Зачем люди отменяют друг друга в интернете?

Философ Джозеф Хит предложил интересную теорию, объясняющую культуру отмены. Для многих она неразрывно связана с американскими левыми, однако это неверно. Кэнселлинг встречается в самых разных политических и национальных сообществах. Его корни следует искать в том, как мы разрешаем конфликты.

Люди постоянно конфликтуют друг с другом. Часто для разрешения спора недостаточно разговора между его участниками – люди обращаются за помощью к третьей стороне. Склонность искать союзников для разрешения спора – часть человеческой природы. Скорее всего, она была заложена эволюцией, так как способствовала успешной передаче генов.

Интернет сильно расширил наши возможности по привлечению третьих сторон для разрешения конфликтов. Хит предполагает, что именно это стало причиной появления культуры отмены в её современной форме. Кэнселлинг сопровождал человека всегда. Уже в Древних Афинах прибегали к практике остракизма. С появлением технологий наша экологическая ниша сильно изменилась. Теперь каждый может собрать толпу и пойти с вилами на обидчика.

Каким образом всё это влияет на политику? Хит пишет, что интернет стал площадкой для самого обычного конфликта «отцов и детей». Более молодое поколение решило получить политический капитал благодаря интернету. Они начали кэнселлить бумеров, обладающих высоким статусом, в надежде занять их место. Однако они так и не смогли успешно превратить доминирование онлайн в реальную политическую мобилизацию.

Соглашусь с Ланой Нисневич, что культуру отмены нельзя объяснить исключительно поколенческой динамикой.

Думаю, важную роль также играет изменение структуры информационного пространства. Анонимусы, о которых пишет Лана, благодаря интернету получили возможность постоянно наблюдать за жизнью политических элит. Неравенство и ошибки со стороны элит вызывают у них сильное негодование, которое приводит к кэнселлингу.

Схожие процессы происходили в мусульманских странах и приводили не только к отмене, но и к восстаниям. Мартин Гурри в своей книге о новой информационной эпохе показывает, как это происходило во время “арабской весны”.

Марксизм VS. Демократия

Автор канала Держать курс @keepkurs1 выпустил интересный пост о Розе Люксембург. Многие российские марксисты продолжают чтить ее память, но большевики относились к ней с заметным скепсисом. Основная причина этого – ее демократические взгляды, которые противоречили ленинской "диктатуре пролетариата".

Я полагаю, что проблема здесь не только в большевиках. Все существующие и существовавшие режимы, основанные на марксизме, не были демократиями. Это были либо системы, где всю власть сосредотачивала коммунистическая партия, либо откровенные диктатуры. Почему так?

Я думаю, что основная причина – это научный характер марксизма. Маркс полагал, что его метод позволяет познать человеческую природу и социальные условия, в которых она развивается. Это "научное" знание дает марксистам доступ к "подлинным" интересам людей.

Логика демократии абсолютно иная. Она строится на том, что наше знание о том, что нужно другому, ограничено – мы имеем множество когнитивных искажений на этот счет. Именно поэтому, как отмечает современный теоретик демократии Томас Кристиано, нам нужна демократия. В рамках демократической процедуры мы можем спросить человека, в чем заключается его интерес. Различные партии и кандидаты представляют различные интересы, которые есть у людей.

Научный подход к пониманию человеческой природы приводит к тому, что, приходя к власти, марксисты устраняют конкурентов и отказываются от выборов. Ведь другие социалисты, по их мнению, неверно понимают интересы людей. Аналогичным образом марксисты относятся и к самим выборам: зачем узнавать мнение, если уже существует “научное” знание о подлинных интересах человека, сформулированное Марксом? Ситуацию усугубляет идея классовой борьбы. Что, если на выборах победит классовый враг с чуждыми интересами?

Вместо выборного правительства марксисты предпочитают концентрировать власть в руках партии или лидера, которые, как предполагается, лучше других понимают, что людям нужно. Диктатура пролетариата – это на самом деле диктатура социальных ученых, которые якобы знают, что нужно трудящимся. Я думаю, что Ленин был куда более последовательным марксистом, чем Люксембург.

Переключатели улья

Групповая идентичность кажется чем-то постоянным – итальянец всегда будет вести себя как итальянец. Психология говорит об обратном: групповое поведение сильно зависит от контекста. Чтобы человек начал осознавать себя частью группы, что-то из окружающего мира должно напомнить ему об этом. Социальный психолог Джонатан Хайдт называет такие ситуации переключателями улья (hive switches): из индивидуальной осы мы вдруг становимся частью улья – нашей социальной группы.

Например, исследования показывают, что граждане Индии чаще чувствуют себя частью одной нации и меньше акцентируют внимание на различиях между индуистами и мусульманами, если перед опросом они видят карту Индии, раскрашенную в цвета национального флага. Похожее наблюдается в США: напоминание об общеамериканской идентичности увеличивает поддержку американцами расходов на образование для национальных меньшинств, таких как черные или латиноамериканцы.

Напоминанием о групповой идентичности может стать и напоминание о существовании других групп. Когда человек находится среди людей своей национальности, он считает себя индивидуальностью и ведет себя соответствующим образом. Столкновение с другими делает реальность групп видимой и увеличивает групповую идентичность. Идентификация резко повышается при восприятии угрозы от другой группы. После терактов, таких как 9/11, лояльность к своим и недоверие к чужакам резко возрастает. Внешняя угроза превращает "либерала" в "националиста".

Еще одним триггером групповой идентичности становится сравнение с другими. Например, канадцы чаще гордятся своей национальной идентичностью и поддерживают систему государственного здравоохранения, если ее сравнивают с американской. Если критика государственной политики основана на сравнении с другими странами, то критическое мышление человека отключается и он сразу встает в оборонительную позицию – сработал переключатель улья.

Я думаю, что некоторым русским политикам стоит получше изучить психологию. А некоторые ее и так очень хорошо понимают.

Зачем Западу мигранты?

Массовая миграция в страны Запада стала одним из ключевых политических процессов последних лет. Именно вокруг этого явления ведутся основные идеологические баталии. Левые политические силы на Западе, как правило, поддерживают миграцию, тогда как правые рассматривают её как угрозу национальной культуре. Среди некоторых правых набирает популярность теория великого замещения, согласно которой левые намеренно хотят положить конец белой расе.

Зачем западные страны открывают свои границы? Неужели это заговор леваков?

На самом деле основная причина – это экономика. В Европе и США очень низкий уровень рождаемости. Их средний суммарный коэффициент рождаемости находится ниже предела замещения. Предел равен примерно 2,12 – именно столько детей на одну женщину необходимо для того, чтобы общество могло воспроизводить само себя. Во Франции суммарный коэффициент рождаемости равен 1,83. В США – 1,64, а в Германии – всего лишь 1,53. Низкая рождаемость приводит к сокращению рабочей силы, что, в свою очередь, тормозит экономический рост.

По оценкам консалтинговой компании McKinsey, уменьшение доли трудоспособного населения может снизить средний уровень ВВП на душу населения в Европе на 10 000 долларов в ближайшие 25 лет. Для поддержания роста экономики западным странам необходимо резко увеличить производительность труда. Например, чтобы сохранить уровень роста подушевого ВВП, как в 1997–2023 годах, Италии и Франции придётся утроить производительность труда. В более развитых Соединенных Штатах производительность должна быть удвоена.

Сложившаяся экономическая модель Запада формировалась в эпоху высокой рождаемости. С переходом к постиндустриальному обществу рождаемость резко снизилась, что ставит страны перед необходимостью выбора: либо повышать производительность труда, либо искать дополнительную рабочую силу. Увеличить производительность труда сложно: это требует либо увеличения рабочих часов, либо значительных технологических прорывов.

Западным правительствам остаётся второй вариант – найти рабочую силу. Они могут попытаться убедить своих граждан больше рожать. Сделать это в условиях постиндустриального общества очень сложно. Живущий в городе образованный человек с достатком не очень хочет заводить детей. Масла в огонь подливает цифровизация – сидящее в телефонах молодое поколение всё реже вступает в романтические отношения. Самый доступный вариант сохранить уровень жизни – это открыть границы для трудовых мигрантов.

Нет никакого заговора леваков. Великое замещение происходит по вполне понятным экономическим причинам. Если страны Запада не найдут способ увеличить рождаемость, то в XXI веке западные общества станут либо бедными, либо мультикультурными. Политические и социальные последствия последнего процесса нам только предстоит узнать.

Мой канал существует уже несколько месяцев. Я хочу, чтобы он был не просто каналом, а сообществом, где мы могли бы обмениваться мнениями и обсуждать то, что нам важно. Поэтому мне бы хотелось узнать вас получше.

С кем-то из вас я знаком лично, с кем-то успел немного пообщаться в комментариях и в переписке. Но многих я еще не успел узнать. Если у вас есть ко мне какой-то вопрос / комментарий на любую тему, то вы можете его отправить по следующим ссылкам:

1. бот для обычных сообщений – @nonpartisan1bot
2. ссылка для анонимных сообщений.

Для меня это очень полезный и приятный фидбэк. Если интересных вопросов / комментариев наберется достаточно, то я устрою вопросно-ответную сессию в канале. Если что-то меня сильно зацепит, то напишу про это развернуто в формате поста.

Спасибо за внимание к тому, что я пишу. Вы очень крутые!

Хороший эксперт знает, что ничего не знает

Коллега из @politicanimalis связывает современную критику демократии с эпохой Просвещения. Критики говорят, что обычному избирателю недоступно политическое знание — он не разбирается в экономике, политической науке и праве. Взамен они предлагают передать власть в руки экспертов, которые освоили социальные науки и лучше знают, как управлять государством. Арсентий утверждает, что эта мысль восходит к эпохе Просвещения с её культом знания. Здесь я хотел бы сделать важное уточнение: я полагаю, что демократия в её нынешнем виде — это также дитя эпохи Просвещения.

Современная демократия — это форма правления, характерная для современного государства. Такое государство считает, что ему доступно знание социального мира. На его основе государство может вмешиваться в жизнь общества, регулируя ее. Даже если решение принимается путём демократической процедуры, оно принимает форму правила, которое исполняется государственными чиновниками. Как доказывает экономист Фридрих Хайек, идея о том, что мы можем узнать законы общества, на их основе разработать правила и затем навязать их сверху, — это идея эпохи Просвещения. Причём не так важно, исходит ли это знание из научного трактата или «разумного» демократического обсуждения.

Именно эту просвещенческую мысль ставят под сомнение современные критики демократии. В основании этой критики лежит идея «провалов государства». Политэкономисты Джеймс Бьюкеннен и Гордон Таллок показывают, что либеральным демократиям каждый раз не хватает знаний для того, чтобы решать проблемы монополий, общественных благ и негативных экстерналий. Государству с его экспертами и бюрократами попросту не доступны законы общества, знание которых нужно для эффективного регулирования. Они недоступны и избирателям. Средний избиратель — это философ эпохи Просвещения. Он постоянно голосует за государственное вмешательство.

Что критики предлагают взамен? Философов на троне?

Нет, основной заменой демократии является рынок. Философ Джон Томаси проводит разграничение между двумя способами достижения социальных целей. Цели могут достигаться напрямую, при помощи государственного вмешательства. Также мы можем преследовать их опосредованно. В качестве примера последнего Томаси приводит карандаш: никто не знает полной технологии его изготовления. Однако карандаши постоянно производятся. Это происходит благодаря тому, что Хайек называет «спонтанным порядком»: на рынке люди могут эффективно кооперироваться и достигать своих целей без государства с его «экспертным» знанием. Рынок не совершенен. Но, как показывает экономическая наука, он часто гораздо эффективнее государства.

Тем не менее мы не можем полностью отказаться от государства. Кто-то должен обеспечивать сделки, собирать налоги и перераспределять средства. Также мы не можем полностью отказаться от демократической процедуры — к власти может прийти автократия со всеми её минусами. Поэтому демократию необходимо сбалансировать тем, что современные философы называют «эпистократией», то есть властью знающих. Однако хороший эксперт, особенно в вопросах экономики, знает, что ничего не знает. Он должен постоянно ограничивать демократическое государство в его просвещенческом стремлении зарегулировать всё, до чего руки дотянутся.

Обычный человек не может повлиять на политику — и этот факт объясняет его отношение к ней

Возьмём самого обычного гражданина демократии. Каков его шанс повлиять на политику страны? Вероятность того, что его голос на выборах окажется решающим, близка к нулю. Исход выборов определяется социальными процессами, на которые никто не может повлиять, а также действиями элит — как правило, руководства политических партий.

Шанс повлиять на политику в автократиях ещё ниже. Здесь для влияния вам нужно примкнуть к элитам или каким-то образом под надзором враждебного государства организовать дорогостоящее коллективное действие. Большинство из нас не Махатма Ганди и не Хуан Карлос.

Невозможность на что-то повлиять может многое объяснить в том, как люди относятся к политике.

Возьмём политическое невежество. Социологические исследования показывают, что средний избиратель вообще ничего не знает о политике. Американские граждане путают консерваторов с либералами. Во время Холодной войны многие из них считали СССР членом НАТО. Неужели Задорнов был прав? Нет, просто разбираться в политике невыгодно. Зачем вам что-то читать, если вы ни на что не сможете повлиять?

Также это может объяснить поддержку людоедских режимов. Почему адекватные люди могут оправдывать массовые убийства и репрессии? Они понимают, что от них ничего не зависит, и пытаются рационализировать происходящее — иначе они столкнутся с когнитивным диссонансом. Их мнение поменяется только тогда, когда они увидят возможность поучаствовать в коллективном действии и снести режим.

Усталость от войны приводит к миру?

Читаю книгу историка Джеффри Блейни “Причины войны”. Разрабатывая собственную объяснительную модель, автор остроумно критикует популярные теории войны и мира. Одна из таких теорий гласит, что основным драйвером заключения мира является усталость от войны.

Эта теория была выдвинута математиком Льюисом Ричардсоном, однако в наиболее известной форме была сформулирована историком Арнольдом Тойнби. Для заставшего Первую мировую Ричардсона война была своего рода помешательством, лекарством от которого являлась она сама. Поколения, столкнувшиеся с войной, получают от нее иммунитет. Когда память о войне сходит на нет, иммунитет пропадает – и следующие поколения снова начинают воевать. Развивая гипотезу Ричардсона, Тойнби увидел в мировой истории циклы мира и войны, которым соответствовали циклы усталости и помешательства.

Основная проблема этой теории заключается в том, что она противоречит ходу истории. Самая крупная война – Вторая мировая – началась через совсем небольшой промежуток времени после Первой мировой. За 20 лет усталость от войны – особенно такой масштабной – не могла испариться. Сам Тойнби не знал, как ответить на это возражение.

Блейни отмечает, что ошибка теории усталости в том, что она видит государство как единый организм. На самом деле усталость от войны неравномерно распределяется между различными категориями граждан. Как писал переживший несколько войн Адам Смит:

В великих империях люди, живущие в столице и в провинциях, удаленных от боевых действий, почти не испытывают неудобств от войны и с удовольствием читают о подвигах своих флотов и армий. <…> Они обычно недовольны возвращением мира, которое кладет конец этому развлечению и тысячам призрачных надежд на завоевание и национальную славу.

(Первое) научное объяснение срачей в Твиттере

Если в России и есть публичное пространство, где люди обсуждают политику, то это Твиттер. Каждый из вас хоть раз слышал о легендарных “твиттерских срачах”. Почему российские политики и их сторонники вместо конструктивного диалога постоянно ругаются? Неужели всему виной низкая культура дискуссии в Восточной Европе?

Исследования показывают, что часть ответственности лежит на алгоритмах Твиттера.

■ Недавнее исследование, проведённое Смитой Милли и её коллегами из Калифорнийского университета в Беркли, доказывает, что алгоритмы платформы усиливают аффективную поляризацию – то есть взаимную неприязнь и недоверие между политическими группами.

■ В эксперименте сравнивались эмоциональные реакции пользователей на твиты из хронологической ленты и ленты, формируемой алгоритмом.

■ Оказалось, что алгоритм чаще продвигает контент с ярко выраженной политической принадлежностью (partisan content) и твиты, выражающие негативные эмоции – злость, тревогу и грусть.

■ Негативные твиты, подобранные алгоритмом, вызывали у пользователей больше гнева, направленного против представителей противоположных групп. Этот гнев не только усиливал недоверие и негативное отношение к «чужим», но и укреплял привязанность к своей политической группе.

■ Исследователи не подтвердили популярную гипотезу о создании алгоритмами так называемых информационных пузырей или эхо-камер – закрытых сообществ с однородным мнением. Наоборот, алгоритм немного чаще, чем хронологическая лента, показывал твиты из противоположных групп. Однако их тональность лишь усиливала поляризацию.

■ Интересно также, что предпочтения пользователей не совпадали с алгоритмическим выбором. Несмотря на то, что алгоритм в среднем предлагал контент, который нравился людям больше, политические посты, отобранные им, оценивались негативно.

Твиттер – это ужасная площадка для политических дискуссий. Он пробуждает худшее в нашей природе – склонность делиться на группы и кидаться друг в друга камнями. Пока алгоритмы не будут изменены, российским политикам стоит удалиться оттуда и перейти на менее токсичные платформы. Например, в Телеграм.

Консервативный поворот?

Один из подписчиков спросил меня, кто побеждает — либералы или консерваторы?

После инаугурации Трампа многие заговорили о консервативном повороте. Однако это слишком поспешный вывод. Америка действительно движется вправо, но скорее к нейтралитету, чем к доминированию консерваторов. Несмотря на ряд значимых успехов, у правых есть серьезные проблемы. Главная из них — нехватка компетентных элит.

■ Не стоит переоценивать текущую любовь американцев к Трампу. Она объясняется тем, что американские политологи называют "медовым месяцем" – то есть периодом взлета популярности президента сразу после избрания. При этом рейтинг одобрения Трампа в медовый месяц не поражает воображение – всего 47 %. Он выше, чем у Буша в его первый срок (46 %), однако ниже его второго срока (51 %), ниже Обамы (59, 51 %) и даже Байдена (53 %).

■ Консерваторы не смогли переломить ситуацию в свою пользу, но после выборов американское публичное пространство начало постепенно сдвигаться вправо, и дело не только в “медовом месяце”. Они одержали две важные культурные победы. Первая победа заключается в том, что им удалось создать альтернативную медиасреду: в противовес либеральным газетам появились популярные подкасты, стримы и радиопрограммы с консервативной повесткой.

■ Вторая победа связана с первой. Консерваторам удалось привлечь на свою сторону часть корпоративной Америки. Как отмечает Эзра Кляйн, руководителям крупных технологических компаний не нравятся чрезмерно левые взгляды их сотрудников, поэтому они идут на сближение с правыми. Безос делает The Washington Post более нейтральной. Цукерберг отменяет фактчекинг в Facebook*. Маск покупает Twitter, превратив его в ключевую платформу консервативных медиа.

■ Американская культура сместилась влево, а сейчас дрейфует в сторону нейтралитета. Либералы читают газеты, а консерваторы слушают радио с подкастами. Часть технологических компаний стала нейтральной, а часть попала в руки консерваторов. Теперь либеральный YouTube уравновешен консервативным Twitter.

■ Смогут ли консерваторы превратить новый паритет в доминирование? Их главным преимуществом являются демографические тренды — все больше американцев выступает за снижение уровня миграции. Однако для того, чтобы превратить преимущество в полноценный козырь, консерваторам понадобится компетентная элита. А такой элиты у них нет. И новые назначения Трампа лишь подтвердили это. Антиваксер Роберт Кеннеди и "агент Кремля" Талси Габбард ничего кроме кринжа вызвать не могут.

■ В США существует сильная образовательная поляризация между партиями. Во всем мире молодые консерваторы часто либо вовсе не получают высшее образование, либо выбирают прикладные профессии. В то же время специалисты в сфере экономики, политологии и государственного управления в большинстве своем склоняются к демократам. Если Трамп проведет масштабные чистки в бюрократии, он заменит компетентных, но идеологически ангажированных чиновников на лояльных, но некомпетентных MAGA-активистов. Это лишь усилит недоверие к государственным институтам и ослабит позиции консерваторов.

■ Решением могли бы стать правые выходцы из корпоративного сектора — так называемые Tech Right. Однако здесь есть два препятствия. Во-первых, между ними и трампистами существуют серьезные разногласия по миграционной политике. Бизнесу необходима дешевая рабочая сила, тогда как сторонники Трампа выступают против любой иммиграции, включая высококвалифицированную. Во-вторых, правый медиапузырь, насыщенный конспирологией и антиваксерскими настроениями, делает любого присоединившегося менее интеллектуально состоятельным. Илон Маск — яркий тому пример.

Если консерваторы не решат проблему элит, они проиграют культурную войну. И это касается не только США.

* Facebook – продукт компании Meta, которая признана экстремистской на территории РФ.

Упадок социал-демократов – объясняю на пиццах

У The Economist встретил интересное объяснение того, почему европейцы все реже голосуют за социал-демократов.

С момента финансового кризиса 2008 года умеренным левым удалось убедить все европейское политическое пространство в том, что государство должно вмешиваться в экономику. Регуляции и перераспределение стали частью программы каждой политической партии – в том числе и правых популистов.

Теперь социал-демократам просто нечем выделиться. Представьте, что в пиццерии акция и вы можете бесплатно выбрать любую пиццу. Вы, скорее всего, не выберете маргариту, так как это просто основа для других пицц. Вы предпочтете пиццу с начинкой. В данном случае начинка – это либо климатическая повестка, либо борьба с американским империализмом, либо депортация мигрантов.

В итоге, они проигрывают именно потому, что выиграли. В Европе даже социал-демократам нужна рыночная политика – пусть и в качестве врага.

Война, идеология и создание европейской системы безопасности

Войны можно разделить на два типа. Первый – кабинетная война. Она ведётся между государственными лидерами за сферы влияния и реализацию своих интересов. В таких конфликтах чётко разграничиваются комбатанты и нонкомбатанты, а боевые действия носят ограниченный характер.

Второй – это идеологическая война. Идеология делает войну "справедливой", наделяя одну сторону моральным превосходством, а другую делая исчадьем ада. Это сильно затрудняет заключение мира – ведь со злом нельзя договориться. Также это расширяет круг участников боевых действий: сторонами конфликта являются не только солдаты и правительства, а члены общества или даже кто-то за его пределами. Масштаб войны и связанное с ним насилие значительно увеличивается.

Историк Йорн Леонхард отмечает, что создание европейской системы международных отношений можно рассматривать как попытку предотвратить идеологические войны. Серия идеологических конфликтов была запущена Реформацией. Каждый европеец был связан с причиной войны по признаку своей веры. Религиозные войны начинались как гражданские, однако при поддержке единоверцев из зарубежа приобретали международный характер. Они стали одними из самых кровавых в истории.

Международные соглашения 1648-1713 гг. создали европейский правовой порядок. Его основной целью была деидеологизация войны. В результате появились суверенные государства, основной задачей которых было предотвращение гражданских войн. Соглашения разрешали лишь ограниченные кабинетные войны между государствами, которые должны были вестись по установленным правилам. Доктрина iustus hostis уравнивала моральный и юридический статус участников боевых действий.

Самой большой угрозой европейскому порядку стала идеология нации и народного суверенитета, появившаяся во время Французской революции. Клаузевитц писал:

Внезапно война стала делом народа — народа численностью в тридцать миллионов, каждый из которых считал себя гражданином <…> Народ стал участником войны; вместо того чтобы быть делом лишь правительств и армий, как прежде, в ход была пущена вся мощь нации. Доступные ресурсы и усилия превзошли все обычные границы; ничто больше не сдерживало энергичность, с которой могла вестись война, и, следовательно, противники Франции оказались перед величайшей опасностью.

Созданная Венским конгрессом новая система международной безопасности смогла сдерживать угрозу тотальных войн на протяжении века. Однако в 1914 году пороховая бочка взорвалась, и "народные" войны вновь погрузили Европу в хаос. В ходе Второй мировой к национальному суверенитету добавились новые идеологические конфликты, что лишь усилило разрушительный характер войны.

В нынешних конфликтах меня пугают две вещи. Во-первых, их идеологизация: «традиционные ценности против либеральных», «демократия против авторитаризма», «угнетатели против угнетённых», «наша нация против их нации». Подобное мышление сильно масштабирует конфликт и затрудняет мирное урегулирование. Во-вторых, полная неспособность международных институтов предотвратить насилие. Когда дипломатия оказывается бессильна перед идеологизированными противостояниями, самые темные периоды истории рискуют повториться.

Выстрел в ногу не сделает Америку снова великой

Трамп ввел 25% пошлины на товары из Канады и Мексики. WSJ о том, как это повлияет на американскую экономику на примере производства автомобилей:

Возьмём автомобильную промышленность США, которая на самом деле является североамериканской отраслью, поскольку цепочки поставок в трёх странах тесно интегрированы. В 2024 году Канада поставила почти 13% от общего объёма импорта автозапчастей в США, а Мексика – почти 42%. По мнению экспертов отрасли, автомобиль, произведённый на континенте, пересекает границы не менее шести раз, поскольку компании закупают компоненты и добавляют стоимость наиболее экономически эффективными способами.

И от этого выигрывают все. Офис торгового представителя США сообщает, что в 2023 году эта отрасль внесла в экономику США более 809 миллиардов долларов, что составляет около 11,2% от общего объёма производства в стране, поддерживая «9,7 миллиона прямых и косвенных рабочих мест в США». В 2022 году США экспортировали в Канаду и Мексику автомобилей и запчастей на сумму 75,4 миллиарда долларов. В 2023 году этот показатель вырос на 14% и составил 86,2 миллиарда долларов, согласно данным Американского совета по автомобильной политике.

Реакция на торговую войну говорит о политических группах очень многое.

Левые внезапно оказались защитниками свободного рынка. Берни Сандерс пишет в Twitter, что с точки зрения экономистов введение пошлин ухудшит положение американцев. Где он был все эти пятьдесят с лишним лет?

Показательно также молчание псевдолибертарианцев, поддерживающих Трампа. По подсчетам Tax Foundation, введение пошлин в его первый срок эквивалентно увеличению налоговой нагрузки на одно домохозяйство на 625 долларов. Разве это не нарушение принципа самопринадлежности? Неужели Трампу можно, а демократам нельзя?

Федеральная вертикаль: как центр управляет российскими регионами?

В российской политической системе существует напряжение между “вертикалью власти” и федеративным устройством. Федерация предполагает самоуправление регионов, в то время как вертикаль – это управление сверху вниз.

Как решается эта проблема?

■ Исследователь Станислав Климович называет это проблемой множественного принципала. Губернатор подотчётен двум принципалам – избирателям и федеральному центру. Если он выбирает избирателей, это может угрожать интересам центра и в конечном счете режима.

■ После возвращения губернаторских выборов в 2012 году режим вновь столкнулся с этой проблемой. Как показывает Климович, для её решения он стал ослаблять связь губернатора с регионом. Главным механизмом стал отбор кандидатов, для которых именно федеральный центр является приоритетом.

■ Климович анализирует биографии губернаторов и делит их на две категории: инсайдеры и аутсайдеры. Карьера инсайдеров привязана к региону, в то время как карьера аутсайдеров – нет. Аутсайдеров можно разделить на два типа: варяги, не имеющие никакого отношения к региону, и возвращенцы, чья карьера началась в регионе, но продолжилась за его пределами.

■ Исследование показывает, что количество губернаторов-инсайдеров значительно сократилось. Если в 2008 году 75% губернаторов были инсайдерами, то к 2019 году их число составило лишь 40%. Большая часть назначенных аутсайдеров – варяги.

■ Также возросло число губернаторов, имеющих карьерный опыт на федеральном уровне. Если в 2008 году их было вдвое меньше по сравнению с губернаторами, чья карьера проходила в регионах, то с 2017 года их численность сравнялась.

Губернатор, не связанный с регионом, меньше ориентируется на местных жителей и больше зависит от федерального центра. В результате баланс между федерализмом и вертикалью власти смещается в пользу последней.

Книга, которая могла спасти нас от войны

В 1898 году русский предприниматель Иван Блох, разбогатевший на железных дорогах, написал книгу «Будущая война и её экономические последствия». В этом 4000-страничном труде он предупреждал о катастрофических последствиях войны в индустриальную эпоху. Перед созывом Гаагской мирной конференции книгу прочитал Николай II.

В отличие от морализаторского пацифизма Толстого, Блох предлагал холодный анализ выгод и издержек. Он обращал внимание на технический прогресс, который привёл к созданию мощного оборонительного вооружения — тяжёлой артиллерии, пулемётов, высокоточных винтовок и бездымного пороха.

Все это, писал Блох, приведёт к огромным потерям и сделает наступление крайне затратным. Армии окажутся в окопах на гигантских фронтах, а отсутствие решающих сражений затянет войну и многократно увеличит жертвы. Блох назвал грядущий конфликт «rendez-vous со смертью».

Но не менее страшными, по его мнению, будут экономические и социальные последствия:

Призыв в армию почти всего мужского населения приведёт к разрушению торговли и промышленности, росту цен, прекращению кредитования, бюджетному кризису и бедствиям среди мирного населения. А когда война закончится из-за общего истощения, согласятся ли солдаты, многие из которых выходцы из социалистических районов, просто сложить оружие?

Николай II хвастался подчинённым, что прочитал книгу. Вдохновившись, он предложил созвать мирную конференцию в Гааге, которая состоялась в 1899 году. Блох был на ней делегатом от России. Николай выступил с антивоенной речью, которая разошлась по мировым газетам. Его и Блоха номинировали на Нобелевскую премию мира.

В 1914 году Россия вступила в Первую мировую войну, за которой последовала революция и гражданская война.

Источник

Социальное доверие – это лекарство от страха

В книге "The Culture Transplant" экономист Гаретт Джонс приводит интересные примеры разницы в уровне социального доверия между странами.

В 1997 году гражданка Дании Аннет Соренсен была арестована полицией Нью-Йорка. Прохожий увидел, как Аннет отправилась обедать, оставив коляску со своей 14-месячной дочерью у входа в ресторан, и вызвал полицию. Задержанная объяснила американским властям, что в Дании оставлять детей на улице – абсолютно нормальная практика. "В конце концов, кто может украсть ребенка?" – заявила Соренсен.

В скандинавских странах уровень социального доверия самый высокий в мире. Примерно 65% респондентов здесь на вопрос “Можно ли доверять большинству людей?” отвечают положительно. В США этот показатель ниже – особенно в крупных городах с их социальной атомизацией и низким качеством управления. Приехав в американский мегаполис, люди из стран с высоким доверием искренне не понимают, почему кто-то не доверяет незнакомцам.

В странах с высоким и низким доверием различное отношение к государству. Как пишет Джонс, в Японии ребенка учат подходить к любому японцу в том случае, если он потерялся. В США ситуация иная – ребенок должен подходить только к полицейскому. Этот культурный факт прекрасно иллюстрирует то, о чем я уже писал ранее, – когда ты не доверяешь своим согражданам, единственным спасением остается государство.

Томас Гоббс ввел в политическую философию проблему "естественного состояния" – то есть ситуации, где вместо сотрудничества люди враждуют друг с другом. Основная причина вражды – это отсутствие доверия. Каждый просто боится, что другой не будет сотрудничать. В качестве решения Гоббс предлагал поставить страх на службу людям. Они должны передать право на управление собой сильному государству, страх перед которым подтолкнет их к сотрудничеству между собой.

Социальное доверие предлагает решение проблемы, не основанное на страхе. В обществах, где оно существует, каждый просто знает, что другому можно доверять. Это обеспечивает высокий уровень кооперации и, как следствие, высокий уровень жизни. К сожалению, доверие не падает с неба – это результат длительной социальной эволюции. Мы не можем выделить какой-то один фактор, который позволяет людям в Дании и Японии доверять друг другу несмотря на все препятствия современного мира.

Как защититься от здравого смысла?

Идеологии всегда упрощают реальность и поэтому с неизбежностью содержат заблуждения. В современном мире их носители сталкиваются с разными мнениями и критикой своих взглядов.

Каким образом идеологические группы удерживают сторонников от сомнений и здравого смысла?

Философ Майкл Хьюмер в своей новой книге предлагает интересный ответ. Он утверждает, что у идеологий существуют системы защиты — особые убеждения, встроенные в идеологию, которые делают её чрезвычайно устойчивой к опровержению с помощью аргументов.

Рассмотрим несколько таких систем.

1. Ставить мои взгляды под сомнение — аморально.

Патриоты считают неправильным сомневаться в действиях своего правительства, а сектанты — в правоте своего вождя. Прогрессисты клеймят несогласных “трансфобами”, “гомофобами”, “мизогинами” и прочими ярлыками. Приняв такую систему защиты, человеку становится почти невозможно пересмотреть свои взгляды. Ведь как только он начинает сомневаться, у него появляется страх стать “плохим человеком”.

2. Несогласный — либо предатель, либо жертва ложного сознания.

Для марксистов любой оппонент — это классовый враг, заражённый ложной идеологией. Для националистов каждый критик работает на вражеские державы или мировое еврейское правительство. Приняв эту защитную стратегию, человек может отвергать любые аргументы как вражеский псиоп.

3. Истины и рациональности не существует.

Прогрессисты часто говорят, что истина и рациональность – это изобретения западного человека. Они созданы, чтобы угнетать другие группы. Люди попроще отвечают на критику известной цитатой из Большого Лебовски: "well, duude, it's just your opinion, maan". Отрицание истины и рациональности – это просто удобная уловка, позволяющая избежать конфронтации с оппонентами и связи с реальностью.

Хьюмер отмечает, что сторонники идеологий в глубине души понимают, что заблуждаются. Иначе зачем прибегать к столь явно несостоятельным тактикам в ведения дискуссии?

Верят ли политики в то, что говорят?

Политики часто говорят о ценностях: патриотизме, демократии, правах человека. Но действительно ли они в них верят?

Рассмотрим две гипотезы:

➊ Политики – альтруисты. Они искренне верят в каждую ценность, которую декларируют.

➋ Политики – эгоисты. Они используют ценности лишь как инструмент и на самом деле в них не верят.

Первая гипотеза выглядит крайне сомнительно. Люди прежде всего руководствуются интересами – собственными, своей семьи, своей группы. Даже когда человек отказывается от личных выгод ради общего блага, это чаще связано с желанием соответствовать нормам, а не с чистым альтруизмом. Политика не исключение: слишком многое в ней завязано на борьбу за власть и ресурсы.

Вторая гипотеза кажется более убедительной. Пример – недавнее интервью Василия Якименко, в котором он признался, что участвовал в кремлевской молодежной политике исключительно ради денег. Но настолько откровенный цинизм встречается нечасто. Большинство людей испытывают дискомфорт, если их слова противоречат их убеждениям.

Я думаю, что ближе всего к истине следующая гипотеза:

➌ Политики – эгоисты, НО они искренне верят в ценности, которые озвучивают.

Этот тезис может показаться парадоксальным. Ведь интересы политиков и благо избирателей часто вступают в конфликт. Как можно быть эгоистом и при этом верить в ценности, которые по определению выше индивидуального интереса?

Ответ на этот вопрос дает эволюционная психология. Мы привыкли считать, что функция убеждений – отражать реальность. Но Хьюго Мерьсе и Дэн Спербер в книге «Загадка разума» доказывают, что убеждения имеют в первую очередь социальную функцию. Они помогают не только понимать мир, но и влиять на других. Мы формируем рациональные аргументы не столько для поиска истины, сколько для того, чтобы убедить окружающих в своей правоте.

Можно возразить: если цель убеждений – воздействие, то зачем в них искренне верить? Почему просто не соврать? Ответ дает теория самообмана психолога Роберта Трайверса: люди убеждают сами себя, потому что человек, который искренне верит, звучит гораздо убедительнее. Он вызывает гораздо больше доверия и его гораздо реже уличают во лжи.

В политике убежденность – мощное оружие. Авторитарным лидерам она помогает создавать политические организации и мобилизовывать сторонников. Для Ленина и Сталина твердые марксистские убеждения были не просто взглядом на мир, а способом максимизации собственной власти. В демократиях все работает схожим образом: искренние рассуждения о справедливости, правах человека и патриотизме помогают политикам завоевывать доверие и продвигаться по карьерной лестнице. Они не рыцари из сказок: в случае конфликта между интересом и ценностью выбор всегда будет за первым.

Не стоит делать ставку на "хороших" людей. Единственная надежда – это хорошие институты. Они создают стимулы для эгоистичных политиков работать на общее благо.