​​11 июля 1920 г. в приграничных районах Западной и Восточной Пруссии прошли референдумы, на которых местные жители решали оставаться ли им в составе Германии или присоединиться к Польше.

Версальский мирный договор принято только ругать, однако при всех своих минусах Версальская система предполагала проведение плебисцитов на спорных территориях, на которых местные жители демократическим путём решали, в каком государстве они хотят жить. Для сравнения, после Второй мировой в Европе никто ничьего мнения не спрашивал, и территориальные проблемы решались другими методами.

Наряду с Северным Шлезвигом и Верхней Силезией, территориями плебисцита являлись приграничные районы Западной и Восточной Пруссии, именуемые по-польски Вармией и Мазурией. На первый взгляд, надежды поляков на включение этих территорий в свой состав не были лишены оснований: из 720 тыс. населения края официальные подсчёты, проведённые ещё при кайзере, фиксировали 270 тыс. польскоговорящих (37,5%), неофициальные – до 440 тыс. (60%). Однако общий язык оказался недостаточным аргументом для воссоединения с Польшей.

При кайзере немцы проводили очень жёсткую ассимиляторскую политику по отношению к польскому населению, так что к 1920 г. многие носители польского языка воспринимали себя скорее пруссаками, как максимум считали себя отдельными мазурами и вармяками, но никак не поляками. Свою роль играло и то, что в отличие от поляков, мазуры являлись протестантами, то есть в религиозном отношении тяготели больше к немцам. Наконец, летом 1920 г. в разгаре была советско-польская война, армия Тухачевского рвалась к Варшаве, и было совсем неочевидно, а будет ли вообще существовать независимое Польское государство.

В итоге немцы на референдуме победили с разгромным счётом: в Восточной Пруссии «за» Германию проголосовали 98%, в Западной Пруссии – 92%. К Польше отошли лишь несколько деревенек на самой границе. В честь победы немцы заставили регион памятными камнями и мемориальными табличками с надписями вроде: «Немцами были. Немцами остались» или «Мазурия – немецкая земля, руки прочь, жадные поляки!».

Референдум лишь отсрочил переход Мазурии и Вармии к Польше на 25 лет. В 1945 г. эти земли всё равно отошли к Польше, но теперь уже никто никаких референдумов не проводил. Немецкое население было изгнано, а мазуры и вармяки – объявлены поляками. Сегодня на этих территориях располагается Варминьско-Мазурское воеводство Польши.

​​12 июля 1943 г. в подмосковном городе Красногорске из числа немецких эмигрантов и военнопленных был сформирован Национальный комитет «Свободная Германия» – самая известная структура немецких коллаборационистов в годы Второй мировой войны.

Это не было «правительство в изгнании», скорее общественная организация, созданная Главным политическим управлением Красной армии для пропагандистского воздействия на Вермахт и немецкую общественность. Особенность Комитета заключалась в том, что, будучи созданным в Советском Союзе, он ставил целью объединение максимально широкого фронта антигитлеровских оппозиционеров: коммунистов, социал-демократов, либералов, христианских демократов, консерваторов, националистов и даже оппозиционных национал-социалистов, которым обещали амнистию в случае своевременного перехода на сторону Антигитлеровской коалиции. В учредительном манифесте о коммунизме не говорилось ни слова, только о демократии, социальной справедливости и мире.

Финальным штрихом являлось знамя Комитета: кайзеровский чёрно-бело-красный флаг. Красный цвет даже не обсуждался, чтобы не отпугнуть немарксистов. От веймарского чёрно-красно-жёлтого знамени отказались из-за неприятных ассоциаций с веймарской разрухой, инфляцией и безработицей. В итоге антигитлеровские оппозиционеры, собранные под Москвой в 1943 г., действовали под флагом империи Бисмарка и Вильгельма II, под которым в 1919/20 гг. фрайкоры отстреливали коммунистов, и который в 1933/35 гг. уже был государственным флагом гитлеровской Германии, пока нацисты только укрепляли свою власть.

В течение первого полугода существования перед «Свободной Германией» ставилась задача перетянуть на свою сторону военную, промышленную и государственную элиту Рейха. Мол, пусть те свергнут Гитлера, отведут войска к довоенным границам и после этого с ними можно будет обсудить заключение мира. Здесь следует отметить, что требование о «безоговорочной капитуляции» Германии было выдвинуто исключительно Рузвельтом и Черчиллем в январе 1943 г. на конференции в Касабланке. Сталин не присоединялся к этому заявлению в течение всего 1943 г., что теоретически сохраняло возможность сепаратного мира между СССР и негитлеровским правительством Германии. Лишь в конце 1943 г., когда стало окончательно ясно, что немецкая элита не скинет Гитлера, Сталин в Тегеране присоединился к общесоюзному требованию о «безоговорочной капитуляции». После этого пропаганда «Свободной Германии» переключилась на призывы к простым немцам дезертировать из армии и саботировать военные мероприятия, приближая военный разгром Рейха.

В реальности коммунисты всё равно держали все нити управления «Свободной Германией» в своих руках. Пока военнопленные и беспартийные выполняли представительские функции в подмосковном посёлке Лунёво, именно коммунисты в Москве печатали пропагандистские листовки, издавали газеты и вели радиопередачи для лагерей военнопленных и соотечественников «на той стороне».

В сентябре 1943 г. был создан «Союз германских офицеров», который возглавил генерал от артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, пленённый под Сталинградом. Вплоть до конца войны «Союз» устами пленных офицеров призывал командиров Вермахта повернуть оружие против нацистов. В августе 1944 г. к кампании удалось привлечь даже пленного фельдмаршала Паулюса. Впрочем, ни одного заметного случая дезертирства или перехода на сторону РККА крупных воинских подразделений Вермахта под воздействием пропаганды «НКСГ» или «СГО» не зафиксировано. Просьбы Зейдлица-Курцбаха о создании боевых подразделений из немецких военнопленных были проигнорированы, и оружие в руки немецкие коллаборационисты так и не получили. Немногочисленные апокрифы об участии немецких коллаборационистов в боях на стороне РККА в 1945 г. не подтверждаются абсолютно ничем. Нет никаких документов или фотографий существования подобных подразделений.

С концом войны прекратилась и деятельность Комитета. Его коммунистические члены сыграли ключевую роль в создании ГДР, а часть офицеров, оставшихся на Востоке, заложили основы для создания восточногерманских вооружённых сил.

Михаил Пожарский записал очень хорошее видео, где обьясняет, почему история – это наука (опирается на исторические факты, подтверждаемые верифицируемыми источниками), которая тем не менее неизбежно рассказывается посредством того или иного выборочного нарратива, связанного с идентичностью определённых социальных групп. Эта связь исторического нарратива с идентичностью обуславливает тот факт, что «бои за историю» происходили, происходят и будут происходить до скончания веков.

Так как сформировавшаяся идентичность глуха к т.н. «объективным фактам» и уж тем более к насильственной «перековке», укоренение того или иного исторического нарратива связано, прежде всего, с воспитанием и образованием тех, у кого идентичность ещё не сформировалась.

Но чтобы не загонять себя в интеллектуальное гетто, стоит интересоваться самыми разными нарративами и не сходить с ума по какому-то одному из них.

Новое видео: о том, как работает историческая память, почему люди дерутся друг с другом из-за памятников и монументов. Как устроена историческая наука и почему не бывает единственно "правильной", "объективной" или "научной" истории. Как связаны нарративы, идентичности, коллективные травмы и социальные ритуалы - и главное, почему важно не попадать под гипнотическое влияние всего этого безобразия.

Это видео сделано по результатам голосования патронов. Если хотите участвовать в новых голосованиях по темам роликов и получать другие бонусы (вроде раннего доступа), подписывайтесь на патреон - https://www.patreon.com/whalesplaining

Такую же косоворотку, традиционную одежду эльфийского народа, можно приобрести здесь - https://www.instagram.com/levelsuit/ По промокоду "киты" вам будет скидка, а часть прибыли пойдет на установку памятника Ульфрику Буревеснику в Александровском саду.

#видео

Повороты исторической политики в ГДР

Германская Демократическая Республика, созданная в 1949 г., официально провозглашалась своими руководителями «первым социалистическим рабоче-крестьянским государством на немецкой земле». В исторической сфере Восточная Германия отрицала какое-либо правопреемство с любыми формами немецкой государственности, которые были до неё, так как они признавались «реакционными». Наследницей всего «плохого» и «отсталого», что было в истории Германии, объявлялась враждебная ФРГ. ГДР же, напротив, считала себя правопреемницей всевозможных «прогрессивных» революционных движений: повстанцев времён Крестьянской войны 1520-х гг., буржуазных революционеров «Весны народов» 1848/49 гг., социал-демократов времён Германской империи, коммунистов Веймарской республики.

Справедливости ради, следует отдать должное восточногерманскому нарративу, который концентрировался не на государственной, а на общественной истории (пусть и пропущенной через идеологическое сито). Для сравнения, исторической нарратив ранней ФРГ пятидесятых-шестидесятых годов не особо поменялся со времён Рейха. Школьники по-прежнему заучивали длинную череду прусских курфюрстов и королей, а история страны рассказывалась преимущественно через оптику «собирания Пруссией земель германских». Естественно, подобный нарратив отличался этатистской душниловкой, а история демократических и прочих общественных движений отодвигалась на задний план. Подвижки в сторону того, чтобы рассматривать немецкую историю не только как историю государства, но и как историю общества, начались в Западной Германии лишь в шестидесятых-семидесятых годах.

Тем не менее, несмотря на всю революционную правопреемственность, ГДР не могла полностью игнорировать «государственнический» компонент немецкой истории. Прежде всего, это было связано всё с тем же противостоянием с ФРГ, которая обвинялась не только в «реакционности», но и в том, что полностью «легла под американцев», забыв о национальной чести и гордости. Одним из символических проявлений подобного противостояния являлось то, что пока западногерманский бундесвер постепенно «американизировался», в том числе и во внешнем виде, Национальная народная армия ГДР гордо щеголяла в мундирах, удивительно похожих на униформу Рейхсвера и Вермахта.

Ещё одним «исключением» из общего правила являлась память об Освободительной войне 1813/15 гг. во время которой «реакционные» европейские монархии, включая Пруссию, победили «прогрессивного» Наполеона. В этом отношении ГДР продолжала ещё старую имперскую традицию восхваления той войны, ставя «национальное» выше «прогрессивного». Особо подчёркивалось, что именно в годы противостояния с Наполеоном в Пруссии были проведены первые буржуазные реформы, вроде отмены крепостного права и введения городского самоуправления. Во внешнеполитическом измерении память о русско-прусском альянсе начала XIX в. проецировалась на советско-восточногерманский союз. Прусские дворяне генералы Гнейзенау, Шарнхорст и фельдмаршал Блюхер красовались на восточногерманских марках, а в честь последних двух даже учредили военные ордена.

В 1980-х гг. в ГДР, окончательно проигравшей экономическую гонку с ФРГ и ставшей зависимой от западных кредитов, произошла дальнейшая «национализация» исторического нарратива. Прусский помещик и реакционер Бисмарк неожиданно был восславлен восточногерманской историографией как мудрый объединитель Германии. Мартин Лютер, которого до того в официальном дискурсе называли не иначе как «прислужником князей» и «могильщиком свободы» за его предательство восставших крестьян, тоже внезапно оказался «величайшим сыном немецкого народа». Все эти «переобувания» ставили целью улучшить имидж ГДР в глазах западных партнёров. Они не уберегли коммунистический режим от краха, однако в некоторой степени помогли восточным немцам после объединения более плавно интегрироваться в общее историческое и культурное пространство.

​​Реваншизм ФРГ

Автор канала несколько раз встречал обывательские утверждения, будто бы немцы после разгрома 1945 г. «всё поняли» и отказались от «великодержавной» внешней политики в пользу мира и экономического благосостояния. Однако эти утверждения совершенно не соответствуют действительности.

Федеративная республика, созданная на территории трёх западных оккупационных зон в мае 1949 г. (за четыре месяца до образования ГДР), единолично объявила себя единственным представителем интересов всего немецкого народа. В Основном законе ФРГ прямо прописывалось стремление к будущему единению всех немецких земель, а сам документ потому и назывался всего лишь «Основным законом», что принятие окончательной «Конституции» откладывалось до момента воссоединения.

ГДР в первые два десятилетия существования Федеративной республики не признавалась в качестве государственного образования. Её название в печати брали в кавычки, добавляли приписку «так называемая» или использовали эвфемизмы, вроде «Советской зоны». Доктрина Хальштейна, названная по фамилии статс-секретаря западногерманского МИДа, предписывала не иметь никаких дипломатических отношений с государствами, которые посмеют признать ГДР (кроме СССР). Когда Югославия и Куба признали восточногерманский режим, Федеративная республика сама разорвала с ними отношения.

Более того, территориальные претензии ФРГ распространялись не только на территорию ГДР, но и на восточные области бывшего Рейха, которые после 1945 г. отошли к Польше и СССР. Западные немцы не признавали потсдамские соглашения Союзников, которые регулировали передачу восточных областей Рейха, настаивая на «временном» характере этих территориальных изменений. Во всех западногерманских атласах и учебниках жирной линией указывались границы Германии по состоянию на 31 декабря 1937 г. (то есть границы Рейха до начала гитлеровских завоеваний). На восточных территориях, отделённых от «реальной» территории Германии тонкой едва заметной пунктирной линией, стояла приписка: «под польской/советской администрацией». Граница между ФРГ и ГДР также маркировалась лишь слабым пунктиром, а территория ГДР, в которой земельное деление было упразднено в 1952 г., по-прежнему разбивалась на федеральные земли, как будто Германия оставалась единым государством.

Главными сторонниками сохранения жёсткой позиции по отношению к прежним границам являлись многочисленные ассоциации «изгнанных» – то есть тех немцев, кто бежал или был депортирован из восточных областей бывшего Рейха во второй половине 1940-х гг. Всего из Восточной Европы тогда изгнали до 12 млн. немцев, 8 млн. из которых осели в ФРГ, составив в какой-то момент до 15% всего населения Федеративной республики (в отдельных землях – до трети).

Пересмотр прежней политики произошёл лишь в начале 1970-х гг. с приходом к власти социал-демократов во главе с Вилли Брандтом. Было очевидно, что в условиях «Холодной войны» никакого возврата к прежним границам быть не может, а ФРГ своей бескомпромиссной доктриной Хальштейна лишь изолировала себя в контактах с Восточной Европой и развивающимися странами Азии, Африки и Америки, признавшими ГДР. Брандт, несмотря на бешенное противодействие своей политике дома и клеймо «нацпредателя», подписал договоры с СССР, Польшей, Чехословакией и ГДР, фактически признав новые границы.

Тем не менее стремление к воссоединению сохранялось в Основном законе ФРГ, только теперь трактовалось не через «освобождение оккупированных областей», а через «сближение двух государств». В итоге к концу 1980-х гг. ГДР фактически полностью сидела на западногерманских кредитах, а социалистическая культура начисто проиграла масс-культуре ФРГ. В 1990 г. после краха коммунистического режим оба немецких государства, наконец, воссоединились. Тогда же был подписан заключительный договор, регулировавший послевоенные восточные границы, после чего из немецких атласов и учебников окончательно исчезли тонкие пунктиры и приписки про границы Рейха по состоянию на 31 декабря 1937 г.

​​Сегодня во Франции отмечают Национальный праздник, который в англоязычных странах и в России почему-то называют «Днём взятия Бастилии», но на самом деле это не совсем так.

14 июля 1789 г. в Париже произошла кровавая вакханалия со стрельбой гарнизона крепости по восставшей толпе и дальнейшим линчеванием части сдавшихся солдат и офицеров. Ради освобождения 7 заключённых, ни один из которых не был «политическим» (4 мошенника, 2 сумасшедших и 1 извращенец), погибли около 100 человек. У современников эти события сразу вызвали противоречивую реакцию.

Однако в течение первого года после штурма Бастилии политические страсти более-менее остыли, и 14 июля 1790 г. на Марсовом поле в окрестностях Парижа с большой помпой был проведён Праздник Федерации, который символизировал примирение трёх сословий. Конституционный монарх Людовик XVI также активно участвовал в народных торжествах.

Однако после 1790 г. о 14 июля надолго забыли. В Первой республике праздновали годовщину провозглашения этой самой республики в 20-х числах сентября, а при обеих Империях национальным праздником являлся день рождения Наполеона I – 15 августа.

О 14 июля вспомнили лишь в конце 1870-х гг. В Третьей республике тогда окончательно вверх взяли республиканцы, которым требовалось символически закрепить победу над монархистами. Предложили 14 июля. Однако память о кровавой вакханалии в этот день в 1789 г. по-прежнему отторгала от него многих депутатов. Тогда вспомнили о Празднике Федерации 1790 г., который наоборот символизировал единство нации и монархии. Именно с таким двойным обоснованием 14 июля и был утвержден в качестве Национального праздника Франции в 1880 г.

Таким образом, когда, например, какие-нибудь коммунисты, защищая 7 ноября, ссылаются на то, будто «ну французы же празднуют День взятия Бастилии, тогда тоже много людей погибло», этих неучей можно смело бить тем аргументом, что французы то как раз отмечают годовщину дня, когда все жили мирно и дружно.

Какой же кринж

https://www.fontanka.ru/2021/07/14/70025315/

«Истории хорошо известны акты по изъятию книг, одна из них проходила в 1933 году и преследовала национальные интересы. В частности, одна из формулировок была изъять те книги, которые смешивают с грязью фронтовиков. Известно, кто это делал, и что стало с этими людьми»

Красный вильгельмизм

Недавно у Вестника Бури вышло часовое видео о феномене «красного путинизма» в современном российском левом движении. Это когда люди левых, в том числе и ортодоксально коммунистических, взглядов утверждают, будто Путин, оказывается, либо вот-вот совершит, либо уже совершил «социалистическую революцию сверху» и на всех парах восстанавливает СССР 2.0. с колбаской и мороженным, преодолевая бешенное сопротивление западных империалистов и «либерастов». Можете посмотреть:

https://www.youtube.com/watch?v=jh7zUYrf9v8

(Да-да, Дорогая редакция очень не любит находиться в информационном пузыре какой-то одной идеологической повесточки, а потому с интересом наблюдает, что там у левых происходит)

Рассуждения о «красном путинизме» подтолкнули написать пост об ещё одной изощрённой идеологической зверюшке – «красном вильгельмизме», который пропагандировался некоторыми марксистами в Германии периода Первой мировой войны. Казалось бы, где Вильгельм II – прусский король и германский император, который неоднократно презрительно именовал социал-демократов «безродным сбродом», и немецкие марксисты, чья Социал-демократическая партия до 1914 г. считалась во всей Европе авангардом грядущей социалистической революции?

Тем не менее в 1914 г. социал-демократическая фракция рейхстага абсолютным большинством голосов встала на «национальные» позиции, одобрив военные кредиты кайзеровскому правительству. В основном отход от довоенных революционных лозунгов объяснялся необходимостью противостояния с «реакционной» Россией (немецкие марксисты ещё со времён собственно Маркса являлись ярыми русофобами). Однако некоторые социал-демократы пошли куда дальше партийных товарищей и попытались обосновать участие немецкой социал-демократии в войне на стороне кайзера с ортодоксальных позиций классового марксистского анализа.

В 1915 г. внутри СДПГ образовалась фракция, концентрировавшаяся вокруг Пауля Ленша, Генриха Кунова и Конрада Хениша. Они издавали журнал «Die Glocke» («Колокол»), деньги на который им давал Александр Парвус, вошедший в историю как непосредственный организатор отправки Ленина в Россию в пломбированном вагоне. В общем, авторы журнала утверждали, будто идущая Мировая война, оказывается, уже и есть та самая Мировая революция, которую предрекал Маркс. Просто линия противостояния пролегала не столько между классами, сколько между нациями. Англия – воплощение всемирного капитализма, сражалась против мирового пролетариата, воплощённого в виде кайзеровской Германии. Последняя ещё со времён Бисмарка являлась более социально ориентированным государством, нежели западные державы. Стоит напомнить, что в представлениях немцев того времени Германия это никакой не Запад, а уникальная культура – мост между Западом и Востоком (никого не напоминает?).

В ходе войны Германия вовсе превратилась в образцовое социалистическое государство тотального планирования и распределения, что есть, по мысли марксистов, хорошо. После неизбежной победы подобный порядок следует не только сохранить в самой Германии, но и «осчастливить» им пролетариев других стран. Таким образом, победа Рейха в Мировой войне будет означать триумф марксистской Мировой революции и глобальную победу пролетариата.

В 1916 г. социал-демократический профессор Иоганн Пленге писал о превосходстве «социалистических» немецких «идей 1914-го года» над «буржуазными» западными «идеями 1789-го года». Сам же император Вильгельм II в его трактовке сопоставлялся с Наполеоном Бонапартом.

«Красный вильгельмизм» не помог Германии выиграть Первую мировую войну, но внёс значительный вклад в дальнейшее развитие немецкой политической мысли, побудив, например, Освальда Шпенглера прийти к идее о «прусском социализме», а Эрнста Никиша – к «национал-большевизму». Впрочем, все эти изыскания закончились трагически, лишь разрыхлив идейную почву для Гитлера. Противопоставление себя Западу и попытки совместить национал-реваншизм с «особым немецким социализмом» закончились катастрофой 1933 г.

P.S. В конце ролика Рудой зачитал свой легендарный рэп😎

Коммунисты и прочие моральные инвалиды, оправдывающие бессудное убийство царской семьи, иногда аппелируют якобы к опыту западноевропейских стран. Мол, «англичане и французы о своих казнённых монархах не шибко переживают».

Подобный аргумент подразумевает подлог, так как предлагает сравнивать события 370-летней (казнь Карла I) и 230-летней (казнь Людовика XVI) давности с событием 100-летней давности (убийство Николая II со всей семьёй и прислугой). Очевидно, что в любой стране XXI века события XVII или XVIII веков будут находить меньший отклик, чем события XX века.

Для «чистоты эксперимента» следует сравнивать отношение англичан к казни Карла I в середине XVIII века и отношение французов к казни Людовика XVI в конце XIX века. И в этих случаях мы как раз увидим, что западноевропейские страны, пережившие революции, и спустя сто лет после казни своих монархов оставались расколотыми, исторические «войны памяти» шли там полным ходом, а в обществах существовал мощный идейный запрос на осуждение цареубийства.

В Англии память о мученичестве Карла I сохранялась и поддерживалась на протяжении всего XVIII века (почитать об этом можно здесь).

Во Франции лишь к концу XIX века более-менее устоялась республиканская форма правления, в то время как внучатый племянник Людовика XVI имел все шансы взойти на французский трон ещё в 1870-х гг. Как указывалось в недавнем посте, «14 июля» в качестве государственного праздника был утверждён республиканцами в 1880 г. лишь после того, как они согласились праздновать не «революционную» годовщину взятия Бастилии 1789 г., раскалывавшую общество, а «примирительную» годовщину Праздника Федерации 1790 г., символизировавшего единение Людовика XVI с народом. В конце концов, французский монархизм оставался относительно популярным политическим движением вплоть до 1940-х гг.

Поэтому русское общество, осуждая цареубийство (тем более настолько жестокое), поступает так же, как поступало и всякое другое здоровое общество в истории.

Один из страшнейших дней в истории России.

«Правительство снова подтверждает, что на всём полуострове полное спокойствие»

Именно это гласило официальное радиосообщение испанского республиканского правительства от 18 июля 1936 г., когда в большинстве городов страны уже шли бои разгорающейся Гражданской войны.

Тем не менее скатываться к хаосу Испания начала задолго до июля 1936 г. Монархия Бурбонов слиняла в апреле 1931 г. Никаких выступлений в её поддержку никто не предпринимал. Однако общего понимания, какой должна быть Вторая Испанская республика, не существовало. Социалисты и левые либералы желали провести радикальную аграрную реформу, максимально ограничить права Католической церкви, сократить армию и предоставить широкую автономию испанским регионам. Необычайно сильные в Испании анархисты (и наоборот слабые коммунисты) вовсе призывали к широкомасштабной социальной революции. Соответственно, правые либералы, консерваторы и клерикалы всячески противились нарушению статуса-кво.

С апреля 1931 по февраль 1936 гг. в стране сменились 9 премьер-министров, чьи слабые коалиционные кабинеты были не в состоянии примирить радикалов со всех сторон. Левые в своём стремлении «модернизировать» Испанию перегибали палку с гонениями на Церковь даже по мнению многих республиканцев. Когда в ноябре 1933 г. на парламентских выборах победили правые, левые буквально убеждали центристского президента страны отменить результаты выборов, просто из нежелания допускать правых до власти в республике. Когда спустя год крупнейшая парламентская партия страны – Испанская конфедерация автономных правых (CEDA), всё-таки вошла в состав правительства, левые подняли вооружённое восстание в Астурии, подавленное республиканскими войсками. В свою очередь, сама CEDA из года в год радикализировалась, косплея известные режимы из Италии и Германии.

Февральские выборы 1936 г. полностью смели центристов с политической сцены, обозначив катастрофический раскол страны: 47% - за «левый» Народный фронт и 46,5% за «правый» Национальный блок, причём в историографии до сих пор нет однозначного мнения по поводу того, не были ли те выборы сфальсифицированы в пользу левых. Тем более, в Испании была странная электоральная система, по которой левые всё равно получили 55% мест в парламенте, тогда как правым досталось лишь 33% (справедливости ради, правым это не помешало выиграть на предыдущих выборах 1933 г.).

Несмотря на то, что по результатам выборов февраля 1936 г. к власти просто вернулось левоцентристское правительство, фактически в Испании с этого момента началась стихийная социалистическая революция с нападениями левых боевиков на правых политиков и активистов (с ответными нападениями правых на левых), разорениями церквей, «чёрным переделом» земли и социализацией предприятий.

Именно с этого момента часть офицерского корпуса начала разрабатывать планы военного переворота. При этом политическая программа заговорщиков была максимально расплывчатой и предполагала не более чем установление обычной республиканской военной диктатуры.

12 июля правые боевики убили левого офицера республиканской полиции. На следующий день левые члены республиканской Гражданской гвардии (официальной правоохранительной структуры) в отместку застрелили лидера правой парламентской оппозиции, причём правительство спустило дело на тормозах. Это событие стало последней каплей для многих колебавшихся, после чего военный заговор кучки офицеров получил потенциал к тому, чтобы стать полномасштабным восстанием во всей стране. К числу решившихся примкнуть к мятежу в последний момент принадлежал и военный губернатор Канарских островов Франсиско Франко, который ещё в июне писал республиканскому премьеру, что если его вернут на материк, то он сможет предотвратить путч. Но в Мадриде Франко проигнорировали, и в середине июля тот решился сам присоединиться к мятежникам.

17 июля против республики поднялось Испанское Марокко, на следующий день восстание распространилось на материковую часть страны. Одновременно в Испании началась уникальная в истории анархистская революция.

Так началась одна из самых лютых Гражданских войн XX века.

Марксизм и конспирология

Прочитал книгу министра культуры ГДР Александра Абуша «Ложный путь одной нации», перевод которой вышел в СССР в 1962 г. В книге дан обзор немецкой истории, начиная со Средних веков, концентрирующийся на тех ключевых событиях, которые мешали Германии стать «нормальной» западной страной, и, наоборот, толкали её к «особому» авторитарному пути, закончившемуся национал-социализмом. И в целом, если держать в уме идеологические воззрения автора и понимание, что «особость» Германии вовсе не означала прямого шоссе «от Лютера к Гитлеру», то книжка неплохая. Я бы даже посоветовал прочесть её всем любителям немецкой истории. Однако к книге, оригинал которой был написан в 1944/45 гг., добавлены послесловия автора 1949 и 1960 гг., которые в основном посвящены уже не истории, а политической агитации, соответствовавшей эпохе «Холодной войны».

И по ходу их чтения у меня усиливалось ощущение, будто я читаю какую-то конспирологическую макулатуру a la Стариков. За всем самым плохим, что было в истории Германии последних десятилетий непременно стоят «влиятельные монополистические круги», «заправилы германского империализма». После разгрома и раздела страны, западная часть Германии отныне выполняет «приказы Уолл-стрита», а рулят ею «политические и военные ставленники американских трестов». Основной закон ФРГ естественно закрепляет иностранную оккупацию «под сенью американского звёздного флага». Никакой субъектности (agency) у политических игроков в Западной Германии нет: эту страну им всего лишь поручили (понятно кто) создать и возглавить. Идейной свободы на Западе тоже быть не может, так как «свободная игра умов» направляется властями (а мы уже знаем, под кем те ходят). Очень часто встречается выражение «закулисные покровители».

И ведь эта книга, по сути, лишь один пример из того массива историко-политической литературы, которая издавалась в СССР на протяжении десятилетий. У меня возникло ощущение, что политическая и – шире – духовная культура многих наших сограждан столь склонна к конспирологии в том числе и потому (но, конечно, не только из-за этого), что людей десятилетиями пичкали рассказами про «закулисье Уолл-стрита», анонимных «заправил империализма», которые на 100% контролируют действия своих ставленников в разных концах земного шара. И речь идёт не только о так называемых «ватниках» и «левых». Страдают этим недугом и «правые», выискивающие под кроватью заговоры Франкфуртской школы против западной цивилизации или уж, прости Господи, галковскоманы. Важен сам принцип, а идеологическая обёртка – дело вторичное.

При этом, поймите правильно, марксизм дал исторической науке много хорошего. Социальные группы и классы действительно существуют, и являются полноценными историческими акторами, как и государства, нации или отдельные личности. Историки-марксисты не только развили эту оптику взгляда на историю, но и дали «голос» социальным группам, преимущественно «внизу» социальной лестницы, которые до этого в описаниях исторических событий находились на позициях «статистов». С другой стороны, Хобсбаум и Валлерстайн дали нам новые подходы к пониманию глобальной истории. Лишь идеологизированный идиот будет отрицать положительное влияние марксизма на историческую науку в вышеуказанных областях. Дело, конечно, в умении различать эту самую историческую науку и политическую агитацию. Ну и конечно в мере.

Очевидно, что всякая социальная группа делится внутри себя на более мелкие социальные группы. И те или иные действия совершают не анонимы, а конкретные люди, чаще всего оставляющие после себя документы. Очевидно, что нужно учитывать всю совокупность фактов, способных влиять на принятие решений: социально-экономические, политические, культурные и личностно-психологические. Ну и следует помнить, что теории заговора – это попытки рационализировать наш крайне сложный мир, который на самом деле невозможно втюхать в какую-то одну стройную и понятную схему.

20 июля 1932 г. в Германии началась консервативная революция против Веймарской республики. В авангарде революции шли офицеры, аристократы, чиновники и юристы. В этот день рейхсканцлер Франц фон Папен разогнал прусское правительство, начав демонтаж Веймарской системы.

На протяжении всей истории республики Пруссией – крупнейшей из германских земель, управляла коалиция из трёх демократических партий: социал-демократической, центристской и леволиберальной немецкой демократической. Сильнейшим членом коалиции являлась СДПГ, контролировавшая правительство, полицию и профсоюзы. «Красная Пруссия» считалась главной гарантией сохранения демократии во всей Германии. Конец идиллии наступил в апреле 1932 г., когда на прусских парламентских выборах коалиция потеряла большинство, а на первое место вышли нацисты. Однако собственных голосов «коричневым» не хватало, о коалиции они ни с кем не договорились, поэтому прежнее правительство продолжило руководить уже как «правительство меньшинства».

Этим воспользовался недавно назначенный рейхсканцлер Папен. Его целью была «элитарная революция» и создание «Нового государства»: централизация и унификация, ремилитаризация, отход от демократии и парламентаризма, создание авторитарного президентского режима, который, возможно, стал бы ступенькой к реставрации монархии. Этакая «диктатура развития», которая бы обеспечила внутреннюю безопасность и экономическое возрождение. Первой помехой являлось демократическое руководство Пруссии.

Итак, прусское правительство потеряло значительную часть легитимности на выборах, но продолжало руководить. Через рейхстаг его роспуск был невозможен: там по-прежнему были сильны социал-демократы и центристы. Тогда Папен получил одобрение президента на реализацию 48 статьи Конституции, согласно которой глава государства мог без одобрения рейхстага издавать чрезвычайные законы. Поводом послужила фактически развернувшаяся «малая» Гражданская война: в преддверие выборов в рейхстаг, назначенных на 31 июля, Папен снял запрет на деятельность нацистских СА, и улицы тут же захлестнули столкновения между нацистами и коммунистами. 17 июля в городе Альтона провинции Шлезвиг-Гольштейн нацистское шествие через рабочие кварталы закончилось стрельбой с 18 убитыми. Папен заявил, будто во всём виновно прусское правительство, неспособное поддерживать общественную безопасность.

20 июля прусских министров вызвали к рейхсканцлеру и поставили перед фактом роспуска правительства. Дальше произошла одна из самых драматичных капитуляций в германской истории. Социал-демократы отказались повернуть полицию против рейхсвера, оккупировавшего государственные учреждения, боясь эскалации Гражданской войны. По этим же причинам они отказались вывести на улицы своих сторонников из Рейхсбаннера – социалистической военизированной организации, в которой состояли четверть миллиона человек (уличные боевики были не только у нацистов и коммунистов). От всеобщей забастовки тоже отказались: были опасения, что в разгар экономического кризиса мало кто захочет добровольно покидать рабочие места. Социалистам оставалось лишь жаловаться суду. В октябре Конституционный суд вынес «соломоново решение», по которому отстранение прусского правительства было объявлено незаконным, но власть де-факто ему так и не вернули.

31 июля 1932 г. социал-демократы проиграли на выборах в рейхстаг нацистам. Через четыре месяца Папен в результате столь любимых им закулисных интриг сам был смещён с поста рейхсканцлера генералом Шляйхером. А ещё через два месяца Папен ненадолго вернулся во власть с новым союзником – Адольфом Гитлером. Вскоре Гитлер успешно переиграл Папена и всех прочих консерваторов и установил собственную диктатуру. Так консервативная революция плавно перетекла в революцию нацистскую.

Сегодня разговариваем с Николаем Росовым про международный кризис 1923 г. и внутриполитическую ситуацию в Германии в тот сумасшедший год.

https://youtu.be/aAklE47SQQk

Похожа ли РФ на Германскую империю?

К методу исторических аналогий и сравнений следует подходить максимально осторожно, держа в уме, что каждая историческая эпоха уникальна, а потому повторение тех или иных событий точь-в-точь невозможно. Тем не менее аналогии и сравнения могут быть полезны для выявления определённых закономерностей.

Российскую Федерацию сравнивают со многими режимами прошлого. Например, покойный ныне канал «Сепсис скепсисом» как-то сравнивал РФ с межвоенной Польшей. Однако, пожалуй, больше всего постсоветскую Россию любят сравнивать с Веймарской Германией. Сам я к подобным сравнениям отношусь сдержанно по причинам, изложенным выше. Более того, на мой взгляд, нынешнюю РФ логичнее сравнивать с режимом предшествовавшим Веймару, а именно с кайзеровской Германией.

Во внутренней политике оба государства представляют собой авторитарные полуаболютистские режимы, предпочитающие опираться на бюрократию и «силовиков». Последние тесно связаны с этосом дворянства: в случае с кайзеровской Германией – это буквально были титулованные дворяне, в современной РФ «новыми дворянами» силовики нарекают себя сами. Политическое лидерство в основе своей традиционно (феодально-бюрократический и номенклатурно-бюрократический режимы соответственно), однако разбавляется легализмом (регулярные выборы) и специфической харизмой главы государства (какие-нибудь перлы Вильгельма II или Путина). При этом силовики, несмотря на всё своё влияние, всё же ограничены рамками гражданского управления и неспособны полностью подмять его под себя, даже если бы этого и хотели. В Германии что-то близкое к военной диктатуре установилось лишь в два последних года Мировой войны в 1917/18 гг.

Парламентаризм в обоих режимах формально существует, однако в реальности полномочия федерального парламента крайне ограничены, и он не представляет собой критически важного актора. Однако внутри федерации положение дел от региона к региону может разниться, хотя исполнительная власть везде сохраняет «контрольный пакет». Социальная и политическая активность граждан после длительного периода «спячки» имеет тенденцию к росту и расширению, особенно на местном уровне, что считывается властями в качестве угрозы и вызова традиционному способу управления. Тем не менее по-прежнему внешние наблюдатели и аналитики отмечают определённую склонность значительных масс населения к традиционному типу лидерства и определённой электоральной апатии.

Помимо «системных» партий, оба режима имеют оппозиционный жупел в виде социал-демократов и «навальнистов» соответственно. Социал-демократы с 1878 по 1890 гг. буквально находились под запретом, да и после легализации официальные лица, вплоть до кайзера, именовали их «безродным сбродом», обвиняя в работе на заграницу (Интернационал) и желании развалить страну в пожаре классовой войны. Справедливости ради, в отличие от РФ кайзеровский режим после 1890 г. терпел подобный жупел в парламенте, пусть и пытался максимально испортить жизнь его представителям и сторонникам. В частности, путь в систему образования или на государственную службу для открытого социал-демократа был закрыт вплоть до 1918 г. Что касается прочих парламентских партий, то на федеральном уровне их руководство неизменно критикует «раскачивателей лодки» и потенциальных «революционеров», что не мешает их местным отделениям по собственной инициативе сотрудничать с «безродным сбродом».

Национализм риторически используется официальными властями для той или иной легитимации своей внутри- или внешнеполитической повестки. Тем не менее ирредентизм никогда не ставился официальными властями на повестку дня (за исключением объединения Германии в 1860-х гг. и Эльзаса-Лотарингии в 1871 г. и Крыма в 2014 г.). Так, власти кайзеровской Германии никогда не провозглашали цели объединения с немцами Австрии или с прибалтийскими немцами, неизменно принося в жертву все ирредентистские проекты в пользу отношений с «уважаемыми партнёрами» из Габсбсургской монархии или (до поры до времени) из Романовской империи.

Во внешней политике существует противостояние с «коллективным Западом», идеологическим обоснованием чему служат сомнительные концепции «Особого пути». Есть незаживающий национально-территориальный конфликт с ближайшим соседом (Эльзас-Лотарингия и Крым). Есть несколько союзников (Австро-Венгрия, Болгария, Турция – в случае Германии; Белоруссия, Армения, Сирия – в случае РФ), которых приходится регулярно подкармливать и отрывать что-то от себя ради неявных внешнеполитических бонусов и страха, что сегодняшние союзники завтра могут перекатиться во «враждебный лагерь». Тем не менее конфронтация с «Западом» также придаёт определённую легитимацию режиму, что, например, может приводить к забавным симулякрам, вроде «красного вильгельмизма» с представлениями о Мировой войне как о марксистской Мировой революции с Германией вместо мирового пролетариата и «красного путинизма» с Путиным как строителем СССР 2.0.

Обе страны находятся в состоянии перехода от одного типа общества к другому: от доиндустриального – к индустриальному в первом случае, и от индустриального – к постиндустриальному во втором. Это накладывает свой отпечаток и на культуру, которую удивительным образом одновременно могут оценивать диаметрально противоположным образом: как расцвет новых форм самовыражения и как безмерный упадок нравственности.

При этом, как было указано в начале, на каждую схожесть в сравнении найдётся достаточно отличий. Стоит отметить хотя бы то, что кайзеровская Германия и современная Россия имеют совершенно отличные социальные структуры населения. В секуляризованной России нет того религиозного конфликта между протестантами и католиками, что был в Германии. Наконец, Германия в начале XX в. являлась второй экономикой Европы и готовилась стать первой державой мира в политике, о чём РФ с её долей в мировом населении и мировом ВВП по 2% каждая нечего даже и мечтать.

В заключение хочется вернуться к Веймару. 99% интереса к этому периоду на самом деле обусловлены не самим процессом развития 1918/33 гг., а конкретно его концом, связанным с приходом нацистов. Иными словами, всякий интерес к сравнениям какого-либо режима с Веймаром имеет в своей основе конкретный вопрос: возможен ли в таком режиме свой «Гитлер»? Если взять за основу рассуждения о схожести путинской России с кайзеровской Германией, то угроза «Гитлера» отодвигается на два шага вперёд. То есть ничего подобного в путинской России, конечно, произойти не может, но окно возможностей для такого печального развития событий способно открыться в постпутинской России. И угроза здесь, как и в случае с Веймаром, будет заключаться в том, что будущий режим может оказаться неспособным ни привлечь на свою сторону прежние элиты, которые, естественно, никуда не денутся (совершенно очевидно, что постпутинская Россия будет держаться на путинских элитах), ни нивелировать угрозу с их стороны тем или иным образом. В случае экономического или политического кризиса эти элиты могут объединиться с социальными или национальными демагогами, надеясь восстановить своё прежнее положение, при том, что на подобный союз они никогда бы не пошли при прежнем режиме.

Но ведь мы здесь предаёмся буйству абстрактных мысленных экспериментов, практически невозможных на практике, не так ли?