Диктатор Дональд Трамп?
Еще в феврале этого года, когда текущий президент США находился в Белом доме лишь первые месяцы, небезызвестные политологи Стивен Левицки и Лукан Вей, авторы концепта конкурентного авторитаризма, опубликовали в Foreign Affairs колонку, в которой написали об угрозе трансформации американской демократии в автократию при нынешнем сроке Трампа.
Конкурентный авторитаризм — это понятие, близкое по смыслу к электоральному авторитаризму: автократия, которая маскируется под демократию. В ней проходят регулярные многопартийные выборы, есть формальная либерально-демократическая институционализация, но власть при этом не меняется, а правящая группа использует масштабные манипуляции для устранения политической конкуренции.
Когда о превращении США в диктатуру из-за прихода к власти Трампа заявляли персонажи, вроде Тимоти Снайдера (хахахах), мне было в целом все равно — покринжевали и хватит. Но когда об этом пишут весьма уважаемые исследователи, вроде Левицкого и Вея, это действительно становится поводом для дискуссий.
На днях я как раз переводил для своих бустеров статью политологов Димы Кортукова и Джулиана Дж. Уоллера «Авторитаризм, реформа или захват государства? Демократия в Америке Трампа», в которой те спорят с Левицким и Веем:
— В США сохраняются конкурентные выборы и сильная оппозиция в лице Демпартии, которая контролирует значительное число мест в Конгрессе, региональных и местных собраниях, губернаторских постов, а также пользуется финансовой поддержкой как простых граждан, так и мега-доноров. Демократы не сталкиваются с преследованием со стороны государства и спокойно ведут свои кампании. Единственное, что напрягает авторов — это политическое насилие, но для США это в целом давняя проблема. Гражданское общество остается активным и развитым.
— Действующая администрация не прибегает к масштабным манипуляциям избирательной системой и не занимается ее тотальной переделкой под себя, не использует админресурс для завоевания победы на выборах, что происходит в условиях конкурентного (электорального) авторитаризма.
— Медиа-среда остается разнообразной и конкурентной, в ней представлены очень разные точки зрения. Да, можно сказать, что СМИ в США поляризованы, но они точно не перекошены в сторону поддержки действующей власти.
— Судебная ветвь власти остается независимой, о чем говорят регулярные баталии администрации с судами, которые часто блокируют президентские указы.
— У Трампа просто нет возможности так легко сломать американскую демократию. США — развитая федерация с несколькими уровнями власти, в которых есть много оппонентов администрации. Оппозиция, медиа, гражданское общество и суды слишком сильны. Экономика многоукладная и не завязана на государство. Поэтому Трамп не может, скажем, взять и переписать конституцию под себя — ему не дадут этого сделать, барьеры слишком высоки.
В общем, авторы приходят к выводу, что Левицки и Вей, к сожалению, занимаются чрезмерным растягиванием своего концепта, применяя его для анализа нерелевантного случая.
Куда как более интересным явлением для авторов статьи является кейс DOGE — Департамента государственной эффективности, основанного Илоном Маском. Они предлагают две возможные оптики, объясняющие это явление. Либо DOGE можно охарактеризовать как провальную попытку провести радикальные реформы госаппарата наперекор устоявшимся правилам, вроде тех, что происходили на постсоветском пространстве (например, в Грузии в 2000-е) или тех же США в эпоху Нового курса, либо это была неудачная попытка захвата государства (state capture), то есть подчинения бюрократического ведомства частным интересам (в данном случае Маска, который одновременно оставался руководителем своих компаний и государственным чиновником) — но никак не смены режима.
На мой взгляд, из этого всего не следует, что Трамп не является дестабилизирующией фигурой для американской политической системы, но преувеличивать его угрозу, чтобы уколоть несимпатичного политика, пожалуй, кажется сомнительным — тем более подавая это в качестве научного анализа.
Еще в феврале этого года, когда текущий президент США находился в Белом доме лишь первые месяцы, небезызвестные политологи Стивен Левицки и Лукан Вей, авторы концепта конкурентного авторитаризма, опубликовали в Foreign Affairs колонку, в которой написали об угрозе трансформации американской демократии в автократию при нынешнем сроке Трампа.
Конкурентный авторитаризм — это понятие, близкое по смыслу к электоральному авторитаризму: автократия, которая маскируется под демократию. В ней проходят регулярные многопартийные выборы, есть формальная либерально-демократическая институционализация, но власть при этом не меняется, а правящая группа использует масштабные манипуляции для устранения политической конкуренции.
Когда о превращении США в диктатуру из-за прихода к власти Трампа заявляли персонажи, вроде Тимоти Снайдера (хахахах), мне было в целом все равно — покринжевали и хватит. Но когда об этом пишут весьма уважаемые исследователи, вроде Левицкого и Вея, это действительно становится поводом для дискуссий.
На днях я как раз переводил для своих бустеров статью политологов Димы Кортукова и Джулиана Дж. Уоллера «Авторитаризм, реформа или захват государства? Демократия в Америке Трампа», в которой те спорят с Левицким и Веем:
— В США сохраняются конкурентные выборы и сильная оппозиция в лице Демпартии, которая контролирует значительное число мест в Конгрессе, региональных и местных собраниях, губернаторских постов, а также пользуется финансовой поддержкой как простых граждан, так и мега-доноров. Демократы не сталкиваются с преследованием со стороны государства и спокойно ведут свои кампании. Единственное, что напрягает авторов — это политическое насилие, но для США это в целом давняя проблема. Гражданское общество остается активным и развитым.
— Действующая администрация не прибегает к масштабным манипуляциям избирательной системой и не занимается ее тотальной переделкой под себя, не использует админресурс для завоевания победы на выборах, что происходит в условиях конкурентного (электорального) авторитаризма.
— Медиа-среда остается разнообразной и конкурентной, в ней представлены очень разные точки зрения. Да, можно сказать, что СМИ в США поляризованы, но они точно не перекошены в сторону поддержки действующей власти.
— Судебная ветвь власти остается независимой, о чем говорят регулярные баталии администрации с судами, которые часто блокируют президентские указы.
— У Трампа просто нет возможности так легко сломать американскую демократию. США — развитая федерация с несколькими уровнями власти, в которых есть много оппонентов администрации. Оппозиция, медиа, гражданское общество и суды слишком сильны. Экономика многоукладная и не завязана на государство. Поэтому Трамп не может, скажем, взять и переписать конституцию под себя — ему не дадут этого сделать, барьеры слишком высоки.
В общем, авторы приходят к выводу, что Левицки и Вей, к сожалению, занимаются чрезмерным растягиванием своего концепта, применяя его для анализа нерелевантного случая.
Куда как более интересным явлением для авторов статьи является кейс DOGE — Департамента государственной эффективности, основанного Илоном Маском. Они предлагают две возможные оптики, объясняющие это явление. Либо DOGE можно охарактеризовать как провальную попытку провести радикальные реформы госаппарата наперекор устоявшимся правилам, вроде тех, что происходили на постсоветском пространстве (например, в Грузии в 2000-е) или тех же США в эпоху Нового курса, либо это была неудачная попытка захвата государства (state capture), то есть подчинения бюрократического ведомства частным интересам (в данном случае Маска, который одновременно оставался руководителем своих компаний и государственным чиновником) — но никак не смены режима.
На мой взгляд, из этого всего не следует, что Трамп не является дестабилизирующией фигурой для американской политической системы, но преувеличивать его угрозу, чтобы уколоть несимпатичного политика, пожалуй, кажется сомнительным — тем более подавая это в качестве научного анализа.
👍46❤16😁6👎2👏2
Forwarded from nonpartisan
DOGE — что это?
У коллеги вышел хороший пост на тему того, скатываются ли США в авторитаризм. Пост завершается интересным вопросом о том, что такое DOGE — Департамент государственной эффективности, созданный при участии Илона Маска. Здесь можно выделить две гипотезы:
1. DOGE был создан для того, чтобы повысить эффективность правительства и сократить государственные расходы.
2. DOGE — это попытка Трампа и Маска “захватить государство”, подчинить его своим частным интересам.
Я думаю, что обе гипотезы неверны. Начнем с первой. Маск продавал свой департамент как попытку значительно сократить расходы. Проблема с этим объяснением заключается в том, что увольнение чиновников не может достичь этой цели. Большая часть бюджета — это траты на социальное обеспечение, медицинское страхование и оборону, а не на зарплаты госслужащих. Даже если DOGE уволил бы каждого четвертого гражданского госслужащего, он сократил бы государственные расходы лишь на 1%. Чтобы действительно снизить траты, республиканцам нужно было бы урезать социалку и военный бюджет — что они не могут сделать по многим причинам.
Вторая гипотеза кажется мне спорной по причине своей радикальности. Захват государства — это феномен, характерный для авторитарных или переходных режимов, где небольшая верхушка пытается подчинить себе государство для извлечения личной выгоды. Термин был придуман для описания процессов, происходивших в странах Центральной Азии после распада СССР. Представить себе что-то такое в США, где оппозиция следит за каждым шагом Трампа и его сторонников, довольно трудно. У Трампа и Маска не получилось бы коррумпировать бюрократию и уйти безнаказанными — и они, безусловно, это понимали.
Так что такое DOGE?
На мой взгляд, это средство политического контроля за бюрократией. Но этот контроль нужен был Трампу и Маску не для извлечения личной выгоды, а для того, чтобы удостовериться, что бюрократия будет реализовывать их политические цели. По идее бюрократия должна быть нейтральным политическим механизмом и выполнять то, что ей скажут демократически избранные политики. Однако никто не может запретить госслужащим иметь симпатии в отношении той или иной политической силы. Исследование показало, что на госслужбе демократов гораздо больше, чем республиканцев и людей без партийной принадлежности. С 1997 по 2019 гг. они составляли 50% рабочей силы, тогда как доля республиканцев сократилась с 32% до 26%. На высших управленческих должностях доля демократов еще выше — 63%.
Основная задача DOGE была в том, чтобы подчинить себе бюрократию, которая не разделяет политические взгляды республиканцев. Ты не можешь управлять, когда не уверен в том, что твой приказ будет выполнен. Департамент руководствовался не логикой эффективности, а логикой контроля. Отсюда попытка контролировать кадровую политику, увольнения и угрозы увольнениями. Возможность попасть под сокращения — сильный стимул подчиниться. В той же логике следует рассматривать пересмотр контрактов и финансирования, а также прицельные удары по структурам, которые ассоциируются с левыми. Больше всего пострадали USAID и ведомства, связанные с DEI.
Так почему Трампу и Маску пришлось всем этим заниматься? Почему бюрократия стала левой? Неужели “глубинное государство” появилось в результате заговора? Не впадая в конспирологию, я могу выделить два объяснения. Во-первых, республиканцы предпочитают работу в частном секторе работе на госслужбе. Во-вторых, в США происходит образовательная поляризация: образованные люди начали все больше склоняться влево, а менее образованный электорат ушел республиканцам. В таких условиях у республиканцев попросту не хватает политической элиты — людей, которые готовы посвятить свою жизнь политике. В таких условиях единственный способ управлять — это бить бюрократию дубинкой.
У коллеги вышел хороший пост на тему того, скатываются ли США в авторитаризм. Пост завершается интересным вопросом о том, что такое DOGE — Департамент государственной эффективности, созданный при участии Илона Маска. Здесь можно выделить две гипотезы:
1. DOGE был создан для того, чтобы повысить эффективность правительства и сократить государственные расходы.
2. DOGE — это попытка Трампа и Маска “захватить государство”, подчинить его своим частным интересам.
Я думаю, что обе гипотезы неверны. Начнем с первой. Маск продавал свой департамент как попытку значительно сократить расходы. Проблема с этим объяснением заключается в том, что увольнение чиновников не может достичь этой цели. Большая часть бюджета — это траты на социальное обеспечение, медицинское страхование и оборону, а не на зарплаты госслужащих. Даже если DOGE уволил бы каждого четвертого гражданского госслужащего, он сократил бы государственные расходы лишь на 1%. Чтобы действительно снизить траты, республиканцам нужно было бы урезать социалку и военный бюджет — что они не могут сделать по многим причинам.
Вторая гипотеза кажется мне спорной по причине своей радикальности. Захват государства — это феномен, характерный для авторитарных или переходных режимов, где небольшая верхушка пытается подчинить себе государство для извлечения личной выгоды. Термин был придуман для описания процессов, происходивших в странах Центральной Азии после распада СССР. Представить себе что-то такое в США, где оппозиция следит за каждым шагом Трампа и его сторонников, довольно трудно. У Трампа и Маска не получилось бы коррумпировать бюрократию и уйти безнаказанными — и они, безусловно, это понимали.
Так что такое DOGE?
На мой взгляд, это средство политического контроля за бюрократией. Но этот контроль нужен был Трампу и Маску не для извлечения личной выгоды, а для того, чтобы удостовериться, что бюрократия будет реализовывать их политические цели. По идее бюрократия должна быть нейтральным политическим механизмом и выполнять то, что ей скажут демократически избранные политики. Однако никто не может запретить госслужащим иметь симпатии в отношении той или иной политической силы. Исследование показало, что на госслужбе демократов гораздо больше, чем республиканцев и людей без партийной принадлежности. С 1997 по 2019 гг. они составляли 50% рабочей силы, тогда как доля республиканцев сократилась с 32% до 26%. На высших управленческих должностях доля демократов еще выше — 63%.
Основная задача DOGE была в том, чтобы подчинить себе бюрократию, которая не разделяет политические взгляды республиканцев. Ты не можешь управлять, когда не уверен в том, что твой приказ будет выполнен. Департамент руководствовался не логикой эффективности, а логикой контроля. Отсюда попытка контролировать кадровую политику, увольнения и угрозы увольнениями. Возможность попасть под сокращения — сильный стимул подчиниться. В той же логике следует рассматривать пересмотр контрактов и финансирования, а также прицельные удары по структурам, которые ассоциируются с левыми. Больше всего пострадали USAID и ведомства, связанные с DEI.
Так почему Трампу и Маску пришлось всем этим заниматься? Почему бюрократия стала левой? Неужели “глубинное государство” появилось в результате заговора? Не впадая в конспирологию, я могу выделить два объяснения. Во-первых, республиканцы предпочитают работу в частном секторе работе на госслужбе. Во-вторых, в США происходит образовательная поляризация: образованные люди начали все больше склоняться влево, а менее образованный электорат ушел республиканцам. В таких условиях у республиканцев попросту не хватает политической элиты — людей, которые готовы посвятить свою жизнь политике. В таких условиях единственный способ управлять — это бить бюрократию дубинкой.
❤27👍11🔥1
Москвичи — у вас там завтра (в пн), кстати, пройдут Чтения Адама Смита, на которых, помимо кучи классных спикеров, будет и команда «Фронды».
Поэтому приходите, если хотите успеть разобрать последние экземпляры нашего журнала, а заодно послушать увлекательные лекции об экономике и политике.
Регистрация по ссылке в оригинальном посте.
Поэтому приходите, если хотите успеть разобрать последние экземпляры нашего журнала, а заодно послушать увлекательные лекции об экономике и политике.
Регистрация по ссылке в оригинальном посте.
Telegram
ФРОНДА
«Фронда» на Чтениях Адама Смита 📖
Уже в этот понедельник, 3 ноября, впервые за долгие годы в Москве пройдет легендарная просветительская конференция — XIV Чтения Адама Смита.
На мероприятии выступят авторы и друзья «Фронды»: экономисты Василий Тополев (Ватоадмин)…
Уже в этот понедельник, 3 ноября, впервые за долгие годы в Москве пройдет легендарная просветительская конференция — XIV Чтения Адама Смита.
На мероприятии выступят авторы и друзья «Фронды»: экономисты Василий Тополев (Ватоадмин)…
❤14🔥7👍1😁1
ФРОНДА
⚔️ Ненависть по обе стороны баррикад: что происходит с поляризацией в США? Последние недели США, а следом за ними и весь мир обсуждают убийство консервативного активиста Чарли Кирка, застреленного во время выступления на кампусе в Университете долины Юты.…
Бум соцсетей: демократизация медиа-среды или конец демократии?
Философ Дэн Уильямс, на которого я ссылался в недавней статье о причинах роста поляризации в США, выпустил новую колонку (спасибо за наводку @nonpartisan1), посвященную влиянию соцсетей на демократию. В ней, на мой взгляд, он неплохо суммировал реальные и мифические вызовы цифровизации.
Выставлять козлом отпущения рост популярности соцсетей, который якобы и привел к увеличению поляризации, падению доверия к публичным институтам и буму крайних сил в некоторых демократиях, — это стройный, но ложный нарратив. Действительно, алгоритмы платформ могут дополнительно усугублять эти явления, но их глубокие причины явно иные.
Медиа-среда прошлого была куда менее демократичной: традиционные медиа — газеты, радио и телевидение — контролировались элитами. То есть информационная повестка формировалась меньшинством граждан, которых Уильямс называет «контролерами» (в оригинале gatekeepers).
Появление соцсетей снизило входные барьеры, ограничивавшие доступ новых игроков на медиарынок. Теперь множество людей получили возможность создавать и распространять информацию. Кроме того, изменилось не только производство информации, но и ее потребление: платформы позволили аудиториям услышать те точки зрения, которые раньше не попадали в СМИ, потому что не нравились элитам. Так медиа-среда демократизировалась.
Обвинять во всем алгоритмы соцсетей, сталкивающие лбами пользователей и провоцирующие подъем популярности радикализма, не вполне корректно. Гораздо важнее то, какие идеи стали распространяться в медиа-среде, — те, что не приемлют элиты. Например, известно, что взгляды политической элиты и остальных избирателей на вопросы миграции и культуры различаются. Элиты настроены значительно либеральнее, тогда как население в среднем консервативнее.
Поэтому на поставленный в заголовке вопрос нельзя ответить однозначно. Да, соцсети демократизировали медиа-среду. И да, политические силы, которые хотят свернуть институты либеральной демократии, тоже стали популярнее благодаря этому.
Философ Дэн Уильямс, на которого я ссылался в недавней статье о причинах роста поляризации в США, выпустил новую колонку (спасибо за наводку @nonpartisan1), посвященную влиянию соцсетей на демократию. В ней, на мой взгляд, он неплохо суммировал реальные и мифические вызовы цифровизации.
Выставлять козлом отпущения рост популярности соцсетей, который якобы и привел к увеличению поляризации, падению доверия к публичным институтам и буму крайних сил в некоторых демократиях, — это стройный, но ложный нарратив. Действительно, алгоритмы платформ могут дополнительно усугублять эти явления, но их глубокие причины явно иные.
Медиа-среда прошлого была куда менее демократичной: традиционные медиа — газеты, радио и телевидение — контролировались элитами. То есть информационная повестка формировалась меньшинством граждан, которых Уильямс называет «контролерами» (в оригинале gatekeepers).
Появление соцсетей снизило входные барьеры, ограничивавшие доступ новых игроков на медиарынок. Теперь множество людей получили возможность создавать и распространять информацию. Кроме того, изменилось не только производство информации, но и ее потребление: платформы позволили аудиториям услышать те точки зрения, которые раньше не попадали в СМИ, потому что не нравились элитам. Так медиа-среда демократизировалась.
Обвинять во всем алгоритмы соцсетей, сталкивающие лбами пользователей и провоцирующие подъем популярности радикализма, не вполне корректно. Гораздо важнее то, какие идеи стали распространяться в медиа-среде, — те, что не приемлют элиты. Например, известно, что взгляды политической элиты и остальных избирателей на вопросы миграции и культуры различаются. Элиты настроены значительно либеральнее, тогда как население в среднем консервативнее.
Поэтому на поставленный в заголовке вопрос нельзя ответить однозначно. Да, соцсети демократизировали медиа-среду. И да, политические силы, которые хотят свернуть институты либеральной демократии, тоже стали популярнее благодаря этому.
1👍29🤔3❤2
Иранский цифровой авторитаризм: есть ли параллели с российским?
Одна из самых интересных для меня тем, о которой я много пишу на канале, — это цифровой авторитаризм: использование недемократическими режимами современных технологий для укрепления власти. Я уже довольно много рассказывал тут о кейсах Китая и России, но сегодня обращу внимание на другой, довольно близкий нам случай — Иран.
Здесь я сошлюсь на свежую статью из журнала Democratization: "The political economy of digital authoritarianism: evidence from the Iranian regime’s implementation of technology". Это кейс-стади, но довольно оригинальный, потому что автор материала подходит к изучению цифрового авторитаризма не как просто суммы практик по использованию IT автократиями, а как к институциональной системе, которая объединяет государство как пользователя технологий, частный сектор — как их разработчика и поставщика, импортеров — как посредников, и общество — как объект, на который эти самые технологии и направлены. И это правильно: технологии сами по себе не работают определенным образом без соответствующих структур и правил игры.
Цифровой авторитаризм в Иране существует благодаря запросу государства на повышение эффективности контроля над обществом, готовности иранских и иностранных фирм поставлять властям технологии и жестким санкциям, ограничивающим импорт в страну нужных технологий.
Так, иранскому государству удалось выстроить собственный национальный интернет, очень напоминающий то, к чему, вероятно, стремятся российские власти, — с помощью трех механизмов.
Во-первых, власти используют экономические стимулы: манипулируют ценами на интернет-трафик, устанавливая более дешевые тарифы на посещение национальных сайтов (или даже бесплатное посещение отдельных сайтов) с помощью госсубсидий. Более того, после массовых протестов 2022–2023 годов государство повысило стоимость внешнего интернета на 34%. Все это нужно для того, чтобы манипулировать поведением потребителей и владельцев сайтов. Первым приходится платить больше за посещение иностранных сайтов или использование VPN. У вторых появляется больше стимулов регистрировать сайты именно в национальном интернете.
Во-вторых, государство поддерживает появление национальных приложений. Так, вместо Telegram в стране есть мессенджер Soroush, вместо YouTube — Aparat, вместо Twitter — Virasty, а вместо Netflix — Filmio. Поскольку в честной конкуренции эти аналоги победить не могут (они либо объективно хуже, либо иранцы не доверяют своим приложениям — интересно, почему же), иностранные сервисы блокируются или «замедляются».
В-третьих, за последние годы Иран выстроил развитую инфраструктуру блокировок: государство может изолировать национальный интернет от международного, блокировать отдельные сайты и сервисы, замедлять трафик или вообще устраивать тотальный шатдаун мобильного или кабельного интернета на отдельных территориях. У этой системы есть и свои экономические интересанты — импортеры подсанкционного оборудования, необходимого для блокировок, и зарубежные поставщики.
Однако периодические отключения сети приводят к конфликтам между государством и бизнесом. Несмотря на то что иранская экономика далека от идеалов свободного рынка, телеком является очень развитой и конкурентной сферой благодаря тому, что в 2000-х государство охотно раздавало лицензии на ведение деятельности множеству разных игроков. Да, все эти годы частные фирмы активно сотрудничали с режимом и помогали ему выстраивать инфраструктуру цифрового авторитаризма, однако периодические шатдауны приводят к серьезным экономическим потерям для них. Не стоит забывать и об уроне от блокировок для остального бизнеса, который все еще серьезно зависит от зарубежных сервисов.
Поэтому иранский режим и продолжает развивать свой национальный интернет, чтобы в случае шатдаунов отрезать страну от внешнего трафика, сохраняя работоспособность национальных сервисов и не вызывая, таким образом, негатив в свой адрес.
Увидеть параллели с нынешней РФ тут несложно — и в плане практик, и в плане общих проблем. То, что одни подглядывают за другими, удивлять не должно.
Одна из самых интересных для меня тем, о которой я много пишу на канале, — это цифровой авторитаризм: использование недемократическими режимами современных технологий для укрепления власти. Я уже довольно много рассказывал тут о кейсах Китая и России, но сегодня обращу внимание на другой, довольно близкий нам случай — Иран.
Здесь я сошлюсь на свежую статью из журнала Democratization: "The political economy of digital authoritarianism: evidence from the Iranian regime’s implementation of technology". Это кейс-стади, но довольно оригинальный, потому что автор материала подходит к изучению цифрового авторитаризма не как просто суммы практик по использованию IT автократиями, а как к институциональной системе, которая объединяет государство как пользователя технологий, частный сектор — как их разработчика и поставщика, импортеров — как посредников, и общество — как объект, на который эти самые технологии и направлены. И это правильно: технологии сами по себе не работают определенным образом без соответствующих структур и правил игры.
Цифровой авторитаризм в Иране существует благодаря запросу государства на повышение эффективности контроля над обществом, готовности иранских и иностранных фирм поставлять властям технологии и жестким санкциям, ограничивающим импорт в страну нужных технологий.
Так, иранскому государству удалось выстроить собственный национальный интернет, очень напоминающий то, к чему, вероятно, стремятся российские власти, — с помощью трех механизмов.
Во-первых, власти используют экономические стимулы: манипулируют ценами на интернет-трафик, устанавливая более дешевые тарифы на посещение национальных сайтов (или даже бесплатное посещение отдельных сайтов) с помощью госсубсидий. Более того, после массовых протестов 2022–2023 годов государство повысило стоимость внешнего интернета на 34%. Все это нужно для того, чтобы манипулировать поведением потребителей и владельцев сайтов. Первым приходится платить больше за посещение иностранных сайтов или использование VPN. У вторых появляется больше стимулов регистрировать сайты именно в национальном интернете.
Во-вторых, государство поддерживает появление национальных приложений. Так, вместо Telegram в стране есть мессенджер Soroush, вместо YouTube — Aparat, вместо Twitter — Virasty, а вместо Netflix — Filmio. Поскольку в честной конкуренции эти аналоги победить не могут (они либо объективно хуже, либо иранцы не доверяют своим приложениям — интересно, почему же), иностранные сервисы блокируются или «замедляются».
В-третьих, за последние годы Иран выстроил развитую инфраструктуру блокировок: государство может изолировать национальный интернет от международного, блокировать отдельные сайты и сервисы, замедлять трафик или вообще устраивать тотальный шатдаун мобильного или кабельного интернета на отдельных территориях. У этой системы есть и свои экономические интересанты — импортеры подсанкционного оборудования, необходимого для блокировок, и зарубежные поставщики.
Однако периодические отключения сети приводят к конфликтам между государством и бизнесом. Несмотря на то что иранская экономика далека от идеалов свободного рынка, телеком является очень развитой и конкурентной сферой благодаря тому, что в 2000-х государство охотно раздавало лицензии на ведение деятельности множеству разных игроков. Да, все эти годы частные фирмы активно сотрудничали с режимом и помогали ему выстраивать инфраструктуру цифрового авторитаризма, однако периодические шатдауны приводят к серьезным экономическим потерям для них. Не стоит забывать и об уроне от блокировок для остального бизнеса, который все еще серьезно зависит от зарубежных сервисов.
Поэтому иранский режим и продолжает развивать свой национальный интернет, чтобы в случае шатдаунов отрезать страну от внешнего трафика, сохраняя работоспособность национальных сервисов и не вызывая, таким образом, негатив в свой адрес.
Увидеть параллели с нынешней РФ тут несложно — и в плане практик, и в плане общих проблем. То, что одни подглядывают за другими, удивлять не должно.
3🔥20😢14❤6👍2🤔1
Что такое «глубинное государство»?
В июне 2007 года в Стамбуле в доме армейского офицера в отставке был обнаружен склад боеприпасов. Вскоре по стране пошла волна арестов высокопоставленных военных, журналистов, профессоров и оппозиционных политиков: против них выдвинули обвинение об участии в тайной организации «Эргенекон», которая, якобы, планировала организовать серию провокаций и свергнуть правительство Партии справедливости и развития (ПСР) во главе с премьером-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом. На протяжении последующих лет десятки человек подверглись государственным преследованиям и получили реальные сроки.
Турецкий лидер столкнулся с обвинениями в фабрикации политического дела, направленного против оппонентов. Глава оппозиционной Республиканской народной партии Дениз Байкал заявил: «ПСР завершила этап расстановки своих людей и перешла к строительству собственного “глубинного государства”».
В полемике с ним Эрдоган ответил: «Если в этой стране и существует “глубинное государство”, то лучше других о нем знаете вы — ведь вы его и построили. Мы же не создаем “глубинное государство”, а обращаемся к человеческим сердцам».
Почему политик, возглавляющий исполнительную власть, обвинил лидера оппозиции, не обладающего существенными полномочиями, в строительстве «глубинного государства» (тур. derin devlet)? Что вообще означает это понятие, и как оно вошло в политический лексикон сначала в Турции, а затем по всему миру?
Для этого придется немного окунуться в политическую историю этой удивительной страны, пройтись по стамбульским улицам и вашингтонским кабинетам, чтобы разобраться, где заканчивается реальность и начинается конспирология.
В общем, новый большой текст про то, что мы все так любим: военные режимы, перевороты, откаты демократии и популизм.
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
Читать на Патреоне (наконец-то прикрутил удобный сервис для международных карт)
В июне 2007 года в Стамбуле в доме армейского офицера в отставке был обнаружен склад боеприпасов. Вскоре по стране пошла волна арестов высокопоставленных военных, журналистов, профессоров и оппозиционных политиков: против них выдвинули обвинение об участии в тайной организации «Эргенекон», которая, якобы, планировала организовать серию провокаций и свергнуть правительство Партии справедливости и развития (ПСР) во главе с премьером-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом. На протяжении последующих лет десятки человек подверглись государственным преследованиям и получили реальные сроки.
Турецкий лидер столкнулся с обвинениями в фабрикации политического дела, направленного против оппонентов. Глава оппозиционной Республиканской народной партии Дениз Байкал заявил: «ПСР завершила этап расстановки своих людей и перешла к строительству собственного “глубинного государства”».
В полемике с ним Эрдоган ответил: «Если в этой стране и существует “глубинное государство”, то лучше других о нем знаете вы — ведь вы его и построили. Мы же не создаем “глубинное государство”, а обращаемся к человеческим сердцам».
Почему политик, возглавляющий исполнительную власть, обвинил лидера оппозиции, не обладающего существенными полномочиями, в строительстве «глубинного государства» (тур. derin devlet)? Что вообще означает это понятие, и как оно вошло в политический лексикон сначала в Турции, а затем по всему миру?
Для этого придется немного окунуться в политическую историю этой удивительной страны, пройтись по стамбульским улицам и вашингтонским кабинетам, чтобы разобраться, где заканчивается реальность и начинается конспирология.
В общем, новый большой текст про то, что мы все так любим: военные режимы, перевороты, откаты демократии и популизм.
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
Читать на Патреоне (наконец-то прикрутил удобный сервис для международных карт)
boosty.to
Что такое «глубинное государство»? - Политфак на связи
Небольшой исторический экскурс в происхождение понятия: от улиц Стамбула до вашингтонских кабинетов.
1🔥21😁3❤1
Сегодня у нас во «Фронде» вышел масштабный материал о провале конституционной реформы в Чили и предстоящих национальных выборах, которые состоятся в стране уже 16 ноября. Почему это так интересно?
Чили — одна из самых развитых и старых демократий в Латинской Америке, с очень сложной историей. На протяжении 1970-1980-х в стране правила небезызвестная хунта во главе с Пиночетом, при которой приняли текущую чилийскую конституцию. Обычно подобные документы, созданные авторитарными режимами, редко переживают своих авторов, но вот чилийский случай — особый, потому что конституция оказалась с двойным дном. Сам основной закон получился довольно качественным, но включал в себя переходные положения, легализовывающие правление военных. Поэтому после падения диктатуры они были отменены, а конституция с некоторыми поправками дожила до наших дней и в целом всех скорее устраивала, включая основную массу вчерашних борцов с хунтой.
В 2019 году в стране случились самые массовые протесты в истории, вызванные экономической стагнацией и социальными проблемами. Тогда в пылу противостояния общество решило обратиться к идее принятия новой конституции, которая бы решила накопившиеся противоречия — вышло не очень.
Сначала на протестной волне чилийцы избрали Конституционный конвент, куда попало множество радикальных активистов — они написали абсолютно воукистский проект основного закона, который ожидаемо провалился на референдуме. Затем последовала вторая попытка написать конституцию, на этот раз справа — впрочем, тоже неудачная.
И вот теперь, спустя столько лет баталий вокруг провальной идеи написать новый основной закон, в Чили проходят национальные выборы. Чем они закончатся — хороший вопрос.
В общем, это еще одна история о том, как современная демократия оказывается в кризисе, проходит через рост поляризации и оказывается заложником разных популистских сил.
Как так случилось? Читайте в статье историка историка Латинской Америки Вадима Мусина (подпишитесь на его канал, кстати) и экономиста Константина Ватрубы:
https://xn--r1a.website/frondapress/606
Чили — одна из самых развитых и старых демократий в Латинской Америке, с очень сложной историей. На протяжении 1970-1980-х в стране правила небезызвестная хунта во главе с Пиночетом, при которой приняли текущую чилийскую конституцию. Обычно подобные документы, созданные авторитарными режимами, редко переживают своих авторов, но вот чилийский случай — особый, потому что конституция оказалась с двойным дном. Сам основной закон получился довольно качественным, но включал в себя переходные положения, легализовывающие правление военных. Поэтому после падения диктатуры они были отменены, а конституция с некоторыми поправками дожила до наших дней и в целом всех скорее устраивала, включая основную массу вчерашних борцов с хунтой.
В 2019 году в стране случились самые массовые протесты в истории, вызванные экономической стагнацией и социальными проблемами. Тогда в пылу противостояния общество решило обратиться к идее принятия новой конституции, которая бы решила накопившиеся противоречия — вышло не очень.
Сначала на протестной волне чилийцы избрали Конституционный конвент, куда попало множество радикальных активистов — они написали абсолютно воукистский проект основного закона, который ожидаемо провалился на референдуме. Затем последовала вторая попытка написать конституцию, на этот раз справа — впрочем, тоже неудачная.
И вот теперь, спустя столько лет баталий вокруг провальной идеи написать новый основной закон, в Чили проходят национальные выборы. Чем они закончатся — хороший вопрос.
В общем, это еще одна история о том, как современная демократия оказывается в кризисе, проходит через рост поляризации и оказывается заложником разных популистских сил.
Как так случилось? Читайте в статье историка историка Латинской Америки Вадима Мусина (подпишитесь на его канал, кстати) и экономиста Константина Ватрубы:
https://xn--r1a.website/frondapress/606
Telegram
ФРОНДА
🇨🇱 От бунта старшеклассников до конституционной реформы: история политического кризиса в Чили
В 2019 году протесты старшеклассников против подорожания проезда неожиданно переросли в крупнейшее в новейшей истории страны народное восстание. Это подтолкнуло…
В 2019 году протесты старшеклассников против подорожания проезда неожиданно переросли в крупнейшее в новейшей истории страны народное восстание. Это подтолкнуло…
🔥14❤9🤔3👎1
Стальной шлем задается вопросом:
«Может ли авторитарный лидер прийти к власти и удерживать ее в демократической системе, не ломая и не меняя ее институциональных основ? [...] Признаками такого политика могут быть усиление возглавляемых им органов власти, длительность правления и, наконец, личные качества и стиль управления. При этом он удерживает власть не через насилие, подавление оппозиции или исправление Конституции, а через соглашения с другими акторами, неформальные связи, активное использование полномочий в "серой зоне", которая открыта для интерпретаций, и создание ореола "незаменимости"».
Здесь автор совершенно правильно разделяет между собой такие понятия, как «авторитарный лидер» и «автократ». Первое — оценочная характеристика стиля правления политического лидера, второе — первое лицо авторитарного политического режима. Хорошие примеры первых Шлем приводит в оригинальном посте.
Будущий автократ вполне может прийти к власти, выиграв демократические выборы, а затем начав менять правила игры так, чтобы обеспечить несменяемость власти: на протяжении 1990-2015 годов 25,8% автократий появлялись именно таким образом. Но не каждый «сильный» или «харизматичный» лидер а) пытается установить несменяемость власти; б) преуспевает в этом. Поэтому не каждый авторитарный по стилю управления лидер в итоге становится автократом — хотя такие риски реальны.
Для понимания масштабов: в 2000-2020 годах не менее 1/3 от всех правящих лидеров в мире (!) пытались так или иначе остаться у власти в обход действующих законов, когда их срок правления подходил к концу. Лишь около 1/3 из этих попыток провалилась.
Хотя понятно, что строительство авторитарного режима не сводится к «обнулению» сроков — для установления диктатуры нужно для начала уничтожить разделение ветвей, свернуть свободные, честные и конкурентные выборы, ограничить права и свободы граждан.
Поэтому простой ответ на вопрос Шлема следующий: да, авторитарный по стилю управления лидер может какое-то время сидеть на своем посту, но не дольше, чем положено по действующим правилам — в противном случае для дальнейшего удержания власти ему придется разрушать институты демократии и устанавливать диктатуру.
В некоторых политических системах лидер может вообще не быть ограниченным в числе каденций. Чтобы не усложнять, я откину разговор о президентских системах (скажем, в США до 1951 года таких ограничений не было) и поговорю лишь о парламентских, в которых премьер-министр зачастую может править сколько угодно сроков, пока его правительство пользуется поддержкой парламента.
Среди обывателей популярен миф, якобы парламентская система сама по себе служит гарантией ненаступления диктатуры. На самом деле, конечно же, нет — авторитарные режимы возникают и в таких системах. Хорошие примеры: современные Венгрия, Турция, Сербия. В парламентских системах институты выборов, разделения властей и гражданских свобод тоже могут деградировать под давлением верхушки режима.
Важно отличать такие случаи от периодов доминирования тех или иных сил в демократической политике.
Скажем, двух партий/коалиций, сменяющих друг друга у власти, обычно в странах с мажоритарной избирательной системой: такое часто встречается в англосаксонских странах, но не только там. Есть еще Япония с ее десятилетиями доминирования Либерально-демократической партии — но она одна такая.
Или продолжительного правления глав исполнительной власти, которые на своем посту не ломают институты, которые обеспечивают сменяемость власти.
Хороший пример, к которому любят обращаться кремлевские вотэбаутисты, беспомощно пытаясь оправдать положение дел в РФ — правление Ангелы Меркель (2005-2021), при которой качество выборов в Германии не менялось, а разделение властей сохранилось. Ее власть держалась на способности формировать коалиции с другими партиями (СДПГ, СвДП), победах над внутрипартийной оппозицией в ХДС (например, над нынешнем канцлером Мерцем) и народной популярности. И закончилась вместе с падением поддержки внутри партии и электората.
«Может ли авторитарный лидер прийти к власти и удерживать ее в демократической системе, не ломая и не меняя ее институциональных основ? [...] Признаками такого политика могут быть усиление возглавляемых им органов власти, длительность правления и, наконец, личные качества и стиль управления. При этом он удерживает власть не через насилие, подавление оппозиции или исправление Конституции, а через соглашения с другими акторами, неформальные связи, активное использование полномочий в "серой зоне", которая открыта для интерпретаций, и создание ореола "незаменимости"».
Здесь автор совершенно правильно разделяет между собой такие понятия, как «авторитарный лидер» и «автократ». Первое — оценочная характеристика стиля правления политического лидера, второе — первое лицо авторитарного политического режима. Хорошие примеры первых Шлем приводит в оригинальном посте.
Будущий автократ вполне может прийти к власти, выиграв демократические выборы, а затем начав менять правила игры так, чтобы обеспечить несменяемость власти: на протяжении 1990-2015 годов 25,8% автократий появлялись именно таким образом. Но не каждый «сильный» или «харизматичный» лидер а) пытается установить несменяемость власти; б) преуспевает в этом. Поэтому не каждый авторитарный по стилю управления лидер в итоге становится автократом — хотя такие риски реальны.
Для понимания масштабов: в 2000-2020 годах не менее 1/3 от всех правящих лидеров в мире (!) пытались так или иначе остаться у власти в обход действующих законов, когда их срок правления подходил к концу. Лишь около 1/3 из этих попыток провалилась.
Хотя понятно, что строительство авторитарного режима не сводится к «обнулению» сроков — для установления диктатуры нужно для начала уничтожить разделение ветвей, свернуть свободные, честные и конкурентные выборы, ограничить права и свободы граждан.
Поэтому простой ответ на вопрос Шлема следующий: да, авторитарный по стилю управления лидер может какое-то время сидеть на своем посту, но не дольше, чем положено по действующим правилам — в противном случае для дальнейшего удержания власти ему придется разрушать институты демократии и устанавливать диктатуру.
В некоторых политических системах лидер может вообще не быть ограниченным в числе каденций. Чтобы не усложнять, я откину разговор о президентских системах (скажем, в США до 1951 года таких ограничений не было) и поговорю лишь о парламентских, в которых премьер-министр зачастую может править сколько угодно сроков, пока его правительство пользуется поддержкой парламента.
Среди обывателей популярен миф, якобы парламентская система сама по себе служит гарантией ненаступления диктатуры. На самом деле, конечно же, нет — авторитарные режимы возникают и в таких системах. Хорошие примеры: современные Венгрия, Турция, Сербия. В парламентских системах институты выборов, разделения властей и гражданских свобод тоже могут деградировать под давлением верхушки режима.
Важно отличать такие случаи от периодов доминирования тех или иных сил в демократической политике.
Скажем, двух партий/коалиций, сменяющих друг друга у власти, обычно в странах с мажоритарной избирательной системой: такое часто встречается в англосаксонских странах, но не только там. Есть еще Япония с ее десятилетиями доминирования Либерально-демократической партии — но она одна такая.
Или продолжительного правления глав исполнительной власти, которые на своем посту не ломают институты, которые обеспечивают сменяемость власти.
Хороший пример, к которому любят обращаться кремлевские вотэбаутисты, беспомощно пытаясь оправдать положение дел в РФ — правление Ангелы Меркель (2005-2021), при которой качество выборов в Германии не менялось, а разделение властей сохранилось. Ее власть держалась на способности формировать коалиции с другими партиями (СДПГ, СвДП), победах над внутрипартийной оппозицией в ХДС (например, над нынешнем канцлером Мерцем) и народной популярности. И закончилась вместе с падением поддержки внутри партии и электората.
Telegram
Стальной шлем
Авторитарное лидерство при демократии
Какой политический режим обычно именуют авторитарным? Тот, где оппозиция не может перехватить власть у действующей элиты через публичную легальную процедуру. Несменяемость одной группы может быть обеспечена как силовым…
Какой политический режим обычно именуют авторитарным? Тот, где оппозиция не может перехватить власть у действующей элиты через публичную легальную процедуру. Несменяемость одной группы может быть обеспечена как силовым…
❤22👍13🔥4
Мои коллеги по «Фронде» выпускают новый печатный проект: «Дробь» — журнал о постсоветском декадансе
Первый выпуск посвящен феномену, знакомому нам всем — ностальгии: почему мы скучаем по девяностым, нулевым или даже 2к17 году и как переосмысливаем события прошлого в настоящем.
Среди авторов и собеседников номера — множество культовых для андерграунда людей: Максим Тесли, Константин Сперанский, Неглух, журналист и основатель moloko plus Павел Никулин, проект kontrkult и многие другие. Они вспомнили и рассказали о том, как прибивались к тем или иным субкультурам, маргинальным движениям, основывали группы и проекты, которые теперь известны широким массам.
Мне, как зумеру, было безумно приятно погрузиться в еще совсем недавнее прошлое, когда мы со сверстниками угарали по около-политическим песням группы «Пруд», лайнапу фестиваля «Боль», амдевс, а еще сидели в куда как более свободном интернете. Но что еще важнее — понять, почему вообще нам, как людям, свойственно идеализировать события минувших дней.
Заказать журнал
А вот здесь можно узнать больше о презентации журнала, которая пройдет уже 23 ноября в Петербурге.
Первый выпуск посвящен феномену, знакомому нам всем — ностальгии: почему мы скучаем по девяностым, нулевым или даже 2к17 году и как переосмысливаем события прошлого в настоящем.
Среди авторов и собеседников номера — множество культовых для андерграунда людей: Максим Тесли, Константин Сперанский, Неглух, журналист и основатель moloko plus Павел Никулин, проект kontrkult и многие другие. Они вспомнили и рассказали о том, как прибивались к тем или иным субкультурам, маргинальным движениям, основывали группы и проекты, которые теперь известны широким массам.
Мне, как зумеру, было безумно приятно погрузиться в еще совсем недавнее прошлое, когда мы со сверстниками угарали по около-политическим песням группы «Пруд», лайнапу фестиваля «Боль», амдевс, а еще сидели в куда как более свободном интернете. Но что еще важнее — понять, почему вообще нам, как людям, свойственно идеализировать события минувших дней.
Заказать журнал
А вот здесь можно узнать больше о презентации журнала, которая пройдет уже 23 ноября в Петербурге.
Telegram
ФРОНДА
Первый номер «Дроби» доступен для заказа 🌟
Ностальгия повсюду. Постсоветское пространство окутано вязким туманом тоски по неясному «тогда». Мы видим ее в музыке и кино, в блогах и дизайне, в моде и субкультурах. Но действительно ли мы скучаем по прошлому…
Ностальгия повсюду. Постсоветское пространство окутано вязким туманом тоски по неясному «тогда». Мы видим ее в музыке и кино, в блогах и дизайне, в моде и субкультурах. Но действительно ли мы скучаем по прошлому…
❤11🔥6👏3🤔2
Интересная работа Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора НИУ ВШЭ о религиозных предпочтениях россиян, согласно которому 66% респондентов относят себя к какой-либо конфессии (1), а для более чем половины религия занимает важное место в жизни (2).
Однако среди верующих респондентов 49% не выполняет религиозных предписаний, 18% — не участвует в богослужениях (3). Кроме того, реально много времени на религиозные обряды уделяют лишь в республиках Северного Кавказа — даже в самых традиционалистских русских регионах меньше.
Еще респонденты, заявляющие о своей религиозности, чаще оформляют пожертвования и волонтерят.
В общем, хорошее напоминание о том, насколько нынешняя Россия — «традиционалистская» (нет) страна в общемировой перспективе (см. WVS (4)). И почему РФ — не та же, скажем, Польша, другая славянская восточноевропейская страна, где религиозно-моральные вопросы регулярно оказывается в центре общественных обсуждений, а Католическая церковь остается важным актором.
Однако среди верующих респондентов 49% не выполняет религиозных предписаний, 18% — не участвует в богослужениях (3). Кроме того, реально много времени на религиозные обряды уделяют лишь в республиках Северного Кавказа — даже в самых традиционалистских русских регионах меньше.
Еще респонденты, заявляющие о своей религиозности, чаще оформляют пожертвования и волонтерят.
В общем, хорошее напоминание о том, насколько нынешняя Россия — «традиционалистская» (нет) страна в общемировой перспективе (см. WVS (4)). И почему РФ — не та же, скажем, Польша, другая славянская восточноевропейская страна, где религиозно-моральные вопросы регулярно оказывается в центре общественных обсуждений, а Католическая церковь остается важным актором.
👍41🔥8❤6😁1
Законопроект о контроле чатов — все?
Заметил, что в русскоязычном пространстве как-то незаметно прошла новость о том, что в ЕС в очередной раз затормозили скандальный проект закона, который в случае принятия обязывал бы компании заниматься обязательным сканированием всех сообщений пользователей на предмет запрещенного контента — во имя защиты детей, конечно же.
Законопроект Regulation to Prevent and Combat Child Sexual Abuse (оцените фрейминг!) планировал распространить эту процедуру в том числе и на чаты, защищенные сквозным шифрованием — эта технология позволяет пользователям многих мессенджеров, вроде Signal или Telegram (в режиме «секретных чатов») хранить переписки в зашифрованном виде только на своих устройствах, а не на серверах компаний. То есть принятие документа фактически бы банило использование этой технологии для пользователей ЕС — потому что невозможно сканировать сообщения всех пользователей, не храня их переписки на внешних серверах.
Согласитесь, проект закона выглядит так, будто бы его разработали где-нибудь в КНР, а не в Европе — но нет, впервые документ был представлен еврокомиссаром по внутренним делам Ильвой Юханссон (Швеция, Социал-демократическая партия) еще в мае 2022 года.
И здесь, наверное, самое время начать толкать любимый многими «базовыми» пользователями нарратив про «проклятый Евросовок», но делать этого я не буду. В случае появления подобного законопроекта в какой-нибудь авторитарной стране главной интригой был бы не вопрос его принятия, а скорость прохождения инициативы через лояльный властям парламент.
В случае же с ЕС злополучный законопроект в застрял на стадии обсуждений на несколько лет. Против документа выступили многочисленные правозащитные организации, медиа, политические группы и частные компании. Так, те же Telegram и Signal недвусмысленно дали понять, что уйдут с европейского рынка в случае принятия проекта закона (вспомним недавний громкий пост Дурова с рассуждениями о свободе слова, которой многие раскритиковали за отсутствие упоминания проблем с ней в России — все потому что пост был именно про европейскую политику). Развернулось масштабное общественное движение против инициативы — правительства стран и депутатов Европарламента завалили обращениями недовольные избиратели. Проект закона раз за разом тонул в разных инстанциях, не набирая необходимых голосов для принятия.
И вот, в октябре этого года, представители Дании, которая сейчас председательствует в Совете ЕС и всячески ратует за контроль чатов, отозвали свою поддержку законопроекта в нынешнем виде — против обязательных мер по сканированию всех сообщений выступили 9 стран, включая Германию, Австрию, Польшу. А для принятия решения в Совете ЕС нужно квалифицированное большинство. Вероятно, теперь ЕС будет склоняться в сторону добровольных решений, направленных на борьбу с вредоносным контентом, особенно в связи с тем, что уже с января председательство в Совете ЕС перейдет Польше — но борьба с законопроектом еще не закончилась, ведь он может в очередной, пятый раз (!) вернуться в измененном виде уже в 2026 году.
На мой взгляд, история вокруг инициативы по контролю чатов — хороший пример того, как даже демократические режимы могут перенимать практики цифрового авторитаризма и ограничивать права граждан (хорошая статья по теме — мб еще разберу ее на канале). Свобода слова, безусловно, связанная с правом на приватность переписок, чувствует себя не очень даже в развитых демократиях. Однако в них все еще работают институты, ограничивающие поползновения государств в направлении установления тотального контроля и цензуры — в отличие от других режимов.
Заметил, что в русскоязычном пространстве как-то незаметно прошла новость о том, что в ЕС в очередной раз затормозили скандальный проект закона, который в случае принятия обязывал бы компании заниматься обязательным сканированием всех сообщений пользователей на предмет запрещенного контента — во имя защиты детей, конечно же.
Законопроект Regulation to Prevent and Combat Child Sexual Abuse (оцените фрейминг!) планировал распространить эту процедуру в том числе и на чаты, защищенные сквозным шифрованием — эта технология позволяет пользователям многих мессенджеров, вроде Signal или Telegram (в режиме «секретных чатов») хранить переписки в зашифрованном виде только на своих устройствах, а не на серверах компаний. То есть принятие документа фактически бы банило использование этой технологии для пользователей ЕС — потому что невозможно сканировать сообщения всех пользователей, не храня их переписки на внешних серверах.
Согласитесь, проект закона выглядит так, будто бы его разработали где-нибудь в КНР, а не в Европе — но нет, впервые документ был представлен еврокомиссаром по внутренним делам Ильвой Юханссон (Швеция, Социал-демократическая партия) еще в мае 2022 года.
И здесь, наверное, самое время начать толкать любимый многими «базовыми» пользователями нарратив про «проклятый Евросовок», но делать этого я не буду. В случае появления подобного законопроекта в какой-нибудь авторитарной стране главной интригой был бы не вопрос его принятия, а скорость прохождения инициативы через лояльный властям парламент.
В случае же с ЕС злополучный законопроект в застрял на стадии обсуждений на несколько лет. Против документа выступили многочисленные правозащитные организации, медиа, политические группы и частные компании. Так, те же Telegram и Signal недвусмысленно дали понять, что уйдут с европейского рынка в случае принятия проекта закона (вспомним недавний громкий пост Дурова с рассуждениями о свободе слова, которой многие раскритиковали за отсутствие упоминания проблем с ней в России — все потому что пост был именно про европейскую политику). Развернулось масштабное общественное движение против инициативы — правительства стран и депутатов Европарламента завалили обращениями недовольные избиратели. Проект закона раз за разом тонул в разных инстанциях, не набирая необходимых голосов для принятия.
И вот, в октябре этого года, представители Дании, которая сейчас председательствует в Совете ЕС и всячески ратует за контроль чатов, отозвали свою поддержку законопроекта в нынешнем виде — против обязательных мер по сканированию всех сообщений выступили 9 стран, включая Германию, Австрию, Польшу. А для принятия решения в Совете ЕС нужно квалифицированное большинство. Вероятно, теперь ЕС будет склоняться в сторону добровольных решений, направленных на борьбу с вредоносным контентом, особенно в связи с тем, что уже с января председательство в Совете ЕС перейдет Польше — но борьба с законопроектом еще не закончилась, ведь он может в очередной, пятый раз (!) вернуться в измененном виде уже в 2026 году.
На мой взгляд, история вокруг инициативы по контролю чатов — хороший пример того, как даже демократические режимы могут перенимать практики цифрового авторитаризма и ограничивать права граждан (хорошая статья по теме — мб еще разберу ее на канале). Свобода слова, безусловно, связанная с правом на приватность переписок, чувствует себя не очень даже в развитых демократиях. Однако в них все еще работают институты, ограничивающие поползновения государств в направлении установления тотального контроля и цензуры — в отличие от других режимов.
👍53❤9🔥1🤯1
Социальная политика — это очень увлекательная и интересная тема, о которой, к сожалению, говорят и пишут на удивление мало. Когда-нибудь у меня дойдут руки до того, чтобы написать большую статью об истории социальной политики в Советском Союзе и России — в ней было не меньше «веселых» перлов, чем где-нибудь в ЛатАм.
1👍23❤1🔥1
Forwarded from Marepoto
На выходных Форбс выпустили ролик Война победила торговлю. Почему идея глобализации потерпела крах.
Хотя там много моментов, которые мне показались сомнительными, спорными или даже ложными, я хочу сосредоточиться на одном - про раздачу молока и социалку в целом.
В каком-то смысле, историю с молоком для детей может быть примером эффекта Манделы: по расхожей версии, программа Leche Purita, по которой детям и их матерям выдавали упаковки молока от государства создали при Альенде, программа была успешной, а после военного переворота новая власть отменила программу в рамках сокращения социальных расходов.
Еще полвека назад Чили была страной с высоким уровнем недоедания, особенно среди детей.
В начале XX века начались попытки создания программ помощи, но реальные меры появились только в 1954 году с созданием Национальной программы дополнительного питания (PNAC). Именно в рамках этой программы правительство Народного единства попыталось решить проблему детской смертности, но реализована она была очень ограничено.
Полноценная реализация программы Leche Purita началась только в 1974 и связана она с именем хирурга, стипендиата Гуггенхайма, доктора медицины Фернандо Мёнкеберга (или Монкеберга), который в 1972 году создал Институт питания и пищевых технологий Чили (INTA), а в 1974 Корпорацию детского питания (CONIN). Именно Мёнкеберг убедил власти в необходимости полной реализации программы с раздачей молока для детей, что и было выполнено - потому и именно при власти Правительственной хунты была радикально снижена детская смертность.
Кстати, доктор все еще жив, в следующем году ему исполняется 100 лет.
В общем, социалка хунты была более преемственной с предыдущими правительствами, чем о ней принято думать.
Среди бедных и нищих слоев населения все так же немного иначе. В середине 1970-х, CEPLAN, христодемский think-tank, возглавляемый будущим министром финансов первого после хунты демократического правительства Патрисо Эйлвина Алехандро Фоксли выпустил отчет о том, что большая часть социальной политики в Чили направлена совершенно не туда, куда должна быть направлена - на помощь бедным. Вместо этого, как выяснил Фоксли, в течение десятилетий почти все социальные политики были сосредоточены на среднем и даже богатом классах общества. Бедные же слои населения были не просто маргинализированы, но и в целом было даже не совсем понято, кого считать бедным и где они находятся - ведь последнее такое крупное статистическое исследование было проведено в 1958 году, да и там бедность определялась по лишь трем параметрам.
У властей не было понимания реального положения дел в стране. И в 1975 году, молодой экономист Мигель Каст с командой еще ряда экономистов провели масштабное исследование бедности в стране, на основе которого была создана «Карта крайней бедности». Каст, взяв за основу перепись населения 1970 года, создал подробный статистический анализ не только географического местоположения бедных, но и условий их жизни, градаций бедности (например, условия жилища, а не только финансовый достаток), а также причин, по которым люди не могут выбраться из своего положения. Таким образом, последующие социальные реформы - начиная от реформ здравоохранения и образования, заканчивая пенсионной - базировались на инструменте, созданном Кастом.
Примечательно, что христианские демократы, которые сейчас скатились до младших партнеров социалистов, до сих пор согласны и продолжают на словах критиковать чикагских мальчиков, что социальная система, существовавшая до 1970-х, была крайне неэффективной см. главу La crisis del modelo de desarrollo y las reformas estructurales, 1952-1970 в книге Historia Económica de Chile desde la Independencia.
Короче говоря, видос прикольный в техническом плане, но в плане сюжета заслуживает большого камня в огород форбсовским райтерам и фактчекерам.
Хотя там много моментов, которые мне показались сомнительными, спорными или даже ложными, я хочу сосредоточиться на одном - про раздачу молока и социалку в целом.
В каком-то смысле, историю с молоком для детей может быть примером эффекта Манделы: по расхожей версии, программа Leche Purita, по которой детям и их матерям выдавали упаковки молока от государства создали при Альенде, программа была успешной, а после военного переворота новая власть отменила программу в рамках сокращения социальных расходов.
Еще полвека назад Чили была страной с высоким уровнем недоедания, особенно среди детей.
В начале XX века начались попытки создания программ помощи, но реальные меры появились только в 1954 году с созданием Национальной программы дополнительного питания (PNAC). Именно в рамках этой программы правительство Народного единства попыталось решить проблему детской смертности, но реализована она была очень ограничено.
Полноценная реализация программы Leche Purita началась только в 1974 и связана она с именем хирурга, стипендиата Гуггенхайма, доктора медицины Фернандо Мёнкеберга (или Монкеберга), который в 1972 году создал Институт питания и пищевых технологий Чили (INTA), а в 1974 Корпорацию детского питания (CONIN). Именно Мёнкеберг убедил власти в необходимости полной реализации программы с раздачей молока для детей, что и было выполнено - потому и именно при власти Правительственной хунты была радикально снижена детская смертность.
Кстати, доктор все еще жив, в следующем году ему исполняется 100 лет.
В общем, социалка хунты была более преемственной с предыдущими правительствами, чем о ней принято думать.
Среди бедных и нищих слоев населения все так же немного иначе. В середине 1970-х, CEPLAN, христодемский think-tank, возглавляемый будущим министром финансов первого после хунты демократического правительства Патрисо Эйлвина Алехандро Фоксли выпустил отчет о том, что большая часть социальной политики в Чили направлена совершенно не туда, куда должна быть направлена - на помощь бедным. Вместо этого, как выяснил Фоксли, в течение десятилетий почти все социальные политики были сосредоточены на среднем и даже богатом классах общества. Бедные же слои населения были не просто маргинализированы, но и в целом было даже не совсем понято, кого считать бедным и где они находятся - ведь последнее такое крупное статистическое исследование было проведено в 1958 году, да и там бедность определялась по лишь трем параметрам.
У властей не было понимания реального положения дел в стране. И в 1975 году, молодой экономист Мигель Каст с командой еще ряда экономистов провели масштабное исследование бедности в стране, на основе которого была создана «Карта крайней бедности». Каст, взяв за основу перепись населения 1970 года, создал подробный статистический анализ не только географического местоположения бедных, но и условий их жизни, градаций бедности (например, условия жилища, а не только финансовый достаток), а также причин, по которым люди не могут выбраться из своего положения. Таким образом, последующие социальные реформы - начиная от реформ здравоохранения и образования, заканчивая пенсионной - базировались на инструменте, созданном Кастом.
Примечательно, что христианские демократы, которые сейчас скатились до младших партнеров социалистов, до сих пор согласны и продолжают на словах критиковать чикагских мальчиков, что социальная система, существовавшая до 1970-х, была крайне неэффективной см. главу La crisis del modelo de desarrollo y las reformas estructurales, 1952-1970 в книге Historia Económica de Chile desde la Independencia.
Короче говоря, видос прикольный в техническом плане, но в плане сюжета заслуживает большого камня в огород форбсовским райтерам и фактчекерам.
YouTube
Война победила торговлю. Почему идея глобализации потерпела крах
Готовый клубный дом класса делюкс на Космодамианской набережной с видовыми квартирами.https://hals-development.ru/realty/object/kosmodamianskaya Реклама. ООО "Специализированный застройщик "Галс-Космодамианская». Erid:2SDnjeptgaB
Получите гражданство Сан…
Получите гражданство Сан…
👍14❤7🔥4
На днях в нашей «любимой» соцсети X случилось то, что следовало сделать еще очень давно — платформа добавила фичу просмотра геолокации аккаунтов: теперь вы можете зайти проверить, из какой страны и в какой версии приложения сидит человек, стоящий за той или иной страницей. Oh my gosh, в Твиттере начался сущий кошмар...
Кто только ни всплыл на поверхность. Отечественные турбопатриоты, почему-то продолжающие сидеть в заблокированной в РФ соцсети под нидерландскими IP. Базовички, разоблачающие столь ненавистный им Евросоюз из Евросоюза. Украинские профессиональные борцы с Россией, «воющие» на просторах сети из Канады и Западной Европы. Но, пожалуй, круче всего показали себя две страны: Индия и Пакистан. По непонятным мне до конца причинам, именно в этих двух юрисдикциях «обитает» зашкаливающее число американских MAGA-патриотов, защитников белой Европы, англоязычных фанатов Путина и израильских ястребов, регулярно публикующих твиты про войну в Газе в стиле «добейте выживших».
В общем, получилась очередная наглядная история о том, насколько сильно в наше время тролли, боты и просто отдельные активные пользователи искажают восприятие общественного мнения на просторах сети.
Кто только ни всплыл на поверхность. Отечественные турбопатриоты, почему-то продолжающие сидеть в заблокированной в РФ соцсети под нидерландскими IP. Базовички, разоблачающие столь ненавистный им Евросоюз из Евросоюза. Украинские профессиональные борцы с Россией, «воющие» на просторах сети из Канады и Западной Европы. Но, пожалуй, круче всего показали себя две страны: Индия и Пакистан. По непонятным мне до конца причинам, именно в этих двух юрисдикциях «обитает» зашкаливающее число американских MAGA-патриотов, защитников белой Европы, англоязычных фанатов Путина и израильских ястребов, регулярно публикующих твиты про войну в Газе в стиле «добейте выживших».
В общем, получилась очередная наглядная история о том, насколько сильно в наше время тролли, боты и просто отдельные активные пользователи искажают восприятие общественного мнения на просторах сети.
1😁78❤7🔥7
Forwarded from Губительные силы
Полное определение ещё лучше, похоже лингвистику таки признали буржуазной лже-наукой вслед за политологией, социологией и юриспруденцией.
😁68🤯18
Губительные силы
Полное определение ещё лучше, похоже лингвистику таки признали буржуазной лже-наукой вслед за политологией, социологией и юриспруденцией.
Это из нового Толкового словаря государственного языка, разработанного в СПбГУ, если что
😢46👍1🔥1
Политфак на связи
Всё о военных режимах Изначально я просто хотел сделать развернутый обзор новой книги Голосова «Власть в погонах» — но в итоге несколько увлекся темой и написал огромный разбор самой темы военных режимов и переворотов по мотивам этой работы с добавлением…
Поздравляю всех с очередным военным переворотом в Западной Африке — на этот раз в Гвинее-Биссау, где вчера командование сухопутных войск арестовало президента Умару Сисоку Эмбало после объявленной им победы в первом туре президентских выборов. Судя по всему, случилось это из-за возмущения армии тем, что в последние годы Эмбало концентрировал власть в своих руках, а также не допустил до национальных выборов партию ПАИГК и ее кандидата в президента — структуры, доминировавшей во внутренней политике страны на протяжении большей части ее истории. Об этом же пишет и Григорий Голосов.
С 2010 года страна пережила пять попыток военного переворота, причем две — при нынешнем президенте. Получается, что эта уже шестая, а также вторая, которая закончилась успехом: прошлый удачный случай произошел еще в 2012 году.
Самое время почитать статью о военных режимах и переворотах по мотивам недавней книги Голосова, а также ряда других работ, если еще не.
С 2010 года страна пережила пять попыток военного переворота, причем две — при нынешнем президенте. Получается, что эта уже шестая, а также вторая, которая закончилась успехом: прошлый удачный случай произошел еще в 2012 году.
Самое время почитать статью о военных режимах и переворотах по мотивам недавней книги Голосова, а также ряда других работ, если еще не.
👍26🔥11❤3
Стальной шлем приводит несколько примеров того, как политические партии в автократиях сами становились проводниками демократизации: Фаланга во франкистской Испании и Национальная партия в ЮАР.
Пожалуй, можно вспомнить еще пару любопытных кейсов: Институционально-революционную партию в Мексике или социалистические режимы в Восточной Европе, которые сменились демократией. В первом случае сами функционеры партии пошли по пути реформ, которые раскололи былое единство организации и привели в конечном счете к либерализации режима. В примерах с восточноевропейскими режимами партийные элиты согласились с мирным транзитом власти в обмен на свою безопасность и участие в будущем переходе к рынку.
Действительно, известное исследование тех же Геддес, Райт и Франц показывает, что среди автократий партийные режимы несколько чаще демократизируются, чем персоналистские, но реже военных. При этом именно партийные режимы наряду с монархиями в среднем живут дольше других видов автократий. Эти особенности партийных режимов связаны с тем, что в них доминирующие партии обеспечивают передачу власти внутри себя от лидера к лидеру по четким процедурам, элиты ограничивают власть первого лица, а развитая партийная инфраструктура работает на низовую поддержку режима. Первыми двумя пунктами как раз обделены персоналистские режимы, а последним — военные.
Все эти явления проверены эмпирически — можете почитать уже упомянутый рисерч Геддес и соавторов, а также исследование того же Ройтера о факторах устойчивости доминирующих партий в автократиях. А если интересно узнать больше о том, как эта система работает на практике, в особенности обеспечение лояльности населения, советую ознакомиться с работой ""Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and its Demise in Mexico" (2009) за авторством политолога Беатрис Магалони — как раз о партийном режиме ИРП в Мексике, который просуществовал аж 70 лет.
Пожалуй, можно вспомнить еще пару любопытных кейсов: Институционально-революционную партию в Мексике или социалистические режимы в Восточной Европе, которые сменились демократией. В первом случае сами функционеры партии пошли по пути реформ, которые раскололи былое единство организации и привели в конечном счете к либерализации режима. В примерах с восточноевропейскими режимами партийные элиты согласились с мирным транзитом власти в обмен на свою безопасность и участие в будущем переходе к рынку.
Действительно, известное исследование тех же Геддес, Райт и Франц показывает, что среди автократий партийные режимы несколько чаще демократизируются, чем персоналистские, но реже военных. При этом именно партийные режимы наряду с монархиями в среднем живут дольше других видов автократий. Эти особенности партийных режимов связаны с тем, что в них доминирующие партии обеспечивают передачу власти внутри себя от лидера к лидеру по четким процедурам, элиты ограничивают власть первого лица, а развитая партийная инфраструктура работает на низовую поддержку режима. Первыми двумя пунктами как раз обделены персоналистские режимы, а последним — военные.
Все эти явления проверены эмпирически — можете почитать уже упомянутый рисерч Геддес и соавторов, а также исследование того же Ройтера о факторах устойчивости доминирующих партий в автократиях. А если интересно узнать больше о том, как эта система работает на практике, в особенности обеспечение лояльности населения, советую ознакомиться с работой ""Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and its Demise in Mexico" (2009) за авторством политолога Беатрис Магалони — как раз о партийном режиме ИРП в Мексике, который просуществовал аж 70 лет.
Telegram
Стальной шлем
Позволю себе ещё один раз нарушить завет канала «Политфак на связи», что «историкам не следует залезать в сравнительную политологию», и порассуждаю о примерах, когда правящие партии в авторитарных режимах оказывались проводниками демократизации.
«Испанская…
«Испанская…
1❤17👍5👏2🔥1