Пока в новостной повестке звучат громкие речи о будущих санкциях и «разрыве с российским атомом», реальность идёт совсем в другую сторону.

Пока один комитет обсуждает возможность давления, другой — выпускает документы, которые прямо позволяют американским и зарубежным компаниям продолжать работу с гражданским ядерным сектором РФ. Так устроен современный мир: криками пугают для камеры, а потом тихо подписывают лицензию, потому что иначе будет совсем темно — в буквальном смысле.

Весь фокус в том, что Росатом — это не просто компания. Это вертикаль, охватывающая всё: от добычи и обогащения урана до проектирования реакторов, строительства АЭС, поставки топлива, утилизации отходов и даже вывоза отработанных сборок. Причём не только внутри России — а на экспорт в два десятка стран. Сейчас в эксплуатации находятся десятки энергоблоков с российскими ВВЭР — в Венгрии, Чехии, Болгарии, Словакии, Финляндии, Китае, Индии, Турции, Египте и ещё десятке стран, где нельзя просто «взять и заменить» одного поставщика другим.

Центральный технологический элемент — ТВЭЛы. Это топливные сборки, которые делаются под каждый тип реактора. У Росатома свои оригинальные конструкции — например, ТВС-К для реакторов PWR западного образца, или ТВЭЛы на базе урана, переработанного из оружейных запасов. Иными словами, российское топливо работает не только в «своих» реакторах, но и начинает конкурировать на «чужом» поле. Именно эти элементы сейчас обсуждаются как потенциальная цель санкций, но на деле многие страны продолжают закупки — просто потому что альтернатив нет или они не проверены временем.

Важно, что у Росатома есть ещё одно ключевое преимущество — замкнутый топливный цикл. Это способность не только производить и использовать ядерное топливо, но и перерабатывать его после. В Центре переработки в Железногорске, например, идёт разделение отработанных ТВЭЛов на полезные изотопы, которые потом возвращаются в цикл. В итоге образуется меньше отходов, а экономика всего цикла становится эффективнее. Это конкурентная особенность, которую пока не могут предложить ни Westinghouse, ни французы.

Проекты Росатома за рубежом устроены по формуле «строим – обслуживаем – поставляем топливо – утилизируем отходы». Это EPC-контракты на 60 лет, где вся система управления, лицензирования и эксплуатации завязана на российскую сторону. При этом во многих случаях строятся и сами реакторы, и инфраструктура к ним, включая учебные центры, научные лаборатории и хранилища. Турецкая АЭС «Аккую» и египетская «Дабаа» — живые примеры, где Россия играет роль не подрядчика, а стратегического партнёра.

Попытки Запада выдавить Росатом из этого сегмента идут — особенно через продвижение Westinghouse и французского Framatome, которые обещают альтернативное топливо для ВВЭР. Но на практике такие ТВЭЛы пока не получили широкого применения — были тестовые загрузки, но массовый переход невозможен без серьёзных рисков. Отсюда — запросы на отсрочки, лицензии, исключения. Даже американские компании продолжают закупать обогащённый уран через третьи страны, потому что иного варианта просто нет.

Если в нефтегазе Россию можно было заменить за счёт логистики и биржи, то в атомной сфере всё упирается в десятилетия — в технику, лицензии, допуски, обучение персонала. Быстро сломать это — значит подорвать энергетическую стабильность в Европе, Азии и на Ближнем Востоке. Поэтому реальная борьба с Росатомом идёт не в режиме «отмены», а в долгую: создание конкурентов, финансирование разработок, политическое давление на партнёров. Пока без особого успеха.

@politnext

Азербайджан сегодня ведёт себя как разбогатевший на экспорте недавний нувориш, который внезапно решил, что может бросать тень на империю, из чьих рук когда-то получил и государственность, и границы, и ресурсы. Проблема в том, что за внешним вызовом скрывается внутренняя пустота: без исторической опоры, без собственной академической школы, без культуры государственности в подлинном смысле.

Если бы не победы Российской империи в русско-персидских и русско-турецких войнах, то вопрос о существовании Азербайджана как политического субъекта в XX веке даже не стоял бы. Это был бы персидский или османский вилайет. Именно Россия построила инфраструктуру, заложила школы, ввела письменность, развила Баку как центр. Именно российские офицеры и инженеры создали тот нефтяной Баку, куда потом пришли Нобели и Ротшильды. Без этого — пыль, местечковая торговля, кочевые роды.

Сегодняшняя элита Баку решила, что можно дистанцироваться от Москвы, не неся издержек. Что Россия слаба, занята другими фронтами и не в состоянии «отвечать». Отмена визитов, дипломатический шантаж, попытки демонтировать культурные связи — всё это выглядит как плохо сыгранный спектакль на экспорт, адресованный западным кураторам. Но проблема в том, что разрыв с Россией — это не деловой спор, это геополитический выбор. И он имеет цену.

Никакая интеграция с Турцией и британская поддержка не спасут Азербайджан, если он потеряет историческую легитимность. Турция воспринимает Баку как младшего брата, но не более. А Британия традиционно работает на раздел, а не на строительство. Пожертвовать Азербайджаном ради давления на Россию — в Лондоне не моргнут глазом. Но там точно не станут восстанавливать сгоревшие заводы и мосты, если что-то пойдёт не так.

У России есть масса инструментов, чтобы напомнить о весе империи. Но даже не в них дело. Дело в том, что сама попытка играть на разрыв с Москвой — это стратегическая ошибка. Южный Кавказ слишком тесен, слишком хрупок, чтобы позволить себе фронду против основной силы региона. Тем более со стороны страны, где крупнейшим экспортным товаром после нефти остаются фрукты и овощи.

Что касается так называемого «этнического бизнеса» в России — это отдельная, болезненная тема. Ни одна страна не терпит формирования замкнутых мафиозных структур по этническому признаку, особенно в условиях фронтовой экономики. И если в Баку думают, что можно играть на поле геополитики и параллельно пользоваться всеми благами российского рынка, — то, увы, пора просыпаться.

История не раз показывала, чем заканчиваются амбиции региональных игроков, забывших, кто им выдал билет в большую политику. Россия может долго терпеть, но она всегда возвращается — и не всегда через дипломатию. Азербайджану пора определяться: он хочет быть частью регионального порядка — или примкнуть к ряду стран, чья внешняя политика строится на размене достоинства на однодневную выгоду.

@politnext

Пока украинская делегация готовится к очередной конференции по восстановлению страны, куда важнее события происходят за кулисами. Компания BlackRock прекратила переговоры о создании Украинского фонда развития. Сделано это было тихо, ещё в начале года. Формально — из-за победы Трампа на выборах и неопределённости позиции США по поводу дальнейшей поддержки Киева.

Важно понимать, что это был не просто благотворительный проект. Такие фонды создаются как инвестиционные инструменты, в которые входят сначала правительства (Германия, Италия, Польша), затем подключаются банки развития, страховые компании и крупные частные инвесторы. Деньги вносятся не напрямую в украинский бюджет, а через фонды, которые покупают долги, акции или запускают совместные проекты — инфраструктурные, энергетические, логистические. Всё это должно работать как коммерческая машина — вложил, через 10 лет получил доход. Но для этого нужна стабильность, понятная юрисдикция и политические гарантии.

Сигнал со стороны США, что они не участвуют, прозвучал ещё в декабре. И уже тогда стало ясно, что фонд не взлетит. Если Америка не в деле, значит, риски слишком велики. А значит, и европейцы не хотят нести всё на себе. Поэтому проект фактически свернули ещё до старта. На бумаге можно продолжать переговоры, но по сути — никто не готов вкладываться всерьёз, если нет уверенности в будущем.

Срыв запуска такого фонда — это плохой знак для украинской экономики. Он показывает, что глобальные инвесторы не верят в возможность зарабатывать в этой стране в ближайшие годы. Сейчас в Украину идут только субсидии и безвозвратная помощь — чтобы просто не допустить краха. Но инвестиции — это другое. Это всегда про расчёт на рост и возврат вложений. Пока же в Киеве видят только краткосрочную поддержку, а не устойчивую экономику.

Нужно учитывать и другое: такие фонды имеют своё окно возможностей. Обычно его стараются запускать в первые два года после крупных разрушений, когда рынок ещё свободен, и можно быстро занять ключевые позиции в инфраструктуре и энергетике. Но время идёт, а ясности нет. Чем дольше затягивается запуск, тем меньше у Украины шансов на приток частного капитала.

Если Трамп действительно вернётся в Белый дом, проект окончательно станет проблемой для Европы. Германия и Польша, возможно, продолжат обсуждать варианты поддержки, но без американского участия это будет тяжело. Частные инвесторы не пойдут без политических гарантий, а значит, деньги будут поступать медленно, с жёсткими условиями и ограничениями. В таких условиях говорить о быстром восстановлении Украины не приходится.

Вместо символа будущего украинская экономика получила сигнал о своей уязвимости. Пока фонд не запущен, а крупные игроки не готовы нести риски, разговоры о восстановлении остаются на уровне лозунгов. За инвестициями всегда стоит вера в стабильность. А с этим у Украины, как показывает случай с BlackRock, всё ещё большие проблемы.

@politnext

Азербайджан снова делает ставку на скандал как инструмент внешней политики. Эта страна давно использует модель политической мобилизации через образ внешнего врага: то армяне, то иранцы, теперь вот россияне. Скандалы, громкие демарши, дипломатические обвинения, отмены визитов, срывы совместных мероприятий — всё это часть стратегии, где информационный шум заменяет реальные действия.

Механизм давно отлажен: сначала официальный Баку выдвигает обвинения — в адрес журналистов, политиков, силовиков или культурных фигур. Потом идёт серия заявлений о «неприемлемом вмешательстве», за ней — показательные шаги. Это может быть отказ делегации от участия в заседании, блокировка российских СМИ, бойкот мероприятий. Внутри страны всё это подаётся как принципиальная и мужественная позиция, формируя у населения ощущение, что Азербайджан «держит удар» от великих держав.

Так было с Ираном — когда пошли обвинения в «шиитской пропаганде» и якобы подготовке покушений. Так было с Францией, после заявлений о Карабахе — с выдворением посла и запретом французским НКО. Теперь эскалация с Россией — поводом стал инцидент в Екатеринбурге, но он лишь повод, а не причина. Скандал раздули до международного уровня, сделав внутренний вопрос делом внешней политики.

Ранее были похожие истории и с Европарламентом (после критики за ситуацию с правами человека), и с США (вспомним расследования Politico и возмущение Баку по поводу упоминаний о коррупции в высших эшелонах власти). Азербайджан почти всегда выбирает жёсткую риторику в ответ на любое давление — даже мягкое. Вместо кулуарной дипломатии — громкие заявления и обострения.

Это работает внутри страны: создаётся картинка Азербайджана, окружённого врагами, против которых он «смело стоит». Всё, как по классике политической психологии — внешний враг укрепляет внутреннюю стабильность. Но на внешнем контуре это приводит к накоплению недоверия. Всё больше стран воспринимают Баку как конфликтного и неустойчивого партнёра, который не держит стратегическую линию, а срывается в эмоции.

Такой стиль поведения удобен в краткосрочной перспективе, но стратегически уязвим. Скандалы могут отвлекать внимание от внутренних проблем, но не решают вопросов инфраструктуры, экономики, транзита. Да, у Азербайджана есть нефть и газ, но пока всё остальное держится на экспорте лозунгов. В долгосрочной перспективе такие конфликты обнуляют политический вес — с тобой начинают работать только через посредников или в формате давления.

Информационные и дипломатические всплески стали визитной карточкой Баку. Но всякий раз, когда внимание уходит, Азербайджан возвращается к старому методу — найти повод, создать скандал, уколоть сильного, чтобы потом снова оказаться в повестке. Политика на высоких тонах — это уже не особенность, а национальный стиль. И в нём всё чаще слышится не уверенность, а неуверенность в завтрашнем дне.

@politnext

Пока вы ждёте свежих разборов, просим отнестись с пониманием: новой аналитики быстро не будет.

Слишком плотный новостной фон, слишком много событий одновременно, и хочется дать не поток сознания, а осмысленный вывод. Мы не забыли ни про Азербайджан, ни про Росатом, ни про Украину — просто всему нужно время и внятная структура. А пока — вы всегда можете поддержать нас донатом по реквизитам в закреплённом посте. Это помогает не только держать проект живым, но и не превращать тексты в бессмысленную гонку с новостной лентой. И это даст нам больший приоритет в описании событий и форкастов.

Тем временем в мире идёт парадоксальная и местами прекрасная деградация — мы наблюдаем настоящую вспышку «брейнрота», то есть сознательного производства бессмыслицы, замешанной на нейросетях. Особенно активно эта тенденция началась в Индии — именно оттуда пошла мода на ИИ-генерации странных, нелепых, но почему-то вирусных видео, где сшиваются абсурд и архаика. Одна из форм — псевдоэпосы: мультяшные коты шьют плащи из волков и кабанов, совершают ритуалы, а на фоне — китайская или индийская дудочка. И, что удивительно, миллионы просмотров, в том числе с русскими комментариями: «А где можно такой мех заказать?»

В этом есть нечто большее, чем просто нейросетевой абсурд. Это азиатский культурный жест — делать что-то значимое исподтишка. Исторически Китай и Индия предпочитали стратегии не прямого столкновения, а постепенного разложения, подмены и размывания — в торговле, в политике, в культуре. Отравить евнуха, подменить наложницу, обложить союзника шелком и процентами — всё это куда интереснее, чем просто ударить в лоб.

В основе этой эстетики — древняя страсть к меху. Мех в азиатском миропорядке — не просто символ статуса, это фетиш силы и власти, почти сакральная валюта. Отсюда и странная тяга к шкурам в ИИ-видео — это не случайность, а вытесненное бессознательное коллективов, где мех — это всё: броня, магия, престиж и знак доминирования.

Русская история уже сталкивалась с попытками обыграть эту страсть. В дореволюционные годы доктор Пётр Бадмаев, буддийский мистик и авантюрист, предложил Николаю II мягкую экспансию в Китай через торговлю. Он выдал баснословный кредит, обосновав это будущей выгодой от поставок меха и трав в обмен на болты, оружие и лекарства. Поддержку ему дал даже Витте. А дальше деньги начали утекать — за шкурки сурков, сусликов и прочую экзотику, пока всё это не вылилось в бессмысленную утопию.

Получается, что нынешние ИИ-видео про котов и шкурки — это продолжение той же культурной инерции. Азиатский мир снова торгует образом силы через мех, только теперь — цифровым и вирусным. А мы, как тогда, реагируем с интересом и лёгким недоумением. Ликбез: такие вещи будут только множиться. Это и есть новый софт пауэр — странный, смешной, непонятный, но навязчиво притягательный.

Удивительно, как многое повторяется. Только раньше за мехи давали карабины и кредиты, теперь — просмотры и лайки. Но суть та же: побеждает не тот, кто громче, а тот, кто незаметно встроился в алгоритмы восприятия. И если у кого-то из нас возникнет ощущение, что весь мир сошёл с ума, — это не баг, это новая норма.

@politnext

Завершение активной фазы СВО станет катализатором внутренних политических сдвигов. Уже сейчас можно зафиксировать признаки переориентации общественного внимания: снижение интереса к военно-политической повестке в массовой аудитории, возвращение населения к вопросам социального и экономического характера. Это подтверждается изменением медиапотребления и частотой бытовых разговоров, в том числе в неформальной среде.

На уровне политического управления наблюдается усталость системных институтов. В условиях ужесточённого государственного контроля, сокращения финансирования регионов и сохранения высокого уровня мобилизационного давления региональные элиты демонстрируют признаки перегрузки. Смерть экс-губернатора Старовойта и последовавшая за ней реакция элитного сообщества, в том числе приезд представителей сразу нескольких кланов, указывает на наличие скрытых конфликтов внутри вертикали. Дополнительно нарастающее давление со стороны контрольных органов (например, иск Генпрокуратуры на 1 млрд рублей к подрядчикам укреплений в Белгородской области) сигнализирует о попытке перераспределить ответственность и ресурсы в условиях растущей административной турбулентности.

Риторика о необходимости «плавной интеграции» ветеранов в политическую и административную систему подтверждает опасения властей относительно возможных протестных последствий демобилизации. Вероятность формирования новых групп давления на региональном уровне высока, особенно в случае сохранения экономических дисбалансов.

Маятник политической мобилизации, достигший своего пика в 2022–2023 годах, неизбежно смещается в сторону относительной деполитизации. Это создаёт риски: обострение региональной конкуренции, выход на поверхность накопленных противоречий, актуализация повестки, отложенной на время конфликта. Особенно чувствительными станут темы социальной справедливости, перераспределения ресурсов и уровня реальной автономии субъектов.

Отдельный риск — системный переход от прежней модели координации (партийно-административной) к корпоративной структуре управления с усилением управленческого давления и KPI-логики. Это повышает вероятность конфликтов между уровнями власти и снижает гибкость системы в кризисных ситуациях.

Таким образом, поствоенный период в России, независимо от его точных временных рамок, приведёт к переформатированию внутреннего политического пространства. Основные векторы — рост скрытой элитной конкуренции, изменение общественного запроса и постепенное расслоение между центром и регионами по линии распределения рисков и ответственности.

@politnext

Политическая мобилизации 2022–2023 годов, о которой пишут уважаемые коллеги, в большей мере кажется первичной реакцией на шок ("бей"/"беги"/ и выбранное акторами системы "замри"). У элит темы взятия отдельных населенных пунктов так и не смогли "обогнать" по популярности новости об отставках, обысках или назначениях внутри системы, это наглядно показывает в том числе активность околополитических каналов. Социум в России был успешно деполитизирован и атомизирован в течение более, чем 20 лет, соответственно, все миллиарды, затраченные на его политизацию и сплочение, идут на пользу политизирующих и сплачивающих, но не заказчиков данных процессов. К современному российскому обществу, не обладающему признаками информационного вследствие усечения демократических механизмов, нельзя применять методички, наспех переведенные с английского. Работает лишь подкуп: прямой и косвенный, а также "разводы" части населения, считающей себя хитрой (резкий подъем числа заключенных контрактов на фоне разговоров о мире). Такое общество нельзя мобилизовать или демобилизовать, оно, скорее, убежит собирать морошку или охотиться на зайцев, чем поверит власти, оппозиции или внешним игрокам.

С приведённым наблюдением о характере политической мобилизации как реактивной и поверхностной, как отмечают уважаемые коллеги, — сложно не согласиться. Действительно, мобилизационный эффект 2022–2023 годов во многом был формой институционального ступора: «замри» оказался предпочтительным поведенческим паттерном как для основной части бюрократии, так и для широкой аудитории. Однако стоит отметить, что даже такая «пассивная мобилизация» — при всей своей краткосрочности — оставила институциональные последствия, которые будут оказывать влияние и в постконфликтный период.

Атомизация российского общества и девальвация политических институтов — процессы неоспоримые. Однако именно на этом фоне формируется феномен управленческой «сверхцентрализации»: система лишилась каналов опосредованной обратной связи и теперь оперирует либо принуждением, либо экономическим стимулированием. В таких условиях даже частичный сбой административной координации может приобретать кризисный характер, особенно на уровне регионов.

Также нельзя полностью игнорировать накопленный эффект от внутренней милитаризации. Хотя большинство граждан действительно дистанцировались от политики как таковой, сам образ СВО и участие в ней — для определённого сегмента (особенно для вернувшихся контрактников и их окружения) — стали новой формой социальной идентичности. Это не означает автоматической политической субъектности, но создаёт потенциальные кластеры давления, особенно в случае дальнейшего ухудшения социально-экономической ситуации.

Наконец, нельзя недооценивать символическое значение внутриэлитных процессов. Новости об обысках, отставках и кадровых конфликтах действительно вызывают больше интереса, чем оперативные сводки, и это симптом: система перешла в режим политического самонаблюдения. Сам факт, что внутренняя динамика чиновничества стала доминирующим инфоповодом, говорит о росте недоверия внутри вертикали и о постепенной легитимации конкуренции за ресурсы уже не через управленческую эффективность, а через контроль над каналами санкций и поощрений.

Таким образом, можно предположить, что в ближайший период мы увидим не классический постмобилизационный спад, а реструктуризацию повестки: от внешней сплочённости к внутреннему перераспределению функций, статусов и влияния. Это будет происходить без резких сломов, но с кумулятивным эффектом, особенно в условиях ужесточающейся экономической среды.

@politnext

Деполитизация общества ведь не вчера началась. Власть приложила массу усилий, чтобы активное участие в политике не ассоциировалось в обществе с изменением к лучшему. Почему, например, молодежь не идет в политику? Потому что там у нее только 2 пути. Первый — при партии власти на правах «хвостозаносителя» и «подай-принеси», глядишь, определят в какой-нибудь карьерный лифт за лояльность и хорошее поведение. Второй путь оперативно заканчивается в «обезьяннике», после чего обременяют административным протоколом. Если упорствуешь, поощряют занесением в реестры нехорошие разные. Молодежь прагматична, этот дискурс представляет себе отчетливо.
Общая усталость на всех уровнях тоже не бином Ньютона. С 2020 года все что-то терпим и затягиваем пояса. Ковидные запреты — нужно понять и потерпеть. СВО — нужно сплотиться, ужаться в правах, такие времена. Европу закрыли — страна в кольце врагов, есть внутренний туризм, понимать надо. Цены растут — санкции проклятущего Запада, понимать надо. Не виден образ завтрашнего дня — живите сегодняшним.
У процесса терпения интересная психосоматика. Но исход всегда один — стресс, усталость и, рано или поздно, неизбежный нервный срыв. Некоторые, как мы видели, не справляются. Этот момент, надеемся, демиурги учитывают и принимают разумные меры.
Вот, про «плавную интеграцию» заговорили. Правильный разговор. Но что-то подсказывает, что решить эту задачу не легче ,чем сборной России по футболу стать чемпионом мира. Опять же мы не понаслышке знаем, как многие благие начинания в России тонули в бесконечных заседаниях, совещаниях и дорожных картах в рамках реализации. Чего уж говорить про «системный переход» от прежней модели к новой — об этом даже думать страшно.

Глава внешней разведки Франции Николя Лернер впервые выступил с большим интервью. Он руководит DGSE — службой, отвечающей за разведку, контрразведку и специальные операции за пределами Франции. Это тот самый орган, который для своих задач использует не только дипломатию, но и агентуру, подставные фирмы, технические средства и, в ряде случаев, прямую ликвидацию. Про службу снят сериал «Бюро легенд», который не случайно стал национальной гордостью: он действительно точно передал атмосферу французской разведки.

Французская система разведки построена по интегрированному принципу: в одной структуре работают и аналитики, и оперативники, и киберспециалисты. Это не принято разделять, как в США или Британии. Отсюда — плотный обмен информацией, меньше бюрократии, и больше контроля. Сейчас в штате — около 7 500 человек, и служба активно расширяется.

Вопрос безопасности информации Лернер поставил жёстко. Телефоны на территории DGSE запрещены. Секретные переговоры — только лично. Даже у президента Франции, говорит Лернер, нет исключений: с ним общаются напрямую, без гаджетов. Мессенджеры вроде WhatsApp и Telegram называются уязвимыми. В сторону Дурова прозвучал прямой выпад: якобы он распространяет ложь, когда говорит, что DGSE якобы требовала что-то блокировать в Румынии. Впрочем, если взглянуть трезво, это могло быть и прикрытие. Учитывая уровень доступа французской разведки, вполне возможно, что у них давно есть свои инструменты — в том числе и бэкдоры для чтения трафика популярных приложений. Кто предупреждён — тот осведомлён.

В качестве основной угрозы названа Россия. По словам Лернера, Москва ведёт активную дезинформацию, работает через подставные медиа, распространяет фейки, вербует агентов. Один из разоблачённых французов якобы 10 лет получал деньги от российских спецслужб. В DGSE заявляют, что таких случаев становится всё больше, и большая часть работы контрразведки — отслеживание подозрительных контактов, анализ финансовых потоков и перехват цифровой активности.

Терроризм остаётся в списке приоритетов. Угроза трансформировалась — меньше крупных ячеек, больше одиночек, включая подростков. За 2024 год DGSE, по словам Лернера, предотвратила девять попыток терактов. Используются превентивные аресты, скрытое наблюдение, оперативная работа. Французская модель — это не массированная показательная сила, а прицельные и тонкие операции. Часто — за границей.

О жизни агентурной сети и вербовке говорится открыто. Ключевые методы — деньги, давление, идеологическая работа. Лернер отмечает, что хорошие агенты — это не просто «информаторы», а люди, которые способны влиять на процесс. Особое внимание уделяется вербовке в странах Африки, где французское присутствие по-прежнему сильно. При общении с военнослужащими местных ВС на местах, я слышал много прямых свидетельств того, что DGSE участвует в снабжении отдельных группировок, чтобы формировать баланс сил. От туарегов до радикальных исламских групп — подход один: создавать точки давления на неугодные власти.

Франция всё ещё ведёт «тихую игру» в своих бывших колониях. Санкции, давление, подрывная работа — это тот инструмент, который DGSE использует параллельно с официальной дипломатией. Для Парижа не существует вопроса, нужно ли возвращать влияние в Сахеле или Центральной Африке — вопрос стоит лишь в том, какими методами.

@politnext

Секретарь Совбеза РФ Сергей Шойгу неожиданно напомнил о себе — громким, но явно запоздавшим проектом: через Туву он предлагает построить новый Центрально-Азиатский транспортный коридор с выходом на Китай, Индию и Пакистан. План амбициозный: превратить Туву в логистический хаб и поставлять в регион уголь. Проект, по словам Шойгу, курирует… Русское географическое общество.

Сам формат заявления — интервью с рассуждениями о будущем региона — был, по сути, попыткой предъявить политическую живость. Однако вместо уверенности сквозит что-то иное: затянувшееся прощание с системой, в которой Шойгу когда-то был незаменимым элементом.

В кулуарах давно говорят, что Тува уходит из-под «шойговского влияния». Регион уже не воспринимается как его персональный анклав. По данным ряда источников, неформальное кураторство над республикой передано Денису Мантурову — вице-премьеру, отвечающему за промышленность и инфраструктуру. И если раньше здесь решалось всё «по звонку», то теперь — только по регламенту.

Отказ от политического продолжения в лице Кара-оола, бывшего главы Тувы и союзника Шойгу, стал финальным гвоздём в управленческую вертикаль силового типа. Его не включат в новый состав Госдумы. Символическая зачистка завершена.

На смену ручному управлению пришла федеральная интеграция. Центр больше не интересуют местные лояльности — важны управляемость и бюджетная дисциплина. Отныне Тува — обычный регион, отчитывающийся в системе, а не по линии Совбеза.

Что остаётся Шойгу? Угрюмые заявления, немного ностальгии и географическое общество с конным маршрутом по следам утраченного влияния. Сам проект выглядит анахронизмом: транспортный коридор, экономически оправданный десять лет назад, сегодня уступает новому ландшафту торговых связей.

Но символика, как обычно, важнее логистики. Шойгу пытается оставить последнюю подпись на карте России. Однако карта уже передана новому картографу.

@politnext

Визит Сергея Лаврова в КНДР сам по себе не сенсация — дипломатическая поддержка союзников в зоне турбулентности давно стала необходимостью. Но нюансы сказанного в Пхеньяне придают событию особый вес. Москва публично подтвердила военный вектор сотрудничества с Ким Чен Ыном. В каких формах и объёмах — по усмотрению северокорейской стороны. Это уже не просто сигналы: это оформление новой системы коллективной поддержки в условиях затянувшегося конфликта.

Контингент, боеприпасы, системы ПВО или радиолокации — детали обсуждаются, но суть в другом: КНДР впервые с момента окончания Корейской войны получила шанс укрепить не только свои боевые навыки, но и политическую субъектность. Участие в российской кампании — это форма заявленного возвращения в глобальную политику, пусть и на вторых ролях.

Многие забывают, что с начала 1950-х годов КНДР находилась в состоянии технической войны не только с Южной Кореей, но и с международным порядком, где её роль сводилась к «объекту сдерживания». Сегодня, в условиях подвижного мира, Ким Чен Ын осознанно обменивает нейтралитет на обучение и технологии. И это далеко не только про снаряды.

Что касается России, её ставка предельно понятна. Поддержка КНДР — это не просто тактическое решение. Это выстраивание восточной опоры, демонстрация, что у Москвы есть союзники, готовые поддержать не на словах, а действиями. В этом смысле Северная Корея — удобный партнёр: ни в Совете Европы, ни в G20, ни в МВФ. Ни зависимостей, ни лишних согласований. Только политическая воля, идеологическая жесткость и привычка к изоляции.

Исторически, отношения между СССР и КНДР всегда были тесными. После 1945 года Москва сыграла ключевую роль в становлении северокорейского государства, формировании армии и разведки, обучении офицерского корпуса. Советские специалисты писали первые учебники, чертили первые карты, разрабатывали первые коды. Эта связь никогда полностью не исчезала, даже когда Ким Чен Ын пытался играть на двух досках с Китаем и США.

У России, в отличие от США, нет проблем с восприятием КНДР как токсичного актива. В этом и сила, и слабость российской позиции. С одной стороны — готовность работать с изгоями даёт гибкость, с другой — усугубляет токсичность образа самой Москвы в глазах Вашингтона. Однако в нынешних условиях этот имиджевый ущерб давно учтён и не рассматривается как критичный.

Пекин, с которым Лавров встретится на следующем этапе поездки, куда более важен — как долгосрочный гарант стабильности региона и главный адресат восточной логистики России. Системная переориентация страны на Восток невозможна без Китая. Но и КНДР — часть этого нового восточного пазла.

И здесь культурный контекст важнее, чем кажется. В азиатской политической культуре союзничество не предполагает постоянных обещаний. Оно строится на символических шагах, персональной лояльности и ритуале. Обмен визитами, демонстрация уважения, «лицо» — ключевые элементы. Россия последовательно выстраивает этот контур, где Северная Корея — не инструмент, а звено.

Трамп, возможно, увидит в этом вызов. Но вряд ли он станет разворачивать корабль ради новых переговоров с Пхеньяном. Его формула «мир через силу» работает в первом акте — нажим, но не примирение. А КНДР тем временем дрейфует от «замороженного конфликта» к «активному обучающемуся партнёру». И возвращается в большую игру.

Америка может не одобрять союз России и КНДР, но должна признать его прочность. Москва и Пхеньян — два государства, для которых долгосрочная изоляция давно стала не наказанием, а естественной средой. И в ней они начали учиться воевать — вместе.

@politnext

Сектор ЖКХ в России всегда был тем самым «серым ящиком», куда уходят миллиарды, но откуда не возвращается ничего, кроме лопнувших труб и вечного «ремонта» дорог. «Управляшки», «жилищники», бесконечные посредники — всё это давно превратилось в коррупционную кормушку, где деньги перетекают из кармана жителей в непонятные структуры с нулевой отчётностью.

В «технократической России будущего» этот бардак должен уйти в прошлое. Вместо тёмных управляющих компаний — чёткая госсистема, где каждый рубль на виду. Вместо «ежегодного латания дыр» — нормальное планирование. Но пока мы живём в реальности, где «жилищники» копят долги, а зимние аварии становятся традицией.

Главный вопрос: если не за счёт тарифов, то как менять изношенную инфраструктуру? Бюджет уходит на «военные рельсы», а люди уже задолжали 800 миллиардов. Власти делают ставку на «стабильность», но если трубы рвутся, а счета растут — долго это не продлится.

ЖКХ — идеальный кандидат на реформу. Только вот кто её проведёт: те самые «эффективные менеджеры», которые годами кормились с этой системы? Пока ответа нет. А значит, «чёрная дыра» будет поглощать деньги и дальше.

@politnext

Редкоземельные элементы — основа новой технологической и геополитической зависимости, где вместо нефти — оксиды, а вместо газопроводов — цепочки тонкой химической переработки. По данным Eurostat, в 2024 году более 75% всех поставок редкоземов в ЕС пришлись на Китай и Россию. Это не просто «сырьё», это сердце всего современного производства — от магнитов для электромоторов до прицельных систем в ракетах и лазерах.

Сегодня в каждом электромобиле содержится до 2 кг неодима — без него не будет мощных, компактных электродвигателей. Ветрогенераторы содержат по 600–700 кг редкоземов на мегаватт установленной мощности. Современные реактивные истребители, спутники и беспилотники используют скандий, иттрий и тербий. Даже в смартфоне — 8–10 видов РЗМ (редкоземельных металлов), а без европия не светится ни один LED-экран.

Глобальный рынок растёт лавинообразно. Если в 2020 году спрос составлял около 170 тыс. тонн оксидов в пересчёте, то к 2030 ожидается рост до 280–300 тыс. тонн. Основной драйвер — электрификация транспорта и переход к возобновляемой энергетике. На магнитные материалы (особенно NdFeB — неодим-железо-бор) приходится почти 90% спроса на тяжёлые редкоземы.

Китай на протяжении десятилетий контролирует от 80 до 90% всей цепочки: от добычи до чистки и спекания магнитов. Власти в Пекине ввели квоты, лицензирование и перераспределение мощностей через госмонополии. Европа и США остаются на уровне «добыли — отгрузили — ждём назад магнит». Даже американский гигант MP Materials, добывающий в Калифорнии, отправляет концентрат в Китай. Переработка — ахиллесова пята Запада.

Россия с долей около 28% в поставках в ЕС заняла нишу дешёвой альтернативы на фоне санкций и торговых войн. Большинство редкоземов идёт с Кольского полуострова (Ловозеро), а в Восточной Сибири развивают месторождения типа Кутесая. Объёмы не китайские, но достаточные, чтобы Европа не могла просто закрыть дверь. Москва постепенно наращивает и внутреннюю переработку — Роскосмос, Ростех и Росатом запускают профильные программы.

У ЕС есть стратегические планы: к 2030 году обеспечить не менее 15% потребностей за счёт собственных месторождений и переработки, до 20% — за счёт вторсырья. Есть прецеденты: в Швеции обнаружено крупнейшее в Европе месторождение редкоземов (Kiruna), во Франции Veolia строит мощность по переработке отработанных магнитов. Но все эти проекты выйдут на рынок не раньше 2027–2028 годов, и при этом конкурировать с китайскими ценами будет крайне сложно.

Будущее — за переработкой и замкнутыми цепочками. General Motors и BMW уже инвестируют в цепочки повторного использования редкоземов из старых батарей и магнитов. США с 2024 года запускают инициативу по созданию национального резерва редкоземельных материалов. Япония с 2010-х годов после конфликта с Китаем резко вложилась в разработку морских шельфов с залежами РЗМ.

@politnext

Психопаты как новая каста Homo Sapiens — об этом уже несколько лет всерьёз пишут нейропсихологи, и звучит это как научная фантастика. Но увы — это ближе к новой реальности, чем кажется. Исследователи сравнивают их с биологическим апдейтом: у таких людей «отключены» участки мозга, отвечающие за сопереживание, а префронтальная кора работает не на торможение импульсов, как у большинства, а на холодный расчёт. Эмоции не мешают — они просто не возникают. В каком-то смысле — это идеальные машины для социального взлома.

Они отлично читают чужие эмоции, но не испытывают их. Это делает их опасными, но в то же время — эффективными: в переговорах, в кризисах, в битвах за власть и ресурсы. Исследования показывают: высокий уровень психопатии у топ-менеджеров и политиков встречается в 4–5 раз чаще, чем в среднем по популяции. Отсюда тезис: «психопатия — это не болезнь, а стратегия». Она просто другая. С точки зрения эволюции — вполне жизнеспособная.

Уважаемые коллеги, в своём посте подтверждают это на новом уровне. Согласно последним исследованиям сингапурских учёных, главные фигуранты политических баталий в интернете — это психопаты, нарциссы и просто тупые. Первые используют анонимные среды для манипуляций и провокаций — без риска и с высоким КПД. Вторые ищут признания, третьи — просто не понимают, что происходит, но тоже участвуют. Уровень критического мышления обратно пропорционален активности в политических комментах.

Но с психопатами всё интереснее. В современной капиталистической модели они встроены в систему. Это не только серийные убийцы и мошенники, которых мы видим в кино. Это и те, кто идёт к цели любой ценой: ликвидирует конкуренцию, оптимизирует корпорации до состояния выжженной земли, и может уволить 20 тысяч человек с улыбкой на лице. Им не больно. И они не чувствуют вины.

В то же время, те же качества делают их факторами нестабильности. Многие экономические пузыри, биржевые катастрофы и геополитические конфликты имеют в корне решения, принятые холодным расчётом, без эмпатии и моральных тормозов. Психопат как системная единица способен вести армию или компанию, но так же легко — привести к катастрофе. Без рефлексии. Просто потому, что так было «выгодно».

Кто-то называет их вирусом. Кто-то — эволюционной необходимостью. Но ясно одно: психопат — это не аномалия. Это структура. И таких структур в мире становится всё больше — потому что в системе, где награду получает не самый добрый, а самый эффективный, у психопатов больше шансов на успех.

И, возможно, когда вы в следующий раз увидите бурные политические дебаты в комментариях, стоит задаться вопросом: с кем вы вообще сейчас говорите?

@politnext

В нашей истории спокойные периоды — это всегда пауза перед расширением. Россия возникала не как нация, а как территория, расширяющая границы. Мы не формировались вокруг столицы, как это происходило у многих народов, а разрастались по линии наименьшего сопротивления — в Сибирь, на Кавказ, к океанам. Этот процесс формировал не только карту, но и тип личности. Мы — потомки пограничников, первопроходцев, тех, кто не знал стабильности, но знал, что впереди можно взять ещё и ещё.

Понятие пассионарности, введённое Гумилёвым, часто упрощают. Но суть его в том, что в определённые периоды у народа пробуждается энергетика на великое — неважно, созидательное или разрушительное. У России эти волны — цикличны. Мы на подъёме, когда нас бросает в крайности. Наше «нормальное состояние» — ненормальность. Отсюда и вечная тяга к пересборке: империи, революции, индустриализация, войны, перестройки, обнуления. Всё это — попытки вернуть себе то состояние на пределе, в котором мы чувствуем себя живыми.

География влияет на сознание. Россия всегда была окружена угрозами — степью, лесом, враждебными цивилизациями. Мы — не остров, не полуостров, не морская держава. Мы континентальная плита, зажатая между фронтирами. Поэтому у нас нет возможности отгородиться. Каждый раз, когда мы пытались жить по-европейски, нас сталкивали с реальностью — или мы начинали её создавать сами. Потому что жить по чужим лекалам на нашей земле невозможно. Ни институты не приживаются, ни модели потребления.

Но это не повод для фатализма. Напротив, осознание своей исторической аномальности — это уже шаг к трезвости. Мы не хуже и не лучше других — мы просто другие. Как только Россия перестаёт расширяться — начинается гниение. Не обязательно в территориальном смысле. Расширение — это может быть и наука, и космос, и влияние. Но это всегда — на пределе возможностей. Комфорт и нормальность превращают нас в рыхлую массу. Испытание — структурирует.

Сегодняшнее «это всё», которое так всех тяготит, — не кризис. Это и есть нормальное состояние России. Мы снова в точке, когда надо что-то создавать, потому что старое обрушилось. Мы снова пробуждаемся — кто-то в агрессии, кто-то в поиске смысла, кто-то в работе. Да, в этом есть хаос и боль. Но это не пустота. Это энергия. Мы снова в ситуации, когда нельзя просто сидеть и ждать. Надо что-то делать — даже если ты не знаешь, во имя чего.

Именно поэтому нам не дадут «жить как в Европе». Даже если мы захотим — нас будут трясти внутренние толчки. Потому что каждый новый виток нашей истории начинается с момента, когда кто-то вслух говорит: «Хватит ждать». Мы не знаем, что будет. Но знаем точно — будет не как раньше. Потому что Россия не живёт повторениями. Она живёт скачками. И в этом — наш крест, наша сила и наша судьба.

@politnext

Главное, чтобы «Вот всё вот это» закончилось не на минорной ноте, в результате которой общество впадет в ступор и страна на какое-то время потеряет импульс к развитию

Оптимистам хорошо, они спокойно рассчитывают на гумилевский «пассионарный толчок», который добавит динамики, даст новый шанс и все будет хорошо.
А если предположить, что он не произойдет?
И Рим, и Византия, и многие другие великие народы и империи проходили подобные периоды, и далеко не всем из них удавалось получить такую новую возможность, ака «пассионарный толчок».

Да и досталось стране и ее народам за последний век-полтора, и не факт, что на новый рывок достанет энергии…

Конфликт между Таиландом и Камбоджей — это не просто спор о границе. Он уходит в глубины истории, когда кхмерская цивилизация контролировала часть Сиама, а затем — наоборот. Особенно болезненный символ — храм Прэах Вихеа: он признан международным судом частью Камбоджи, но доступен только с тайской стороны. Это и создало тупик, в котором каждая сторона считает себя жертвой и хранителем справедливости.

Всплески насилия, вроде 2008–2011 годов, — не случайность. Они используются режимами как инструмент: в Камбодже — для мобилизации, в Таиланде — для отвлечения от внутренних кризисов. Храм работает как националистическая кнопка: нажал — получил всплеск поддержки.

В последние годы конфликт вписался в большую геополитику. Камбоджа почти открыто вошла в орбиту Китая, дав Пекину доступ к портам и военной инфраструктуре. Таиланд старается лавировать — получает помощь от США и Японии, но держит канал с Пекином. Каждый новый виток напряжённости на границе — это уже не просто местечковый спор, а точка столкновения интересов великих держав.

Россия в этой игре действует аккуратно. Исторически ближе к Пномпеню — со времён помощи Народной Республике Кампучия. Сегодня поддерживает связи с обеими странами: поставки вооружений, культурные программы, переговорные площадки. Но очевидно, что ставка делается на Камбоджу — как на более лояльного и зависимого партнёра.

Самое интересное — этот конфликт не решается, потому что он всем выгоден. Он заморожен, но жив. Он нужен как фон: для пиара, для мобилизации, для торговли лояльностью с крупными игроками. И в этом смысле он идеально встраивается в новую мировую модель: периферийные конфликты как поле для прокси-игр, где кровь идёт по накатанному сценарию.

@politnext

Специально для Кремлёвского БезБашенника. Встреча Путина и Трампа стала своего рода зеркалом — в нем каждый европейский лидер пытался увидеть отражение своей собственной повестки. Зеленский в Брюсселе привычно заявил, что любые разговоры о перемирии исходят от Трампа, но никак не от Киева. Это удобная риторика: если завтра появится шанс на переговоры, можно сказать «мы были против». Но по сути это всего лишь попытка заранее саботировать любую чужую инициативу, даже если она сулит передышку.

Фон дер Ляйен тем временем спешит закрепить линию ЕС: «никаких уступок территориями». И добавляет новую порцию санкций, словно каша заварена недостаточно густо. Вопрос, однако, очевиден: если Европа так уверена в своей позиции, зачем она едет к Трампу? Затем, чтобы публично отказать и продемонстрировать — без нас ты никто. Это старая дипломатическая игра: приезжаем на переговоры не ради компромисса, а ради отказа, чтобы показать силу.

Вспомним встречу Никсона с Мао в 1972 году. Тогда США пришли не ради дружбы, а ради того, чтобы перехватить повестку и ослабить Москву. Сегодня та же логика: Трамп предлагает сценарий, Брюссель его ломает и предлагает свой. Но в отличие от Никсона, Трамп непредсказуем — и именно это делает ситуацию интригующей. Если он почувствует, что европейцы перевешивают груз ответственности на него, реакция может оказаться резкой и не по сценарию.

Зеленский же идет по заранее написанной траектории: отказываться от всего. Он говорит, что нельзя обсуждать обмен территориями, но забывает, что российская армия медленно, но методично приближается к Запорожью, а на карте уже отрезаны новые куски. Сегодня он говорит «нет», но через пару месяцев это «нет» будет стоить еще минус пять тысяч квадратных километров. В этом смысле его позиция — это не дипломатия, а приговор, написанный заранее.

План Путина и Трампа на ближайшие годы, если его развернуть, звучит куда масштабнее, чем кажется. Устойчивый мир на Украине, выборы в Киеве под американским зонтиком, обещание евроинтеграции — но без НАТО, без реальной военной перспективы. Европа получает иллюзию процесса, США — рычаг влияния, Россия — гарантии безопасности и окно для торговли с Вашингтоном. Это сценарий, в котором фигура Зеленского не играет решающей роли.

Интересно, что Макрон уже подал сигнал: мол, территориальные уступки возможны. Это попытка выйти из тени Зеленского и показать Париж как «реалиста». Франция всегда играла двойную игру в Европе: громкие слова о принципах и тихие сделки на полях. Для Трампа это козырь — он видит, что не все в ЕС готовы идти в лобовую атаку.

Но главный вывод здесь иной. Для Путина важно не само содержание украинской власти, а стратегическая картинка: Европа без НАТО на границах, США как партнёр по сделке, а Украина превращается в мост, а не в фронтир. Для Трампа же это шанс сыграть в «нового Никсона», человека, который принесет Европе «мир» и заставит союзников танцевать под его музыку. И вот в этом месте становится по-настоящему интересно: если история и вправду повторяется, то нас ждет момент, когда переговоры начнут менять карту мира. Вопрос только в том, кто окажется Мао, кто Никсоном, а кто — той самой пешкой, которую сдвигают ради чужой партии.

@politnext

Уважаемый Илья, позвольте добавить штрих к Вашей картине. Россия — это страна терпения. В Кремле умеют ждать: не месяц и не год, а десятилетия. Терпели санкции, терпели удары фронта, терпели дипломатическую изоляцию — и все ради того, чтобы настал момент, когда ситуация сама придет в движение. Для нас умение ждать — это не слабость, а стратегический ресурс, унаследованный и от Востока, и от собственной истории.

Трамп может быть козырем, но главный козырь России — это именно способность пережидать, не сжигая силы в истерике, а собирая их. Европа и Америка привыкли жить в режиме цейтнота: выборы через два года, пакеты помощи каждые полгода, кризисы ежеквартально. У Москвы другой ритм — время работает на тех, кто умеет переждать.

И в этом, пожалуй, главный контраст сегодняшнего момента: для Вашингтона Трамп — краткая вспышка, для Брюсселя — очередная головная боль, а для России — возможность встроить свой сценарий в длинную игру. Ведь только тот, кто умеет ждать, в итоге диктует условия.

@politnext