Как появилась религия?

Прочитал статью, где выдвигается интересная гипотеза о происхождении религии. Авторы предполагают, что истории о божественном наказании помогали индивидам принуждать других членов общества к кооперации.

Для того, чтобы выжить, нам выгодно, чтобы другие люди с нами сотрудничали. Если мы, например, выходим из дома и оставляем там еду или ценные вещи, то мы бы не хотели, чтобы кто-то другой вломился к нам в дом и украл их. Однако другие люди вполне могут это сделать. Для того, чтобы избежать такого исхода, мы должны убедить их не делать этого.

Авторы статьи предполагают, что истории о божественном наказании служат инструментом такого убеждения. Вы говорите вашему соседу: "Если ты вломишься в мой дом и съешь всю мою еду, то Перун молнией спалит твою хату!" Со временем содержание таких историй у разных людей синхронизируется – и мы получаем готовую религию.

Эта теория также имеет ряд интересных импликаций. Из нее вытекает, что при появлении конкурирующих механизмов, которые обеспечивают сотрудничество, роль религии может снизится. Она, например, будет снижаться в либеральных обществах, где кооперация обеспечивается при помощи правовой системы. Верно и обратное – роль религии будет возрастать, если альтернативные механизмы кооперации будут рушиться.

Ритуалы в политике – зачем они нужны?

Политическая жизнь полна ритуалов. Отправление власти часто сопровождается пышными церемониями – коронациями, парадами, торжественными клятвами. Ее свержение также приобретает ритуальную форму. Протестующие организуют марши, выкрикивают лозунги, пользуются общей символикой и, наоборот, пытаются осквернить символику действующего режима. Многим запомнилось недавнее сожжение гроба отца Башара Асада. Зачем это все нужно?

Может показаться, что такие ритуалы не имеют никакого смысла. Это просто проявление какой-то животной иррациональности. Это неверно. Часто социальное поведение, которое кажется иррациональным, можно очень хорошо объяснить при помощи теории игр. На самом деле, как отмечает политолог Майкл Чве, основная задача политических ритуалов – это производство общего знания. У вас с другим человеком есть общее знание не просто тогда, когда вы знаете одно и тоже, а тогда, когда вы знаете, что он знает, а он знает, что вы знаете. Наличие общего знания делает кооперацию возможной, а его отсутствие, наоборот, невозможной.

Например, коронация. Её цель — создать впечатление легитимности правителя. Это дорогая и торжественная церемония, которая показывает, что власть коронуемого признаётся большинством. Если коронация проходит без помех, наблюдатель понимает: правитель пользуется поддержкой. Это убеждает потенциальных недовольных в том, что протест не найдет отклика – в результате они предпочтут молчать. Поэтому правители, чья легитимность под сомнением, стараются сделать такие церемонии максимально масштабными.

Эта же идея объясняет ритуальность протестов. Как отмечает Чве, протест — это проблема координации. Люди готовы выйти на улицы, только если уверены, что их поддержат другие. Протестные ритуалы помогают создать такое ощущение. Марши, лозунги и радикальные действия привлекают внимание и помогают создать общее знание негативного отношения к действующей власти. Такое общее знание мотивирует других людей присоединиться.

Парадоксально, но политические ритуалы обладают рациональностью. Они позволяют властям усложнять координацию оппозиции, формируя у общества общее знание о своей поддержке. В то же время оппозиция использует ритуалы, чтобы упростить координацию своих сторонников, создавая альтернативное общее знание — о недовольстве властью и готовности к сопротивлению.

Учу Александра Дугина критиковать либерализм

Современные традиционалисты, такие как Александр Дугин и Патрик Денин, винят либерализм во всех пороках современного мира. Либерализм, по их мнению, – это причина атомизации, разобщения и конфликтов. Что не так с этой критикой? Основная проблема заключается в том, что она винит в бедах реального мира абстрактную политическую философию.

Здесь необходимо провести разграничение между либеральной философией и либеральными институтами. Философия – это набор абстрактных тезисов и обоснований. Институты – это конкретные социальные нормы, по которым функционирует общество. Дугин и Денин, видимо, думают, что люди сначала принимают философию, а потом сознательно строят институты на ее основе.

Но большинство людей – не философы! Им неинтересны занудные тезисы и аргументы. Человеческая мотивация возникает не из философии, а из самого обычного интереса. Люди заботятся о себе, о своей семье и о своей группе – племени, церкви, этносе и так далее. Реализация интересов одного может помешать реализации другого. Для того, чтобы избежать таких ситуаций люди придумали социальные нормы. Норма подталкивает человека к тому, чтобы отказаться от эгоистичного поведения в моменте, но получить выгоду от кооперации в долгосрочной перспективе.

Именно так возникли либеральные институты. Норма защиты прав и свобод остановила религиозные войны в Европе – бесконечную попытку одних навязать свою веру другим. Нормы собственности и свободной торговли позволили людям торговать и сделали богаче их, их семьи и их группы. Либеральная демократия остановила грызню за власть между элитами – так либеральные государства стали более предсказуемыми, а жизнь их граждан более стабильной.

Если критик хочет обратить внимание на социальные проблемы, то он должен критиковать не либеральную философию, а либеральные институты. Они существуют не потому, что люди, которые в них участвуют, – философские либералы. Они существуют потому, что помогают людям реализовывать свои интересы. Хорошая критика либеральных институтов должна показать, что они не справляются с этой задачей.

Либерализм – гибель для человечества?

Либеральные институты – одно из лучших изобретений человечества. Именно благодаря им за последние несколько веков человеческое благополучие резко увеличилось. Жители либеральных обществ более свободны, богаты, здоровы и образованы. Но долго ли продлится праздник? Сегодня я рассмотрю одну из самых острых проблем либерализма – рождаемость.

В либеральных обществах рождаемость находится ниже предела замещения. Этот предел равен примерно 2,12 – именно столько детей на одну женщину необходимо для того, чтобы общество могло воспроизводить само себя. Во всех известных нам либеральных обществах (кроме Израиля) этот показатель ниже. В нелиберальных обществах, наоборот, часто наблюдается демографический рост.

1. Почему низкая рождаемость – это плохо?

■ Экономика. Для поддержания уровня благополучия и сохранения темпов экономического роста необходима рабочая сила. Снижение рождаемости приводит к ее сокращению.

■ Старение населения. В популяциях с низкой рождаемостью увеличивается процент старых людей. Это означает повышенную нагрузку на системы социального обеспечения.

■ Непрожитые жизни. Либерализм создает условия для хорошей жизни. Но он также приводит к тому, что люди не хотят дать людям будущего ее прожить. Как отмечает философ Майкл Хьюмер, "если новые люди могут прожить прекрасную жизнь, это повод создавать больше людей".

■ Прекращение вида. Если либерализм распространится по миру, а тенденция на сокращение рождаемости не остановится, то человечество может попросту прекратить существовать.

■ Коллапс институтов. Философ Филип Нобре Фариа предлагает альтернативный сценарий. Он считает, что эволюция отбракует либерализм. Если либеральные институты не могут обеспечить воспроизводство и, таким образом, не являются эволюционно адаптивными, то они попросту прекратят свое существование.

2. Почему в либеральных обществах падает рождаемость?

■ Свобода. В либеральных обществах люди свободны выбирать разные образы жизни. Их решения часто не связаны с рождением детей. Люди попросту не выбирают все то, что помогало поддерживать рождаемость раньше: религиозность, консервативная сексуальная мораль и гендерные роли. А либеральное государство не может им это навязать, не отступив от либерализма.

■ Богатство. Деньги также увеличивают вашу свободу. В богатых обществах у людей возникает много привлекательных возможностей: карьера, путешествия, саморазвитие. Дети часто мешают родителям реализовывать такие возможности.

■ Женское образование. В либеральных обществах женщины чаще получают образование. Исследования показывают, что образованные женщины менее склонны заводить детей.

3. Что делать?

Перед либеральными обществами возникает развилка. Первый путь – искать решение проблемы рождаемости в рамках либерализма. Государства могут оказывать большую социальную поддержку родителям. Также они могут создавать для них экономические стимулы. Брайан Каплан предлагает вместо денежных бонусов за детей предоставлять родителям налоговые льготы. Технологические инновации, например, изобретение искусственной утробы, также могли бы помочь.

Проблема с такими решениями, однако, в том, что они могут убедить родить ребенка только тех, кто уже этого хотел. Поэтому наиболее эффективным либеральным решением является увеличение трудовой миграции. Оно, однако, сопряжено с большими трудностями, о которых я напишу в следующих постах.

Второй путь – частично отступить от либерализма. Например, начать продвигать национализм и способствовать религиозному образу жизни. Сочетание этих двух политик помогает Израилю поддерживать высокий уровень рождаемости. Религия является основным предиктором наличия детей в современном мире. Количество ультра-религиозных амишей удваивается каждые двадцать лет. Многим людям, однако, такой консервативный разворот покажется неприемлемым.

Есть ли идеология у российского режима?

Политические ученые спорят о том, есть ли у нынешнего режима в России идеология. Первые считают, что да и пытаются эту идеологию определить. Национал-большевизм? Имперский традиционализм? Идентитарный коммунитаризм? Вторые полагают, что режим скорее прагматичный, чем идеологизированный.

Вторые, конечно, правы и никакой идеологии у режима нет. Однако это не вся история.

Начнем с того, почему ее нет. Необходимым условием идеологии является консистентность. Это не означает, что идеология должна быть свободна от противоречий. Это означает, что их не должно быть слишком много. Риторика же российского режима построена на противоречиях. Политолог Григорий Голосов очень хорошо это подмечает:

Свобода? Лучше, чем несвобода. В России настоящая свобода, а на Западе хаос и произвол. Но при этом российская цивилизация такова, что мы всегда ставим интересы государства выше интересов индивида. Демократия? Лучше, чем диктатура. В России, а также в странах вроде Сирии и Венесуэлы настоящая демократия, а на Западе нет. Но в России есть традиция самодержавной власти, в которой тоже много позитивного. Европейские ценности? Россия - их последняя защитница, а сама Европа их давно предала. Но Россия еще и азиатская страна, поэтому и ценности у нас скорее азиатские. Справедливость? Россия за справедливость, а на Западе эксплуатация и неравенство. Но сверхвысокие доходы чиновников и предпринимателей уберегают Россию от того, чтобы этих ценных специалистов переманили зарубежные корпорации.

Как нам определить этот разрозненный набор тезисов? Я полагаю, что это не идеология, а то, что социолог Энн Свидлер называет "ящиком с инструментами". Инструменты в этом ящике – это всевозможные и часто несовместимые друг с другом доводы в поддержку режима и его действий. Медийное сопровождение режима постоянно открывает ящик и вбрасывает инструменты в публичное пространство. Каждый может подобрать тот инструмент, который ему больше нравится. Когда он попадет в ситуацию, где необходимо оправдывать режим, он достанет необходимый инструмент из собственного ящичка.

Ящик с инструментами гораздо более эффективная стратегия обеспечения поддержки, чем классическая идеология. В постиндустриальных обществах люди намного более образованы и часто имеют политические предпочтения. Эти предпочтения варьируются в зависимости от различных социальных и психологических переменных. Если режим займет конкретную позицию по какому-то вопросу, то он автоматически оттолкнет от себя часть сторонников. Вместо этого он предлагает каждому то обоснование, которое соответствует его предпочтениям. Кому-то по душе геополитическое противостояние, кто-то ностальгирует по советскому прошлому, а кто-то надеется на русскую ирреденту и так далее. Некоторые даже считают себя умнее других на том основании, что именно они поняли истинные мотивы действия властей.

Альтернативным ответом на проблему множественности предпочтений является демократия. Там человек может поддерживать режим на том основании, что у его политических представителей есть шанс прийти к власти или хотя бы занять в ней какое-то положение. Исследования связывают третью волну демократизации с переходом к постиндустриальному обществу. Где-то в результате этого перехода установились демократические режимы, а где-то власти нашли способ адаптироваться при помощи новых стратегий работы с общественным мнением.

В связи с недавней волной обсуждения Китая подумал, что основное отличие успешных авторитарных режимов от неуспешных заключается в том, что первые понимают значимость элитного человеческого капитала.

Как Китай, так и Сингапур очень много вложили в образование своей элиты. За государственные деньги элита смогла отучиться в лучших зарубежных вузах. Затем для нее были созданы выгодные условия, чтобы вернуться домой. Китай предложил уехавшим ученым огромные деньги, а показатели вернувшихся были выше, чем показатели тех, кто остался. Такой подход к элитам – один из ключей к экономическому росту как Китая, так и Сингапура.

Авторитарные режимы с не такими хорошими экономическими показателями часто занимаются образовательным протекционизмом: "наше образование самое лучшее" и тд и тп.

Популизм – угроза демократии?

Одно из важнейших событий в политической жизни Запада последнего времени – это появление правого популизма. Многие люди слева говорят об угрозе демократии и называют этих людей фашистами. Оправдана ли паника?

Начнем с определения. В академической литературе правым популизмом обычно называют политическую программу, которая противопоставляет "нас" "им", где "мы" – это национальное большинство, а "они" – либеральный эстеблишмент, меньшинства и мигранты. Правые популисты в западных странах претендуют на то, чтобы представлять белое большинство, которому, по их мнению, угрожают либеральные институты с их индивидуализмом, рынком и миграционными потоками.

Угрожают ли правые популисты демократии? С одной стороны, такие политические движения пользуются демократической риторикой – они утверждают, что текущая политическая система Запада игнорирует интересы национального большинства. С другой стороны, они отрицают все те институты, которые мы привыкли ассоциировать с демократией: гражданские права, рынок и разделение властей.

Можно сказать, что правые популисты не отрицают демократию per se, а отрицают именно институты либеральной демократии, которые я перечислил выше. Их понимание демократии, таким образом, является мажоритарным, но не либеральным – в обществе есть большинство и именно оно должно навязывать правила всем остальным. Проблема с такой трактовкой заключается в том, что демократии сложно функционировать без либеральных подпорок.

Демократия в первую очередь является набором социальных норм. Эти нормы представляют собой правила игры, которые обеспечивают честную передачу власти на выборах от одной элитной группы к другой. Либеральные нормы, такие как рынок, гражданские права и разделение властей, налагают ограничение на власть и не позволяют одной из элитных групп ее узурпировать. Примеров нелиберальных демократий в истории довольно мало, поэтому, отрицая либеральную демократию, правые популисты отрицают демократию как таковую.

Причина такой установки – это мышление с нулевой суммой. Правые популисты видят политику как игру, где выигрыш одних означает проигрыш других. "Если мигранты получат рабочие места, то мы их потеряем!" "Это они выигрывают от международной торговли, а не мы!" "Либералы захватили власть и хотят уничтожить нас!" Последовательным развертыванием такого мышления является узурпация власти. Чтобы не проиграть, ты должен выиграть. Не зря про современных правых шутят, что их основная цель – это не консервативные ценности, а просто "заовнить либерах".

Получается, что паника оправдана? Не совсем. Европейская политика последних лет показывает, что правые популисты в большинстве случаев становятся умеренными и перестают быть популистами. Праворадикальный и расистский Французский национальный фронт под руководством Марин Ле Пен превратился Национальное ралли – самую обычную правоцентристскую партию. Тоже самое случилось со Шведскими демократами, которые изначально были основаны выходцами из неонацистских организаций.

Как отмечает политолог Шэри Берман, когда популист вынужден существовать в здоровой демократической системе, то он с необходимостью станет более умеренным. Для того, чтобы быть успешным в таких системах, ему необходимо вступать в коалиции с другими властными группами. Это означает отказ от мышления с нулевой суммой. Именно это происходит во Франции и Швеции.

Однако в странах, где в институтах есть внутренний дефект, популист остается популистом. Именно это происходит в Германии, где AfD из умеренных экономических евроскептиков превратились в партию, которая обсуждает депортацию небелых граждан Германии. Именно это происходит в США, где избранный президент – как в странах третьего мира – отказался (1, 2) передать власть по итогам выборов.

Листая ленту новостей, мы часто поддаемся пессимизму. Ядерный апокалиписис? Третья мировая? Глобальное потепление? Многие политические группы формируются вокруг таких пессимистических нарративов, напоминая культы конца света.

Важно помнить, что они специально показывают нам самое плохое, чтобы привлечь внимание. А эволюция запрограммировала нас так, чтобы мы всегда были на чеку – эта черта помогала нашим предкам выжить. В жизни современного человека гораздо меньше опасностей, чем в тех условиях, где мы сформировались как вид.

Апокалиптические предсказания никогда не сбываются. Конец света так и не наступил в двухтысячном году. Нефть не истощилась. Перенаселения так и не случилось. Наоборот, все переживают из-за депопуляции, но ее тоже, скорее всего, не будет, как и ядерного апокалипсиса. Люди придумают, что делать с глобальным потеплением и наши города не затопит. Наш мир уже не такая страшное место, как был еще сотню лет назад.

Следующий год не будет самым лучшим, хотя некоторым из вас повезет. Мир точно не пойдет ко дну. Хочу пожелать вам стойкости, благоразумия и мира. Этот вечер создан для того, чтобы отключить телефон и уделить время близким. Спасибо, что были со мной в это нелегкое для всех нас время – вы очень крутые. С наступающим!

Оборонительная колонизация

С момента своего основания в 1721 году Российская Империя увеличивалась в среднем на 109 квадратных километров в день. В чем причина? Как ни странно, по мнению властей, экспансия защищала империю от распада. Россию окружали опасные соседи – Европа, Дальний и Ближний Восток. Как отмечает историк Стивен Коткин, основной стратегией защиты являлось нападение:

Россия склонялась к экспансионизму именно по причине своей уязвимости: лояльные царю силы, захватывая новые территории, воображали, что тем самым предотвращают нападение на страну. А после того, как Россия силой присоединяла к себе те или иные земли, ее должностные лица непременно начинали требовать дальнейших захватов ради обороны прежних приобретений.

Каждая новая территория по логике российских властей захватывалась для обороны предыдущей.

Из этой перспективы становится более понятной внешняя политика нынешних властей. Наиболее страшным для них событием является проигрыш в Холодной войне. В результате этого Россия потеряла как часть территорий СССР, так и страны Восточного блока, на которых распространялась доктрина "ограниченного суверенитета".

Для Путина такая потеря территорий означает повышение угрозы безопасности России. Для него, как и для предыдущих руководителей, чем дальше враг, тем безопаснее. Поэтому основной задачей его внешней политики стала борьба с расширением НАТО на восток.

5 книг, чтобы понимать российскую политику

1. Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе – Григорий Голосов. Книга в доступной форме отвечает на большинство вопросов, которые возникают у людей, наблюдающих за российской политикой. Какой в России политический режим? Как он появился и как эволюционировал? Что может прийти ему на смену? Вместо привычных апелляций к истории и культуре автор обращается к сравнительному методу. Различные аспекты российского режима предстают перед читателем на фоне множества других режимов: от франкистской Испании до Южной Кореи при Пак Чон Хи. Если выбирать какую-то одну книгу по теме, то это она.

2. Кто и как управляет регионами России – Александр Кынев. Чтобы понять Россию, необходимо понять ее масштаб и то, как она с ним справляется. В своем впечатляющем исследовании Кынев дает это понимание, прослеживая эволюцию регионального управления от распада СССР до наших дней. Ослабление власти губернаторов и построение управленческой вертикали – ключевой процесс в новейшей российской истории.

3. Patronal Politics – Henry Hale. Книга предлагает новую оптику для анализа политики на постсовестском пространстве. Хейл показывает, что вместо деперсонализированных институтов власть здесь полагается на личные связи. Политический капитал в таких режимах принадлежит патронам, которые распределяют его среди своих клиентов. Иногда патронажные пирамиды конкурируют между собой, а иногда одной из них удается поглотить все остальные. Именно это и случилось в России.

4. Ukraine and Russia: From Civilized Divorce to Uncivil War (2nd edition) – Paul D’Anieri. Лучший на данный момент анализ конфликта России и Украины. Через оптику дилеммы безопасности автор разбирает русско-украинские отношения со времен распада СССР, а также политику США, продвигавшую демократизацию на постсоветском пространстве. Хотя я не согласен с политическим реализмом автора, книга очень хорошо проясняет стратегические вызовы, с которыми столкнулись все участники конфликта.

5. Коллапс: Гибель Советского Союза – Владислав Зубок. Современная Россия пришла на смену Советскому Союзу. То, как происходил этот переход, говорит о нашей политической системе очень много. Даже самый прозападный реформатор попадает в ловушку персональной власти и некомпетентности – что влечет за собой фатальные ошибки. Беспартийность и эрудиция автора делают эту книгу лучшим, что написано по теме.

Демократический политик – это политик, готовый поделиться властью

Эту простую мысль до сих пор не понимают те российские политики, которые называют себя демократами. В XX веке у них было два шанса установить в России демократический режим и оба раза они узурпировали власть.

В первый раз это случилось во время Февральской революции. Создание Временного правительства было путчем сторонников либерально-демократических преобразований. Все 11 министров были назначены Милюковым – главой конституционных демократов. Основной целью Временного правительства был созыв Учредительного собрания, которое должно было принять новую конституцию. Однако созыва так и не случилось. Демократы его саботировали в страхе за то, что они сами не станут народными избранниками. Временное правительство продержалось почти восемь месяцев, пока не было сметено большевиками.

Второй шанс был во время конституционного кризиса 92-93 годов. Было два центра силы: президент Ельцин и Съезд народных депутатов. Число сторонников Ельцина среди Съезда уменьшалось и у него был вариант размена: он увольнял непопулярное правительство в обмен на согласование нового проекта конституции с последующим голосованием. Однако Ельцин не мог допустить этого – ведь в такой конституции власть президента была бы сильно ограничена. Вместо этого он выбрал конфронтацию. Ее итогом стал кровавый штурм Белого дома, который происходил под улюлюканье тогдашних демократов. Ельцин закатал своих оппонентов в асфальт и принял конституцию, где у президента были максимальные полномочия и минимальная ответственность.

Во многих членах современного демократического движения также ничто не выдает людей, готовых поделиться властью. Также, как Временное правительство, они боятся, что не будут избранны – от этого риторика про "не тот народ" и разговоры о коллективной ответственности. Также, как для Ельцина, политика для них – это игра с нулевой суммой: либо мы, либо они. От этого бескомпромиссность и белое пальто. Мантру российских демократов хорошо сформулировал Анатолий Собчак в разговоре с политологом Владимиром Гельманом: "Мы теперь у власти – это и есть демократия".

Демократическое движение должно усвоить, что построение институтов – это не "победитель получает все". Это скорее то, что Макс Вебер называл "медленным бурением твердых пластов". Здесь необходимо вооружиться терпением и быть готовым идти на компромиссы.

Русская постправда

@politicanimalis некоторое время назад выпустили пост, где рассуждают о том, что граждане России с подозрением относятся к истине. Авторы связывают эту “русскую постправду” с отсутствием чётких правил игры в борьбе за власть. Я не согласен с таким подходом к проблеме и далее объясню, по какой причине.

Когда мы решаем, верить во что-то или нет, мы часто опираемся на других людей. Возьмём науку. Для того чтобы поверить в физические законы, нам необходимо доверять науке как институту. Мы не проводим эксперименты самостоятельно, а просто допускаем, что учёные не станут нам врать. То же верно и для социальных и политических идей. Большинство не тратит время на установление их истинности. Они принимают идеи тогда, когда доверяют тому, кто их высказывает. Я полагаю, что граждан России отличает не недоверие к истине, а недоверие к другим людям.

Социологические исследования подтверждают это. Они показывают сильную разницу в уровне социального доверия между Россией и Европой. Под социальным доверием исследователи обычно понимают генерализованное доверие, то есть ответ на вопрос: “Можно ли доверять большинству людей?”. Согласно мониторингу НИУ ВШЭ, с 2006 по 2021 годы генерализованное доверие в России колебалось от 15 до 20 %. Средний показатель в Западной Европе с 2005 по 2021 годы составил примерно 50 %, если смотреть на World Values Survey. Наивысшие показатели наблюдаются в скандинавских странах — 65 %. Наша постправда — это просто низкий уровень социального доверия.

Поговорим о причинах. @politicanimalis предполагают, что всему виной отсутствие чётких правил в борьбе за власть. Я согласен с этим, однако это лишь часть механизма. Интересное объяснение предлагают политологи Туровский и Брагина. В России и в Европе одинаково высокий уровень доверия политическим институтам. У демократических режимов в Европе, по мнению исследователей, получается конвертировать доверие себе в доверие к другим людям. В персоналистских режимах, таких как Россия, ситуация иная. Здесь доверие политическому лидеру (а также армии и полиции) заменяет социальное доверие.

Мы не верим другим людям, но верим, что от них нас спасёт государство.

Киберпанк 2025

Фото: Александр Гронский *

* Facebook принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией и запрещённой в России.

Как самодержавие привело к революции

Читаю биографию Сталина, написанную Стивеном Коткиным. Автор довольно убедительно показывает, что основной причиной коллапса Российской империи было самодержавие.

■ Российская система государственной власти сформировалась при Петре I. Она включала в себя бюрократический аппарат, полностью подконтрольный царю. До 1905 года в России не существовало ни независимого кабинета министров, ни парламента.

■ При Николае II министерства не могли координировать свои действия. Медиатором между ними служил сам царь. Вместо формальных бюрократических правил министерства опирались на неформальные связи с царём и друг с другом. Царь постоянно стравливал министерства между собой, не давая какому-либо из них получить больше политического капитала.

■ После разгромного поражения в русско-японской войне царь был вынужден согласиться на политические реформы, чтобы канализировать недовольство. По модели Германии были созданы кабинет министров во главе с премьер-министром и парламент — Государственная дума.

■ В результате реформ сформировался режим, который Коткин называет “конституционным самодержавием”. Царь постоянно вмешивался в работу Думы. Основным инструментом были указы, вступавшие в силу сразу после подписания. На их отмену Думе требовалось время, а её структура сильно затрудняла голосование.

■ Кроме того, царь препятствовал деятельности правительства и премьер-министра. Выбор в сторону немецкой модели был продиктован феноменальными успехами Бисмарка, которому Вильгельм I передал все полномочия. Однако Николай не дал такого карт-бланша ни одному из своих премьеров. Реформы Витте и Столыпина блокировались как царём, так и его окружением.

■ Царское решение о вступлении в Первую мировую войну стало фатальным. Усилившийся голод и социальная несправедливость привели к бунтам, которые в итоге заставили режимный истеблишмент свергнуть Николая II.

Основной причиной краха Российской империи было самодержавие. Если бы Николай II согласился на реформы, власти было бы гораздо проще канализировать недовольство. Доступ в парламент и легализация профсоюзов сделали бы левые силы гораздо более умеренными. Эффективное правительство могло бы провести реформы и снизить социальное напряжение. Ограничение власти царя также удержало бы его от принятия нерациональных решений, таких как вступление в мировую войну.

Идеология Китая

Меня всегда удивляла способность Китая встраиваться в современный мир, пользуясь при этом устаревшей коммунистической риторикой. Как это возможно? Пролистал пару книг по теме и делюсь своими выводами.

■ Современная идеология Китая во многом определяется взглядами председателя КПК Си Цзиньпина. Си не является убежденным сторонником коммунистической утопии, он скорее прагматик. Его приоритетом является защита национальных интересов Китая так, как он их понимает. Его идеологию можно охарактеризовать как китайский национализм с элементами марксизма-ленинизма.

■ Си обращается с марксистской традицией весьма избирательно. Как отмечают Цанг и Чунг в книге “Политическая мысль Си Цзиньпина”, из наследия Маркса он заимствует диалектический подход к истории. Однако конечной целью становится не триумф коммунизма над капитализмом, а победа Китая как “коммунистической” державы над западными “капиталистическими” странами.

■ Наибольшее влияние на идеологию Си оказал Ленин. Причем не как философ, а как идеолог партийного строительства. Ленин подчеркивал важность дисциплины и контроля внутри партии, что для Си стало ключевым принципом. Сильная компартия для него – это главный инструмент реализации национальных интересов Китая.

■ Прагматичность Компартии особенно заметна в ее подходе к рыночной экономике. Во времена реформ Дэн Сяопина партия начала с осторожного внедрения рыночных элементов, которые постепенно распространились на всю страну. Компартию не сильно волнует, что переход к рынку ставит под сомнение их коммунизм: как говорил Мао, "практика – критерий истины".

■ При Си Цзиньпине Китай отошел от политики свободного рынка, сделав ставку на националистический госкапитализм. Си критикует политику экономического роста “любой ценой”. Государство активно регулирует бизнес и внедряет протекционистские меры. В то же время Си не стремится к построению государства всеобщего благосостояния по европейской модели, считая, что чрезмерное перераспределение порождает иждивенчество.

■ КПК под руководством Си Цзиньпина селективно интерпретирует коммунистическую философию, подстраивая ее под свои нужды. Как отмечает Джуд Бланшетт в книге “Новые красногвардейцы Китая”, одной из главных угроз для режима остаются “настоящие коммунисты”, поскольку именно они способны критиковать партию в рамках левого дискурса. Монополия на интерпретацию коммунизма обеспечивается репрессиями.

Государство – это преступник, обладающий авторитетом

Государству позволено делать вещи, которые не позволено делать никому другому. Майкл Хьюмер приводит интересный мысленный эксперимент. Представьте, что завтра я начну бороться с преступностью. Побью парочку уличных хулиганов, посажу их к себе в подвал, а потом постучу к вам в дверь и потребую деньги за наведение порядка. Вы покрутите пальцем у виска, захлопнете дверь и будете абсолютно правы. Я не могу это делать. Почему же государство может?

Государство обладает авторитетом. Авторитет – это право государства управлять, которому соответствует ваша обязанность подчиняться. Это особый статус государства, недоступный простым смертным. Одна из основных задач политической философии – придумать моральное обоснование авторитета. Одни считают, что любой фактический авторитет оправдан. Другие придумывают сложные теории, чтобы отличить моральный авторитет от фактического. Божественный дар? Общественный договор? Народная воля? Полезность?

Парадоксальность авторитета лучше всего иллюстрируется периодами, когда неясно, кто им обладает. Английский философ Томас Гоббс называл такие периоды естественным состоянием. В отсутствие авторитетной фигуры люди ведут войну всех против всех. Победителя в этой войне признают носителем авторитета, но в момент борьбы очень сложно отличить обычного преступника от будущего властителя.

Один такой случай произошел после Октябрьской революции. Большевики еще не успели взять под контроль финансовую систему. Ленин отправил нового наркома по делам финансов Вячеслава Менжинского в Госбанк, но служащие отказались давать деньги. После множества визитов Менжинский не выдержал и с группой головорезов просто ограбил банк, выложив на стол Ленина 5 миллионов рублей. Ограбление Менжинского повторилось несколько раз, запустив цепочку других ограблений банков, за которыми последовало установление контроля нового правительства за системой финансов.

Обладал ли Менжинский авторитетом советского государства в момент ограбления? В чем принципиальная разница между этим грабежом и последующим налогообложением СССР? А в чем разница с налогообложением в других государствах? Если бы спустя пару дней власть досталась монархистам, то Менжинского бы повесили как преступника. Но благодаря чистой удаче он вписан в историю как носитель авторитета государства.

Как война заставила государства платить социалку (и не только)

В начале второй половины прошлого века большинство государств Европы стали государствами всеобщего благосостояния. Они предоставляют социальную поддержку, предлагают государственные услуги и регулируют экономику. Как они появились? Как показывают исследования, важным фактором были мировые войны.

➊ Довоенный период. Для того, чтобы воевать, стало нужно больше людей. Готовясь к Первой и Второй мировым войнам, европейские государства вдруг обнаружили, что в результате индустриализации резко упал уровень здоровья и рождаемости. За этим последовало появление государственной медицины и пронаталистской политики. В эти периоды также развилось государственное образование. Оно требовалось, чтобы солдаты могли лучше обращаться с новым оружием, а также были более восприимчивы к военной пропаганде.

➋ Военный период. Во время мировых войн резко возросли государственные расходы и, как следствие, налоги. Большая часть из них шла на войну. Однако европейским государствам необходимо было лояльное население. Поэтому они шли на уступки профсоюзным движениям и часть средств пускали на социальную поддержку. Политические лидеры покупали лояльность бесконечными обещаниями построения социального государства после войны. Государства также реагировали на экономические трудности наращиванием своей роли в экономике.

➌ Послевоенный период. После войны государства не собирались снижать объемы вмешательства в экономику. Во-первых, это объясняется институциональной инерцией и необходимостью выполнять обещания военного времени. Во-вторых, государствам необходимо было отвечать на послевоенные вызовы: стабилизировать экономику, восстанавливать города, а также интегрировать в общество людей, прошедших войну. В результате количество налогов, социальных программ и регуляций только возросло.

Как говорил социолог Чарльз Тилли, "война порождает государства, а государства порождают войну".

Зачем Трампу Гренландия?

Наблюдателям кажется странным, что президент самой влиятельной либеральной державы заговорил о переделе границ. Со времен Второй мировой войны на такую риторику наложен запрет в странах Запада. Если она где-то и мелькает, то лишь в нашей с вами Восточной Европе. Зачем это Трампу?

Комментаторы придумывают сложные стратегические гипотезы: траектории полета ракет? Морские пути? Противостояние с Китаем? На самом деле, Гренландия — это просто огромный кусок льда с населением в 57 000 человек. Половина государственного бюджета страны — это дотации от Дании. Выгоды от приобретения этого региона, как минимум, неочевидны в мире, где все решает экономика. Такие объяснения — это просто рационализации, соответствующие эстетическим предпочтениям комментаторов.

Я думаю, что Трамп просто делает то, чего хотят его избиратели. Их не волнуют действительно важные вещи — экономика, устройство политических институтов. Из политической психологии мы знаем, что средний избиратель — это ура-патриот с очень левыми взглядами на экономику. В США — слава Богу! — ура-патриоты и левые раскиданы по разным партиям. Демократы хотят от своей партии зарегулировать бизнес. Республиканцы хотят от Трампа, чтобы он сделал “Америку снова великой”.

Чувство национального величия тесно связано с территориями. Территориальные потери воспринимаются как национальное унижение. Исследования показывают, что потеря территорий делает приход правых популистов к власти более вероятным. Верно и обратное: присоединение территорий воспринимается как национальный триумф. Мы — политические животные. Нам важно, чтобы “мы” были круче, чем “они”. Присоединение Гренландии в этой логике означает, что США победили, а Европа проиграла. С этим куском льда размером с три Техаса Америка точно станет снова великой.

Мы все одинаковые!

Главный критик американского империализма!

(А еще он в твиттере критикует западных леваков за цензуру)