«За лучшій конфектъ почитаютъ»: строганина какъ исконно русское кушанье.
Строганину часто относятъ къ кулинарнымъ традиціямъ какихъ-то невнятныхъ «народовъ Cѣвера». А то и вовсе пишутъ о томъ, что это кушанье якобы перешло изъ кухонь «сѣверныхъ народовъ» въ русскую кухню. Свидѣтельствъ этого перехода, какъ обычно, не обнаруживается.
Во-первыхъ, слово собственно русское (въ отличіе отъ юколы и сугудая/сагудая). Во-вторыхъ, въ раннихъ описаніяхъ струганина упоминается какъ общее блюдо русскихъ и якутовъ. Устанавливать же, кто первымъ догадался настругать мороженую рыбу, ещё глупѣе, чѣмъ претендовать на изобрѣтеніе свекольной похлёбки. Въ-третьихъ, кушанье это восточно-сибирскаго, а не абстрактно «сѣвернаго» происхожденія.
Впервые «стрыгонина» (скорѣе всего, опечатка: стругонина) была описана М. Д. Чулковымъ въ 1785 г. какъ традиціонное кушанье русскихъ Якутскаго уѣзда: «...Питаются зимою рыбами сырыми, которыя стрыгониною называютъ, то есть всякую мерзлую рыбу стружатъ, и то не только для довольствія въ пищу, но какъ за лучшій конфектъ почитаютъ» (Историческое описаніе Россійской коммерціи..., т. III, кн. I, 1785).
Въ сочиненіи барона Ф. П. Врангеля объ экспедиціи по сѣверо-восточному побережью Сибири (1819–1824) строганина упоминается какъ общее кушанье «сѣверныхъ сибиряковъ». Баронъ Врангель сначала пробуетъ строганину на почтовой станціи, которую содержитъ «есаулъ» изъ якутовъ. Затѣмъ это кушанье описывается среди «драгоцѣннейшихъ лакомствъ» на столѣ колымчанъ (русскихъ старожиловъ Якутской области), не исключая мѣстное высшее общество. «Въ послѣдствіи такъ привыкъ я къ этой пищѣ, что вареной рыбѣ всегда предпочиталъ ломтики мерзлой струганины», — отмѣчаетъ фонъ Врангель (Путешествіе по сѣвернымъ берегамъ Сибири и Ледовитому морю, ч. I, 1841).
Въ началѣ XIX вѣка строганина была хорошо извѣстна въ Иркутскѣ. Прожившая въ этомъ городѣ 28 лѣтъ Е. А. Авдѣева даётъ ей такое опредѣленіе: «мерзлая рыба, настроганная ножемъ. Любимое кушанье жителей Якутска, Охотска и Камчатки» (Записки и замѣчанія о Сибири, 1837). Эти жители, разумѣется, въ подавляющемъ большинствѣ были русскими.
Въ книгѣ очерковъ «Фрегатъ Паллада» автобіографическаго героя И. А. Гончарова отправляютъ въ путь изъ Якутска въ Иркутскъ со слѣдующей снѣдью: «Пора, пора: повозка на дворѣ, щи, въ замороженныхъ кускахъ, уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки съ виномъ обшиты войлокомъ, ржаной хлѣбъ и бѣлыя булки — все обращено въ камень» (Фрегатъ Паллада, т. II, 1858).
Суточныя щи, пельмени, строганина, ржаной хлѣбъ, бѣлыя булки, полугарное вино — ёмкое воплощеніе сибирской русской кухни середины XIX столѣтія.
Строганину часто относятъ къ кулинарнымъ традиціямъ какихъ-то невнятныхъ «народовъ Cѣвера». А то и вовсе пишутъ о томъ, что это кушанье якобы перешло изъ кухонь «сѣверныхъ народовъ» въ русскую кухню. Свидѣтельствъ этого перехода, какъ обычно, не обнаруживается.
Во-первыхъ, слово собственно русское (въ отличіе отъ юколы и сугудая/сагудая). Во-вторыхъ, въ раннихъ описаніяхъ струганина упоминается какъ общее блюдо русскихъ и якутовъ. Устанавливать же, кто первымъ догадался настругать мороженую рыбу, ещё глупѣе, чѣмъ претендовать на изобрѣтеніе свекольной похлёбки. Въ-третьихъ, кушанье это восточно-сибирскаго, а не абстрактно «сѣвернаго» происхожденія.
Впервые «стрыгонина» (скорѣе всего, опечатка: стругонина) была описана М. Д. Чулковымъ въ 1785 г. какъ традиціонное кушанье русскихъ Якутскаго уѣзда: «...Питаются зимою рыбами сырыми, которыя стрыгониною называютъ, то есть всякую мерзлую рыбу стружатъ, и то не только для довольствія въ пищу, но какъ за лучшій конфектъ почитаютъ» (Историческое описаніе Россійской коммерціи..., т. III, кн. I, 1785).
Въ сочиненіи барона Ф. П. Врангеля объ экспедиціи по сѣверо-восточному побережью Сибири (1819–1824) строганина упоминается какъ общее кушанье «сѣверныхъ сибиряковъ». Баронъ Врангель сначала пробуетъ строганину на почтовой станціи, которую содержитъ «есаулъ» изъ якутовъ. Затѣмъ это кушанье описывается среди «драгоцѣннейшихъ лакомствъ» на столѣ колымчанъ (русскихъ старожиловъ Якутской области), не исключая мѣстное высшее общество. «Въ послѣдствіи такъ привыкъ я къ этой пищѣ, что вареной рыбѣ всегда предпочиталъ ломтики мерзлой струганины», — отмѣчаетъ фонъ Врангель (Путешествіе по сѣвернымъ берегамъ Сибири и Ледовитому морю, ч. I, 1841).
Въ началѣ XIX вѣка строганина была хорошо извѣстна въ Иркутскѣ. Прожившая въ этомъ городѣ 28 лѣтъ Е. А. Авдѣева даётъ ей такое опредѣленіе: «мерзлая рыба, настроганная ножемъ. Любимое кушанье жителей Якутска, Охотска и Камчатки» (Записки и замѣчанія о Сибири, 1837). Эти жители, разумѣется, въ подавляющемъ большинствѣ были русскими.
Въ книгѣ очерковъ «Фрегатъ Паллада» автобіографическаго героя И. А. Гончарова отправляютъ въ путь изъ Якутска въ Иркутскъ со слѣдующей снѣдью: «Пора, пора: повозка на дворѣ, щи, въ замороженныхъ кускахъ, уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки съ виномъ обшиты войлокомъ, ржаной хлѣбъ и бѣлыя булки — все обращено въ камень» (Фрегатъ Паллада, т. II, 1858).
Суточныя щи, пельмени, строганина, ржаной хлѣбъ, бѣлыя булки, полугарное вино — ёмкое воплощеніе сибирской русской кухни середины XIX столѣтія.
❤4
Forwarded from Журнал Соль
17 января галерея Уффици запускает прекрасный проект. Раз в неделю выдающийся итальянский шеф будет выбирать одну из картин из коллекции галереи, на которых так или иначе фигурирует еда, и готовить блюдо по ее мотивам. Получившиеся видео галерея Уффици будет выкладывать у себя в фейсбуке https://www.facebook.com/uffizigalleries/.
Вот, например, натюрморт Якопо Да Эмполи, который – и что-то мне подсказывает, что это будет несложно – собирается воссоздать знаменитый тосканский мясник, шеф и рокер Дарио Чеккини (про его приключения можно посмотреть в последнем сезоне сериала Chef’s Table на Netflix).
Вот, например, натюрморт Якопо Да Эмполи, который – и что-то мне подсказывает, что это будет несложно – собирается воссоздать знаменитый тосканский мясник, шеф и рокер Дарио Чеккини (про его приключения можно посмотреть в последнем сезоне сериала Chef’s Table на Netflix).
— А теперь Крещенье-Богоявленье, завтра изъ Кремля крестный ходъ на рѣку пойдетъ, Животворящій Крестъ погружать въ ердани, пушки будутъ палить. А кто и окунаться будетъ, подъ ледъ. <...>
Невысокое солнце свѣтитъ на лѣсенку амбара, по которой взбѣгаютъ плотники. Вытаскиваютъ «ердань», — балясины и шатеръ съ крестами, — и валятъ въ сани, везти на Москва-рѣку. <...>
Въ домѣ курятъ «монашками», для духа: сочельникъ, а все поросенкомъ пахнетъ. Въ передней — граненый кувшинъ, крещенскій: пойдутъ за святой водой. Прошлогоднюю воду въ колодецъ выльютъ, — чистая, какъ слеза! <...>
Онъ [Горкинъ] умываетъ меня святой водой, совсѣмъ ледяной, и шепчетъ: «крещенская-богоявленская, смой нечистоту, душу освяти, тѣлеса очисти, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».
— Как снежокъ будь чистый, какъ ледокъ крепкой, — говоритъ онъ, утирая суровымъ полотенцемъ, — темное совлекается, во свѣтлое облекается... — даетъ мнѣ сухой просвирки и велитъ запивать водицей.
Невысокое солнце свѣтитъ на лѣсенку амбара, по которой взбѣгаютъ плотники. Вытаскиваютъ «ердань», — балясины и шатеръ съ крестами, — и валятъ въ сани, везти на Москва-рѣку. <...>
Въ домѣ курятъ «монашками», для духа: сочельникъ, а все поросенкомъ пахнетъ. Въ передней — граненый кувшинъ, крещенскій: пойдутъ за святой водой. Прошлогоднюю воду въ колодецъ выльютъ, — чистая, какъ слеза! <...>
Онъ [Горкинъ] умываетъ меня святой водой, совсѣмъ ледяной, и шепчетъ: «крещенская-богоявленская, смой нечистоту, душу освяти, тѣлеса очисти, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».
— Как снежокъ будь чистый, какъ ледокъ крепкой, — говоритъ онъ, утирая суровымъ полотенцемъ, — темное совлекается, во свѣтлое облекается... — даетъ мнѣ сухой просвирки и велитъ запивать водицей.
❤1
Потомъ кутаетъ потеплѣй и ведетъ ставить крестики во дворѣ, «крестить». На Великую Пятницу ставятъ кресты «страстной» свѣчкой, а на Крещенье мѣлкомъ — снѣжкомъ. Ставимъ крестики на сараяхъ, на коровникѣ, на конюшнѣ, на всѣхъ дверяхъ. <...>
Солнце зашло въ дыму, небо позеленѣло, и вотъ — забѣлѣлась звѣздочка! Горкинъ радъ: хочется ему ѣсть съ морозу. <...>
— Пойдемъ въ коморку ко мнѣ, — манитъ Горкинъ, словно хочетъ что показать, — сытовой кутьицей разговѣемся. Макова молочка-то нѣту, а пшеничку-то я сварилъ.
Кутья у него священная, пахнетъ, какъ-будто, ладанцемъ, отъ меду. <...>
Съ Каменнаго Моста видно на снѣгу черную толпу, противъ Тайницкой Башни. Отецъ спрашиваетъ — хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенномъ синеватомъ льду стоитъ на четырехъ столбикахъ, обвитыхъ елкой, серебряная бесѣдка подъ золотымъ крестомъ. Подъ ней — прорубленная во льду ердань. Отецъ сводитъ меня на ледъ и ставитъ на ледяную глыбу, чтобы получше видѣть. Изъ-подъ кремлевской стѣны, розовато-сѣдой съ морозу, несутъ иконы, кресты, хоругви, и выходятъ серебряные священники, много-много. Въ солнышкѣ все блеститъ — и ризы, и иконы, и золотые куличики архіереевъ — митры. Долго выходятъ изъ-подъ Кремля священники, свѣтлой лентой, и голубые пѣвчіе. Валитъ за ними по сугробамъ великая черная толпа, поютъ молитвы, гудятъ изъ Кремля колокола. Не видно, что у ердани, только доноситъ пѣніе да выкрикъ протодіакона. Говорятъ — «погружаютъ крестъ!» Слышу знакомое — «Во Іорда-а-нѣ... крещающуся Тебѣ, Господи-и...» — и вдругъ, грохаетъ изъ пушки. <...> Крестный ходъ уходитъ подъ стѣны. Стреляютъ долго.
(Ив. Шмелевъ. Лѣто Господне. Праздники — Радости — Скорби. Парижъ, 1948).
Иллюстрація: Б. М. Кустодіевъ. Зима. Крещенское водосвятіе (1921).
Солнце зашло въ дыму, небо позеленѣло, и вотъ — забѣлѣлась звѣздочка! Горкинъ радъ: хочется ему ѣсть съ морозу. <...>
— Пойдемъ въ коморку ко мнѣ, — манитъ Горкинъ, словно хочетъ что показать, — сытовой кутьицей разговѣемся. Макова молочка-то нѣту, а пшеничку-то я сварилъ.
Кутья у него священная, пахнетъ, какъ-будто, ладанцемъ, отъ меду. <...>
Съ Каменнаго Моста видно на снѣгу черную толпу, противъ Тайницкой Башни. Отецъ спрашиваетъ — хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенномъ синеватомъ льду стоитъ на четырехъ столбикахъ, обвитыхъ елкой, серебряная бесѣдка подъ золотымъ крестомъ. Подъ ней — прорубленная во льду ердань. Отецъ сводитъ меня на ледъ и ставитъ на ледяную глыбу, чтобы получше видѣть. Изъ-подъ кремлевской стѣны, розовато-сѣдой съ морозу, несутъ иконы, кресты, хоругви, и выходятъ серебряные священники, много-много. Въ солнышкѣ все блеститъ — и ризы, и иконы, и золотые куличики архіереевъ — митры. Долго выходятъ изъ-подъ Кремля священники, свѣтлой лентой, и голубые пѣвчіе. Валитъ за ними по сугробамъ великая черная толпа, поютъ молитвы, гудятъ изъ Кремля колокола. Не видно, что у ердани, только доноситъ пѣніе да выкрикъ протодіакона. Говорятъ — «погружаютъ крестъ!» Слышу знакомое — «Во Іорда-а-нѣ... крещающуся Тебѣ, Господи-и...» — и вдругъ, грохаетъ изъ пушки. <...> Крестный ходъ уходитъ подъ стѣны. Стреляютъ долго.
(Ив. Шмелевъ. Лѣто Господне. Праздники — Радости — Скорби. Парижъ, 1948).
Иллюстрація: Б. М. Кустодіевъ. Зима. Крещенское водосвятіе (1921).
❤1
Съ солониной или щековиной?
Щекови́на — такъ въ прежнія времена называли «говяжьи щёчки», заполонившія нынѣ ресторанныя меню. «Щековина съ сельдереевымъ пюре и свекольной полбой». А? Красота!
Строго говоря, щековина — это солёные бычьи щёки, которыя въ первую очередь шли на щи.
«Я переодѣлся въ его запасной костюмъ, и мы отправились въ одну изъ самыхъ бѣдныхъ харчевенъ на окраинѣ Москвы. Несколько извозчиковъ сидѣли тамъ за грязными столами. Мы скромно размѣстились между ними.
— Вамъ чего? — спросила насъ дюжая хозяйка, очевидно бой-баба, которая безъ труда сумѣла бы вышвырнуть за дверь неисправнаго посѣтителя.
— А что у васъ есть? — осторожно задалъ вопросъ Кравчинскій, не зная, какъ отвѣтить.
— Шти есть.
— Ну дайте щецъ!
— Съ солониной или щековиной?
Я взглянулъ съ любопытствомъ на своего спутника. Что онъ скажетъ? Слово „щековина“ мнѣ еще совсѣмъ не было извѣстно.
— Со щековинкой! — отвѣтилъ къ моему облегченію Кравчинскій таким убѣжденнымъ тономъ, какъ если бы всю жизнь ничего не ѣлъ, кромѣ этого блюда.
Намъ подали пылающія щи въ общей деревянной мискѣ и съ нею двѣ большихъ деревянныхъ ложки. Въ ней плавали накрошенные кусочки соленыхъ бычачьихъ щекъ, и только тутъ мы оба узнали, что значитъ щековина!» (Морозовъ Н. Повѣсти моей жизни, т. I, 1918).
О томъ, что щековину подавали въ извощичихъ трактирахъ, писалъ и В. А. Гиляровскій въ «Москвѣ и москвичахъ» (1935): «На каткѣ все: и щековина, и сомовина, и свинина». Какъ видимъ, щековина не была гастрономическимъ ингредіентомъ.
Щекови́на — такъ въ прежнія времена называли «говяжьи щёчки», заполонившія нынѣ ресторанныя меню. «Щековина съ сельдереевымъ пюре и свекольной полбой». А? Красота!
Строго говоря, щековина — это солёные бычьи щёки, которыя въ первую очередь шли на щи.
«Я переодѣлся въ его запасной костюмъ, и мы отправились въ одну изъ самыхъ бѣдныхъ харчевенъ на окраинѣ Москвы. Несколько извозчиковъ сидѣли тамъ за грязными столами. Мы скромно размѣстились между ними.
— Вамъ чего? — спросила насъ дюжая хозяйка, очевидно бой-баба, которая безъ труда сумѣла бы вышвырнуть за дверь неисправнаго посѣтителя.
— А что у васъ есть? — осторожно задалъ вопросъ Кравчинскій, не зная, какъ отвѣтить.
— Шти есть.
— Ну дайте щецъ!
— Съ солониной или щековиной?
Я взглянулъ съ любопытствомъ на своего спутника. Что онъ скажетъ? Слово „щековина“ мнѣ еще совсѣмъ не было извѣстно.
— Со щековинкой! — отвѣтилъ къ моему облегченію Кравчинскій таким убѣжденнымъ тономъ, какъ если бы всю жизнь ничего не ѣлъ, кромѣ этого блюда.
Намъ подали пылающія щи въ общей деревянной мискѣ и съ нею двѣ большихъ деревянныхъ ложки. Въ ней плавали накрошенные кусочки соленыхъ бычачьихъ щекъ, и только тутъ мы оба узнали, что значитъ щековина!» (Морозовъ Н. Повѣсти моей жизни, т. I, 1918).
О томъ, что щековину подавали въ извощичихъ трактирахъ, писалъ и В. А. Гиляровскій въ «Москвѣ и москвичахъ» (1935): «На каткѣ все: и щековина, и сомовина, и свинина». Какъ видимъ, щековина не была гастрономическимъ ингредіентомъ.
👍3
Артефактъ: пряничная доска съ изображеніем насекомаго и цвѣтка, 1814.
Изъ Великоустюжскаго уѣзда Вологодской губерніи. Размѣры: 56,4 x 44,5 x 4 см. Дерево; рѣзьба. Хранится въ Великоустюгскомъ историко-архитектурномъ и художественномъ музеѣ-заповѣдникѣ.
#артефактъ
Изъ Великоустюжскаго уѣзда Вологодской губерніи. Размѣры: 56,4 x 44,5 x 4 см. Дерево; рѣзьба. Хранится въ Великоустюгскомъ историко-архитектурномъ и художественномъ музеѣ-заповѣдникѣ.
#артефактъ
Къ вопросу о томъ, что капусту, огурцы и другія моченія-квашенія-соленія раньше часто заготавливали въ бочкахъ изъ-подъ бѣлаго винограднаго вина. Объ этомъ ещё Лёвшинъ писалъ:
«Прежде приступленiя къ самому дѣлу [соленія капусты] должно помыслить объ потребныхъ къ тому посудѣ и орудiяхъ. Первая состоитъ въ бочкахъ и кадкахъ, въ которыя должно складывать капусту. Всего удобнѣе къ сему бочки, бывшiя съ бѣлымъ винограднымъ виномъ и бѣлымъ пивомъ, ежели токмо оныя имѣть можно; бочки же, въ которыхъ было вино красное, по тому для сего негодятся, что капуста въ нихъ краснѣетъ».
И Грачёвъ, Ефимъ Андреевичъ: «Когда охладятся огурцы ихъ кладутъ для солки въ бочки изъ подъ винограднаго вина, но не краснаго, потому что оставшееся въ деревѣ красное вино входитъ въ огурцы и сообщаетъ мякоти окружающей зерна красный цвѣтъ. При этомъ замѣчено, что огурцы, посоленные въ новой бочкѣ изъ подъ вина, удаются всегда хорошо, тогда какъ въ посудѣ, въ которой огурцы солились лѣтъ пять сряду, они удаются не всякій разъ».
«Прежде приступленiя къ самому дѣлу [соленія капусты] должно помыслить объ потребныхъ къ тому посудѣ и орудiяхъ. Первая состоитъ въ бочкахъ и кадкахъ, въ которыя должно складывать капусту. Всего удобнѣе къ сему бочки, бывшiя съ бѣлымъ винограднымъ виномъ и бѣлымъ пивомъ, ежели токмо оныя имѣть можно; бочки же, въ которыхъ было вино красное, по тому для сего негодятся, что капуста въ нихъ краснѣетъ».
И Грачёвъ, Ефимъ Андреевичъ: «Когда охладятся огурцы ихъ кладутъ для солки въ бочки изъ подъ винограднаго вина, но не краснаго, потому что оставшееся въ деревѣ красное вино входитъ въ огурцы и сообщаетъ мякоти окружающей зерна красный цвѣтъ. При этомъ замѣчено, что огурцы, посоленные въ новой бочкѣ изъ подъ вина, удаются всегда хорошо, тогда какъ въ посудѣ, въ которой огурцы солились лѣтъ пять сряду, они удаются не всякій разъ».
👍2
Кстати о рябчикахъ.
Вотъ гость далекій, Бѣломорскій,
Парнымъ упитанъ молокомъ,
Теленокъ бѣлой, Холмогорскій!
И подлѣ рябчики кругомъ,
Его сосѣди изъ Пинеги,
Какихъ нѣтъ лучше на Руси;
Налимъ съ сметаной изъ Онеги,
Съ прудовъ Бориса караси;
Вотъ изъ Архангельска навага,
Вотъ жирный стрепетъ съ Чатырдага
Съ Кавказа красный лаксфорель,
Съ Ильменя сигъ, и нельма съ Лены;
Изъ Рима, à la Bechamel,
Кабанъ. Вотъ камбала изъ Сены;
Bécasse bardé; и вотъ она,
Мила, хотя не Европейка,
Орѣхами раскормлена,
На блюдѣ Смирнская Индейка!
Вотъ Езуитовъ жирный другъ,
Индейскій, дѣвственный пѣтухъ!
(Филимоновъ В. Обѣдъ, 1837).
#кстатиорябчикахъ
Вотъ гость далекій, Бѣломорскій,
Парнымъ упитанъ молокомъ,
Теленокъ бѣлой, Холмогорскій!
И подлѣ рябчики кругомъ,
Его сосѣди изъ Пинеги,
Какихъ нѣтъ лучше на Руси;
Налимъ съ сметаной изъ Онеги,
Съ прудовъ Бориса караси;
Вотъ изъ Архангельска навага,
Вотъ жирный стрепетъ съ Чатырдага
Съ Кавказа красный лаксфорель,
Съ Ильменя сигъ, и нельма съ Лены;
Изъ Рима, à la Bechamel,
Кабанъ. Вотъ камбала изъ Сены;
Bécasse bardé; и вотъ она,
Мила, хотя не Европейка,
Орѣхами раскормлена,
На блюдѣ Смирнская Индейка!
Вотъ Езуитовъ жирный другъ,
Индейскій, дѣвственный пѣтухъ!
(Филимоновъ В. Обѣдъ, 1837).
#кстатиорябчикахъ
Современныя чайныя блюдца не предназначены для того, чтобы пить изъ нихъ чай. Это не болѣе чѣмъ дань традиціи и декоративная подставка подъ чашку.
Однако долгое время, мѣстами вплоть до конца XX вѣка, чайныя блюдца использовались по прямому назначенію: для остуживанія горячаго чая. Поэтому форма старыхъ блюдецъ замѣтно иная: они болѣе глубокія и крутобокія, нежели чѣмъ нынѣшнія.
На картинѣ Ивана Ивановича Кудрина «Купецъ, пьющій чай» (1869) изображёнъ классическій мужской наборъ для чая: стеклянный стаканъ съ толстыми стѣнками и чайное блюдце. Женщины въ исторической Россіи всегда пили чай изъ чашекъ съ блюдцами.
Объ этомъ любопытномъ обычаѣ писалъ Александръ Дюма-отецъ: «По особой традиціи, принятой въ Россіи, которая поначалу въ высшей степени шокируетъ иностранцевъ, мужчины пьютъ чай изъ стакановъ, а женщины — изъ китайскихъ чашекъ» (Большой кулинарный словарь, 2007).
Богъ вѣсть, что въ этой традиціи такого возмутительнаго, но не худо бы её продолжить: вдругъ опять получится шокировать иностранцевъ 🤗
Однако долгое время, мѣстами вплоть до конца XX вѣка, чайныя блюдца использовались по прямому назначенію: для остуживанія горячаго чая. Поэтому форма старыхъ блюдецъ замѣтно иная: они болѣе глубокія и крутобокія, нежели чѣмъ нынѣшнія.
На картинѣ Ивана Ивановича Кудрина «Купецъ, пьющій чай» (1869) изображёнъ классическій мужской наборъ для чая: стеклянный стаканъ съ толстыми стѣнками и чайное блюдце. Женщины въ исторической Россіи всегда пили чай изъ чашекъ съ блюдцами.
Объ этомъ любопытномъ обычаѣ писалъ Александръ Дюма-отецъ: «По особой традиціи, принятой въ Россіи, которая поначалу въ высшей степени шокируетъ иностранцевъ, мужчины пьютъ чай изъ стакановъ, а женщины — изъ китайскихъ чашекъ» (Большой кулинарный словарь, 2007).
Богъ вѣсть, что въ этой традиціи такого возмутительнаго, но не худо бы её продолжить: вдругъ опять получится шокировать иностранцевъ 🤗
😁2👍1
Прочёлъ въ біографіи генія русскаго стиля Ивана Павловича Ропета-Петрова, что въ 1863 году онъ получилъ серебряную медаль Императорской Академіи Художествъ за — вниманіе — «проектъ для Парижской всемірной выставки русскаго скотнаго двора».
Страсть какъ хочется увидѣть.
Страсть какъ хочется увидѣть.
Картины русскихъ художниковъ, отражающія мужскую и женскую манеру чаепитія.
«Чаепитіе» (1886) Алексѣя Аввакумовича Наумова.
«За чайнымъ столомъ» (1888) Константина Алексѣевича Коровина.
«Смотрины» (1888) Николая Васильевича Неврева.
«Чаепитіе въ крестьянской избѣ» (1902) Ивана Семёновича Куликова.
«Новые хозяева» (1913) Николая Петровича Богданова-Бѣльскаго.
Какъ видимъ, этотъ обычай былъ всесословнымъ.
«Чаепитіе» (1886) Алексѣя Аввакумовича Наумова.
«За чайнымъ столомъ» (1888) Константина Алексѣевича Коровина.
«Смотрины» (1888) Николая Васильевича Неврева.
«Чаепитіе въ крестьянской избѣ» (1902) Ивана Семёновича Куликова.
«Новые хозяева» (1913) Николая Петровича Богданова-Бѣльскаго.
Какъ видимъ, этотъ обычай былъ всесословнымъ.