Вероятно, США вступят в войну с Ираном уже в эти выходные. Белый дом рассматривает удар по подземному ядерному объекту в Фордо — одному из самых защищённых в Иране. Завод расположен на глубине 90 метров под горной породой, что делает его практически неуязвимым для обычных боеприпасов. Единственный вариант — применение 13-тонной бомбы Massive Ordnance Penetrator (MOP), способной пробить укрепления. Но даже её мощности может не хватить: Фордо строился с расчётом на подобные удары.

Израиль предлагает альтернативу — диверсионную операцию с проникновением спецназа на объект. «Если не можем пробиться через гору бомбами — сделаем это людьми», — заявили израильские представители. Это крайне рискованный сценарий: провал миссии даст Ирану пропагандистскую победу и шанс для контрудара. Пока же израильская авиация наносит удары по менее защищённым ядерным объектам и ракетным комплексам, используя также наземные дроны для подрыва входов в подземные сооружения.

Но восточные районы Ирана, откуда запускаются баллистические ракеты с дальностью 2000 км, остаются вне зоны досягаемости Израиля. Сегодня Тегеран резко увеличил количество успешных попаданий по израильской территории. Именно поэтому Тель-Авиву критически важно участие США: только американская авиация может накрыть всю территорию Ирана, включая восточные провинции.

Однако прямое вмешательство США чревато эскалацией. Американские корабли в Персидском заливе — лёгкая цель для иранских противокорабельных ракет, подводных мин и катеров-камикадзе. Если Вашингтон нанесёт удар по Фордо, Тегеран может ответить блокадой Ормузского пролива, что спровоцирует глобальный энергетический кризис.

Но главная угроза — ядерный ящик Пандоры, который открыл Израиль. После ударов по иранским объектам Тель-Авив сам стал мишенью. Если Иран решит, что проигрывает, он может ударить по американским базам в Ираке или Сирии, а то и организовать теракты на территории США. В таком сценарии конфликт мгновенно перерастёт в полномасштабную войну с непредсказуемыми последствиями.

Пока мир замер в ожидании: пятница и суббота могут стать точкой невозврата. Если США действительно нанесут удар по Фордо, это будет означать только одно — Ближний Восток на пороге новой большой войны.

@politnext

Есть одна теория — разумеется, конспирологическая, но тем не менее заслуживающая внимания как аналитический сценарий. Она объясняет, почему переговоры Трампа с Ираном закончились не сделкой, а ракетным ударом, и как это может быть связано с глобальной перестройкой всего ближневосточного уравнения.

Согласно этой версии, за громкими заявлениями о ядерной программе Ирана на самом деле скрывалась другая цель — не допустить полноценного стратегического сближения между Тегераном, Москвой и Пекином. Санкции в 500% против России, о которых давно говорят в США, возможны только при условии блокировки иранской логистики — это касается как маршрутов через Каспий и Персидский залив, так и ключевых сухопутных направлений. Для их эффективной реализации необходимо было выбить Иран из евразийской коалиции. Это могло быть сделано только через кулуарные договорённости, которые внешне выглядели бы как восстановление отношений между Ираном и США.

Иран, несмотря на смену руководства и очевидные попытки части элиты переформатироваться под Запад, сохранил договор с Россией — пусть и урезанный. Теоретически, если бы он был подписан в полном объёме, с военным компонентом, как у КНДР, — ни о каком внешнем давлении речи бы уже не шло. Но и в усечённой форме договор продолжал действовать, создавая окно уязвимости для тех иранских политиков, кто стремился к «разрядке» с США.

Именно это окно, по мнению сторонников теории, и попытался использовать Дональд Трамп. В воскресенье, по имеющимся данным, должна была быть заключена некая сделка. Публично — возможно, что-то о ядерной программе. Непублично — отказ Ирана от поддержки России в случае новых санкций, свертывание логистического и энергетического партнёрства, дистанцирование от Китая и стран БРИКС. Грубо говоря, предательство по расчёту.

Но сделка не состоялась. Вместо неё — ракетный удар. Формально — по боевикам, фактически — по людям, участвовавшим в контактах с американской стороной. Все, с кем разговаривал Трамп, были убиты — об этом он сам сказал в одном из интервью. Тут же последовала ратификация договора с Россией. За считанные часы — прямые звонки между Тегераном, Москвой и Вашингтоном. США сделали паузу. Израиль активизировался. Иранская элита, похоже, провела внутреннюю «зачистку» прозападной группы.

Конспирологическое продолжение звучит ещё резче. Согласно более глубокой версии, это не провал дипломатии, а часть большой операции, начавшейся ещё 25 лет назад с вторжением в Ирак. Её цель — устранение «оси сопротивления» Израилю: Ирак, Сирия, Ливан, Иран. Возвращение Трампа в 2016-м было, в таком сценарии, частью плана. Его поддержало израильское лобби, одно из самых влиятельных в США. Сейчас он играет роль миротворца, готового «остановить» войну, но при необходимости — довести её до конца. Иллюзия выбора, не более.

В реальности же, если эта теория верна, операция идёт по чёткому сценарию: ЦАХАЛ, МОССАД, ЦРУ, Пентагон, MI6 — всё согласовано, выверено, просчитано. Вопрос не в том, начнёт ли США войну против Ирана. Вопрос в том, когда. И кто в ней останется в финале.

@politnext

Сейчас будет лирика для тех, кто ещё верит в силу авиаудара против реальной подземной инфраструктуры. История с якобы ударами по иранскому ядерному объекту в Фордо выглядит как типичная «операция по сохранению лица» — и для Трампа, и для Тегерана.

Итак, что мы знаем. Американцы применили GBU-57 — ту самую «мать всех бункерных бомб». Вес — более 13,5 тонн, начинка — почти 2,5 тонны взрывчатки, длина — около 6 метров, сбрасывается с B-2 Spirit. По паспорту она пробивает до 60 метров обычного бетона или около 18 метров скального грунта. Но вот нюанс: ядерный объект в Фордо расположен под 400–500 метрами базальта. Повторим — базальта, а не рыхлого щебня. Это не заводик с тонкой крышей, а укреплённый комплекс, по сути, вмурованный в гору.

Американцы, по данным СМИ, сбросили от пяти до шести таких GBU-57. В итоге? По словам иранских источников — никакого урона ядерной инфраструктуре, никаких утечек, никакой детонации. Реакторы работают, центрифуги крутятся. Урон могли нанести разве что по наземной инфраструктуре — вентиляционным шахтам, наземной охране, внешнему периметру. То есть удар — скорее символический, чем технически значимый.

Что это было на самом деле? Один из самых реалистичных сценариев — это попытка Трампа (или его союзников в Пентагоне) устроить «демонстрацию силы» в момент, когда все стороны ищут пути выйти из эскалации, не теряя лицо. С одной стороны — «мы ударили, смотрите, бомба весом с автобус, В-2 в воздухе, флаг развивается». С другой — Иран может сказать: «Мы выстояли, даже GBU не пробила нашу оборону. Значит, у нас есть чем ответить».

Эта история не про победу на поле боя. Это история про удержание баланса, когда шаг вперёд — это уже ядерная черта, а шаг назад — политическая капитуляция. Оба режима — и в Тегеране, и у Трампа — играют в свой театр, в котором поражение недопустимо даже в воображении.

@politnext

История с ударами по Ирану — это не победа, а спектакль. Иранская программа не остановлена, инфраструктура в Фордо не уничтожена. Напротив — это классический обмен символическими действиями, призванными дать выход напряжению без реальной эскалации. GBU-57 — американская «царь-бомба», весом более 13 тонн, действительно была применена. Но даже её предельные возможности — это 18 метров скального грунта. А Фордо — это полукилометровая толща базальта, под которой спрятан ядерный объект. Пять или шесть сброшенных бомб нанесли, возможно, повреждения по поверхности, но не добрались до сути. Центрифуги IR-6 крутятся. Раиси спокойно докладывает парламенту: утечек нет, установки не повреждены. Это даже не провал — это заранее спланированная демонстрация силы, за которой никто и не рассчитывал на стратегический эффект.

Но урон — пусть и косвенный — Иран всё же понёс. Не в ядерной сфере, а в сфере управления влиянием. Геополитическая ставка Тегерана была сделана на так называемую ось сопротивления — сеть прокси-структур от Хезболлы до хуситов, от «Хашд аш-Шааби» в Ираке до остатков сил в Сирии. Вся эта система привязана к территории, которую можно бомбить, отсекать, разрушать. Израиль в этой кампании ударил именно по логистике и складам, лишая Тегеран возможности быстро нарастить давление. Вдобавок арабские соседи — Саудовская Аравия, ОАЭ — больше не хотят быть в положении молчаливых зрителей. Их раздражает как Иран, так и Израиль, и они всё активнее дистанцируются от обеих сторон, стараясь сохранить свои позиции. Удар был по доверию — и он сработал. Региональная политика Ирана дала трещину, особенно после того, как стало ясно: собственная ПВО Тегерана не способна защитить даже важнейшие объекты.

Но есть и второй уровень этой истории — уровень больших игроков. США нанесли удар, да. Но они нанесли его в такой форме, чтобы не спровоцировать полномасштабную войну. Потому что реальный соперник Вашингтона — не Иран, а Китай. И удар по Ирану — это ещё и послание Пекину. Смотрите, мы можем применять стратегическое оружие, у нас всё ещё есть технологическое превосходство, и мы не боимся использовать силу, даже в условиях медиа и глобального внимания. Это важно на фоне нарастающего давления в Южно-Китайском море, Тайване и Центральной Азии. Америка сегодня ведёт не одну войну — она ведёт несколько партий одновременно, и удары по Ирану — это один из ходов в большой игре.

Китай, кстати, повёл себя предсказуемо. Ни прямого осуждения США, ни открытой поддержки Ирана. Вместо этого — осторожные заявления о стабильности, торговле и безопасности морских путей. Пекин наблюдает, и Пекин делает выводы. Пока иранская инфраструктура жива — Китай сохраняет экономический интерес. Если она будет разрушена — у Пекина исчезает мотив защищать Иран. Поэтому Пекин был заинтересован в том, чтобы США нанесли удар, но не достигли цели. И, судя по всему, именно это и произошло.

В этом контексте Трамп снова играет свою классическую роль. Он не хочет большой войны, но ему нужно громкое событие. Бомбы сброшены, мировые агентства кричат о «сдержанности», а электорат получает нужный кадр: Америка показывает силу, Израиль — не сдерживается, Иран — в обороне. Все объявляют себя победителями. Фордо стоит, но под ним — политический фундамент, который уже дал трещину.

Война не закончена. Перемирие, о котором пишет Дризе, — это просто новый уровень тишины перед следующей волной. Центрифуги работают, прокси выживают, Китай считает очки, а США аккуратно балансируют на грани применения силы и дипломатии. Ближний Восток остаётся ареной, где все делают ставку не на победу, а на выживание. И пока никто не ушёл со стола.

@politnext

Военная интрига в Иране нарастает. После 12-дневной войны, где доминировала израильская авиация, Иран активизировал переговоры о покупке китайского истребителя J‑10C. Эти переговоры уже шли почти 20 лет, но они постоянно срывались на оплате: Иран предпочитал расплачиваться нефтью, а Китай хотел традиционную валюту.

Что собой представляет J‑10C? Это истребитель 4,5 поколения с радиолокационной станцией AESA, способен нести ракеты PL‑15 для боя за пределами визуальной дальности и вести удары по земле. Стоит он примерно 40–50 млн $, что вдвое дешевле Су‑35 и гораздо дешевле западных моделей. J‑10C уже был продан Пакистану и Египту, и впервые показал свою эффективность в воздухе в стычках между Индией и Пакистаном: Пекин и Карачи говорят, что J‑10C сбили истребитель Rafale, и это стало серьёзным рекламным успехом.

Есть момент: двигатель. Китай постепенно переходил с российского AL‑31FN на собственный WS‑10B/С. Но у WS‑10 всё ещё есть проблемы с надёжностью, ресурсом и устойчивостью лопаток при высоких температурах . Это делает двигатель слабым звеном J‑10C, хотя общий аппарат уже хорошо отработан.

Для Ирана эта сделка означает возможность быстро укрепить свои ВВС доступными и относительно современными самолётами. Су‑35 и МиГ‑35, которые Россия обещает, стоят гораздо дороже и пока недоступны, а китайская сделка может состояться быстрее. Однако без устойчивой валютной подушки Ирану не получить самолёты немедленно — Китай не хочет бартер без оплаты деньгами .

@politnext

Массовая депортация афганцев и индийцев из Ирана — не просто акт внутренней зачистки, а отражение нового страха перед врагом внутри. Израильская разведка воспользовалась уязвимостями иранской миграционной политики, чтобы глубоко проникнуть в страну.

Это не выдумка, а реальность гибридной войны. Сегодня иранцы действуют на опережение — фильтруют, высылают, не церемонятся. И что важно: на этот раз депортируют не бедных нелегалов, а тех, кто может быть связан с диверсиями, шпионажем, кибероперациями. Персы быстро учатся — после войны, когда слабость становится смертельно опасной.

И это не только история про Ближний Восток. Россия сегодня — в той же ситуации, но с одним принципиальным отличием: наш главный враг — не в Карачи и не в Кабуле. Он в Киеве. Украинская агентура — жёсткая, мотивированная, беспринципная. И, в отличие от моссада, у неё есть безграничный человеческий ресурс — волонтёры, «активисты», носители языка, люди, давно осевшие в России и сливающиеся с местными. Некоторые легализовались ещё до 2022 года. Их не проверяли. Их не искали. Теперь это может стоить нам слишком дорого.

После «Крокуса», подрыва железных дорог, поджогов военкоматов, ликвидации офицеров в тылу — пора признать: фильтрация миграции и ужесточение контроля — это уже не опция, это вопрос национальной безопасности. Украина ведёт полномасштабную агентурную войну, а мы по-прежнему живём в режиме «мирного времени». Действия СБУ и ГУР становятся всё более дерзкими — с опорой на лояльную среду, внутреннюю и внешнюю. И пока мы размышляем, как бы никого не обидеть, украинские агенты проходят нашу границу, арендуют жильё, покупают сим-карты и закладывают взрывчатку.

Речь должна идти не только о высылке и депортации. Необходим пересмотр всей парадигмы законодательства. Учитывая военное положение и масштаб угрозы, абсолютно логично поставить вопрос о временном возвращении смертной казни — исключительно по статьям, связанным с терроризмом, диверсиями и шпионажем в пользу противника. Это не жестокость, это нормальная реакция на системную атаку. Украина ведёт войну тотально. А у нас за попытку теракта — 15 лет. Мы проигрываем не танками, а мягкотелостью.

Конечно, это потребует изменений в Конституции, возможно, временной правовой надстройки в рамках особого положения — но если государство не способно защитить себя от тех, кто с оружием и взрывчаткой приходит на его территорию, то оно оставляет своих граждан один на один с угрозой. Надо перестать бояться санкций и правозащитной истерики — те, кто нас ненавидит, уже перешли черту. И продолжают убивать. Нас за это уже всё равно ненавидят. Настало время, когда мягкость — это не гуманизм, а предательство.

У Ирана не дрогнула рука. Он не стал объяснять, он стал действовать. Россия должна сделать то же самое. Фильтрация — от МВД до ФСБ, от участкового до миграционного центра. Легализация враждебной среды больше не должна прикрываться разговорами о правах. Это война. И военное законодательство должно вступить в силу, в том числе в его самом крайнем проявлении. Сильное государство не стесняется защищаться.

Именно так действовали США после 11 сентября. Именно так действует Израиль уже 30 лет. Именно так действуют Иран и Турция, когда понимают, что вопрос — не в репутации, а в выживании. Украинская агентура не боится наших законов, потому что в них нет страха. Пора это исправить.

@politnext

Между Москвой и Баку происходит не просто охлаждение отношений, а целенаправленный демонтаж прежней архитектуры. Азербайджан ещё недавно считался одним из самых прагматичных партнёров России на постсоветском пространстве. Но с каждым месяцем курс Баку становится всё более антироссийским. На фоне обострений — отмена визита зампреда правительства РФ, отказ азербайджанской делегации от участия в заседании в Москве, блокировка культурных мероприятий. Всё это — звенья одной цепи.

Речь уже не о дипломатических сигналах. Это разворот. Азербайджан сознательно отказывается от «многовекторности» и укрепляет связку с Турцией и Британией. Причём, этнический дискурс — всё чаще используется как мобилизационный ресурс. Вся история с инцидентом в Екатеринбурге, где силовики задержали выходцев из Ирана и Азербайджана, была моментально выведена Баку на уровень межгосударственного скандала. Это шаг, направленный на делегитимацию России как якобы незащищающей права азербайджанцев.

Ситуация осложняется тем, что через Азербайджан проходит основной участок транспортного коридора «Север — Юг». Именно на него возлагаются основные логистические надежды как на альтернативу западным цепочкам. Есть, конечно, и другие маршруты — морской транскаспийский, восточный через Казахстан и Туркмению, но они менее развиты. Идея провести запасной маршрут через Грузию и Армению упирается в языковые и политические барьеры. Тем самым Баку получает рычаг влияния, а Москва — растущий вызов.

Нельзя исключать, что Азербайджан будет использовать своё географическое положение для шантажа. С одной стороны — максимально дистанцироваться от России, с другой — оставлять логистическую зависимость Москвы в подвешенном состоянии. Любая эскалация в Карабахе или в культурной плоскости может стать поводом для новых ограничений, неформальных запретов, заморозки проектов. И чем слабее позиция Москвы, тем активнее будут это использовать.

Если раньше Россия могла играть роль арбитра на этом пространстве, теперь она всё чаще становится стороной в споре. Это означает, что азербайджанская стратегия работает: нейтрализация Москвы, расшатывание влияния и демонтаж старых структур. Где вчера были треки культурной дипломатии, сегодня — информационные и логистические бои. Азербайджан уже не скрывает, что играет по новым правилам.

Финал очевиден: Россия теряет Кавказ как зону однозначного влияния. Взамен получает фронтир, где каждый союзник — это уже политическая ставка, а каждый маршрут — потенциальная точка давления. Азербайджан, при всей своей масштабной прагматике, показал, как быстро бывший партнёр может превратиться в критический вектор геоэкономического напряжения. И это только начало.

@politnext

Пока мир обсуждает гиперзвук и беспилотники, Китай пошёл по менее шумному, но не менее опасному пути: электроэнергия как поле боя. Пекин показал анимацию применения нового боеприпаса, который китайские СМИ прямо называют «графитовой бомбой». Речь идёт о не взрыве, а о выключателе: оружие, которое распыляет в воздухе сотни тысяч углеродных волокон, вызывающих короткие замыкания на объектах энергосети. Это технология, проверенная временем, но получившая новое звучание в руках Пекина.

По сути, это управляемая ракета с боевой частью, в которой 90 суббоеприпасов — каждый при подрыве распыляет графитовые нити. Лёгкие, химически обработанные, они с ветром оседают на проводах ЛЭП, трансформаторах, подстанциях — и соединяют фазы. Замыкание, искры, автоматическое отключение. Без жертв, без разрушений, но с мощным эффектом: вся зона — в энергетической слепоте. Площадь поражения — от 10 000 м² и выше, в зависимости от высоты подрыва и плотности сети.

Сценарий очевиден: в момент начала конфликта — например, с Тайванем — по ключевым инфраструктурным узлам противника наносится серия ударов графитовыми бомбами. Весь остров обесточен, диспетчеризация падает, связь разрушается, командные центры «немеют». В условиях современного боя, где всё завязано на C4ISR (командование, управление, связь, разведка), это сродни сбросу противнику повязки на глаза и выдергиванию розетки из стены.

Подобные технологии уже применялись. В 1991 году американцы выключили 85% энергосистемы Ирака за считаные часы. В 1999-м – 70% Сербии. Да, электричество возвращали быстро, но этого времени хватало для наступления, давления, парализации. И Китай явно перенял этот опыт, адаптировав его под ракеты средней дальности — вроде CM-302, которая может нести такие боеголовки на расстояние до 290 км. Т.е. вся оперативная зона вокруг Тайваня покрывается без проблем.

Но это не только про Тайвань. Китай демонстрирует: он умеет наносить высокоточные удары не по людям, а по системам. Это соответствует новой военной логике — не «проламывать» фронт, а отключать архитектуру управления. Такое оружие идеально подходит для конфликта нового типа — асимметричного, с минимальными разрушениями, но максимальным эффектом.

Важно отметить, что сама технология относительно недорогая. Графит — не уран, это не ядерное оружие. Основные затраты — на саму ракету и точное наведение. Такие боеприпасы можно серийно производить в больших количествах. И запускать — из разных платформ: с наземных ПУ, кораблей, авиации. Это универсальный «обесточиватель», рассчитанный на массовое применение в критический момент.

Россия, к слову, не делала публичных заявлений о подобных разработках. Но ещё со времён СССР графитовые «помеховые» концепции прорабатывались. И сейчас, в эпоху новой конфигурации конфликта с Западом, этот опыт может пригодиться. Особенно в кибер-гибридных сценариях, когда физическое вмешательство комбинируется с хакерскими атаками на SCADA-системы.

В следующем посте мы разберёмся, как от этого защищаться, кто ещё разрабатывает такие системы, и где они могут сыграть ключевую роль в ближайшие годы.

@politnext

Пока в новостной повестке звучат громкие речи о будущих санкциях и «разрыве с российским атомом», реальность идёт совсем в другую сторону.

Пока один комитет обсуждает возможность давления, другой — выпускает документы, которые прямо позволяют американским и зарубежным компаниям продолжать работу с гражданским ядерным сектором РФ. Так устроен современный мир: криками пугают для камеры, а потом тихо подписывают лицензию, потому что иначе будет совсем темно — в буквальном смысле.

Весь фокус в том, что Росатом — это не просто компания. Это вертикаль, охватывающая всё: от добычи и обогащения урана до проектирования реакторов, строительства АЭС, поставки топлива, утилизации отходов и даже вывоза отработанных сборок. Причём не только внутри России — а на экспорт в два десятка стран. Сейчас в эксплуатации находятся десятки энергоблоков с российскими ВВЭР — в Венгрии, Чехии, Болгарии, Словакии, Финляндии, Китае, Индии, Турции, Египте и ещё десятке стран, где нельзя просто «взять и заменить» одного поставщика другим.

Центральный технологический элемент — ТВЭЛы. Это топливные сборки, которые делаются под каждый тип реактора. У Росатома свои оригинальные конструкции — например, ТВС-К для реакторов PWR западного образца, или ТВЭЛы на базе урана, переработанного из оружейных запасов. Иными словами, российское топливо работает не только в «своих» реакторах, но и начинает конкурировать на «чужом» поле. Именно эти элементы сейчас обсуждаются как потенциальная цель санкций, но на деле многие страны продолжают закупки — просто потому что альтернатив нет или они не проверены временем.

Важно, что у Росатома есть ещё одно ключевое преимущество — замкнутый топливный цикл. Это способность не только производить и использовать ядерное топливо, но и перерабатывать его после. В Центре переработки в Железногорске, например, идёт разделение отработанных ТВЭЛов на полезные изотопы, которые потом возвращаются в цикл. В итоге образуется меньше отходов, а экономика всего цикла становится эффективнее. Это конкурентная особенность, которую пока не могут предложить ни Westinghouse, ни французы.

Проекты Росатома за рубежом устроены по формуле «строим – обслуживаем – поставляем топливо – утилизируем отходы». Это EPC-контракты на 60 лет, где вся система управления, лицензирования и эксплуатации завязана на российскую сторону. При этом во многих случаях строятся и сами реакторы, и инфраструктура к ним, включая учебные центры, научные лаборатории и хранилища. Турецкая АЭС «Аккую» и египетская «Дабаа» — живые примеры, где Россия играет роль не подрядчика, а стратегического партнёра.

Попытки Запада выдавить Росатом из этого сегмента идут — особенно через продвижение Westinghouse и французского Framatome, которые обещают альтернативное топливо для ВВЭР. Но на практике такие ТВЭЛы пока не получили широкого применения — были тестовые загрузки, но массовый переход невозможен без серьёзных рисков. Отсюда — запросы на отсрочки, лицензии, исключения. Даже американские компании продолжают закупать обогащённый уран через третьи страны, потому что иного варианта просто нет.

Если в нефтегазе Россию можно было заменить за счёт логистики и биржи, то в атомной сфере всё упирается в десятилетия — в технику, лицензии, допуски, обучение персонала. Быстро сломать это — значит подорвать энергетическую стабильность в Европе, Азии и на Ближнем Востоке. Поэтому реальная борьба с Росатомом идёт не в режиме «отмены», а в долгую: создание конкурентов, финансирование разработок, политическое давление на партнёров. Пока без особого успеха.

@politnext

Азербайджан сегодня ведёт себя как разбогатевший на экспорте недавний нувориш, который внезапно решил, что может бросать тень на империю, из чьих рук когда-то получил и государственность, и границы, и ресурсы. Проблема в том, что за внешним вызовом скрывается внутренняя пустота: без исторической опоры, без собственной академической школы, без культуры государственности в подлинном смысле.

Если бы не победы Российской империи в русско-персидских и русско-турецких войнах, то вопрос о существовании Азербайджана как политического субъекта в XX веке даже не стоял бы. Это был бы персидский или османский вилайет. Именно Россия построила инфраструктуру, заложила школы, ввела письменность, развила Баку как центр. Именно российские офицеры и инженеры создали тот нефтяной Баку, куда потом пришли Нобели и Ротшильды. Без этого — пыль, местечковая торговля, кочевые роды.

Сегодняшняя элита Баку решила, что можно дистанцироваться от Москвы, не неся издержек. Что Россия слаба, занята другими фронтами и не в состоянии «отвечать». Отмена визитов, дипломатический шантаж, попытки демонтировать культурные связи — всё это выглядит как плохо сыгранный спектакль на экспорт, адресованный западным кураторам. Но проблема в том, что разрыв с Россией — это не деловой спор, это геополитический выбор. И он имеет цену.

Никакая интеграция с Турцией и британская поддержка не спасут Азербайджан, если он потеряет историческую легитимность. Турция воспринимает Баку как младшего брата, но не более. А Британия традиционно работает на раздел, а не на строительство. Пожертвовать Азербайджаном ради давления на Россию — в Лондоне не моргнут глазом. Но там точно не станут восстанавливать сгоревшие заводы и мосты, если что-то пойдёт не так.

У России есть масса инструментов, чтобы напомнить о весе империи. Но даже не в них дело. Дело в том, что сама попытка играть на разрыв с Москвой — это стратегическая ошибка. Южный Кавказ слишком тесен, слишком хрупок, чтобы позволить себе фронду против основной силы региона. Тем более со стороны страны, где крупнейшим экспортным товаром после нефти остаются фрукты и овощи.

Что касается так называемого «этнического бизнеса» в России — это отдельная, болезненная тема. Ни одна страна не терпит формирования замкнутых мафиозных структур по этническому признаку, особенно в условиях фронтовой экономики. И если в Баку думают, что можно играть на поле геополитики и параллельно пользоваться всеми благами российского рынка, — то, увы, пора просыпаться.

История не раз показывала, чем заканчиваются амбиции региональных игроков, забывших, кто им выдал билет в большую политику. Россия может долго терпеть, но она всегда возвращается — и не всегда через дипломатию. Азербайджану пора определяться: он хочет быть частью регионального порядка — или примкнуть к ряду стран, чья внешняя политика строится на размене достоинства на однодневную выгоду.

@politnext

Пока украинская делегация готовится к очередной конференции по восстановлению страны, куда важнее события происходят за кулисами. Компания BlackRock прекратила переговоры о создании Украинского фонда развития. Сделано это было тихо, ещё в начале года. Формально — из-за победы Трампа на выборах и неопределённости позиции США по поводу дальнейшей поддержки Киева.

Важно понимать, что это был не просто благотворительный проект. Такие фонды создаются как инвестиционные инструменты, в которые входят сначала правительства (Германия, Италия, Польша), затем подключаются банки развития, страховые компании и крупные частные инвесторы. Деньги вносятся не напрямую в украинский бюджет, а через фонды, которые покупают долги, акции или запускают совместные проекты — инфраструктурные, энергетические, логистические. Всё это должно работать как коммерческая машина — вложил, через 10 лет получил доход. Но для этого нужна стабильность, понятная юрисдикция и политические гарантии.

Сигнал со стороны США, что они не участвуют, прозвучал ещё в декабре. И уже тогда стало ясно, что фонд не взлетит. Если Америка не в деле, значит, риски слишком велики. А значит, и европейцы не хотят нести всё на себе. Поэтому проект фактически свернули ещё до старта. На бумаге можно продолжать переговоры, но по сути — никто не готов вкладываться всерьёз, если нет уверенности в будущем.

Срыв запуска такого фонда — это плохой знак для украинской экономики. Он показывает, что глобальные инвесторы не верят в возможность зарабатывать в этой стране в ближайшие годы. Сейчас в Украину идут только субсидии и безвозвратная помощь — чтобы просто не допустить краха. Но инвестиции — это другое. Это всегда про расчёт на рост и возврат вложений. Пока же в Киеве видят только краткосрочную поддержку, а не устойчивую экономику.

Нужно учитывать и другое: такие фонды имеют своё окно возможностей. Обычно его стараются запускать в первые два года после крупных разрушений, когда рынок ещё свободен, и можно быстро занять ключевые позиции в инфраструктуре и энергетике. Но время идёт, а ясности нет. Чем дольше затягивается запуск, тем меньше у Украины шансов на приток частного капитала.

Если Трамп действительно вернётся в Белый дом, проект окончательно станет проблемой для Европы. Германия и Польша, возможно, продолжат обсуждать варианты поддержки, но без американского участия это будет тяжело. Частные инвесторы не пойдут без политических гарантий, а значит, деньги будут поступать медленно, с жёсткими условиями и ограничениями. В таких условиях говорить о быстром восстановлении Украины не приходится.

Вместо символа будущего украинская экономика получила сигнал о своей уязвимости. Пока фонд не запущен, а крупные игроки не готовы нести риски, разговоры о восстановлении остаются на уровне лозунгов. За инвестициями всегда стоит вера в стабильность. А с этим у Украины, как показывает случай с BlackRock, всё ещё большие проблемы.

@politnext

Азербайджан снова делает ставку на скандал как инструмент внешней политики. Эта страна давно использует модель политической мобилизации через образ внешнего врага: то армяне, то иранцы, теперь вот россияне. Скандалы, громкие демарши, дипломатические обвинения, отмены визитов, срывы совместных мероприятий — всё это часть стратегии, где информационный шум заменяет реальные действия.

Механизм давно отлажен: сначала официальный Баку выдвигает обвинения — в адрес журналистов, политиков, силовиков или культурных фигур. Потом идёт серия заявлений о «неприемлемом вмешательстве», за ней — показательные шаги. Это может быть отказ делегации от участия в заседании, блокировка российских СМИ, бойкот мероприятий. Внутри страны всё это подаётся как принципиальная и мужественная позиция, формируя у населения ощущение, что Азербайджан «держит удар» от великих держав.

Так было с Ираном — когда пошли обвинения в «шиитской пропаганде» и якобы подготовке покушений. Так было с Францией, после заявлений о Карабахе — с выдворением посла и запретом французским НКО. Теперь эскалация с Россией — поводом стал инцидент в Екатеринбурге, но он лишь повод, а не причина. Скандал раздули до международного уровня, сделав внутренний вопрос делом внешней политики.

Ранее были похожие истории и с Европарламентом (после критики за ситуацию с правами человека), и с США (вспомним расследования Politico и возмущение Баку по поводу упоминаний о коррупции в высших эшелонах власти). Азербайджан почти всегда выбирает жёсткую риторику в ответ на любое давление — даже мягкое. Вместо кулуарной дипломатии — громкие заявления и обострения.

Это работает внутри страны: создаётся картинка Азербайджана, окружённого врагами, против которых он «смело стоит». Всё, как по классике политической психологии — внешний враг укрепляет внутреннюю стабильность. Но на внешнем контуре это приводит к накоплению недоверия. Всё больше стран воспринимают Баку как конфликтного и неустойчивого партнёра, который не держит стратегическую линию, а срывается в эмоции.

Такой стиль поведения удобен в краткосрочной перспективе, но стратегически уязвим. Скандалы могут отвлекать внимание от внутренних проблем, но не решают вопросов инфраструктуры, экономики, транзита. Да, у Азербайджана есть нефть и газ, но пока всё остальное держится на экспорте лозунгов. В долгосрочной перспективе такие конфликты обнуляют политический вес — с тобой начинают работать только через посредников или в формате давления.

Информационные и дипломатические всплески стали визитной карточкой Баку. Но всякий раз, когда внимание уходит, Азербайджан возвращается к старому методу — найти повод, создать скандал, уколоть сильного, чтобы потом снова оказаться в повестке. Политика на высоких тонах — это уже не особенность, а национальный стиль. И в нём всё чаще слышится не уверенность, а неуверенность в завтрашнем дне.

@politnext

Пока вы ждёте свежих разборов, просим отнестись с пониманием: новой аналитики быстро не будет.

Слишком плотный новостной фон, слишком много событий одновременно, и хочется дать не поток сознания, а осмысленный вывод. Мы не забыли ни про Азербайджан, ни про Росатом, ни про Украину — просто всему нужно время и внятная структура. А пока — вы всегда можете поддержать нас донатом по реквизитам в закреплённом посте. Это помогает не только держать проект живым, но и не превращать тексты в бессмысленную гонку с новостной лентой. И это даст нам больший приоритет в описании событий и форкастов.

Тем временем в мире идёт парадоксальная и местами прекрасная деградация — мы наблюдаем настоящую вспышку «брейнрота», то есть сознательного производства бессмыслицы, замешанной на нейросетях. Особенно активно эта тенденция началась в Индии — именно оттуда пошла мода на ИИ-генерации странных, нелепых, но почему-то вирусных видео, где сшиваются абсурд и архаика. Одна из форм — псевдоэпосы: мультяшные коты шьют плащи из волков и кабанов, совершают ритуалы, а на фоне — китайская или индийская дудочка. И, что удивительно, миллионы просмотров, в том числе с русскими комментариями: «А где можно такой мех заказать?»

В этом есть нечто большее, чем просто нейросетевой абсурд. Это азиатский культурный жест — делать что-то значимое исподтишка. Исторически Китай и Индия предпочитали стратегии не прямого столкновения, а постепенного разложения, подмены и размывания — в торговле, в политике, в культуре. Отравить евнуха, подменить наложницу, обложить союзника шелком и процентами — всё это куда интереснее, чем просто ударить в лоб.

В основе этой эстетики — древняя страсть к меху. Мех в азиатском миропорядке — не просто символ статуса, это фетиш силы и власти, почти сакральная валюта. Отсюда и странная тяга к шкурам в ИИ-видео — это не случайность, а вытесненное бессознательное коллективов, где мех — это всё: броня, магия, престиж и знак доминирования.

Русская история уже сталкивалась с попытками обыграть эту страсть. В дореволюционные годы доктор Пётр Бадмаев, буддийский мистик и авантюрист, предложил Николаю II мягкую экспансию в Китай через торговлю. Он выдал баснословный кредит, обосновав это будущей выгодой от поставок меха и трав в обмен на болты, оружие и лекарства. Поддержку ему дал даже Витте. А дальше деньги начали утекать — за шкурки сурков, сусликов и прочую экзотику, пока всё это не вылилось в бессмысленную утопию.

Получается, что нынешние ИИ-видео про котов и шкурки — это продолжение той же культурной инерции. Азиатский мир снова торгует образом силы через мех, только теперь — цифровым и вирусным. А мы, как тогда, реагируем с интересом и лёгким недоумением. Ликбез: такие вещи будут только множиться. Это и есть новый софт пауэр — странный, смешной, непонятный, но навязчиво притягательный.

Удивительно, как многое повторяется. Только раньше за мехи давали карабины и кредиты, теперь — просмотры и лайки. Но суть та же: побеждает не тот, кто громче, а тот, кто незаметно встроился в алгоритмы восприятия. И если у кого-то из нас возникнет ощущение, что весь мир сошёл с ума, — это не баг, это новая норма.

@politnext

Завершение активной фазы СВО станет катализатором внутренних политических сдвигов. Уже сейчас можно зафиксировать признаки переориентации общественного внимания: снижение интереса к военно-политической повестке в массовой аудитории, возвращение населения к вопросам социального и экономического характера. Это подтверждается изменением медиапотребления и частотой бытовых разговоров, в том числе в неформальной среде.

На уровне политического управления наблюдается усталость системных институтов. В условиях ужесточённого государственного контроля, сокращения финансирования регионов и сохранения высокого уровня мобилизационного давления региональные элиты демонстрируют признаки перегрузки. Смерть экс-губернатора Старовойта и последовавшая за ней реакция элитного сообщества, в том числе приезд представителей сразу нескольких кланов, указывает на наличие скрытых конфликтов внутри вертикали. Дополнительно нарастающее давление со стороны контрольных органов (например, иск Генпрокуратуры на 1 млрд рублей к подрядчикам укреплений в Белгородской области) сигнализирует о попытке перераспределить ответственность и ресурсы в условиях растущей административной турбулентности.

Риторика о необходимости «плавной интеграции» ветеранов в политическую и административную систему подтверждает опасения властей относительно возможных протестных последствий демобилизации. Вероятность формирования новых групп давления на региональном уровне высока, особенно в случае сохранения экономических дисбалансов.

Маятник политической мобилизации, достигший своего пика в 2022–2023 годах, неизбежно смещается в сторону относительной деполитизации. Это создаёт риски: обострение региональной конкуренции, выход на поверхность накопленных противоречий, актуализация повестки, отложенной на время конфликта. Особенно чувствительными станут темы социальной справедливости, перераспределения ресурсов и уровня реальной автономии субъектов.

Отдельный риск — системный переход от прежней модели координации (партийно-административной) к корпоративной структуре управления с усилением управленческого давления и KPI-логики. Это повышает вероятность конфликтов между уровнями власти и снижает гибкость системы в кризисных ситуациях.

Таким образом, поствоенный период в России, независимо от его точных временных рамок, приведёт к переформатированию внутреннего политического пространства. Основные векторы — рост скрытой элитной конкуренции, изменение общественного запроса и постепенное расслоение между центром и регионами по линии распределения рисков и ответственности.

@politnext

Политическая мобилизации 2022–2023 годов, о которой пишут уважаемые коллеги, в большей мере кажется первичной реакцией на шок ("бей"/"беги"/ и выбранное акторами системы "замри"). У элит темы взятия отдельных населенных пунктов так и не смогли "обогнать" по популярности новости об отставках, обысках или назначениях внутри системы, это наглядно показывает в том числе активность околополитических каналов. Социум в России был успешно деполитизирован и атомизирован в течение более, чем 20 лет, соответственно, все миллиарды, затраченные на его политизацию и сплочение, идут на пользу политизирующих и сплачивающих, но не заказчиков данных процессов. К современному российскому обществу, не обладающему признаками информационного вследствие усечения демократических механизмов, нельзя применять методички, наспех переведенные с английского. Работает лишь подкуп: прямой и косвенный, а также "разводы" части населения, считающей себя хитрой (резкий подъем числа заключенных контрактов на фоне разговоров о мире). Такое общество нельзя мобилизовать или демобилизовать, оно, скорее, убежит собирать морошку или охотиться на зайцев, чем поверит власти, оппозиции или внешним игрокам.

С приведённым наблюдением о характере политической мобилизации как реактивной и поверхностной, как отмечают уважаемые коллеги, — сложно не согласиться. Действительно, мобилизационный эффект 2022–2023 годов во многом был формой институционального ступора: «замри» оказался предпочтительным поведенческим паттерном как для основной части бюрократии, так и для широкой аудитории. Однако стоит отметить, что даже такая «пассивная мобилизация» — при всей своей краткосрочности — оставила институциональные последствия, которые будут оказывать влияние и в постконфликтный период.

Атомизация российского общества и девальвация политических институтов — процессы неоспоримые. Однако именно на этом фоне формируется феномен управленческой «сверхцентрализации»: система лишилась каналов опосредованной обратной связи и теперь оперирует либо принуждением, либо экономическим стимулированием. В таких условиях даже частичный сбой административной координации может приобретать кризисный характер, особенно на уровне регионов.

Также нельзя полностью игнорировать накопленный эффект от внутренней милитаризации. Хотя большинство граждан действительно дистанцировались от политики как таковой, сам образ СВО и участие в ней — для определённого сегмента (особенно для вернувшихся контрактников и их окружения) — стали новой формой социальной идентичности. Это не означает автоматической политической субъектности, но создаёт потенциальные кластеры давления, особенно в случае дальнейшего ухудшения социально-экономической ситуации.

Наконец, нельзя недооценивать символическое значение внутриэлитных процессов. Новости об обысках, отставках и кадровых конфликтах действительно вызывают больше интереса, чем оперативные сводки, и это симптом: система перешла в режим политического самонаблюдения. Сам факт, что внутренняя динамика чиновничества стала доминирующим инфоповодом, говорит о росте недоверия внутри вертикали и о постепенной легитимации конкуренции за ресурсы уже не через управленческую эффективность, а через контроль над каналами санкций и поощрений.

Таким образом, можно предположить, что в ближайший период мы увидим не классический постмобилизационный спад, а реструктуризацию повестки: от внешней сплочённости к внутреннему перераспределению функций, статусов и влияния. Это будет происходить без резких сломов, но с кумулятивным эффектом, особенно в условиях ужесточающейся экономической среды.

@politnext

Деполитизация общества ведь не вчера началась. Власть приложила массу усилий, чтобы активное участие в политике не ассоциировалось в обществе с изменением к лучшему. Почему, например, молодежь не идет в политику? Потому что там у нее только 2 пути. Первый — при партии власти на правах «хвостозаносителя» и «подай-принеси», глядишь, определят в какой-нибудь карьерный лифт за лояльность и хорошее поведение. Второй путь оперативно заканчивается в «обезьяннике», после чего обременяют административным протоколом. Если упорствуешь, поощряют занесением в реестры нехорошие разные. Молодежь прагматична, этот дискурс представляет себе отчетливо.
Общая усталость на всех уровнях тоже не бином Ньютона. С 2020 года все что-то терпим и затягиваем пояса. Ковидные запреты — нужно понять и потерпеть. СВО — нужно сплотиться, ужаться в правах, такие времена. Европу закрыли — страна в кольце врагов, есть внутренний туризм, понимать надо. Цены растут — санкции проклятущего Запада, понимать надо. Не виден образ завтрашнего дня — живите сегодняшним.
У процесса терпения интересная психосоматика. Но исход всегда один — стресс, усталость и, рано или поздно, неизбежный нервный срыв. Некоторые, как мы видели, не справляются. Этот момент, надеемся, демиурги учитывают и принимают разумные меры.
Вот, про «плавную интеграцию» заговорили. Правильный разговор. Но что-то подсказывает, что решить эту задачу не легче ,чем сборной России по футболу стать чемпионом мира. Опять же мы не понаслышке знаем, как многие благие начинания в России тонули в бесконечных заседаниях, совещаниях и дорожных картах в рамках реализации. Чего уж говорить про «системный переход» от прежней модели к новой — об этом даже думать страшно.

Глава внешней разведки Франции Николя Лернер впервые выступил с большим интервью. Он руководит DGSE — службой, отвечающей за разведку, контрразведку и специальные операции за пределами Франции. Это тот самый орган, который для своих задач использует не только дипломатию, но и агентуру, подставные фирмы, технические средства и, в ряде случаев, прямую ликвидацию. Про службу снят сериал «Бюро легенд», который не случайно стал национальной гордостью: он действительно точно передал атмосферу французской разведки.

Французская система разведки построена по интегрированному принципу: в одной структуре работают и аналитики, и оперативники, и киберспециалисты. Это не принято разделять, как в США или Британии. Отсюда — плотный обмен информацией, меньше бюрократии, и больше контроля. Сейчас в штате — около 7 500 человек, и служба активно расширяется.

Вопрос безопасности информации Лернер поставил жёстко. Телефоны на территории DGSE запрещены. Секретные переговоры — только лично. Даже у президента Франции, говорит Лернер, нет исключений: с ним общаются напрямую, без гаджетов. Мессенджеры вроде WhatsApp и Telegram называются уязвимыми. В сторону Дурова прозвучал прямой выпад: якобы он распространяет ложь, когда говорит, что DGSE якобы требовала что-то блокировать в Румынии. Впрочем, если взглянуть трезво, это могло быть и прикрытие. Учитывая уровень доступа французской разведки, вполне возможно, что у них давно есть свои инструменты — в том числе и бэкдоры для чтения трафика популярных приложений. Кто предупреждён — тот осведомлён.

В качестве основной угрозы названа Россия. По словам Лернера, Москва ведёт активную дезинформацию, работает через подставные медиа, распространяет фейки, вербует агентов. Один из разоблачённых французов якобы 10 лет получал деньги от российских спецслужб. В DGSE заявляют, что таких случаев становится всё больше, и большая часть работы контрразведки — отслеживание подозрительных контактов, анализ финансовых потоков и перехват цифровой активности.

Терроризм остаётся в списке приоритетов. Угроза трансформировалась — меньше крупных ячеек, больше одиночек, включая подростков. За 2024 год DGSE, по словам Лернера, предотвратила девять попыток терактов. Используются превентивные аресты, скрытое наблюдение, оперативная работа. Французская модель — это не массированная показательная сила, а прицельные и тонкие операции. Часто — за границей.

О жизни агентурной сети и вербовке говорится открыто. Ключевые методы — деньги, давление, идеологическая работа. Лернер отмечает, что хорошие агенты — это не просто «информаторы», а люди, которые способны влиять на процесс. Особое внимание уделяется вербовке в странах Африки, где французское присутствие по-прежнему сильно. При общении с военнослужащими местных ВС на местах, я слышал много прямых свидетельств того, что DGSE участвует в снабжении отдельных группировок, чтобы формировать баланс сил. От туарегов до радикальных исламских групп — подход один: создавать точки давления на неугодные власти.

Франция всё ещё ведёт «тихую игру» в своих бывших колониях. Санкции, давление, подрывная работа — это тот инструмент, который DGSE использует параллельно с официальной дипломатией. Для Парижа не существует вопроса, нужно ли возвращать влияние в Сахеле или Центральной Африке — вопрос стоит лишь в том, какими методами.

@politnext