В ночь на 10 декабря Россия применила против Украины 495 средств воздушного нападения, сообщили в Воздушных силах ВСУ. Из них украинская ПВО уничтожила или подавила 430 целей.

Среди зафиксированных угроз — 465 ударных беспилотников различных типов, в том числе Shahed и «Гербера», а также 30 ракет разного класса: 4 аэробаллистические ракеты Х-47М2 «Кинжал», 5 баллистических ракет «Искандер-М/KN-23», 5 крылатых «Искандер-К» и 16 ракет типа «Калибр».

По предварительной информации, силы противовоздушной обороны Украины сбили 417 дронов-камикадзе, 4 крылатые ракеты «Искандер-К» и 9 «Калибров».

Несмотря на высокий процент перехвата, зафиксированы 8 попаданий ракет и 33 дронов по 18 объектам. В трёх локациях упали обломки сбитых целей. Также шесть ракет не достигли своих целей.

Правительство запускает механизм одноразовых выплат семьям журналистов, погибших или получивших ранения при исполнении профессиональных обязанностей, сообщила премьер-министр Юлия Свириденко. Первым такую выплату получит отец журналистки Виктории Рощиной, погибшей в российском плену.

Свириденко напомнила, что с начала полномасштабной войны Россия убила 21 журналиста во время выполнения ими служебных обязанностей. Среди погибших — как украинские, так и иностранные представители медиа.

«Это все преступления, за которые Россия должна ответить», — подчеркнула она.

Виктория Рощина попала в плен в августе 2023 года и подвергалась там пыткам. В феврале 2025-го её тело было возвращено с пометкой «неизвестное лицо». Позднее журналистку официально опознали, а в августе президент Украины посмертно наградил её орденом Свободы.

Мирные переговоры по урегулированию ситуации в Украине идут сейчас активнее, чем на любом этапе с начала полномасштабной войны, сообщает Bild со ссылкой на источники.

По их словам, Дональд Трамп оказывает значительное давление на Владимира Зеленского, который оказался в уязвимом положении на фоне коррупционных скандалов внутри страны. Президент США, как утверждается, настаивает на том, чтобы украинская сторона пошла на определённые уступки.

Одним из самых сложных и чувствительных вопросов остаётся судьба Донбасса — его статус продолжает вызывать споры между сторонами.

Кадры принудительной мобилизации в Луцке.

Поезд, следовавший по маршруту Перемышль–Киев, был эвакуирован из-за сообщения о возможном минировании, передают местные СМИ. Все пассажиры покинули состав, на месте работают соответствующие службы.

«Народ не выберет второй раз Зеленского президентом, он ассоциируется с войной», — заявила нардеп Безуглая.

Смысловая конструкция происходящего вокруг новых переговоров проста и потому неудобна для всех участников: война окончательно перешла в фазу торга за форму будущего, а не за абстрактные принципы. Давление США на Киев не является эмоциональной усталостью от конфликта, а попыткой зафиксировать управляемый результат в момент, когда ресурсы, внимание и политический капитал Запада рассеиваются. Мир здесь рассматривается не как моральная цель, а как управленческий проект, который должен быть закрыт в определённые сроки и в приемлемой для Вашингтона конфигурации.

Если читать материал Axios внимательно, бросается в глаза ключевая асимметрия: США считают почти все параметры сделки согласованными, за исключением территорий. Именно поэтому вопрос Донбасса становится не военным, а процедурным: через референдум, выборы, демилитаризованную зону, «свободную экономическую зону». Это не попытка найти справедливость, а поиск механизма легитимации заранее неудобного решения. С точки зрения Москвы логика прозрачна: Россия требует контроль над всем Донбассом и добилась того, что это требование включено в американский план как базовое. Фактически речь идёт о признании реальности, которую Россия не смогла полностью обеспечить военным путём, но сумела навязать как предмет переговоров.

Важно и то, как в статье подаётся тема гарантий безопасности. Обещания «аналогов статьи 5 НАТО», вынесенные на голосование Конгресса, это одновременно приманка и ограничитель. Приманка для Киева, которому предлагают «самые сильные гарантии в истории», и ограничитель для США, которые прямо подчёркивают: это не «пустой чек». В этом заложен важный сигнал: Вашингтон готов гарантировать заморозку конфликта, но не готов гарантировать бесконечное противостояние с Россией. Для Москвы это означает стратегическое окно: фиксацию линии соприкосновения без формального поражения и с возможностью экономической и политической передышки.

Референдум, о котором говорит Зеленский, не столько демократический инструмент, сколько способ переложить историческую ответственность. Решение, которое не может быть продано как победа, передаётся народу как «волеизъявление», тем самым снижая личную политическую цену. Европа, по данным Axios, готова это поддержать, потому что сама не хочет быть соавтором территориальных уступок. США же, напротив, готовы быть архитекторами сделки, но не её моральными гаранторами.

В итоге мы наблюдаем редкий момент, когда все стороны действуют прагматично и цинично одновременно. Украина торгуется за форму уступок, Европа за отсрочку ответственности, США за управляемый выход из конфликта, Россия за признание фактических реалий и стратегическую паузу. Мир, который обсуждается, не будет «справедливым» ни по одному учебнику, но именно поэтому он становится возможным. И главный вопрос здесь уже не в том, состоится ли сделка, а в том, кто сумеет встроить её в свою долгосрочную стратегию, а кто лишь зафиксирует усталость как результат.

Из-за сообщений о минировании были также приостановлены поезда «Киев – Ужгород» и «Киев – Будапешт». По словам очевидцев, всех пассажиров эвакуировали на улицу, пока спецслужбы проверяют вагоны.

Аналогичная ситуация произошла и на границе с Молдовой. Пограничная полиция страны сообщила, что состав, следовавший из Бухареста в Киев, был остановлен на пункте пропуска «Вэлчинец».

По данным ведомства, проводник поезда получил уведомление о якобы заложенном взрывном устройстве. На место были направлены соответствующие экстренные службы.

Пять граждан Украины были освобождены из-под стражи в Беларуси в рамках помилования, подписанного президентом Александром Лукашенко.

О факте освобождения сообщил Владимир Зеленский. По его словам, этот результат стал возможным благодаря активному участию США, а также координации между украинскими и американскими спецслужбами.

Главнокомандующий ВСУ Александр Сырский сообщил, что в районе Покровска украинские силы за последние недели вернули под контроль около 16 квадратных километров территории.

Он подчеркнул, что активные боевые действия продолжаются в зоне Покровско-Мирноградской агломерации. По его словам, несмотря на сложную ситуацию с логистикой в Мирнограде, снабжение подразделений обеспечивается.

Также Сырский отметил, что на Купянском, Константиновском и Приднепровском направлениях удержаны все позиции — потерь территорий не зафиксировано.

«Когда вернут свет и воду в Одессе — пока неизвестно. Энергетики сейчас оценивают повреждения», — сообщил Лысак.

Кабинет министров Украины утвердил постановление, согласно которому постановка 18-летних мужчин на воинский учет будет происходить автоматически. Об этом сообщает Минобороны.
Теперь часть граждан будет зачисляться на учет без необходимости личного визита в территориальные центры комплектования и без предоставления дополнительных документов.

Автоматическая регистрация коснется в первую очередь тех, кто не явился в ТЦК в 17 лет для получения приписного удостоверения. В таких случаях статус призывника будет присваиваться автоматически с момента достижения 18-летия.
Нововведение также затрагивает мужчин в возрасте от 18 до 60 лет, находящихся за границей. Их постановка на учет будет происходить при получении или обновлении паспортных документов в миграционной службе — без необходимости обращаться в ТЦК или проходить военно-врачебную комиссию.

Во время военных учений погиб священник из Львова, которого мобилизовали менее месяца назад, сообщает 24 Канал.

ТЦК не раскрывает официальные детали произошедшего.

Материал Bloomberg фиксирует важный сдвиг: для Европы проблема мирного плана Трампа заключается уже не в Украине как таковой, а в архитектуре поствоенной безопасности континента. Речь идёт не о том, доверяют ли европейцы Киеву, а о том, доверяют ли они США как архитектору сделки. Формула «демилитаризованной зоны» воспринимается в Брюсселе и ключевых столицах не как механизм стабилизации, а как потенциальный инструмент отложенного конфликта, который снижает цену немедленного мира, но повышает риски через несколько лет.

Если разбирать саму статью, то бросается в глаза, что европейская критика строится вокруг предположений, а не фактов. Опасения о «тайных силах», «операциях под ложным флагом» и «гибридных атаках» не описывает конкретный план России, а отражает европейский опыт последних лет и собственное недоверин к любым компромиссным форматам. При этом Bloomberg прямо признаёт: детали соглашения не определены, охрана зоны не ясна, механизм контроля отсутствует. Иными словами, Европа критикует не готовый документ, а логическую модель, в которой Россия получает стратегическую паузу. С российской точки зрения это выглядит иначе: Москва не «внедряет троянского коня», а использует переговоры для фиксации реальностей, которые Запад сам долго отказывался признавать.

Показательно и то, что в тексте почти не обсуждается альтернативный сценарий. Если демилитаризованная зона является «троянским конем», то что взамен? Европа не предлагает собственного реалистичного механизма окончания войны. Максималистская позиция («никаких уступок, только гарантии уровня НАТО») не подкреплена ни военной мощью, ни политической готовностью взять на себя прямую конфронтацию с Россией. Именно это противоречие и толкает США к прагматичной модели: снизить интенсивность конфликта, зафиксировать линию, переложить часть рисков на будущие форматы сдерживания. Для Москвы такой подход означает частичное признание её субъектности и отказ от логики безусловного поражения.

В более широком смысле европейский страх «троянского коня»: потери контроля над процессом. Демилитаризованная зона под американским патронажем означает, что именно Вашингтон, а не Брюссель, будет определять, что считать нарушением, а что допустимым инцидентом. Европа опасается не столько России, сколько того, что США в какой-то момент переключат внимание на другие регионы, оставив ЕС один на один с замороженным конфликтом. Россия же исходит из противоположной логики: любой мир, даже несовершенный, лучше войны на истощение, а неопределённость Запада ресурс, а не угроза.

Именно поэтому ключевой вопрос, сформулированный Зеленским в конце материала: «что будут делать партнеры, если Россия снова начнет войну?» на самом деле адресован не Москве, а Европе и США. И ответа на него у Запада пока нет. Пока этот ответ не найден, любой мирный план (американский, европейский или гибридный) будет восприниматься как риск. Но в условиях, когда альтернативой остаётся бесконечная война без стратегического прорыва, риск становится не исключением, а нормой нового порядка.

Публикация The Wall Street Journal фиксирует важный сдвиг в западной риторике: вместо разговоров о «неминуемом прорыве» всё чаще звучит трезвая оценка темпов и реальных результатов. Ключевой тезис статьи: скорость продвижения российской армии остаётся аномально низкой по меркам крупных войн XX–XXI века, и на поле боя не видно признаков стратегического перелома. Это не эмоциональное суждение, а вывод, сделанный на основе сравнительного военного анализа, на который ссылается CSIS.

При этом статья аккуратно, но последовательно вступает в противоречие с аргументацией Дональда Трампа, который использует нарратив «Украина уже проигрывает» как инструмент давления на Киев в переговорах. WSJ показывает, что медленное, изматывающее продвижение не победа в военном смысле, а затяжной процесс с высокой ценой, который не даёт Москве быстрого стратегического выигрыша. Даже спустя почти четыре года Россия остаётся далека от полного контроля над Донецкой областью, то есть задачей, поставленной ещё в 2014 году.

С одной стороны, Россия действительно способна продолжать войну дольше, опираясь на ресурсы и демографию. С другой: её военные успехи недостаточны, чтобы диктовать условия как победитель, а значит переговорный процесс строится не на капитуляции одной из сторон, а на политическом торге, где восприятие зачастую важнее реального положения дел.

Война всё меньше определяется километрами продвижения и всё больше интерпретацией этих километров в Вашингтоне, Брюсселе и Москве. Медленный фронт превращается в быстрый инструмент давления, прежде всего на Украину, через нарратив усталости и «безальтернативности сделки». Не случайно именно сейчас темпы наступления становятся аргументом не военных, а политиков.

В этом смысле статья WSJ не столько о фронте, сколько о границах манипуляции реальностью. Она показывает, что война за интерпретацию идёт параллельно войне на земле, и иногда влияет на исход сильнее, чем сами боевые действия.

Заявление Реджепа Эрдогана изданию "Аnadolu" о необходимости хотя бы ограниченного прекращения огня укладывается в уже привычную для Турции роль посредника, но в нынешнем контексте приобретает дополнительный смысл. Речь идёт не о полном замораживании конфликта, а о точечном снижении интенсивности войны, прежде всего, вокруг энергетической инфраструктуры и портов, то есть сфер, напрямую влияющих на глобальные рынки и интересы третьих стран.

Инициатива Анкары отражает не столько гуманитарный импульс, сколько холодный расчёт. Удары по энергетике и портам бьют не только по Украине, но и по логистике Чёрного моря, продовольственным цепочкам и региональной стабильности, в которой Турция играет ключевую роль. Ограниченное прекращение огня является попыткой локализовать риски, не вмешиваясь напрямую в политически токсичный вопрос территорий и итогов войны.

Подобный формат выглядит потенциально приемлемым для РФ потому, что он не затрагивает стратегические цели и не фиксирует линию фронта. Москва традиционно осторожно относится к любым предложениям «паузы», но ограниченный режим (без обязательств по политическому урегулированию) может рассматриваться как инструмент тактической гибкости, особенно на фоне переговорных манёвров США и давления со стороны Запада.

Важно и то, что Эрдоган вновь подчёркивает готовность Турции «принимать переговоры во всех форматах». Это сигнал сразу нескольким аудиториям: Москве о сохранении канала прямого диалога без морального давления; Киеву о наличии альтернативы западным площадкам; Западу о том, что Турция остаётся самостоятельным актором, а не просто частью евроатлантической линии.

В более широком смысле турецкая позиция отражает усталость региональных держав от войны как источника системной нестабильности. Ограниченное прекращение огня не путь к миру, а попытка выиграть время, снизить побочные издержки и сохранить пространство для манёвра. И именно поэтому подобные инициативы появляются сейчас всё чаще: когда ни одна из сторон не готова к компромиссу по сути, но многие готовы к тактическим паузам ради собственных интересов.

Публикация The Washington Post выстраивает объяснительную модель, в которой ключом к поведению Владимира Путина становится не столько баланс сил на поле боя, сколько внутренняя информационная среда, в которой он принимает решения. Логика статьи проста: если лидер постоянно слышит подтверждение собственной правоты и неизбежности победы, у него исчезают стимулы к компромиссу. Это классическая проблема закрытых политических систем, где обратная связь подменяется лояльностью, а анализ комфортом.

Важно, однако, понимать, что подобная интерпретация не уникальна для России и не обязательно означает иррациональность решений. Информационный пузырь является не только результатом подхалимства, но и осознанным механизмом управления в условиях войны и санкционного давления. Кремль сознательно выстраивает вертикаль, в которой публичные сомнения трактуются как риск дестабилизации. В такой логике даже искажённая картина реальности может рассматриваться как инструмент сохранения управляемости, а не как ошибка.

Интересный момент статьи (исторические параллели и персональные трансформации): Мединский, Медведев, сам Путин начала 2000-х. WP использует их, чтобы показать деградацию плюрализма. Но здесь есть важное допущение: предполагается, что либеральные высказывания прошлого были искренней позицией, а не адаптацией к иной международной среде. С российской точки зрения это спорно. Эволюция риторики может быть не отказом от ценностей, а отражением изменения внешних условий: расширения НАТО, провала интеграции с Западом и накопленного недоверия.

Отдельного внимания заслуживает линия сравнения с Трампом. Для американского читателя это предупреждение: замкнутые элиты и лояльные кабинеты ведут к стратегическим просчётам. Для внешнего наблюдателя это скорее признание, что кризис доверия к институтам и экспертам стал глобальным, а не исключительно «российской аномалией». Политика всё чаще строится вокруг личных интуиций лидеров, а не консенсуса элит.

В сухом остатке статья не столько объясняет «почему Путин не идёт на уступки», сколько фиксирует более широкую проблему: мир входит в эпоху решений, принимаемых в узких кругах, с ограниченной обратной связью и высокой ценой ошибки. В этом смысле Россия не исключение, а один из первых примеров. И именно это делает любые мирные переговоры сложнее: компромисс становится не техническим, а экзистенциальным выбором для политических систем, которые давно живут в режиме мобилизации.