🇭🇺🇺🇦🇪🇺 18 ноября в Будапеште состоялся съезд правящей партии ФИДЕС, на котором полномочия ее бессменного лидера Виктора Орбана были продлены еще на два года. На самом мероприятии прозвучал ряд ключевых заявлений — помимо внутренних задач особое внимание в них было уделено отношениям внутри Европейского союза, а также позиции Венгрии в контексте украинского кризиса и роли ЕС.

Если раньше В. Орбан, предупреждая о проблемах, связанных с принятием Украины в евроатлантические структуры, упоминал исключительно претензии к киевским властям в части отношения к закарпатским венграм, выступая на съезде партии в ноябре этого года, он сказал уже об очевидной неготовности соседней страны к такому шагу: «Световые годы отделяют Украину от членства в ЕС». При этом он активно поддержал прием в ЕС стран Юго-Востока Европы, сказав, что если посмотреть на карту, то «с точки зрения членства в ЕС, между Грецией и Венгрией существует “геополитическая дыра”, и поскольку пустого места не бывает, то если мы не интегрируем этот регион, у других появятся планы на него».

В целом, венгерский премьер пытается занять позицию «над схваткой» — «это не наша война». Создается впечатление, что существуют два В. Орбана. Первый — для внутреннего образа; он сравнивает В. Зеленского с Имре Надем и приезжает в Москву на похороны М. Горбачева. И есть другой В. Орбан, который едет в Китай, чтобы единственным из европейских лидеров встретиться с Владимиром Путиным на форуме «Один пояс, один путь», принимает награду к своему 60-летию от Патриарха Кирилла, не устает критиковать Брюссель за антироссийскую политику, особенно за санкции, которые бьют по экономике Венгрии и всей Европы, а также за чрезмерную — на его взгляд — поддержку Украины в ущерб благополучию собственных граждан.

Продолжая образный ряд, описывающий, по его мнению, нынешнее состояние Европейского союза, В. Орбан продвинулся от «автомобиля с четырьмя спущенными колесами» — образ, который он растиражировал в 2022 г. — к подобию реквиема по ЕС с таким атрибутом как крышка гроба, в которую заколачивают новые и новые гвозди сами же европейцы. Но при этом подчеркивает, что надо не выходить из ЕС, а изменять его: «Без перемен наступит конец, и он не будет театральным, в нем не будет ничего героического». По его мнению, если нынешнее положение был будет сохраняться — то есть ни ЕС, ни государства-члены не будут следовать собственным решениям, то ЕС «просто развалится».

Любовь Шишелина анализирует, как трансформируется отношение Венгрии к Украине и ЕС.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/golos-vengrii-v-evrope/

🇺🇸 Выборы в ноябре 2024 г. — это выбор между «американским лидерством» (Байден) и «американской исключительностью» (Трамп). Первый подход более идеологизирован, второй — более циничен. Первый претендует на наличие долгосрочной стратегии, второй, по сути, сводится к политическому оппортунизму. Первый подход делает ставку на сохранение или, вернее, на реставрацию однополярного мира во главе с США, второй — на защиту ближайших интересов США, даже если такая защита таит в себе угрозу полной дезинтеграции существующей международной системы. Если Байден апеллирует к рассудку американца, то Трамп взывает к его инстинктам.

Новый срок Трампа содержит в себе специфические риски, связанные с особенностями управленческого стиля эксцентричного 45-го президента США. Новый срок Байдена тоже несет с собой особые риски, вытекающие из возраста и состояния здоровья 46-го обитателя Белого дома. Чего можно ожидать от вице-президента Камалы Харрис, которая в случае чего должна заменить Байдена у руля американской политики, никто толком не знает, но очень многие относятся к такой потенциальной перспективе с большими опасениями.

В любом случае уже сегодня можно с уверенностью сделать два прогноза. Во-первых, грядущие выборы, как и выборы 2016 и 2020 годов, не приведут к преодолению глубокого раскола американского общества по самым важным вопросам социально-экономического и политического развития страны. Во-вторых, победителю в ноябре будущего года так или иначе придется расплачиваться по многочисленным долгам и обязательствам, которые Вашингтон накопил за последние годы. А это значит, что в 2025–2028 годах Америка неизбежно останется трудным партнером — как для ее союзников, так и для ее противников.

Андрей Кортунов для @izvestia о том, чего можно ожидать от Вашингтона после выборов 2024 г.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/isklyuchitelnost-protiv-liderstva/

Новые санкции, конечно, будут — не только из-за неэффективности текущих, но и потому, что это велосипед, который нельзя остановить. Санкции западных стран против России будут расширяться и по внутренним причинам, и в целом в качестве внешнеполитической меры, символизирующей то, что политика по сдерживанию России продолжается. Основным станет расширение списков заблокированных лиц и списков экспортного контроля.

Влияние на экономику России подобных мер уже приняло рутинный характер: и рынок привык к санкциям, их восприятие даже атрофировалось. Безусловно, санкции будут продолжать вредить отдельным лицам и отдельным бизнесам, но страна перестроилась на новый алгоритм. Есть понимание того, что санкции — это надолго, ни у кого нет иллюзий, что их будут отменять или смягчать. Поэтому мы живем в новой реальности и продолжаем в ней работать.

Иван Тимофеев @sanctionsrisk для @publico_experts о влиянии санкций на Россию.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/comments/zapad-vsye-chashche-priznaet-chto-sanktsii-protiv-rossii-ne-dayut-ozhidaemykh-rezultatov/

Когда работает наша дипломатия: в Российском совете по международным делам вчера вместе с коллегами из Азербайджанского центра анализа международных отношений обсудили перспективы взаимодействия Москвы и Баку.

Расскажу вкратце, чтобы не растекаться мысью по древу:

1. Отношения реально на подъеме. Решение карабахской проблемы сняло последние препятствия для взаимодействия — позиция Москвы в Баку подчас вызвала непонимание, сейчас эта история в прошлом.

2. Мы вместе продвигаем политический проект 3+3 (когда делами Южного Кавказа занимаются три страны — Азербайджан, Грузия, Армения вместе с тремя соседями — Россией, Турцией, Ираном) без замечательных посторонних участников вроде США и ЕС. Налаживание связей помогает нам сбалансировать прозападный крен Армении и двойственную политику Грузии.

3. Сотрудничать будем и в экономике: по транзиту (коридор Север-Юг через Иран поможет заменить традиционные потоки грузов), по полезным ископаемым и по совместной работе с Евразийским экономическим союзом. Проще говоря, дружить полезно, никаких безвозмездных сотрясаний воздуха, сплошной расчет и взаимная выгода.

4. Помимо выгоды и исторических связей, Россию и Азербайджан друг к другу подталкивают (а) нежелание пускать в регион Южного Кавказа западное влияние, (б) критика со стороны Вашингтона и Брюсселя в адрес Баку после возвращения Карабаха, (в) политика нынешнего руководства Армении и (г) помещение России и Азербайджана в лагерь недружественной Западу "авторитарной оси".

5. Порадовали наши МИДовцы. Профессионально, красиво, четко, по делу и с пониманием реалий — привет четвертому департаменту стран СНГ. Везде бы так.

🇪🇺🇰🇿🇹🇲 Европейские политики делают ставку на Центральную Азию, стремясь найти замену российским энергоресурсам. В регионе действительно сосредоточены большие запасы нефти, газа, угля и урана. Ситуация с безопасностью там по сравнению, например, с африканскими странами выглядит относительно стабильно. Также на постсоветском пространстве лучше развита инфраструктура, более квалифицированная рабочая сила. Но по каждому конкретному направлению энергетического сотрудничества есть нюансы. Насколько энергетические интересы ЕС в странах ЦА соответствуют возможностям, анализирует Игорь Юшков.

Крупнейшим производителем нефти в регионе является Казахстан. Нефть для немецких НПЗ удобнее получать через «Дружбу», причем вариант с казахскими поставками имеет важное преимущество. Поступая в систему «Транснефти», нефть фактически «смешивается» с российской и по «Дружбе» поступает уже того качества, под которое были построены немецкие НПЗ. Именно в этом направлении между Казахстаном и Германией может развиваться сотрудничество, однако тут есть как минимум две проблемы. 1. У Казахстана не растет добыча на тех месторождениях, с которых он сдает сырье в систему «Транснефти». 2. Поставкам как российской, так казахстанской нефти в Германию активно противодействует Польша, стремящаяся стать не только транзитером нефти, но и получить немецкие НПЗ в собственность.

Перспективы Транскаспийского газопровода крайне туманны, так как Россия и Иран не станут согласовывать строительство в Каспийском море. Также по планам поставок центральноазиатского газа в Европу бьют экономические риски. Кто будет платить за строительство газопровода и инвестировать в туркменские месторождения в условиях, когда Евросоюз заявляет о том, что к 2050 г. полностью откажется от использования ископаемых источников энергии, не ясно.

Казахстан занимает 40% мирового рынка добычи урана, но во многих проектах казахские компании сотрудничают с «Росатомом», что несколько затрудняет европейским структурам взаимодействие с Казахстаном. Более 40% мирового рынка услуг по обогащению урана и около 17% по производству ядерного топлива приходится на «Росатом». Поэтому переключить на себя Казахстан и полностью исключить Россию из «ядерной топливной цепочки» будет крайне сложно.

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/energeticheskie-interesy-evropy-v-stranakh-tsa/

🇫🇷🌍 От France à fric к Ambition Afrique: как Франция пытается преодолеть «эффект колеи» неоколониализма в отношениях со странами Африки, анализирует Анна Барсукова.

Сейчас Африканский континент переживает всплеск внимания и конкуренции со стороны внешних игроков. Приход (или возвращение) таких государств, как Китай, ОАЭ, Россия, Турция, Бразилия, Индия, США, новое «прочтение» присутствия ЕС на континенте, а также интересы скандинавских стран поменяли расклад сил и усилили соперничество в области завоевания африканского рынка. В своей стратегии новые игроки используют и фактор, поменявший современный континент, — это рост активного молодого населения, и, как один из результатов этого, усиление значения цифрового аспекта в жизни общества и социальных сетей.

Именно в социальных сетях еще недавно можно было наблюдать за развитием беспрецедентного роста антифранцузских настроений. Однако это явление не новое. К тому же его сила и тональность в последние годы поменялись. О колониальном наследии много говорят сами африканцы (и диаспора, и интеллектуальная элита, и другие когорты населения в соцсетях), но «борьба с колониальным наследием» уже не является исчерпывающим политическим фактором: и в самой Франции, и в странах Африки «французский заговор» все чаще представляется, скорее, «козлом отпущения», к которому постоянно взывают политики в предвыборной борьбе, но раскрытие этого «заговора» не ведет к достижению целей per se. «Фантомы прошлого», безусловно, еще сохраняют свою чувствительность, но этот фактор не является объединяющим ни для политиков, ни для общественного мнения как в странах франкофонной Африки, так и в самой Франции.

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/ot-frans-afrik-do-ambison-afrik-vozmozhnosti-dlya-neytralnosti/

Война в стиле «прокси»: какова вероятность подключения сторонних негосударственных акторов к палестино-израильской эскалации, анализирует Дмитрий Поляков.

На первый взгляд вооруженные действия негосударственных акторов сейчас выглядят очень скоординированными. Во-первых, все группировки выступают под единым брендом, называя себя «Исламское сопротивление». Во-вторых, сообщается о действиях «сопротивления» сразу на нескольких фронтах: в секторе Газа, на Западном Берегу, в Ливане, Сирии, Ираке и даже в Йемене. В-третьих, согласование проходит по линии существующих координационных органов, из которых можно выделить два основных. Первый — ливанский, сфера деятельности которого распространяется на Ливан и палестинские территории. Основная его задача — взаимодействие «Хизбаллы» с ХАМАС и «Палестинским исламским джихадом», а также палестинскими фракциями в Ливане. Второй — иракский. В сферу его задач входит согласование действий между группировками Сирии и Ирака в атаках (по большей части на американские военные объекты, и в меньшей — на Израиль).

Но так ли все слаженно на самом деле?
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/columns/middle-east/voyna-v-stile-proksi-kakova-veroyatnost-podklyucheniya-storonnikh-negosudarstvennykh-aktorov-k-pales/

Среди факторов кризиса отношений России со странами западного лагеря, имеющих колоссальный долгоиграющий негативный эффект, необходимо назвать ограничение площадок для диалога с целым рядом государств, с которыми еще не так давно у России были достаточно конструктивные отношения. В их числе оказались, к примеру, Южная Корея и Япония, попавшие в список недружественных стран.

Эта тенденция приведет к снижению количества, а главное — качества экспертизы, что, в свою очередь, чревато низким уровнем аналитики и, как следствие, ростом заблуждений и непонимания происходящих процессов. Ограничения, которые касаются публикаций в научных журналах, участия в конференциях, научных и студенческих обменов, — все это будет иметь удручающие последствия не только для двустороннего взаимодействия России и стран, эти ограничения вводящих, но и для всей системы международных отношений.

Резкое сокращение русистов и специалистов непосредственно из России в структурах профильных ведомств недружественных стран (например, в Южной Корее) способно привести к не менее серьезным потрясениям в регионах мира. Сворачивание каналов прямой коммуникации между учеными и экспертами, очевидно, усугубляет эту тенденцию. Кроме того, переориентация научно-экспертных усилий на дружественные направления в совокупности с резким сокращением деятельности российских СМИ в недружественных странах приведет к тому, что информации о позиции Москвы и в целом о происходящих в стране процессах, поступающей напрямую, станет еще меньше. Информация, поступающая через третьи источники, кратно увеличивает вероятность ее искажения, что также приведет лишь к нарастанию противоречий.

В этих непростых условиях России необходимо максимально использовать доступные международные площадки для разъяснения своей позиции по самому широкому кругу вопросов. Одной из таких площадок является Международная конференция азиатских политических партий (МКАПП). Учрежденная в сентябре 2000 г. с целью содействия обмену мнениями и сотрудничеству, с секретариатом в Сеуле, сегодня она объединяет более 300 политических партий с различной идеологической ориентацией.

О прошедшем в ноябре в Сеуле медиафоруме МКАПП с участием России пишет Наталья Помозова.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/columns/russian-softpower/partiynaya-diplomatiya-na-sluzhbe-analiticheskikh-tsentrov/

🇺🇸🇨🇳 На сегодняшний день преимущество в технологической гонке сохраняют за собой Соединённые Штаты, находясь на вершине компетенций, технологий и активов. Однако Америке нужна безусловная победа над своим главным геополитическим соперником. Решение этой задачи Вашингтон видит в наращивании собственного технологического потенциала, перестраивании глобальных производственных цепочек в обход материкового Китая, санкционном давлении и консолидации с ближайшими союзниками и партнёрами, прежде всего с ЕС, Японией, Южной Кореей, а также с китайской провинцией Тайвань, которую называют «глобальным стратегическим хабом для технологий следующего поколения».

Однако при всех технологических успехах и мощи нет никаких оснований полагать, что превосходство США — явление постоянное. Тем более что в некоторых ключевых технологических сражениях уже побеждает Китай. Безусловно, для Китая меры экспортного контроля со стороны стран Запада — настоящее испытание. На сегодняшний день в Китае нет собственного оборудования и программного обеспечения, требующихся для массового производства самых передовых чипов. Однако текущее отставание Китая в полупроводниковой отрасли на несколько поколений не говорит о том, что он устранён с полупроводникового рынка. Микросхемы с менее продвинутым техпроцессом остаются востребованными, и китайские производители при масштабировании своего производства могут потеснить своих западных конкурентов в этом секторе.

Анастасия Толстухина в докладе для @valdaiclub формулирует несколько прогнозов развития технологического соперничества.

1. Мир вряд ли будет жёстко поделён на два взаимоисключающих техноэкономических блока — их автономия будет ограничена глубокой интегрированностью американской и китайской экономических систем. О том, что глубокий раскол мировой экономики на соперничающие блоки пока невозможен, говорят и цифры — в 2022 году общий товарооборот США и Китая показал рост и составил рекордные 690 млрд долл.

2. Несмотря на то, что, по всей видимости, сохранится значительный уровень взаимозависимости экономических систем двух стран и большинство коммерческих отраслей останутся открытыми и глобальными, некоторые критически важные отрасли могут быть затронуты региональной фрагментацией. Такая тенденция опасна как для США, так и для Китая. Полупроводниковые компании вследствие фрагментации могут понести серьёзные экономические издержки, что, по мнению некоторых экспертов, скажется на темпах роста технологического потенциала обеих сторон.

3. В ближайшие 10-20 лет мы можем стать свидетелями существенной реорганизации производственных цепочек различной высоко-технологичной продукции за счёт переноса их значительной части из Китая в третьи страны (Индию, Вьетнам и другие).

4. Ужесточение экспортного контроля подтолкнёт КНР к созданию большей технологической автономии. По всей видимости, Китай сам обеспечит себя необходимым оборудованием, комплектующими, программным обеспечением. Возможно, поначалу они будут уступать западным решениям, но послужат основой для продолжения технологического развития.

5. Текущая политика США по технологическому сдерживанию Китая может обострить отношения двух стран, что представляет угрозу безопасности для всего мира. Реализация «индустрии 4.0» будет сопровождаться повышенной конфликтогенностью.

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/tekhnologicheskaya-politika-ssha-v-usloviyakh-sopernichestva-s-kitaem/

Пожалуй, самая важная особенность Генри Киссинджера состояла в том, что он хорошо понимал ограниченность американских ресурсов и возможностей; в силу этого понимания он пытался ставить перед внешней политикой США только достижимые цели, не грозящие опасным имперским перенапряжением. Он последовательно избегал чрезмерных рисков, выступая за устойчивость и предсказуемость американо-советских отношений и не допуская повторения острых кризисов между сверхдержавами, характерных для бурной эпохи 50-х – 60-х гг.

Киссинджер стал свидетелем глубокого и, возможно, необратимого кризиса всей системы контроля над стратегическими вооружениями, основы которой он заложил более полувека назад. Он еще застал новое резкое обострение израильско-палестинского конфликта в секторе Газа, в урегулирование которого он в свое время вложил немало энергии, настойчивости и личного политического капитала. Он наблюдал постепенное формирование и укрепление российско-китайского стратегического партнерства, которое на пике своей карьеры он всеми силами пытался предотвратить. А главное — он прожил достаточно долго для того, чтобы увидеть, как начала неудержимо разваливаться та система международных отношений, сохранению и укреплению которой он без остатка отдал свою длинную профессиональную жизнь.

Десять лет назад — осенью 2013 года — Генри Киссинджера выступал в Российском совете по международным делам. Уже тогда в мировой политике висела душная предгрозовая атмосфера, слышались отдаленные раскаты грома и на горизонте вспыхивали первые зарницы, хотя до настоящей грозы, как многим казалось, было еще далеко. На нашей встрече Киссинджер выглядел сосредоточенным и уверенным в себе, его комментарии и ответы на вопросы, как всегда, были четкими, проницательными и нередко — парадоксальными и остроумными. Но в выступлении Киссинджера уже тогда сквозила некоторая меланхолия и чувствовалась затаенная грусть, которую я не замечал раньше.

Тогда мне показалось, что девяностолетний госсекретарь просто грустит о своей подходящей к завершению жизни, что было бы по-человечески вполне естественным и понятным. Теперь же, спустя десятилетие, мне кажется, что уже в 2013 году он уже грустил по уходящей эпохе, неизбежное завершение которой он интуитивно ощутил намного раньше многих других политиков и академических ученых. Эпоха хитроумных многоходовых комбинаций и секретных челночных поездок, эпоха «больших сделок» и джентльменских договоренностей, эпоха детально выверенного баланса уступок и умелой консолидации маргинальных преимуществ — эта Belle Époque классической дипломатии второй половины ХХ века безвозвратно уходила в прошлое. Наступали новые времена — откровенно жесткие, предельно контрастные, заведомо малопредсказуемые и куда более опасные.

Андрей Кортунов написал краткий постскриптум к длинному веку Генри Киссинджера.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/kratkiy-postskriptum-k-dlinnomu-veku-genri-kissindzhera/

🇺🇸🇨🇳 Главная слабость Пекина — пока что он выступает в роли национального игрока, тогда как США контролируют сеть союзников. То есть фактически можно говорить о конкуренции Пекина с технологической коалицией государств, а не только с Вашингтоном.

Тему технологического соперничества между США и Китаем развивают в новой публикации научные сотрудники ЦКЕМИ НИУ ВШЭ Лев Сокольщик и Эдуард Галимуллин.

Эксперты, анализируя контуры формирующейся сейчас технологической биполярности, прогнозируют, что в условиях невозможности какой-либо из двух стран лидировать с перевесом, региональные игроки будут стремиться не попадать в зону влияния от какой-либо одной страны, что будет приводить к формированию ассиметричной биполярности в сфере высоких технологий. Влияние Китая существенно ослабнет в развитых западных странах, он, скорее всего, столкнется с более широкими ограничениями на индийском рынке, а также вряд ли добьется успеха в некоторых крупных странах Юго-Восточной Азии (например, во Вьетнаме и Филиппинах). Наиболее вероятными направлениями технологической экспансии для Пекина представляются Ближний Восток, Африка и страны Латинской Америки, где конкуренция с Соединенными Штатами будет происходить примерно на равных.

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/ssha-i-kitay-kontury-tekhnologicheskoy-bipolyarnosti/

🇷🇺 «Такая “мягкая сила” нам не нужна», — именно в таком ключе, комментируя агрессивные действия Запада по оказанию давления на другие страны, сформулировал свой подход к мягкой силе министр иностранных дел России Сергей Лавров в ходе своего выступления на Примаковских чтениях 2023. Вырванная из контекста и разнесенная по телеграм-каналам и средствам массовой информации фраза дала повод для спекуляций на тему отказа России от «мягкой силы». Что же на самом деле имел в виду министр и почему все чаще из уст российских высокопоставленных лиц можно уловить негативное отношение к термину Джозефа Найя?

Об истории, взлетах и падении концепции «мягкой силы» в России рассказывает Наталья Бурлинова @JZLsanctioned, президент @picreadi.

Россия не хочет принимать в отношении себя «мягкую силу» как инструмент давления и не планирует поступать также в отношении других. Тем не менее речь об отказе от «мягкой силы» вовсе не идет. Действительно, сам термин не вызывает симпатий в российском дипломатическом ведомстве, поскольку ассоциируется прежде всего с США, где, по словам министра Лаврова, «мягкая сила» является продолжением государства. Однако есть понимание, что «игнорировать его существование или отменять его использование смысла нет». Поэтому российские дипломаты предлагают делить «мягкую силу» на два типа: полезную, позитивную и открытую, которую можно и нужно развивать, и деструктивную, которую Запад использует уже далеко не как способ формирования привлекательного образа своей страны, а как инструмент оказания давления на политические элиты других стран.

В качестве основной задачи российской «мягкой силы» в настоящий момент формулируется подача объективной информации о России во внешний мир. Во внешнеполитической гуманитарной парадигме страны продвигается идея сместить акценты фокус на формирование объективного образа страны, так как достичь целей формирования позитивного имиджа России, например, в странах Запада, представляется утопичной идеей. Об этом в ходе своего выступления на Примаковских чтениях также говорил министр Лавров: «Мы уже давно перестали говорить в наших доктринальных документах о работе по созданию позитивного образа России за рубежом. Пишем объективно… Хотим, чтобы о нас знали объективно».

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/takaya-myagkaya-sila-nam-ne-nuzhna/

🇪🇺📘 ЕС в последние годы активно развивает концепцию европейского/стратегического суверенитета на наднациональном уровне. Этот процесс — не разрыв с прошлым, а вытекающий из прошлых достижений Евросоюза способ адаптироваться к кардинальным изменениям в мироустройстве. Видение ЕС отличается от того, как суверенитет понимает Россия. Для Брюсселя характерно, главным образом, инструментальное использование суверенитета, где цель — не только сохранить собственную самобытность, но и обеспечить продвижение своих ценностей вовне, в т.ч. за счет уменьшения возможностей других акторов вепонизировать взаимозависимость. Для России суверенитет — самоценность, гарантия ее самобытности, а также основа будущего мирового порядка. Становлению концепции стратегического суверенитета Евросоюза во многом содействовала политика санкций в отношении Москвы. Их расширение шло параллельно упрочению концепции суверенитета в ЕС. Кроме того, ЕС использует суверенитет для углубления интеграции, а также как реакцию на неопределенности международной среды. Наконец, суверенитет становится ресурсом геополитического соперничества ЕС с Россией на евразийском пространстве. Новации в Евросоюзе могут быть учтены при выработке внешней политики России.

Появление категории «суверенитет» в дискурсе Евросоюза означает не резкое, а эволюционное изменение мировоззрения объединения и его отношений с Россией. Категория, однако, цементирует положение, в котором сотрудничество с Москвой для Брюсселя исключено. Интенсификация использования дискурса суверенитета Евросоюза в отношениях с другими акторами будет означать аналогичную динамику сотрудничества. Однако качество отношений может варьироваться от суверенитета взаимозависимости со странами, разделяющими ценности ЕС (like-minded countries/partners) и принимающими его интерпретацию этих ценностей, отдавая таким образом бразды контроля Брюсселю, до вестфальского суверенитета с Россией. В первом случае контакты будут развиваться, во втором — пресекаться во избежание вепонизации взаимозависимости.

Авторы новой аналитической записки РСМД — Татьяна Романова, Глеб Коцур, Сергей Мазаник и Евгений Трещенков — анализируют, что означает данная терминологическая новация на практике и какие практические следствия она может за собой повлечь с точки зрения России и ее внешней политики.
https://russiancouncil.ru/activity/policybriefs/strategicheskiy-suverenitet-evrosoyuza-i-interesy-rossii-ot-teorii-k-politicheskim-rekomendatsiyam/

🇺🇸 Cложившийся миф о «доктрине Монро» скрывает глубокие противоречия и вопиющую непоследовательность в практике обращения к ней руководства США. В том числе в ней отражается двойственное отношение Вашингтона к проблеме вмешательства во внутренние дела.

Опыт «доктрины Монро» демонстрирует пластичность внешнеполитической риторики США. В ней сочетается обращение к давно зарекомендовавшим себя принципам с навыком наделять их качественно новыми, порой обратными прежним смыслами. Неудивительно, что после многочисленных усилий по релятивизации суверенитета на протяжении 1990-х – 2000-х гг., Вашингтон вновь обратился к дискурсу противодействия вмешательству реальному или предполагаемому. При этом, обвиняя своих оппонентов в проведении интервенционистских стратегий, Соединённые Штаты не отказываются от курса на распространение собственных ценностей и институтов.

Показателен, в частности, бюджетный запрос Агентства по международному развитию США на 2024 финансовый год, предполагающий выделение 2,8 млрд долларов на задачи продвижения демократии и борьбы с коррупцией. Применительно к Западному полушарию его обоснование включает, например, проекты в Венесуэле, направленные на «усиление способности разнообразных демократических сил реализовывать своё право на свободу слова, собраний и защиту демократических принципов». Учитывая характер отношений между Вашингтоном и Каракасом, подобная деятельность не может не рассматриваться последним как содействие антиправительственным силам. Как и ранее США не видят противоречий между обращением к принципу невмешательства и собственными попытками форматирования политических систем других государств.

Игорь Истомин к 200-летию послания Джеймса Монро анализирует, как в США формировалось особое видение проблемы вмешательства.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/doktrina-protiv-vmeshatelstva-k-200-letiyu-poslaniya-dzheymsa-monro/

🇬🇧🌍 Британская стратегия в Африке формируется прямо сейчас, на наших глазах, причем в основе ее по-прежнему лежит именно колониальный опыт страны. Ведь ее базис — Содружество, в которое входят в основном как раз те страны, которые ранее имели статус доминиона (например, ЮАР), протектората Британской империи (например, Нигерия), колонии (например, Гамбия, Замбия, Кения, Малави, Сьерра-Леоне, Уганда) или подмандатной территории после Первой мировой войны (например, Танзания).

Британия смогла сформировать действующие экономические (инвестиционные) программы и институты для укрепления позиций в Африке, предложив своим предпринимателям более удобные способы взаимодействия с африканскими партнерами, что работает не только на имидж и позиции страны в Африке, но и способствует укреплению доверия британского бизнеса собственному правительству. Однако противостоять кризисам исключительно экономическими инструментами не представляется возможным.

Африка не имеет «своего лица» в британской внешнеполитической повестке, она по-прежнему рассматривается как часть глобального Юга, и в текущих условиях нет даже попытки сформулировать для разных африканских стран разные подходы. Таким образом, Африка по-прежнему воспринимается как нечто единое, а исключение делается скорее для арабской Африки, что, впрочем, не выявлено в самом тексте африканской стратегии. Кроме того, данный континент относится к понятию «широкой периферии» британских интересов, то есть находится на последнем месте в иерархии внешнеполитических приоритетов страны. При этом сама Африка рассматривается, скорее, как пространство конкуренции с Китаем и Россией, а не как зона сотрудничества.

Наталья Еремина анализирует африканское направление в британской глобальной стратегии.
https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/columns/africa/britanskaya-povestka-v-afrike-silnye-i-slabye-storony/