​​Призыв в Конфедерации

Окей, вчера мы разобрались, как функционировал воинский призыв на Севере в годы американской Гражданской войны, и к чему он привёл. А как дела с призывом обстояли на Юге?

Изначально армия Конфедеративных штатов, естественно, была добровольческой со сроком действия контракта в один год. Но против фактов не попрёшь: на Севере жили 22 млн. человек, а на Юге – 9 млн. из которых 3,5 млн. были рабами. К тому же Север имел подавляющее превосходство в промышленном производстве, а блокада северянами южных портов вкупе с захватом ими Нового Орлеана фактически уничтожили внешнюю торговлю Конфедерации. Время объективно работало на Север, так что уже через год после начала войны, когда годичные контракты добровольцев стали истекать, а они сами разбегаться, южанам пришлось менять всю прежнюю систему комплектования армии.

В апреле 1862 г. конфедеративный Конгресс впервые в истории Северной Америки санкционировал обязательный воинский призыв для всех белых мужчин от 18 до 35 лет. В сентябре того же года верхнюю границу расширили до 45 лет, а в феврале 1864 г. стали выгребать всех от 17 до 50. «Бронь» полагалась чиновникам, священникам, медикам, учителям и квалифицированным рабочим. Если на Севере самым спорным положением закона о призыве была возможность откупиться за $300, то на Юге аналогичное недовольство вызывала норма, согласно которой на плантациях освобождалось по одному надзирателю на каждые 20 рабов. В глазах абсолютного большинства белых южан, у которых никаких рабов не было, это выглядело так, будто богатеи освобождаются от призыва, скрываясь за спинами своих негров. Впоследствии «Закон о двадцати неграх» ужесточался в деталях, чтобы закрыть лазейки для уклонистов, но общественный негатив так никуда и не делся. Как и на Севере, на Юге изначально призывник мог выставить вместо себя добровольца, но такой подход тоже столкнулся с широкой критикой, и в конце 1863 г. эту возможность отменили.

Как и на Севере, призыв во многом был способом заставить граждан записываться добровольцами раньше, чем их призовут. В ситуации краха экономики и гиперинфляции толку от денежного вознаграждения на Юге не было, поэтому добровольцев заманивали возможностью голосовать за выборных офицеров в своём подразделении.

Как и на Севере, призыв столкнулся с широкой оппозицией в элитах и в народе. Власти некоторых штатов – в особенности тех, что находились вдали от фронта – считали, что исполнительная власть КША лезет не в своё дело, нарушает гражданские права и вообще ведёт себя по-диктаторски, почти как то федеральное правительство в Вашингтоне, от которого южане ушли. Как я уже писал, Конфедерация во многом была failed state, где власти штатов могли открыто игнорировать распоряжения центрального правительства, так что некоторые местные суды прямо выдавали постановления о недопустимости призыва на территории соответствующих штатов.

Народ в основном не соглашался с призывом «ногами», то есть массово дезертировал. Причём хорошо (для властей), если дезертиры просто «растворялись» в закате. Но зачастую они начинали свою Гражданскую войну в тылу, захватывали целые округа и восстанавливали там власть США. Я тоже уже писал, что в массовом сознании как-то забывается тот факт, что значительное число южан воевали за Союз и против сепаратистов.

А вот чёрных военнослужащих-конфедератов, вопреки правым мифам, не было. Конечно, могли быть единичные индивидуальные случаи, но за все четыре года войны не было создано ни одной чёрной конфедеративной боевой части, в отличие от северных чёрных полков, которые составляли 10% армии Союза (200 тыс. человек). Лишь за месяц до капитуляции – в марте 1865 г. – Конгресс КША санкционировал формирование чёрных частей (и то при сохранении за солдатами статуса рабов), но фактически ничего в этом направлении сделано не было.

Всего через армию Конфедерации прошли до 1 млн. человек при 5,5 млн. свободного населения на Юге. Для сравнения, через армию северян прошли более 2 млн. человек при населении Союза в 22 млн. Призвали на Юге до 400 тыс. человек в сравнении с 50 тыс. на Севере.

​​Из коммунистов в фашисты: французская история

Жак Дорио родился в рабочей семье, и все его юношеские симпатии всецело принадлежали французским социалистам. В 1917 г. Дорио мобилизовали, и он честно отслужил на фронтах Первой мировой, причём его даже наградили Военным крестом. Война ещё сильнее сдвинула Дорио влево, и после её окончания он присоединился к французским коммунистам.

В 1920-х гг. и первой половине 1930-х гг. Дорио сделал блестящую красную карьеру: стал вожаком комсомола и членом Политбюро, ездил в Москву к Ленину, избрался в депутаты парламента и стал мэром столичного пригорода Сен-Дени. Как и подобает настоящему коммунисту, Дорио обличал империализм, колониализм и Версальский договор, выступал за право народов на самоопределение, имея в виду «деколонизацию» Эльзаса и Лотарингии.

Но у Дорио был «смертный грех», который, впрочем, для политика и не грех вовсе. Он был зашкаливающее амбициозен и открыто метил на должность лидера французских коммунистов. Проблема заключалась в том, что такие кадровые вопросы решали не в Париже, а в Москве. Руководство Третьего Интернационала предпочитало видеть на посту главы французской Компартии послушного Мориса Тореза, а не выскочку Дорио. В конце концов, в 1934 г. Дорио схлестнулся с Москвой по вопросу о союзе между коммунистами и социал-демократами против фашистов. Москва признала, что с социал-демократами действительно нужно формировать широкую антифашистскую коалицию, но Дорио всё равно исключили из Компартии как слишком самостоятельного, неконтролируемого и имеющего собственное мнение.

Дорио страшно обиделся и поклялся отомстить. В 1936 г. он основал Французскую народную партию (PPF). Изначально она позиционировала себя как ещё одна левая партия, альтернативная коммунистам, но личная обида Дорио была такой сильной, что бешеный антикоммунизм в итоге всё сильнее сдвигал партию вправо. Бывший коммунист теперь рассуждал о нравственном упадке французской нации и требовал межклассового единства в корпоративистском государстве. К концу 1930-х гг. PPF стала классической фашистской партией.

Мюнхенское соглашение почти убило PPF, так как часть партийцев приветствовали мирный франко-германский договор, тогда как другие посчитали сдачу Чехословакии ударом по французским национальным интересам. Дорио попытался спасти партию и в 1939 г. после начала войны снова ушёл в армию, воевал против немцев и опять получил Военный крест.

Как известно, Франция капитулировала в июне 1940 г., после чего Дорио снова переобулся. Теперь PPF стала партией радикальных коллаборационистов, тесно сотрудничавших с СС. Тут следует иметь в виду, что с 1940 по 1944 г. внутри самих французских коллаборационистов был явный раскол. На Юге, в Виши, сидели национал-консерваторы, традиционалисты и технократы-оппортунисты, которые либо верили в «Национальную революцию» (французский вариант «консервативной революции»), либо просто пытались встроить Францию в «Новый порядок». На Севере, в Париже, сидели неироничные фашисты, вроде Дорио, которые искренне верили в фашизм/национал-социализм, и для которых вишисты были ретроградами-реакционерами.

В 1941 г. Дорио всецело поддержал создание «Легиона французских добровольцев против большевизма» (через который в итоге прошёл какой-то мизер – около 6 тыс. человек, что смешно для такой державы как Франция). С 1943 по 1944 г. он даже сам воевал в его составе против ненавистных ему коммунистов на Восточном фронте, за что получил от немцев Железный крест.

После освобождения Франции от нацистов летом 1944 г. Дорио бежал с другими коллаборационистами в Германию, где вишисты и французские фашисты снова начали выяснять отношения друг с другом.

Развязки Дорио так и не увидел. В феврале 1945 г. он погиб при авианалёте Союзников, чьи самолёты обстреляли его машину. Уже после войны пошли теории заговора, будто неудобного политика устранили сами немцы, но всё это так и осталось на уровне конспирологии. Впрочем, как бы то ни было, с такой биографией сорок пятый год Дорио, вероятно, всё равно бы не пережил.

​​Как Гитлер отпраздновал своё 50-летие

В нацистской Германии с 1933 г. государственным праздником был Первомай, который, впрочем, праздновался не как «День международной солидарности трудящихся», а как «Национальный день немецкого народа». В 1939 г. статус государственного праздника получил ещё и «День памяти Движения» 9 ноября – в память о Пивном путче.

Помимо государственных праздников были ещё памятные даты, которые сопровождались обязательным вывешиванием флагов, вроде дня основания Рейха (18 января) или «дня национального возвышения» (так называлась годовщина назначения Гитлера канцлером 30 января). К числу таких памятных дат принадлежал и день рождения фюрера 20 апреля. Традиционно вечером 19 апреля по всей стране проходили церемонии принятия в Гитлерюгенд. На следующий день везде вывешивались флаги, а партийные ячейки НСДАП организовывали всяческие торжества с исполнением нацистских песен.

Но был один единственный раз, когда день рождения Гитлера сделали не просто «памятным днём», а целым государственным праздником. Это произошло в 1939 г., когда диктатору исполнилось 50 лет.

Мир уже катился к новой мировой войне. В марте Гитлер в одностороннем порядке нарушил Мюнхенский договор и захватил Чехословакию, что окончательно настроило против него Великобританию и Францию. Отношения с США, которые у нацистов всегда были плохими, упали ещё ниже после «Хрустальной ночи» в ноябре 1938 г. Уже начался публичный дипломатический конфликт с Польшей из-за Данцига, который через несколько месяцев приведёт к началу боевых действий.

В такой нервозной обстановке министр пропаганды Йозеф Геббельс решил провести особенно пышные торжества, чтобы показать, что Германия никого не боится и едина в своей поддержке фюрера. По случаю юбилея диктатора общественный транспорт на день стал бесплатным, а малоимущим семьям выплатили единовременное пособие в 20 марок.

19 апреля Гитлер проехал в кортеже, состоявшем из пятидесяти белых лимузинов, по недавно спроектированной Альбертом Шпеером берлинской оси «Восток – Запад», которую планировалось сделать центральным бульваром в будущей полностью перестроенной столице Рейха. Вдобавок Шпеер подарил фюреру модель триумфальной арки, которая бы венчала центральный бульвар. Вечером для диктатора устроили факельное шествие, которое он наблюдал с балкона рейхсканцелярии.

10 тыс. подарков, которые прислали Гитлеру со всей страны, заняли главный зал и три дополнительных комнаты в рейхсканцелярии. Из тех подарков, что не вошли туда, стоит отметить личный четырёхмоторный самолёт Фокке-Вульф Fw 200 «Кондор» и домик для отдыха Кельштайнхаус (он же «Орлиное гнездо») в Баварских Альпах недалеко от гитлеровской резиденции Бергхоф. Домик стоил около 200 млн. долларов в пересчёте на нынешние деньги, а при его строительстве погибли 12 рабочих.

Но главной изюминкой юбилея стал пятичасовой военный парад, который прошёл в Берлине 20 апреля. Перед зрителями, включая иностранных представителей, прошли до 50 тыс. военнослужащих, представлявших все три вида войск. Также проехали танки, мотоциклы, бронемашины, грузовики и артиллерия. Пролетели более полутора сотен самолётов. В общем, нацисты хотели показать западным державам, что они их не боятся, и в случае чего могут применить силу. Впрочем, послов Великобритании, Франции и США на параде всё равно не было, как и представителей Польши. Более того, французы и американцы вообще не отправили поздравительных телеграмм, а британский король Георг VI отправил её в последний момент.

Юбилейные торжества запечатлели на киноплёнку и впоследствии использовали в пропагандистских целях. Например, показывали школьникам во время так называемых «Часов молодёжного кино».

Про то, как Гитлеру в честь 50-летия дарили золотые пистолеты и страусиные яйца, можно посмотреть видео:

https://www.youtube.com/watch?v=ee7uBc2IZvs

«Манифест 93-х» – открытое письмо немецких интеллектуалов к нейтральным державам

Мы, представители немецкой науки и искусства, заявляем перед всем культурным миром протест против лжи и клеветы, которыми наши враги стараются загрязнить правое дело Германии в навязанной ей тяжкой борьбе за существование. События опровергли распространяемые слухи о выдуманных немецких поражениях. Тем усерднее сейчас работают над искажениями и выдумками. Против них поднимаем мы наш громкий голос. Да будет он вестником истины.

Неправда, что Германия повинна в этой войне. Её не желал ни народ, ни правительство, ни кайзер. С немецкой стороны было сделано все, что только можно было сделать, чтобы её предотвратить. Мир имеет к тому документальные доказательства. Достаточно часто Вильгельм II за 26 лет своего правления проявлял себя как блюститель всеобщего мира, очень часто это отмечали сами враги наши. Да, этот самый кайзер, которого они теперь осмеливаются представлять каким-то Аттилой, в течение десятилетий подвергался их же насмешкам за своё непоколебимое миролюбие. И только когда давно подстерегавшие на границах враждебные силы с трех сторон накинулись на наш народ, – только тогда встал он, как один.

Неправда, что мы нагло нарушили нейтралитет Бельгии. Доказано, что Франция и Англия сговорились об этом нарушении. Доказано, что Бельгия на это согласилась. Было бы самоуничтожением не предупредить их в этом.

Неправда, что наши солдаты посягнули на жизнь хотя бы одного бельгийского гражданина и его имущество, если это не диктовалось самой крайней необходимостью. Ибо постоянно и беспрерывно, несмотря на всяческие призывы, население обстреливало их из засады, увечило раненых, убивало врачей при выполнении их человеколюбивого долга. Нет подлее лжи, чем замалчивание предательства этих злодеев с тем, чтобы справедливое наказание, ими понесенное, вменить в преступление немцам.

Неправда, что наши войска зверски свирепствовали в Лувене. Против бешеных обывателей, которые коварно нападали на них в квартирах, они с тяжелым сердцем были вынуждены в возмездие применить обстрел части города. Большая часть Лувена уцелела. Знаменитая ратуша стоит цела и невредима. Наши солдаты самоотверженно охраняли её от огня. Каждый немец будет оплакивать все произведения искусства, которые уже разрушены, как и те произведения искусства, которые ещё должны будут быть разрушены. Однако насколько мы не согласны признать чье бы то ни было превосходство над нами в любви к искусству, настолько же мы отказываемся купить сохранение произведения искусства ценой немецкого поражения.

Неправда, что наше военное руководство пренебрегало законами международного права. Ему несвойственна безудержная жестокость. А между тем, на востоке земля наполняется кровью женщин и детей, убиваемых русскими ордами, а на западе пули «дум-дум» разрывают грудь наших воинов. Выступать защитниками европейской цивилизации меньше всего имеют право те, которые объединились с русскими и сербами и дают всему миру позорное зрелище натравливания монголов и негров на белую расу.

Неправда, что война против нашего так называемого милитаризма не есть также война против нашей культуры, как лицемерно утверждают наши враги. Без немецкого милитаризма немецкая культура была бы давным-давно уничтожена в самом зачатке. Германский милитаризм является производным германской культуры, и он родился в стране, которая, как ни одна другая страна в мире, подвергалась в течение столетий разбойничьим набегам. Немецкое войско и немецкий народ едины. Это сознание связывает сегодня 70 миллионов немцев без различия образования, положения и партийности.

Мы не можем вырвать у наших врагов отравленное оружие лжи. Мы можем только взывать ко всему миру, чтобы он снял с нас ложные наветы. Вы, которые нас знаете, которые до сих пор совместно с нами оберегали высочайшие сокровища человечества – к вам взываем мы. Верьте нам! Верьте, что мы будем вести эту борьбу до конца, как культурный народ, которому завещание Гёте, Бетховена, Канта так же свято, как свой очаг и свой надел.

В том порукой наше имя и наша честь!

4 октября 1914 г.

​​11 октября 1931 г. в брауншвейгском курорте Бад-Гарцбурге правые радикалы попытались создать единый фронт против Веймарской республики

В Германии свирепствовала Великая депрессия. Правоцентристский канцлер Генрих Брюнинг проводил непопулярную политику сокращения госрасходов, что вело к снижению зарплат и массовым увольнениям. В этих условиях немецкие ультраправые увидели возможность прорваться к власти и демонтировать ненавистную им республику. Однако их лагерь был расколот. Осенью 1931 г. правые антиреспубликанцы попытались собраться вместе, чтобы создать «единый фронт» для координации действий.

Инициатором встречи стал лидер главной правоконсервативной монархической силы – Немецкой национальной народной партии (DNVP), Альфред Гугенберг, владелец крупнейшего в Рейхе медиахолдинга, в состав которого входили газеты, информационные агентства и киностудии. Олигарх планировал с помощью «фронта» укрепить свои позиции как общепризнанного правого лидера.

В Бад-Гарцбург съехалось всё руководство «Стального шлема». Вообще изначально, в первые годы республики, это была умеренно-правая ассоциация ветеранов-фронтовиков, тесно связанная с немецкими национал-либералами Густава Штреземана. Однако к концу 1920-х гг. организация сильно радикализировалась, а её лидеры стали позиционировать себя в качестве «немецких фашистов», ориентировавшихся на опыт Муссолини.

Прибыли представители от главной лоббистской организации прусских лендлордов – «Ландбунда». Были делегаты от других более мелких правых структур. Присутствовали два сына изгнанного кайзера и около десятка отставных генералов и адмиралов, включая создателя рейхсвера Ганса фон Секта. Сенсацией стало прибытие бывшего президента Рейхсбанка Ялмара Шахта, который только начинал входить в правую тусовку и ещё не принадлежал ни к какой партии. А вот от крупной промышленности на фан-встречу почти никто не приехал. Промышленники, сидевшие на господрядах, сохраняли лояльность правительству. Помимо упомянутого Гугенберга, мероприятие посетили лишь несколько бизнесменов средней руки.

Наконец, организаторы позвали присоединиться к «приличному обществу» и одну молодую, пусть и плебейскую, но динамично развивавшуюся партию во главе с её фюрером – австрийским иммигрантом без немецкого гражданства. На выборах в рейхстаг в сентябре 1930 г. НСДАП неожиданно добилась оглушительного успеха, став второй по популярности (после социал-демократов) партией в стране. В ряде земель нацисты уже входили в состав региональных правительств. Монархисты и фашисты надеялись использовать популярных у «плебса» нацистов в качестве «младших партнёров».

Только вот Гитлер не желал быть «на подхвате» и сразу начал выделываться. Встреча «фронта» должна была начаться с совместного парада военизированных группировок – фюрер нацистов прибыл туда позже всех, отсалютовал только своим штурмовикам и тут же ушёл с парада. Когда лидеры «фронта» собрались вместе для переговоров, Гитлер тут же со всеми разругался и покинул собрание. Только в конце съезда, когда вожди ультраправых подводили итоги встречи, Гитлер удосужился выступить с короткой публичной речью.

В итоге во многом из-за Гитлера триумф олигарха Гугенберга провалился. «Правый движ» остался расколотым, и уже в начале 1932 г. «Гарцбургский фронт» развалился, когда его участники разругались по поводу грядущих президентских выборов. Гитлер предложил себя в качестве единого ультраправого кандидата, тогда как монархисты и фашисты поддержали одного из лидеров «Стального шлема» Теодора Дюстерберга. В ответ нацисты начали раскручивать тему еврейских корней Дюстерберга. В течение всего 1932 г. «реакционеры» были для нацистов не меньшими электоральными врагами, чем «марксисты».

По факту «Гарцбургский фронт» оказался мертворождённым. Тем не менее через вот такие краткосрочные и ситуативные союзы ковались личные и политические связи, которые в итоге и привели к тому, что 30 января 1933 г. Гугенберг и Гитлер всё-таки оказались в одном ультраправом правительстве под руководством последнего.

​​Три стрелы «Железного фронта» и русский след

Ультраправый «Гарцбургский фронт», созданный в октябре 1931 г., оказался мертворождённой инициативой. Однако этот факт известен нам с высоты послезнания. Современники воспринимали новости об объединении немецких ультраправых с куда большей обеспокоенностью. Получив известия из Бад-Гарцбурга, умеренно-левые сторонники Веймарской республики тоже решили объединиться.

В декабре 1931 г. вокруг структур, связанных с Социал-демократической партией (СДПГ), возник «Железный фронт». На тот момент СДПГ оставалась самой популярной партией в стране (нацисты были вторыми). Социал-демократы позиционировали себя как марксистов, стремившихся построить прогрессивное социалистическое общество через реформы и компромисс с «демократической буржуазией». Также социал-демократы контролировали крупнейшую в стране профсоюзную организацию – Всеобщую федерацию немецких профсоюзов. Был у социал-демократов и силовой блок – военизированная организация «Рейхсбаннер», которая сражалась в уличных схватках против монархистов, нацистов и коммунистов. Наконец, со всеми вышеуказанными структурами тесно сотрудничала Федерация рабочей гимнастики и спорта, которая ещё с кайзеровских времён занималась популяризацией спорта среди рабочих.

Символом «Железного фронта» стали три стрелы, дизайн которых разработал наш соотечественник – Сергей Чахотин. О таких говорят, человек с «праздничной биографией». Родился в Константинополе в семье русского дипломата, который до того служил секретарём у Тургенева. Окончил гимназию в Одессе. Поступил на медицинский факультет Московского университета. Вылетел оттуда за участие в студенческих протестах. Продолжил обучение в Германии, где получил докторскую степень по зоологии. Вернулся в Россию. Стал ассистентом у Павлова. Меньшевик. После начала Первой мировой подвязался на ниве «оборонческой» пропаганды. В Гражданскую занимался пропагандой у Краснова и Деникина. Эмигрировал. Стал «сменовеховцем». Одновременно продолжал заниматься биологией, курсируя между Италией и Германией. Тусил с Эйнштейном. В начале 1930-х гг. включился в антифашистскую борьбу.

Логотип с тремя стрелами, придуманный Чахотиным, имел несколько смыслов. Во-первых, стрелы символизировали три силы рабочего класса: политическую (социал-демократы), экономическую (профсоюзы) и физическую («Рейхсбаннер» и спортсмены). Во-вторых, стрелы поражали трёх главных врагов «Фронта»: монархистов, нацистов и коммунистов. В-третьих, триада напоминала о французской революционной формуле «Liberté, Égalité, Fraternité».

Несмотря на такую организационную махину за спиной и преданное ядро сторонников (социал-демократы наряду с католиками были наименее других подвержены нацистской пропаганде) СДПГ полностью слила республику сначала «консервативным революционерам» в 1932 г., а затем и нацистам в 1933 г. С одной стороны, умеренно-левым оказалось нечего предложить «буржуазному» электорату, который в начале 1930-х гг. поголовно ушёл «вправо» (даже вчерашние демократы). С другой, партийные лидеры старались действовать «по закону» (даже когда закон нарушали против них самих), исходя из принципа «лишь бы не было гражданской войны», из-за чего самый активный электорат перебегал к более решительным коммунистам. В итоге так и дотерпели до самого конца.

Ну а Сергей Чахотин после 1933 г. продолжил свою «праздничную биографию». Переехал во Францию, где одновременно занимался и биологией, и антифашистской пропагандой. После оккупации попал в концлагерь, но был освобождён (!) после ходатайства немецких учёных. После войны жил и работал во Франции и Италии. В 1958 г. вернулся (!!) в СССР. Работал в Академии наук в Ленинграде и Москве. Умер в 90 лет в 1973 г.

Честно, не знаю, верить в такую биографию или нет, кажется, тут непаханое поле для Галковского, @kashinguru и @chuzhbina

Ну а три стрелы «Железного фронта» стали популярным мемом, и до сих пор используются левым движем по всему миру.

Этнические группы в Королевстве Югославия на момент его создания в 1918 г.

Сербы (включая черногорцев) – 39%
Хорваты – 24%
Словенцы – 8,5%
Бошняки – 6%
Македонцы (они же «болгары», они же «южные сербы») – 5%
Немцы - 4,5%
Венгры - 4%
Албанцы - 3,5%
Румыны – 2%
Турки – 1,5%

Как все они пытались ужиться в одном государстве, и к чему это привело, слушайте меня сегодня на стриме у Николая Росова в 16:00 по мск.

https://youtu.be/t-V_ySSrekg

Присоединяйтесь!

https://youtu.be/t-V_ySSrekg

Ну всё, кочаем Викторию 3)))

Интересная статья о противоречивых взаимоотношениях Эрнста Юнгера и нацистов

https://knife.media/nazi-junger/

Ровно сто лет назад – 30 октября 1922 г. – в Рим на аудиенцию к королю Виктору Эммануилу III прибыл дуче Национальной фашистской партии Бенито Муссолини. За два дня до того монарх отказался вводить военное положение, несмотря на приближение к столице колонн фашистских чернорубашечников, и вместо этого предложил Муссолини самому стать новым премьером.

Обстоятельства развития итальянского фашизма и прихода Муссолини к власти, как мне кажется, известны русскоязычному читателю куда меньше, чем аналогичные события, связанные с Гитлером и нацистами, так что я проведу краткий ликбез.

«Союз борьбы» был создан Муссолини – бывшим радикальным социалистом – в марте 1919 г. Политическая программа Союза представляла собой смесь из левых и правых пунктов. Левым Муссолини обещал республику (знаменитые фасции – прежде всего, республиканский антимонархический символ), отмену дворянских привилегий, аграрное перераспределение, конфискацию церковного имущества, социализацию экономики и создание производственных Советов. Правым – «Великую Италию» с Фиуме и Далмацией. В общем, ранние фашисты – это итальянские имперцы за либертарную Советскую республику.

В ноябре 1919 г. в Италии состоялись парламентские выборы, которые показали, что избиратель (право голоса было у всех грамотных мужчин с 21 года и всех неграмотных мужчин с 30 лет) не оценил такой постмодерн. Из 5,6 млн. избирателей за фашистов проголосовали несколько тысяч человек. Зато полный триумф праздновали социалисты (32%) и христианские демократы (21%). Правящая Либеральная партия оказалась на третьем месте с 16%.

В качестве издёвки социалисты даже пронесли мимо дома бывшего соратника гроб с именем Муссолини, чтобы зафиксировать полный крах его политической карьеры. Сам Муссолини также болезненно воспринял свой провал и подумывал над эмиграцией, чтобы отныне посвятить себя карьере писателя-фантаста.

Тем временем в Италии с конца 1918 по конец 1920 гг. бушевало «Красное двухлетие». Социалисты и анархисты захватывали заводы и муниципалитеты, крестьяне занимались «чёрным переделом» земли. По всей стране как грибы после дождя возникали Советы.

Однако «Красное двухлетие» так и не вылилось в Итальянскую революцию. Несмотря на отдельные кровавые инциденты, классовая борьба в эти два года скорее напоминала карнавал, чем революцию, которую мы себе представляем по отечественному опыту. Итальянские социалисты скорее надували щёки и трепались о революции, чем реально имели духу пойти ва-банк и возглавить её.

В конце концов, момент был просран, и с осени 1920 г. началось уже «Чёрное двухлетие». Перепуганные помещики, промышленники и чиновники (которых «красные» именно что «пугали», а не «стреляли») обратили внимание на неприкаянного Муссолини, который в тот момент фактически шабашил на куда более субъектного Габриэле д'Аннунцио. Правда, сам д’Аннунцио совершал художества в Фиуме, а Муссолини был тут – в Италии. В «Союз борьбы» потянулись люди – в основном ветераны и студенты, не успевшие на войну, из «среднего класса» – и деньги. Муссолини увидел свой шанс, и если ещё в 1919 г. его разногласия с «красными» касались в основном только темпов и радикальности «советизации», то с конца 1920 г. фашисты стали авангардом «десоветизации».

Фашистский террор демонстративно был максимально непропорциональным и жестоким. «Буржуазная жакерия», как её тогда называли, проходила при полном попустительстве местных и государственных властей. Зачастую помещики сами нанимали фашистские ОПГ, чтобы разобраться с непокорными крестьянами.

Все «красные» попытки организовать вооружённое сопротивление оказывались хаотичными и нескоординированными. Это, пожалуй, служит главным доказательством, что угроза повторения Русской революции в Италии изначально была преувеличена. «Большевизм» фактически свели на нет сами итальянские социалисты, и никакой «заслуги» фашистских террористов в этом нет.

«Фашистский леопард» – как писал Муссолини – «мог делать что угодно с вялым скотом социалистических масс».

Но вскоре дуче фашистов оказался перед новым вызовом со стороны собственных соратников.

Продолжение следует

Октябрьская революция (первая часть тут)

В мае 1921 г. в Италии прошли очередные парламентские выборы. Социалисты, хоть и остались крупнейшей партией, оказались на спаде (25% против 32% в 1919 г.). Христианские демократы получили 20%. Правящие либералы сделали финт ушами и… пригласили к себе в коалицию фашистов и ультраправых националистов. Получившийся «Национальный блок» набрал 19% голосов. «Союз борьбы» смог провести 35 депутатов в парламент (из общего числа в 535), включая самого Муссолини.

И тут лидер «Союза борьбы» начал раздавать интервью, от которых у его боевиков глаза полезли на лоб. Муссолини внезапно вспомнил, что вообще-то Союз – республиканская организация. Большевизм, по его словам, уже побеждён, и будущий политический пейзаж мирной Италии он видит покоящимся на трёх столпах – умеренные социалисты, христианские демократы и фашисты.

Фашистское движение оказалось на грани раскола. За предыдущие месяцы в «Союз борьбы» вступили десятки тысяч консерваторов, монархистов и националистов, туда были влиты деньги от помещиков и промышленников. Они убили сотни и ранили тысячи людей не ради того, чтобы Муссолини превратил «Союз борьбы» в обычную парламентскую партию для нижнего среднего класса. Летом и осенью 1921 г. существовала реальная возможность, что фашизм и «муссолинизм» пойдут разными путями, как в своё время уже произошло с «муссолинизмом» и социализмом.

Но этого не произошло. Муссолини понимал, что третьего шанса встать во главе массового политического движения у него, пожалуй, уже не будет. Лидеры фашистских военизированных отрядов тоже не хотели упускать такого прирождённого вождя. В конце концов, в ноябре стороны пришли к компромиссу. Муссолини был провозглашён дуче новой Национальной фашистской партии, которая сохранила свою военизированную структуру и продолжила террор. В сфере идеологии фашизм всё больше становился «правым» – монархическим, клерикальным и консервативным, уходя от истоков.

В течение 1922 г. фашисты продолжали ураганить при полном попустительстве государственных институтов. Социалисты и христианские демократы продолжали собачиться в парламенте вместо создания единого антифашистского фронта, тогда как либеральные правительства упорно продолжали считать, что фашисты – не более чем удобный инструмент по искоренению «Красной угрозы».

Даже когда в октябре десятки тысяч вооружённых чернорубашечников начали «марш на Рим», либеральный кабинет несколько дней размышлял, стоит ли вводить военное положение или с фашистами удастся договориться «по-хорошему». Очевидно, что если бы приказ был отдан, регулярной армии не составило труда разогнать ораву полугопников. Это понимал и сам Муссолини, который предпочёл отсиживаться в Милане и ждать новостей, тогда как колонны на Рим вроде бы «по своей инициативе» вели четверо доверенных квадрумвиров.

Но декрета о военном положении так и не последовало. Когда премьер Луиджи Факта в последний момент всё же попросил Виктора Эммануила III отдать приказ, тот отказался. Король боялся. Боялся гражданской войны. Боялся, что в случае военного положения его популярный в армии двоюродный брат – герцог д’Аоста – сам займёт трон. Боялся, что силы неравны – монарху сообщили о подавляющем численном преимуществе фашистов, хотя всё было с точностью до наоборот. Боялся, что после силового подавления фашистов вновь поднимут голову социалисты.

Получив отказ, Факта подал в отставку. Король же послал за Муссолини с предложением стать новым премьер-министром. Формально всё прошло по закону, ибо монарх имел конституционное право назначать главой кабинета любого своего поданного. Вступившие без боя в Рим отряды чернорубашечников ограничились погромами антифашистских газет и избиениями антифашистов, после чего прошли маршем перед королевским дворцом. «Октябрьская революция» (как официально называли вышеописанные события при фашистском режиме) завершилась внезапным успехом.

Но не завершился «приход фашистов к власти». На самом деле он только начинался, ведь в октябре 1922 г. Муссолини возглавил коалиционный кабинет.

Продолжение следует

Посмотрел нетфликсовский фильм «На Западном фронте без перемен».

Для начала, конечно, хочу сказать, что называть это «экранизацией» нельзя. Это фильм «по мотивам» романа Ремарка, в котором лишь отдельные сцены вдохновлены литературной первоосновой.

Лично я считаю это… нормальным, но если вы ожидаете именно киношного переложения романа, то будете разочарованы.

Отдельные сцены мне понравились и зацепили. Превосходное начало, где показан весь ужас массовой войны индустриальной эпохи, для которой отдельный человек – всего лишь винтик в грандиозном механизме, и его спокойно можно заменить, лишь отодрав ярлычок с именем предыдущего владельца у отстиранной от крови и заштопанной униформы. Пробрала батальная сцена с танками и огнемётами. Хороша идея периодически демонстрировать кадры с природой с посылом, что ей, в общем-то, побоку на внутривидовые разборки homo sapiens. Классный саундтрек.

Но последние 30 минут фильма – это ПИЗДЕЦ.

Во-первых, полностью убито сочувствие к персонажам. Кат теперь не очередная жертва войны – как было в романе или в двух предыдущих экранизациях (1930 и 1979) – а жертва того, что сам долбоёб. Как можно сочувствовать безвольному скоту Боймеру после того, что он делает в последние 15 минут фильма, я не знаю.

Во-вторых, мне, как человеку, который что-то да понимает в событиях в Германии октября – ноября 1918 г., было больно смотреть, насколько глупой, нелогичной и неисторичной сделали развязку. Мало того, что любое немецкое наступление 11 ноября было бессмысленным (в чём смысл, если понятно, что вы не удержите этих территорий по условиям перемирия?), так и любой офицер, который выступил бы перед солдатами так, как это сделал генерал из фильма, скорее тут же получил пулю в лоб. Собственно Ноябрьская революция и началась с того, что немецкие моряки отказались исполнять бессмысленный приказ командования выйти в море на самоубийственную «последнюю битву» с британским флотом, не желая умирать в последние дни войны. Чем армия хуже флота – непонятно.

Известно, что утром 11 ноября генералы в самом деле бросали солдат в атаки на вражеские окопы, но это были, конечно, военачальники наступавшей Антанты (в основном американцы, которым кровь из носу хотелось успеть показать свою доблесть, но также и британцы с французами). Но уж никак не отступающие немцы.

Мне нравится теория, что михалковские «Утомлённые солнцем» заканчиваются первым фильмом, а весь тот сюр, что происходит в двух сиквелах – это просто предсмертный бред Котова или Мити. Так и тут. Сюжетная линия Пауля Боймера и Ката заканчивается вечером 10 ноября. Утром они проснутся, узнают о перемирии и вернутся в Германию – навстречу революции, гражданской войне, фрайкорам и красным армиям, гиперинфляции и прочим «бурным двадцатым». А вся та ебатня, которую показали на экране в последние полчаса – это всё плохой сон Боймера.

Если бы не говно-концовка, я бы думал над тем, чтобы поставить фильму 6 или 7, но с такой концовкой стал раздумывать над 5 или 6. Однако в финальных титрах я увидел утверждение, будто с «октября 1914 и по ноябрь 1918 линия фронта на Западе почти не сдвинулась» (что как бы полная неправда, она двигалась в ту или иную сторону регулярно).

5 из 10.

​​«Изуродованная» победа?

Тезис, будто Италия формально выиграла в Первой мировой войне, но «как-то не так», «не до конца» и по «ненастоящему», пожалуй, является трюизмом. Примерно таким же, будто Версальский мир якобы стал катастрофой для Германии и предопределил приход нацистов к власти.

Про то, что с Версалем всё не так просто, я уже писал (ничего хорошего как для страны, проигравшей мировую войну, но не катастрофа). А что же с Италией?

Италия вступила в Первую мировую в соответствии с условиями Лондонского договора, заключённого в апреле 1915 г. В обмен на помощь Антанта обещала итальянцам Южный Тироль, Австрийское Приморье и Северную Далмацию. После конца войны Тироль и Приморье отошли к ней без вопросов, а вот с Далмацией произошла оказия. Если присоединение первых двух регионов ещё можно было счесть ирредентой – там действительно жило значительное число итальянцев, хотя одновременно бок о бок с ними жили и немцы (в Тироле), и славяне (словенцы и хорваты в Приморье), то претензии на Далмацию были уже чистой «имперщиной». Итальянцев здесь было мало, большинство составляли хорваты, и все претензии сводились к тому, что «когда-то эти земли принадлежали Венеции».

На Парижской мирной конференции американский президент-идеалист Вудро Вильсон выворачивал руки своим союзникам, чтобы те забыли о прежних «империалистических» договорах и определяли границы исходя из «права народов на самоопределение». В итоге Италия получила те территории, где жили итальянцы (и даже те, где они не жили, если вспомнить про тирольских немцев, а также приморских словенцев и хорватов). А вот от Далмации удалось откусить лишь населённый итальянцами прибрежный город Зара. Остальное отошло к Югославии.

Ещё одна оказия случилась с Фиуме (Риекой). По Лондонскому договору этот на 60% италоязычный город должен был остаться в составе Австро-Венгрии как её единственный порт (в 1915 г. даже Антанта не верила, что Габсбургская монархия распадётся). В 1918 г., когда империя рухнула, Фиуме оказался «бесхозным», после чего претензии на него выдвинули как Италия, так и Югославия. Великие державы не смогли решить его будущее в Париже, оставив спорный вопрос на усмотрение Рима и Белграда. Но договориться не успели, так как в сентябре 1919 г. Фиуме захватили отряды знаменитого поэта Габриеле Д’Аннунцио. Он хотел явочным порядком присоединить город к Италии. Однако итальянское правительство не оценило такой самодеятельности и начало блокаду Фиуме. Тогда Д’Аннунцио провозгласил независимое «Итальянское регентство Карнаро» с прицелом уже не присоединить Фиуме к Италии, а скорее присоединить Италию к Фиуме. Весь этот карнавал продолжался около года, пока в конце 1920 г. итальянские войска силой не взяли город. По договорённости с югославами Фиуме до 1924 г. был «Вольным городом», а затем разделён между двумя державами.

Каков же итог? После Первой мировой войны Италия полностью достигла ирредентистских идеалов Рисорджименто, окончательно объединив все италоязычные области в своих национальных границах (и даже кое-где выйдя за пределы проживания итальянского этноса). Контроль над Истрией, Зарой и рядом островов автоматически обеспечивал контроль и над Адриатическим морем в целом. Италия стала членом «Большой четвёрки» (наряду с Великобританией, Францией и Японией), имея статус постоянного члена Совета Лиги Наций (этакий аналог Совбеза ООН).

Но итальянским национал-имперцам всё было мало. Начиная с Д’Аннунцио, они носились с идеями об «итальянских Балканах» и «итальянском Средиземноморье» (где итальянцев очевидно никто не ждал). Эти идеи, будто Италию «обидели» и чего-то «недодали», отравили некогда либеральный итальянский национализм и стали одним из компонентов фашистской идеологии.

Муссолини, как известно, попытался реализовать эту имперскую программу через авантюрный союз с Германией. Итог мы знаем. Италия получила гражданскую войну и иностранную оккупацию, лишившись в придачу всех колоний, анклавов в Далмации и всего Приморья, откуда итальянское население было частью выселено, а частью – вырезано (гуглите слово «Фойба»).

На 4 ноября

Когда речь заходит о событиях «Смутного времени», рано или поздно обязательно всплывает словечко «Семибоярщина». Под ним обычно подразумевают омерзительных коллаборантов «бояр-изменников», которые составили правительство в Москве летом 1610 г. после свержения Василия Шуйского, совершили акт национальной измены – присягнули иностранному польскому королевичу Владиславу, а затем впустили в Златоглавую войска интервентов. Однако в стандартном повествовании «Семибоярщина» куда-то «растворяется» после освобождения Москвы осенью 1612 г. Куда же она делась в реальности?

Перед тем, как ответить на этот вопрос, немного напомню закваску событий.

В конце 1600-х гг. в Русском государстве шла гражданская война. Большая часть страны признавала царём Дмитрия Ивановича (в историографии остался под кличкой «Лжедмитрия II»), меньшая – сидевшего в Москве Василия Шуйского. Чтобы одолеть Дмитрия, Шуйский призвал на помощь шведов. Однако сами шведы в тот момент воевали против поляков, так что последние расценили русско-шведский союз как угрозу для себя и сами вторглись в пределы Русского царства.

В первой половине 1610 г. Дмитрий был почти побеждён. Русско-шведские войска нанесли ему военное поражение, а часть его собственных элит (например, тушинский «патриарх» Филарет – Фёдор Романов) перебежали к полякам, признав царём королевича Владислава. Именно тогда, кстати, Дмитрий, который до того активно пользовался поддержкой Речи Посполитой, переориентировался на популистскую риторику защитника простого люда и православной веры от иноземцев.

Торжество Шуйского длилось недолго. В июне 1610 г. поляки начисто разгромили царскую армию у села Клушино. Дмитрий получил второй шанс и снова двинулся к Москве. В условиях, когда под стенами столицы оказались сразу две враждующие армии, активизировались «пятые колонны» каждой из партий в самой Москве. Всего через три недели после клушинского разгрома Шуйский был свергнут с престола и насильно пострижен в монахи. К власти в Москве пришла та самая «Семибоярщина».

И вот перед чем она оказалась. «Глубинный народ» выступал за популиста Дмитрия. Однако тот был неприемлем для правящей верхушки так как уже обзавёлся собственными альтернативными элитами и вообще воспринимался как «царь голытьбы». Поэтому в августе «Семибоярщина» в качестве противодействия Дмитрию официально пригласила польского королевича Владислава на русский престол. Чтобы гарантировать собственную безопасность посреди обозлённых сторонников Дмитрия, бояре сами впустили в Москву польский контингент.

Напомню, что в национальных категориях люди тогда не мыслили, поэтому никаким «нацпредательством» приглашение Владислава, конечно, не было. Главной «скрепой» тогда была вера, а условия договора прямо обязывали королевича перейти из католицизма в православие. Другое дело, быстро стало ясно, что Владислав не собирается переходить в православие, и вот тогда-то акции королевича резко пошли вниз, а его прежние сторонники отвернулись от него (например… патриарх Гермоген). Но дело было сделано, войска впущены, и фактически осенью 1610 г. «Семибоярщина», сама того не желая, потеряла политическую субъектность в пользу интервентов.

Дмитрий, которого уже начали видеть единственным достойным православным кандидатом, переборщил с репрессиями против собственной элиты, и в декабре 1610 г. был убит своими служилыми татарами. Однако сторонники Дмитрия никуда не делись. В лице своих казацких вождей – Ивана Заруцкого и Дмитрия Трубецкого, они объединились с «дворянской» бывшей «пропольской партией», которая разочаровалась во Владиславе после его отказа переходить в православие (её вождём был Прокопий Ляпунов). Так возникло Первое ополчение. Весной 1611 г. оно освободило большую часть Москвы, загнав поляков за стены Кремля (правда, те успели предварительно сжечь большую часть столицы). Впрочем, бывшие «дмитриевцы» разругались с бывшими «владиславцами», по итогу чего Ляпунов был убит, а большая часть дворян вышла из ополчения.

Казаки остались стоять у стен Кремля, ну а возвращать дворян пришлось уже Второму ополчению тех самых Минина и Пожарского.

Пока дворяне в лице Дмитрия Пожарского и купцы в лице Кузьмы Минина собирали Второе ополчение, стоявшие у стен Кремля остатки Первого ополчения – казаки Заруцкого и Трубецкого (бывшие сторонники «Лжедимитрия II») успели весной 1612 г. присягнуть новому «царю Дмитрию Ивановичу» (он же «Лжедимитрий III», он же «Псковский вор»). Однако тот оказался птицей совсем уж невысокого полёта, и, живя по принципу «бери от жизни всё», настроил против себя вообще всех. Очередную вариацию Дмитрия быстро схватили, доставили в Москву, посадили на цепь и через какое-то время казнили.

При подходе Второго ополчения к Москве в августе 1612 г. «отвалился» и Заруцкий. Он сделал ставку на продолжение «дмитриевской» легитимности, а именно на Марину Мнишек и её полуторагодовалого сына Ивана, который был то ли сыном «Лжедмитрия II», то ли сыном самого Заруцкого. С атаманом, Мариной и их сыном случится отдельная драма – до 1614 г. они будут сопротивляться московским войскам у Астрахани, а после пленения Заруцкого посадят на кол, трёхлетнего Ивана повесят, а Марина умрёт в тюрьме при невыясненных обстоятельствах.

Так вот, возвращаясь к «Семибоярщине», где же они были? Потеряв политическую субъектность со вступлением польских войск в Москву осенью 1610 г. «временное боярское правительство» всё равно оставалось в столице, полагая, что поляки их хотя бы не убьют, чего совсем нельзя было сказать о казацкой вольнице по другую сторону стен. Рядом с членами «Семибоярщины» находились и члены их родов. Например, при боярине Иване Никитиче Романове – брате Филарета (Фёдора Романова), находился его племянник… Михаил. Да-да, в «исторические месяцы» будущий царь присутствовал на месте событий, только, гм, немного по другую сторону баррикад.

Второе ополчение разгромило польские войска, пытавшиеся прорваться к истощённому голодом гарнизону Кремля, затем штурмом взяло Китай-город и, наконец, вынудило поляков капитулировать. Часть из них (кого взяла «земщина») пленили, часть (кто попал к казачкам) – перерезали на месте. Но что же стало с коллаборантами изменниками власовцами из «Семибоярщины»?

А ничего плохого.

Более того, эти люди стали архитекторами нового политического режима, и всё у них было замечательно.

Один член «Семибоярщины» умер ещё в 1611 г., сведения о другом обрываются в начале 1612 г., так что на момент освобождения Кремля и последующих событий в живых достоверно оставались пятеро.

Глава «временного правительства» – князь Фёдор Иванович Мстиславский, при коронации Михаила Романова держал царскую корону и осыпал его золотыми. В 1618 г. при крестном целовании о мире со Швецией держал государеву шапку. В 1619 г. упомянут первым в Царской думе, встречал Филарета из польского плена. Умер в 1622 г.

Князь Иван Михайлович Воротынский стоял во главе лиц, посланных к избранному Михаилу с просьбой поспешить в столицу, и подписался четвёртым по старшинству боярином на грамоте об его избрании. Воеводствовал в Казани, в отсутствие царя в звании первого воеводы семь раз ведал Москвой. Умер в 1627 г.

Князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский – муж тётки Михаила Романова. Последовательно возглавлял Разбойный, Монастырский, Ямской, Казанский, Сибирский и Каменный приказы. Умер в 1646 г.

Иван Никитич Романов – родной дядя Михаила. Богатейший человек Русского государства в царствование своего племянника. Умер в 1640 г.

Фёдор Иванович Шереметьев возглавлял посольство Земского собора в Кострому, уговорившее Михаила принять царский венец. До возвращения Филарета из плена с 1613 по 1619 гг. фактически возглавлял московское правительство, снова возглавлял его с 1633 по 1646 гг. Умер в 1650 г.

История окончания Смуты – это история о том, как Романовы – начисто беспринципные гроссмейстеры московской игры престолов, которые за эпоху Смуты предали и продали кого только можно, благодаря своей беспринципности заручились поддержкой буквально всех партий (и бывших «прошуйских», и бывших «дмитриевцев», и бывших «владиславцев»), сорвали ва-банк и мудро им распорядились, встроив всех своих сторонников в новую политическую систему, невзирая на их предыдущие приключения.

Интеллектуальная история идей — одна из самых захватывающих гуманитарных дисциплин. Лекторы Магистерии прослеживают историю возникновения и развития либеральной, социалистической и консервативной мысли и приглашают слушателей к совместному размышлению над тонкостями известных идеологий.

Также стоит отметить телеграм-канал проекта @magisteria_ru: здесь редакция делится не только материалами на историческую тематику, но и подборками заслуживающих внимания произведений искусства от литературы до музыки.

​​Квадрумвиры

Как я уже писал, «Марш на Рим», предпринятый фашистами в октябре 1922 г., был крайне рискованной авантюрой. Никто не мог гарантировать, что чернорубашечников просто не перестреляют военные на подходах к столице (кто ж мог подумать, что король окажется таким ссыкуном, а либералы в правительстве «гениальными» многоходовочниками?).

Рискованность предприятия понимал и Муссолини, который до определённого момента вообще делал вид, что не при делах, и сидел, ждал в Милане, чем всё закончится. В итоге вместо дуче марш возглавили четверо квадрумвиров (по аналогии с дуумвирами и триумвирами). Биографии квадрумвиров – это наглядная демонстрация, насколько итальянский фашизм был эклектичным движением, совместившим в себе, казалось, несочетаемое.

Микеле Бьянки изначально был социалистом, но покинул партию ещё раньше Муссолини, так как стал лидером итальянских синдикалистов (это было левое рабочее движение, альтернативное марксизму, которое делало ставку на профсоюзы и акции прямого действия). В Первую мировую Бьянки обратился к национализму и пошёл на фронт. После войны присоединился к «Союзу борьбы». В двадцатые годы Бьянки возглавлял «левое» крыло фашизма, но так и не успел развернуться, скончавшись от туберкулёза в 1930 г.

Итало Бальбо в юности был республиканцем. Поддержав вступление Италии в Первую мировую, храбро отвоевал на фронте, и после войны какое-то время тусил с футуристами. Темперамент вскоре привёл его к фашистам, и Бальбо со своим отрядом головорезов стал одним из самых отмороженных чернорубашечников. Сыграв мрачную роль в установлении фашистского режима, он вскоре стал министром авиации. Лично пилотируя самолёты и совершив несколько трансатлантических перелётов, Бальбо стал мировой знаменитостью. Муссолини испытывал ревность к популярному соратнику и назначил того губернаторствовать в Ливию. В конце 1930-х гг. Бальбо активно выступал против союза с Германией. Как известно, к нему не прислушались. Спустя три недели после вступления Италии во Вторую мировую самолёт с Бальбо на борту был по ошибке сбит итальянской ПВО в Ливии. Естественно, это породило конспирологические теории, будто Муссолини специально устранил своего потенциального соперника.

Эмилио Де Боно был аристократом и профессиональным военным, который участвовал во всех итальянских войнах, начиная с завоевания Эритреи в 1880-х гг. После прихода фашистов к власти, статусный генерал сначала формально возглавлял чернорубашечников, а затем был назначен руководить африканскими колониями. В 1935 г. Де Боно возглавил первый этап итальянского вторжения в Эфиопию, который был признан неудовлетворительным, и старичка пришлось менять на более энергичных полководцев. Выступал против вступления страны во Вторую мировую. В июле 1943 г. был одним из тех, кто на заседании Большого фашистского совета (этакое фашистское Политбюро) голосовал за отрешение Муссолини от должности. От немецкой оккупации не бежал, полагая, что ему в силу возраста и заслуг ничего не сделают. Но ошибся. Власти Итальянской Социальной республики арестовали, судили и расстреляли 77-летнего ветерана за «госизмену».

Чезаре Мария Де Векки происходил из семьи среднего класса и был монархистом. Воевал и после войны присоединился к фашистам, видя в них силу, способную защитить «традиционные ценности» от «Красной угрозы». При Муссолини губернаторствовал в Сомали и на Эгейских островах, какое-то время руководил министерством образования. Как и Де Боно в 1943 г. голосовал за отставку Муссолини, хотя после сделал всё, чтобы подчинённые ему войска в Тоскане без сопротивления сдались немецким оккупантам. Но в отличие от Де Боно вовремя смекнул, что от Итальянской Социальной республики, приговорившей его к смерти, лучше держаться подальше, и до конца войны прятался по монастырям. После войны сбежал в Аргентину. Но в Италии быстро прошла амнистия, и уже в 1949 г. Де Векки, не боясь преследований, вернулся на Родину. Впрочем, в том же году его разбил паралич, и последние 10 лет жизни последний из квадрумвиров прожил овощем.

​​Как в Веймарской Германии боролись с «фильмом-иноагентом»

Роман Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» был впервые опубликован отдельной книгой в январе 1929 г. Он получил огромную популярность, и к концу 1930 г. тираж книги, переведённой на десятки языков, достиг 3,5 млн. экземпляров. Одновременно права на экранизацию выкупила американская студия Universal. Премьера немой версии фильма состоялась в США в апреле 1930 г., а премьера звуковой версии – в июне того же года в Великобритании. В ноябре «На Западном фронте без перемен» получил два «Оскара» (за лучший фильм и лучшую режиссуру). И по сей день это кино признаётся одним из лучших фильмов о Первой мировой войне.

Премьера фильма в Германии была запланирована на начало декабря 1930 г. Но тут поднялась волна хейта. Для немецких правых антивоенный фильм оскорблял ветеранов, так как якобы обесценивал их жертвы, принесённые на алтарь Отечества. Раздражало, что немецких солдат играли американские актёры. Наконец, совсем уж нонсенсом для правых был факт того, что режиссёром и продюсером фильма о немецких солдатах были – о Боже – евреи!

Немецкая премьера – изначально значительно урезанная со 139 до 85 минут – состоялась в Берлине 4 декабря 1930 г. В последующие дни на острие атаки против фильма оказалось берлинское гау НСДАП во главе с гауляйтером Йозефом Геббельсом. Нацистские штурмовики намеренно устраивали потасовки, проносили дымовые шашки и бомбы-вонючки, выпускали мышей – в общем, делали всё, чтобы сорвать кинопоказы.

Одновременно, фильм «проверяли на экстремизм» и государственные органы. Правительства сразу нескольких германских земель – Саксонии, Тюрингии, Баварии, Вюртемберга и Брауншвейга – при поддержке рейхсвера, а также министерств внутренних и иностранных дел, подали запрос в Высшую надзорную инстанцию в области кинопроизводства (в общем, в Рейхскомнадзор) с требованием запретить фильм. Требование было удовлетворено 11 декабря – спустя неделю после премьеры – под предлогом «угрозы престижу Германии» и «очернения германской армии».

Запрет фильма лишь запустил очередной виток общественной дискуссии.

Геббельс писал: «Кинотеатр напоминает сумасшедший дом. Полиция бессильна. Озлобленная толпа вымещает свой гнев на евреях. Полиция нам сочувствует. Оконные стекла разбиты. Тысячи людей наслаждаются зрелищем. Показ сорван, как и следующий. Мы победили. Газеты пестрят нашим протестом. Нация на нашей стороне. Одним словом: победа!».

Социал-демократический премьер Пруссии Отто Браун сомневался в целесообразности запрета: «Престиж Германии представляется мне ущемлённым оттого, что фильм этот, который предъявляет единственное, серьёзное, веское и справедливое обвинение бессмысленности современной войны и предназначен исключительно для того, чтобы сорвать подстрекающую к войне агитацию, больше нельзя показывать в Германии».

Левый журналист Карл фон Осецкий утверждал: «Фильм открыто терроризировала фанатически настроенная гвардия хулиганов под руководством одного неуклюжего психопата, а затем он был просто отменён обскурантистской цензурной палатой одного обскурантистского министерского совета. Речь идёт лишь о том, должен ли и в дальнейшем быть разрешён (или же нет) определённо умеренный пацифистский образ мыслей, у которого миллионы сторонников и который нашёл законное отражение в самой Конституции, в каждом призыве стремиться к воспитанию в духе примирения между народами».

В конце концов, в июне 1931 г. фильм вновь был выпущен на экраны, но лишь для «закрытых показов». В сентябре экранизация была разрешена, но в ещё более урезанном виде. Так продолжалось до 1933 г., когда нацисты снова запретили фильм, а его литературный первоисточник стали жечь на кострах. Немецкие зрители смогли вновь увидеть «На Западном фронте без перемен» только после очередной войны – в начале 1950-х гг.

К слову, аналогичные запреты на этот фильм были введены в межвоенных Италии и Австрии, а также в австралийском штате Виктория. Во Франции цензура вырезала из проката сцены, где немецкие солдаты отправляются в самоволку по французским бабам.

О фашистах-ветеранах

Недавно я уже разбирал трюизм, будто победа Италии в Первой мировой войне была какой-то «увечной», и это способствовало приходу фашистов к власти. По крайней мере, я пытался показать, что это утверждение небесспорно и можно найти достаточное количество аргументов против него.

Сегодня же я хочу коснуться другого трюизма, будто фашисты пришли к власти как ветеранское движение и как выразители интересов этих самых ветеранов. Сами фашисты (и позднее нацисты в Германии) любили так утверждать. Тот же Муссолини в октябре 1922 г. презентовал себя королю Виктору Эммануилу III как выразителя «духа Витторио-Венето» (главной итальянской победы в войне, произошедшей в октябре 1918 г.).

В реальности, конечно, нужно иметь в виду, что в ситуации массовой индустриальной войны при мобилизации значительной части мужского населения ни одна послевоенная политическая сила не может претендовать, будто она «выражает интересы всех ветеранов». Ветераны естественным образом в больших количествах будут представлены во всех политических силах – от ультралевых до ультраправых.

Не стала исключением и Италия. В 1919 г. здесь была создана «Национальная ассоциация комбатантов», в которую входили до 400 тыс. человек. Политическим крылом ассоциации стала «Партия комбатантов», которая на парламентских выборах в ноябре 1919 г. получила 4% (230 тыс. голосов) и провела в парламент 20 своих депутатов. Для сравнения, фашистский «Союз борьбы» тогда набрал меньше 5 тыс. голосов по всей стране и никого никуда не провёл. На местах «комбатанты» активно вступали в союзы с социалистами, которые тогда – в годы «Красного двухлетия» – активно захватывали фабрики и муниципалитеты.

И вот здесь верхушка Итальянской социалистической партии совершила роковую ошибку. Будучи антивоенной и пацифистской, она не смогла перешагнуть через своё пренебрежение к военным и официально заключить с ними союз. Из-за этого огромная масса стихийно левых ветеранских масс так и осталась «бесхозной».

Часть ветеранов в самом деле ушла к фашистам, но в абсолютных цифрах их число не выглядело чем-то решающим. В этой статье, которая некогда была опубликована на отличном, но почившем сайте Warhead, приводятся цифры, правда почему-то без указания источника, что в 1921 г. чернорубашечников было 150 тыс., а ветеранов среди них около 85 тыс. Получается, что в тот момент ветеранов из «Национальной ассоциации комбатантов» было как минимум в пять раз больше, чем ветеранов-фашистов.

А ведь были ещё ветеранские структуры выходцев из элитных подразделений ардити. Их тоже зачастую поголовно представляют фашистами, что совершенно не так. Ардити были разными. Были фашистские, а были и «народные» ардити, которые вместе с социалистами, коммунистами и анархистами под красными флагами, наоборот, били фашистов.

Ещё одним немаловажным фактором, когда мы говорим об ультраправом насилии, было активное участие молодёжи и студентов, которые «не успели на войну», но зато успели пропитаться национал-милитаристским угаром и беспределили дома после войны, надеясь компенсировать тот опыт, которого они «недополучили». Это справедливо и по отношению к фашистам, и, например, по отношению к немецким фрайкорам (Эрнст фон Заломон был 16-летним прусским кадетом, когда в конце 1918 г. начались его фрайкоровские приключения).

В конце концов, фашисты победили благодаря своему наглухо отбитому отмороженному напору и договорняку со старыми элитами. Тем не менее с ветеранами нужно было что-то делать и… их купили. «Национальную ассоциацию комбатантов» реорганизовали и превратили в щедро финансируемый пенсионный фонд, деньгами которого поставили распоряжаться прежнюю верхушку ассоциации, с кем удалось сговориться.

Таким образом, цитируя вышескинутую статью: «Сотни тысяч ветеранов были побеждены десятками тысяч ветеранов, которыми просто грамотно распорядились».