Показательные обыски в окружении бывшего руководства Росмолодёжи и арест отца экс-главы ведомства Ксении Разуваевой — это не просто уголовное дело. Это симптом системной болезни, в которой провалена не только молодёжная политика, но и сама идея нацпроектов как инвестиции в будущее.

Вместо стратегии развития — эти одаренные творческие креаклы делали мёртвые фестивали, липовые арт-кластеры и фиктивные волонтёрские программы. Вместо институционального доверия — схемы, в которых ведомство превращено в кормушку с удобным статусом. Формально — патриотизм и инновации, по факту — уголовные эпизоды и пустые отчёты.

То, как была устроена вертикаль, основанная не на компетенции, а на связях и личной лояльности, полностью разложило инструмент, который должен был стать связующим звеном между государством и молодёжью. Росмолодёжь стала территорией декоративного отчётничества, где гранты шли на псевдотусовки, сметы — на фальшивые платформы, а всё реальное участие заканчивалось при встрече с настоящими задачами. Если следствие действительно заглянет в контракты, фестивальные бюджеты и особенно — в волонтёрские программы, которым доверяли доступ к ресурсам и символическим площадкам, — то обнаружит масштабную систему «распила под идею», где моральный контроль был заменён кулуарными договорённостями.

Сейчас становится очевидно: проектные офисы, рождавшиеся при Росмолодёжи, были не механизмом мобилизации, а инструментом самообогащения. За громкими словами о гражданском обществе стояли схемы, где свои люди оформляли заявки от «молодёжных активистов», прикрываясь терминами из методичек. Сам факт того, что арест Разуваева сопровождался обысками у его дочери, которая в своё время покровительствовала всей этой системе, подтверждает простую вещь: институт, созданный для воспитания новой генерации, был вручен не профессионалам, а персонально заинтересованным.

@politnext

The Economist указывает, что США, традиционный лидер по притоку научных кадров, своими руками начинает демонтировать эту систему. С 1901 года американцы получили 55 % всех Нобелевских премий в академических дисциплинах — из них треть досталась учёным иностранного происхождения. Это не случайность, а следствие институциональной логики: инвестиции в университеты, визовая открытость, инфраструктура исследований. Америка строила свою науку как глобальный хаб, где происхождение не имеет значения, а ценность — это результат.

Но теперь под удар попадает до 80 000 иностранных исследователей, работающих в США. Политика администрации Трампа — в первую очередь ужесточение визового режима и ревизия контрактов — рушит привычную архитектуру академического превосходства. Подобное уже было в истории: Германия после 1933 года потеряла целое поколение физиков, математиков и философов, уехавших в США и Великобританию. Тогда уход интеллекта означал и потерю технологического лидерства. Америка, закрываясь, рискует повторить ту же ошибку.

На этом фоне интересно сравнить с российской базой. По данным Минобрнауки, только за последние 10 лет Россию покинули более 100 000 учёных и специалистов с высшим техническим и естественнонаучным образованием. Только в 2022–2024 годах страну покинуло около 30 000 исследователей, включая физиков, программистов, специалистов по биотехнологиям и ИИ. Это цифры сопоставимы с американскими потерями — только разница в том, что для США эти кадры были «приходящими», а для России — коренными. Если в ближайшие годы Штаты действительно свернут программы поддержки для иностранных учёных, часть из них попытается вернуться в Европу, Индию, Китай. Россия, увы, в этот список практически не попадёт: не только из-за политики, но из-за отсутствия научной среды как таковой.

Для России это может стать окном возможностей, если — и только если — будет создан реальный научный рынок, с грантовой системой, карьерными траекториями и независимостью институтов от политической температуры. Советская наука уже проходила этап «возвращения»: в 1920-х годах в СССР вернулось немало эмигрантов из Германии и Австро-Венгрии. Но тогда за этим стояла идеология будущего. Сегодня такой альтернативы у нас нет. А значит, мировой отток учёных — это шанс для Китая и ЕС, но не для нас, если не изменится сам подход.

@politnext

Ситуация вокруг Telegram и давления на Павла Дурова в преддверии румынских выборов — не частный эпизод, а звено в цепи институционального переформатирования Евросоюза.

Сценарий, реализованный французскими спецслужбами, показал: Брюссель больше не стремится к «равной игре», он предпочитает цифровую зачистку, заранее устраняя дискомфортные площадки, неподконтрольные правовым директивам ЕС. Telegram — как раз такой случай. Ни инфраструктурно, ни юридически платформа не встроена в логику «европейского интернет-суверенитета», что делает её естественным врагом всей модели управляемой публичности.

Румынские выборы стали полем испытания: от включения «экспортных избирателей» до фильтрации Telegram-каналов в дни голосования. Финальный перевес оказался обеспечен голосами из Великобритании и Молдавии — в тех самых юрисдикциях, где контроль ЕС слаб, но мобилизация возможна. Telegram же стал инструментом альтернативной мобилизации, позволив оппозиции говорить на равных. Именно это и вызвало наибольшее раздражение — не платформа, а сам факт, что результат стал менее прогнозируем. Давление на Дурова — это не про безопасность, а про архитектуру контроля: ЕС стремится окончательно выдавить любую коммуникационную инфраструктуру, неподвластную политическому центру.

Форсайт здесь тревожный. Telegram удержался, но давление будет расти. Следующий шаг — перенос технологических атак в правовое поле: от запрета отдельных каналов к судебным механизмам давления на саму компанию. Подобные сценарии уже реализуются во Вьетнаме (май 2025), где власти напрямую объявили Telegram площадкой «экстремистских сетей» — без предъявления доказательств. Аналогичные шаги обсуждаются в Индии и Бразилии. Речь уже не о платформе, а о войне за инфраструктурную независимость: если Telegram падёт, следующим будет любой ресурс, способный действовать автономно. Европа движется к цифровой замкнутости — и уже не скрывает этого.

Telegram оказался последним форпостом публичной свободы в новой европейской схеме. И каждый следующий кейс только подтверждает: теперь право говорить нужно не защищать — его нужно отстаивать. Вплоть до платформенного уровня.

@politnext

Китайские военные манёвры у Тайваня — с развертыванием авиации, десанта и реактивных систем залпового огня — это не подготовка к немедленному вторжению, а демонстрация возможностей.

Пекин показывает: блокада острова может быть организована в течение нескольких часов, причём в полном спектре — воздушном, морском и информационном. Это форма давления, рассчитанная на политическое и психологическое воздействие, при сохранении формальной паузы в реальных боевых действиях.

У Тайваня, впрочем, есть свой сценарий на случай критической угрозы. Одним из символических и военных ответов рассматривается возможность удара по крупнейшему и уязвимому объекту инфраструктуры на материке — плотине «Три ущелья». Это крупнейшая в мире гидроэлектростанция, расположенная на реке Янцзы в провинции Хубэй. Её длина — 2,3 километра, высота — 185 метров. Плотина удерживает почти 39 миллиардов кубометров воды и производит более 22 гигаватт энергии — до 8–10% всей выработки гидроэнергии в стране. Она критична для энергоснабжения восточных и центральных провинций Китая.

В случае её прорыва пострадают десятки миллионов человек. Под угрозой окажется Ухань, стратегически важная логистика вдоль Янцзы, сотни тысяч гектаров сельхозугодий, мощные производственные кластеры. Энергетический и гуманитарный эффект будет сопоставим с крупной техногенной катастрофой. Этот сценарий давно рассматривается в стратегическом планировании как крайний шаг, к которому Тайбэй может прибегнуть в случае полной утраты контроля над ситуацией. Угроза разрушения такой инфраструктуры — не столько о реальном намерении, сколько о балансе страха.

И Китай, и Тайвань понимают цену подобного развития событий. Поэтому нынешняя активность с обеих сторон — это всё ещё политика сдерживания. Удары по экономическим символам и центрам управления — шаг, от которого нет пути назад. А пока — это игра в пределы терпения. Пекин усиливает военное давление, Тайбэй напоминает о последствиях. Но чем чаще стороны переходят к демонстрациям возможностей, тем выше риск, что одна из них сделает шаг не ради сигнала, а ради действия.

@politnext

Анатоль Ливен по актуальным вопросам урегулирования.

https://globalaffairs.ru/articles/porazhenie-liven/

Эммануэль Макрон окончательно трансформировался из «европейского визионера» в политического мема. Его путь — от попытки переформатировать отношения с Африкой до нелепой пиар-импровизации с салфетками и пощёчинами от жены на камеру — стал ярким примером того, как институт личного авторитета может быть разрушен не внешними врагами, а самим политиком, потерявшим чувство меры и адекватности.

На внешнем контуре провал очевиден. Франция, ещё недавно претендовавшая на роль архитектурной силы в франкоязычной Африке, сегодня вытеснена из Мали, Нигера и Буркина-Фасо, где вместо Парижа теперь вежливо, но настойчиво работают Москва, Анкара и Пекин. Все «гуманитарные миссии», военные тренировки и партнёрские формулы обнулились под грохот маршей, сжигающих французские флаги. Колониальная усталость оказалась сильнее, чем любая дипломатическая обёртка. Макрон хотел показать, что Франция способна перезапустить своё присутствие в Африке как партнёр, а не как метрополия, — и потерпел фиаско.

Но хуже то, что он проиграл и во внутреннем медийном поле. Образы «Макрона с салфеткой», «Макрона, получающего пощёчину от жены», или Макрона, уговаривающего румынских и венгерских чиновников на закулисных переговорах, — всё это демонтаж образа силы. Пресс-служба Елисейского дворца давно не справляется: вместо продуманной коммуникации — трогательная провинциальная самодеятельность в духе «он тоже человек». Но когда президент великой державы превращается в мем контент — это не человечность, это капитуляция перед формой.

Макрон, возможно, и вправду «живой человек». Но он при этом глава государства, а не герой сериалов про драму элиты. А если пресс-секретарь превращает президента в картонную модель «европейской близости», то да — пинками его под сраку с Монмартра и без прелюдий и предварительных ласк. Потому что для остального мира — это сигнал: король голый. И никакой «личной жизни» у того, кто проигрывает геополитику и теряет лицо, больше нет.

@politnext

Евгений Примаков-младший — человек, который умудрился растерять и фамилию, и остатки уважения к институциям, которыми он номинально управляет.

История с «Русским домом» в Сирии — очередное подтверждение: ни стратегии, ни ответственности, ни даже элементарной порядочности в его действиях не осталось. Вместо того чтобы укреплять площадку культурного и гуманитарного присутствия России в регионе, он первым же рейсом оттуда эвакуирует свои проекты, прикрываясь ссылками на «безопасность». Хотя в Сирии и до этого было неспокойно, но «Русский дом» продолжал работу — пока туда не дошла его бездарная управленческая рука.

Что мы имеем на выходе? Закрытую точку влияния, брошенных на полдороге сотрудников, испорченную репутацию и абсолютную тишину по линии дипломатии и МИДа. Ни одной попытки сохранить лицо. Ни одного шага в сторону реального удержания российского культурного пространства. Только торжественная капитуляция — с лицом человека, который, кажется, путает своё кресло с креслом диктора пресс-центра.

И да, особенно горько, что фамилия Примакова теперь звучит не как синоним аппаратного веса и стратегической глубины, а как обозначение фигуранта, чья основная функция — ликвидировать следы и прикрывать провалы. Шавка в кресле наследника — вот и всё, что осталось от имени, которое когда-то ассоциировалось с суверенитетом.

@politnext

Карта, которую вы видите, отображает зоны поражения западными средствами, переданными или потенциально передаваемыми Украине. Она включает ракеты, планирующие бомбы и ударные беспилотники, покрывающие почти весь запад и центр европейской части России — включая Москву и Санкт-Петербург. Это не просто география — это каркас новой модели конфликта, в которой оперативная глубина обороны больше не является гарантией защищённости.

1. Тактическая смена акцентов
Ранее Украина была ограничена радиусом до 70–100 км. Теперь, благодаря Storm Shadow/SCALP, ATACMS и ряду дронов, удары возможны на 300–1000 км. Это означает переход от фронтового конфликта к формату глубинного давления: удары не по войскам, а по логистике, штабам, аэродромам, складам, инфраструктуре. Украина, при технической поддержке НАТО, получает возможность действовать в логике «горизонтальной эскалации» — давление на те регионы, которые раньше считались тылом.

2. Изменение природы целей
Если ранее основной зоной риска были Белгородская, Курская, Брянская области, теперь в зоне досягаемости оказываются Калуга, Тула, Липецк, а также узлы обеспечения и производства ВПК. Угроза смещается от фронта к транспортной, энергетической и коммуникационной инфраструктуре в глубине страны. Это требует либо значительного расширения ПВО, либо перегруппировки всей логистики.

3. Ударные БПЛА как инструмент хаотизации
Особое внимание стоит уделить беспилотникам Tekever AR3 и Banshee Jet, которые при дальности 1000 и 400 км создают угрозу для всего Юга и Центра РФ. В отличие от ракет, они дешевле, маневреннее и труднее обнаруживаются на раннем этапе полёта. Это уже не оружие фронта, а элемент кампании по «расшатыванию внутреннего ощущения безопасности». И это ключевой момент: вопрос не в разовом эффекте, а в системном истощении.

4. Геополитический сигнал
Передача таких средств Украине — это не только технический акт, но и политический сигнал: НАТО де-факто расширяет своё присутствие в театре боевых действий. Формально «непричастность» Запада подрывается действиями, которые уже формируют архитектуру ударных решений на оперативно-стратегическом уровне. Это означает, что конфликт продолжает интернационализироваться без юридических формальностей — через каналы поставок и целеуказания.

@politnext

Один из немногих по-настоящему активных депутатов Госдумы Дмитрий Кузнецов поднял тему, которую слишком долго игнорировали: право ребёнка на полноценное участие в жизни обоих родителей после развода. Сегодня почти 40% детей в России растут без одного из родителей — чаще всего без отца. И это не просто следствие распада семей, а результат того, как устроена судебная система. Ребёнок по умолчанию остаётся с матерью, а отец — даже если готов воспитывать — превращается в фигуру эпизодическую, зачастую исключённую из жизни ребёнка.

Кузнецов предложил простую, но принципиальную меру: законодательно закрепить презумпцию равного участия обоих родителей. Это работает в Германии, Израиле, Чехии и других странах, где государство не делит родительскую любовь по прописке. Его законопроект, позволяющий устанавливать порядок общения с ребёнком сразу в процессе развода, уже прошёл обсуждение в комитете. Но теперь инициатива упирается в формальные отговорки: якобы нужны социологические исследования, которых, разумеется, никто не финансирует.

Пока депутаты «согласовывают», отцы теряют детей, а дети — семьи. Особенно абсурдно это выглядит на фоне историй из семей участников СВО, где отцы, вернувшиеся с фронта, оказываются вычеркнутыми из жизни своих детей. Это не только несправедливость — это стратегическая ошибка. Поддержка инициативы Кузнецова — не про политику, а про здравый смысл. Потому что сильная страна начинается с того, что отцовство уважают, а не отнимают.

@politnext

Инициатива «Русской Общины» Екатеринбурга по созданию исторического клуба и культурного центра — шаг в правильную сторону, особенно на фоне недавнего скандала, где представители движения показали удивительное неведение в базовых исторических вопросах. Публичное признание проблемы — уже редкость в сегодняшнем информационном климате, и за это отдельный плюс.

Однако важно понимать: просто создать клуб или вывеску с названием «культурный центр» недостаточно. История — не формальный элемент патриотического декора, а поле системной, вдумчивой и методической работы. Невозможно всерьёз говорить о просветительстве, если в основе — отрывочные представления, клише из телеграм-каналов и набор любимых дат. Тем более, что, как правило, в таких инициативах участвуют люди, далёкие от академической или преподавательской среды. Требовать от них зубрёжки и глубоких интерпретаций — заведомо бесполезно, но и отпускать дело на самотёк значит обречь проект на очередную имитацию.

Если «Русская Община» действительно хочет вырастить у себя культурную и историческую среду, стоит начать с малого — привлечь профессиональных методистов, преподавателей, краеведов. История — это не только символы и героические даты, но и ответственность. И в глазах молодёжи она становится живой только тогда, когда объясняется не с пафосом, а с пониманием. Иначе — это будет ещё один клуб, где говорят о великом прошлом, забывая, как оно пишется. Почему-то инициативы создать клубы такого типа идут, когда ты уже получил по лицу, а не тогда, когда это действительно нужно и необходимо.

@politnext

Совет национальной безопасности США (NSC) был создан в 1947 году в рамках Закона о национальной безопасности как инструмент координации внешнеполитических и оборонных решений президента.

Его формальное предназначение — консультативная помощь, но уже с первых десятилетий структура стала ядром аппаратного управления: именно через СНБ проходили ключевые решения о войне в Корее, стратегии ядерного сдерживания, вмешательстве в Латинской Америке и развертывании войск во Вьетнаме. В разное время СНБ возглавляли такие фигуры, как Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, фактически выполнявшие функции теневых архитекторов внешней политики США.

Внутренне СНБ всегда был местом аппаратного столкновения. Он балансировал между интересами Госдепа, Пентагона, ЦРУ и президентской администрации. При Рейгане штат составлял менее 100 человек. При Обаме он вырос до 400. При Байдене — около 350 сотрудников. Годовой бюджет, включая аналитические и оперативные подразделения, — около 600–700 млн долларов, включая косвенное финансирование смежных служб.

Трамп ещё в первый срок воспринимал СНБ как аппарат саботажа. Назначение Майка Уолтца было попыткой компромисса — его поддерживали в Пентагоне, но он выступал за продолжение помощи Украине. Его увольнение и назначение Марко Рубио, а затем Эндрю Бейкера и Роберта Гэбриела, свидетельствуют о полной переориентации СНБ на политику лояльности. Началась зачистка: ушли директора по разведке, технологиям, законодательству. Объявлено о сокращении штата вдвое. По сути, это демонтаж бюрократической устойчивости, выстраивавшейся десятилетиями.

Вопрос не только в контроле. Исторически СНБ был полезен именно в кризисные моменты: при Картере — переговоры в Кэмп-Дэвиде, при Буше-младшем — реакции на теракты 11 сентября. Он обеспечивал непрерывность. Реформа Трампа поднимает вопрос: останется ли структура, способная координировать внешнюю политику, если из неё убрать внутреннее разнообразие взглядов. СНБ в руках единой линии — это уже не совет, а инструмент. И на выходе может оказаться не ускоренное принятие решений, а их закрытый характер без достаточной аналитической проработки. В политике США это уже происходило. И каждый раз дорого обходилось.

@politnext

В международных переговорах, особенно на фоне военного конфликта, язык дипломатии перестаёт быть метафорой — он действительно переходит на «кончики пальцев». Минимальные тактические сигналы, символические звонки, задержки с ответами, утечки в прессу — всё это становится полноценной частью политической войны.

В условиях, когда за каждым движением стоит риск эскалации с применением высокоточного оружия, вплоть до баллистических ударов, возникает новая дипломатия: дипломатия ставок, а не компромиссов.

Фраза Трампа о том, что «через две недели мы узнаем», — не столько констатация, сколько угроза в отсроченной форме. Это типичный язык ультиматумов в обёртке неопределённости. Белый дом уже отправил в переговорный процесс личного эмиссара, но продолжает придерживаться формулы: если прогресса не будет — формат взаимодействия поменяется. Такой подход рассчитан на «воспитание» оппонента через неопределённость, в том числе — на страх перед непредсказуемостью ответных действий США, будь то ограничение поставок, санкционное давление или допуск более жёстких форм вооружённой поддержки Украины.

Одновременно Кремль применяет зеркальную технику: инициативная передача меморандума, звонок Умерову с предложением конкретной встречи, но без конкретных уступок. Этот шаг — демонстративный ход для протокола, рассчитанный на международную прессу. Важно подчеркнуть: речь идёт не о прекращении боевых действий, а о начальной стадии процесса, в которой каждая сторона демонстрирует готовность к миру — на своих условиях. Российская ставка здесь — оттянуть момент прямого давления и перевести переговоры в разряд затяжного дипломатического маневра.

На этом фоне любые обострения — будь то ракетные удары или атаки дронов — становятся частью не только боевой тактики, но и дипломатического языка. Они считываются не просто как военные действия, а как сигналы: доказательства серьёзности или готовности идти до конца. Для Вашингтона это дилемма: продолжать настаивать на миротворчестве через посредников или перейти к стратегии принуждения. В любом случае — это не возвращение к переговорам в классическом понимании, а продолжение конфликта другими средствами, где каждый жест может быть последним.

@politnext

В разговоре о возможном разделе мира между США, Китаем и Россией нельзя упускать внутреннюю неоднородность даже в системах, кажущихся монолитными. Китайская Народная Республика долго демонстрировала образ «управляемого успеха» — устойчивого роста, геополитического терпения и цифрового контроля.

Однако за фасадом вырисовываются противоречия, которые могут сделать амбиции Си Цзиньпина уязвимыми. Появляются признаки недовольства даже в партийной элите, особенно в связи с его стремлением к беспрецедентному четвертому сроку. В КНР, где формальные дебаты в политбюро закрыты, единственный способ понять расстановку сил — это наблюдать за косвенными признаками: замедление экономического роста, ужесточение контроля над технологическими корпорациями, рост теневой безработицы и отток иностранных инвестиций — всё это маркеры внутренней турбулентности.

Коррупция в китайском государственном секторе по-прежнему остаётся системной, несмотря на громкие антикоррупционные кампании, начатые лично Си. Но куда опаснее другое: Пекин, при всей своей глобальной активности, так и не прошёл тест участия в масштабных конфликтах XXI века. Ни одна из недавних военных операций Китая не может считаться аналогом Ирака, Сирии или Украины. Китайская армия реформируется, оснащается, модернизируется, но ей всё ещё не хватает боевого опыта, и ни один китайский политик пока не сталкивался с последствиями «незапланированной войны». Это серьёзный фактор: разница между риторической готовностью к эскалации и необходимостью управлять социально-экономическим коллапсом на фоне санкций, дестабилизации логистических цепочек и падения доверия к юаню может оказаться фатальной.

Так что если в США Deep State и Конгресс способны блокировать резкие действия, в Китае же сам бюрократический гиперкорпус — гигантский, часто инертный и привыкший работать в условиях «плановой стабильности» — вполне может затормозить планы Си, если они покажутся рискованными или приведут к дестабилизации торгового баланса. Китай не нуждается в войне, если не уверен, что она будет короткой и контролируемой. Но современная история учит: таких войн не бывает.

@politnext

Попытки государства бороться за повышение рождаемости неизбежно проходят путь от рационального стимулирования к символическим и даже гротескным жестам. Когда демография становится идеологическим фронтом, на него начинают мобилизовывать всё — от мультфильмов до богословских тезисов.

Но как показывает история, социальное давление, завуалированное под моральную проповедь, редко рождает жизнь. Гитлеровская Германия предлагала многодетным матерям кресты и медали, но не смогла восполнить потери вермахта. Румынский лидер Чаушеску, запретив аборты и контрацепцию, добился лишь взрыва сиротства и роста женской смертности. Там, где государство вторгается в интимное пространство как пропагандист, а не как защитник, оно обречено провалиться — слишком много в вопросе рождения детей зависит от ощущения будущего, а не от образа «правильной семьи» на экране.

Народная культура — и особенно сказочная традиция — никогда не была идеалистичной школой нравов. Русские сказки часто представляли антигероев: Иванушку-дурачка, Бабу-Ягу, Василису, выходящую за границы гендерной покорности. Сюжеты нередко строились вокруг обманов, побегов, шутовства и хитрости — не семейных идиллий. Тот же Иван нередко живёт с родителями, но в сюжете он всегда уходит — из дома, из семьи, в неизвестность. Его взросление — это не путь к семейному очагу, а к личному подвигу. «Колобок», покинувший бабушку с дедушкой, и вовсе заканчивает трагически. Семья там — лишь пролог, а не цель. Иначе говоря, традиционные ценности — это не про совет мультипликационного духовника, а про многообразие форм человеческого выбора, записанное в устной культуре.

Советская мультипликация — да, воспитывала, но и не скрывала одиночество как часть жизни. Вспомним «Ежика в тумане», «Козлёнка, который умел считать до десяти», «Чебурашку» с его вечным непризнанием. Они были скорее утешением, чем инструкцией. А «Симпсоны», несмотря на привязанность персонажей друг к другу, существуют в пространстве гиперболы и иронии. Гармония там не в ценностях, а в способности смеяться над собой. Рождаемость не растёт от наличия мамы, папы и троих детей в заставке — она рождается там, где человек видит устойчивый горизонт жизни. И если государство не может этого предложить — ни сказка, ни архиерей не спасут.

@politnext

В российском арсенале появилось новое изделие — барражирующая крылатая ракета-беспилотник «Монохром», разработка которой началась в 2019 году и недавно прошла испытания с борта Су-57.

Система существует в двух вариантах: внутренняя подвеска С-71М и внешняя — С-71К. Главная идея — объединить возможности крылатой ракеты и беспилотника-камикадзе: изделие может барражировать в заданной зоне, получать целеуказание от пилота или наземного оператора и выполнять точечный удар.

На бумаге концепт выглядит современно и соответствует актуальным трендам: высокая точность, адаптивность, возможность дистанционного управления и потенциальное использование в борьбе с ПВО. Заявленная ЭОП в районе 0.007 кв.м позволяет говорить о стремлении к малозаметности. Используется проверенный двигатель ТРДД-50, как у Х-59М и Х-101, боеголовка — 100–150 кг, скорость — до 0.6 Маха.

Но вместе с тем остаются вопросы. Барражирование требует устойчивой аэродинамики и экономичного полёта — а у «Монохрома» угловатый корпус и турбореактивный двигатель, не лучший вариант для длительного присутствия в воздухе. Скорость 734 км/ч делает ракету уязвимой для большинства современных ЗРК. А в случае подвески снаружи малозаметность практически теряется.

По сути, «Монохром» стремится занять нишу между тяжёлой ракетой (как Х-101) и дроном-камикадзе (как Ланцет), но пока не очевидно, сможет ли он стать экономически оправданной заменой ни тем, ни другим. Сценарии, где он покажет себя наилучшим образом — атака на мобильные комплексы РЭБ, ПВО и штабы на дальнем рубеже, где нужна скорость доставки и возможность дотянуть время до появления цели.

@politnext

Я увидел на YouTube откровенное и жесткое видео китайской русскоязычной блогерши Shankanaka, в котором описан демографический коллапс Китая и одновременно — скрытая паника государства.

Это уже четвёртый демографический переход в истории страны: первый был вызван грабительскими реформами эпохи поздней империи, второй — хаосом гражданской войны и японской интервенцией, третий пришёлся на пик политики «одного ребёнка», а нынешний — результат слияния урбанизации, технологической конкуренции и полной утраты смысла в традиционной семейной модели. Масштаб падения рождаемости и краха брачных институтов стал таким, что половина молодых китайцев больше не хочет отношений вовсе. Китай начал вымирать с такой скоростью, что прогноз ООН — минус 500 миллионов человек к началу XXII века — стал уже не алармистской, а реалистичной оценкой.

Исторически Китай всегда вмешивался в личную жизнь граждан с предельной прямотой. Политика «одного ребёнка», запрет на брак для военнослужащих младших рангов, гинекологические рейды и стерилизации женщин — всё это не аномалия, а системный инструмент управления. Однако в обществе, где репродуктивная сфера стала объектом бюрократического планирования, неминуемо зарождается рынок. Китайская брачная ярмарка, описанная в видео — не гипербола, а логическое продолжение политики, в которой семья — лишь функция социального обеспечения. Интимность в таком контексте редуцируется до «взвешивания мяса»: прописка, образование, стоимость тела. Это — не капитализм и не архаика. Это — восточная бюрократическая традиция в чистом виде, где человек вписан в ритуал, но не наделён автономной ценностью.

Россия, находящаяся на перекрёстке восточной и западной цивилизаций, не может перенять такие схемы без культурного коллапса. У нас нет той тысячелетней привычки к вмешательству государства в душу и тело, как в Китае. Но и западный путь — с полной дерегуляцией семьи — не менее опасен. Сейчас, когда рождаемость в РФ тоже провалилась, звучат призывы к «традиционализму», которые легко могут переродиться в административное насилие. Однако в России не хватит ни культурного ресурса, ни терпения у населения, чтобы жить по «китайским весам». Попытка имитировать Восток здесь обернётся не послушанием, а протестом, внутренним или открытым. Это будет не мобилизация, а массовое бегство — из семьи, из страны, из идеи будущего.

Путь, который может быть приемлем для России, — это реабилитация семьи не как идеологической клетушки, а как зоны доверия. Не «традиционные ценности» как штамп, а инфраструктура поддержки: жильё для молодых, бесплатные детсады, гибкие формы занятости, налоговая система, поощряющая ответственность, а не вымогательство. Не нравоучения, а реальные условия. Государство должно быть не над семьёй, а рядом с ней — как партнёр, не как надзиратель. Тогда и романтические отношения, и брак, и рождение детей будут возвращены в свою естественную среду — личного выбора, а не стратегической сделки.

Корни нынешнего кризиса — не в разрушении морали, а в сломе доверия. Люди не рожают, потому что не верят в завтра. Не заключают браки, потому что видят в них ловушку, а не союз. Власть не должна искать «виноватых» — феминисток, гомосексуалов, Симпсонов или запад. Она должна спросить себя: а есть ли у человека в России перспектива, ради которой стоит передавать жизнь дальше? Именно с ответа на этот вопрос и должна начинаться современная демографическая политика — без паники, без насилия, но с ясным пониманием, что детей рождают не в декрете, а в смысле.

@politnext

Очень забавно и иронично, что одна держава, которая всегда привыкла к процессу обучения на экономических ошибках своего непутевого соседа, проморгала ошибки в своем социуме. Благо, что можно всегда посмотреть как там и слава Богу, что мы живем в России.😏

В политических каналах вирусится слух о претензиях силовиков к влиятельному чиновнику из команды Собянина Немерюку. Наш источник в мэрии Москвы эти данные опроверг.

Собеседник говорит, что непосредственно у Немерюка никаких следственных мероприятий не проводилось, а все остальное — "это личные истории, которые никого не касаются". Свою должность в мэрии Немерюк сохранит, так как пользуется полным доверием Сергея Семеновича, добавляет инсайдер:

"Идет какая-то жесткая информационная атака, но никакого отношения к реальности распространяемые истории не имеют. Немерюк курирует много важных тем и задач и продолжит это делать. Речь и об общественно-политических историях, и о других важных для города тематиках — том же фестивале "Лето в Москве".

Сирия остаётся уникальным — и трагически безысходным — примером того, как разрушение единой государственной вертикали приводит не к раскрепощению общества, а к появлению густого, плотного слоя парагосударственных структур: мафиозных, клановых, конфессиональных, транснациональных.

Заявление Рами Махлуфа, бывшего финансового опорного столпа режима Асада — лишь подтверждает: в Сирии с самого начала войны действовал не один центр власти, и не два, а десятки. Это не хаос, это система, выстроенная на принципах выживания, выкупа и взаимного шантажа.

Семья Асадов, прежде всего, клан Асада-Ахрас, исторически формировала ядро власти в Сирии, опираясь на алавитскую общину — этноконфессиональное меньшинство, чья роль в армии и спецслужбах резко усилилась ещё при Хафезе Асаде. Башар унаследовал не только режим, но и обострённую клановую модель управления, в которой Махлуфы, Шалиши, Хамиши, Джебели — это не просто фамилии, а центры силы с собственной клиентелой. Усиление их влияния произошло параллельно с системным вытеснением суннитского большинства из реальных механизмов принятия решений. И это не просто цифры — это база для затяжного конфликта, где каждый проигравший фрагмент общества ищет свой реванш в союзе с ИГИЛ (организация, запрещённая в РФ), с «ан-Нусрой» (также запрещена), с турецкой разведкой или с контрабандистами Кусейра.

Парадоксально, но именно эта система выстояла в 2015–2018 годах — при внешней поддержке Ирана и России. При этом её устойчивость обеспечивалась не вертикалью и не экономикой, а присутствием боевой авиации и слаженной работы ЧВК, ВКС, иранских инструкторов, ливанского «Хезболлах». Тогдашний «успех» в виде сохранения Дамаска как столицы — это геополитический прорыв, но он не имел под собой модели для восстановления. Логистические центры были разрушены, демография иссушена, суннитские провинции были либо враждебны, либо полностью развращены боевиками и шариатскими судами. При этом южный фронт контролировали ваххабиты под патронажем Саудовской Аравии и Иордании, север — Турция, а отрезки пустыни — западные силы спецопераций. Даже «Хамас» успел подраться с «Исламским государством» — и всё это на одной выжженной земле.

Сегодня Махлуф говорит о возвращении «честной и справедливой Сирии», но делает это на фоне утраченного влияния, разгромленного бизнеса, полной маргинализации. Его заявление — не манифест, а симптом: внутренние элиты, в том числе алавитские, больше не верят в Башара как в гаранта стабильности. И если бы в 2022–2023 годах не произошло интенсивного перераспределения российских ресурсов в зону СВО, возможно, та самая «архитектура мира» на западных границах Сирии могла бы обрести форму. Но без зональной авиационной поддержки, без сухопутного контроля — это всё рассыпается в песок.

Один очень умный и жестокий человек в частной беседе сказал: «Всю эту территорию надо снести до основания, сбросить туда десяток ядерных бомб и построить всё заново — с чистого листа». Возможно, он и не прав — но интуитивно близок к сути проблемы. Сирия — это не просто война всех против всех. Это война всех со всеми, где каждая группировка встроена в региональную архитектуру разведывательных операций, наркоторговли, шантажа, переселения и религиозной мобилизации. В таком поле не может быть мира, потому что не с кем его заключать. Кланы мстят, спецслужбы манипулируют, осколки идеологий кристаллизуются в уголовные анклавы. И каждый внешнеполитический игрок там не партнёр, а временный симулякр власти.

Россия, в этом смысле, была единственной страной, которая пыталась навязать Сирии жёсткий, но централизованный сценарий. Однако реальность оказалась плотнее идеологии. И возможно, сегодня, спустя почти 13 лет после начала войны, мы должны признать: Сирия как унифицированное государство — уже не субъект, а память. А восстановление пойдет не от Дамаска, а от пересобранных локальных общин — если вообще когда-либо пойдет.

@politnext

Атаки FPV-дронов на Иркутскую, Мурманскую и Брянскую области, произведённые синхронно по целям, удалённым друг от друга на тысячи километров, — это не просто эпизод. Это симптом.

Военно-техническая революция, о которой в своё время с тревогой говорили на старте войны в Нагорном Карабахе, ныне обрела устойчивую форму. Дроны, ставшие массовым и дешёвым оружием, постепенно заменяют собой задачи диверсионных групп, ракет и даже артиллерии. Их точность, управляемость и возможность поражать цели на глубине в условиях плотной ПВО стали новым стандартом ведения войны.

Опыт российско-украинского конфликта, где обе стороны за три года СВО научились использовать БПЛА в операциях тактического и оперативного уровня, стал наглядным кейсом для всего мира. Россия, с её эшелонированной системой ПВО, не может на 100% гарантировать безопасность глубокого тыла. Украина, несмотря на ограниченные ресурсы, раз за разом демонстрирует способность доставлять удары по критической инфраструктуре. Это создаёт новую военную и политическую реальность: дрон — это теперь не просто средство разведки или атаки, это инструмент политического давления и стратегического сдерживания.

Что это означает для остального мира? Если в высокотехнологичных странах уровень уязвимости уже вызывает серьёзные опасения, то в регионах с рыхлой безопасностью — Африка, Юго-Восточная Азия, Ближний Восток — ситуация может принять катастрофический оборот. Примитивная инфраструктура, нестабильные политические режимы, отсутствие ПВО как класса — всё это делает их лёгкой мишенью для недорогих и смертоносных FPV-дронов. Достаточно одного удара по президентскому дворцу в условной Мапуту или по нефтехранилищу в Джубе, чтобы не просто дестабилизировать страну, а начать цепную реакцию по всему региону.

Речь идёт не о технике. Это вопрос стратегического воображения. Кто первым научится видеть в дроне не «игрушку на передовой», а инструмент новой архитектуры войны — тот и напишет правила будущего. Остальные станут жертвами геополитических атавизмов.

@politnext