Красный вильгельмизм

Недавно у Вестника Бури вышло часовое видео о феномене «красного путинизма» в современном российском левом движении. Это когда люди левых, в том числе и ортодоксально коммунистических, взглядов утверждают, будто Путин, оказывается, либо вот-вот совершит, либо уже совершил «социалистическую революцию сверху» и на всех парах восстанавливает СССР 2.0. с колбаской и мороженным, преодолевая бешенное сопротивление западных империалистов и «либерастов». Можете посмотреть:

https://www.youtube.com/watch?v=jh7zUYrf9v8

(Да-да, Дорогая редакция очень не любит находиться в информационном пузыре какой-то одной идеологической повесточки, а потому с интересом наблюдает, что там у левых происходит)

Рассуждения о «красном путинизме» подтолкнули написать пост об ещё одной изощрённой идеологической зверюшке – «красном вильгельмизме», который пропагандировался некоторыми марксистами в Германии периода Первой мировой войны. Казалось бы, где Вильгельм II – прусский король и германский император, который неоднократно презрительно именовал социал-демократов «безродным сбродом», и немецкие марксисты, чья Социал-демократическая партия до 1914 г. считалась во всей Европе авангардом грядущей социалистической революции?

Тем не менее в 1914 г. социал-демократическая фракция рейхстага абсолютным большинством голосов встала на «национальные» позиции, одобрив военные кредиты кайзеровскому правительству. В основном отход от довоенных революционных лозунгов объяснялся необходимостью противостояния с «реакционной» Россией (немецкие марксисты ещё со времён собственно Маркса являлись ярыми русофобами). Однако некоторые социал-демократы пошли куда дальше партийных товарищей и попытались обосновать участие немецкой социал-демократии в войне на стороне кайзера с ортодоксальных позиций классового марксистского анализа.

В 1915 г. внутри СДПГ образовалась фракция, концентрировавшаяся вокруг Пауля Ленша, Генриха Кунова и Конрада Хениша. Они издавали журнал «Die Glocke» («Колокол»), деньги на который им давал Александр Парвус, вошедший в историю как непосредственный организатор отправки Ленина в Россию в пломбированном вагоне. В общем, авторы журнала утверждали, будто идущая Мировая война, оказывается, уже и есть та самая Мировая революция, которую предрекал Маркс. Просто линия противостояния пролегала не столько между классами, сколько между нациями. Англия – воплощение всемирного капитализма, сражалась против мирового пролетариата, воплощённого в виде кайзеровской Германии. Последняя ещё со времён Бисмарка являлась более социально ориентированным государством, нежели западные державы. Стоит напомнить, что в представлениях немцев того времени Германия это никакой не Запад, а уникальная культура – мост между Западом и Востоком (никого не напоминает?).

В ходе войны Германия вовсе превратилась в образцовое социалистическое государство тотального планирования и распределения, что есть, по мысли марксистов, хорошо. После неизбежной победы подобный порядок следует не только сохранить в самой Германии, но и «осчастливить» им пролетариев других стран. Таким образом, победа Рейха в Мировой войне будет означать триумф марксистской Мировой революции и глобальную победу пролетариата.

В 1916 г. социал-демократический профессор Иоганн Пленге писал о превосходстве «социалистических» немецких «идей 1914-го года» над «буржуазными» западными «идеями 1789-го года». Сам же император Вильгельм II в его трактовке сопоставлялся с Наполеоном Бонапартом.

«Красный вильгельмизм» не помог Германии выиграть Первую мировую войну, но внёс значительный вклад в дальнейшее развитие немецкой политической мысли, побудив, например, Освальда Шпенглера прийти к идее о «прусском социализме», а Эрнста Никиша – к «национал-большевизму». Впрочем, все эти изыскания закончились трагически, лишь разрыхлив идейную почву для Гитлера. Противопоставление себя Западу и попытки совместить национал-реваншизм с «особым немецким социализмом» закончились катастрофой 1933 г.

P.S. В конце ролика Рудой зачитал свой легендарный рэп😎

Коммунисты и прочие моральные инвалиды, оправдывающие бессудное убийство царской семьи, иногда аппелируют якобы к опыту западноевропейских стран. Мол, «англичане и французы о своих казнённых монархах не шибко переживают».

Подобный аргумент подразумевает подлог, так как предлагает сравнивать события 370-летней (казнь Карла I) и 230-летней (казнь Людовика XVI) давности с событием 100-летней давности (убийство Николая II со всей семьёй и прислугой). Очевидно, что в любой стране XXI века события XVII или XVIII веков будут находить меньший отклик, чем события XX века.

Для «чистоты эксперимента» следует сравнивать отношение англичан к казни Карла I в середине XVIII века и отношение французов к казни Людовика XVI в конце XIX века. И в этих случаях мы как раз увидим, что западноевропейские страны, пережившие революции, и спустя сто лет после казни своих монархов оставались расколотыми, исторические «войны памяти» шли там полным ходом, а в обществах существовал мощный идейный запрос на осуждение цареубийства.

В Англии память о мученичестве Карла I сохранялась и поддерживалась на протяжении всего XVIII века (почитать об этом можно здесь).

Во Франции лишь к концу XIX века более-менее устоялась республиканская форма правления, в то время как внучатый племянник Людовика XVI имел все шансы взойти на французский трон ещё в 1870-х гг. Как указывалось в недавнем посте, «14 июля» в качестве государственного праздника был утверждён республиканцами в 1880 г. лишь после того, как они согласились праздновать не «революционную» годовщину взятия Бастилии 1789 г., раскалывавшую общество, а «примирительную» годовщину Праздника Федерации 1790 г., символизировавшего единение Людовика XVI с народом. В конце концов, французский монархизм оставался относительно популярным политическим движением вплоть до 1940-х гг.

Поэтому русское общество, осуждая цареубийство (тем более настолько жестокое), поступает так же, как поступало и всякое другое здоровое общество в истории.

Один из страшнейших дней в истории России.

«Правительство снова подтверждает, что на всём полуострове полное спокойствие»

Именно это гласило официальное радиосообщение испанского республиканского правительства от 18 июля 1936 г., когда в большинстве городов страны уже шли бои разгорающейся Гражданской войны.

Тем не менее скатываться к хаосу Испания начала задолго до июля 1936 г. Монархия Бурбонов слиняла в апреле 1931 г. Никаких выступлений в её поддержку никто не предпринимал. Однако общего понимания, какой должна быть Вторая Испанская республика, не существовало. Социалисты и левые либералы желали провести радикальную аграрную реформу, максимально ограничить права Католической церкви, сократить армию и предоставить широкую автономию испанским регионам. Необычайно сильные в Испании анархисты (и наоборот слабые коммунисты) вовсе призывали к широкомасштабной социальной революции. Соответственно, правые либералы, консерваторы и клерикалы всячески противились нарушению статуса-кво.

С апреля 1931 по февраль 1936 гг. в стране сменились 9 премьер-министров, чьи слабые коалиционные кабинеты были не в состоянии примирить радикалов со всех сторон. Левые в своём стремлении «модернизировать» Испанию перегибали палку с гонениями на Церковь даже по мнению многих республиканцев. Когда в ноябре 1933 г. на парламентских выборах победили правые, левые буквально убеждали центристского президента страны отменить результаты выборов, просто из нежелания допускать правых до власти в республике. Когда спустя год крупнейшая парламентская партия страны – Испанская конфедерация автономных правых (CEDA), всё-таки вошла в состав правительства, левые подняли вооружённое восстание в Астурии, подавленное республиканскими войсками. В свою очередь, сама CEDA из года в год радикализировалась, косплея известные режимы из Италии и Германии.

Февральские выборы 1936 г. полностью смели центристов с политической сцены, обозначив катастрофический раскол страны: 47% - за «левый» Народный фронт и 46,5% за «правый» Национальный блок, причём в историографии до сих пор нет однозначного мнения по поводу того, не были ли те выборы сфальсифицированы в пользу левых. Тем более, в Испании была странная электоральная система, по которой левые всё равно получили 55% мест в парламенте, тогда как правым досталось лишь 33% (справедливости ради, правым это не помешало выиграть на предыдущих выборах 1933 г.).

Несмотря на то, что по результатам выборов февраля 1936 г. к власти просто вернулось левоцентристское правительство, фактически в Испании с этого момента началась стихийная социалистическая революция с нападениями левых боевиков на правых политиков и активистов (с ответными нападениями правых на левых), разорениями церквей, «чёрным переделом» земли и социализацией предприятий.

Именно с этого момента часть офицерского корпуса начала разрабатывать планы военного переворота. При этом политическая программа заговорщиков была максимально расплывчатой и предполагала не более чем установление обычной республиканской военной диктатуры.

12 июля правые боевики убили левого офицера республиканской полиции. На следующий день левые члены республиканской Гражданской гвардии (официальной правоохранительной структуры) в отместку застрелили лидера правой парламентской оппозиции, причём правительство спустило дело на тормозах. Это событие стало последней каплей для многих колебавшихся, после чего военный заговор кучки офицеров получил потенциал к тому, чтобы стать полномасштабным восстанием во всей стране. К числу решившихся примкнуть к мятежу в последний момент принадлежал и военный губернатор Канарских островов Франсиско Франко, который ещё в июне писал республиканскому премьеру, что если его вернут на материк, то он сможет предотвратить путч. Но в Мадриде Франко проигнорировали, и в середине июля тот решился сам присоединиться к мятежникам.

17 июля против республики поднялось Испанское Марокко, на следующий день восстание распространилось на материковую часть страны. Одновременно в Испании началась уникальная в истории анархистская революция.

Так началась одна из самых лютых Гражданских войн XX века.

Марксизм и конспирология

Прочитал книгу министра культуры ГДР Александра Абуша «Ложный путь одной нации», перевод которой вышел в СССР в 1962 г. В книге дан обзор немецкой истории, начиная со Средних веков, концентрирующийся на тех ключевых событиях, которые мешали Германии стать «нормальной» западной страной, и, наоборот, толкали её к «особому» авторитарному пути, закончившемуся национал-социализмом. И в целом, если держать в уме идеологические воззрения автора и понимание, что «особость» Германии вовсе не означала прямого шоссе «от Лютера к Гитлеру», то книжка неплохая. Я бы даже посоветовал прочесть её всем любителям немецкой истории. Однако к книге, оригинал которой был написан в 1944/45 гг., добавлены послесловия автора 1949 и 1960 гг., которые в основном посвящены уже не истории, а политической агитации, соответствовавшей эпохе «Холодной войны».

И по ходу их чтения у меня усиливалось ощущение, будто я читаю какую-то конспирологическую макулатуру a la Стариков. За всем самым плохим, что было в истории Германии последних десятилетий непременно стоят «влиятельные монополистические круги», «заправилы германского империализма». После разгрома и раздела страны, западная часть Германии отныне выполняет «приказы Уолл-стрита», а рулят ею «политические и военные ставленники американских трестов». Основной закон ФРГ естественно закрепляет иностранную оккупацию «под сенью американского звёздного флага». Никакой субъектности (agency) у политических игроков в Западной Германии нет: эту страну им всего лишь поручили (понятно кто) создать и возглавить. Идейной свободы на Западе тоже быть не может, так как «свободная игра умов» направляется властями (а мы уже знаем, под кем те ходят). Очень часто встречается выражение «закулисные покровители».

И ведь эта книга, по сути, лишь один пример из того массива историко-политической литературы, которая издавалась в СССР на протяжении десятилетий. У меня возникло ощущение, что политическая и – шире – духовная культура многих наших сограждан столь склонна к конспирологии в том числе и потому (но, конечно, не только из-за этого), что людей десятилетиями пичкали рассказами про «закулисье Уолл-стрита», анонимных «заправил империализма», которые на 100% контролируют действия своих ставленников в разных концах земного шара. И речь идёт не только о так называемых «ватниках» и «левых». Страдают этим недугом и «правые», выискивающие под кроватью заговоры Франкфуртской школы против западной цивилизации или уж, прости Господи, галковскоманы. Важен сам принцип, а идеологическая обёртка – дело вторичное.

При этом, поймите правильно, марксизм дал исторической науке много хорошего. Социальные группы и классы действительно существуют, и являются полноценными историческими акторами, как и государства, нации или отдельные личности. Историки-марксисты не только развили эту оптику взгляда на историю, но и дали «голос» социальным группам, преимущественно «внизу» социальной лестницы, которые до этого в описаниях исторических событий находились на позициях «статистов». С другой стороны, Хобсбаум и Валлерстайн дали нам новые подходы к пониманию глобальной истории. Лишь идеологизированный идиот будет отрицать положительное влияние марксизма на историческую науку в вышеуказанных областях. Дело, конечно, в умении различать эту самую историческую науку и политическую агитацию. Ну и конечно в мере.

Очевидно, что всякая социальная группа делится внутри себя на более мелкие социальные группы. И те или иные действия совершают не анонимы, а конкретные люди, чаще всего оставляющие после себя документы. Очевидно, что нужно учитывать всю совокупность фактов, способных влиять на принятие решений: социально-экономические, политические, культурные и личностно-психологические. Ну и следует помнить, что теории заговора – это попытки рационализировать наш крайне сложный мир, который на самом деле невозможно втюхать в какую-то одну стройную и понятную схему.

20 июля 1932 г. в Германии началась консервативная революция против Веймарской республики. В авангарде революции шли офицеры, аристократы, чиновники и юристы. В этот день рейхсканцлер Франц фон Папен разогнал прусское правительство, начав демонтаж Веймарской системы.

На протяжении всей истории республики Пруссией – крупнейшей из германских земель, управляла коалиция из трёх демократических партий: социал-демократической, центристской и леволиберальной немецкой демократической. Сильнейшим членом коалиции являлась СДПГ, контролировавшая правительство, полицию и профсоюзы. «Красная Пруссия» считалась главной гарантией сохранения демократии во всей Германии. Конец идиллии наступил в апреле 1932 г., когда на прусских парламентских выборах коалиция потеряла большинство, а на первое место вышли нацисты. Однако собственных голосов «коричневым» не хватало, о коалиции они ни с кем не договорились, поэтому прежнее правительство продолжило руководить уже как «правительство меньшинства».

Этим воспользовался недавно назначенный рейхсканцлер Папен. Его целью была «элитарная революция» и создание «Нового государства»: централизация и унификация, ремилитаризация, отход от демократии и парламентаризма, создание авторитарного президентского режима, который, возможно, стал бы ступенькой к реставрации монархии. Этакая «диктатура развития», которая бы обеспечила внутреннюю безопасность и экономическое возрождение. Первой помехой являлось демократическое руководство Пруссии.

Итак, прусское правительство потеряло значительную часть легитимности на выборах, но продолжало руководить. Через рейхстаг его роспуск был невозможен: там по-прежнему были сильны социал-демократы и центристы. Тогда Папен получил одобрение президента на реализацию 48 статьи Конституции, согласно которой глава государства мог без одобрения рейхстага издавать чрезвычайные законы. Поводом послужила фактически развернувшаяся «малая» Гражданская война: в преддверие выборов в рейхстаг, назначенных на 31 июля, Папен снял запрет на деятельность нацистских СА, и улицы тут же захлестнули столкновения между нацистами и коммунистами. 17 июля в городе Альтона провинции Шлезвиг-Гольштейн нацистское шествие через рабочие кварталы закончилось стрельбой с 18 убитыми. Папен заявил, будто во всём виновно прусское правительство, неспособное поддерживать общественную безопасность.

20 июля прусских министров вызвали к рейхсканцлеру и поставили перед фактом роспуска правительства. Дальше произошла одна из самых драматичных капитуляций в германской истории. Социал-демократы отказались повернуть полицию против рейхсвера, оккупировавшего государственные учреждения, боясь эскалации Гражданской войны. По этим же причинам они отказались вывести на улицы своих сторонников из Рейхсбаннера – социалистической военизированной организации, в которой состояли четверть миллиона человек (уличные боевики были не только у нацистов и коммунистов). От всеобщей забастовки тоже отказались: были опасения, что в разгар экономического кризиса мало кто захочет добровольно покидать рабочие места. Социалистам оставалось лишь жаловаться суду. В октябре Конституционный суд вынес «соломоново решение», по которому отстранение прусского правительства было объявлено незаконным, но власть де-факто ему так и не вернули.

31 июля 1932 г. социал-демократы проиграли на выборах в рейхстаг нацистам. Через четыре месяца Папен в результате столь любимых им закулисных интриг сам был смещён с поста рейхсканцлера генералом Шляйхером. А ещё через два месяца Папен ненадолго вернулся во власть с новым союзником – Адольфом Гитлером. Вскоре Гитлер успешно переиграл Папена и всех прочих консерваторов и установил собственную диктатуру. Так консервативная революция плавно перетекла в революцию нацистскую.

Сегодня разговариваем с Николаем Росовым про международный кризис 1923 г. и внутриполитическую ситуацию в Германии в тот сумасшедший год.

https://youtu.be/aAklE47SQQk

Похожа ли РФ на Германскую империю?

К методу исторических аналогий и сравнений следует подходить максимально осторожно, держа в уме, что каждая историческая эпоха уникальна, а потому повторение тех или иных событий точь-в-точь невозможно. Тем не менее аналогии и сравнения могут быть полезны для выявления определённых закономерностей.

Российскую Федерацию сравнивают со многими режимами прошлого. Например, покойный ныне канал «Сепсис скепсисом» как-то сравнивал РФ с межвоенной Польшей. Однако, пожалуй, больше всего постсоветскую Россию любят сравнивать с Веймарской Германией. Сам я к подобным сравнениям отношусь сдержанно по причинам, изложенным выше. Более того, на мой взгляд, нынешнюю РФ логичнее сравнивать с режимом предшествовавшим Веймару, а именно с кайзеровской Германией.

Во внутренней политике оба государства представляют собой авторитарные полуаболютистские режимы, предпочитающие опираться на бюрократию и «силовиков». Последние тесно связаны с этосом дворянства: в случае с кайзеровской Германией – это буквально были титулованные дворяне, в современной РФ «новыми дворянами» силовики нарекают себя сами. Политическое лидерство в основе своей традиционно (феодально-бюрократический и номенклатурно-бюрократический режимы соответственно), однако разбавляется легализмом (регулярные выборы) и специфической харизмой главы государства (какие-нибудь перлы Вильгельма II или Путина). При этом силовики, несмотря на всё своё влияние, всё же ограничены рамками гражданского управления и неспособны полностью подмять его под себя, даже если бы этого и хотели. В Германии что-то близкое к военной диктатуре установилось лишь в два последних года Мировой войны в 1917/18 гг.

Парламентаризм в обоих режимах формально существует, однако в реальности полномочия федерального парламента крайне ограничены, и он не представляет собой критически важного актора. Однако внутри федерации положение дел от региона к региону может разниться, хотя исполнительная власть везде сохраняет «контрольный пакет». Социальная и политическая активность граждан после длительного периода «спячки» имеет тенденцию к росту и расширению, особенно на местном уровне, что считывается властями в качестве угрозы и вызова традиционному способу управления. Тем не менее по-прежнему внешние наблюдатели и аналитики отмечают определённую склонность значительных масс населения к традиционному типу лидерства и определённой электоральной апатии.

Помимо «системных» партий, оба режима имеют оппозиционный жупел в виде социал-демократов и «навальнистов» соответственно. Социал-демократы с 1878 по 1890 гг. буквально находились под запретом, да и после легализации официальные лица, вплоть до кайзера, именовали их «безродным сбродом», обвиняя в работе на заграницу (Интернационал) и желании развалить страну в пожаре классовой войны. Справедливости ради, в отличие от РФ кайзеровский режим после 1890 г. терпел подобный жупел в парламенте, пусть и пытался максимально испортить жизнь его представителям и сторонникам. В частности, путь в систему образования или на государственную службу для открытого социал-демократа был закрыт вплоть до 1918 г. Что касается прочих парламентских партий, то на федеральном уровне их руководство неизменно критикует «раскачивателей лодки» и потенциальных «революционеров», что не мешает их местным отделениям по собственной инициативе сотрудничать с «безродным сбродом».

Национализм риторически используется официальными властями для той или иной легитимации своей внутри- или внешнеполитической повестки. Тем не менее ирредентизм никогда не ставился официальными властями на повестку дня (за исключением объединения Германии в 1860-х гг. и Эльзаса-Лотарингии в 1871 г. и Крыма в 2014 г.). Так, власти кайзеровской Германии никогда не провозглашали цели объединения с немцами Австрии или с прибалтийскими немцами, неизменно принося в жертву все ирредентистские проекты в пользу отношений с «уважаемыми партнёрами» из Габсбсургской монархии или (до поры до времени) из Романовской империи.

Во внешней политике существует противостояние с «коллективным Западом», идеологическим обоснованием чему служат сомнительные концепции «Особого пути». Есть незаживающий национально-территориальный конфликт с ближайшим соседом (Эльзас-Лотарингия и Крым). Есть несколько союзников (Австро-Венгрия, Болгария, Турция – в случае Германии; Белоруссия, Армения, Сирия – в случае РФ), которых приходится регулярно подкармливать и отрывать что-то от себя ради неявных внешнеполитических бонусов и страха, что сегодняшние союзники завтра могут перекатиться во «враждебный лагерь». Тем не менее конфронтация с «Западом» также придаёт определённую легитимацию режиму, что, например, может приводить к забавным симулякрам, вроде «красного вильгельмизма» с представлениями о Мировой войне как о марксистской Мировой революции с Германией вместо мирового пролетариата и «красного путинизма» с Путиным как строителем СССР 2.0.

Обе страны находятся в состоянии перехода от одного типа общества к другому: от доиндустриального – к индустриальному в первом случае, и от индустриального – к постиндустриальному во втором. Это накладывает свой отпечаток и на культуру, которую удивительным образом одновременно могут оценивать диаметрально противоположным образом: как расцвет новых форм самовыражения и как безмерный упадок нравственности.

При этом, как было указано в начале, на каждую схожесть в сравнении найдётся достаточно отличий. Стоит отметить хотя бы то, что кайзеровская Германия и современная Россия имеют совершенно отличные социальные структуры населения. В секуляризованной России нет того религиозного конфликта между протестантами и католиками, что был в Германии. Наконец, Германия в начале XX в. являлась второй экономикой Европы и готовилась стать первой державой мира в политике, о чём РФ с её долей в мировом населении и мировом ВВП по 2% каждая нечего даже и мечтать.

В заключение хочется вернуться к Веймару. 99% интереса к этому периоду на самом деле обусловлены не самим процессом развития 1918/33 гг., а конкретно его концом, связанным с приходом нацистов. Иными словами, всякий интерес к сравнениям какого-либо режима с Веймаром имеет в своей основе конкретный вопрос: возможен ли в таком режиме свой «Гитлер»? Если взять за основу рассуждения о схожести путинской России с кайзеровской Германией, то угроза «Гитлера» отодвигается на два шага вперёд. То есть ничего подобного в путинской России, конечно, произойти не может, но окно возможностей для такого печального развития событий способно открыться в постпутинской России. И угроза здесь, как и в случае с Веймаром, будет заключаться в том, что будущий режим может оказаться неспособным ни привлечь на свою сторону прежние элиты, которые, естественно, никуда не денутся (совершенно очевидно, что постпутинская Россия будет держаться на путинских элитах), ни нивелировать угрозу с их стороны тем или иным образом. В случае экономического или политического кризиса эти элиты могут объединиться с социальными или национальными демагогами, надеясь восстановить своё прежнее положение, при том, что на подобный союз они никогда бы не пошли при прежнем режиме.

Но ведь мы здесь предаёмся буйству абстрактных мысленных экспериментов, практически невозможных на практике, не так ли?

2 августа 1934 г. в возрасте 86 лет скончался рейхспрезидент Германии Пауль фон Гинденбург

Согласно Веймарской Конституции 1919 г., Германия фактически являлась сверхпрезидентской республикой. Самого президента зачастую даже называли «эрзац-кайзером». Он являлся главнокомандующим вооружёнными силами, мог принимать любые законы в обход парламента, а также обладал исключительными полномочиями назначать и смещать канцлеров, не спрашивая на то разрешения рейхстага. В такой системе при живом президенте Гинденбурге канцлер Адольф Гитлер никак не мог чувствовать себя спокойно, ведь теоретически достаточно было одного слова президента, чтобы нацисты утратили власть в мгновение ока.

Вопрос о будущем не мог не волновать лидера НСДАП. Гинденбург сильно болел, и президентское кресло вскоре должно было освободиться естественным образом. Летом 1934 г. в ходе политического кризиса Гитлер сумел завоевать окончательное доверие армии, расправившись с руководством Штурмовых отрядов во главе с Эрнстом Рёмом. «Ночь длинных ножей» позволила Гитлеру надеяться на поддержку рейхсвера в предстоящей «Операции «Преемник».

Тем не менее опасность политической турбулентности сохранялась. Что делать с президентским постом после смерти Гинденбурга? Позволить занять его кому-либо другому, даже самому лояльному соратнику, было опасно. Однако избрание Гитлера президентом означало бы освобождение им должности канцлера, и, следовательно, потерю личного контроля над правительством. Даже краткий промежуток между освобождением президентского кресла и его занятием Гитлером был опасен, ведь по Конституции и.о. президента до следующих выборов становился не канцлер, а председатель Верховного суда. А там мало ли, что могло случиться.

Гитлер решил действовать на опережение. 1 августа, то есть ещё при живом Гинденбурге, правительство приняло закон, согласно которому Гитлер должен был совместить должности президента и канцлера. Примечательно, что тем самым нацисты в очередной раз нарушили собственные обещания и вообще конституционное право. Дело в том, что Акт о чрезвычайных полномочиях, принятый рейхстагом 23 марта 1933 г., с чего собственно и отсчитывается начало нацистской диктатуры, специально обговаривал, что чрезвычайные полномочия правительства не распространяются на прерогативы и институт президентской власти. Сам Гитлер, убеждая лидера партии Центра Людвига Кааса проголосовать «за» Акт, клятвенно заверял того, что институт президентства находится в полной безопасности. Центристы в итоге проголосовали «за» всей фракцией, обеспечив прохождение Акта, ну а Гитлер спустя 1,5 года всех кинул. Впрочем, ему это было не впервой.

Термин «рейхспрезидент» был объявлен «неразрывно связанным» с именем Гинденбурга, поэтому Гитлер отныне официально именовался «фюрером и рейхсканцлером». Также был изменён текст воинской присяги: теперь солдаты и офицеры клялись в верности уже не Германии, а лично Гитлеру.

Гинденбург оставил завещание, в котором, хваля Гитлера за «национальный подъём», призывал того восстановить старую-добрую монархию Гогенцоллернов. Естественно, ничего подобного фюрер делать не собирался. Текст завещания, предназначенный для публикации, откорректировали, и немцы узнали лишь о том, как старый фельдмаршал расхваливал Гитлера, но не о его последней политической воле.

19 августа 1934 г. состоялся референдум по вопросу о совмещении должностей и передаче всех президентских полномочий Гитлеру. Несмотря на активную пропаганду, массовые фальсификации, запугивание и террор, «за» проголосовали «лишь» 90% избирателей, и целых 10% «против» (а это 4,3 млн. человек). Даже спустя 1,5 года после прихода нацистов к власти в обществе сохранялось активное оппозиционное меньшинство.

Впрочем, к следующим референдумам 1936 г. (о ремилитаризации Рейнланда) и 1938 г. (об аншлюсе Австрии) нацисты уже достаточно «освоили» технологии «работы с избирателями» и «правильного подсчёта голосов», обеспечив себе официальные результаты в 99%.

​​«Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев!»

4 августа 1914 г. эти слова были произнесены Вильгельмом II перед германским рейхстагом в преддверии голосования о выдаче военных кредитов правительству. За несколько дней до этого император произнёс аналогичные «балконные речи» с призывами к национальному единству: 31 июля – в день начала русской мобилизации, и 1 августа – в день объявления войны России. Речи имели триумфальный успех и закрепили так называемую «политику гражданского мира» («Burgfriedenspolitik»). Все немецкие партии забыли о своих довоенных разногласиях с правительством и выразили безоговорочную поддержку государству.

Касалось это и Социал-демократической партии (СДПГ) – главной оппозиционной партии в Германии, сторонников которой официальные лица, включая кайзера, на протяжении десятилетий до этого клеймили «безродным сбродом». Сами же социал-демократы считали себя авангардом будущей европейской социалистической революции, которая должна была уничтожить монархию и «прусский милитаризм».

4 августа 1914 г. многолетняя вражда, казалось бы, закончилась. Социал-демократы, которые ещё за неделю до того митинговали в поддержку сохранения мира, полным составом своей парламентской фракции одобрили военные кредиты правительству. В их глазах война была справедливой, ведь объявлена она была против царской России – страны, которую проклинал ещё Маркс в середине XIX в. как оплот реакции в Европе. Ради такого можно было помириться и с монархией, и с «прусским милитаризмом». Некоторые из социал-демократов изобрели ещё более изощрённые интеллектуальные конструкты для оправдания своей позиции.

В целом, немецкие «Августовское воодушевление» («Augusterlebnis») и «политика гражданского мира» ничем не отличались от аналогичных процессов во всех других странах, вступивших в войну, включая и Россию. «Гражданский мир» везде начал давать слабину по мере затягивания войны, военных поражений и экономических неурядиц. В России, например, он закончился летом 1915 г., когда на фоне Великого отступления оппозиционные партии ГосДумы организовали «Прогрессивный блок», требовавший создания правительства, подотчётного парламенту.

Германия продержалась на два года дольше: первые массовые забастовки прошли там весной 1917 г. после голодной «брюквенной зимы». В июле того же года в рейхстаге был образован оппозиционный «Межфракционный комитет» в составе депутатов от СДПГ, партии Центра и леволиберальной Прогрессивной народной партии, который стал аналогом нашего «Прогрессивного блока». В январе 1918 г. Германию захлестнула новая волна забастовок, в которых участвовали около миллиона человек. Тогда же начали возникать первые немецкие революционные Советы по русскому образцу. Ни о каком «гражданском мире» в условиях голода и осточертевшей всем войны уже не могло быть и речи. Свержение монархии и прекращение войны в ноябре 1918 г. было с воодушевлением встречено абсолютным большинством немцев, о чём, впрочем, многие из них вскоре благополучно забыли.

​​Сталин против КПРФ

Левада-центр опубликовал результаты очередного опроса по поводу отношения россиян к фигуре Сталина и перспективам создания, прости Господи, Сталин-центра.

https://www.levada.ru/2021/08/04/stalin-tsentr-i-pamyatnik-stalinu/

Я честно не знаю, насколько можно доверять результатам опроса. Если они более-менее соответствуют действительности, то можно сделать два неутешительных вывода. Во-первых, десятые годы в символической политике ознаменованы «сталинизацией» общества, чего не было, например, в нулевые. И здесь невозможно не отметить решающей роли официозного исторического нарратива, продвигаемого на государственном уровне. Во-вторых, примечателен тот факт, что меньше чем за пять лет возрастная когорта от 18 до 24 лет (те самые «зумеры») совершила скачок от самой «антисталинской» к наиболее «сталинистской» (после тех, кто старше 55) возрастной группы. И это снова те, кто получал среднее образование в школах десятых годов.

Однако желание написать данный пост у меня возникло не из-за этого. В недавнем фильме «Дождя» о партии КПРФ на 1:00:40 политолог Александр Кынев высказал любопытную мысль, что тема Сталина заботливо извлекается государственными политтехнологами аккурат перед выборами, чтобы распугать умеренных избирателей и оттолкнуть их от того разномастного винегрета, который называется «КПРФ» и который в силу исторических причин является главным партийным конкурентом «Единой России», особенно на региональном и муниципальном уровнях. Конечно, любому человеку, который более-менее разбирается в российской политике, очевидно, что никакого отношения к «реальному» сталинизму КПРФ имени Зюганова-Грудинина не имеет и, скорее всего, никогда не имела.

Я не хочу беспруфно в чём либо упрекать Левада-центр, находящийся к тому же под клеймом «иностранного агента», но не могу не выразить мнение, что подброс дровишек в тлеющий костерок сталиносрача за месяц до выборов вновь способен распугать часть общественности, которая, возможно, и проголосовала бы за каких-нибудь стихийных социал-демократов/левоцентристов, а то и просто бизнесменов или активистов, для удобства идущих под «красным» брендом, но на теме Сталина и «злых коммунистов» их в очередной раз разводят как детей.

​​Чёрный день германской армии

8 августа 1918 г. вошёл в историю как «Чёрный день германской армии», согласно выражению генерал-квартирмейстера Эриха Людендорфа, который фактически являлся диктатором Германии в два последних года Великой войны.

В этот день союзные войска начали контрнаступление под Амьеном с целью «срезать» опасный выступ, образовавшийся после победного Весеннего наступления немцев. На первый взгляд, успех союзников не выглядел чем-то сверхвыдающимся. Действительно, за всё время операции они взяли около 20 тыс. пленных и продвинулись вперёд на 12 миль, что было много по стандартам окопной войны. Однако это выглядело скромно и в сравнении с прошлыми немецкими успехами, и вообще до границ Германии оставалось пройти с боями ещё пару сотен миль.

Истинное значение 8 августа лежало в моральном эффекте, оказанном на Верховное командование Рейха. До этого дня немцы еще лелеяли надежду о продолжении наступления, которое было остановлено на Марне в середине июля. Удар союзников под Амьеном привёл к тому, что все немецкие резервы были брошены на закрытие бреши. Несмотря на то, что брешь действительно оказалась закрыта через несколько дней, сил на новые наступательные операции больше не оставалось. А это означало, что инициатива окончательно перешла к союзникам. Немцы отныне могли лишь обороняться, а патовое положение со снабжением и ресурсами означало, что поражение становилось лишь вопросом времени.

Людендорф недвусмысленно выразил ситуацию следующими словами: «Я вижу, что мы должны подвести итоги. Мы исчерпали почти все наши ресурсы. Война должна быть окончена». Особое впечатление на генерала произвели донесения, что на некоторых участках фронта солдаты начали выходить из-под контроля офицеров, отказываясь идти в бой и массово сдаваясь в плен.

Через сто дней Германия капитулировала, находясь в безвыходном положении и отступая по всему Западному фронту.

Вавилон-Берлин

Девяносто лет назад, 9 августа 1931 г., Веймарскую республику сотрясло дерзкое политическое убийство.

В этот день в Берлине было жарко: проходил инициированный коммунистами референдум о роспуске прусского ландтага, в котором большинство мест занимали демократические партии. Шансов победить у красных не было, но они на это и не рассчитывали: главное создать информационный повод и провести шумную агитацию. На площадях собирались разгорячённые сторонники Компартии. В «лучших традициях» Веймара всё оканчивалось кровавыми столкновениями с полицией.

В числе прочих вечернее дежурство в центре города в тот вечер несли полицейские: капитан Пауль Анлауф, капитан Франц Ленк и обер-вахмистр Август Виллинг. Когда полицейские вышли на Бюловплац в районе кинотеатра «Вавилон», за их спинами появились двое молодых людей, которые, приблизившись к служителям правопорядка, открыли огонь на поражение. Анлауф был убит выстрелом в голову сразу, Ленк, получив смертельное ранение, умер чуть позднее. Виллинг, раненный в живот и в руку, выжил. Расстреляв боезапас, стрелявшие скрылись, но прибывшие на место преступления полицейские патрули ещё какое-то время вели беспорядочный огонь, полагая, будто в них стреляют неведомые снайперы с крыш.

Заказчики, организаторы и исполнители убийства так и не были найдены по горячим следам, хотя всё указывало на причастность к делу коммунистов. Убитым полицейским были устроены торжественные похороны, а красные ещё больше «укрепили» свою экстремистскую репутацию.

Расследование было возобновлено в 1933 г., когда к власти пришли другие экстремисты, которым было выгодно устроить показательный процесс над конкурентами. К делу были привлечены 15 арестованных коммунистов, которые дали признательные показания. Зная нацистов, можно было бы предположить клевету и поклёп на коммунистов, но загвоздка в том, что дело вели не нацисты. Пруссией во времена Веймарской республики управляли социал-демократы, соответственно большинство полицейских также были социал-демократами по партийной принадлежности. Нацисты же, как ни странно, не проводили люстраций нижнего и среднего кадровых звеньев за исключением евреев. Иными словами, расследованием дела заведовали прежние социал-демократические полицейские времён республики, оставшиеся на своих местах при новой власти. Большинство обвиняемых получили тюремные сроки, трое – смертные приговоры, из которых исполнен был только один (второй приговорённый покончил с собой, третьему казнь заменили пожизненным заключением).

Однако среди осуждённых не было ни заказчиков, ни исполнителей, хотя их имена теперь были известны. Убийство полицейских организовали два депутата рейхстага (!) от КПГ: Ханс Киппенбергер и Гейнц Нейман. Оба сбежали в СССР, где так и не пережили 37-го года. Непосредственным заказчиком преступления был глава столичного обкома Компартии Вальтер Ульбрихт – будущий лидер ГДР, требовавший обострения «классовой борьбы».

Исполнителями выступили два молодых активиста: Эрих Цимер и Эрих Мильке. Оба также покинули страну. Цимер впоследствии погиб в Испании, а вот Мильке выжил, вернулся в послевоенную Германию, сделал головокружительную карьеру в ГДР и с конца 1950-х гг. являлся бессменным главой восточногерманской политической полиции Штази.

Официоз ГДР открыто признавал убийство на Бюловплац делом рук коммунистов, но вся вина возлагалась на самодеятельность репрессированных при Сталине «оппортунистов» Киппенбергера и Неймана. Чего с мёртвых взять? Мильке неофициально также не скрывал своего личного участия, и даже написал мемуары, хранившиеся у него в сейфе, которыми шантажировал партийную верхушку, уберегая самого себя от опалы.

Эти записи с прочими доказательствами и подвели Мильке под суд в 1992 г., уже в объединённой Германии, спустя 61 год после преступления. На суде бывший шеф тайной полиции вёл себя как невменяемый (или только косил под слабоумного). В итоге его приговорили к 6 годам заключения, но через два года освободили по состоянию здоровья. Умер Мильке в 2000 г.

10 августа 1932 г. Веймарскую республику сотрясло очередное дерзкое политическое убийство.

Во второй половине 1932 г. в Германии фактически шла Гражданская война низкой интенсивности. На фоне ужасающей нищеты и безработицы противостояние многочисленных политических военизированных группировок вылилось в уличные драки, погромы, покушения и убийства. В одной только Пруссии за июль в ходе политических беспорядков погибли 86 человек. Основными возбудителям спокойствия выступали две главные экстремистские партии – КПГ и НСДАП. До какого-то момента имперское правительство правого консерватора Франца фон Папена терпело и даже поощряло эскалацию насилия (именно Папен отменил кратковременный запрет нацистских Штурмовых отрядов) с целью «раскачать лодку» и под этим предлогом ликвидировать «за неэффективностью» самый мощный демократический институт, остававшийся в Германии к тому моменту – правительство Пруссии. Но после роспуска прусского правительства Папен захотел показать силу и перед экстремистами. В ночь с 9 на 10 августа правительство Рейха приняло чрезвычайное постановление, согласно которому убийства по политическим мотивам, убийства полицейских и военных, а также поджоги, подрывы и саботаж на железных дорогах карались смертной казнью. Создавались особые суды, которые рассматривали такие дела в ускоренном порядке.

Спустя 1,5 часа после принятия чрезвычайного закона, в деревне Потемпа (Верхняя Силезия) пятеро пьяных штурмовиков ворвались в квартиру коммунистического профсоюзного активиста поляка Конрада Пиецуха и забили того до смерти на глазах у семьи. О том, чтобы скрыться, дуболомы не подумали, поэтому вскоре всех арестовали. 22 августа особый суд приговорил всех пятерых к смерти.

Сразу же после оглашения приговора нацисты подняли бурю возмущения. Гитлер публично солидаризировался с осуждёнными и называл нонсенсом тот факт, что «пятеро немецких патриотов» осуждены за убийство «какого-то поляка-коммуниста». Геббельс выискивал в случившемся еврейский заговор.

Что же сделало правительство Рейха? Нацисты рассматривались Папеном, мечтавшем об авторитарном националистическом сословном государстве, в качестве потенциальных партнёров по коалиции, способных привлечь общественные симпатии к новой власти. Поэтому, показав нацистам, кто в доме хозяин, Папен смягчил приговор. Под предлогом того, что убийство произошло всего спустя 1,5 часа после принятия чрезвычайного закона (и, следовательно, убийцы, якобы, могли не знать о нём), смертную казнь заменили на пожизненное заключение. Впрочем, отсидели потемпские головорезы всего семь месяцев. В марте 1933 г. новое правительство с Гитлером во главе (и с Папеном в качестве вице-канцлера) объявило амнистию всем, кто совершил при республике преступления «из национальных побуждений».

Папен, думавший, что он самый умный, и использует Гитлера в своих целях, в итоге оказался дураком, который сам себя переиграл и привёл к абсолютной власти людоеда. А высказывания Гитлера по поводу потемпского процесса не оставляли сомнений, что ждёт всех противников национал-социалистов после установления нацистской диктатуры.

​​Как пал Сайгон

Официальной целью участия вооружённых сил США в Гражданской войне в Южном Вьетнаме являлось недопущение «коммунизации» этого государства и сохранение лояльного американцам правящего режима. Пока американцы оставались в регионе, у коммунистов не было ни единого шанса победить. Все коммунистические наступления, включая знаменитое Тетское наступление, оканчивались грандиозными провалами. Однако северяне, за спиной у которых стояли СССР и КНР, проявили упорство, и, несмотря на горы трупов, морскую блокаду и бомбардировки, продолжали разжигать пожар партизанщины на Юге любой ценой. Для США же отправка призывников на далёкую войну на край света с неочевидными выгодами сохранения южновьетнамского режима стала важнейшим вопросом внутренней политики. Мол, за что гибнут американские парни? За то, чтобы у власти в Сайгоне оставался очередной коррумпированный генерал? В конце концов, в январе 1973 г. Никсон и Киссинджер договорились с правительством Северного Вьетнама, что американцы выведут войска из Индокитая, а красные прекратят попытки свергнуть южновьетнамский режим военными средствами.

Не прошло и нескольких месяцев, как коммунисты подтёрлись недавними соглашениями, и возобновили атаки на Южный Вьетнам. Подобная возможность учитывалась американцами, а потому Никсон допускал возобновление воздушных бомбардировок Северного Вьетнама и продолжал наращивать материально-техническую и финансовую поддержку Юга.

Однако вскоре приключился Уотергейт, и Никсон потерял возможность распоряжаться силовым ресурсом. Летом 1973 г. Конгресс квалифицированным большинством голосов (то есть при подавляющей поддержке и демократов, и республиканцев) наложил вето на любое участие американских вооружённых сил в боевых действиях в Индокитае, если только это не будет одобрено самим Конгрессом. В конце того же года нефтяной шок, связанный с очередной арабо-израильской войной, ударил по американской экономике. В итоге, в 1974 г. помощь США Южному Вьетнаму сократилась на 50%, в то время как советско-китайская помощь Северному Вьетнаму, наоборот, выросла на те же 50%.

Что касается Южного Вьетнама, то на протяжении всей недолгой истории существования этого государства его поочерёдно возглавляли вороватые генералы, периодически свергавшие друг друга в ходе военных переворотов. Коррупция и кумовство разъедали южновьетнамскую армию и бюрократию, что не могло не отразиться на качестве управления.

Тем не менее коммунисты планировали начать «генеральное наступление» не раньше 1976 г. Однако локальное наступление красных на юге страны в начале 1975 г. нежданно-негаданно для всех сторон привело к полному обвалу растянутого южновьетнамского фронта. Из Сайгона поступали противоречивые приказы то «стоять до конца», то отступать с целью «концентрации сил», что ещё больше запутывало ситуацию. В разгар решающих боёв Конгресс отказал президенту Форду в выделении дополнительных ассигнований на поддержку Южного Вьетнама. После этого судьба Сайгона была решена. Страна погрузилась в хаос и анархию.

Под прикрытием обречённых южновьетнамских войск, героически сражавшихся до самого конца, американцы за два дня – с 29 по 30 апреля 1975 г. – успели эвакуировать на вертолётах из Сайгона до 7 тыс. человек собственных граждан и вьетнамских беженцев, уже знавших по опыту Гражданской войны, что коммунисты вырезают всех, кого заподозрят в сотрудничестве со Штатами. Всего же по воздуху и по морю в последние дни существования Южного Вьетнама с американцами ушли до 130 тыс. вьетнамцев, не желавших оставаться под красными.

Победившие северяне отправили в концлагеря до 300 тыс. человек (из 20 млн. населения Южного Вьетнама) для «перевоспитания», которое произвольно могло продолжаться хоть месяц, хоть 10 лет. Ещё 1 млн. горожан с Юга насильно переселили в сёла. Вплоть до конца 1990-х гг. из Вьетнама в другие страны от такой жизни бежали ещё 1,5 млн. человек.

Пример Южного Вьетнама, как и ещё одной южноазиатской страны, наглядно демонстрирует, что победив в войне, нужно ещё не проиграть мир. И это зачастую самое сложное.

В рамках повышения культуры дискуссий в Восточной Европэ сегодня говорим с Николаем Росовым о межвоенной Румынии.

https://youtu.be/oxK0WyK6tyY

Одним из самых глупых аргументов в пользу благотворности того или иного политического режима является демографический аргумент. Мол, «посмотрите, насколько увеличилось население в годы правления Николая II/Сталина/вставить нужное имя, значит неплохо тогда жилось-то!».

В таком случае посоветуйте вашему собеседнику прочесть статью в Википедии о демографическом переходе. Его начальная фаза, знаменующая наступление индустриальной эпохи, всегда сопровождается резким падением младенческой смертности, тогда как высокая рождаемость, свойственная аграрному обществу, инерционно ещё сохраняется некоторое время. Таким образом, у власти может находиться хоть царь, хоть генсек, хоть марсиане, но численность населения в десятилетия, соответствующие первой фазе демографического перехода, будет расти взрывными темпами независимо от типа политического режима или иных событий, связанных с ним.

Приведу пару актуальных примеров. Перед вторжением американцев в Ирак в 2003 г. там проживали 25 млн. человек. На данный момент в Ираке живёт 41 млн. Ни иностранная оккупация, ни Гражданская война, ни исламистский террор не помешали населению Ирака вырасти на 64%. Ещё хлеще с Афганистаном. В 2001 г. там жили 22 млн., сейчас – 40 млн. Рост численности населения в условиях двадцатилетней перманентной войны – 82%.

Таким образом, если человек продолжает хвалить правителя просто за то, что на время его правления пришлась первая фаза демографического перехода, предложите ему также восхититься успехами американской оккупационной политики на Ближнем Востоке.

​​Как голый президент нанёс удар по имиджу Веймарской республики

В наше время фотографии политиков с голым торсом уже никого не удивляют. Более того, некоторые даже пытаются с их помощью приобрести популярность среди избирателей. Однако сто лет назад нравы были куда более суровыми. Демонстрация обнажённого тела, не только женского, но и мужского, считалась «в приличном обществе» недопустимой вольностью. На этом, например, погорели первые руководители первой немецкой демократии.

В июле 1919 г. президент Фридрих Эберт и министр рейхсвера Густав Носке – оба социал-демократы, во время одной из инспекционных поездок по северу Германии решили искупаться. Поблизости оказался фотограф. Сфотографировавшись и искупавшись, высокие гости уехали, вероятно, забыв об обычной фотографии.

Однако снимок каким-то образом попал в руки журналистов. В конце августа одно из ведущих изданий Германии – «Berliner Illustrierte Zeitung», поместило фото голых по пояс президента и военного министра на всю первую полосу. Издание транслировало либеральные взгляды и, вероятно, те, кто размещал изображение, желали подчеркнуть, что президент – обычный человек, такой же как и прочие граждане республики. Но в том то и дело, что значительная часть немцев столетней давности как раз не хотела, чтобы ими правил кто-то, похожий на них. Наоборот, высшая власть в представлениях многих должна была парить над простыми смертными и, естественно, соответствовать своему статусу. К тому же тогда понятия о степени дозволенной наготы отличались от современных, поэтому мужчины, как и женщины, старались при купании облачаться в закрытые купальные костюмы. Вид голых по пояс президента и военного министра оскорбил чувства многих поборников общественной морали.

Для правых «неприличное фото» стало мощным аргументом против ненавистной республики. В правой печати появились коллажи, предлагавшие читателям сравнить правителей «тогда» – Вильгельма II и Гинденбурга, в блеске мундиров и наград, и «сейчас» – двух голых мужиков в трусах. Консерваторы издевательски переделали старый кайзеровский гимн «Славься ты в венце победном» на «Славься на пляже». Свой вклад в травлю внесли и левые радикалы. На их карикатурах голые Эберт и Носке, которые в начале года подавили несколько попыток большевистских мятежей, стояли по колено в крови рабочих.

Эберт пытался судиться с наиболее жёсткими «троллями», но без особого успеха. Консервативные судьи отказывались признавать нападки оскорблениями. История с купальной фотографией преследовала Эберта на протяжении всей его последующей деятельности, а правые продолжили травить президента уже по другим поводам. Постоянный стресс и необходимость защищать своё честное имя в судах сыграли роль в том, что Эберт скончался на президентском посту в феврале 1925 г. в возрасте всего 54 лет.

На смену Эберту немцы избрали престарелого кайзеровского фельдмаршала Гинденбурга, который куда более соответствовал традиционалистским представлениям о том, каким недосягаемым божеством должен быть глава государства в глазах верноподданных.

Как Соединённые Штаты спасли Саддама Хусейна

Провал американцев в Афганистане побуждает вспоминать о других внешнеполитических провалах Штатов, в том числе и на Ближнем Востоке. Одним из примеров такого рода можно назвать ситуацию с Иракским восстанием 1991 г.

Вопреки обывательским представлениям, будто при Саддаме Хусейне в Ираке «был порядок», никаким «гражданским миром» в этой стране в годы правления диктатора и не пахло. Саддам вёл перманентную войну с курдами на севере Ирака – этот конфликт достался ему в наследство ещё от предыдущих властей. Юг страны регулярно сотрясали мятежи шиитов – религиозного большинства страны, вынужденного мириться с правлением суннитского меньшинства. В Ираке действовали даже коммунистические партизаны. В общем, страну и без всякого американского вмешательства разрывали социальные, межнациональные и межконфессиональные противоречия, периодически выливавшиеся в кровавые конфликты.

Кульминацией стало всеобщее антисаддамовское восстание в Ираке в начале 1991 г. Оно началось на фоне разгрома иракской армии во время операции «Буря в пустыне», когда международная коалиция во главе с США освободила от иракцев Кувейт и заняла приграничные районы южного Ирака. Разбитые и деморализованные солдаты первыми разожгли пожар мятежа, очищая от баасистов (сторонников единственной правящей партии) город за городом. К военным тут же присоединились шииты, коммунисты, антисаддамовские баасисты и вообще все прочие недовольные режимом. На Севере снова восстали курды. К середине марта Саддам фактически утратил контроль над большей частью страны, его власть распространялась лишь на Багдад с пригородами.

Однако вскоре ситуация развернулась на 180 градусов. Восставшие так и не смогли договориться между собой и скоординировать свои действия. В то же время Саддам быстро мобилизовал Республиканскую гвардию (элитные воинские части) и оставшиеся верными армейские подразделения, после чего методично город за городом к началу апреля вернул контроль над большей частью Ирака. Стоит ли говорить, что реставрация саддамовской власти сопровождалась резнёй всех, кто посмел выступить против диктатора (справедливости ради, сами повстанцы тоже не церемонились с пленными).

Самым спорным моментом во всей этой истории является реакция США. Если ещё в феврале, пока «Буря в пустыне» продолжалась, американская пропаганда, направленная на Ирак, призывала иракцев свергнуть диктатора, то уже в марте – когда иракцы действительно восстали – американские официальные лица подчёркивали, что Штаты не будут вмешиваться «во внутренние дела Ирака», и что смена режима не являлась целью военной операции. Президент Буш, который ещё в феврале призывал иракский народ сместить Саддама, в апреле заявил, что никому ничего не обещал. Американцы так и не передали захваченные иракские арсеналы и брошенное оружие восставшим. Более того, запретив Ираку по итогам Войны в Заливе пользоваться военными самолётами, американцы сделали исключение для вертолётов. Эта лазейка позволила Саддаму завоевать полное господство в воздухе и с лёгкостью перебрасывать войска для подавления мятежа.

В конце концов, американцы всё-таки установили бесполётную зону над севером Ирака, что спасло иракских курдов от уничтожения. В следующем году аналогичная бесполётная зона была установлена над южным Ираком, где Саддам продолжал изничтожать остатки сопротивления. Однако момент для свержения диктатора был упущен.

Главным мотивом американцев, обусловившим их фактическую поддержку Хусейна в 1991 г., было нежелание усиления враждебного Ирана, который мог опереться на победивших шиитов. Бездействие США, которых иракцы реально ждали в 1991 г., во многом уничтожило репутацию Америки в стране. Когда в 2003 г. американцы таки вошли в Ирак с целью свержения Саддама, для значительной части шиитского населения они были не освободителями, а «теми козлами, кто отдал нас на растерзание диктатору 12 лет назад». В итоге, если в 1991 г. Штаты ещё могли побороться с Ираном за симпатии иракских шиитов, то после 2003 г. иракские шииты в самом деле стали союзниками Ирана.

Что не так с Веймарской Конституцией?

В августе 1919 г. Германия получила первую республиканскую Конституцию в своей истории. Некоторые восторженные наблюдатели даже заявляли, будто она закладывает основы «самой демократичной демократии в мире». Сложно не отнестись к этим словам с грустной иронией, зная, что Веймарская Конституция действовала чуть больше 13 лет, и была де-факто демонтирована нацистами в 1933/34 гг., хотя де-юре они её так и не отменили до самого 1945 г. Почему же Конституция, призванная установить «самую демократичную демократию», не уберегла страну от тоталитарной диктатуры?

На самом деле уже в 1919 г. под политическую систему Германии были заложены мины замедленного действия, которые вовсе не были обязаны взорваться при иных обстоятельствах. Однако трагическое стечение факторов в начале 1930-х гг. привело к тому, что демократический режим был свёрнут преимущественно легалистским и конституционным путём.

Прежде всего, Германия являлась президентской республикой с потенциалом превращения в сверхпрезидентскую в кризисных условиях. Президент избирался на прямых всенародных выборах раз в семь лет с возможностью переизбрания. Он мог единолично назначать и смещать канцлеров, а также распускать рейхстаг. Президент являлся верховным главнокомандующим рейхсвера. 48-я статья Конституции давала президенту право в любой момент вводить чрезвычайное положение в Рейхе или в любой из его частей, во время которого могли приостанавливаться конституционные права и свободы. Фактически президент представлял собой этакого «эрзац-кайзера». Это делало политическую систему критически зависимой от личности того, кто занимал президентское кресло. Во время тяжелейшего кризиса 1923 г. президентом являлся социал-демократ Фридрих Эберт, который, несмотря на активное использование своих чрезвычайных полномочий, так и не превратил Германию в диктатуру. Совершенно иная ситуация сложилась во время кризиса начала 1930-х гг., когда президентом являлся престарелый кайзеровский фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Фактически им манипулировало ближайшее окружение, и к началу 1933 г. через публичную политику в Германии уже ничего не решалось. Тот же Гитлер, в конце концов, стал канцлером не волей избирателей, а путём тайного сговора с ближайшим окружением президента.

Сильный президент оттенял слабое правительство. Кабинет министров мог быть отправлен в отставку не только президентом, но и рейхстагом через вотум недоверия. При этом парламент не был обязан предлагать альтернативу взамен свергаемого правительства. В результате за 14 лет в Германии сменились около 20 кабинетов. Министерская чехарда ещё больше усиливала институт «стабильного» президентства.

Наконец, рейхстаг квалифицированным большинством в 2/3 голосов имел право легально нарушать Конституцию, прежде всего, временно передавая часть своих полномочий правительству. В 1920-х гг. демократические кабинеты в общей сложности десять раз получали временные чрезвычайные полномочия от парламента. В одиннадцатый раз подобные полномочия получил Гитлер в 1933 г., но в отличие от своих предшественников уже их не отдал.

Негативный опыт Веймарской Конституции стал примером для разработчиков Основного закона ФРГ, которые учли недостатки предыдущей конституционной модели. Президент отныне выполняет в основном представительские функции и избирается особым Федеральным собранием, а не на всеобщих выборах. Он лишь утверждает канцлера, которого до этого уже выбрал бундестаг. Президент может распустить парламент только в редких обговоренных Основным законом случаях. Бундесвер подчинён министру обороны в мирное время и канцлеру в военное, но не президенту. Напротив, ФРГ имеет сильное правительство. Оно может быть смещено бундестагом только в том случае, если парламент заранее определится с альтернативной кандидатурой на пост канцлера. Наконец, ряд конституционных статей в принципе защищены от любых изменений. Обойти Основной закон нельзя. Возможно лишь внести изменения непосредственно в его текст, но для этого опять же требуется квалифицированное большинство бундестага и бундесрата.