.

Конформистская политическая культура большинства населения ранней ФРГ недалеко ушла от кайзеровских, веймарских и нацистских времён – порядок и патернализм ценили больше свободы. Подобно тому, как Веймар называли «республикой без республиканцев», Федеративная республика являлась «демократией без демократов».

Оба режима были реваншистскими. Вся веймарская дипломатия служила цели снять версальские ограничения и добиться ревизии восточных рубежей. ФРГ вплоть до начала 1970-х гг. не признавала ГДР и требовала границ 1937 г., включая земли, отошедшие к Польше и СССР.

И там, и там в первые годы деньги были страшно обесценены, но успешные реформы в ноябре 1923 и в июне 1948 гг. решили проблему. И там, и там правительство вводило чрезвычайные налоги, чтобы перераспределить блага от богатых к бедным – Маттиас Эрцбергер сделал это в 1919/20 гг., а Людвиг Эрхард – в 1952 г.

В оба режима активно вкладывались США, причём американские инвесторы вложили в Веймарскую республику больше денег по плану Дауэса, чем через 20 лет Штаты выделили Западной Германии по плану Маршалла. Целью «дефляционной» политики Генриха Брюнинга в начале 1930-х гг. было превращение Германии в экономику, ориентированную на экспорт, что в итоге и произошло в течение 1950-х гг.

В общем, сходств у Бонна и Веймара было не меньше, чем различий. Почему же тогда Федеративная республика существует уже более 75 лет, а Веймар не продержался и 15 лет?

На мой взгляд, ответ сводится к международной конъюнктуре и, если угодно, «духу времени» (Zeitgeist). Европа после Первой мировой войны так и осталась в растерзанном состоянии из-за национализма, социально-политического радикализма и экономических кризисов, на которые накладывалась «многополярность» Версальско-Вашингтонской системы со всеобщим соперничеством всех против всех. Выстроить стабильную демократическую систему в таких условиях, скорее всего, было просто невозможно.

Другое дело, Европа после Второй мировой: пик социального государства всеобщего благосостояния, интеграционные проекты по обе стороны «Железного занавеса» и биполярная система международных отношений с жёсткой иерархией фактически сняли с повестки дня «проклятые вопросы» межвоенного периода. В этих условиях шансы на создание стабильной демократической системы резко повышались даже при сохранении прежних вводных. Останься у ФРГ веймарская Конституция 1919 г., она бы, вероятно, всё равно оказалась успешным режимом, независимо от парламентской или президентской формы правления.

Радикализация 1960-х гг. с несколькими десятками террористов RAF не шла ни в какое сравнение с сотнями тысяч боевиков в начале 1930-х гг., а пик электоральных успехов ультраправых ограничился непроходными 4,3% у НДПГ на федеральных выборах 1969 г. Ничего сравнимого с «Великой депрессией» тоже не произошло. Федеративная республика просто не столкнулась с кризисом, аналогичным веймарскому.

Таким образом, механическое повторение опыта ФРГ где бы то ни было попросту невозможно хотя бы по причине отсутствия тех внешних условий, которыми та обязана своему успеху.

​​Польский Вермахт

С началом Великой войны в 1914 г. и Россия, и Австрия стали разыгрывать «польскую карту»: обещали освобождение соотечественников по ту сторону границы и создание автономной Польши в союзе с державой-победительницей. В обеих империях были сформированы национальные части – польские корпуса в России и польские легионы в Австрии.

В результате кампании 1915 г. немцы и австрийцы заняли русскую Польшу и разделили её на две оккупационные зоны – немецкую с центром в Варшаве и австрийскую с центром в Люблине. Тут выяснилось, что каждая из Центральных держав имеет собственные планы. Австрийцы планировали объединить Царство Польское с Галицией и создать новый «славянский» субъект в Габсбургской монархии. Немцы же рассчитывали посадить в Варшаве собственного короля, предварительно аннексировав приграничную полосу с депортацией оттуда всех поляков и евреев и расселением германских колонистов.

В качестве компромисса 5 ноября 1916 г. было учреждено Королевство Польское с вакантным престолом и неопределёнными границами. Оккупационные державы сохранили за собой верховную власть, но поляки получили автономный исполнительный орган – Временный государственный совет. Польские легионы австрийской армии были преобразованы в Польский вспомогательный корпус, который стал вооружёнными силами нового государства.

Однако если для Центральных держав королевство являлось лишь способом использовать поляков, то для последних это был зародыш будущей независимости. После Февральской революции и вступления США в войну главный организатор польских легионов Юзеф Пилсудский пришёл к убеждению, что потребность в союзе с Центральными державами отпала, и теперь следует ориентироваться на победу Антанты.

В июле 1917 г. Польский вспомогательный корпус, во главе которого стоял немецкий генерал, должен был принести присягу на верность «боевому братству» с Германией и Австро-Венгрией. С подачи Пилсудского большинство отказались это делать. В результате немцы арестовали лидера легионеров, а их самих растасовали на несколько категорий. Отказников из австрийской Польши вернули в состав австрийской армии и отправили на Итальянский фронт. Отказников из русской Польши – арестовали и интернировали в лагеря. Давшие присягу из австрийской Польши остались служить в Польском вспомогательном корпусе, но снова под австрийским командованием, а давшие присягу из русской Польши составили «Польский Вермахт» под немецким командованием.

Лояльной польской армии не получилось. Более того, в августе в знак протеста в отставку ушёл весь Временный государственный совет. Оккупанты создали Регентский совет в составе трёх человек – архиепископа Варшавы, её мэра и крупного помещика, которые всё равно продолжили маневрировать с целью получения большей автономии.

Небольшое число поляков, оставшихся на Восточном фронте, в значимых операциях не участвовали. Более того, те уроженцы Австрии, кто дал присягу в июле 1917 г., взбунтовались уже в феврале 1918 г. в знак протеста против Брестского мира с Украиной, так как Центральные державы передали той спорную Холмщину. Легионеры перешли фронт и присоединились к польским частям бывшей русской армии, с которыми они перемещались по охваченной хаосом Украине вплоть до мая, когда их всё-таки настигли и захватили немцы. Впрочем, командир Юзеф Галлер смог бежать и добрался до Франции, чтобы формировать польские части уже в составе французских войск.

В октябре 1918 г. в Германии началась либерализация с целью выторговать приемлемые условия мира с Антантой, и на этой волне 7 октября Регентский совет объявил о независимости. В первой половине ноября на фоне революции в Германии и распада Австро-Венгрии польское государство стало расширять свои границы. Немцы выпустили Пилсудского из тюрьмы, и 11 ноября, в день окончания Великой войны, Регентский совет назначил его Верховным главнокомандующим – впоследствии именно эту дату изберут в качестве Дня независимости. 14 ноября Регентский совет окончательно ушёл в отставку и передал Пилсудскому всю полноту власти.

Так из Королевства Польского родилась Вторая Речь Посполитая.

​​Несколько дней назад состоялось важное событие для России – очередные выборы в Америке, где мэром Нью-Йорка стал демократический социалист и мусульманин Зохран Мамдани, которого противники прямо называют «коммунистом». На этом фоне самое время вспомнить о схожих событиях 90-летней давности, только в другом штате – Калифорнии.

1930-е гг. – эпоха Великой депрессии, которую федеральное правительство Франклина Рузвельта пыталось преодолеть с помощью «Нового курса». Однако существовали и более радикальные альтернативы: движение «Share Our Wealth» Хью Лонга, Национальный союз за социальную справедливость Чарльза Кофлина, пенсионный план Фрэнсиса Таунсенда и так далее.

В Калифорнии писатель Эптон Синклер организовал движение «End Poverty in California» (EPIC), которое выступало за изъятие неиспользуемой земли для переселения безработных и выкуп обанкротившихся производств для создания рабочих кооперативов, введение прогрессивного подоходного налога, повышение налогов на наследство и недвижимость, внедрение пенсий для стариков, инвалидов и вдов с детьми.

Синклер являлся ветераном «Прогрессивной эры», который писал антикапиталистические романы и занимался политическим активизмом ещё с 1900-х гг. Русскоязычному зрителю он может быть известен как спонсор и продюсер неоконченного фильма Сергея Эйзенштейна «Да здравствует Мексика!» и как автор романа «Нефть!», по мотивам которого в 2007 г. вышел оскароносный фильм «There Will Be Blood» (в русской локализации «Нефть»).

Большую часть своей политической карьеры Синклер состоял в Социалистической партии, от которой регулярно баллотировался на выборах разного уровня и набирал считанные проценты. Однако в 1934 г. он выдвинулся от Демократической партии на выборах губернатора Калифорнии, обойдя на праймериз более умеренных демократов. Президент Рузвельт отказался официально поддерживать «радикала», и Синклер остался без поддержки демократического истеблишмента.

Республиканцы, которые возглавляли штат с 1890-х гг., выставили опытного политика Фрэнка Мерриама, а глава голливудской студии MGM Луис Майер развернул невиданную доселе информационную кампанию. Сотрудники MGM были обязаны вносить принудительные взносы на борьбу против «коммуниста». Голливуд снимал фейковую кинохронику, где нанятые актёры изображали «сторонников Синклера» – бомжей, бездельников и мигрантов, мечтающих повторить Русскую революцию. Эта пропагандистская кампания отражена в оскароносном фильме «Mank» 2020 г.

В итоге Мерриам победил, набрав 49%. Синклер получил 38%, а центристский кандидат от Прогрессивной партии Рэймонд Хейт набрал ещё 13%.

Синклер проиграл губернаторские выборы, но движение EPIC никуда не делось. Его члены стали избираться в муниципалитеты, Законодательное собрание штата и Конгресс. Постепенно идеи EPIC стали входить в программу «Нового курса». «Духа времени» не избежали даже республиканцы – Мерриам победил Синклера, чтобы уже в следующем году самому ввести подоходный налог и повысить налог с продаж.

В 1938 г. Мерриам проиграл выборы стороннику Синклера – демократу Калберту Олсону. Тот не смог преодолеть сопротивление консервативного Законодательного собрания и, будучи открытым атеистом, ввязался в «культурную войну» против католиков. В 1942 г. он проиграл выборы республиканцу Эрлу Уоррену, который настолько примирил общество своим умеренно прогрессивным курсом, что на второй срок в 1946 г. он пошёл как единый кандидат от обеих партий. С 1953 по 1969 гг. Уоррен являлся председателем Верховного суда, возглавив либеральную трансформацию федерального законодательства.

Синклер больше никуда не баллотировался, вернувшись к писательству, и дожил до 1968 г. О своей политической деятельности он отзывался следующим образом:

«Американский народ примет социализм, но не примет его название. Я определённо доказал это в случае с EPIC. Баллотируясь от социалистов, я получил 60 тыс. голосов, а под лозунгом «Покончим с бедностью в Калифорнии» – 879 тыс. Думаю, нам просто нужно признать, что наши враги преуспели в распространении Большой Лжи. Нет смысла атаковать в лоб, гораздо лучше обойти их с фланга».

В числе причин, объясняющих, почему большевики выиграли Гражданскую войну, а их противники – проиграли, традиционно указывается, что «красные» представляли собой единый географический и политический центр, тогда как «белые» мало того, что были разделены географически, так ещё и были вынуждены согласовывать интересы множества партий, национальных движений и региональных военных диктаторов.

Тем не менее это в целом верное утверждение, помноженное на советские канонические описания Гражданской войны, создаёт неверное представление о партии большевиков как о единственных «красных». Между тем «красный» лагерь был не менее разнообразен, чем «белый», и успех большевиков состоял не в том, что они являлись единственной политической силой, сражавшейся за Советскую власть, а в их умении выстраивать хотя бы временные коалиции с представителями других политических сил при сохранении собственного лидерства.

По ходу революции и Гражданской войны большевики расходились с представителями других социалистических партий – меньшевиками, правыми и левыми эсерами, анархистами. Часть из них присоединились к антибольшевистскому сопротивлению в союзе с несоциалистическими силами, однако всегда хватало и тех, кто между «красными» и «белыми» выбирал первых.

ЦК меньшевиков официально придерживался курса на недопустимость сопротивления Советской власти. Из левых эсеров после июльского восстания 1918 г. выделились лояльные большевикам партия народников-коммунистов, партия революционного коммунизма и украинские борьбисты. Анархист Махно сражался в союзе с большевиками на Южном фронте, а анархисты Каландаришвили и Строд – на Восточном.

Эсеры летом 1918 г. возглавили антибольшевистское сопротивление на Востоке. После «белого» ноябрьского переворота в Омске большинство из них выступили против Колчака при сохранении неприятия к Ленину, но Уфимская делегация пошла дальше и вступила в открытый союз с большевиками. В конце концов, режим адмирала развалился зимой 1919/20 гг. не только под ударами РККА, но и благодаря тыловому восстанию эсеро-меньшевистского Политцентра, который безуспешно рассчитывал создать многопартийное буферное государство в Сибири. Впрочем, через несколько месяцев такой режим действительно возник на Дальнем Востоке, где многопартийная ДВР до ноября 1922 г. добивала остатки «белых» армий.

Основы советской национальной политики также были сформированы в годы революции и Гражданской войны: воюя против «белых» с их «единой и неделимой Россией» и против «буржуазных» сепаратистов, большевики предложили нерусским народам оптимальное сочетание национального и социального в виде национально-территориальных автономий в составе РСФСР и далее СССР.

В связи с этим интересно поразмышлять над тем, что две Союзные республики, которые обычно считаются наиболее привилегированными, хотя бы даже в номенклатурном отношении – Украина и Грузия, были созданы там, где большевикам пришлось столкнуться с альтернативными проектами, которые и без них совмещали национальное и социальное – социалистической УНР и меньшевистской ГДР. «Особое» положение советских Украины и Грузии можно попробовать объяснить и таким образом, что большевикам требовалось предложить местным элитам что-то сверх обычного в сравнении с другими регионами.

В конце концов, окончательный разгром альтернативных социалистических сил произошёл в Советской России лишь в конце Гражданской войны одновременно с введением НЭПа: большевики «раскрутили» экономические гайки, но «закрутили» политические. В 1921 г. были подавлены Кронштадтское восстание и махновщина, а в течение первой половины 1920-х гг. окончательно запрещена легальная деятельность оставшихся меньшевиков и эсеров. Над последними в 1922 г. даже организовали показательный процесс. Впоследствии бывшие члены альтернативных социалистических сил стали одной из целей государственного террора уже в 1930-х гг.

​​Как звучит конец войны

11 ноября – очередная годовщина окончания Первой мировой войны, когда было подписано Компьенское перемирие. На YouTube можно найти несколько роликов, которые воспроизводят звук пальбы на Западном фронте в последнюю минуту до вступления перемирия в силу в 11:00 и тишину с пением птичек, установившуюся в первую минуту после прекращения огня.

Это не оригинальная запись, а инсталляция с элементами реконструкции, которую к 100-летию перемирия подготовила звукозаписывающая студия «Сoda to Coda». В её основе действительно лежит реальный документ из Имперского военного музея в Лондоне – фотоплёнка со сигналограммой от 11 ноября 1918 г., на которой зафиксированы звуки артиллерийской стрельбы. Во время войны была разработана технология звукометрии (sound ranging), которая с помощью сети микрофонов и гальванометра по вибрации от звука определяла расположение вражеских артиллерийских позиций. Подробнее об этой технологии рассказывается в ролике на канале Имперского военного музея.

Звукозаписывающая студия взяла фотоплёнку и в соответствии со сигналограммой столетней давности уже в наше время записала звуки стрельбы и последующей тишины.

Азбука ненависти: как политический язык революции повлиял на начало Гражданской войны

В 1917 году в России случилась не только политическая и социально-экономическая, но и терминологическая революция. Слова приобрели невероятную силу, однако быстро выяснилось, что разные группы по-разному трактуют одни и те же термины. «Демократия» и «народ», «свобода» и «справедливость», «буржуй» и «товарищ», «контрреволюция» и «анархия», – Россия оказалась разделена в интерпретациях этих общеупотребительных слов.

О том, как политический язык с чётким разделением на «своих» и «чужих» предвосхитил грядущую Гражданскую войну, читайте в новой статье историка Константина Тарасова, который недавно выступил одним из редакторов коллективной монографии «Имя раздора» о политическом использовании понятия «гражданская война» в 1917 – 1918 годах.

Автор: Константин Тарасов, автор телеграм-канала @hist1914_1922

Читайте о политическом словаре 1917 года на нашем сайте!

Авторитарное лидерство при демократии

Какой политический режим обычно именуют авторитарным? Тот, где оппозиция не может перехватить власть у действующей элиты через публичную легальную процедуру. Несменяемость одной группы может быть обеспечена как силовым давлением, так и целым комплексом административных, законодательных и даже конституционных мер.

Соответственно, под либеральной демократией обычно понимается такой строй, при котором оппозиция может прийти к власти через публичную легальную процедуру и также через какой-то срок её потерять. Институциональным залогом подобного круговорота считаются обеспечение политической конкуренции и плюрализм мнений, разделение властей, децентрализация.

С авторитарными лидерами в авторитарных режимах, вроде бы, всё ясно. Но может ли авторитарный лидер прийти к власти и удерживать её в демократической системе, не ломая и не меняя её институциональных основ? Важно: я имею в виду именно демократические системы, а не конкурентный авторитаризм, о котором недавно писал @politfack.

Признаками такого политика могут быть усиление возглавляемых им органов власти, длительность правления и, наконец, личные качества и стиль управления. При этом он удерживает власть не через насилие, подавление оппозиции или исправление Конституции, а через соглашения с другими акторами, неформальные связи, активное использование полномочий в «серой зоне», которая открыта для интерпретаций, и создание ореола «незаменимости». Теоретически оппозиция, которая имеет реальную свободу критики действующей администрации и даже руководит отдельными регионами, может сместить такого политика, но на практике он продолжает властвовать и регулярно честно подтверждает свой мандат на выборах.

Авраам Линкольн приостанавливал действие habeas corpus и освобождал рабов в обход Конгресса и судов, хотя существовала открытая оппозиция «медноголовых», а выборы 1864 г. были конкурентными. Франклин Рузвельт создал невиданное до него число федеральных агентств, пытался «сломать» сложившуюся систему назначений в Верховный суд и в нарушение традиции четырежды избирался в президенты.

Конрад Аденауэр 14 лет правил ФРГ под девизом «Никаких экспериментов», единолично принимал ключевые решения без консультаций с собственными министрами, поручал спецслужбам вести слежку за лидерами социал-демократической оппозиции и пытался затыкать рот оппозиционной прессе под предлогом «государственной измены».

Урхо Кекконен четырежды избирался в президенты Финляндии, причём третий срок специально для него увеличили с 6 до 10 лет. В течение 26 лет своего правления с 1956 по 1982 гг. Кекконен, сохраняя все электоральные институты и парламентскую многопартийность, активно использовал свою власть, чтобы формировать и распускать правительства, персонально определяя их состав.

Таким образом, демократический строй – к огорчению одних и к облегчению других – не следует воспринимать в качестве гарантированной страховки от авторитарного лидерства, согласующегося с демократической системой и формально не посягающего на неё.

Что мне самому кажется проблемным в этой схеме? Когда речь идёт не о каких-то явных законодательных инициативах, а о таких трудноуловимых вещах как политическая культура, неформальные связи и харизматический тип лидерства, рассуждения заступают на зыбкую почву политической философии и психологии, с которых легко перейти от аргументированного разговора по существу к «состыковке вайбами», которые никак не верифицировать. Есть ли разница между популярным демократическим лидером и авторитарным лидером внутри демократической системы? Если институциональный дизайн такой системы уже подразумевает сильную властную позицию (как президент в Пятой республике), то становится ли её носитель авторитарным лидером автоматически?

Возможно, этот пост будет интересен кому-нибудь из политологического телеграм-консилиума в составе @politicanimalis, @ZNP_edu, @electionsquad, @politfack, @shanggyangg, @politicalsins, @nonpartisan1, @verdachtig и @Misha_i_political_science. Может, об этом уже давно всё подробно написано, а я пытаюсь изобрести велосипед?

Собираю реакции на предыдущий пост.

Political sins в комментариях отметил, что авторитарный лидер является естественным «тестом на прочность» для демократической системы, и если она его «проходит», то впоследствии совершенствует институциональный дизайн, вроде 22-й поправки к Конституции США об ограничении президентских сроков после Франклина Рузвельта или финских конституционных реформ в 1980-х и 1990-х гг., ограничивших сроки и полномочия президента в качестве реакции на 26-летнее правление Урхо Кекконена.

Политфак на связи подчёркивает разницу между авторитарным лидером и автократом. Первый при всей своей «силе» и «харизме» придерживается установленных правил и не пытается усидеть на посту дольше, чем положено. Второй же приступает к трансформации политической системы с целью продлить своё пребывание у власти.

Далее Александр рассуждает о парламентских системах, которые оказываются более сложным кейсом, нежели президентские. Существует стереотип, будто парламентская республика является более демократической формой правления, нежели президентская. Однако примеры Венгрии, Сербии и Турции показывают, что и парламентские республики не застрахованы от «авторитарных» премьер-министров, которые со временем всё больше трансформируются в автократов. О «подводных камнях» парламентской формы правления недавно подробно писал (тут и тут) @Misha_i_political_science.

Впрочем, следует отличать, когда речь действительно идёт об автократах, а когда о длительном доминировании партий или конкретных лиц внутри демократической системы. Водораздел и здесь проходит по наличию попыток сломать институты, обеспечивающие передачу власти оппозиции. Немецкая Ангела Меркель, японские либерал-демократы, южноафриканский АНК или ботсванские демократы могут десятилетиями находиться у власти, но свободно действующая оппозиция способна входить в состав правящих коалиций, а иногда и побеждать на выборах, в то время как постоянная фракционная конкуренция внутри доминирующей партии не позволяет ей скатиться к персонализму.

Наконец, Politisch verdächtig в своём посте суммирует всё вышесказанное. Институты важнее отдельных персоналий. Если политику удаётся трансформировать их в сторону усиления собственной власти и её продления, то он становится автократом, а если не удаётся, или он вовсе не ставит перед собой такую цель, то можно говорить лишь о характерном политическом стиле конкретного лидера.

Илья подтверждает, что парламентская система не является панацей от автократии, а также добавляет два любопытных примера «партийных» режимов: в Мексике с 1929 по 2000 гг. и в Ботсване с 1965 по 2024 гг., где десятилетиями у власти оставалась одна и та же партия, которая предотвращала концентрацию власти в руках отдельных президентов. Разница состояла в том, что Мексика являлась авторитарным режимом, который подавлял конкуренцию со стороны других политических сил, тогда как Ботсвана описывается как демократия, где оппозиционные партии всегда имели свободу деятельности. О политической истории последней страны Politisch verdächtig в данный момент пишет подробный курс на своих площадках.

Всем спасибо за отзывы!

Позволю себе ещё один раз нарушить завет канала «Политфак на связи», что «историкам не следует залезать в сравнительную политологию», и порассуждаю о примерах, когда правящие партии в авторитарных режимах оказывались проводниками демократизации.

«Испанская фаланга» являлась единственной легальной партией в период правления Франсиско Франко с 1936 по 1975 гг. Однако его режим был не партийным, а персоналистским: фалангисты представляли собой лишь одну из элитных фракций («семей»), наряду с военными, церковью, монархистами и «технократами», которые боролись за влияние на диктатора. Балансируя между ними, Франко сумел предотвратить чрезмерное усиление Фаланги в начале 1940-х и середине 1950-х гг., и фактически превратил её в бессубъектную «партию при власти», нежели в субъектную «партию власти». Большую роль сыграло то, что значительная часть реально идейных фашистов сложили головы либо на Гражданской войне, либо в «Голубой дивизии» на Восточном фронте.

К моменту смерти Франко в 1975 г. правящая партия превратилась в безликую бюрократическую структуру, из которой можно было лепить, что угодно. В итоге в 1976 г. король Хуан Карлос I назначил фалангистского карьериста Адольфо Суареса новым премьер-министром, а тот провёл через фалангистский парламент, привыкший во всём соглашаться с правительством, Закон о политической реформе, предусматривавший демонтаж всех фалангистских институтов, включая саму партию. Реформа была одобрена на референдуме голосами 97% избирателей при явке в 78%.

Значительная часть партийной номенклатуры вслед за Суаресом перешла в новоявленный «Союз демократического центра», который выигрывал на первых свободных выборах 1977 и 1979 гг. Другая часть образовала консервативный «Народный альянс», который сначала не хватал звёзд с небес, но со временем, объединившись с христианскими демократами и либералами, трансформировался в правоцентристскую «Народную партию» – один из двух столпов двухполюсной партийной системы современной Испании.

Национальная партия являлась правящей в ЮАР с момента установления апартеида в 1948 г. и до его окончательного демонтажа в 1994 г. В 1978 г. партию возглавил Питер Бота, который усилил влияние силовых органов, трансформировал парламентскую республику в президентскую и одновременно провёл ограниченные реформы по ослаблению апартеида. В 1989 г. заболевшего Боту сменил Фредерик де Клерк, который пошёл ещё дальше и начал переговоры с чернокожей оппозицией об условиях окончательного демонтажа апартеида.

В результате реформ Боты из Национальной партии стали выходить сторонники статус-кво, которые составили Консервативную партию. На выборах 1987 и 1989 гг. именно она стала официальной оппозицией. В 1992 г. де Клерк санкционировал референдум среди белых об одобрении своего переговорного курса. Национальная партия, которая ещё совсем недавно была партией апартеида, приложила все формальные и неформальные усилия, чтобы избиратели одобрили действия президента, направленные на демонтаж прежней политики. В итоге курс де Клерка одобрили 69% избирателей при явке в 85%.

На первых многорасовых выборах 1994 г. Национальная партия консолидировала голоса большинства белых и цветных, сметя прежних либералов и консерваторов. Однако в течение следующих десяти лет весь её прежний электорат перешёл к Демократическому альянсу – наследнику «системных либералов» времён апартеида, критиковавших режим, сидя в белом парламенте, а «Новая Национальная партия» самораспустилась в 2005 г. В настоящее время Демократический альянс является второй по популярности партией страны и после выборов 2024 г. входит в правящую правительственную коалицию.

Эти примеры показывают, насколько правящая партия в авторитарном режиме может быть податлива к демократическим изменениям, если инициатива исходит со стороны реформистского правительства. Более того, в краткосрочной перспективе пресловутая номенклатура по-прежнему способна достигать выдающихся электоральных успехов, а в долгосрочной – и она сама, и её электорат в любом случае находят себе достойное место в демократических условиях.

​​«Политфак на связи» продолжает рассуждения о демократизациях партийных режимов. Опираясь на эмпирические данные, он указывает, что партийные автократии подобно монархиям в среднем «живут» дольше персоналистских или военных диктатур.

Александр вспоминает пример Институционально-революционной партии (ИРП) в Мексике, которая непрерывно правила страной с 1929 по 2000 гг., хотя другие политические силы не были запрещены и даже участвовали в выборах. Впрочем, правящая партия активно использовала административный ресурс, а также вбросы и фальсификации, так что длительное время выборы никак не подрывали партийную монополию. Подробнее об этом можно прочитать в работе «Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and its Demise in Mexico».

ИРП была создана, чтобы объединить многочисленных каудильо – победителей Мексиканской революции 1910-х гг., предотвратить гражданскую войну между ними и не допустить возникновения единоличного диктатора. С этой задачей ИРП блестяще справилась: на протяжении 71 года партия сдерживала персоналистские амбиции президентов, которые могли править лишь один шестилетний срок, а затем уходили в отставку. Впрочем, уходящий глава государства имел привилегию определять своего преемника – эту практику называли «dedazo» (букв. «указание пальцем»).

Ещё одним обоснованием непрерывного правления ИРП являлась социально-экономическая модернизация, которая до поры до времени примиряла с авторитаризмом большую часть мексиканской интеллигенции. Перелом случился в 1968 г., когда армия расстреляла демонстрацию левых студентов в Тлателолько, после чего часть интеллигенции отшатнулась от режима.

ИРП начинала как социалистическая партия левых популистов, но со временем всё больше правела и в результате масштабного экономического кризиса 1980-х гг. окончательно сдвинулась в сторону неолиберальных рыночных реформ. Идейный кризис привёл к расколу – выходу левого крыла во главе с сыном одного из бывших президентов по фамилии Карденас, который самостоятельно пошёл на выборы 1988 г.

В итоге путём массовых вбросов и фальсификаций кандидату от ИРП натянули победу с результатом в 50% – самым низким за всю историю режима, тогда как Карденас официально набрал 31%. Споры идут лишь о том, была ли победа украдена у оппозиционера, или правящая партия всё же обошла его, набрав относительное, а не абсолютное большинство.

Экономический и идеологический кризисы 1980-х гг. снизили терпимость к коррупции ИРП и усилили оппозицию. Христианские демократы стали побеждать на региональных выборах, а радикальная часть левых в 1994 г. подняла Сапатистское восстание в штате Чьяпас. С одной стороны, оно позволило ИРП победить на выборах 1994 г. в качестве гаранта «стабильности», но с другой вынудило согласиться на реформу избирательного законодательства, чтобы умиротворить оппозицию и не допустить её радикализации.

В итоге в 1997 г. ИРП впервые лишилась абсолютного большинства в Палате депутатов. На президентских выборах 2000 г. партия отказалась от «dedazo» и провела праймериз, но это не помогло – новым главой государства был избран христианский демократ Винсенте Фокс, который завершил эпоху 71-летнего режима однопартийной гегемонии.

Впрочем, ИРП никуда не делась и ещё 20 лет оставалась важным игроком демократической мексиканской политики. Более того, с 2012 по 2018 гг. её представитель Энрике Пенья Ньето вновь занимал президентское кресло.

Настоящий упадок партии начался с 2018 г. То же самое происходит и с христианскими демократами, и с социал-демократами (сейчас все три старых конкурента находятся в одной коалиции). Всё дело в усилении левого Движения национального возрождения (Morena), которое, судя по всему, возрождает «золотые времена» ранней ИРП 1930-х – социалистический популизм, патернализм, национализм и партийное доминирование во всех государственных органах при формальной многопартийности. Подробнее об этом советую читать у Ивана Косиченко на канале «Para todo mal».

​​10 декабря 1949 г. Чан Кайши и его сын Цзян Цзинго навсегда покинули материковый Китай, вылетев на Тайвань из окружённого коммунистами города Чэнду. С тех пор Китайская республика контролирует лишь Тайвань и ряд ближайших островов.

Вплоть до 2000 г. республикой беспрерывно правила партия Гоминьдан, которая длительное время придерживалась концепции «политической опеки». Предполагалось, что объединение и модернизацию Китая может осуществить только одна партия-авангард, которая должна была слиться с государством, и лишь после реализации всех заявленных целей страна перешла бы к многопартийному «конституционному правлению». Эту концепцию в 1920-х гг. под впечатлением от опыта Советской России выработал основатель Гоминьдана Сунь Ятсен, её же придерживались его наследники, как «левый» Ван Цзинвэй, так и «правый» Чан Кайши.

«Конституционное правление» формально началось после победы над Японией и вступления в силу Конституции 1947 г., но из-за возобновления Гражданской войны уже в 1948 г. были приняты «Временные положения против коммунистического мятежа», которые фактически сохраняли однопартийную диктатуру Гоминьдана при существовании двух мелких союзных партий – социал-демократов и консервативной партии «Молодого Китая».

После поражения в Гражданской войне Гоминьдан и его союзники бежали на Тайвань, где с 1949 по 1987 гг. действовало чрезвычайное положение. За это время в результате «Белого террора» на острове были убиты от 3 до 4 тыс. человек, не считая от 10 до 30 тыс. жертв подавления более раннего восстания в 1947 г., известного как «Инцидент 228».

Согласно Конституции 1947 г., Китай должен был стать парламентской республикой, однако «Временные положения» вручили всю полноту власти президенту Чан Кайши, которого эвакуированный на Тайвань национальный парламент регулярно переизбирал на шестилетние сроки. Сам парламент был избран ещё в материковом Китае в 1947 – 1948 гг., и в массе своей не обновлялся десятилетиями в ожидании отвоевания страны, за что получил прозвище «Вечного». Впрочем, с 1969 г. туда всё же стали проводить довыборы, чтобы заменять выбывающих пенсионеров представителями тайваньских округов.

Вместе с Чан Кайши на Тайвань из материкового Китая бежали около 1 млн. человек, которые стали известны как вайшэнжэни («люди из других провинций»). На самом Тайване к тому моменту проживали около 6,5 млн. человек – их стали называть бэньшэнжэни («люди из этой провинции»). При Чан Кайши в приоритете находились интересы вайшэнжэней, а привычный для них севернокитайский или мандаринский язык навязывался как единственный официальный. Прочие языки – японский, хокло, хакка, а также языки австронезийских аборигенов острова – искоренялись.

Для того, чтобы отстаивать интересы бэньшэнжэней, возникло диссидентское движение «Тангвай», представители которого несмотря на противодействие со стороны Гоминьдана участвовали в качестве беспартийных кандидатов в местных выборах и довыборах в национальный парламент, и иногда даже побеждали.

Чан Кайши умер в 1975 г. Преемником стал его родной сын Цзян Цзинго, который 12 лет прожил в СССР, был женат на русской, а после бегства отца на Тайвань возглавлял тайную полицию и был ответственен за «Белый террор». Цзян сохранил однопартийный авторитарный режим, но постепенно стал ослаблять гайки и продвигать бэньшэнженей.

Большое впечатление на главу государства произвел визит премьер-министра Сингапура Ли Куан Ю, который будучи этническим хакка, мог свободно разговаривать с тайванцами на их языке хокло, тогда как президент Тайваня не знал языка большинства собственных граждан.

В 1986 г. диссиденты из «Тангвая» сформировали оппозиционную Демократическую прогрессивную партию, и хотя формально это всё ещё было незаконно, президент отказался их репрессировать. В 1987 г. он отменил чрезвычайное положение, длившееся 38 лет.

Цзян Цзинго умер в 1988 г. Ещё при жизни он публично исключил возможность передачи власти внутри семьи. Новым главой партии и государства стал бэньшэнжэнь Ли Дэнхуэй, который в следующем десятилетии осуществил окончательную демократизацию Тайваня.

Продолжение следует.

​​Институционально-революционная партия в Мексике и Гоминьдан в Китайской республике – два примера партий, которые на протяжении десятилетий оставались правящими в авторитарных режимах, но после демократизации не исчезли, а продолжили своё существование и даже вернулись к власти уже в ходе конкурентной электоральной борьбы.

В 1988 г. новым президентом Китайской республики и лидером Гоминьдана стал уроженец Тайваня Ли Дэнхуэй. За свою жизнь успел побывать студентом и зенитчиком в Японии, членом Компартии Китая, университетским профессором экономики, министром, мэром Тайбэя, губернатором Тайваня и вице-президентом при Цзян Цзинго.

К президентским выборам в марте 1990 г. реформатор Ли сумел консолидировать власть в своих руках и одолеть консерваторов внутри Гоминьдана, включая представителей бывшей правящей семьи – вдову Чан Кайши Сун Мэйлин и его приёмного сына генерала Цзян Вэйго, которого отец в далёкие 1930-е гг. отправлял стажироваться в Вермахт.

В момент президентских выборов, которые тогда ещё проводились парламентом, в Тайбэе прошли массовые студенческие демонстрации в поддержку демократизации – они стали известны как движение «Дикие лилии». На контрасте с материковыми протестами на Тяньаньмэнь, которые КПК за год до того утопила в крови, Ли взял демонстрантов в союзники и, переизбравшись в гоминьдановском парламенте, приступил к реформам.

В 1991 г. были отменены «Временные положения Конституции против коммунистического мятежа», действовавшие с 1948 г., и окончательно распущен «Вечный парламент», избранный ещё в материковом Китае в 1947 – 1948 гг. и заседавший 44 года. В 1992 г. состоялись первые всеобщие и конкурентные парламентские выборы, на которых победил Гоминьдан, а в 1996 г. – первые всенародные и конкурентные выборы президента, на которых победил Ли.

Критики утверждали, что несмотря на демократизацию президент и Гоминьдан продолжали полагаться на выстроенную за десятилетия авторитаризма систему патрон-клиентских отношений, связи с криминалом и накопленное теневое «золото партии». Конституционные поправки ограничили время пребывания в президентской должности двумя сроками по 4 года, но усилили президента в сравнении с премьер-министром, хотя изначально по Конституции 1947 г. предполагалось, что страна будет парламентской республикой.

В 2000 г. Ли расколол Гоминьдан из-за вопроса о своём преемнике. Вместо одного популярного кандидата он предпочёл другого, в итоге они пошли порознь, и президентом стал представитель Демократической прогрессивной партии (ДПП), набравший 39% голосов. В 2001 г. Ли как ответственного за «историческое поражение» и открытого сторонника отдельной тайваньской государственности выгнали из Гоминьдана. Бывший президент создал Тайваньский союз солидарности и стал младшим союзником ДПП.

С тех пор политика Тайваня определяется противостоянием двух сил. Консервативная «Синяя коалиция» Гоминьдана и его мелких союзников выступает за китайский национализм и развитие связей с материковым Китаем. Либеральная «Зелёная коалиция» ДПП и её мелких союзников продвигает тайваньский национализм и идею отдельной от Китая островной государственности.

Гоминьдан вернул себе президентское кресло в 2008 г., но вновь потерял его в 2016 г. В том же году «Синяя коалиция» впервые утратила большинство в парламенте в пользу «Зелёной». В 2024 г. обе партии получили почти равное число мест в Законодательном Юане, и теперь баланс сил зависит от центристской Тайваньской народной партии, которая лавирует между двумя коалициями.

«Отец тайваньской демократии» Ли Дэнхуэй дожил до 97 лет и умер в 2020 г., проклинаемый в некогда возглавляемом им Гоминьдане и уважаемый в ДПП. В старости он стал всё больше ностальгировать по временам своей молодости, когда Тайвань был частью Японской империи, и регулярно делал скандальные заявления, что спорные острова Сенкаку принадлежат Японии, или что китайцы с корейцами несправедливо наговаривают на его родную империю, за которую он воевал во Второй мировой, в таких эпизодах как Нанкинская резня или эксплуатация «женщин для утешения».

Однопартийные режимы и демократизация

В продолжение дискуссии Стального Шлема и Политфак на связи про то, какую роль партии в однопартийных режимах играют в период демократизациии и как на неё влияют.

В Иране было 2 однопартийных периода. Первый был в 1975-1979 гг., когда в стране существовала единственная легальная партия Растахиз (Возрождение). Она возникла как результат упразднения всех остальных партий и на последних предреволюционных выборах заняла в Меджлисе, Сенате и местных советах 100% мест. Особо обсуждать её роль в революции нет смысла, т.к. к февралю 1979 г. она была дисфункциональна, её руководство эмигрировало или сидело в тюрьме.

Второй однопартийный период куда интерснее. Он приходится на 1981-1987 гг., правящей партией тогда была Партия Исламской республики (ПИР). Она изначально создавалась в 1979 г. для контроля и координации послереволюционных элит и участвовала в выборах в Совет по окончательному принятию Конституции Исламской Республики Иран (1979), а также в парламенские выборах (1980, 1984). При этом её максимальная представленность в Меджлисе за всё время её существования была 45% по итогам выборов 1984 г., остальные депутаты были независимыми. От неё же выдивгались кандидаты в президенты Хасан Хабиби (1980), Али Раджаи (июль 1981), Али Хаменеи (октября 1981 и 1985). Хабиби был единственным проигравшим кандидатом.

ПИР изначально входила в Коалицию исламских партий, участвовавшую в выборах Совет по окончательному принятию Конституции 1979 г., и состоявшую из 6 крупных партий и групп и нескольких небольших: ПИР, Организацию моджахедов исламской революции (ОМИН), Организацию партизан-фидаинов исламского народа (ОПФИН), Корпуса стражей Исламской революции (КСИР), Общества преподавателей семинарий Кума (ОПСК) и Ассоциации воинствующего духовенства (АВД). В 1980 г. она также также была частью Большой коалиции на парламентских выборах, и также включавшей в себя 5 крупных групп и несколько небольших: ПИР, АВД, ОМИН, Исламская коалиционной партии (Моталефе) и Исламской ассоциации учителей.

В 1981 г. все партии и религиозные организации кроме ПИР и ОПСК были упразднены. Все упразднённые организации вошли в ПИР, также к ним присоединился первый послереволюционный профсоюз Дом рабочих. И в течение последующих 6 лет ПИР по сути была ключевым институтом, ответственным за согласование интересов разных групп элит, ну и заодно была приводным ремнём режима.

Ключевой проблемой партии были её фракциональность и расколотость: в неё входили как радикальные левые исламисты, так и традиционное духовенство (представленное АВД), а также Моталефе как представитель базара. К 1987 г. из-за слишком разных позиций внутри партии накопились противоречия, и она была распущена из-за внутренних конфликтов. На пока что это единственный известный случай, когда недемократический режим распускает свою правящую партию и продолжает существовать ещё больше 30 лет, пусть и в сильном изменённом виде.

При чём тут демократизация? После роспуска ПИР были восстановлены старые партии. А из АВД с разрешения Хомейни в 1988 г. выделилась умеренная Ассоциациация борющегося духовенства (АБД), которую возглавил на тот момент председатель Меджлиса и член Совета экспертов Акбар Хашеми-Рафсанджани. В 1989 г. после смерти Хомейни Хашеми-Рафсанджани продавил Хаменеи как Верховного руководителя и стал новым президентом страны. И тогда же он вместе с Хамени начались проводить реформы по экономической и политической либерализации страны, ознаменовав тем самым период Реконструкции (1989-1997). Тогда же переформатировась партийная система: в выборах участвовали АВД, АБД и ОПСК, они были относительно конкурентными, при этом партии как таковые на выборы не пускали. Эта система просуществовала до 1999 г., когда благодаря реформам президента Мохаммеда Хатами (1997-2005) была создана современная партийная система.

Если подводить итог, создатели однопартийной системы, революционеры первого поколения, пришедшие ко власти вместе с Хомейни, по факту её саму и разрушили. И они же создали на её месте куда более конкурентную партийную систему. Однако это уникальный случай, на него интересно посмотреть, и его вряд ли можно куда-либо экстраполировать.

Забавно, на днях думал примерно о том же. Попробую развернуть мысль.

При разговоре о декабристах многие любят фантазировать об альтернативной истории, в которой выступление российской военной элиты закончилось бы победой: смещением Николая I и переходом России к республиканской или конституционно-монархической модели еще в первой половине XIX века. Не буду скрывать — я тоже увлекаюсь подобным. И нет, не в позитивно-утопическом ключе, как вы могли бы предположить: подобные размышления можно часто встретить и в левых, и в либеральных кругах.

Я согласен с Григорием Васильевичем, что сценарий победы декабристов мог привести к тому, что Россия пошла бы по пути многих латиноамериканских стран XIX века. Посудите сами.

У власти военные и крупные землевладельцы: в нашем случае это армейская элита и дворяне-помещики. Первые в отсутствие развитой бюрократии контролируют аппарат насилия. От их воли и отношений зависит, кто сейчас находится во главе государства. Вторые — большую часть еще глубоко аграрной экономики, которая завязана на сельском хозяйстве, добыче и продаже ресурсов.

Подавляющая масса населения — малограмотные крестьяне, не обладающие реальной экономической независимостью (даже если мы на секунду пофантазируем, что новая власть отменила крепостное право — далеко не факт, что земельный вопрос был бы решен в их пользу). Они живут традиционным укладом, не способны как создать спрос на демократию, так и реально участвовать в массовой политике, тотально зависят от крупных землевладельцев. Поэтому выборы в такой альтернативной России представляли из себя чемпионат по клиентелизму: разные группы интересов просто бы соревновались в способности подкупать и принуждать электорат.

Даже пост-колониальные вопросы положения коренного населения и их участие в политике дали бы о себе знать в таком государстве: в латиноамериканском контексте это были индейцы, а в России — кочевые народы, этносы Кавказа, Сибири, Крайнего Севера.

В случае со странами Латинской Америки весь этот набор факторов привел к появлению нестабильных олигархическо-военных режимов, которые страдали от регулярных переворотов, гражданских и межгосударственных войн. Собственно, ни к чему другому, вероятно, не смогла бы прийти и Россия, слишком уж похожая на тогдашние государства ЛатАм по своим структурным характеристикам.

Я сейчас ни в коем случае не хочу на серьезных щах рассуждать о том, является ли такой сценарий более или менее желаемым, чем тот, по которому в итоге пошла Россия. И тем более не претендую на серьезный анализ истории Латинской Америки — в конце концов, для этого есть куда более грамотные профильные специалисты. Но в порядке мысленного эксперимента кажется интересным пофантазировать об этом.