Миллиардный стрим китайской блогерши Даньдань с Красной площади — это не просто коммерческий успех, а демонстрация того, как быстро трансформируется российско-китайское экономическое взаимодействие: от деклараций на форумах к мгновенной цифровой монетизации. Шесть часов трансляции принесли более миллиарда рублей и показали, что «мягкая сила» в XXI веке измеряется не культурными обменами, а скоростью сбыта медовика и крабов через QR-код.

Феноменальная вовлечённость — 11,27 млн зрителей — это уже не просто внимание, а новая форма цифрового присутствия Китая в России. Москва становится не только политической площадкой, но и экспортной витриной, где китайская аудитория тестирует российские товары в прямом эфире, а заодно и российскую уличную идентичность как фон для потребления.

Для нас, как для страны, ищущей выходы за пределы санкционной изоляции, это прецедент. Он доказывает: если выстроить инфраструктуру и доверие, то экспортный успех возможен не за счёт сырья, а за счёт образа — пусть даже это образ шоколадной конфеты с видом на Спасскую башню.

@politnext

Вчера не досмотрев полные итоги написал пост про вероятную победу Никушора Дана в Румынии. После этого начался разгон новостей, что победил Джордже Симион, а шли ноздря в ноздрю и пост от греха подальше удалил, чтобы не пугать аудиторию. И вот сегодня мы видим победу первого и его победа воспринимается западными столицами как облегчение: сохраняется прогнозируемый курс на проевропейскую интеграцию, поддержку Украины и институциональную управляемость в преддверии волн нестабильности по линии восточного фланга ЕС. Для эстеблишмента в Брюсселе, Париже и Берлине это не просто результат выборов — это удержание политического кордона.

Никушор Дан — фигура технократическая, пришедшая из среды гражданского активизма. Он математик по образованию, человек без жёсткой партийной привязки, но чётко встраивающийся в формулу «удобного центриста» с низким конфликтным потенциалом и умеренной риторикой. Его победа — это выбор в пользу предсказуемости: в условиях нарастающей турбулентности, связанной с европейскими ультраправыми и общей эрозией центристских коалиций, Румыния временно возвращается под внешний контроль политического центра ЕС.

Для западного эстеблишмента это особенно важно на фоне растущей активности правых в Европе: от Марин Ле Пен во Франции до Словакии и Венгрии, где альтернативные элиты усиливаются на фоне слабости брюссельской машины. Соперник Дана, Джордже Симион, представлял именно такую новую правую волну — евроскептическую, популистскую, с открытыми пророссийскими акцентами. Его гипотетическая победа стала бы вызовом всей архитектуре евроатлантической стабильности в регионе и, вероятно, усилила бы координацию между «альтернативными» силами Восточной Европы.

Однако результат выборов — это не конец истории, а её замедление. Победа Никушора Дана сдержит рост антисистемной мобилизации лишь на время: электоральный вес правых очевиден, их тематика — от антииммиграционной до антибрюссельской — будет набирать силу. И если центристская победа не будет наполнена реальной модернизацией и эффективным управлением, следующий цикл вполне может стать реваншем тех, кто сегодня уступил в голосах, но не в повестке.

@politnext

О чём на самом деле говорит «устранение первопричин»: от Лебедя к Мюнхену и обратно

В нынешней дипломатической риторике Москвы всё чаще звучит формула, на первый взгляд банальная: мир возможен, но только при «устранении первопричин конфликта». Это не просто оборот речи. Это ядро всей внешнеполитической доктрины России после 2007 года, которое берёт начало не в Стамбуле и не в меморандуме, а в символическом выступлении Владимира Путина на Мюнхенской конференции по безопасности. Там впервые прозвучал тезис о том, что однополярный мир Запада нарушает стратегический баланс и «взрывает» архитектуру безопасности, сложившуюся после Второй мировой войны.

Когда сегодня Президент говорит о «коренных причинах» и «неприемлемости подставного мира», он апеллирует не только к современным реалиям, но и к исторической логике, где каждая уступка без учёта суверенных интересов Москвы приводила к следующему витку ослабления. Память о 1990-х, расширении НАТО, войне в Югославии и «цветных революциях» в бывшем советском пространстве встроена в логику российских требований. Это не про Украину. Это про место России в международной системе, которую, по мнению Кремля, сознательно деформировали. Отсюда и жёсткое нежелание говорить о «просто перемирии» — без устранения механики, которая к войне привела.

Отсюда же и полутораминутные аллюзии — пусть даже неофициальные — на генерала Лебедя, исполнявшего «Вставай, страна огромная» в те годы, когда система сдержек уже разрушалась, а новая ещё не возникла. Это отсылка к травматическому опыту разложения — когда Россия внешне вроде бы не воевала, но системно отступала. «Мы готовы сражаться год, два, три» — это не бравада. Это ровно то, что когда-то и Лебедь, и Примаков, и те, кто осознавал угрозу территориального и институционального распада, пытались донести: если не остановить процесс внешнего давления на стадии идеологической — он закончится расчленением.

Поэтому переговоры идут не о границах, а о статусе. Меморандум вместо соглашения — логика сдержанного контроля над процессом: мы обозначим позиции, вы — либо примите, либо откажетесь. Если откажетесь — продолжим силовую линию. Если примете частично — пойдём к формату договорённостей. Это стратегия на длинную игру. И пока Трамп сдержанно комментирует, а Европа колеблется между усталостью и обязательствами, Москва продолжает играть не в тактику — а в ревизию всей системы, где Киев — лишь триггер, но не цель.

@politnext

«Золотой купол» Трампа: новая попытка перехватить неперехватываемое

Объявление о планах по созданию американской системы ПРО «Золотой купол» возвращает нас к самой сердцевине геополитического мышления времён Холодной войны. Идея перехватить вражеские ракеты на подлёте, в стратосфере или в космосе — не нова. Она имела громкий прецедент в виде программы SDI (Strategic Defense Initiative) или, в более политической риторике, «Звёздных войн» Рональда Рейгана в 1980-х. Тогда США также пытались создать щит, который сделал бы применение МБР бесполезным. Программа закончилась ничем: физика, логистика, финансы и элементарная уязвимость спутников не позволили построить глобальную «технологию неприкосновенности».

Теперь Трамп предлагает нечто подобное, но с современными дополнениями — гиперзвуковыми угрозами, спутниковыми перехватчиками, распределёнными сенсорами и, очевидно, колоссальными оборонными бюджетами. Однако принципиальная проблема остаётся: перехват гиперзвуковых целей и межконтинентальных баллистических ракет (МБР) остаётся задачей на грани теоретической реализуемости. Гиперзвук (скорости от 5 до 25 Махов, сложная траектория, высотная маневренность) делает невозможным создание универсального перехватчика — даже теоретически. МБР же имеют фазу свободного полёта, которую сложно отслеживать в реальном времени, а маневрирующие боеголовки ещё больше усложняют наведение.

Если Трамп действительно попытается сделать «Золотой купол» национальной идеей, это приведёт к гонке вооружений нового типа — с участием не только России и Китая, но и других потенциальных игроков, чувствительных к нарушению стратегического паритета. Космические перехватчики, если они будут развёрнуты, подорвут фундамент Договора о предотвращении размещения оружия в космосе (и без того хрупкий) и могут вынудить Москву и Пекин сделать ставку на асимметричные ответы: подводные системы, лазерное оружие, радиоэлектронные помехи и спутники-камикадзе.

Исторический прецедент SDI показал, что даже гигантский военный бюджет США не способен преодолеть физику. А технологический оптимизм, прикрывающий политическую потребность в иллюзии «защищённости», оборачивается нестабильностью. «Золотой купол» — это не оборона, а попытка вернуть себе стратегическую инициативу за счёт демонстративного пренебрежения принципом взаимного сдерживания. И именно поэтому он так опасен. Не потому, что будет построен. А потому, что другие поверят, будто построен. И начнут действовать так, как будто он уже работает.

@politnext

Министр юстиции Чуйченко, похоже, решил пойти по пути «моральной амнистии» — когда от уголовной ответственности можно освобождать не по закону, а по чувству. Защитил «нравственные ценности» — гуляй, казак. Впрочем, проблема здесь не в юридических тонкостях, а в том, как выборочно эти ценности интерпретируются: один — защитник, другой — провокатор. Один — герой, другой — иноагент. И если сегодня кого-то сажают за репост, а кого-то выгораживают за самосуд, это значит, что у закона больше нет структуры — осталась только эмоция, направленная сверху вниз.

Закон об «иностранных агентах» как инструмент — из той же серии. Это не правовой фильтр, а произвольная маркировка: удобных не трогают, неудобных стигматизируют. Защищает ли человек интересы страны или просто не вписывается в текущий нарратив — значение не имеет. Формула проста: сначала выносится политическое решение, потом под него подгоняется правовая формулировка. Но всё это живёт ровно до первой политической оттепели — и тогда все, кто сегодня строил свою карьеру на юридической лояльности, окажутся на скамье уже не почёта, а разбирательств.

История показывает: любое правовое насилие, обоснованное «высшей нравственностью», заканчивается плохо — прежде всего для его проводников.

@politnext

Сложности в отношениях между администрацией Трампа и правительством Нетаньяху — это не столько идеологический разрыв, сколько симптом перехода США от патерналистской модели ближневосточной политики к прагматичной конфигурации интересов. Израиль больше не воспринимается как безальтернативный опорный пункт, а начинает рассматриваться как один из элементов многосоставной региональной мозаики. Это не «развод», но понижение политического рейтинга: от особого статуса к статусу «одного из». Такой сдвиг отражает трансформацию глобальной политики — от идеологической лояльности к инструментальной эффективности.

Да, у Трампа остаётся база в виде произраильски настроенного электората, но в противовес этому выступают конкретные бюджетные и репутационные издержки. Израильские действия в Газе уже обострили отношения США с ключевыми партнёрами в регионе и подорвали их позиции в глобальном Юге. Переориентация на Турцию как на военный узел, а на Саудовскую Аравию и Эмираты как на финансовых доноров американской политики в регионе — логичный ход в логике стратегической экономики. Израиль в эту схему не вписывается автоматически, он должен доказывать свою полезность — не историей, а текущими результатами.

Признание Палестины или её квазигосударственная легализация в формате «гуманитарного управления» — это не финал сценария, а рычаг. США не планируют в республиканской логике навязывать Израилю двухгосударственное решение, но готовы использовать его как элемент давления. Поэтому форсайт таков: Израиль остаётся игроком, но больше не диктует правила. Его попытаются встроить в архитектуру, где приоритет получают не исторические симпатии, а политическая управляемость. И если правительство Нетаньяху не перестроится, его могут начать системно дисциплинировать — не враждебностью, а перераспределением внимания.

@politnext

Анализируя развитие последних событий — выход российских войск к границам Днепропетровской области, попытку массированного удара БПЛА по Москве и последовавшие за этим сдвиги в международной риторике — становится ясно: не столько прямые договорённости, сколько отсутствие давления со стороны США открыло окно для эскалации.

Трамп, судя по всему, обозначил стратегический предел вовлечённости: Вашингтон не станет вмешиваться, чтобы «спасать» Киев от растущего давления, если за это не будет серьёзной компенсации. И тем самым он впервые с 2022 года изменил главный алгоритм войны — теперь уже не только Россия, но и США демонстрируют готовность оставить Украине инициативу лишь постольку, поскольку она не мешает их собственным расчётам.

Суть модели Трампа — сделка, где Европа платит за мир, а Украина платит за конфликт. Именно поэтому теперь ключевой вопрос: что Трамп потребует от ЕС в обмен на ограниченное влияние на Россию? Его давление на европейские элиты (через Рубио, через блокировку формата НАТО+) направлено не столько на сдерживание Москвы, сколько на демонтаж институциональной симбиотики ЕС и США. Трамп возвращается к схеме конкурентного трансатлантизма, где ЕвроАтлантика — не связка, а рынок интересов, и где США хотят изымать из Европы активы: политические, юридические, даже экстрадиционные.

В этом контексте военные успехи России не столько результат телефонного разговора, сколько прямое следствие ослабления внешней антипутинской коалиции. Европа сегодня оказалась в ситуации институционального рассеяния: ей одновременно угрожают американский суверенизм и украинская несостоятельность. Трамп, ослабляя Киев, не укрепляет Москву — он формирует условие, при котором Европа будет платить за американскую «нелояльность» своим стратегическим подчинением. И это открывает России пространство: уже не только на поле боя, но и в архитектуре поствоенного континентального устройства.

@politnext

История с исчезновением Гедуна Чокинимы — ребёнка, признанного Далай-ламой XI Панченламой — и последовавшая за этим попытка Пекина навязать «альтернативное перерождение» с помощью административной жеребьёвки, остаётся не только трагедией личной судьбы, но и прецедентом, вскрывшим механизмы идеологического захвата духовного пространства.

В отличие от обычных форм политического давления, здесь мы имеем дело с гораздо более тонким, но разрушительным процессом: перепрограммированием сакрального. Попытка государства контролировать институт реинкарнации — это не просто вмешательство, а стремление встроить вечное в систему партийной дисциплины. И в этом — глубинная природа конфликта между китайской моделью управляемой религиозности и живой традицией тибетского буддизма.

В основе тибетской религиозной системы лежит не структура, а преемственность. Панченлама — не титул, а связующее звено между воплощениями Будды, духовный стержень, на который опирается институт перерождений. Его насильственная подмена создала опасный прецедент: теперь у буддизма два центра, два Панченламы — и ни один не может выполнять свою функцию. Один исчез, и его имя нельзя называть. Второй существует, но не признан народом. Этот раскол — не просто внутренняя травма, но потенциальный кризис будущего: в случае ухода нынешнего Далай-ламы именно Панченлама должен участвовать в определении следующего воплощения. Но кто это сделает — монах, выросший в окружении партийных кураторов, или духовные учителя, живущие вне Китая?

То, что происходит сегодня — борьба не за контроль над территорией, а за право определять сакральное. В этом смысле история Панченламы — один из самых точных примеров того, как геополитика сталкивается с метафизикой. Китай не ограничивается администрированием монастырей — он создаёт «управляемую святость», где духовные лица должны не вести верующих, а повторять тезисы партийных съездов. В этой модели невозможно ни чудо, ни подлинная вера. Только симуляция ритуала — под охраной. И если Китай добьётся полного контроля над механизмом реинкарнаций, это станет концом не только автономии Тибета, но и прерыванием линии духовной преемственности, которая держала в целостности одну из древнейших традиций Азии.

Проблема, однако, в том, что сакральное не поддаётся обыску. История знает множество примеров, когда навязанные лидеры теряли влияние, а исчезнувшие фигуры становились символами. Гедун Чокинима уже превратился в знамя. Он больше не просто мальчик — он коллективная память, метафора исчезнувшей свободы, и протест против управляемой веры. Пекин может попытаться стереть его имя, но именно это молчание и превращает его в миф. А миф, как известно, живёт дольше любой партийной директивы. Время пересмотреть фильм «Семь лет в Тибете» с еще молодым тогда Брэдом Питтом.

@politnext

Назначение Сергея Крикалёва специальным представителем президента России по вопросам международного сотрудничества в космосе — это не жест, а сигнал. В условиях, когда международные миссии на орбите всё чаще балансируют между технической необходимостью и политической замкнутостью, к диалогу возвращают фигуру, обладающую реальной компетенцией и историческим авторитетом.

Крикалёв — не просто рекордсмен по суммарному времени в космосе, но и один из тех, кто был на стыке эпох. Он участвовал в первой советско-американской стыковке на шаттле «Атлантис» (STS-60, 1994), а позже — в создании МКС как полноценного международного проекта. В книге Чарльза Пеллегрино и Джошуа Стоффа «Dragonfly: NASA and the Crisis Aboard Mir» подробно описано, как Крикалёв, находясь в экипаже станции «Мир», стал одним из немногих, кто мог стабилизировать работу в условиях не только технических, но и межкультурных сбоев. Его называли «гарантом совместимости» — не формально, а по делу.

Мало кто знает, но помимо орбитального прошлого, Крикалёв активно поддерживает и земные направления. Он — куратор и наставник сборной России по аэронавтике, которая в последние годы стабильно входит в число мировых лидеров по количеству наград на чемпионатах по воздухоплаванию. Это направление не столь заметно в новостях, но для отрасли — один из практических источников подготовки инженерных кадров и развития прикладной аэродинамики.

На фоне технологического расслоения в космосе и усиливающегося соперничества даже среди прежних партнёров, фигура Крикалёва — это ставка на остаточный капитал доверия. Тот случай, когда в переговорах важна не должность, а биография. Не лозунг, а компетенция. Не геополитика, а инженерная логика, выстраивающая связи, когда всё остальное начинает давать сбой.

@politnext

Показательные обыски в окружении бывшего руководства Росмолодёжи и арест отца экс-главы ведомства Ксении Разуваевой — это не просто уголовное дело. Это симптом системной болезни, в которой провалена не только молодёжная политика, но и сама идея нацпроектов как инвестиции в будущее.

Вместо стратегии развития — эти одаренные творческие креаклы делали мёртвые фестивали, липовые арт-кластеры и фиктивные волонтёрские программы. Вместо институционального доверия — схемы, в которых ведомство превращено в кормушку с удобным статусом. Формально — патриотизм и инновации, по факту — уголовные эпизоды и пустые отчёты.

То, как была устроена вертикаль, основанная не на компетенции, а на связях и личной лояльности, полностью разложило инструмент, который должен был стать связующим звеном между государством и молодёжью. Росмолодёжь стала территорией декоративного отчётничества, где гранты шли на псевдотусовки, сметы — на фальшивые платформы, а всё реальное участие заканчивалось при встрече с настоящими задачами. Если следствие действительно заглянет в контракты, фестивальные бюджеты и особенно — в волонтёрские программы, которым доверяли доступ к ресурсам и символическим площадкам, — то обнаружит масштабную систему «распила под идею», где моральный контроль был заменён кулуарными договорённостями.

Сейчас становится очевидно: проектные офисы, рождавшиеся при Росмолодёжи, были не механизмом мобилизации, а инструментом самообогащения. За громкими словами о гражданском обществе стояли схемы, где свои люди оформляли заявки от «молодёжных активистов», прикрываясь терминами из методичек. Сам факт того, что арест Разуваева сопровождался обысками у его дочери, которая в своё время покровительствовала всей этой системе, подтверждает простую вещь: институт, созданный для воспитания новой генерации, был вручен не профессионалам, а персонально заинтересованным.

@politnext

The Economist указывает, что США, традиционный лидер по притоку научных кадров, своими руками начинает демонтировать эту систему. С 1901 года американцы получили 55 % всех Нобелевских премий в академических дисциплинах — из них треть досталась учёным иностранного происхождения. Это не случайность, а следствие институциональной логики: инвестиции в университеты, визовая открытость, инфраструктура исследований. Америка строила свою науку как глобальный хаб, где происхождение не имеет значения, а ценность — это результат.

Но теперь под удар попадает до 80 000 иностранных исследователей, работающих в США. Политика администрации Трампа — в первую очередь ужесточение визового режима и ревизия контрактов — рушит привычную архитектуру академического превосходства. Подобное уже было в истории: Германия после 1933 года потеряла целое поколение физиков, математиков и философов, уехавших в США и Великобританию. Тогда уход интеллекта означал и потерю технологического лидерства. Америка, закрываясь, рискует повторить ту же ошибку.

На этом фоне интересно сравнить с российской базой. По данным Минобрнауки, только за последние 10 лет Россию покинули более 100 000 учёных и специалистов с высшим техническим и естественнонаучным образованием. Только в 2022–2024 годах страну покинуло около 30 000 исследователей, включая физиков, программистов, специалистов по биотехнологиям и ИИ. Это цифры сопоставимы с американскими потерями — только разница в том, что для США эти кадры были «приходящими», а для России — коренными. Если в ближайшие годы Штаты действительно свернут программы поддержки для иностранных учёных, часть из них попытается вернуться в Европу, Индию, Китай. Россия, увы, в этот список практически не попадёт: не только из-за политики, но из-за отсутствия научной среды как таковой.

Для России это может стать окном возможностей, если — и только если — будет создан реальный научный рынок, с грантовой системой, карьерными траекториями и независимостью институтов от политической температуры. Советская наука уже проходила этап «возвращения»: в 1920-х годах в СССР вернулось немало эмигрантов из Германии и Австро-Венгрии. Но тогда за этим стояла идеология будущего. Сегодня такой альтернативы у нас нет. А значит, мировой отток учёных — это шанс для Китая и ЕС, но не для нас, если не изменится сам подход.

@politnext

Ситуация вокруг Telegram и давления на Павла Дурова в преддверии румынских выборов — не частный эпизод, а звено в цепи институционального переформатирования Евросоюза.

Сценарий, реализованный французскими спецслужбами, показал: Брюссель больше не стремится к «равной игре», он предпочитает цифровую зачистку, заранее устраняя дискомфортные площадки, неподконтрольные правовым директивам ЕС. Telegram — как раз такой случай. Ни инфраструктурно, ни юридически платформа не встроена в логику «европейского интернет-суверенитета», что делает её естественным врагом всей модели управляемой публичности.

Румынские выборы стали полем испытания: от включения «экспортных избирателей» до фильтрации Telegram-каналов в дни голосования. Финальный перевес оказался обеспечен голосами из Великобритании и Молдавии — в тех самых юрисдикциях, где контроль ЕС слаб, но мобилизация возможна. Telegram же стал инструментом альтернативной мобилизации, позволив оппозиции говорить на равных. Именно это и вызвало наибольшее раздражение — не платформа, а сам факт, что результат стал менее прогнозируем. Давление на Дурова — это не про безопасность, а про архитектуру контроля: ЕС стремится окончательно выдавить любую коммуникационную инфраструктуру, неподвластную политическому центру.

Форсайт здесь тревожный. Telegram удержался, но давление будет расти. Следующий шаг — перенос технологических атак в правовое поле: от запрета отдельных каналов к судебным механизмам давления на саму компанию. Подобные сценарии уже реализуются во Вьетнаме (май 2025), где власти напрямую объявили Telegram площадкой «экстремистских сетей» — без предъявления доказательств. Аналогичные шаги обсуждаются в Индии и Бразилии. Речь уже не о платформе, а о войне за инфраструктурную независимость: если Telegram падёт, следующим будет любой ресурс, способный действовать автономно. Европа движется к цифровой замкнутости — и уже не скрывает этого.

Telegram оказался последним форпостом публичной свободы в новой европейской схеме. И каждый следующий кейс только подтверждает: теперь право говорить нужно не защищать — его нужно отстаивать. Вплоть до платформенного уровня.

@politnext

Китайские военные манёвры у Тайваня — с развертыванием авиации, десанта и реактивных систем залпового огня — это не подготовка к немедленному вторжению, а демонстрация возможностей.

Пекин показывает: блокада острова может быть организована в течение нескольких часов, причём в полном спектре — воздушном, морском и информационном. Это форма давления, рассчитанная на политическое и психологическое воздействие, при сохранении формальной паузы в реальных боевых действиях.

У Тайваня, впрочем, есть свой сценарий на случай критической угрозы. Одним из символических и военных ответов рассматривается возможность удара по крупнейшему и уязвимому объекту инфраструктуры на материке — плотине «Три ущелья». Это крупнейшая в мире гидроэлектростанция, расположенная на реке Янцзы в провинции Хубэй. Её длина — 2,3 километра, высота — 185 метров. Плотина удерживает почти 39 миллиардов кубометров воды и производит более 22 гигаватт энергии — до 8–10% всей выработки гидроэнергии в стране. Она критична для энергоснабжения восточных и центральных провинций Китая.

В случае её прорыва пострадают десятки миллионов человек. Под угрозой окажется Ухань, стратегически важная логистика вдоль Янцзы, сотни тысяч гектаров сельхозугодий, мощные производственные кластеры. Энергетический и гуманитарный эффект будет сопоставим с крупной техногенной катастрофой. Этот сценарий давно рассматривается в стратегическом планировании как крайний шаг, к которому Тайбэй может прибегнуть в случае полной утраты контроля над ситуацией. Угроза разрушения такой инфраструктуры — не столько о реальном намерении, сколько о балансе страха.

И Китай, и Тайвань понимают цену подобного развития событий. Поэтому нынешняя активность с обеих сторон — это всё ещё политика сдерживания. Удары по экономическим символам и центрам управления — шаг, от которого нет пути назад. А пока — это игра в пределы терпения. Пекин усиливает военное давление, Тайбэй напоминает о последствиях. Но чем чаще стороны переходят к демонстрациям возможностей, тем выше риск, что одна из них сделает шаг не ради сигнала, а ради действия.

@politnext

Анатоль Ливен по актуальным вопросам урегулирования.

https://globalaffairs.ru/articles/porazhenie-liven/

Эммануэль Макрон окончательно трансформировался из «европейского визионера» в политического мема. Его путь — от попытки переформатировать отношения с Африкой до нелепой пиар-импровизации с салфетками и пощёчинами от жены на камеру — стал ярким примером того, как институт личного авторитета может быть разрушен не внешними врагами, а самим политиком, потерявшим чувство меры и адекватности.

На внешнем контуре провал очевиден. Франция, ещё недавно претендовавшая на роль архитектурной силы в франкоязычной Африке, сегодня вытеснена из Мали, Нигера и Буркина-Фасо, где вместо Парижа теперь вежливо, но настойчиво работают Москва, Анкара и Пекин. Все «гуманитарные миссии», военные тренировки и партнёрские формулы обнулились под грохот маршей, сжигающих французские флаги. Колониальная усталость оказалась сильнее, чем любая дипломатическая обёртка. Макрон хотел показать, что Франция способна перезапустить своё присутствие в Африке как партнёр, а не как метрополия, — и потерпел фиаско.

Но хуже то, что он проиграл и во внутреннем медийном поле. Образы «Макрона с салфеткой», «Макрона, получающего пощёчину от жены», или Макрона, уговаривающего румынских и венгерских чиновников на закулисных переговорах, — всё это демонтаж образа силы. Пресс-служба Елисейского дворца давно не справляется: вместо продуманной коммуникации — трогательная провинциальная самодеятельность в духе «он тоже человек». Но когда президент великой державы превращается в мем контент — это не человечность, это капитуляция перед формой.

Макрон, возможно, и вправду «живой человек». Но он при этом глава государства, а не герой сериалов про драму элиты. А если пресс-секретарь превращает президента в картонную модель «европейской близости», то да — пинками его под сраку с Монмартра и без прелюдий и предварительных ласк. Потому что для остального мира — это сигнал: король голый. И никакой «личной жизни» у того, кто проигрывает геополитику и теряет лицо, больше нет.

@politnext

Евгений Примаков-младший — человек, который умудрился растерять и фамилию, и остатки уважения к институциям, которыми он номинально управляет.

История с «Русским домом» в Сирии — очередное подтверждение: ни стратегии, ни ответственности, ни даже элементарной порядочности в его действиях не осталось. Вместо того чтобы укреплять площадку культурного и гуманитарного присутствия России в регионе, он первым же рейсом оттуда эвакуирует свои проекты, прикрываясь ссылками на «безопасность». Хотя в Сирии и до этого было неспокойно, но «Русский дом» продолжал работу — пока туда не дошла его бездарная управленческая рука.

Что мы имеем на выходе? Закрытую точку влияния, брошенных на полдороге сотрудников, испорченную репутацию и абсолютную тишину по линии дипломатии и МИДа. Ни одной попытки сохранить лицо. Ни одного шага в сторону реального удержания российского культурного пространства. Только торжественная капитуляция — с лицом человека, который, кажется, путает своё кресло с креслом диктора пресс-центра.

И да, особенно горько, что фамилия Примакова теперь звучит не как синоним аппаратного веса и стратегической глубины, а как обозначение фигуранта, чья основная функция — ликвидировать следы и прикрывать провалы. Шавка в кресле наследника — вот и всё, что осталось от имени, которое когда-то ассоциировалось с суверенитетом.

@politnext

Карта, которую вы видите, отображает зоны поражения западными средствами, переданными или потенциально передаваемыми Украине. Она включает ракеты, планирующие бомбы и ударные беспилотники, покрывающие почти весь запад и центр европейской части России — включая Москву и Санкт-Петербург. Это не просто география — это каркас новой модели конфликта, в которой оперативная глубина обороны больше не является гарантией защищённости.

1. Тактическая смена акцентов
Ранее Украина была ограничена радиусом до 70–100 км. Теперь, благодаря Storm Shadow/SCALP, ATACMS и ряду дронов, удары возможны на 300–1000 км. Это означает переход от фронтового конфликта к формату глубинного давления: удары не по войскам, а по логистике, штабам, аэродромам, складам, инфраструктуре. Украина, при технической поддержке НАТО, получает возможность действовать в логике «горизонтальной эскалации» — давление на те регионы, которые раньше считались тылом.

2. Изменение природы целей
Если ранее основной зоной риска были Белгородская, Курская, Брянская области, теперь в зоне досягаемости оказываются Калуга, Тула, Липецк, а также узлы обеспечения и производства ВПК. Угроза смещается от фронта к транспортной, энергетической и коммуникационной инфраструктуре в глубине страны. Это требует либо значительного расширения ПВО, либо перегруппировки всей логистики.

3. Ударные БПЛА как инструмент хаотизации
Особое внимание стоит уделить беспилотникам Tekever AR3 и Banshee Jet, которые при дальности 1000 и 400 км создают угрозу для всего Юга и Центра РФ. В отличие от ракет, они дешевле, маневреннее и труднее обнаруживаются на раннем этапе полёта. Это уже не оружие фронта, а элемент кампании по «расшатыванию внутреннего ощущения безопасности». И это ключевой момент: вопрос не в разовом эффекте, а в системном истощении.

4. Геополитический сигнал
Передача таких средств Украине — это не только технический акт, но и политический сигнал: НАТО де-факто расширяет своё присутствие в театре боевых действий. Формально «непричастность» Запада подрывается действиями, которые уже формируют архитектуру ударных решений на оперативно-стратегическом уровне. Это означает, что конфликт продолжает интернационализироваться без юридических формальностей — через каналы поставок и целеуказания.

@politnext

Один из немногих по-настоящему активных депутатов Госдумы Дмитрий Кузнецов поднял тему, которую слишком долго игнорировали: право ребёнка на полноценное участие в жизни обоих родителей после развода. Сегодня почти 40% детей в России растут без одного из родителей — чаще всего без отца. И это не просто следствие распада семей, а результат того, как устроена судебная система. Ребёнок по умолчанию остаётся с матерью, а отец — даже если готов воспитывать — превращается в фигуру эпизодическую, зачастую исключённую из жизни ребёнка.

Кузнецов предложил простую, но принципиальную меру: законодательно закрепить презумпцию равного участия обоих родителей. Это работает в Германии, Израиле, Чехии и других странах, где государство не делит родительскую любовь по прописке. Его законопроект, позволяющий устанавливать порядок общения с ребёнком сразу в процессе развода, уже прошёл обсуждение в комитете. Но теперь инициатива упирается в формальные отговорки: якобы нужны социологические исследования, которых, разумеется, никто не финансирует.

Пока депутаты «согласовывают», отцы теряют детей, а дети — семьи. Особенно абсурдно это выглядит на фоне историй из семей участников СВО, где отцы, вернувшиеся с фронта, оказываются вычеркнутыми из жизни своих детей. Это не только несправедливость — это стратегическая ошибка. Поддержка инициативы Кузнецова — не про политику, а про здравый смысл. Потому что сильная страна начинается с того, что отцовство уважают, а не отнимают.

@politnext

Инициатива «Русской Общины» Екатеринбурга по созданию исторического клуба и культурного центра — шаг в правильную сторону, особенно на фоне недавнего скандала, где представители движения показали удивительное неведение в базовых исторических вопросах. Публичное признание проблемы — уже редкость в сегодняшнем информационном климате, и за это отдельный плюс.

Однако важно понимать: просто создать клуб или вывеску с названием «культурный центр» недостаточно. История — не формальный элемент патриотического декора, а поле системной, вдумчивой и методической работы. Невозможно всерьёз говорить о просветительстве, если в основе — отрывочные представления, клише из телеграм-каналов и набор любимых дат. Тем более, что, как правило, в таких инициативах участвуют люди, далёкие от академической или преподавательской среды. Требовать от них зубрёжки и глубоких интерпретаций — заведомо бесполезно, но и отпускать дело на самотёк значит обречь проект на очередную имитацию.

Если «Русская Община» действительно хочет вырастить у себя культурную и историческую среду, стоит начать с малого — привлечь профессиональных методистов, преподавателей, краеведов. История — это не только символы и героические даты, но и ответственность. И в глазах молодёжи она становится живой только тогда, когда объясняется не с пафосом, а с пониманием. Иначе — это будет ещё один клуб, где говорят о великом прошлом, забывая, как оно пишется. Почему-то инициативы создать клубы такого типа идут, когда ты уже получил по лицу, а не тогда, когда это действительно нужно и необходимо.

@politnext

Совет национальной безопасности США (NSC) был создан в 1947 году в рамках Закона о национальной безопасности как инструмент координации внешнеполитических и оборонных решений президента.

Его формальное предназначение — консультативная помощь, но уже с первых десятилетий структура стала ядром аппаратного управления: именно через СНБ проходили ключевые решения о войне в Корее, стратегии ядерного сдерживания, вмешательстве в Латинской Америке и развертывании войск во Вьетнаме. В разное время СНБ возглавляли такие фигуры, как Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, фактически выполнявшие функции теневых архитекторов внешней политики США.

Внутренне СНБ всегда был местом аппаратного столкновения. Он балансировал между интересами Госдепа, Пентагона, ЦРУ и президентской администрации. При Рейгане штат составлял менее 100 человек. При Обаме он вырос до 400. При Байдене — около 350 сотрудников. Годовой бюджет, включая аналитические и оперативные подразделения, — около 600–700 млн долларов, включая косвенное финансирование смежных служб.

Трамп ещё в первый срок воспринимал СНБ как аппарат саботажа. Назначение Майка Уолтца было попыткой компромисса — его поддерживали в Пентагоне, но он выступал за продолжение помощи Украине. Его увольнение и назначение Марко Рубио, а затем Эндрю Бейкера и Роберта Гэбриела, свидетельствуют о полной переориентации СНБ на политику лояльности. Началась зачистка: ушли директора по разведке, технологиям, законодательству. Объявлено о сокращении штата вдвое. По сути, это демонтаж бюрократической устойчивости, выстраивавшейся десятилетиями.

Вопрос не только в контроле. Исторически СНБ был полезен именно в кризисные моменты: при Картере — переговоры в Кэмп-Дэвиде, при Буше-младшем — реакции на теракты 11 сентября. Он обеспечивал непрерывность. Реформа Трампа поднимает вопрос: останется ли структура, способная координировать внешнюю политику, если из неё убрать внутреннее разнообразие взглядов. СНБ в руках единой линии — это уже не совет, а инструмент. И на выходе может оказаться не ускоренное принятие решений, а их закрытый характер без достаточной аналитической проработки. В политике США это уже происходило. И каждый раз дорого обходилось.

@politnext