Forwarded from Ninaofterdingen
Бердяев о Федорове: диалектика отцовства
Неожиданно хороший анализ философии общего дела есть у Бердяева. Федоров считает осознание своего сыновства и долга перед отцами центральным событием усвоения христианства и началом улучшения человечества. Когда люди займутся регуляцией природы и начнут воскрешать мертвых, деторождение прекратится, поскольку всё рождённое умирает, а время смерти пройдет. Половая энергия превратится в сыновнюю и будет направлена не на самок, а на отцов, которых надо воскресить.
Однако, замечает Бердяев, сама категория отцовства и сыновства укоренена в жизни рода и семьи, без семьи и деторождения никаких отцов не будет, и весь проект общего дела разрушится.
Неожиданно хороший анализ философии общего дела есть у Бердяева. Федоров считает осознание своего сыновства и долга перед отцами центральным событием усвоения христианства и началом улучшения человечества. Когда люди займутся регуляцией природы и начнут воскрешать мертвых, деторождение прекратится, поскольку всё рождённое умирает, а время смерти пройдет. Половая энергия превратится в сыновнюю и будет направлена не на самок, а на отцов, которых надо воскресить.
Однако, замечает Бердяев, сама категория отцовства и сыновства укоренена в жизни рода и семьи, без семьи и деторождения никаких отцов не будет, и весь проект общего дела разрушится.
Forwarded from ARTерия | Искусство
Forwarded from Журнал "Достоевский и мировая культура" ИМЛИ РАН
"Я в свое время, размышляя в связи с анализом романа «Идиот» и роли в нем пушкинской цитаты о, так сказать, перемещении центра тяжести в такой присваивающей любви к Богоматери и Христу, писала: «Для того, чтобы замкнуть мир в его границах, оставить человека лишь с человеком, для того, чтобы остановить жизнь в пределах земного окоема и бесповоротно разделить человека с Богом, достаточно двух вещей: утверждения смерти, как конца всякой жизни и утверждения страстной любви как венца всякой любви. В своем последнем проявлении это и будет представление о мертвом Христе и мужская любовь к Богородице. Это радикальное отвержение качественно иных состояний: Жизни вечной и Божественной любви.
Достоевский и Пушкин, “дети неверия и сомнения”, пытались выбраться из этого тягостного и бесплодного состояния и в своих отчаянных попытках пошли в какой-то миг сходными путями. Они оба попытались “присвоить” себе — один “Христа вне истины”, другой — Богородицу, любимую страстной любовью, они попытались перевести Их в план частной жизни (не личной!), укрыть их в человеческом облике — лишь для себя. “Творец тебя мне ниспослал, моя Мадона…” (На самом деле, это личное местоимение, как, кажется, всегда у Пушкина в подобных случаях (при столкновении таких «я» и «ты»), метрически безударно, и ударными-то оказываются слова “Творец тебя ниспослал”.
И все же это маленькое безударное “мне” и определяет огромное искажение, столь болезненно отозвавшееся в судьбе поэта, да отразившееся уже тут, в невольной, очевидно, и чудовищной, если вдуматься, заключительной строке стиха: “Чистейшей прелести чистейший образец”. Если употреблять слово “прелесть” в его изначальном смысле, это состояние поэта иначе просто не может быть названо (на что было неоднократно указано анализировавшими это стихотворение).) “Я бы предпочел остаться вне истины со Христом”.
Страстная личная любовь ко Христу, отмечаемая многими у Достоевского, сродни страсти Пушкина к Богородице. В этом смысле и высказывание “мир спасет красота” решительно терпит крах внутри романа “Идиот”. “Идеал” и “образец”, замкнутые в пределах земного окоема, оказываются хрупки и несостоятельны — если не ложны. Присвоенная Мадонна оказывается всего лишь Натальей Гончаровой, Христос “вне истины” — всего лишь князем Мышкиным, неудачным строителем Храма Богородицы, который нельзя воздвигнуть, подменяя (даже обманно) Любовь любовью страстной» [Касаткина, 2004, с. 171].
Сейчас — по крайней мере, о Достоевском и его «Христе вне истины» — я бы сказала иначе. Между ситуацией Пушкина и Достоевского есть некая очевидная разница, и она заключается в том, что Достоевский не стремился присвоить Христа — он стремился Ему отдаться. А это значит, в соответствии с пониманием Достоевского, — раскрыть Христа в аспекте Его жертвенности и самоотдачи — в себе самом".
Из книги: Касаткина Т.А. «Мы будем — лица…» Аналитико-синтетическое чтение произведений Достоевского / Т.А. Касаткина; отв. ред. Т.Г. Магарил-Ильяева. — М.: ИМЛИ РАН, 2023. — 432 с.
Достоевский и Пушкин, “дети неверия и сомнения”, пытались выбраться из этого тягостного и бесплодного состояния и в своих отчаянных попытках пошли в какой-то миг сходными путями. Они оба попытались “присвоить” себе — один “Христа вне истины”, другой — Богородицу, любимую страстной любовью, они попытались перевести Их в план частной жизни (не личной!), укрыть их в человеческом облике — лишь для себя. “Творец тебя мне ниспослал, моя Мадона…” (На самом деле, это личное местоимение, как, кажется, всегда у Пушкина в подобных случаях (при столкновении таких «я» и «ты»), метрически безударно, и ударными-то оказываются слова “Творец тебя ниспослал”.
И все же это маленькое безударное “мне” и определяет огромное искажение, столь болезненно отозвавшееся в судьбе поэта, да отразившееся уже тут, в невольной, очевидно, и чудовищной, если вдуматься, заключительной строке стиха: “Чистейшей прелести чистейший образец”. Если употреблять слово “прелесть” в его изначальном смысле, это состояние поэта иначе просто не может быть названо (на что было неоднократно указано анализировавшими это стихотворение).) “Я бы предпочел остаться вне истины со Христом”.
Страстная личная любовь ко Христу, отмечаемая многими у Достоевского, сродни страсти Пушкина к Богородице. В этом смысле и высказывание “мир спасет красота” решительно терпит крах внутри романа “Идиот”. “Идеал” и “образец”, замкнутые в пределах земного окоема, оказываются хрупки и несостоятельны — если не ложны. Присвоенная Мадонна оказывается всего лишь Натальей Гончаровой, Христос “вне истины” — всего лишь князем Мышкиным, неудачным строителем Храма Богородицы, который нельзя воздвигнуть, подменяя (даже обманно) Любовь любовью страстной» [Касаткина, 2004, с. 171].
Сейчас — по крайней мере, о Достоевском и его «Христе вне истины» — я бы сказала иначе. Между ситуацией Пушкина и Достоевского есть некая очевидная разница, и она заключается в том, что Достоевский не стремился присвоить Христа — он стремился Ему отдаться. А это значит, в соответствии с пониманием Достоевского, — раскрыть Христа в аспекте Его жертвенности и самоотдачи — в себе самом".
Из книги: Касаткина Т.А. «Мы будем — лица…» Аналитико-синтетическое чтение произведений Достоевского / Т.А. Касаткина; отв. ред. Т.Г. Магарил-Ильяева. — М.: ИМЛИ РАН, 2023. — 432 с.
Forwarded from Ninaofterdingen
Федоров против духовного родства
Залог будущих великих свершений России, в том числе в деле реализации космизма и всеобщего воскрешения, Федоров видел в ее отсталости: в России не было прогресса, и Россия сохранила старые, архаичные формы жизни, исчезнувшие в Европе, то есть общину. Община, по Федорову, покоится на семье, а семья с ее отцовством и сыновством – центральная категория его философии. В России сохранилась общая всем архаичным обществам форма человеческой жизни, еще не совсем утратившая связь с отцами.
В Европе семейственность заменена гражданственностью, а родственные отношение – экономическими и юридическими. По Федорову, это самое ужасное что может быть, России не надо усваивать эти формы, а нужно возрождать свои, родственные. В критике западной культуры, цивилизации, индустриализации и прогресса Федоров пошел дальше всех своих современников, он отрицает эти явления безусловно и подводит под свое отрицание и научный (на уровне позитивизма XIX века), и религиозный христианский базис. Это может быть одной из причин популярности Федорова среди современных патриотов (более оптимистический вариант – они просто не читали Федорова, но боюсь, что не всё так радужно).
Бердяев замечает на это, что неразвитые в России социальные формы – это такие же экономические и юридические формы жизни человека, только более грубые. Принципиально они совпадают с европейскими (и любыми другими), поэтому никакого выхода в родство из прогресса для России не получается. Община – это уже не просто семейное родство, там есть и другие моменты, которые Федоров так сурово критикует. Семейное родство, укорененное в природе, основано далеко не только на любви по образцу Троицы, кланы, мафия и национальные государства дают тому многочисленные примеры.
Подлинную свободу человеку дает родство не семейное, укорененное в природе и потому жестко ограничивающее, а родство духовное, которого Федоров не признает абсолютно. Это тоже одно из важных противоречий его философии.
Залог будущих великих свершений России, в том числе в деле реализации космизма и всеобщего воскрешения, Федоров видел в ее отсталости: в России не было прогресса, и Россия сохранила старые, архаичные формы жизни, исчезнувшие в Европе, то есть общину. Община, по Федорову, покоится на семье, а семья с ее отцовством и сыновством – центральная категория его философии. В России сохранилась общая всем архаичным обществам форма человеческой жизни, еще не совсем утратившая связь с отцами.
В Европе семейственность заменена гражданственностью, а родственные отношение – экономическими и юридическими. По Федорову, это самое ужасное что может быть, России не надо усваивать эти формы, а нужно возрождать свои, родственные. В критике западной культуры, цивилизации, индустриализации и прогресса Федоров пошел дальше всех своих современников, он отрицает эти явления безусловно и подводит под свое отрицание и научный (на уровне позитивизма XIX века), и религиозный христианский базис. Это может быть одной из причин популярности Федорова среди современных патриотов (более оптимистический вариант – они просто не читали Федорова, но боюсь, что не всё так радужно).
Бердяев замечает на это, что неразвитые в России социальные формы – это такие же экономические и юридические формы жизни человека, только более грубые. Принципиально они совпадают с европейскими (и любыми другими), поэтому никакого выхода в родство из прогресса для России не получается. Община – это уже не просто семейное родство, там есть и другие моменты, которые Федоров так сурово критикует. Семейное родство, укорененное в природе, основано далеко не только на любви по образцу Троицы, кланы, мафия и национальные государства дают тому многочисленные примеры.
Подлинную свободу человеку дает родство не семейное, укорененное в природе и потому жестко ограничивающее, а родство духовное, которого Федоров не признает абсолютно. Это тоже одно из важных противоречий его философии.
Forwarded from Ninaofterdingen
Федоров против деторождения
Прогресс Федоров считает полностью безнравственным, поскольку основа нравственности – любовь к отцам, а основа прогресса – пренебрежение отцами, утверждение своего, нового, и в конечном счете подлая жизнь за счет предыдущих поколений. Двигатель прогресса – половая любовь. Ради украшения самок работает городская промышленность, которая губит село – естественный приют нравственности и стихийного, природного христианства.
Половая любовь в общем деле будет преобразована в любовь к отцам. Мужчины и женщины осознают себя как сыновья и дочери, и всю свою энергию направят на воскрешение отцов.
«…и только тогда, когда половая любовь заменится воскрешением, когда восстановление старого заменит рождение нового, только тогда не будет возвращения к детству, потому что тогда весь мир будет чист» (Федоров, 1982, т. 1, с. 119).
«Сочетание сынов и дочерей тогда только будет приближаться к своему образцу, когда союз для рождения будет превращаться в союз для воскрешения» (Федоров, 1982, т. 1, с. 348).
«В растениях оплодотворение есть высший, последний акт; органы оплодотворения стоят во главе растения, окружены особенным блеском; в животных же этот акт теряет первенствующее значение, органы сознания и действия заменяют их, становятся на первое и самое видное место. Если прогресс будет продолжаться в этом направлении, то должно наступить время, когда сознание и действие заменят рождение» (Федоров, 1982, т. 1, с. 396).
«Существенною, отличительною чертою человека являются два чувства – чувство смертности и стыд рождения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о своем начале, и как должен был он побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного, единокровного. Если эти два чувства не убили человека мгновенно, то это лишь потому, что он, вероятно, узнавал их постепенно и не мог вдруг оценить весь ужас и низость своего состояния (Федоров, 1982, т. 1, с. 398).
«Истинно нравственно только полное обращение слепой силы – рождения в сознательное действие» (Федоров, 1982, т. 1, с. 354).
Тут явное гностическое гнушение плотью. Если бы Федоров писал виртуальный мир USS Каллистер, он бы тоже сделал всех персонажей без половых органов.
Прогресс Федоров считает полностью безнравственным, поскольку основа нравственности – любовь к отцам, а основа прогресса – пренебрежение отцами, утверждение своего, нового, и в конечном счете подлая жизнь за счет предыдущих поколений. Двигатель прогресса – половая любовь. Ради украшения самок работает городская промышленность, которая губит село – естественный приют нравственности и стихийного, природного христианства.
Половая любовь в общем деле будет преобразована в любовь к отцам. Мужчины и женщины осознают себя как сыновья и дочери, и всю свою энергию направят на воскрешение отцов.
«…и только тогда, когда половая любовь заменится воскрешением, когда восстановление старого заменит рождение нового, только тогда не будет возвращения к детству, потому что тогда весь мир будет чист» (Федоров, 1982, т. 1, с. 119).
«Сочетание сынов и дочерей тогда только будет приближаться к своему образцу, когда союз для рождения будет превращаться в союз для воскрешения» (Федоров, 1982, т. 1, с. 348).
«В растениях оплодотворение есть высший, последний акт; органы оплодотворения стоят во главе растения, окружены особенным блеском; в животных же этот акт теряет первенствующее значение, органы сознания и действия заменяют их, становятся на первое и самое видное место. Если прогресс будет продолжаться в этом направлении, то должно наступить время, когда сознание и действие заменят рождение» (Федоров, 1982, т. 1, с. 396).
«Существенною, отличительною чертою человека являются два чувства – чувство смертности и стыд рождения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о своем начале, и как должен был он побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного, единокровного. Если эти два чувства не убили человека мгновенно, то это лишь потому, что он, вероятно, узнавал их постепенно и не мог вдруг оценить весь ужас и низость своего состояния (Федоров, 1982, т. 1, с. 398).
«Истинно нравственно только полное обращение слепой силы – рождения в сознательное действие» (Федоров, 1982, т. 1, с. 354).
Тут явное гностическое гнушение плотью. Если бы Федоров писал виртуальный мир USS Каллистер, он бы тоже сделал всех персонажей без половых органов.
Forwarded from Ninaofterdingen
Условный Апокалипсис
В христианстве Федоров выдвинул идею, которой однозначно не существовало до него. Это идея условного Апокалипсиса. Конец света, Апокалипсис в философии Федорова – это педагогический прием устрашения человечества. Он состоится только в том случае, если люди не станут искренними христианами и не начнут сами воскрешать отцов. Если же люди возьмут труд воскрешения на себя, объединятся в родстве и вернут к жизни всех отцов, то Апокалипсис окажется ненужным.
В доктринально строгом католичестве христианская идея, которой никто за две тысячи лет еще не высказывал, вызвала бы понятную осторожность. Не то в русской культуре на излете империи.
«Идея условности апокалиптических пророчеств, всесторонне продуманная автором «Философии общего дела» с убедительной опорой на Священное Писание, была воспринята в русской религиозной философии как откровение. Н. А. Бердяев оценивал федоровское “истолкование Апокалипсиса” как “гениальное и единственное в истории христианства”. Близко выражался и Г. Федотов: “Идея Федорова об условном значении пророчеств явилась для нас настоящим освобождением. Как все гениальные идеи, она так проста, что, приняв ее, кажется непонятным, как можно думать иначе”» (Семенова С. Г. Идея всеобщности спасения у Н. Ф. Федоров (в контексте христианской традиции апокатастасиса) // Н. Ф. Федоров: pro et contra. Антология. Книга вторая. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2008. С. 904-926).
У Достоевского есть такой прием – намеренная ошибка в цитате. Его персонажи с ошибкой цитируют Евангелие, и автор ошибки не разъясняет, хотя из черновых материалов ясно, что правильную цитату он знал и ошибку сделал намеренно. Однако разгадать эту игру выпало только XXI веку. Современники Достоевского ошибок просто не замечали, а если кто и заметил с тех пор, как Анна Ахматова, приписали их автору. Как писал сам Достоевский, Евангелия никто не знает. Реакция на учение Федорова позволяет осознать масштаб явления.
В христианстве Федоров выдвинул идею, которой однозначно не существовало до него. Это идея условного Апокалипсиса. Конец света, Апокалипсис в философии Федорова – это педагогический прием устрашения человечества. Он состоится только в том случае, если люди не станут искренними христианами и не начнут сами воскрешать отцов. Если же люди возьмут труд воскрешения на себя, объединятся в родстве и вернут к жизни всех отцов, то Апокалипсис окажется ненужным.
В доктринально строгом католичестве христианская идея, которой никто за две тысячи лет еще не высказывал, вызвала бы понятную осторожность. Не то в русской культуре на излете империи.
«Идея условности апокалиптических пророчеств, всесторонне продуманная автором «Философии общего дела» с убедительной опорой на Священное Писание, была воспринята в русской религиозной философии как откровение. Н. А. Бердяев оценивал федоровское “истолкование Апокалипсиса” как “гениальное и единственное в истории христианства”. Близко выражался и Г. Федотов: “Идея Федорова об условном значении пророчеств явилась для нас настоящим освобождением. Как все гениальные идеи, она так проста, что, приняв ее, кажется непонятным, как можно думать иначе”» (Семенова С. Г. Идея всеобщности спасения у Н. Ф. Федоров (в контексте христианской традиции апокатастасиса) // Н. Ф. Федоров: pro et contra. Антология. Книга вторая. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2008. С. 904-926).
У Достоевского есть такой прием – намеренная ошибка в цитате. Его персонажи с ошибкой цитируют Евангелие, и автор ошибки не разъясняет, хотя из черновых материалов ясно, что правильную цитату он знал и ошибку сделал намеренно. Однако разгадать эту игру выпало только XXI веку. Современники Достоевского ошибок просто не замечали, а если кто и заметил с тех пор, как Анна Ахматова, приписали их автору. Как писал сам Достоевский, Евангелия никто не знает. Реакция на учение Федорова позволяет осознать масштаб явления.
Forwarded from Книжные Подборки
Подборка книг о готике:
1. Ротенберг Е.И. Искусство Готической Эпохи
2. Томан Р., Бейер Б., Борнгессер Б. Готика: Архитектура. Скульптура. Живопись
3. Дюби Ж. Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов
4. Рехт Р. Верить и видеть. Искусство соборов XII-XV веков
5. Муратова К.М. Мастера французской готики XII-XIII веков. Проблемы теории и практики художественного творчества
6. Лясковская О. А. Французская готика XII—XIV веков: Архитектура, скульптура, витраж.
7. Ювалова Е.П. Сложение готики во Франции
8. Ювалова Е.П. Чешская готика эпохи расцвета. 1350-1420
9. Эмиль Маль - Религиозное искусство XIII века во Франции
10. Богословие в культуре Средневековья. Сборник статей
11. Романова В.Л. Рукописная книга и готическое письмо во Франции в XIII-XIV вв
1. Ротенберг Е.И. Искусство Готической Эпохи
2. Томан Р., Бейер Б., Борнгессер Б. Готика: Архитектура. Скульптура. Живопись
3. Дюби Ж. Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов
4. Рехт Р. Верить и видеть. Искусство соборов XII-XV веков
5. Муратова К.М. Мастера французской готики XII-XIII веков. Проблемы теории и практики художественного творчества
6. Лясковская О. А. Французская готика XII—XIV веков: Архитектура, скульптура, витраж.
7. Ювалова Е.П. Сложение готики во Франции
8. Ювалова Е.П. Чешская готика эпохи расцвета. 1350-1420
9. Эмиль Маль - Религиозное искусство XIII века во Франции
10. Богословие в культуре Средневековья. Сборник статей
11. Романова В.Л. Рукописная книга и готическое письмо во Франции в XIII-XIV вв
Forwarded from Книжные Подборки