Forwarded from ARTерия | Искусство
Forwarded from Книжный магазин «Фаланстер»
новый тираж
Алейда Ассман. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика.
Издательство «Новое литературное обозрение». 932 руб.
В книге известного немецкого исследователя исторической памяти Алейды Ассман предпринята впечатляющая попытка обобщения теоретических дебатов о том, как складываются социальные представления о прошлом, что стоит за человеческой способностью помнить и предавать забвению, благодаря чему индивидуальное воспоминание есть не только непосредственное свидетельство о прошлом, но и симптом, отражающий культурный контекст самого вспоминающего. Материалом, который позволяет прочертить постоянно меняющиеся траектории этих теоретических дебатов, является трагическая история XX века.
Заказать книгу с доставкой: shop@falanster.ru
Алейда Ассман. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика.
Издательство «Новое литературное обозрение». 932 руб.
В книге известного немецкого исследователя исторической памяти Алейды Ассман предпринята впечатляющая попытка обобщения теоретических дебатов о том, как складываются социальные представления о прошлом, что стоит за человеческой способностью помнить и предавать забвению, благодаря чему индивидуальное воспоминание есть не только непосредственное свидетельство о прошлом, но и симптом, отражающий культурный контекст самого вспоминающего. Материалом, который позволяет прочертить постоянно меняющиеся траектории этих теоретических дебатов, является трагическая история XX века.
Заказать книгу с доставкой: shop@falanster.ru
Forwarded from Химера жужжащая
Вот это время, когда август вызревает в сентябрь, когда ещё жарко днём, но в липовой листве всё больше солнца, а ночи уже не войлочные, как в зной, но атласные, студёно-синие, в брызгах звёздного молока — никуда я, старая полковая лошадь, не денусь, оно поёт мне боевой трубой, скоро под Трою, скоро из-под Трои домой, вместе с Одиссеем.
Сентябрь почти двадцать лет начинался для меня с Гомера, с дивно украшенного космоса, с горячих камней, на которых трудно растёт всё, кроме горьких оливок и легенд, с вытоптанной равнины у Скамандра, с корявых, наотмашь бьющих запахов военного быта, от конского пота до горящего жертвенного жира, с грохота битвы, крика в совете, едва не переходящем в битву же — с моря сорока оттенков, зелёного, как мёд, и чёрного, как фиалки, смолистого и тяжёлого, как вино, которое непременно нужно разбавлять водой.
Путь мой был сложнее Одиссеева, потому что мне нужно было провести им до ста двадцати рядовых необученных, и за каждого павшего с двойкой в ведомости деканат спускал с меня шкуру, а я, стало быть, спускалась в Аид и собственной кровью, баран не годится, отпаивала тени, чтобы заговорили и наговорили хоть на три, вышли за мной во второй семестр; а уж я не оглянусь, будьте уверены.
Во времена, давно сплавившиеся в легендах воедино с гомеровскими, приятель моего прадеда нашёл у помойки возле дома под снос "Илиаду" и "Одиссею" — вернее, ИЛIАДУ и, представьте, ОДИССΣЮ, так странно-безграмотно значится на корешке — дореволюционного издания Бр. Маркс и принёс в наш дом, "вдруг Алёнушке нужно". Алёнушка, мама моя, была в те поры едва школьницей. Она читала Гомера, а после сдавала его на первом курсе филфака по этим книгам. Потом то же делала я — и по сейчас уверена, что Аθина куда более богиня, чем Афина, и две собаки Телемака, конечно лихiя, а не лихие, старая орфография подходит и велеречивому Гнедичу, и орнаментальному Жуковскому; хотя я всегда советовала котятам "Одиссею" Вересаева, в неё проще зайти.
Может быть, когда с тех пор, как я ушла из университета, пройдёт хотя бы столько же времени, сколько я там прожила, я перестану к сентябрю переходить на гексаметр даже дыханием, но пока — пока вот вам иллюстрации Дани Торрента к пересказу "Одиссеи" для детей.
Все, как живые — хотя почему "как".
Сентябрь почти двадцать лет начинался для меня с Гомера, с дивно украшенного космоса, с горячих камней, на которых трудно растёт всё, кроме горьких оливок и легенд, с вытоптанной равнины у Скамандра, с корявых, наотмашь бьющих запахов военного быта, от конского пота до горящего жертвенного жира, с грохота битвы, крика в совете, едва не переходящем в битву же — с моря сорока оттенков, зелёного, как мёд, и чёрного, как фиалки, смолистого и тяжёлого, как вино, которое непременно нужно разбавлять водой.
Путь мой был сложнее Одиссеева, потому что мне нужно было провести им до ста двадцати рядовых необученных, и за каждого павшего с двойкой в ведомости деканат спускал с меня шкуру, а я, стало быть, спускалась в Аид и собственной кровью, баран не годится, отпаивала тени, чтобы заговорили и наговорили хоть на три, вышли за мной во второй семестр; а уж я не оглянусь, будьте уверены.
Во времена, давно сплавившиеся в легендах воедино с гомеровскими, приятель моего прадеда нашёл у помойки возле дома под снос "Илиаду" и "Одиссею" — вернее, ИЛIАДУ и, представьте, ОДИССΣЮ, так странно-безграмотно значится на корешке — дореволюционного издания Бр. Маркс и принёс в наш дом, "вдруг Алёнушке нужно". Алёнушка, мама моя, была в те поры едва школьницей. Она читала Гомера, а после сдавала его на первом курсе филфака по этим книгам. Потом то же делала я — и по сейчас уверена, что Аθина куда более богиня, чем Афина, и две собаки Телемака, конечно лихiя, а не лихие, старая орфография подходит и велеречивому Гнедичу, и орнаментальному Жуковскому; хотя я всегда советовала котятам "Одиссею" Вересаева, в неё проще зайти.
Может быть, когда с тех пор, как я ушла из университета, пройдёт хотя бы столько же времени, сколько я там прожила, я перестану к сентябрю переходить на гексаметр даже дыханием, но пока — пока вот вам иллюстрации Дани Торрента к пересказу "Одиссеи" для детей.
Все, как живые — хотя почему "как".
Forwarded from Ninaofterdingen
Философия Федорова: все убийцы, а христиан нет и не было
Николай Федоров разделяет стоическую идею о том, что не последняя секунда жизни приводит к смерти, а каждый прожитый момент времени уже есть умирание. Если человек потратил на тебя свое время, он отдал тебе часть своей жизни, то есть ты отобрал у него жизнь и являешься его убийцей. Даже если ты заплатил ему за его работу или купил его изделие, это ничего не меняет, ведь деньги не вернут потраченного времени. Итак, все существующие в мире экономические, юридические и семейные отношения нарушают заповедь «Не убий» и делают нас убийцами. Пока люди не начнут воскрешать отцов, они все убийцы, нарушители заповеди.
От этого рассуждения веет таким сектантством на грани сумасшествия, которое памятно каждому, пережившему девяностые, когда фанатичные учителя жизни были повсюду. Я уже не удивляюсь, что этим восхищалась советская интеллигенция – отсутствие живой гуманитарной или духовной традиции приводит и не к таким вывертам мысли. Но о русской религиозной философии ещё остаются какие-то иллюзии. Флоровский отреагировал на это правильно и по существу в «Путях русского богословия», у Бердяева есть адекватный философский анализ идей Федорова, но общее отношение эпохи восторженное.
Я не верю, что это могло понравится Достоевскому. Хотя его записывают в фанаты Федорова, и главный грех в его главном романе – убийство отца, мировоззрение Достоевского противоречит идеям Федорова по всем основным пунктам, которые я уже разбирала. Достоевский всем своим творчеством показывает, что преображение человека возможно, оно происходит постоянно, настоящие христиане есть в этом мире. По Федорову же это невозможно до воскрешения отцов. Надо проверять, насколько обосновано это представление о восторгах Достоевского по поводу философии Федорова.
Николай Федоров разделяет стоическую идею о том, что не последняя секунда жизни приводит к смерти, а каждый прожитый момент времени уже есть умирание. Если человек потратил на тебя свое время, он отдал тебе часть своей жизни, то есть ты отобрал у него жизнь и являешься его убийцей. Даже если ты заплатил ему за его работу или купил его изделие, это ничего не меняет, ведь деньги не вернут потраченного времени. Итак, все существующие в мире экономические, юридические и семейные отношения нарушают заповедь «Не убий» и делают нас убийцами. Пока люди не начнут воскрешать отцов, они все убийцы, нарушители заповеди.
От этого рассуждения веет таким сектантством на грани сумасшествия, которое памятно каждому, пережившему девяностые, когда фанатичные учителя жизни были повсюду. Я уже не удивляюсь, что этим восхищалась советская интеллигенция – отсутствие живой гуманитарной или духовной традиции приводит и не к таким вывертам мысли. Но о русской религиозной философии ещё остаются какие-то иллюзии. Флоровский отреагировал на это правильно и по существу в «Путях русского богословия», у Бердяева есть адекватный философский анализ идей Федорова, но общее отношение эпохи восторженное.
Я не верю, что это могло понравится Достоевскому. Хотя его записывают в фанаты Федорова, и главный грех в его главном романе – убийство отца, мировоззрение Достоевского противоречит идеям Федорова по всем основным пунктам, которые я уже разбирала. Достоевский всем своим творчеством показывает, что преображение человека возможно, оно происходит постоянно, настоящие христиане есть в этом мире. По Федорову же это невозможно до воскрешения отцов. Надо проверять, насколько обосновано это представление о восторгах Достоевского по поводу философии Федорова.
Forwarded from ARTерия | Искусство
Forwarded from ПсквНвгрд
Сейчас в Великом Новгороде (в Главном здании музея Новгородского кремля) проходит выставка, посвященная возвращенной в этом году из Германии в Россию новгородской иконе третьей четверти XV в. «Распятие» из праздничного чина Успенской церкви в Волотово.
До недавнего времени икона была известна только по описи 1920-х гг. Икона была передана вместе с праздничным чином в Новгородский музей в 1926 г. В 1943 г., во время Второй мировой войны, икона была вывезена из СССР оккупантами. Ее местонахождение было неизвестно до того момента, пока она не была выставлена на аукционе в Дюссельдорфе в 2023 г. Благодаря усилиям Министерства культуры РФ и министерства иностранных дел РФ, а также Попечительского совета Новгородского музея-заповедника икона была снята с торгов и возвращена в Россию, воссоединившись с остальными иконами праздничного чина Успенской церкви.
К сожалению, до сих пор неизвестно местонахождение еще трех икон этого чина из описи 1920-х гг.: «Благовещение», «Богоявление», «Вход в Иерусалим».
До недавнего времени икона была известна только по описи 1920-х гг. Икона была передана вместе с праздничным чином в Новгородский музей в 1926 г. В 1943 г., во время Второй мировой войны, икона была вывезена из СССР оккупантами. Ее местонахождение было неизвестно до того момента, пока она не была выставлена на аукционе в Дюссельдорфе в 2023 г. Благодаря усилиям Министерства культуры РФ и министерства иностранных дел РФ, а также Попечительского совета Новгородского музея-заповедника икона была снята с торгов и возвращена в Россию, воссоединившись с остальными иконами праздничного чина Успенской церкви.
К сожалению, до сих пор неизвестно местонахождение еще трех икон этого чина из описи 1920-х гг.: «Благовещение», «Богоявление», «Вход в Иерусалим».