Солнце словно
просочилось в воздух,
когда я вышел покурить на балкон
среди голубей.

Эти странноватые создания,
что-то между бомжами и святыми,
смотрели,
как я пускаю дым,
и горланили свои райские несуразицы,
зацикленные,
как дни,
как рутинные циклы,
как ночные смены,
и колеса,
и круги.

Моё внимание привлекло
нечто жёлтое и опасное,
что лежало в углу
у моей ноги.

Это была едва подвижная,
потерянная,
пчела.

Мой инстинкт быстро взял верх,
и я схватил горшок с землёй.

Я уже было хотел раздавить её...

...но её покой
напомнил мне о смерти,
нирване и аморфатии,
стоицизме и забивании.

Страх ушёл,
и я убрал горшок.

То, что несло угрозу,
продолжало лежать неподвижно.

Она было беспомощна,
неотвратимо смиренна,
и я подумал:

«Так тому и быть,
живи, дружок».

А затем пчела шевельнулась
и улетела,
словно искала успокоения,
возможности отдохнуть.

Возможно,
пятый этаж казался ей победой
и возможностью улизнуть,
а моё снисхождение
напомнило ей
о цели
и мечте о побеге,
чтобы рискнуть.

Возможно,
этот жёлтый,
мохнатый клубок
намеревался покинуть улей,
работу, общество, семью и заботы.

Возможно,
он поднимался
в космическую тьму,
возможно,
ему нужен был
лёгкий покой,
возможность собраться с силами
перед великим полётом
в ничто.

Как и мне,
и всем остальным,
жалким клубкам,
ищющим что-то,
в бреду.

И она улетела,
а голуби замерли,
удивлённые пониманием,
забившие крыльями,
будто ладоши, издают хлопки,
словно уверяющие меня,
кричащие:

«Ну же, ебила! Смотри!

Ты способен на сострадание!»

Хотя я лишь обретал свой покой,
куря сигарету,
разрывая круг
ульих устоев
и его страдания,
обретая баланс,
растворяя насилие,
принимая знание,
этот полёт
и своё
тёмное
созерцание.

Пару таблеток,
гавайских рубашек и солнца, 
достаточно,
чтобы исчезнуть во все, 
достаточно, чтобы
забыть о любви, 
о сером бетоне, 
о плаче навзрыд. 

Достаю сигарету, 
поджигаю, 
горит, 
моя вечная молодость, 
радугой 
         кислой
                    дрожит. 

Ну а я 
всё страдаю... 

Между смертью и солнцем 
каждый день гуляю, 
и глотаю прекрасные, 
белые таблы. 

Поэзия всё ещё во мне, 
и я всегда и во всём 
её как дым
вдыхаю.

Я открыл глаза, 
похрустел спиной, 
достал свой гриндер 
и покет с травой,
размолол шишки 
и щепотку табака, 
а после забил всё 
в сигарету я. 

После сел 
за письменный стол, 
косячек всё тлел, 
я рисовал с тоской 
своё отражение, 
внутренность «Я», 
и получилось, что я 
нарисовал себя. 

Я курил косячок 
и рисовал свой комикс, 
где я курил косячек 
и рисовал панель
и всегда 
на белом фоне 
получался лишь я 
и моя 
        с листочком 
                             дуэль.

Электричка как Ёрмунганд,
распускает свой отросток,
а железнодорожные пути,
как волны,
сияют.

И я вновь пьян
и плыву в никуда,
для того чтобы
познать этот город.

Я сижу на змее,
она ускоряется,
вокруг сияют зеленью
деревья,
солнце печёт,
как языки пламени,
в моей душе расцветает
ужасное мировоззрение.

Я думаю об аде,
о том, что лето есть рай,
о голубе,
что пять минут назад
какнул у моей ноги.

Возможно, это ангела послание,
мол: «давай, ебила,
и дальше в говне живи!»

Всё это кружится в сознании,
спиралью доставляя меня к девятому кругу,
возможно, мне следовало
покончить с этим немедля
и умереть
этим прекрасным,
божественным
утром...

Нечто розовое уже ждёт, когда же его прочитают:

https://author.today/u/nikitakokokoko/works/edit

Растворяется тьма,
как сахарная вата во рту,
я ебу небеса,
кончая адским словом на окурки в снегу.

Ведь всё, чем я был,
и всё, чем я стал,
воплощеньем исчадья,
и жизнью в абзацах.

Ад,
увы,
не место,
и не другие,
ад — это пламя души,
пожирающее виною,
обрекающее на одиночество 
в адской
                глуши.

ТРЕЩИНЫ НА ДВЕРИ

Я всего лишь трещины на двери,
облезлая краска души,
оставляющая мазки,
абстракции и свои миазмы.

Я бы мог стать чем-то большим,
мог бы начать играть
в их игру...

Я бы мог накопить на машину,
на первый взнос по ипотеке,
завязать бухать,
не думать о суициде.

Но я лишь треснутое лицо,
расходящееся по краям,
заворачивающееся спиралью в себя,
раскрывая прекрасные слова,
совокупляющиеся в нейронах мозга,
заливающиеся бухлом,
в дыму сигарет.

Пока трупы планет всё гуляют
в космических потёмках дня,
я шепчу себе,
ловя судороги ног:

«Я убиваю себя любя».

Растворяясь, как утренний сон,
как похмелье в конце января,
раскрываясь, как старая краска,
на белой советской двери.

Я просто
что-то уродливое,
что-то прекрасное
в этой квартире,
на шаре земли,
облезлая краска,
намекающая
на угасание,
и стихи.

19 июня 2025 года

ВИДЕОКАССЕТКА С АРТХАУСНЫМ ФИЛЬМОМ

Я разобрал себя на слова,
как старую видеокассетку,
с каким-то артхаусным запутанным сюжетом,
написанным пьяным безумцем.

Мой корпус раскрыт
перед вами,
как книга,
как чистый импульс,
набросок,
кадр...

И внутри у меня есть бобина,
бобина жизни,
с моим собственным персональным фильмом.

Возможно, жизнь —
это кинескопный телек,
и жизнь продолжается,
пока длится половой акт,
пока твою плёнку крутит видак,
пока бог
или смерть
или ещё что-то незримое
не вырвет тебя
из этого состояния.

Пока не разберёт тебя,
как старую кассетку,
не вырвет твою кино-ленту,
прям как я,
что разобрал себя
на слова.

Возможно,
всё это время
бог,
и смерть,
и незримое —
всё это
был лишь
я...
мотающий бобинку
с каким-то
артхаусным
фильмом,
в пучине дня...
разбирая
себя
на слова.

Пещера Платона
 
В пещере тёмной у костра
Мы смотрим, друг мой, не туда.
Огонь есть, цепи, тени ходят,
Мы точно что-то не находим.
 
Не видя мира, строим планы,
Сути мы не ощущаем.
И форму, сущность тех теней
Не видим мы с тобой, поверь!
 
И множество таких миров!
И мы не знаем ничего!
Возможно там, в других мирах,
Пещера наша так мала.
 
А может, время – это круг?
И в вечном возвращении будем тут
Сидеть в пещере, у костра,
Смотря на тени, навсегда.
 
И жизнь всю нам надо мириться,
Заблуждаться и стремиться,
Ну вот ты цепь освободишь,
И что? Свобода? Друг, окстись!
 
Свободен ты и на цепях!
    И до безумия в сердцах!
        Свободен каждый в кандалах!
 
А если станет грустно там?
То тут-то хоть мы знаем как.
А там-то – хрен его пойми!
И жизнь свою как хошь живи!
 
Да и здесь не сахар, друг,
Но нам не долго чахнуть тут.
И коль ответа не найдём,
То все равно мы все помрем!
 
Великий фильтр все впитает,
И мы исчезнем, не оставив.
Оставим только ничего,
Исчезнем в вечности, и все!
 
Так что не важно заблуждение
Или огромное прозрение,
Главное здесь – только тень,
Костёр, цепь, пещера, смерть,
 
    И то, что друг у друга мы здесь есть.
 

Некая статейка уже ждет: https://author.today/u/nikitakokokoko/works/edit

ЗВЕЗДЫ — ЭТО ЛАМПОЧКИ

В аду для рабов,
где свет покрывал
их, как нимб,
они взирали на простор,
потолка,
в надежде увидеть бога,
но видели лишь
тусклый свет.

Он расползался колючкой,
сквозь пыль и тьму,
и не было надежды
остановить рабский труд.

«Конвейер должен работать!»
— кричали они
сквозь слёзы и боль.

«Ад должен бить плетью!»
— кричали они,
гнув спины.

«Склад должен опустошать!»

Во всём этом
мраке,
и грязи,
и смерти,
среди мух
и мук,
проступал только он —
свет люминесцентных,
болезненно-жёлтых
ламп.

И там,
наверху,
в ободке,
среди сотен
трупов жучков,
горело оно,
обезжизненно,
сонно,
освещая
порабощённые головы,
пустотой,
безнадёгой и каторгой.

В аду для рабов
звёзды — это лампочки,
словно свет
для мертвецов,
как чёрное
солнышко,
и запачканная
серостью,
радуга.