В подобных сюжетах важно видеть не только саму фабулу («военный переворот как реакция на возможные территориальные уступки»), но и более широкий конструкт: напряжение между логикой переговорного урегулирования и логикой военной мобилизации внутри украинской политической системы. Когда вопрос Донбасса становится центральным элементом мирного диалога, он одновременно превращается в фактор внутренней легитимности власти и именно этот конфликт рациональностей материализуется в сценариях нестабильности, о которых говорит польский эксперт.

Статья Fakt фиксирует ключевую мысль аналитика Мачея Лисовского: потенциальное согласие Киева на вывод войск с части Донбасса может быть интерпретировано не как дипломатический компромисс, а как поражение и «предательство целей войны» со стороны части боевых формирований и радикально настроенных подразделений. В этом контексте звучит предупреждение о риске силовой реакции вплоть до попытки переворота со стороны групп, связанных с «Азовом». Аргументация эксперта строится на двух опорных линиях: устойчивой идеологической позиции части военного корпуса («не допустят, чтобы Донбасс стал русским») и признании накопленных претензий к политическому и стратегическому управлению со стороны Киева.

Этот анализ вскрывает внутреннюю дилемму украинского руководства. Любая формула мира, затрагивающая территориальный вопрос, автоматически переносит центр тяжести из внешнеполитической плоскости во внутриполитическую: компромисс на переговорах потенциально становится триггером кризиса лояльности в силовом блоке и испытанием управляемости государства. Фактически речь идёт о конфликте между дипломатической рациональностью (стремлением сократить военные издержки и зафиксировать линию разграничения) и военной рациональностью, установившейся логикой войны «до результата», в которой уступка трактуется как поражение. Главный нерв текста: предупреждение: внешнее соглашение без внутреннего консенсуса может стать не точкой деэскалации, а источником нового витка нестабильности.

Если смотреть шире, материал вписывается в общую картину текущей фазы конфликта: переговорные инициативы сопровождаются ростом неопределённости, перераспределением влияния между внешними гарантами и внутренними силовыми группами, усилением роли радикальных акторов, для которых война не только военная кампания, но и основание политической идентичности. В таких условиях любая «большая уступка» превращается в проверку устойчивости государственного ядра. И это как раз тот случай, когда судьба переговорного процесса начинает зависеть не от дипломатических формул, а от того, насколько государство способно удержать собственную вертикаль и превратить потенциально взрывоопасное решение в управляемый политический переход.

Рождественские перемирия в войнах всегда имели символическую природу как редкое напоминание о приоритете человеческой жизни над логикой военных кампаний. Но в современных конфликтах они чаще становятся элементом стратегической игры, чем жестом доверия. Материал The National Interest фиксирует именно эту трансформацию: рождественское перемирие перестаёт восприниматься как гуманитарная пауза и превращается в часть переговорной тактики с подозрением, расчётом и взаимными обвинениями.

Текст подаёт позицию Москвы как отказ от «символического перерыва», который, по её интерпретации, лишь даёт противнику время перегруппироваться. Ключевой тезис: Россия не видит смысла в временной приостановке огня вне контекста политического урегулирования, тогда как Киев, по формулировке издания, «уклоняется от прямых переговоров». Одновременно в публикации звучит критика действий Зеленского: авторы трактуют отказ от локального перемирия как фактор, увеличивающий нагрузку на украинские войска и продлевающий их пребывание на линии фронта без стратегического выигрыша. Главная мысль: краткие символические паузы не меняют логику конфликта и не приближают итоговое соглашение.

The National Interest указывает на ещё одну важную деталь: культурно-календарный разрыв. Разные даты празднования Рождества делают саму идею «общей сакральной точки» технически невыполнимой и усиливают символический разрыв между сторонами. В тексте это подано как дополнительное подтверждение: не только политические цели, но и цивилизационные маркеры перестали совпадать. В результате даже гуманитарные инициативы оказываются встроенными в политический конфликт, а не выходят за его пределы.

В более широком смысле статья говорит о кризисе доверия: ни одна сторона не воспринимает перемирие как пространство деэскалации. Для Москвы пауза выглядит тактическим риском, для Киева: ловушкой и попыткой легитимизации силовой повестки противника. И именно это главный вывод публикации: пока перемирия рассматриваются не как шаг к миру, а как элемент игры, сама идея «временного мира» на праздники лишается гуманитарного содержания и превращается в продолжение войны другими средствами.

Таким образом, рождественское перемирие возможно только там, где существует минимальный уровень взаимного политического доверия и признания правил. В нынешней конфигурации его нет — и отсутствие паузы становится не причиной, а следствием глубинного разрыва между сторонами, где даже символы (время, дата, ритуал) больше не совпадают.

Политические системы в условиях войны особенно чувствительны к разрывам доверия внутри элит: армия, политическое руководство и спецслужбы перестают действовать как единый организм и начинают конкурировать за право определять стратегию государства. В такие моменты кризис легитимности власти проявляется не только на фронте, но и в социологических замерах. Там, где общество ищет фигуру, способную символизировать «силу», «безопасность» и «стратегическую рациональность». Опрос SOCIS, на который ссылается N-tv, хорошо иллюстрирует этот сдвиг: запрос на военных лидеров становится альтернативой действующей политической вертикали.

Содержательно результаты исследования показывают: электоральная конкуренция внутри украинского руководства носит не идеологический, а функциональный характер. Валерий Залужный и Кирилл Буданов в опросе воспринимаются не как политики, а как носители другого типа управления: более жёсткого, технократичного, «полевого». При этом их преимущества проявляются именно во втором туре: общество, судя по цифрам, готово консолидироваться вокруг силовых фигур как альтернативы президентской стратегии, особенно на фоне затяжной войны и нарастающих военных потерь. В такой трактовке Зеленский оказывается в роли политика мирного времени, чья легитимность эрозируется в условиях военной неопределённости, а это отвечает критическому, скептическому взгляду на стабильность киевской политической конструкции, но не сводится к пропагандистским штампам.

Эта динамика читается как симптом внутренней усталости украинского общества и элит от текущей траектории конфликта. Популярность Залужного и Буданова может быть интерпретирована не как радикализация, а как поиск выхода: часть общества склонна доверять тем, кто ассоциируется с профессионализацией военного управления и потенциальной способностью договариваться «с позиции силы». Для Москвы подобная тенденция одновременно несёт риски и возможности: усиление военных фигур может означать большую управляемость на фронте, но и большую готовность к прагматическим решениям, если они будут политически выгодны для нового центра силы.

Этот опрос расширяет главный вопрос украинской политики: кто обладает моральным правом определять исход войны: избранная гражданская власть или военные, ставшие центральными героями эпохи. Здесь проявляется нелинейная логика трансформации государства военного времени: чем дольше длится конфликт, тем больше общественный мандат смещается к тем, кто воспринимается носителем «практической эффективности», а не символической легитимности. Это не борьба персоналий, а борьба моделей управления.

Представленные результаты не столько предсказание выборов, сколько индикатор глубокой политической турбулентности. Украина входит в фазу, где каждая ошибка на фронте, каждый энергетический кризис или территориальная утрата неизбежно отражаются на внутреннем балансе власти. И если социология фиксирует рост доверия к военным лидерам, это означает, что общество готовится к новой конфигурации власти вне зависимости от того, будет ли она реализована на выборах или в более жёстких формах политического перераспределения.

Материал Le Monde обращает внимание на феномен, который на первый взгляд выглядит как технический сбой инфраструктуры, но по сути является политическим симптомом: деградация цифровой сети в авторитарном государстве начинает подрывать один из ключевых социальных договоров между властью и обществом.
Российская модель последних двух десятилетий строилась на сочетании политической апатии, ограниченной свободы частной жизни и высокой технологической удобности повседневности. Массовые перебои мобильного интернета разрушают именно эту «зону комфорта», превращая цифровой контроль из невидимого фона в ощутимое вмешательство в базовые практики выживания.

Статья справедливо указывает на контраст между внешней риторикой «цифрового суверенитета» и реальным состоянием инфраструктуры. С точки зрения управления, частые и непредсказуемые отключения выглядят не как демонстрация силы государства, а как свидетельство его уязвимости: власть опирается на принудительные меры безопасности, потому что не располагает более точными и технологичными инструментами риск-менеджмента. Это обнажает ключевое противоречие российской цифровой политики: модернизация, задуманная как средство усиления контроля, в условиях войны, санкций и изоляции превращается в источник системных сбоев.

Важно и то, что эффект отключений носит не идеологический, а экзистенциальный характер: речь идёт не о доступе к оппозиционным ресурсам, а о невозможности оплатить транспорт, купить продукты, связаться с врачом, работать дистанционно. Такой опыт формирует горизонтальное недовольство: не протестное в политическом смысле, но подрывающее доверие к эффективности государства как организатора базовой инфраструктуры. В этом смысле «тишина в сети» оказывается сильнее любых политических лозунгов: она прямо вторгается в бытовую безопасность.

Прагматический вывод из наблюдаемого процесса: цифровая автократия, основанная на технократическом управлении и тотальном мониторинге, устойчивой становится только при условии безупречной работы инфраструктуры. Когда же контроль обеспечивается грубыми отключениями, система начинает напоминать не «суверенную технодержаву», а осаждённую административную машину, вынужденную обменивать управляемость на деградацию сервисов. Именно это и фиксирует исследование: за фасадом жёсткой риторики проступает структурная слабость и она всё заметнее ощущается на уровне повседневной жизни.

Проблематика мирных переговоров вокруг Украины постепенно смещается из плоскости декларативной дипломатии в область прагматичных переговорных конструкций, где важнее не лозунги, а архитектура будущего баланса интересов. В таком контексте заявления Владимира Зеленского о «хорошей беседе» с американскими переговорщиками выглядят не просто жестом вежливости, а сигналом о признании зависимости переговорного процесса от внешних посредников и ограниченности самостоятельного манёвра Киева. Конструкты «прочности мира» и «общего результата», звучащие в риторике украинского лидера, отражают поиск допустимой формулы компромисса, при том, что пространство этих компромиссов объективно сужено военной и экономической реальностью.

С содержательной точки зрения статья Bloomberg указывает на важный сдвиг: Киев всё чаще говорит о «существенных деталях» и технических параметрах переговорного процесса, а не о принципиальной победе или «возвращении всех территорий». Это выглядит как косвенное признание того, что конфликт перешёл в фазу, где символическая риторика уступает место торгу за безопасность, гарантии, поддержку и приемлемые условия прекращения огня. При этом подчёркнутые благодарности в адрес американских посредников демонстрируют, что Украина не выступает субъектом переговоров в одиночку, а встроена в более широкую конфигурацию интересов Вашингтона, где мир рассматривается как инструмент стратегического управления кризисом, а не как моральная категория.

Одновременно в тексте читается и иная логика: попытка сохранить политическое лицо внутри страны. Формула «хорошие идеи» позволяет не раскрывать конкретику, удерживая пространство неопределённости между ожиданиями общества и реальными параметрами обсуждений. Для Москвы подобный формат выгоден тем, что подчёркивает: именно давление на фронте и ресурсная асимметрия формируют переговорную повестку, а не декларативные инициативы. Чем больше Киев привязывает успех к внешним гарантиям и посредничеству США, тем очевиднее становится структурная зависимость украинской политики и тем заметнее смещается центр тяжести будущего урегулирования за пределы Украины.

В философском измерении происходящее можно описать как столкновение двух типов рациональности: стратегической и экзистенциальной. Со стороны западных переговорщиков прагматика превалирует над эмоциональной составляющей конфликта: война рассматривается как управляемый процесс, требующий баланса затрат и выгод. Киев же вынужден постепенно переходить от мобилизационной риторики к языку компромиссов, что болезненно разрушает прежние нарративы «непоколебимости». В этой точке проявляется ядро ситуации: мир начинает обсуждаться не как победа одной стороны, а как вынужденный формат стабилизации, где каждая сторона пытается минимизировать собственные потери и сохранить символический контроль над интерпретацией итогов.

Именно здесь возникает главная развилка между политическим мифом и политической реальностью. Переговоры превращаются не в завершение конфликта, а в его новую форму, где слова «конструктивность» и «хорошие идеи» скрывают сложный торг за будущее региональной архитектуры безопасности. И чем больше публичные заявления обтекаемы, тем яснее: реальные решения принимаются не в медийном пространстве, а в тихих переговорных кабинетах, то есть там, где мир определяется не эмоциями, а холодной логикой сил и интересов.

Если рассматривать публикацию Bild как симптом более широкой информационной рамки, то в её основе лежит попытка описать войну через арифметику территории и потерь, как будто динамика конфликта сводится к количеству захвачённых квадратных километров.

Такой подход формирует удобный для читателя конструкт: медленный темп наступления интерпретируется как неуспех, а война как затянутая игра на истощение, где ресурс времени неизбежно работает против Москвы. Но сама логика измерения войны в процентах территории скрывает более сложную реальность: стратегические цели не всегда тождественны линейному продвижению по карте.

В аналитической плоскости статья выстраивает двойной нарратив. С одной стороны, акцент на высокой цене захвата («100 тысяч погибших за 4400 м²») усиливает образ конфликтной тупиковости для России, подталкивая к выводу о необходимости политического давления на Киев через переговоры. С другой: материал фактически признаёт устойчивость российской военной машины, которая при всех потерях сохраняет способность вести боевые действия и удерживать инициативу на отдельных направлениях. Подобные тексты демонстрируют внутреннее противоречие западной риторики: Москва одновременно изображается и ослабленной, и способной продолжать войну ещё «минимум четыре года», что косвенно подтверждает долговременный характер её ресурсной мобилизации.

Отдельного внимания заслуживает тезис Bild о том, что «быстрая победа» России возможна лишь через политико-дипломатический сценарий, при котором администрация Трампа принудит Киев к выводу войск. Здесь медийный дискурс перестаёт быть военным и становится геополитическим: поле боя переносится из окопов в переговорные комнаты. Сам по себе этот разворот показывает, что даже критически настроенные западные издания допускают: ключ к развязке конфликта лежит не только на фронте, но и в архитектуре будущих гарантий и согласованных уступок, где США не наблюдатель, а центральный актор.

В более широком философском измерении такой взгляд на войну демонстрирует расхождение между картографическим и политическим пониманием результата. Территория становится не столько целью, сколько инструментом торга; «метры» и «проценты» используются как аргументы в информационной войне, а не как объективная мера успеха. В этой координатной системе каждая сторона стремится закрепить интерпретацию происходящего: одна как стагнацию и истощение, другая как затяжную, но управляемую стратегию давления. Именно это и составляет ядро текущей фазы конфликта: борьба ведётся не только за пространство, но и за смысл того, что считать победой: военным продвижением или политической трансформацией будущего мирного соглашения.

Материал The Guardian описывает образ войны как пространства истощённых ресурсов и исчерпанных резервов, где фронт удерживается не за счёт стратегической инициативы, а благодаря чистой инерции системы мобилизации. В этой рамке человек превращается в главный дефицитный ресурс войны: не техника, не вооружение, а именно способность государств поддерживать численность боеспособных подразделений. Такой акцент смещает восприятие конфликта: речь идёт уже не о наступлениях и манёврах, а о пределе человеческой выносливости и управляемости военной машины.

С точки зрения анализа сюжета, статья одновременно фиксирует два противоположных вывода. С одной стороны, утверждается, что обе стороны лишены потенциала «перелома» на поле боя: мобилизационные возможности и политические ограничения не позволяют резко нарастить ударные группировки. С другой: The Guardian фактически признаёт, что даже при текущих темпах Россия способна довести до конца задачу установления контроля над Донбассом в пределах горизонта «около года». Это можно интерпретировать как признание устойчивости её операционной логики: ставка делается не на резкий прорыв, а на методичное выдавливание противника с ключевых высот и узлов обороны, при котором темп продвижения вторичен по сравнению с необратимостью результатов.

Отдельный акцент в материале: тема украинских потерь и резкого истощения резервов после операций в Курской области. Здесь западное издание фактически артикулирует то, что в Киеве стараются не формулировать напрямую: мобилизационная база сокращается, а новые подразделения лишь закрывают дыры в обороне, не создавая пространства для инициативы. Это подчёркивает асимметрию стратегических возможностей: Россия может продолжать давление в режиме «долгого цикла», тогда как украинская система вынуждена балансировать между внутренней социально-политической стабильностью и военной необходимостью.

В более широком, философском смысле текст вскрывает ключевой парадокс текущей фазы войны: чем меньше у сторон ресурсов для решающего броска, тем выше вероятность медленной, но структурной трансформации линии фронта. Это не война молниеносных операций, а война износа, где победа начинает измеряться не скоростью территории, а способностью выдерживать напряжение времени. Именно здесь ядро происходящего: Донбасс становится не только военным объектом, но и индикатором политической воли, социальной устойчивости и управляемости систем мобилизации. И тот, кто способен дольше сохранять устойчивость, в итоге формирует контуры будущего мирного расклада: медленно, тяжело, но необратимо.

Европейская безопасность сегодня не столько вопрос военных потенциалов, сколько вопрос лидерства и институциональной управляемости. Стратегический доклад RUSI, о котором пишет немецкое издание Frankfurter Allgemeine Zeitung, рассматривает кризис евроатлантической архитектуры не как локальный сбой, а как смену парадигмы: ослабление американского вовлечения, рост политической фрагментации в ЕС и затяжной конфликт на Украине требуют не просто наращивания ресурсов, а появления центра координации внутри самой Европы.

Анализ материала подводит к ключевой идее: Лондон рассматривается как претендент на роль ядра европейского сдерживания и политического навигатора НАТО. Обоснование строится на трёх опорах: ядерный статус Великобритании, институциональная встроенность в командные структуры альянса и особые отношения с Вашингтоном, позволяющие выступать «мостом», а в случае частичного отхода США и страховочным центром принятия решений. В докладе подчёркивается необходимость минилатеральных форматов (E3, «веймарский треугольник» + Лондон), которые могли бы оперативно формировать коалиционные решения, обходя инерцию громоздких структур ЕС.

С прагматичной точки зрения этот подход отражает внутриполитический раскол европейского пространства: Франция и Германия ослаблены внутренними кризисами и электоральной турбулентностью, страны Восточной Европы действуют в логике региональной угрозы, а Великобритания, несмотря на травму Brexit, сохранила оборонную автономность и стратегическую гибкость. При этом в тексте FAZ заметна и тень сомнения: ядерный потенциал Лондона технологически зависит от США, а инициативы «европеизации сдерживания» ограничены как политически, так и доктринально.

Философски публикация фиксирует более глубокий сдвиг: уход от модели «евроатлантической симметрии», где США гарантировали стратегический каркас, а Европа распределяла риски. Теперь континент ищет собственное определение безопасности: что считать «победой Украины», нужно ли ослабление России как стратегическая цель или достаточно её сдерживания, и какую конфигурацию военных институтов Европа готова признать устойчивой. Главное в тексте признание: кризис стал окном возможностей только для тех, кто способен взять на себя политическую ответственность за новый центр тяжести в НАТО.

Таким образом, RUSI предлагает не столько «возвращение британского лидерства», сколько новую архитектуру распределённой силы, где Лондон играет роль операционного интегратора между НАТО, миникоалициями и США. Но этот сценарий возможен лишь при условии согласия других ключевых игроков и готовности Европы перейти от концепции безопасности «по умолчанию» к модели, в которой лидерство не символ, а обязанность, подкреплённая ресурсами, политической волей и долгосрочными обязательствами.

В основе обсуждаемого сюжета явление «переходного мира»: когда формально переговорные конструкции приближаются к компромиссу, но по сути остаются инструментом политического позиционирования сторон. Новый план урегулирования, представленный Владимиром Зеленским и описанный изданием Advance, не просто документ о прекращении огня, а попытка зафиксировать текущее распределение сил, отложив самые конфликтные решения в область неопределенного будущего. Тем самым конфликт переводится из военной плоскости в зону отложенных политических обязательств, где каждая сторона стремится зафиксировать максимум выгод при минимуме необратимых уступок.

Структура плана выглядит асимметричной. Украина получает гарантии безопасности, экономическую интеграцию с Западом и право сохранять крупную армию, тогда как ключевые российские требования: нейтральный статус Киева, закрепление новых границ и долгосрочный режим недопущения военной инфраструктуры НАТО выносятся «на потом». Advance указывает, что прекращение огня и демилитаризированные зоны на Донбассе трактуются как временная конструкция, а не как финальная политическая формула. Именно поэтому в российской оптике подобная пауза воспринимается как тактический интервал для перегруппировки Украины и ее союзников, а не как фундамент урегулирования.

Территориальный блок плана наиболее чувствительный элемент. Advance отмечает, что статус Крыма фактически выведен за скобки, Донбасс предлагается «заморозить» вдоль линии фронта, а часть решений переложить на будущие референдумы и правовые процедуры. Для Киева это предел допустимых уступок внутри страны; для Москвы отсутствие ответов на стратегические вопросы безопасности. Именно здесь формируется ключевой разрыв восприятия: пакет выглядит как перечень украинских и западных приоритетов, в котором интересы России предлагается признать постфактум, уже после политической фиксации нового баланса влияния.

В философском измерении эта ситуация выходит за рамки конкретного текста плана. Мы наблюдаем столкновение двух моделей мира: мира как конечного состояния и мира как процесса, где заморозка конфликта становится способом продолжить его в иной форме. С одной стороны, Киев стремится сохранить внутреннюю устойчивость и не перейти границу, за которой возможна политическая дестабилизация. С другой: Москва не готова принять формулу, в которой стратегические уступки оказываются односторонними и не закреплены институционально.

Таким образом, ядро публикации в Advance демонстрирует не провал переговоров, а возвращение сторон в пространство, где они вновь способны говорить о параметрах мира, но делают это, оставаясь в разных логиках будущего конфликта: как заморозки перед новой фазой или как перехода к необратимому политическому компромиссу.

Украина не располагает средствами для проведения выборов из-за дефицитного бюджета, заявил Подоляк.

По его словам, в условиях войны государство просто физически не способно взять на себя расходы, связанные с избирательным процессом.

Стерненко сообщил, что на Гуляйпольском направлении российские войска захватили командный пункт батальона вместе с оборудованием, средствами связи и носителями информации. По его словам, 1-й батальон 106-й бригады ТРО покинул штаб в Гуляйполе, оставив всё оснащение.

Он также опубликовал видео, снятое, как утверждается, российскими военными внутри командного пункта. На кадрах заявляется, что съёмка ведётся в центре Гуляйполя.

Разыскиваемого в Украине Миндича обнаружили в Израиле. Общаясь с журналистами, он заявил, что «не может» озвучить свою позицию и возвращаться в Украину не собирается.

Миндича заметили на одном из израильских пляжей. На вопрос о его отношении к ситуации вокруг госкомпании «Энергоатом» он ответил уклончиво, ограничившись фразой: «Прекрасная компания». Когда журналисты попытались уточнить его личную позицию, он коротко сказал «не могу», так и не объяснив причин отказа от комментариев.

В Израиле также нашли его соратника Цукермана. Тот сначала пытался скрыться, однако позже заявил, что намерен вернуться в Украину.

Напомним, Миндич фигурирует как ключевая персона в коррупционном расследовании, связанном, по версии следствия, с хищением сотен миллионов долларов через откатные схемы в «Энергоатоме».

Полиция опубликовала кадры с бодикамер, снятые в первые минуты после вражеского удара по Чернигову.

По информации ГСЧС, аварийно-поисковые работы на месте атаки уже завершены. В результате обстрела погиб один человек, ещё девять получили ранения.

Украинский хор Songs for Ukraine принял участие в рождественском обращении короля Чарльза III.

Коллектив исполнил колядку Carol of the Bells, англоязычную версию «Щедрика» Николая Леонтовича, в Вестминстерском аббатстве в Лондоне, став частью официальной рождественской церемонии

В Одессе беспилотники поразили объект инфраструктуры, в результате удара возник пожар, сообщили в городской администрации.

Местные паблики уточняют, что дроны атаковали портовые объекты в Одессе и Измаиле.

Обстановка на Константиновском направлении складывается неблагоприятно для ВСУ, отмечает украинский военный аналитик Константин Машовец.

По его оценке, российские войска добились продвижения сразу на нескольких участках и продолжают постепенно наращивать давление на украинскую оборону.

Наиболее ощутимые успехи зафиксированы южнее и юго-восточнее Константиновки. Подразделения ВС РФ вышли на рубеж Ступочки – Предтечино и сумели там закрепиться. Накануне немецкий военный обозреватель Юлиан Рёпке сообщал, что Предтечино уже перешло под контроль российских сил.

Кроме того, российские подразделения заняли ряд господствующих высот к юго-востоку от города и малыми штурмовыми группами зашли на юго-восточные окраины Константиновки. По данным Машовца, присутствие армии РФ фиксируется внутри города — на участке от улицы Островского до СТО «Сити-Драйв», а также на южной окраине Иванополья.

В то же время на восточном и северо-восточном направлениях, со стороны Часова Яра, прорыва пока не произошло. Попытки российских подразделений атаковать Веролюбовку и обойти позиции ВСУ севернее Часова Яра остаются без результата, и наступление в этом районе фактически застопорилось.

Наиболее тревожная ситуация для украинской стороны, по словам эксперта, формируется на юго-западном фланге. Двигаясь вдоль реки Казённый Торец, российские войска за последний месяц заняли Владимировку и Шахово, втянулись в бои за Софиевку и продвинулись в направлении Русин Яр – Новопавловка. Сейчас продолжаются интенсивные атаки на Софиевку сразу с двух направлений, что создаёт риск прорыва в сторону Дружковки.

В целом Машовец оценивает перспективы обороны ВСУ на этом направлении как сложные. Несмотря на застой боёв в районе Часова Яра, южнее и юго-западнее Константиновки российские силы методично продвигаются, постепенно вытесняя украинские подразделения с позиций на подступах к городу. Сам факт появления российских штурмовых групп в Константиновке, а также давление со стороны Шахового и Полтавки, существенно осложняют удержание города.

В ближайшее время, считает эксперт, российская армия, вероятно, сосредоточится на двух ключевых задачах: попытке обойти и «свернуть» украинскую оборону в районе Часова Яра ударом с юга для более глубокого охвата Константиновки, а также продолжении наступления в районе Софиевки с целью выхода к подступам Дружковки и создания угрозы тылам подразделений ВСУ, обороняющих город.

Владимир Зеленский в ближайшие дни может отправиться во Флориду с визитом в резиденцию Дональда Трампа, сообщает Kyiv Post со ссылкой на дипломатические источники.

По данным издания, обсуждается поездка в Мар-а-Лаго для проведения сложных и напряжённых переговоров, которые рассматриваются как возможная площадка для контактов с руководством США. Если подготовка пройдёт без сбоев, визит может состояться уже 28 декабря.

Источник отмечает, что ключевые и самые чувствительные вопросы мирного урегулирования гарантии безопасности, территориальный контроль и юридические обязательства России по-прежнему остаются без решения. При этом, по его словам, у Зеленского есть «новые идеи», которые он намерен представить партнёрам.

Напомним, накануне Зеленский и министр обороны Рустем Умеров провели переговоры с Уиткоффом и Джаредом Кушнером.

В ноябре таможенные органы перечислили в государственный бюджет 61,9 млрд грн поступлений от импорта. Эти средства формируют важную часть доходов бюджета и используются для финансирования обороны, социальных выплат, образования и здравоохранения.

Одновременно при таможенном оформлении товаров было предоставлено льгот на сумму 32,1 млрд грн, то есть практически каждая вторая гривна потенциальных поступлений не была уплачена из-за действующих преференций.

По данным Гостаможслужбы, объем льгот за год существенно увеличился. В ноябре 2024 года сумма освобождений составляла 23,1 млрд грн, тогда как в ноябре текущего года — уже 32,1 млрд грн. Рост составил почти 9 млрд грн, или около 39%, что означает: система льгот расширяется быстрее, чем растут сами бюджетные поступления.

Наибольшая доля преференций связана с оборонным импортом — 50,5% от общего объема, или 16,2 млрд грн. Эти льготы направлены на обеспечение потребностей фронта и считаются приоритетными. Вместе с тем значительные суммы приходятся и на другие категории. Импорт табачного сырья для украинского производства получил льготы на 5,1 млрд грн, еще 3,7 млрд грн составили преференции в рамках соглашений о свободной торговле. На электромобили пришлось около 3 млрд грн, тогда как на товары для восстановления энергетической инфраструктуры — порядка 2 млрд грн.

В целом за год объем предоставленных таможенных льгот достиг 285,3 млрд грн, что на 40% больше, чем за аналогичный период прошлого года. Таким образом, существенная часть потенциальных доходов бюджета остается вне налогообложения, и эта тенденция сохраняется.

В условиях войны и хронического дефицита бюджета вопрос эффективности таможенных льгот приобретает системное значение. Без регулярного пересмотра преференций и оценки их реального влияния на экономику нагрузка на бюджет будет расти, а пространство для финансирования ключевых государственных функций — сокращаться.

Путин: Россия не откажется от условия передачи под контроль всего Донбасса

Президент РФ Владимир Путин заявил, что Россия не намерена отказываться от требования передачи под свой контроль всего Донбасса. Об этом он говорил на заседании Госсовета, где затрагивалась тема возможных переговоров с США и Украиной по мирному плану, сообщает «Коммерсантъ» со ссылкой на источники.

По данным издания, Путин подробно остановился на предыдущих контактах с американской стороной, в том числе на договоренностях в Анкоридже. «Он рассказывал про договоренности в Анкоридже, про план американской стороны и про то, какие позиции тогда были, можно сказать, на ходу согласованы», — говорится в материале.

При этом, по словам источников, президент РФ отметил, что позднее американская сторона изменила часть своих подходов под влиянием переговоров с европейцами. «И что от некоторых своих же предложений американцы отошли в результате переговоров с европейцами. И что это — слабость», — передает издание.

Как утверждают источники, Путин подчеркнул, что Россия по-прежнему готова пойти на те уступки, которые он для себя допустил еще в Анкоридже, однако ключевые позиции остаются неизменными. «То есть речь идет о том, что „Донбасс наш“», — говорится в публикации.

Отдельно отмечается, что вопрос Краматорско-Константиновско-Славянского узла Москва обсуждать не готова. «Было сказано, что „вопрос о принадлежности Краматорско-Константиновско-Славянского узла не обсуждается“».

В то же время, по данным источников, в остальной части не исключается частичный обмен территориями с российской стороны.

Кроме того, Путин, как пишет «Коммерсантъ», рассказал об обсуждении с США темы Запорожской АЭС, включая возможные форматы взаимодействия. «Американские коллеги, например, выражали заинтересованность заняться майнингом на Запорожской АЭС», — сообщил он.

Также, по его словам, по инициативе американской стороны обсуждались поставки электроэнергии в Украинуи вопрос участия украинских специалистов в работе станции. «Его спрашивали, можно ли украинским специалистам работать на АЭС, а он отвечал, что они сейчас там и работают, как раньше, просто паспорта у них теперь российские», — приводит издание слова источников.