Фарма как бизнес-модель: платишь, значит живёшь
Когда-то фарма была про инновации и конкуренцию. Сейчас чаще она связана с юридическими технологиями, патентными цепочками и аккуратно отстроенными барьерами входа. Ниже объясняется, почему это уже не риторика, а счёт, который платят люди и бюджеты.
В США в 2024 году на рецептурные препараты ушло почти $806 млрд, что на 10,2 % больше, чем в предыдущем году. При этом «чистые» (net) расходы производителей выросли на 11,4% и достигли $487 млрд, а объём потребления составил около 215 млрд “дней терапии”. Для понимания: «дни терапии» — это суммарное количество дней, на которые пациенты получают лекарства. Например, если миллион человек пьёт препарат месяц, это 30 млн «дней терапии». То есть американцы буквально «проглотили» 215 миллиардов дозированных дней за год.
Как удерживают цены? Патентами и «патентными шлейфами». У десяти самых продаваемых препаратов в среднем по 74 выданных патента и более 140 поданных заявок, причём почти две трети заявок подаются уже после выхода препарата на рынок. И это не про новые открытия: компании патентуют шприцы, колбы, крышки и даже способы хранения, лишь бы отодвинуть конкурентов. В итоге монополия живёт не 20 лет, как задумывалось, а гораздо дольше.
Последствия этой практики видны в ценах. Медианная годовая стоимость одной терапии в 2024 году превысила $370 000. Для сравнения: в 2021 году она составляла около $180 000, то есть выросла почти в два раза за три года. При этом разрыв между прайс-листами и реальными выплатами («gross-to-net bubble») достиг $356 млрд: компании выставляют условные $100, реально получают $60, а оставшиеся $40 растворяются в скидках и ребейтах. На конечного пациента это почти не влияет — цена в аптеке остаётся неподъёмной.
Примеры говорят сами за себя. Humira за годы монополии приносил производителю по $47,5 млн в день, что составляет около $20 млрд в год на пике. Victoza (для диабета) за пять лет подорожала на 42%, с $7 936 до $11 300 в год. Причём не потому, что выросла себестоимость, а просто потому что это возможно.
Американцы платят всё больше, но всё чаще не получают лечения: около 27 % новых рецептов не реализуются из-за высоких цен или отказов страховок. Это не абстрактная статистика: люди делят таблетки пополам, пропускают дозы или отказываются от терапии.
В России ситуация иная по масштабу, но похожа по сути. Здесь 80,8 % рынка контролируют 10 крупнейших дистрибьюторов: «Пульс» (15,7%), «Протек» (15,6%), «Катрен» (13,2 %), «Гранд Капитал» (7,8%), «Р-Фарм» (7,3 %), «Ирвин 2» (5,9%) и другие. Конкуренция для новых игроков остаётся иллюзией.
В 2024 году в российских аптеках не хватало 134 жизненно важных препаратов: от антибиотиков и инсулина до онкопрепаратов и средств от аллергии. ФАС фиксировала картельные сговоры, завышение цен на ЖНВЛП и злоупотребление доминирующим положением. На деле это значит простое: лекарства либо дороги, либо их нет.
Итог один и там, и здесь: монополия убивает конкуренцию, цены растут быстрее доходов, а доступ к терапии превращается в привилегию, а не право.
@naebrosh
Когда-то фарма была про инновации и конкуренцию. Сейчас чаще она связана с юридическими технологиями, патентными цепочками и аккуратно отстроенными барьерами входа. Ниже объясняется, почему это уже не риторика, а счёт, который платят люди и бюджеты.
В США в 2024 году на рецептурные препараты ушло почти $806 млрд, что на 10,2 % больше, чем в предыдущем году. При этом «чистые» (net) расходы производителей выросли на 11,4% и достигли $487 млрд, а объём потребления составил около 215 млрд “дней терапии”. Для понимания: «дни терапии» — это суммарное количество дней, на которые пациенты получают лекарства. Например, если миллион человек пьёт препарат месяц, это 30 млн «дней терапии». То есть американцы буквально «проглотили» 215 миллиардов дозированных дней за год.
Как удерживают цены? Патентами и «патентными шлейфами». У десяти самых продаваемых препаратов в среднем по 74 выданных патента и более 140 поданных заявок, причём почти две трети заявок подаются уже после выхода препарата на рынок. И это не про новые открытия: компании патентуют шприцы, колбы, крышки и даже способы хранения, лишь бы отодвинуть конкурентов. В итоге монополия живёт не 20 лет, как задумывалось, а гораздо дольше.
Последствия этой практики видны в ценах. Медианная годовая стоимость одной терапии в 2024 году превысила $370 000. Для сравнения: в 2021 году она составляла около $180 000, то есть выросла почти в два раза за три года. При этом разрыв между прайс-листами и реальными выплатами («gross-to-net bubble») достиг $356 млрд: компании выставляют условные $100, реально получают $60, а оставшиеся $40 растворяются в скидках и ребейтах. На конечного пациента это почти не влияет — цена в аптеке остаётся неподъёмной.
Примеры говорят сами за себя. Humira за годы монополии приносил производителю по $47,5 млн в день, что составляет около $20 млрд в год на пике. Victoza (для диабета) за пять лет подорожала на 42%, с $7 936 до $11 300 в год. Причём не потому, что выросла себестоимость, а просто потому что это возможно.
Американцы платят всё больше, но всё чаще не получают лечения: около 27 % новых рецептов не реализуются из-за высоких цен или отказов страховок. Это не абстрактная статистика: люди делят таблетки пополам, пропускают дозы или отказываются от терапии.
В России ситуация иная по масштабу, но похожа по сути. Здесь 80,8 % рынка контролируют 10 крупнейших дистрибьюторов: «Пульс» (15,7%), «Протек» (15,6%), «Катрен» (13,2 %), «Гранд Капитал» (7,8%), «Р-Фарм» (7,3 %), «Ирвин 2» (5,9%) и другие. Конкуренция для новых игроков остаётся иллюзией.
В 2024 году в российских аптеках не хватало 134 жизненно важных препаратов: от антибиотиков и инсулина до онкопрепаратов и средств от аллергии. ФАС фиксировала картельные сговоры, завышение цен на ЖНВЛП и злоупотребление доминирующим положением. На деле это значит простое: лекарства либо дороги, либо их нет.
Итог один и там, и здесь: монополия убивает конкуренцию, цены растут быстрее доходов, а доступ к терапии превращается в привилегию, а не право.
@naebrosh
💯71🤬47❤14👎2👍1🔥1🙏1
Кому кризис, а кому шанс
История с «Волга-Днепр» - отличный пример того, как важно выкупать и спасать критически значимые компании, даже если они оказались в тяжёлом финансовом положении. У группы накопились долги на $500 млн, значительная часть флота простаивает, рынок ушёл к китайским перевозчикам. Казалось бы — диагноз. Но приходит Солодилин с «ЕАС Групп» и заявляет: будем реанимировать.
И речь идёт не о случайном перевозчике. Группа «Волга-Днепр» до 2022 года была одним из мировых лидеров в перевозках сверхтяжёлых и негабаритных грузов, успешно конкурировала на глобальном рынке и выстраивала систему «кругосветных маршрутов». Но с 2022 по 2024 годы компания оказалась под санкциями Канады, ЕС, Великобритании и США. Иностранные воздушные суда прекратили полёты, часть флота арестована за рубежом, и деятельность резко сократилась.
Сегодня в летной годности остаются лишь 3 из 11 Ан-124 (ещё 4 арестованы за рубежом), а также 5 Ил-76. У «Атрана» до санкций было девять «боингов», сейчас летают только два Ан-12. У AirBridgeCargo на хранении простаивают 14 Boeing 747.
При этом «Волга-Днепр» — это не просто авиакомпания. За более чем 35 лет работы группа выстроила комплексную систему логистики: перевозки, страхование, техническое обслуживание и ремонт. В её составе — ключевые для отрасли подразделения. «Волга-Днепр Техникс Москва» работает в крупнейших московских аэропортах и сертифицирована для обслуживания Boeing 777, 747, 737, Airbus A320 и SSJ-100, а также ремонта компонентов для этих машин. «Волга-Днепр Инжиниринг» имеет приоритетное право проводить сертификацию главных и второстепенных изменений конструкции транспортных самолётов, газотурбинных двигателей и компонентов классов 2 и 3 — компетенцию, которой в России обладают единицы.
Флот и инфраструктура сосредоточены в Ульяновске и Московском регионе, сервисная сеть охватывает до восьми аэропортов. Несмотря на санкции и простой самолётов, компания сохранила уникальные кадры и экспертизу, критически важные для всей авиаотрасли.
Да, глобальные позиции уже не те: Китай контролирует 93% грузов из КНР. Но Россия получает шанс вернуть хотя бы часть рынка, а главное — сохранить школу и инфраструктуру, без которых невозможно строить независимую авиацию.
Солодилин берёт на себя амбициозную задачу не просто оживить парк и реструктурировать долги, а фактически дать вторую жизнь целой отрасли, которая ещё недавно считалась «мертвой».И в этом контексте покупка «Волга-Днепр» выглядит не как рискованная авантюра, а как стратегическая инвестиция в будущее российской авиации.
@naebrosh
История с «Волга-Днепр» - отличный пример того, как важно выкупать и спасать критически значимые компании, даже если они оказались в тяжёлом финансовом положении. У группы накопились долги на $500 млн, значительная часть флота простаивает, рынок ушёл к китайским перевозчикам. Казалось бы — диагноз. Но приходит Солодилин с «ЕАС Групп» и заявляет: будем реанимировать.
И речь идёт не о случайном перевозчике. Группа «Волга-Днепр» до 2022 года была одним из мировых лидеров в перевозках сверхтяжёлых и негабаритных грузов, успешно конкурировала на глобальном рынке и выстраивала систему «кругосветных маршрутов». Но с 2022 по 2024 годы компания оказалась под санкциями Канады, ЕС, Великобритании и США. Иностранные воздушные суда прекратили полёты, часть флота арестована за рубежом, и деятельность резко сократилась.
Сегодня в летной годности остаются лишь 3 из 11 Ан-124 (ещё 4 арестованы за рубежом), а также 5 Ил-76. У «Атрана» до санкций было девять «боингов», сейчас летают только два Ан-12. У AirBridgeCargo на хранении простаивают 14 Boeing 747.
При этом «Волга-Днепр» — это не просто авиакомпания. За более чем 35 лет работы группа выстроила комплексную систему логистики: перевозки, страхование, техническое обслуживание и ремонт. В её составе — ключевые для отрасли подразделения. «Волга-Днепр Техникс Москва» работает в крупнейших московских аэропортах и сертифицирована для обслуживания Boeing 777, 747, 737, Airbus A320 и SSJ-100, а также ремонта компонентов для этих машин. «Волга-Днепр Инжиниринг» имеет приоритетное право проводить сертификацию главных и второстепенных изменений конструкции транспортных самолётов, газотурбинных двигателей и компонентов классов 2 и 3 — компетенцию, которой в России обладают единицы.
Флот и инфраструктура сосредоточены в Ульяновске и Московском регионе, сервисная сеть охватывает до восьми аэропортов. Несмотря на санкции и простой самолётов, компания сохранила уникальные кадры и экспертизу, критически важные для всей авиаотрасли.
Да, глобальные позиции уже не те: Китай контролирует 93% грузов из КНР. Но Россия получает шанс вернуть хотя бы часть рынка, а главное — сохранить школу и инфраструктуру, без которых невозможно строить независимую авиацию.
Солодилин берёт на себя амбициозную задачу не просто оживить парк и реструктурировать долги, а фактически дать вторую жизнь целой отрасли, которая ещё недавно считалась «мертвой».И в этом контексте покупка «Волга-Днепр» выглядит не как рискованная авантюра, а как стратегическая инвестиция в будущее российской авиации.
@naebrosh
👍135❤35🙏25👏13🔥8😁4
ИИ – гонка за энергией и второй шанс для мирного атома?
За последнее десятилетие ИИ совершил по отдельным мнениям настоящую революцию в мировом обществе. Количество регулярных пользователей нейросетей на момент 2025 года достигает 300 млн человек, а сам рынок развивается с ошеломительными темпами в 30–40%.
Однако с развитием ИИ вскрывается интересная проблема – крайне существенное потребление электроэнергии нейросетями. Каждый запрос в популярный ныне ChatGPT потребляет ~3-5 ватт-часов энергии. При том, что количество еженедельных запросов в чат превысило 700 млн, ежегодное потребление энергии нейросетью (без учёта обучения) составляет ~110 ТВтч. Общее же потребление энергии ИИ в мире оценивается в ~415 ТВтч, что составляет 1,5% от всей генерации электроэнергии за 2024 г. Уже сейчас, расходы энергии на ИИ сопоставимы с потреблением энергии всем мировым электрическим транспортом – метро, поездами, трамваями и всем небезразличными электромобилями и электробусами.
И это без учёта постоянного стремления к развитию компаниями своих детищ. Запуск новых версий популярных ИИ в 2025 году – ChatGPT 5, Grok 5, DeepSeek-R1 и прочих – требует всё больших вычислительных мощностей. Проект Stargate, реализуемый OpenAI, предполагает постройку дата-центров в США мощностью не менее 5 ГВт, с потенциалом расширения до 15 ГВт к 2027–2030 годам. xAi, под руководством Илона Маска, строит дата-центры с аналогичными мощностями. Amazon Web Services (AWS) планирует более чем в 4 раза увеличить мощность своих дата-центров – до 12 ГВт. По прогнозам Международного Энергетического Агентства (IEA), общее годовое потребление энергии ИИ к 2030 году вырастет более чем вдвое, до 945 ТВтч.
Возникает вопрос – а где брать все эти гигаватты электроэнергии? Чем запитывать будут? Уже сейчас дата-центры ИИ регулярно перегружают локальные энергосети (Ирландия, Мексика к примеру). Зелёная энергетика, продвигаемая всеми и вся по всему миру, не способна полностью покрыть требуемые мощности, что мотивирует глобальных техно гигантов вкладываться в ископаемые источники энергии и…в мирный атом.
Да, именно так. Под давлением «зелёной» повестки, компаниям не остаётся другого выбора. Согласно заявлениям партнёров того же Stargate Open AI, ключевым источником энергии для проекта, помимо солнечных панелей, выступят «перспективные» малые модульные ядерные реакторы (SMR). Microsoft заключил соглашение о покупке более 800 МВт мощности в течении 20 лет у оператора печально известной АЭС Three Mile Island, которая в 80-х годах и вбила первый гвоздь в гроб мировой атомной энергетики. Meta (Facebook) заключила аналогичный договор с оператором АЭС Clinton Clean Energy Center на покупку 100% их мощности – 1.1 ГВт.
За исключением достаточно сомнительных вложений в ядерный синтез и SMR, подобный тренд подпитывает надежду на хотя бы некоторый возврат популярности мирного атома и, как следствие, надежду на экологически-чистое будущее, которого на одних только ВИЭ не достичь. Но будет ли повышенного спроса от ИИ достаточно для возрождения отрасли? Или же технические изыскания техно гигантов лягут на плечи ископаемого топлива? Будущее покажет.
В этом контексте и сама Россия получает уникальную нишу: обладая одной из самых мощных атомных школ в мире и крупнейшими запасами урана, страна способна предложить глобальному рынку не только технологии Росатома, но и долгосрочные гарантии энергетической безопасности для стремительно растущей индустрии ИИ.
За последнее десятилетие ИИ совершил по отдельным мнениям настоящую революцию в мировом обществе. Количество регулярных пользователей нейросетей на момент 2025 года достигает 300 млн человек, а сам рынок развивается с ошеломительными темпами в 30–40%.
Однако с развитием ИИ вскрывается интересная проблема – крайне существенное потребление электроэнергии нейросетями. Каждый запрос в популярный ныне ChatGPT потребляет ~3-5 ватт-часов энергии. При том, что количество еженедельных запросов в чат превысило 700 млн, ежегодное потребление энергии нейросетью (без учёта обучения) составляет ~110 ТВтч. Общее же потребление энергии ИИ в мире оценивается в ~415 ТВтч, что составляет 1,5% от всей генерации электроэнергии за 2024 г. Уже сейчас, расходы энергии на ИИ сопоставимы с потреблением энергии всем мировым электрическим транспортом – метро, поездами, трамваями и всем небезразличными электромобилями и электробусами.
И это без учёта постоянного стремления к развитию компаниями своих детищ. Запуск новых версий популярных ИИ в 2025 году – ChatGPT 5, Grok 5, DeepSeek-R1 и прочих – требует всё больших вычислительных мощностей. Проект Stargate, реализуемый OpenAI, предполагает постройку дата-центров в США мощностью не менее 5 ГВт, с потенциалом расширения до 15 ГВт к 2027–2030 годам. xAi, под руководством Илона Маска, строит дата-центры с аналогичными мощностями. Amazon Web Services (AWS) планирует более чем в 4 раза увеличить мощность своих дата-центров – до 12 ГВт. По прогнозам Международного Энергетического Агентства (IEA), общее годовое потребление энергии ИИ к 2030 году вырастет более чем вдвое, до 945 ТВтч.
Возникает вопрос – а где брать все эти гигаватты электроэнергии? Чем запитывать будут? Уже сейчас дата-центры ИИ регулярно перегружают локальные энергосети (Ирландия, Мексика к примеру). Зелёная энергетика, продвигаемая всеми и вся по всему миру, не способна полностью покрыть требуемые мощности, что мотивирует глобальных техно гигантов вкладываться в ископаемые источники энергии и…в мирный атом.
Да, именно так. Под давлением «зелёной» повестки, компаниям не остаётся другого выбора. Согласно заявлениям партнёров того же Stargate Open AI, ключевым источником энергии для проекта, помимо солнечных панелей, выступят «перспективные» малые модульные ядерные реакторы (SMR). Microsoft заключил соглашение о покупке более 800 МВт мощности в течении 20 лет у оператора печально известной АЭС Three Mile Island, которая в 80-х годах и вбила первый гвоздь в гроб мировой атомной энергетики. Meta (Facebook) заключила аналогичный договор с оператором АЭС Clinton Clean Energy Center на покупку 100% их мощности – 1.1 ГВт.
За исключением достаточно сомнительных вложений в ядерный синтез и SMR, подобный тренд подпитывает надежду на хотя бы некоторый возврат популярности мирного атома и, как следствие, надежду на экологически-чистое будущее, которого на одних только ВИЭ не достичь. Но будет ли повышенного спроса от ИИ достаточно для возрождения отрасли? Или же технические изыскания техно гигантов лягут на плечи ископаемого топлива? Будущее покажет.
В этом контексте и сама Россия получает уникальную нишу: обладая одной из самых мощных атомных школ в мире и крупнейшими запасами урана, страна способна предложить глобальному рынку не только технологии Росатома, но и долгосрочные гарантии энергетической безопасности для стремительно растущей индустрии ИИ.
👍54❤19🤔11🔥8🤡2
НДС 22%: когда экономику режут “по науке”
В правительственных кулуарах снова зазвучали разговоры о повышении НДС с 20% до 22%. Официально это, разумеется, никто не комментирует, но экономическое сообщество уже вовсю пытается понять, как пережить новый виток фискального геноцида экономики.
НДС в России давно стал любимым инструментом для “быстрого латания дыр” в бюджете. Введенный в начале 1990-х на уровне 28%, он с тех пор периодически поднимался и опускался, словно индикатор настроения чиновников, а не серьезный экономический инструмент. Снижение до 20% слегка облегчило нагрузку, но базовые проблемы остались: каскадный эффект, сложность администрирования и удар по всем стадиям производственной цепочки, который неизбежно бьет по карману потребителя.
Мировой опыт при этом красноречив. Китай ограничивается базовой ставкой 13%, а для некоторых товаров и вовсе 9% и 6%. В Швейцарии НДС составляет 8,1%, в Таиланде — 7%. Даже в Европе, где ставки традиционно высоки, есть сложные системы компенсаций и льгот для ключевых отраслей. Россия же собирается 22% — без всяких мягких механизмов, потому что зачем облегчать жизнь бизнесу, когда можно сразу ударить по всем.
Последствия очевидны. Во-первых, инфляция ударит по всем категориям товаров, даже с учетом гипотетических льгот для “социально уязвимых” групп. Производители и ритейлеры переложат налоговое бремя на потребителей, и рост цен будет гарантирован. Во-вторых, конкурентоспособность российской продукции на внутреннем и внешнем рынке снизится еще сильнее, а промышленное производство, которое и так растет медленно, получит новый удар.
Опыт с повышением налога на прибыль организаций с 20% до 25% — наглядный урок. Минфин ожидал 4,2 трлн рублей, а может недополучить около 1 трлн. Причина проста: экономика не выдерживает нагрузки. С НДС картина будет аналогичной: спрос упадет, розничные продажи сократятся, а вместе с ними уменьшатся и налоговые поступления. И это без учета того, что бизнес найдет новые способы уйти в тень.
А есть ли альтернативы? Конечно. Налог на избыточную прибыль позволил бы взять с сырьевых и финансовых гигантов сверхдоходы без того, чтобы душить всю экономику. Развитие имущественного и земельного налогообложения с прогрессивной шкалой и повышением кадастровой стоимости до рыночного уровня могло бы дать бюджету значительные средства. Борьба с теневой экономикой через цифровизацию и перекрестный анализ данных ФНС способна принести сотни миллиардов рублей без повышения налоговой ставки. Стимулирование легализации доходов через налоговые каникулы для малых предприятий и снижение страховых взносов для самозанятых и ИП тоже выглядит куда привлекательнее.
Повышение НДС до 22% — это классический случай “хотели как лучше, получилось как всегда”.
@naebrosh
В правительственных кулуарах снова зазвучали разговоры о повышении НДС с 20% до 22%. Официально это, разумеется, никто не комментирует, но экономическое сообщество уже вовсю пытается понять, как пережить новый виток фискального геноцида экономики.
НДС в России давно стал любимым инструментом для “быстрого латания дыр” в бюджете. Введенный в начале 1990-х на уровне 28%, он с тех пор периодически поднимался и опускался, словно индикатор настроения чиновников, а не серьезный экономический инструмент. Снижение до 20% слегка облегчило нагрузку, но базовые проблемы остались: каскадный эффект, сложность администрирования и удар по всем стадиям производственной цепочки, который неизбежно бьет по карману потребителя.
Мировой опыт при этом красноречив. Китай ограничивается базовой ставкой 13%, а для некоторых товаров и вовсе 9% и 6%. В Швейцарии НДС составляет 8,1%, в Таиланде — 7%. Даже в Европе, где ставки традиционно высоки, есть сложные системы компенсаций и льгот для ключевых отраслей. Россия же собирается 22% — без всяких мягких механизмов, потому что зачем облегчать жизнь бизнесу, когда можно сразу ударить по всем.
Последствия очевидны. Во-первых, инфляция ударит по всем категориям товаров, даже с учетом гипотетических льгот для “социально уязвимых” групп. Производители и ритейлеры переложат налоговое бремя на потребителей, и рост цен будет гарантирован. Во-вторых, конкурентоспособность российской продукции на внутреннем и внешнем рынке снизится еще сильнее, а промышленное производство, которое и так растет медленно, получит новый удар.
Опыт с повышением налога на прибыль организаций с 20% до 25% — наглядный урок. Минфин ожидал 4,2 трлн рублей, а может недополучить около 1 трлн. Причина проста: экономика не выдерживает нагрузки. С НДС картина будет аналогичной: спрос упадет, розничные продажи сократятся, а вместе с ними уменьшатся и налоговые поступления. И это без учета того, что бизнес найдет новые способы уйти в тень.
А есть ли альтернативы? Конечно. Налог на избыточную прибыль позволил бы взять с сырьевых и финансовых гигантов сверхдоходы без того, чтобы душить всю экономику. Развитие имущественного и земельного налогообложения с прогрессивной шкалой и повышением кадастровой стоимости до рыночного уровня могло бы дать бюджету значительные средства. Борьба с теневой экономикой через цифровизацию и перекрестный анализ данных ФНС способна принести сотни миллиардов рублей без повышения налоговой ставки. Стимулирование легализации доходов через налоговые каникулы для малых предприятий и снижение страховых взносов для самозанятых и ИП тоже выглядит куда привлекательнее.
Повышение НДС до 22% — это классический случай “хотели как лучше, получилось как всегда”.
@naebrosh
👍111🤬101💯51❤27🔥8🤔7🥴3😢2🤡2
Китай и редкоземельные металлы: как «невидимый кулак» держит мир в заложниках
Забудьте про нефтяные кризисы — современный мир столкнулся с новым инструментом шантажа: редкоземельные металлы. Китайская доминация здесь выглядит почти как стратегическое искусство. В августе 2025 года экспорт редкоземельных продуктов достиг рекордных 7,338 тонн, что не случалось с 2012 года. Эти металлы используются во всём: от смартфонов и электромобилей до ветровых турбин, лазеров и высокоточных военных систем. Без них современные технологии просто не работают.
Сегодня Китай контролирует 70% мировой добычи редкоземов, 90% переработки и 93% производства редкоземельных магнитов. Такая концентрация даёт Китаю уникальное стратегическое преимущество: страна может управлять поставками, удерживать цены на низком уровне, чтобы мешать появлению новых конкурентов, и при этом сохранять рыночное влияние на западные страны, которые почти полностью зависят от китайских поставок.
Исторически Китай использовал слабое экологическое регулирование и свободный рынок добычи в 1990-х, чтобы создать масштабное производство редкоземов. Лёгкие элементы добывались в северной Внутренней Монголии, тяжёлые — в южных провинциях с использованием химических методов. В 1995 году китайские государственные компании выкупили американские заводы по производству магнитов и перевезли их оборудование в Китай, полностью закрыв производство за границей к 2004 году. Таким образом, западные конкуренты лишились инфраструктуры, а Китай получил технологический рычаг и лидерство на рынке.
В 2010 году неофициальное эмбарго на экспорт редкоземов в Японию показало, как зависимость от Китая может превращаться в инструмент давления. Япония начала создавать стратегические запасы и развивать переработку из вторсырья, но масштабы добычи и производства остаются ограниченными.
Сегодня Китай держит экспорт под строгим контролем, позволяя поставки только в объёмах, которые предотвращают накопление крупных запасов за границей. При этом государство сохраняет низкие цены, что сдерживает появление новых игроков. Для примера: средняя цена на необработанные редкоземы за последние 12 месяцев колебалась около $50–60 за килограмм, тогда как себестоимость добычи и переработки в Китае ниже $30 за килограмм, что делает конкуренцию нерентабельной.
Россия располагает значительными запасами редкоземов, особенно тяжёлых элементов, критически важных для магнитов и оборонных технологий. Общие разведанные ресурсы оцениваются в около 24 млн тонн чистых редкоземов, что ставит страну среди крупнейших держателей этих минералов в мире. Однако масштаб добычи и переработки в РФ пока не сопоставим с Китаем: производство сосредоточено на нескольких месторождениях, а технологическая инфраструктура ограничена. Это делает российский экспорт стратегически важным, но пока не способным серьёзно ослабить глобальную зависимость от Китая.
@naebrosh
Забудьте про нефтяные кризисы — современный мир столкнулся с новым инструментом шантажа: редкоземельные металлы. Китайская доминация здесь выглядит почти как стратегическое искусство. В августе 2025 года экспорт редкоземельных продуктов достиг рекордных 7,338 тонн, что не случалось с 2012 года. Эти металлы используются во всём: от смартфонов и электромобилей до ветровых турбин, лазеров и высокоточных военных систем. Без них современные технологии просто не работают.
Сегодня Китай контролирует 70% мировой добычи редкоземов, 90% переработки и 93% производства редкоземельных магнитов. Такая концентрация даёт Китаю уникальное стратегическое преимущество: страна может управлять поставками, удерживать цены на низком уровне, чтобы мешать появлению новых конкурентов, и при этом сохранять рыночное влияние на западные страны, которые почти полностью зависят от китайских поставок.
Исторически Китай использовал слабое экологическое регулирование и свободный рынок добычи в 1990-х, чтобы создать масштабное производство редкоземов. Лёгкие элементы добывались в северной Внутренней Монголии, тяжёлые — в южных провинциях с использованием химических методов. В 1995 году китайские государственные компании выкупили американские заводы по производству магнитов и перевезли их оборудование в Китай, полностью закрыв производство за границей к 2004 году. Таким образом, западные конкуренты лишились инфраструктуры, а Китай получил технологический рычаг и лидерство на рынке.
В 2010 году неофициальное эмбарго на экспорт редкоземов в Японию показало, как зависимость от Китая может превращаться в инструмент давления. Япония начала создавать стратегические запасы и развивать переработку из вторсырья, но масштабы добычи и производства остаются ограниченными.
Сегодня Китай держит экспорт под строгим контролем, позволяя поставки только в объёмах, которые предотвращают накопление крупных запасов за границей. При этом государство сохраняет низкие цены, что сдерживает появление новых игроков. Для примера: средняя цена на необработанные редкоземы за последние 12 месяцев колебалась около $50–60 за килограмм, тогда как себестоимость добычи и переработки в Китае ниже $30 за килограмм, что делает конкуренцию нерентабельной.
Россия располагает значительными запасами редкоземов, особенно тяжёлых элементов, критически важных для магнитов и оборонных технологий. Общие разведанные ресурсы оцениваются в около 24 млн тонн чистых редкоземов, что ставит страну среди крупнейших держателей этих минералов в мире. Однако масштаб добычи и переработки в РФ пока не сопоставим с Китаем: производство сосредоточено на нескольких месторождениях, а технологическая инфраструктура ограничена. Это делает российский экспорт стратегически важным, но пока не способным серьёзно ослабить глобальную зависимость от Китая.
@naebrosh
🤔75👍30❤21🤡2
Invest 2035: Как Великобритания снова пытается обжечься на амбициях и миллиардах
Великобритания запускает Invest 2035, стратегию, которая должна превратить её в мирового лидера в таких отраслях, как чистая энергия, искусственный интеллект, передовое производство и цифровые технологии. Задача — привлечь инвестиции, создать рабочие места и вывести страну на новый уровень. Но на деле это может оказаться куда сложнее, чем кажется.
После Брекзита Великобритания поставила на инновации и отрасли будущего, делая ставку на долгосрочную стабильность. Вложения в стартапы и чистую энергетику — это, конечно, хорошо, но что будет с реальными результатами? Великобритания уже пыталась несколько раз с амбициозными промышленными проектами, но чаще всего это заканчивалось провалом. Например, British Leyland — автогигант, который был национализирован в 1975 году, но вложенные £100 млн не спасли его от краха. То же самое с British Steel: миллиардные вложения не смогли превратить компанию в конкурентоспособного игрока, и она была продана спустя 15 лет. HS2 — ещё один провал. Железная дорога, стоимость которой возросла с £33 млрд до £88 млрд, вызывает вопросы не только о целесообразности проекта, но и о том, кто и как контролирует эти деньги. Все эти примеры — прямой показатель того, как плохое планирование и излишнее государственное вмешательство могут привести к катастрофе.
Но не только Великобритания страдает от амбициозных проектов. Франция в 1970-х годах вложила сотни миллионов франков в Plan Calcul, создавая отечественную вычислительную технику, но не смогла конкурировать с мировыми гигантами. Компании, такие как Réseau Transpac и SILICON VALLEY FRANCE, так и не стали прибыльными. Япония инвестировала $40 млрд в Maglev, проект высокоскоростных поездов, который так и не был полностью реализован из-за перерасхода бюджета и технических проблем. Индийская программа "Make in India", направленная на создание 100 млн рабочих мест, столкнулась с бюрократией, а к 2020 году было создано лишь 2% заявленных рабочих мест. Эти примеры показывают, как амбициозные программы могут стать полным провалом, если не учесть реальные рыночные условия.
Все это подтверждает, что даже самые амбициозные стратегии рискуют потерпеть неудачу, если не учитывать реальную экономику. Invest 2035 в Великобритании будет успешной только в случае, если она будет гибкой и готовой к изменениям. Инвестиции в стартапы — это не просто вливания, а четкий контроль и координация. Миллиарды могут быть потрачены впустую, если стратегия не адаптируется к реальной ситуации.
Россия сталкивается с теми же проблемами, но у неё есть и преимущества. Программы типа Технопарков и СЭЗ часто проваливаются из-за бюрократии и нехватки реальных инвестиций, но государственный контроль и централизованная власть в России дают возможность быстро реализовывать проекты, избегая этих барьеров. Страна также обладает ресурсным потенциалом и энергетической независимостью, что создаёт возможности для развития в таких сферах, как чистая энергия и искусственный интеллект. В отличие от Великобритании, которая ставит на стартапы, Россия может сосредоточиться на поддержке крупных государственных компаний, помогая им переходить на новые технологии. Главное — найти баланс между поддержкой старых отраслей и развитием новых, не повторяя ошибок прошлого.
@naebrosh
Великобритания запускает Invest 2035, стратегию, которая должна превратить её в мирового лидера в таких отраслях, как чистая энергия, искусственный интеллект, передовое производство и цифровые технологии. Задача — привлечь инвестиции, создать рабочие места и вывести страну на новый уровень. Но на деле это может оказаться куда сложнее, чем кажется.
После Брекзита Великобритания поставила на инновации и отрасли будущего, делая ставку на долгосрочную стабильность. Вложения в стартапы и чистую энергетику — это, конечно, хорошо, но что будет с реальными результатами? Великобритания уже пыталась несколько раз с амбициозными промышленными проектами, но чаще всего это заканчивалось провалом. Например, British Leyland — автогигант, который был национализирован в 1975 году, но вложенные £100 млн не спасли его от краха. То же самое с British Steel: миллиардные вложения не смогли превратить компанию в конкурентоспособного игрока, и она была продана спустя 15 лет. HS2 — ещё один провал. Железная дорога, стоимость которой возросла с £33 млрд до £88 млрд, вызывает вопросы не только о целесообразности проекта, но и о том, кто и как контролирует эти деньги. Все эти примеры — прямой показатель того, как плохое планирование и излишнее государственное вмешательство могут привести к катастрофе.
Но не только Великобритания страдает от амбициозных проектов. Франция в 1970-х годах вложила сотни миллионов франков в Plan Calcul, создавая отечественную вычислительную технику, но не смогла конкурировать с мировыми гигантами. Компании, такие как Réseau Transpac и SILICON VALLEY FRANCE, так и не стали прибыльными. Япония инвестировала $40 млрд в Maglev, проект высокоскоростных поездов, который так и не был полностью реализован из-за перерасхода бюджета и технических проблем. Индийская программа "Make in India", направленная на создание 100 млн рабочих мест, столкнулась с бюрократией, а к 2020 году было создано лишь 2% заявленных рабочих мест. Эти примеры показывают, как амбициозные программы могут стать полным провалом, если не учесть реальные рыночные условия.
Все это подтверждает, что даже самые амбициозные стратегии рискуют потерпеть неудачу, если не учитывать реальную экономику. Invest 2035 в Великобритании будет успешной только в случае, если она будет гибкой и готовой к изменениям. Инвестиции в стартапы — это не просто вливания, а четкий контроль и координация. Миллиарды могут быть потрачены впустую, если стратегия не адаптируется к реальной ситуации.
Россия сталкивается с теми же проблемами, но у неё есть и преимущества. Программы типа Технопарков и СЭЗ часто проваливаются из-за бюрократии и нехватки реальных инвестиций, но государственный контроль и централизованная власть в России дают возможность быстро реализовывать проекты, избегая этих барьеров. Страна также обладает ресурсным потенциалом и энергетической независимостью, что создаёт возможности для развития в таких сферах, как чистая энергия и искусственный интеллект. В отличие от Великобритании, которая ставит на стартапы, Россия может сосредоточиться на поддержке крупных государственных компаний, помогая им переходить на новые технологии. Главное — найти баланс между поддержкой старых отраслей и развитием новых, не повторяя ошибок прошлого.
@naebrosh
👍48🤡14❤12🔥6👏3👎2🤔2
Forwarded from Графономика
Китай за десятилетие сократил потребление минеральных удобрений почти на 20%. Такая экономия — это серьезный вызов для мирового рынка удобрений. В Китае производится 30% мировых гранул плодородия, но при этом КНР является крупнейшим их импортером калия. Страна производит лишь половину необходимого объема, тогда как этот вид удобрений очень любит рис — основа китайской кухни.
Долгие годы Китай вносил на поля огромные дозы удобрений. Это помогло прокормить население, но привело к деградации почв: от обилия удобрений они засаливаются. Сейчас страна меняет подход. В 2015 году Минсельхоз Китая запустил инициативу «нулевого роста» по снижению доз удобрений без потерь в урожайности. Учитывая, что в Китае живет 1,4 млрд человек, а сельхозугодий больше не становится, вопрос бережного отношения к пашне играет важную роль долгосрочного выживания.
Ключевой инструмент — индивидуальные «рецепты» удобрений, основанные на анализе почвы. За состоянием всех посевов в стране наблюдают спутники, они же помогают спрогнозировать засуху и болезни. На основе этих данных китайцы корректируют дозы удобрений, которые вносят сотни тысяч специальных агродронов. Такой подход дал впечатляющие результаты: экономия удобрений — до 30%.
Благодаря интенсификации к 2030 году Китай планирует увеличить производство зерна на 50 млн тонн (+7%), делая ставку не на новые земли или большее количество удобрений, а на высокие технологии и селекцию.
Для российских производителей это вызов. Китай самостоятельно закрывает свои потребности в азотных и фосфатных удобрениях. Сокращение их потребления на внутреннем рынке — это синоним экспорта на рынки других стран: китайцы активно осваивают Бразилию, Индию, Вьетнам — приятные и знакомые отечественному экспортёру слова.
В то же время себестоимость производства удобрений из угля, как это происходит в Китае, заметно выше, чем из природного газа, что создает резерв прочности для отечественных химиков. Да и сами химические заводы в КНР достаточно старые и в ближайшие годы будут закрыты или модернизированы.
Долгие годы Китай вносил на поля огромные дозы удобрений. Это помогло прокормить население, но привело к деградации почв: от обилия удобрений они засаливаются. Сейчас страна меняет подход. В 2015 году Минсельхоз Китая запустил инициативу «нулевого роста» по снижению доз удобрений без потерь в урожайности. Учитывая, что в Китае живет 1,4 млрд человек, а сельхозугодий больше не становится, вопрос бережного отношения к пашне играет важную роль долгосрочного выживания.
Ключевой инструмент — индивидуальные «рецепты» удобрений, основанные на анализе почвы. За состоянием всех посевов в стране наблюдают спутники, они же помогают спрогнозировать засуху и болезни. На основе этих данных китайцы корректируют дозы удобрений, которые вносят сотни тысяч специальных агродронов. Такой подход дал впечатляющие результаты: экономия удобрений — до 30%.
Благодаря интенсификации к 2030 году Китай планирует увеличить производство зерна на 50 млн тонн (+7%), делая ставку не на новые земли или большее количество удобрений, а на высокие технологии и селекцию.
Для российских производителей это вызов. Китай самостоятельно закрывает свои потребности в азотных и фосфатных удобрениях. Сокращение их потребления на внутреннем рынке — это синоним экспорта на рынки других стран: китайцы активно осваивают Бразилию, Индию, Вьетнам — приятные и знакомые отечественному экспортёру слова.
В то же время себестоимость производства удобрений из угля, как это происходит в Китае, заметно выше, чем из природного газа, что создает резерв прочности для отечественных химиков. Да и сами химические заводы в КНР достаточно старые и в ближайшие годы будут закрыты или модернизированы.
👍48🤔25❤13🤡2🔥1
Продукты, инфляция и реальный удар по кошельку
С конца 2019 года расходы домохозяйств еврозоны на продукты выросли на 34%, в то время как общий рост потребительских цен составил 23%. Иными словами, продукты дорожают быстрее, чем остальные товары и услуги, и это ощущается особенно остро для тех, кто тратит большую часть дохода на еду.
Среди продуктов ситуация особенно драматична: цена на говядину и молоко выросла почти на 40%, сливочное и оливковое масло — на 50%, а какао и шоколад — ещё больше. Основные причины — рост цен на сырьё, климатические аномалии и повышение затрат на труд. Засухи в Испании 2022–2023 годов резко подняли цены на оливковое масло, а неурожай кофе и какао в странах-экспортёрах ускорил рост цен на шоколад и напитки.
Разброс по странам Еврозоны удивляет: Италия +28%, Германия +37%, страны Балтии — более 50%. Это отражает разную зависимость от глобальных цен, динамику зарплат и энергорасходы.
ECB отмечает, что инфляция продуктов сильно влияет на восприятие общей инфляции населением. Даже при средней инфляции в 2% рост цен на еду выше среднего воспринимается как удар по бюджету. Для семей с низкими доходами это особенно ощутимо, так как продукты занимают большую долю расходов.
Теперь обратим внимание на Россию. С 2019 по 2024 год цены на продукты питания в РФ выросли примерно на 54%. Такой результат получился при последовательном накоплении годовой инфляции: 2019 — 3,05%, 2020 — 4,91%, 2021 — 8,39%, 2022 — 11,92%, 2023 — 7,42%, 2024 — 9,52%. Особенно заметно подорожание отдельных продуктов в РФ: картофель +90,5%, лук +46,5%, капуста +42,6%. Для домохозяйств с низкими доходами это ощущается особенно сильно, снижая реальную покупательную способность.
Вывод: продукты стали ключевым индикатором экономического давления на население. Даже при заявлениях центробанков о стабильной инфляции в целом, рост цен на еду остаётся выше среднего, формируя ощущение глобального снижения доходов.
@naebrosh
С конца 2019 года расходы домохозяйств еврозоны на продукты выросли на 34%, в то время как общий рост потребительских цен составил 23%. Иными словами, продукты дорожают быстрее, чем остальные товары и услуги, и это ощущается особенно остро для тех, кто тратит большую часть дохода на еду.
Среди продуктов ситуация особенно драматична: цена на говядину и молоко выросла почти на 40%, сливочное и оливковое масло — на 50%, а какао и шоколад — ещё больше. Основные причины — рост цен на сырьё, климатические аномалии и повышение затрат на труд. Засухи в Испании 2022–2023 годов резко подняли цены на оливковое масло, а неурожай кофе и какао в странах-экспортёрах ускорил рост цен на шоколад и напитки.
Разброс по странам Еврозоны удивляет: Италия +28%, Германия +37%, страны Балтии — более 50%. Это отражает разную зависимость от глобальных цен, динамику зарплат и энергорасходы.
ECB отмечает, что инфляция продуктов сильно влияет на восприятие общей инфляции населением. Даже при средней инфляции в 2% рост цен на еду выше среднего воспринимается как удар по бюджету. Для семей с низкими доходами это особенно ощутимо, так как продукты занимают большую долю расходов.
Теперь обратим внимание на Россию. С 2019 по 2024 год цены на продукты питания в РФ выросли примерно на 54%. Такой результат получился при последовательном накоплении годовой инфляции: 2019 — 3,05%, 2020 — 4,91%, 2021 — 8,39%, 2022 — 11,92%, 2023 — 7,42%, 2024 — 9,52%. Особенно заметно подорожание отдельных продуктов в РФ: картофель +90,5%, лук +46,5%, капуста +42,6%. Для домохозяйств с низкими доходами это ощущается особенно сильно, снижая реальную покупательную способность.
Вывод: продукты стали ключевым индикатором экономического давления на население. Даже при заявлениях центробанков о стабильной инфляции в целом, рост цен на еду остаётся выше среднего, формируя ощущение глобального снижения доходов.
@naebrosh
💯112❤12🔥8🤬7😢4😁2👍1👎1👏1
Кто на самом деле держит ножку на горле экономики
Начнём с того, что банковская система у нас устроена так, будто её главная задача — не кредитование производства, а страхование собственной нервной системы. До сих пор действует третий пакет Базельских норм — тот самый, который «для поддержания банковской ликвидности» разрешает кредитование практически только под залог и тем самым фактически запрещает жизненно необходимое для развития и даже простого функционирования экономики проектное финансирование. Это не формальность: когда кредит даётся лишь под сильный залог, банк получает мотивацию не помогать бизнесу расти, а ждать его падения — ведь значительное превышение стоимости залога над суммой кредита объективно заинтересовывает кредитора в банкротстве заемщика. Активы заемщика, отобранные в результате банкротства, часто оказываются дороже любого возможного процентного дохода по займу — но для банка это уже не проблема, а выгодная бизнес-модель.
Плюс ко всему действует структура нормативов банковских резервов, которая фактически запрещает коммерческим банкам кредитовать реальный сектор: любой некорректно «вписанный» кредит в любой момент может быть объявлен требующим 100%-ного резервирования. То есть риск внезапного превращения активного кредитного портфеля в «пузырь, который надо закрыть» постоянно висит над банком. В таких условиях банки не развивают экономику — они её выжидают, отрезая кислород реальному бизнесу. В результате финансовые институты, вместо того чтобы быть надёжными посредниками, всё чаще превращаются в рейдеров, беспощадно разрушающих национальную экономику ради извлечения разовой прибыли.
Теперь — про ставку кредита, ту самую, которая либо лечит, либо добивает экономику. Рентабельность отечественной экономики по активам (без финансового сектора и малого предпринимательства) с 2021 по 2024 год снизилась почти на треть — с 8,9% до 6,1%. Это ключевой ориентир: ставка доступного для основной части экономики кредита не должна превышать 5% годовых. Учитывая необходимое время на анализ заявки, обработку и нормальную банковскую маржу, это означает, что ключевая ставка должна составлять ~2% годовых или ниже.
Но забудьте про кредиты для бизнеса: основной сектор и без него лишён денег — вне ФНБ на счетах заморожено более 8,2 трлн руб., а реальные инвестиции не получают необходимой ликвидности. Откуда это пошло? Коротко — из политического выбора. После рекомендаций МВФ и в соответствии с собственной доктриной Центробанк с 2013 года последовательно избегал наращивания денежной массы, делая сдерживание инфляции важнее ремонетизации экономики. В результате получился парадокс: номинальные резервы есть, а деньги в экономике — дефицитны.
Хроническая недомонетизация экономики давно стала её болью. Отношение денежного агрегата М2 к ВВП составляло 47,7% в 2021 году, 48,5% в 2022, 52,5% в 2023, 53,6% в 2024, прогноз на 2025 — 55,1%; для сравнения, нормальный уровень для экономики российского типа — около 100%. Этот дефицит проявлялся повсеместно: производство и высокотехнологичный сектор вынуждены были замедлять инвестиционные проекты, малый и средний бизнес сталкивался с невозможностью взять кредит под разумные проценты, банковский сектор выживал за счёт спекуляций, а не кредитования реального сектора; государственные программы часто превращались в бюрократическую игру с нулевым результатом. Итог очевиден: экономика жила в режиме хронического денежного голода — деньги номинально есть, но практически не доходят до производства, что тормозит инвестиции, рост производства и повышение уровня жизни.
Вывод прост и жесток: пока банковское регулирование фактически запрещает нормальное проектное кредитование и одновременно делает залоговую модель прибыльнее поддержки заемщика, а ликвидность сильно ограничена, промышленность вынуждена страдать. Да, это идёт вразрез с инстинктами «жёстких бухгалтеров» и рекомендациями тех, кто привык держать деньги в резерве ради «безопасности». Но это объективная цена за десятилетия разрушения производительных сил.
@naebrosh
Начнём с того, что банковская система у нас устроена так, будто её главная задача — не кредитование производства, а страхование собственной нервной системы. До сих пор действует третий пакет Базельских норм — тот самый, который «для поддержания банковской ликвидности» разрешает кредитование практически только под залог и тем самым фактически запрещает жизненно необходимое для развития и даже простого функционирования экономики проектное финансирование. Это не формальность: когда кредит даётся лишь под сильный залог, банк получает мотивацию не помогать бизнесу расти, а ждать его падения — ведь значительное превышение стоимости залога над суммой кредита объективно заинтересовывает кредитора в банкротстве заемщика. Активы заемщика, отобранные в результате банкротства, часто оказываются дороже любого возможного процентного дохода по займу — но для банка это уже не проблема, а выгодная бизнес-модель.
Плюс ко всему действует структура нормативов банковских резервов, которая фактически запрещает коммерческим банкам кредитовать реальный сектор: любой некорректно «вписанный» кредит в любой момент может быть объявлен требующим 100%-ного резервирования. То есть риск внезапного превращения активного кредитного портфеля в «пузырь, который надо закрыть» постоянно висит над банком. В таких условиях банки не развивают экономику — они её выжидают, отрезая кислород реальному бизнесу. В результате финансовые институты, вместо того чтобы быть надёжными посредниками, всё чаще превращаются в рейдеров, беспощадно разрушающих национальную экономику ради извлечения разовой прибыли.
Теперь — про ставку кредита, ту самую, которая либо лечит, либо добивает экономику. Рентабельность отечественной экономики по активам (без финансового сектора и малого предпринимательства) с 2021 по 2024 год снизилась почти на треть — с 8,9% до 6,1%. Это ключевой ориентир: ставка доступного для основной части экономики кредита не должна превышать 5% годовых. Учитывая необходимое время на анализ заявки, обработку и нормальную банковскую маржу, это означает, что ключевая ставка должна составлять ~2% годовых или ниже.
Но забудьте про кредиты для бизнеса: основной сектор и без него лишён денег — вне ФНБ на счетах заморожено более 8,2 трлн руб., а реальные инвестиции не получают необходимой ликвидности. Откуда это пошло? Коротко — из политического выбора. После рекомендаций МВФ и в соответствии с собственной доктриной Центробанк с 2013 года последовательно избегал наращивания денежной массы, делая сдерживание инфляции важнее ремонетизации экономики. В результате получился парадокс: номинальные резервы есть, а деньги в экономике — дефицитны.
Хроническая недомонетизация экономики давно стала её болью. Отношение денежного агрегата М2 к ВВП составляло 47,7% в 2021 году, 48,5% в 2022, 52,5% в 2023, 53,6% в 2024, прогноз на 2025 — 55,1%; для сравнения, нормальный уровень для экономики российского типа — около 100%. Этот дефицит проявлялся повсеместно: производство и высокотехнологичный сектор вынуждены были замедлять инвестиционные проекты, малый и средний бизнес сталкивался с невозможностью взять кредит под разумные проценты, банковский сектор выживал за счёт спекуляций, а не кредитования реального сектора; государственные программы часто превращались в бюрократическую игру с нулевым результатом. Итог очевиден: экономика жила в режиме хронического денежного голода — деньги номинально есть, но практически не доходят до производства, что тормозит инвестиции, рост производства и повышение уровня жизни.
Вывод прост и жесток: пока банковское регулирование фактически запрещает нормальное проектное кредитование и одновременно делает залоговую модель прибыльнее поддержки заемщика, а ликвидность сильно ограничена, промышленность вынуждена страдать. Да, это идёт вразрез с инстинктами «жёстких бухгалтеров» и рекомендациями тех, кто привык держать деньги в резерве ради «безопасности». Но это объективная цена за десятилетия разрушения производительных сил.
@naebrosh
💯132❤28🤬22👍8🤔3🤡2👻1😡1
Старая новая британская роскошь
Цены в магазинах Великобритании в сентябре выросли на 1,4% в годовом выражении — это самый быстрый темп с марта 2024 года. Причина не в загадочных рынках, а в тех же старых героях: продукты дорожают (молоко, говядина), а некогда дешёвые «ненужные» вещи уже не настолько подешевели, чтобы нас успокоить. Британский консорциум розничной торговли отмечает, что годовая инфляция в магазинах составила 1,4%, продовольственная держится на 4,2%; при этом непищевые товары снижаются совсем неохотно (в сентябре −0,1% против −0,8% в августе).
Официальный показатель инфляции (CPI) в августе — 3,8%, а если включать расходы на жильё (индекс CPIH), то 4,1%. Компонент «owner-occupiers’ housing» (OOH), то есть учет затрат собственников, а не арендаторов жилья, растёт ещё сильнее +5,3% год к году и остаётся одним из главных драйверов общего уровня цен. Эти цифры означают, что повышение цен — это не «мимолётный рост», а системный сдвиг, который касается и аренды, и расходов на дом.
Для неспециалистов перевод прост: цены на продукты и жильё тянут на себя всю видимую тяжесть инфляции — продукты дорожают почти на 4–4,2%, аренда и сопутствующие жилищные услуги добавляют свои 5% и выше. Консорциум прямо предупреждает: рост национального страхового взноса, повышение зарплат и новый налог на упаковку (привет экологии) подстегнут розничные цены ещё сильнее.
А теперь Лондон — отдельная история. Средняя аренда для новых объявлений в столице поднялась до ≈£2,712 в месяц, а за последние 5 лет арендные счета у многих выросли примерно на £700 в месяц — это около +35% с начала пандемии. На медианный доход аренда в Лондоне «съедает» порядка 41,6% дохода — то есть почти половина зарплаты уходит на крышу над головой. Если к этому прибавить базовые расходы без жилья — примерно £1,063 в месяц, то типичный счёт жизни одного лондонца быстро уводит в район £3k–£3.5k в месяц. Для кого-то это звучит как экзотика; для квартиросъёмщиков — как ежедневная реальность.
И ещё пару тревожных цифр, чтобы никто не думал, что это «теоретические неприятности». По данным Joseph Rowntree Foundation, почти 40% британских домохозяйств с низкими доходами живут на грани — их месячный бюджет после оплаты жилья не превышает £2 250–2 300. Миллионы таких семей застряли в долговой и платёжной яме, а сотни тысяч систематически отстают по счетам. Исследование Парламентской библиотеки добавляет: в апреле 2025 года 22% взрослых признались, что вынуждены брать больше кредитов или использовать кредитные карты, чтобы сводить концы с концами, а 23% заявили, что не смогли бы оплатить непредвиденный, но необходимый расход в размере всего £850. Иначе говоря, это не просто «ощущение дороговизны», а реальная финансовая уязвимость страны, где любая поломка холодильника или задержка зарплаты может отправить семью в долговую яму.
Вывод — кратко и с сарказмом: правительство хочет «бороться с инфляцией», собирая налоги и готовя бюджет — но часть этой борьбы выглядит как операция «подкормить инфляцию»: новые налоги и взносы перекладываются на конечного покупателя, а цены в магазинах и аренда продолжают расти. Лондон в этом плане — как VIP-публика: платит больше и страдает эффектнее.
@naebrosh
Цены в магазинах Великобритании в сентябре выросли на 1,4% в годовом выражении — это самый быстрый темп с марта 2024 года. Причина не в загадочных рынках, а в тех же старых героях: продукты дорожают (молоко, говядина), а некогда дешёвые «ненужные» вещи уже не настолько подешевели, чтобы нас успокоить. Британский консорциум розничной торговли отмечает, что годовая инфляция в магазинах составила 1,4%, продовольственная держится на 4,2%; при этом непищевые товары снижаются совсем неохотно (в сентябре −0,1% против −0,8% в августе).
Официальный показатель инфляции (CPI) в августе — 3,8%, а если включать расходы на жильё (индекс CPIH), то 4,1%. Компонент «owner-occupiers’ housing» (OOH), то есть учет затрат собственников, а не арендаторов жилья, растёт ещё сильнее +5,3% год к году и остаётся одним из главных драйверов общего уровня цен. Эти цифры означают, что повышение цен — это не «мимолётный рост», а системный сдвиг, который касается и аренды, и расходов на дом.
Для неспециалистов перевод прост: цены на продукты и жильё тянут на себя всю видимую тяжесть инфляции — продукты дорожают почти на 4–4,2%, аренда и сопутствующие жилищные услуги добавляют свои 5% и выше. Консорциум прямо предупреждает: рост национального страхового взноса, повышение зарплат и новый налог на упаковку (привет экологии) подстегнут розничные цены ещё сильнее.
А теперь Лондон — отдельная история. Средняя аренда для новых объявлений в столице поднялась до ≈£2,712 в месяц, а за последние 5 лет арендные счета у многих выросли примерно на £700 в месяц — это около +35% с начала пандемии. На медианный доход аренда в Лондоне «съедает» порядка 41,6% дохода — то есть почти половина зарплаты уходит на крышу над головой. Если к этому прибавить базовые расходы без жилья — примерно £1,063 в месяц, то типичный счёт жизни одного лондонца быстро уводит в район £3k–£3.5k в месяц. Для кого-то это звучит как экзотика; для квартиросъёмщиков — как ежедневная реальность.
И ещё пару тревожных цифр, чтобы никто не думал, что это «теоретические неприятности». По данным Joseph Rowntree Foundation, почти 40% британских домохозяйств с низкими доходами живут на грани — их месячный бюджет после оплаты жилья не превышает £2 250–2 300. Миллионы таких семей застряли в долговой и платёжной яме, а сотни тысяч систематически отстают по счетам. Исследование Парламентской библиотеки добавляет: в апреле 2025 года 22% взрослых признались, что вынуждены брать больше кредитов или использовать кредитные карты, чтобы сводить концы с концами, а 23% заявили, что не смогли бы оплатить непредвиденный, но необходимый расход в размере всего £850. Иначе говоря, это не просто «ощущение дороговизны», а реальная финансовая уязвимость страны, где любая поломка холодильника или задержка зарплаты может отправить семью в долговую яму.
Вывод — кратко и с сарказмом: правительство хочет «бороться с инфляцией», собирая налоги и готовя бюджет — но часть этой борьбы выглядит как операция «подкормить инфляцию»: новые налоги и взносы перекладываются на конечного покупателя, а цены в магазинах и аренда продолжают расти. Лондон в этом плане — как VIP-публика: платит больше и страдает эффектнее.
@naebrosh
👍43❤19😁9🔥8🤔5🤡3👎2🤯2💯2👏1🥴1
Жизнь после «упрощёнки»: малый бизнес как донор бюджета
Минфин предлагает налоговую «перезагрузку», которая выглядит как план спасения бюджета, но фактически становится приговором для миллионов малых компаний. С 2026 г. правила меняются: ставка НДС поднимается с 20% до 22%, порог освобождения от НДС снижается с 60 млн до 10 млн руб., а льготы по страховым взносам отменяются — с 15% сразу до 30%. В сухом остатке государство рассчитывает получить дополнительно около триллиона рублей в бюджет. Но кто эти деньги заплатит? Те самые кафе, парикмахерские и интернет-магазины «на районе».
Разберёмся на цифрах.
Мини-кафе с годовой выручкой 18 млн сегодня зарабатывает примерно 1,44 млн чистыми (8% маржи). При старых условиях оно платило 600 тыс. страховых взносов. Теперь взносы удвоятся до 1,2 млн, плюс бухгалтерия вырастет ещё на 200 тысяч. Если кафе переложит НДС полностью на клиентов, оно сохранит формальную выручку, но чистая прибыль сократится до 640 тыс. — минус 55%. Если же бизнес возьмёт половину налога на себя, то окажется в минусе на 548 тыс., а если полностью — убыток составит уже 2,5 млн. И это при условии, что клиенты готовы смириться с ростом цен почти на четверть, что далеко не факт.
Салон красоты с выручкой 12 млн сейчас имеет 1,44 млн чистой прибыли. После реформы, даже при полном переложении НДС на клиентов, останется всего 715 тысяч. То есть бизнес лишается половины маржи. Если же хотя бы часть налога придётся «проглотить» самому, то итог будет отрицательным: минус 407 тыс. при частичном и минус 1,7 млн при полном поглощении.
Интернет-магазин на 18 млн оборота выглядит чуть лучше, но только на первый взгляд. Сегодня он зарабатывает 2,7 млн чистыми. После реформы при стопроцентном переложении НДС на покупателей его прибыль уменьшится на 18,5% и составит 2,2 млн. Но если делить нагрузку с клиентами, то остаётся 308 тысяч — по 25 тысяч в месяц. Это та самая граница, где возникает вопрос: стоит ли вообще продолжать, или проще работать в такси или доставке. При полном же поглощении налога бизнес уходит в минус 1,67 млн.
И это только «сухие цифры». За ними стоит реальность: клиенты не готовы платить дороже на 20–30%. Сувенирные магазины признаются, что корпоративные клиенты вернутся к дешёвым алкоголю и конфетам вместо брендированных подарков. Архитекторы прогнозируют рост цен на проекты на треть, иначе работать невозможно. Мебельщики в «эконом»-сегменте говорят прямо: даже при перекладывании налогов на клиента бизнес умрёт, потому что конкурентное преимущество — низкая цена — исчезает. Крупные сети выживут, мелкие вылетят.
Почему это так критично именно для «малых»? Потому что у крупного бизнеса есть бухгалтерские отделы, юристы, возможность дробить компанию и оптимизировать налоги. У мелкого — максимум один бухгалтер на аутсорсе и кредиты на аренду. Прибавьте сюда удвоение страховых взносов и лишние 200 тысяч в год на учёт — и получите ситуацию, в которой любая ошибка или падение выручки на 10–15% превращает прибыль в убыток.
На макроуровне всё это выглядит как «перелив» налоговой нагрузки сверху вниз. НДС с экспортеров и гигантов собирается хуже, у них есть инструменты оптимизации. Зато собрать налог с парикмахерской или кафе куда проще: они не уйдут от отчётности, а клиентам у них деваться некуда, кроме как платить больше или отказаться от услуги.
Для бюджета это плюс триллион. Для малого бизнеса — минус 30–70% прибыли. Для рынка — минус конкуренция и плюс глобализация: останутся сети и крупные игроки. Для потребителей — рост цен на фоне растущей инфляции и сокращение выбора в условиях отсутствия западных товаров. Вопрос остаётся только один: это действительно реформа ради дисциплины, или зачистка рынка под крупняк, или банально странный ход на фоне увеличения дефицита бюджета?
@naebrosh
Минфин предлагает налоговую «перезагрузку», которая выглядит как план спасения бюджета, но фактически становится приговором для миллионов малых компаний. С 2026 г. правила меняются: ставка НДС поднимается с 20% до 22%, порог освобождения от НДС снижается с 60 млн до 10 млн руб., а льготы по страховым взносам отменяются — с 15% сразу до 30%. В сухом остатке государство рассчитывает получить дополнительно около триллиона рублей в бюджет. Но кто эти деньги заплатит? Те самые кафе, парикмахерские и интернет-магазины «на районе».
Разберёмся на цифрах.
Мини-кафе с годовой выручкой 18 млн сегодня зарабатывает примерно 1,44 млн чистыми (8% маржи). При старых условиях оно платило 600 тыс. страховых взносов. Теперь взносы удвоятся до 1,2 млн, плюс бухгалтерия вырастет ещё на 200 тысяч. Если кафе переложит НДС полностью на клиентов, оно сохранит формальную выручку, но чистая прибыль сократится до 640 тыс. — минус 55%. Если же бизнес возьмёт половину налога на себя, то окажется в минусе на 548 тыс., а если полностью — убыток составит уже 2,5 млн. И это при условии, что клиенты готовы смириться с ростом цен почти на четверть, что далеко не факт.
Салон красоты с выручкой 12 млн сейчас имеет 1,44 млн чистой прибыли. После реформы, даже при полном переложении НДС на клиентов, останется всего 715 тысяч. То есть бизнес лишается половины маржи. Если же хотя бы часть налога придётся «проглотить» самому, то итог будет отрицательным: минус 407 тыс. при частичном и минус 1,7 млн при полном поглощении.
Интернет-магазин на 18 млн оборота выглядит чуть лучше, но только на первый взгляд. Сегодня он зарабатывает 2,7 млн чистыми. После реформы при стопроцентном переложении НДС на покупателей его прибыль уменьшится на 18,5% и составит 2,2 млн. Но если делить нагрузку с клиентами, то остаётся 308 тысяч — по 25 тысяч в месяц. Это та самая граница, где возникает вопрос: стоит ли вообще продолжать, или проще работать в такси или доставке. При полном же поглощении налога бизнес уходит в минус 1,67 млн.
И это только «сухие цифры». За ними стоит реальность: клиенты не готовы платить дороже на 20–30%. Сувенирные магазины признаются, что корпоративные клиенты вернутся к дешёвым алкоголю и конфетам вместо брендированных подарков. Архитекторы прогнозируют рост цен на проекты на треть, иначе работать невозможно. Мебельщики в «эконом»-сегменте говорят прямо: даже при перекладывании налогов на клиента бизнес умрёт, потому что конкурентное преимущество — низкая цена — исчезает. Крупные сети выживут, мелкие вылетят.
Почему это так критично именно для «малых»? Потому что у крупного бизнеса есть бухгалтерские отделы, юристы, возможность дробить компанию и оптимизировать налоги. У мелкого — максимум один бухгалтер на аутсорсе и кредиты на аренду. Прибавьте сюда удвоение страховых взносов и лишние 200 тысяч в год на учёт — и получите ситуацию, в которой любая ошибка или падение выручки на 10–15% превращает прибыль в убыток.
На макроуровне всё это выглядит как «перелив» налоговой нагрузки сверху вниз. НДС с экспортеров и гигантов собирается хуже, у них есть инструменты оптимизации. Зато собрать налог с парикмахерской или кафе куда проще: они не уйдут от отчётности, а клиентам у них деваться некуда, кроме как платить больше или отказаться от услуги.
Для бюджета это плюс триллион. Для малого бизнеса — минус 30–70% прибыли. Для рынка — минус конкуренция и плюс глобализация: останутся сети и крупные игроки. Для потребителей — рост цен на фоне растущей инфляции и сокращение выбора в условиях отсутствия западных товаров. Вопрос остаётся только один: это действительно реформа ради дисциплины, или зачистка рынка под крупняк, или банально странный ход на фоне увеличения дефицита бюджета?
@naebrosh
🤬170💯75🤔24❤23😱4🤡4🤯2👏1😁1
Бюджет: бухгалтерская магия
Проект бюджета в открытой части — примерно 31,5 трлн ₽. Из этого объёма ≈ 2 трлн ₽ прямо записаны на компенсации недополученных доходов при предоставлении кредитов по льготной ставке (и за прошлые периоды, и за предстоящие). Это ≈ 6,35% от открытой части бюджета и ровно половина предполагаемого дефицита в 4 трлн ₽ (да-да — половина дефицита уходит на компенсации ставок).
Дефицит в 4 трлн ₽ планируется покрывать за счёт выпуска государственных облигаций. Основные покупатели этих ОФЗ — банки, которые формируют спрос зачастую за счёт расширения кредитования у Центробанка (то есть фактически — скрытая эмиссия). В результате картинка простая: бюджет субсидирует разницу по ставкам → банки получают доход/ликвидность → эти же банки покупают госдолг → поток денег идёт в процентные доходы банков и держателей депозитов. На «живую» модернизацию остаётся заметно меньше, чем в эстетичных строчках бюджета.
Это подтверждается, если смотреть портрет «инновационных» программ: суммарно по «Экономическому развитию и инновационной экономике», «Развитию промышленности», «Авиапрому», «Развитию радиоэлектронной промышленности» — менее 900 млрд ₽ (≈ 2,86% от 31,5 трлн). Но внутри этих субтоталов большая часть — не прямые инвестиции, а те же компенсации и обслуживание структур: 57 млрд ₽ — компенсация процентной ставки МСП, 76 млрд ₽ — возмещение ставки «фабрики проектного финансирования» ВЭБ.РФ, 26 млрд ₽ — статистическое обеспечение; вместе это 159 млрд ₽, что составляет ≈ 17,7% от условных 900 млрд и ≈ 0,5% от всего бюджета. К тому же почти 1 трлн ₽ заложен на возврат/компенсацию утилизационного сбора автопроизводителям — это ≈ 3,17% от открытых расходов. И ещё около 70 млрд ₽ — на компенсации по процентной ставке и купонному доходу по облигациям (что равно ≈ 7,78% от программы в 900 млрд и ≈ 0,22% от общего бюджета).
Если сложить только перечисленные позиции — 2,0 трлн + 1,0 трлн + 0,159 трлн + 0,07 трлн ≈ 3,229 трлн ₽ — то мы получаем порядка 3,23 трлн ₽, то есть ≈ 10,25% от открытой части бюджета. Внимание: это грубая суммаризация заявленных позиций, и в реальных бюджетных графах возможны пересечения и технические совпадения статей, но даже при аккуратной корректировке очевидно — значительная доля расходов идёт на обслуживание процентов, компенсаций и перераспределение внутри финансовой системы, а не на масштабные прямые инвестиции в реальный сектор.
На фоне этого повышения НДС и высокий уровень ставки выглядят особенно болезненно. Зато в бюджете есть надежды на «магические скрытые резервы» и производительность труда. Любопытно, откуда они берутся? Неужели кто-то всерьёз думает, что после десятилетия санкций и смены рынков предприятия просто сидели без дела, а сейчас внезапно взорвутся инновациями? Президент недвусмысленно указывал: доля инвестиций должна быть 35–40% ВВП. В проекте бюджета этого нет и близко.
На деле всё скромнее: при прогнозируемом снижении инвестиций на 0,5% к 2026 году «Трёхлетний бюджет» с «магическими резервами», который должен дать ускорение, пока больше напоминает набор бухгалтерских ухищрений, перераспределяющих доходы в пользу банков и крупных держателей купонов, чем реальную программу модернизации.
@naebrosh
Проект бюджета в открытой части — примерно 31,5 трлн ₽. Из этого объёма ≈ 2 трлн ₽ прямо записаны на компенсации недополученных доходов при предоставлении кредитов по льготной ставке (и за прошлые периоды, и за предстоящие). Это ≈ 6,35% от открытой части бюджета и ровно половина предполагаемого дефицита в 4 трлн ₽ (да-да — половина дефицита уходит на компенсации ставок).
Дефицит в 4 трлн ₽ планируется покрывать за счёт выпуска государственных облигаций. Основные покупатели этих ОФЗ — банки, которые формируют спрос зачастую за счёт расширения кредитования у Центробанка (то есть фактически — скрытая эмиссия). В результате картинка простая: бюджет субсидирует разницу по ставкам → банки получают доход/ликвидность → эти же банки покупают госдолг → поток денег идёт в процентные доходы банков и держателей депозитов. На «живую» модернизацию остаётся заметно меньше, чем в эстетичных строчках бюджета.
Это подтверждается, если смотреть портрет «инновационных» программ: суммарно по «Экономическому развитию и инновационной экономике», «Развитию промышленности», «Авиапрому», «Развитию радиоэлектронной промышленности» — менее 900 млрд ₽ (≈ 2,86% от 31,5 трлн). Но внутри этих субтоталов большая часть — не прямые инвестиции, а те же компенсации и обслуживание структур: 57 млрд ₽ — компенсация процентной ставки МСП, 76 млрд ₽ — возмещение ставки «фабрики проектного финансирования» ВЭБ.РФ, 26 млрд ₽ — статистическое обеспечение; вместе это 159 млрд ₽, что составляет ≈ 17,7% от условных 900 млрд и ≈ 0,5% от всего бюджета. К тому же почти 1 трлн ₽ заложен на возврат/компенсацию утилизационного сбора автопроизводителям — это ≈ 3,17% от открытых расходов. И ещё около 70 млрд ₽ — на компенсации по процентной ставке и купонному доходу по облигациям (что равно ≈ 7,78% от программы в 900 млрд и ≈ 0,22% от общего бюджета).
Если сложить только перечисленные позиции — 2,0 трлн + 1,0 трлн + 0,159 трлн + 0,07 трлн ≈ 3,229 трлн ₽ — то мы получаем порядка 3,23 трлн ₽, то есть ≈ 10,25% от открытой части бюджета. Внимание: это грубая суммаризация заявленных позиций, и в реальных бюджетных графах возможны пересечения и технические совпадения статей, но даже при аккуратной корректировке очевидно — значительная доля расходов идёт на обслуживание процентов, компенсаций и перераспределение внутри финансовой системы, а не на масштабные прямые инвестиции в реальный сектор.
На фоне этого повышения НДС и высокий уровень ставки выглядят особенно болезненно. Зато в бюджете есть надежды на «магические скрытые резервы» и производительность труда. Любопытно, откуда они берутся? Неужели кто-то всерьёз думает, что после десятилетия санкций и смены рынков предприятия просто сидели без дела, а сейчас внезапно взорвутся инновациями? Президент недвусмысленно указывал: доля инвестиций должна быть 35–40% ВВП. В проекте бюджета этого нет и близко.
На деле всё скромнее: при прогнозируемом снижении инвестиций на 0,5% к 2026 году «Трёхлетний бюджет» с «магическими резервами», который должен дать ускорение, пока больше напоминает набор бухгалтерских ухищрений, перераспределяющих доходы в пользу банков и крупных держателей купонов, чем реальную программу модернизации.
@naebrosh
🤬85💯46❤10🤔10👍3😢3👏1🤡1😭1
500 трлн на балансе и 793,3 млрд «радости»: реальность бюджетных доходов
Говорят, у государства на баланcах Росимущества, федеральных министерств и ведомств, госкорпораций, а также у субъектов и муниципалитетов лежит ликвидное имущество и бизнес. По самым скромным оценкам общая стоимость этих активов составляет ≈ 500 трлн ₽. Да, пол квадриллиона — впечатляющая цифра. Если хотя бы часть этих активов приносила доходность 2% в год, то чистый приток в федеральный бюджет составил бы ≈ 10 трлн ₽ ежегодно. Для сравнения, это ≈ 31,7% от открытой части расходов бюджета в 31,5 трлн ₽, и более чем достаточно, чтобы полностью покрыть дефицит в 4 трлн ₽, при этом оставив ресурсы на масштабные инвестиции в экономику.
Даже если бы 500 трлн ₽ приносили 2%, это было бы 10 трлн ₽ — реальные деньги, способные серьёзно пополнить бюджет.
При доходности 0,2% — это 1 трлн ₽.
При доходности 0,05% — 0,25 трлн ₽.
Доходность же этих активов в десятки раз меньше потенциальной. Другими словами, огромный «балансовый потенциал» государства на бумаге существует, но превращается в реальные средства крайне неэффективно. То есть красивая цифра «500 трлн на балансах» оставлена без внимания, пока большая часть бюджета по-прежнему уходит на обслуживание компенсаций процентов, купонов и льготных ставок. В такой системе радость от дивидендов Сбера или других госкомпаний выглядит скорее как симптом, чем как решение проблемы, о которой я писал выше: деньги приходят не из реально управляемых активов, а за счёт кабальных процентов, которые собираются со всех заёмщиков страны.
Зато мы почему-то радуемся, когда крупные банки платят дивиденды. Например, в 2025 г. дивиденды Сбербанка прогнозируются на 793,3 млрд ₽, что составит почти половину всех дивидендов от госкомпаний, которые попадут в казну. Общая сумма дивидендов оказалась чуть меньше, чем планировалось изначально — прогноз пришлось скорректировать на −19,55 млрд ₽, поскольку кто-то решил не платить. Для понимания масштаба: даже если Сбер и другие госкомпании выполнят план, это всего ≈ 2,52% от открытой части расходов бюджета в 31,5 трлн ₽.
Итог простой: огромный потенциал на баланcах государства существует, но без системного управления и реального извлечения доходности цифра остаётся красивой презентацией. Пока это так, федеральный бюджет вынужден довольствоваться скромными «дивидендными вливаниями» и деньгами, которые уходят на компенсацию ставок и процентов — а настоящих ресурсов на масштабные инвестиции и модернизацию экономики фактически нет.
Мечты о «деньгах на балансе» остаются мечтами, пока потенциал не превращается в реальные потоки в бюджет, а не в очередной перераспределительный круг.
@naebrosh
Говорят, у государства на баланcах Росимущества, федеральных министерств и ведомств, госкорпораций, а также у субъектов и муниципалитетов лежит ликвидное имущество и бизнес. По самым скромным оценкам общая стоимость этих активов составляет ≈ 500 трлн ₽. Да, пол квадриллиона — впечатляющая цифра. Если хотя бы часть этих активов приносила доходность 2% в год, то чистый приток в федеральный бюджет составил бы ≈ 10 трлн ₽ ежегодно. Для сравнения, это ≈ 31,7% от открытой части расходов бюджета в 31,5 трлн ₽, и более чем достаточно, чтобы полностью покрыть дефицит в 4 трлн ₽, при этом оставив ресурсы на масштабные инвестиции в экономику.
Даже если бы 500 трлн ₽ приносили 2%, это было бы 10 трлн ₽ — реальные деньги, способные серьёзно пополнить бюджет.
При доходности 0,2% — это 1 трлн ₽.
При доходности 0,05% — 0,25 трлн ₽.
Доходность же этих активов в десятки раз меньше потенциальной. Другими словами, огромный «балансовый потенциал» государства на бумаге существует, но превращается в реальные средства крайне неэффективно. То есть красивая цифра «500 трлн на балансах» оставлена без внимания, пока большая часть бюджета по-прежнему уходит на обслуживание компенсаций процентов, купонов и льготных ставок. В такой системе радость от дивидендов Сбера или других госкомпаний выглядит скорее как симптом, чем как решение проблемы, о которой я писал выше: деньги приходят не из реально управляемых активов, а за счёт кабальных процентов, которые собираются со всех заёмщиков страны.
Зато мы почему-то радуемся, когда крупные банки платят дивиденды. Например, в 2025 г. дивиденды Сбербанка прогнозируются на 793,3 млрд ₽, что составит почти половину всех дивидендов от госкомпаний, которые попадут в казну. Общая сумма дивидендов оказалась чуть меньше, чем планировалось изначально — прогноз пришлось скорректировать на −19,55 млрд ₽, поскольку кто-то решил не платить. Для понимания масштаба: даже если Сбер и другие госкомпании выполнят план, это всего ≈ 2,52% от открытой части расходов бюджета в 31,5 трлн ₽.
Итог простой: огромный потенциал на баланcах государства существует, но без системного управления и реального извлечения доходности цифра остаётся красивой презентацией. Пока это так, федеральный бюджет вынужден довольствоваться скромными «дивидендными вливаниями» и деньгами, которые уходят на компенсацию ставок и процентов — а настоящих ресурсов на масштабные инвестиции и модернизацию экономики фактически нет.
Мечты о «деньгах на балансе» остаются мечтами, пока потенциал не превращается в реальные потоки в бюджет, а не в очередной перераспределительный круг.
@naebrosh
🤬68🤔24💯23❤21👎3😁3👏1🤯1🎉1🤡1😡1
Технологический прогресс для России, который почему-то случился в Германии
В архивах утекших писем бывшего премьера Израиля Эхуда Барака всплыла любопытная история о том, как немецкая инвестиционная компания GenCap (General Capital Group) якобы собиралась "помочь России". Всё выглядело благородно: идея — соединить немецкие технологии и российский капитал ради "прорыва в развитии". А одним из партнёров в этой схеме, разумеется, фигурировал Сбербанк России.
В письмах управляющего директора GenCap Филиппа Шёллера Бараку прямо говорилось, цитирую: «GenCap/GCG могли бы обеспечить технологический прогресс для России, в том числе посредством совместных предприятий между целевыми компаниями GCG и российскими корпорациями».
Красиво, правда? Патриотично даже. Только вот реальность оказалась чуть менее героической. Пока на бумаге обещали "технологический рывок", на деле GenCap просто создавал удобный канал, через который иностранные госфонды — включая Сбер, а также структуры Катара, Кувейта, Китая и Сингапура — могли вкладывать деньги в немецкие компании, обходя внимание публики и политиков.
Внутренние презентации GenCap описывали фирму как "немецкое лицо" для таких инвесторов. То есть деньги — иностранные, контроль — иностранный, но вывеска — немецкая. "Избегание политических и публичных обсуждений инвестиций" — так это формулировалось в их материалах.
Ирония в том, что под лозунгом "технологического прогресса для России" российский капитал фактически финансировал технологический прогресс Германии. Volkswagen, Siemens, RWE — именно туда шли инвестиции через GenCap. А в презентациях это подавалось как стратегическое партнёрство "для обмена опытом".
В итоге: Сбербанк, искренне желая "укрепить позиции России", просто помогал чужим заводам работать стабильнее и прибыльнее. Москва мечтала о технопарках, а получила несколько немецких акций.
Так и получился идеальный пример инвестиций в будущее России, которые в будущем помогли всем, кроме неё самой. Когда-нибудь, возможно, это и будет считаться инновацией — просто географически не нашей.
@naebrosh
В архивах утекших писем бывшего премьера Израиля Эхуда Барака всплыла любопытная история о том, как немецкая инвестиционная компания GenCap (General Capital Group) якобы собиралась "помочь России". Всё выглядело благородно: идея — соединить немецкие технологии и российский капитал ради "прорыва в развитии". А одним из партнёров в этой схеме, разумеется, фигурировал Сбербанк России.
В письмах управляющего директора GenCap Филиппа Шёллера Бараку прямо говорилось, цитирую: «GenCap/GCG могли бы обеспечить технологический прогресс для России, в том числе посредством совместных предприятий между целевыми компаниями GCG и российскими корпорациями».
Красиво, правда? Патриотично даже. Только вот реальность оказалась чуть менее героической. Пока на бумаге обещали "технологический рывок", на деле GenCap просто создавал удобный канал, через который иностранные госфонды — включая Сбер, а также структуры Катара, Кувейта, Китая и Сингапура — могли вкладывать деньги в немецкие компании, обходя внимание публики и политиков.
Внутренние презентации GenCap описывали фирму как "немецкое лицо" для таких инвесторов. То есть деньги — иностранные, контроль — иностранный, но вывеска — немецкая. "Избегание политических и публичных обсуждений инвестиций" — так это формулировалось в их материалах.
Ирония в том, что под лозунгом "технологического прогресса для России" российский капитал фактически финансировал технологический прогресс Германии. Volkswagen, Siemens, RWE — именно туда шли инвестиции через GenCap. А в презентациях это подавалось как стратегическое партнёрство "для обмена опытом".
В итоге: Сбербанк, искренне желая "укрепить позиции России", просто помогал чужим заводам работать стабильнее и прибыльнее. Москва мечтала о технопарках, а получила несколько немецких акций.
Так и получился идеальный пример инвестиций в будущее России, которые в будущем помогли всем, кроме неё самой. Когда-нибудь, возможно, это и будет считаться инновацией — просто географически не нашей.
@naebrosh
🤬156❤14🤔13🤯10😁7👍6😡6👎1🎉1🤡1💯1
Инфраструктурный захват
Я уже, наверное, раз двадцать писал об этом — но давайте повторим, вдруг кто-то всё ещё считает BlackRock просто «инвестиционной компанией».
⠀
Bloomberg сообщил, что BlackRock собирается купить оператора дата-центров Aligned за $40 млрд. Да, тех самых дата-центров, где живут все наши «облака», AI-модели, цифровые следы и прочие мегабайты личных жизней. Если сделка закроется — BlackRock войдёт в топ-5 крупнейших владельцев дата-центров в мире уже в 2025 году.
⠀
Казалось бы, ничего необычного: просто крупнейший управляющий активами на планете (с активами под управлением, на секундочку, более $10 трлн) скупает энергетическую, продовольственную, теперь ещё и цифровую инфраструктуру. Просто диверсификация, ага.
⠀
Но на деле — это шаг в сторону тотальной монополии на базовые слои цивилизации. Ведь если раньше BlackRock владела тем, что ты покупаешь, что ты ешь, в какой дом ты въезжаешь и в какой фонд ты инвестируешь, то теперь — она будет владеть и тем, где хранится твой интеллект.
⠀
Ирония в том, что «AI-бум» стал идеальным прикрытием. Все побежали инвестировать в «будущее», а BlackRock просто спокойно купила само будущее как сервис.
⠀
Эксперты говорят, что технология ещё не окупает бешеные оценки. Конечно не окупает. Но BlackRock не про окупаемость. Она про контроль входа и выхода — про владение розеткой, через которую течёт электричество вашего ИИ.
⠀
И если вам кажется, что это единичная сделка — нет. Всё куда системнее.
⠀
В начале 2024-го BlackRock купил Global Infrastructure Partners (GIP) — один из крупнейших в мире инфраструктурных фондов — за $12,5 млрд. То есть теперь BlackRock владеет инфраструктурой, которая владеет инфраструктурой.
⠀
И сейчас через GIP они, по данным Financial Times, ведут переговоры о покупке энергетической компании AES за ~$38 млрд. То есть не просто хранить данные, а владеть энергией, которая питает эти данные.
⠀
Так что да, когда через пару лет вы будете обсуждать «свободу искусственного интеллекта», просто помните: она будет зависеть от того, кто владеет дата-центрами.
И угадайте с трёх раз, кто это будет.
@naebrosh
Я уже, наверное, раз двадцать писал об этом — но давайте повторим, вдруг кто-то всё ещё считает BlackRock просто «инвестиционной компанией».
⠀
Bloomberg сообщил, что BlackRock собирается купить оператора дата-центров Aligned за $40 млрд. Да, тех самых дата-центров, где живут все наши «облака», AI-модели, цифровые следы и прочие мегабайты личных жизней. Если сделка закроется — BlackRock войдёт в топ-5 крупнейших владельцев дата-центров в мире уже в 2025 году.
⠀
Казалось бы, ничего необычного: просто крупнейший управляющий активами на планете (с активами под управлением, на секундочку, более $10 трлн) скупает энергетическую, продовольственную, теперь ещё и цифровую инфраструктуру. Просто диверсификация, ага.
⠀
Но на деле — это шаг в сторону тотальной монополии на базовые слои цивилизации. Ведь если раньше BlackRock владела тем, что ты покупаешь, что ты ешь, в какой дом ты въезжаешь и в какой фонд ты инвестируешь, то теперь — она будет владеть и тем, где хранится твой интеллект.
⠀
Ирония в том, что «AI-бум» стал идеальным прикрытием. Все побежали инвестировать в «будущее», а BlackRock просто спокойно купила само будущее как сервис.
⠀
Эксперты говорят, что технология ещё не окупает бешеные оценки. Конечно не окупает. Но BlackRock не про окупаемость. Она про контроль входа и выхода — про владение розеткой, через которую течёт электричество вашего ИИ.
⠀
И если вам кажется, что это единичная сделка — нет. Всё куда системнее.
⠀
В начале 2024-го BlackRock купил Global Infrastructure Partners (GIP) — один из крупнейших в мире инфраструктурных фондов — за $12,5 млрд. То есть теперь BlackRock владеет инфраструктурой, которая владеет инфраструктурой.
⠀
И сейчас через GIP они, по данным Financial Times, ведут переговоры о покупке энергетической компании AES за ~$38 млрд. То есть не просто хранить данные, а владеть энергией, которая питает эти данные.
⠀
Так что да, когда через пару лет вы будете обсуждать «свободу искусственного интеллекта», просто помните: она будет зависеть от того, кто владеет дата-центрами.
И угадайте с трёх раз, кто это будет.
@naebrosh
🤬69💯39👍32❤13🤔6🔥4👌2🤡2😁1🤯1
Африка растёт — мир требует рабочих рук, но делиться не спешит
По данным полугодового обзора Всемирного банка по странам Африки к югу от Сахары, континент действительно развивается — и следовательно ему нужна рабочая сила. К 2050 году по прогнозу численность рабочей силы в Африке почти удвоится: в течение следующих 25 лет в трудоспособное население присоединятся более 600 млн человек — это примерно +24 000 000 в год, то есть ≈2 000 000 в месяц, ≈65 753 в день и ≈2 740 в час. Это не абстрактная масса: это миллионы молодых людей, которым нужны образование, жильё и, главное, достойная работа; дать им качественные рабочие места — значит получить рост спроса, инвестиции и экономический рывок; не дать — значит протесты, радикализация и упущенный демографический дивиденд.
Но просто «создать рабочие места» недостаточно: чтобы эти 600 млн стали экономическим активом, нужны масштабная индустриализация и переработка сырья внутри континента, доступный долгосрочный капитал, инфраструктура и реальное профессиональное образование. История и современная мировая финансовая система этому плохо способствуют: авторы моделирования напоминают, что рост цен на ключевые сырьевые товары всего на 20% в период 1800–1914 гг. (эта цифра соответствует нижней границе оценки стоимости неоплачиваемого принудительного труда в хлопке, сахаре, зерне и т. п.) по их моделям оставил бы Европу с внешним долгом, эквивалентным примерно 160% её ВВП — иначе говоря, если бы колониальные державы платили честно, мировой баланс богатства был бы совершенно иным; платить же не стали, и дефицит накоплений у постколониальных стран остался.
Современная «тонкая» версия той же проблемы работает через три механизма: финансовое изъятие (дорогие кредиты, невыгодные условия обслуживания долга и низкая доходность резервов), несправедливое ценообразование на сырьё (добавленная стоимость создаётся в других странах) и занижение курса валюты плюс дорогой доступ к мировому капиталу — в сумме они съедают выгоды экспортеров. Цифры это подтверждают: за 1970–2025 гг. совокупные потери стран Африки к югу от Сахары составили −29% их ВВП, и эти потери полностью компенсировали их прирост торгового профицита в +29% ВВП за тот же период; проще говоря, даже продавая миру больше, страны фактически лишились дополнительных доходов через невыгодные процентные ставки по займам, низкую доходность резервов и дорогой доступ к мировым рынкам капитала, таким образом возвращая эти деньги «богатым странам».
Мир требует от Африки рук и ресурсов — приносит рабочую силу (≈24 млн новых в год), а глобальная система в ответ говорит: «Спасибо, мы возьмём всё, и вернуть мало что собираемся». Если глобальная игра не станет честнее — потенциальный демографический дивиденд превратится в потерянное поколение и период нестабильности. Аплодисменты.
@naebrosh
По данным полугодового обзора Всемирного банка по странам Африки к югу от Сахары, континент действительно развивается — и следовательно ему нужна рабочая сила. К 2050 году по прогнозу численность рабочей силы в Африке почти удвоится: в течение следующих 25 лет в трудоспособное население присоединятся более 600 млн человек — это примерно +24 000 000 в год, то есть ≈2 000 000 в месяц, ≈65 753 в день и ≈2 740 в час. Это не абстрактная масса: это миллионы молодых людей, которым нужны образование, жильё и, главное, достойная работа; дать им качественные рабочие места — значит получить рост спроса, инвестиции и экономический рывок; не дать — значит протесты, радикализация и упущенный демографический дивиденд.
Но просто «создать рабочие места» недостаточно: чтобы эти 600 млн стали экономическим активом, нужны масштабная индустриализация и переработка сырья внутри континента, доступный долгосрочный капитал, инфраструктура и реальное профессиональное образование. История и современная мировая финансовая система этому плохо способствуют: авторы моделирования напоминают, что рост цен на ключевые сырьевые товары всего на 20% в период 1800–1914 гг. (эта цифра соответствует нижней границе оценки стоимости неоплачиваемого принудительного труда в хлопке, сахаре, зерне и т. п.) по их моделям оставил бы Европу с внешним долгом, эквивалентным примерно 160% её ВВП — иначе говоря, если бы колониальные державы платили честно, мировой баланс богатства был бы совершенно иным; платить же не стали, и дефицит накоплений у постколониальных стран остался.
Современная «тонкая» версия той же проблемы работает через три механизма: финансовое изъятие (дорогие кредиты, невыгодные условия обслуживания долга и низкая доходность резервов), несправедливое ценообразование на сырьё (добавленная стоимость создаётся в других странах) и занижение курса валюты плюс дорогой доступ к мировому капиталу — в сумме они съедают выгоды экспортеров. Цифры это подтверждают: за 1970–2025 гг. совокупные потери стран Африки к югу от Сахары составили −29% их ВВП, и эти потери полностью компенсировали их прирост торгового профицита в +29% ВВП за тот же период; проще говоря, даже продавая миру больше, страны фактически лишились дополнительных доходов через невыгодные процентные ставки по займам, низкую доходность резервов и дорогой доступ к мировым рынкам капитала, таким образом возвращая эти деньги «богатым странам».
Мир требует от Африки рук и ресурсов — приносит рабочую силу (≈24 млн новых в год), а глобальная система в ответ говорит: «Спасибо, мы возьмём всё, и вернуть мало что собираемся». Если глобальная игра не станет честнее — потенциальный демографический дивиденд превратится в потерянное поколение и период нестабильности. Аплодисменты.
@naebrosh
💯32❤31👍11👏3😁2🤡1
Российский рынок: шторм, запас прочности и падающий оптимизм
Индекс Московской биржи уверенно пошёл вниз и опустился до 2 579 пунктов — минимального уровня с начала года. С начала сентября снижение составило почти 12%, капитализация рынка сократилась примерно на 2,3 трлн рублей, а настроения инвесторов — до нуля. Эксперты называют это «временной турбулентностью», но по сути речь идёт о системном охлаждении, вызванном сразу несколькими факторами.
Во-первых, решение стран ОПЕК+ увеличить добычу нефти с ноября до 137 баррелей в сутки стало неприятным сюрпризом: котировки Brent уже опустились ниже $78 за баррель, а для бюджета РФ это прямой удар — ведь нефтегазовые доходы по-прежнему обеспечивают около 35% поступлений в казну.
Во-вторых, завершение валютных интервенций Минфина 6 октября привело к скачку доллара до 97 рублей, евро — до 103, а юаня — до 13,3. Рубль снова стал слабым, а вместе с ним выросли цены на импорт и логистику. Инфляция по итогам сентября ускорилась до 8,1% в годовом выражении, и всё указывает на то, что к концу года она может превысить 10%.
В-третьих, ставка ЦБ в 16% фактически убила кредитование для бизнеса. Корпоративные облигации теряют привлекательность, IPO снова ушли в спячку, а ритейл-инвесторы массово перекладываются в депозиты — ведь доходность 15–16% без риска выглядит куда приятнее, чем волатильные акции.
Даже так называемые «голубые фишки» чувствуют себя неуверенно. Бумаги «Сбербанка» за месяц потеряли около 9%, «Газпрома» — 11%, «Лукойла» — 7%, а металлурги просели на 12–15% из-за снижения мировых цен на сырьё и перспектив новых пошлин.
Почему всё это плохо? Потому что фондовый рынок — это не просто график для трейдеров. Он отражает доверие к экономике. Когда индекс падает, бизнесы откладывают инвестиции, компании режут расходы, а государство теряет один из немногих каналов привлечения частных денег в экономику. Меньше инвестиций — меньше роста, меньше рабочих мест, ниже налоги и, как следствие, медленнее восстановление.
Эксперты пытаются удержать оптимизм. В «оптимистическом сценарии» индекс может восстановиться выше 3 000 пунктов к первому кварталу 2026 года — при условии дипломатических прорывов и роста нефти до $90 за баррель. Но даже тогда инфляция останется высокой, а ставки — двузначными.
«Пессимистический сценарий» выглядит реалистичнее: дальнейшее падение до 2 300 пунктов, продолжение санкционного давления, инфляция выше 12% и новая волна мер поддержки — то есть эмиссия, рост бюджета и всё тот же замкнутый круг.
В ближайшие три-шесть месяцев рынок останется под давлением. Денежно-кредитная политика ЦБ жёсткая, глобальные рынки нервничают, а инвесторы не видят драйверов роста. На этом фоне обещания о «запасе прочности» звучат всё более саркастично: он вроде бы есть, но, как и у любого металла, прочность — вещь конечная.
@naebrosh
Индекс Московской биржи уверенно пошёл вниз и опустился до 2 579 пунктов — минимального уровня с начала года. С начала сентября снижение составило почти 12%, капитализация рынка сократилась примерно на 2,3 трлн рублей, а настроения инвесторов — до нуля. Эксперты называют это «временной турбулентностью», но по сути речь идёт о системном охлаждении, вызванном сразу несколькими факторами.
Во-первых, решение стран ОПЕК+ увеличить добычу нефти с ноября до 137 баррелей в сутки стало неприятным сюрпризом: котировки Brent уже опустились ниже $78 за баррель, а для бюджета РФ это прямой удар — ведь нефтегазовые доходы по-прежнему обеспечивают около 35% поступлений в казну.
Во-вторых, завершение валютных интервенций Минфина 6 октября привело к скачку доллара до 97 рублей, евро — до 103, а юаня — до 13,3. Рубль снова стал слабым, а вместе с ним выросли цены на импорт и логистику. Инфляция по итогам сентября ускорилась до 8,1% в годовом выражении, и всё указывает на то, что к концу года она может превысить 10%.
В-третьих, ставка ЦБ в 16% фактически убила кредитование для бизнеса. Корпоративные облигации теряют привлекательность, IPO снова ушли в спячку, а ритейл-инвесторы массово перекладываются в депозиты — ведь доходность 15–16% без риска выглядит куда приятнее, чем волатильные акции.
Даже так называемые «голубые фишки» чувствуют себя неуверенно. Бумаги «Сбербанка» за месяц потеряли около 9%, «Газпрома» — 11%, «Лукойла» — 7%, а металлурги просели на 12–15% из-за снижения мировых цен на сырьё и перспектив новых пошлин.
Почему всё это плохо? Потому что фондовый рынок — это не просто график для трейдеров. Он отражает доверие к экономике. Когда индекс падает, бизнесы откладывают инвестиции, компании режут расходы, а государство теряет один из немногих каналов привлечения частных денег в экономику. Меньше инвестиций — меньше роста, меньше рабочих мест, ниже налоги и, как следствие, медленнее восстановление.
Эксперты пытаются удержать оптимизм. В «оптимистическом сценарии» индекс может восстановиться выше 3 000 пунктов к первому кварталу 2026 года — при условии дипломатических прорывов и роста нефти до $90 за баррель. Но даже тогда инфляция останется высокой, а ставки — двузначными.
«Пессимистический сценарий» выглядит реалистичнее: дальнейшее падение до 2 300 пунктов, продолжение санкционного давления, инфляция выше 12% и новая волна мер поддержки — то есть эмиссия, рост бюджета и всё тот же замкнутый круг.
В ближайшие три-шесть месяцев рынок останется под давлением. Денежно-кредитная политика ЦБ жёсткая, глобальные рынки нервничают, а инвесторы не видят драйверов роста. На этом фоне обещания о «запасе прочности» звучат всё более саркастично: он вроде бы есть, но, как и у любого металла, прочность — вещь конечная.
@naebrosh
🤬55❤24💩14💯12👎7🙈3👍1😁1🤔1😢1🤡1
“Когда уголь не греет”: почему российская угольная отрасль снова в тени
Российская угольная промышленность по данным Financial Times вошла в 2025 год с результатами, которых не видели с 1990-х. По данным Росстата, за первые семь месяцев года убытки отрасли достигли 225 млрд рублей ($2,8 млрд) — это вдвое больше, чем за весь 2024 год, который и так был рекордно убыточным. Ещё в 2023-м сектор приносил прибыль 375 млрд рублей ($4,6 млрд).
Ситуация — не просто рыночная коррекция. Издержки растут, мировые цены падают, а доступ к деньгам — будто в шахте без фонаря. При ключевых ставках ЦБ, финансирование капвложений фактически заморожено, что усиливает долговую нагрузку и ускоряет свёртывание проектов.
На долю угля приходится менее 1% ВВП, но отрасль напрямую обеспечивает занятость более 140 000 человек — примерно столько же, сколько занято в авиаотрасли. Для многих регионов уголь остаётся источником зарплат и налоговых отчислений; сокращения в секторе значит сокращения в реальной жизни.
За год закрылись 23 компании (примерно 13% сектора), ещё 53 находятся под угрозой банкротства. Кузбасс, сердце российского угледобывающего мира, закончил 2024 год с дефицитом бюджета 70,6 млрд рублей ($863 млн), а за первую половину 2025-го успел накопить ещё 36 млрд ($441 млн) долга. При этом угольные регионы, где десятилетиями держалась социальная стабильность, снова превращаются в пороховую бочку — исторически, стоит шахтёрам начать стучать касками, и где-то рушится империя.
Мировые цены на энергетический уголь упали до $93 за тонну, что на 78% ниже пика 2022 года. Российские экспортёры, чтобы остаться на плаву, вынуждены продавать с дисконтом — до 20–60% от мировых ориентиров. Но при этом расходы на транспорт выросли: по данным Центра ценовых бенчмарков, доля логистики в цене угля выросла с 50% до почти 90%. Иными словами, проще возить купюры поездами — и дешевле, и чище.
Глобальный рынок тоже не радует: аналитики прогнозируют низкие цены на уголь как минимум до 2027 года, с минимальными шансами на рост даже в пиковые зимние сезоны. Таким образом получаем замкнутый круг: слабые цены, дорогое кредитование и взлетевшая логистика быстро съедают маржу и перспективы. Отрасль, которая десятилетиями держала целые регионы на плаву, теперь сама пытается не утонуть — и делает это не из-за политики, а из-за нехватки дешёвых денег и высоких ставок.
@naebrosh
Российская угольная промышленность по данным Financial Times вошла в 2025 год с результатами, которых не видели с 1990-х. По данным Росстата, за первые семь месяцев года убытки отрасли достигли 225 млрд рублей ($2,8 млрд) — это вдвое больше, чем за весь 2024 год, который и так был рекордно убыточным. Ещё в 2023-м сектор приносил прибыль 375 млрд рублей ($4,6 млрд).
Ситуация — не просто рыночная коррекция. Издержки растут, мировые цены падают, а доступ к деньгам — будто в шахте без фонаря. При ключевых ставках ЦБ, финансирование капвложений фактически заморожено, что усиливает долговую нагрузку и ускоряет свёртывание проектов.
На долю угля приходится менее 1% ВВП, но отрасль напрямую обеспечивает занятость более 140 000 человек — примерно столько же, сколько занято в авиаотрасли. Для многих регионов уголь остаётся источником зарплат и налоговых отчислений; сокращения в секторе значит сокращения в реальной жизни.
За год закрылись 23 компании (примерно 13% сектора), ещё 53 находятся под угрозой банкротства. Кузбасс, сердце российского угледобывающего мира, закончил 2024 год с дефицитом бюджета 70,6 млрд рублей ($863 млн), а за первую половину 2025-го успел накопить ещё 36 млрд ($441 млн) долга. При этом угольные регионы, где десятилетиями держалась социальная стабильность, снова превращаются в пороховую бочку — исторически, стоит шахтёрам начать стучать касками, и где-то рушится империя.
Мировые цены на энергетический уголь упали до $93 за тонну, что на 78% ниже пика 2022 года. Российские экспортёры, чтобы остаться на плаву, вынуждены продавать с дисконтом — до 20–60% от мировых ориентиров. Но при этом расходы на транспорт выросли: по данным Центра ценовых бенчмарков, доля логистики в цене угля выросла с 50% до почти 90%. Иными словами, проще возить купюры поездами — и дешевле, и чище.
Глобальный рынок тоже не радует: аналитики прогнозируют низкие цены на уголь как минимум до 2027 года, с минимальными шансами на рост даже в пиковые зимние сезоны. Таким образом получаем замкнутый круг: слабые цены, дорогое кредитование и взлетевшая логистика быстро съедают маржу и перспективы. Отрасль, которая десятилетиями держала целые регионы на плаву, теперь сама пытается не утонуть — и делает это не из-за политики, а из-за нехватки дешёвых денег и высоких ставок.
@naebrosh
🤔37💯20🤬17❤13🙏5😱4👍3😭3🔥1😁1
Минфин и ЦБ: поддержим тех, кто и так выживает лучше всех
Минфин рассматривал вопрос об увеличении ставки налога на прибыль для банков, однако решение не было принято. Кредитным организациям нужен капитал. Мотивировка звучит поучительно: «у банков высокие риски». Конечно, особенно если учитывать, что банковская система за 2024 год показала рекордную прибыль — 3,8 трлн рублей, что на 15% выше уровня 2023-го. В некоторых оценках с учётом внутрифирменных корректировок цифра доходит до 4,04 трлн руб.
Среди лидеров прибыльности — Сбербанк с 1,562 трлн руб., ВТБ с 609,97 млрд руб., Газпромбанк и Альфа-Банк заработали по 300–400 млрд. Рентабельность капитала у сектора превышает 25%, что выше, чем в нефтянке.
Центральный банк при этом также не бедствует. В 2024 году он показал 199,5 млрд руб. чистой прибыли — на 42% больше, чем годом ранее. Активы регулятора выросли до 70,9 трлн руб., прибавив 15,3%. Из доходов ЦБ 1,24 трлн руб. составили процентные — то есть полученные от операций с банковским сектором. По закону 75% прибыли ЦБ переводится в федеральный бюджет — это около 149,6 млрд руб. По данным Счётной палаты, эти средства были учтены как «незапланированные доходы» — около 150 млрд руб.
Пока промышленность, строительство и экспорт работают в условиях высокой ключевой ставки, а малый бизнес сжимается из-за дорогих кредитов, Минфин и ЦБ оберегают «священную корову» — банковскую систему. Центробанк заливает ликвидность, Минфин не трогает налоги. Всё ради стабильности — финансовой, но не экономической.
Банки получают дешёвое фондирование через операции РЕПО, доступ к льготным инструментам и остаются основными покупателями государственных облигаций. Именно на этом замыкается бюджетная алхимия Минфина: государство занимает у банков деньги, размещая ОФЗ под льготный процент; банки покупают эти бумаги с гарантированной доходностью и минимальным риском; проценты по ним Минфин выплачивает обратно из бюджета — то есть из налогов. А ЦБ, чтобы поддержать ликвидность, снова открывает “окна” и позволяет банкам брать дешёвое фондирование, чтобы продолжать покупать новые выпуски облигаций.
Таким образом, деньги крутятся в замкнутом контуре «бюджет → банки → облигации → бюджет». Это не стимулирование экономики, а автопитание финансового сектора, где каждый виток укрепляет банковскую прибыль и государственный долг.
Контраст — резкий. В 2025 году основная ставка налога на прибыль организаций была поднята с 20% до 25%. Но банки — отношения, “специальные условия”, “рискованный сектор” — остались практически вне усиления налогового давления.
Посмотрим что у других? Совокупная долговая нагрузка экономики на начало 2025 года составляла около 79% ВВП; Минпромторг фиксирует сокращение объёмов льготного кредитования и числа получателей господдержки в отдельных программах в пределах двузначных процентов; дефицит федерального бюджета за январь–сентябрь 2025 года составил 3,787 трлн руб., нефтегазовые доходы за тот же период снизились примерно на 20,6% г/г, а расходы на обслуживание госдолга в 2024 году выросли на 35% г/г и в 2025-м остаются огромной проблемой по версии сетки (те же деньги для банков).
Минфин не строит экономику — он строит депозит. ЦБ не стимулирует рост — он стимулирует оборот ликвидности в банковской среде. И пока реальный сектор считает выживание, банковская система уверенно показывает двузначную рентабельность и благодарно молчит. Поддержка отраслей? Нет. Поддержка банков — ежедневно, с 10:00 до 18:00, кроме выходных.
@naebrosh
Минфин рассматривал вопрос об увеличении ставки налога на прибыль для банков, однако решение не было принято. Кредитным организациям нужен капитал. Мотивировка звучит поучительно: «у банков высокие риски». Конечно, особенно если учитывать, что банковская система за 2024 год показала рекордную прибыль — 3,8 трлн рублей, что на 15% выше уровня 2023-го. В некоторых оценках с учётом внутрифирменных корректировок цифра доходит до 4,04 трлн руб.
Среди лидеров прибыльности — Сбербанк с 1,562 трлн руб., ВТБ с 609,97 млрд руб., Газпромбанк и Альфа-Банк заработали по 300–400 млрд. Рентабельность капитала у сектора превышает 25%, что выше, чем в нефтянке.
Центральный банк при этом также не бедствует. В 2024 году он показал 199,5 млрд руб. чистой прибыли — на 42% больше, чем годом ранее. Активы регулятора выросли до 70,9 трлн руб., прибавив 15,3%. Из доходов ЦБ 1,24 трлн руб. составили процентные — то есть полученные от операций с банковским сектором. По закону 75% прибыли ЦБ переводится в федеральный бюджет — это около 149,6 млрд руб. По данным Счётной палаты, эти средства были учтены как «незапланированные доходы» — около 150 млрд руб.
Пока промышленность, строительство и экспорт работают в условиях высокой ключевой ставки, а малый бизнес сжимается из-за дорогих кредитов, Минфин и ЦБ оберегают «священную корову» — банковскую систему. Центробанк заливает ликвидность, Минфин не трогает налоги. Всё ради стабильности — финансовой, но не экономической.
Банки получают дешёвое фондирование через операции РЕПО, доступ к льготным инструментам и остаются основными покупателями государственных облигаций. Именно на этом замыкается бюджетная алхимия Минфина: государство занимает у банков деньги, размещая ОФЗ под льготный процент; банки покупают эти бумаги с гарантированной доходностью и минимальным риском; проценты по ним Минфин выплачивает обратно из бюджета — то есть из налогов. А ЦБ, чтобы поддержать ликвидность, снова открывает “окна” и позволяет банкам брать дешёвое фондирование, чтобы продолжать покупать новые выпуски облигаций.
Таким образом, деньги крутятся в замкнутом контуре «бюджет → банки → облигации → бюджет». Это не стимулирование экономики, а автопитание финансового сектора, где каждый виток укрепляет банковскую прибыль и государственный долг.
Контраст — резкий. В 2025 году основная ставка налога на прибыль организаций была поднята с 20% до 25%. Но банки — отношения, “специальные условия”, “рискованный сектор” — остались практически вне усиления налогового давления.
Посмотрим что у других? Совокупная долговая нагрузка экономики на начало 2025 года составляла около 79% ВВП; Минпромторг фиксирует сокращение объёмов льготного кредитования и числа получателей господдержки в отдельных программах в пределах двузначных процентов; дефицит федерального бюджета за январь–сентябрь 2025 года составил 3,787 трлн руб., нефтегазовые доходы за тот же период снизились примерно на 20,6% г/г, а расходы на обслуживание госдолга в 2024 году выросли на 35% г/г и в 2025-м остаются огромной проблемой по версии сетки (те же деньги для банков).
Минфин не строит экономику — он строит депозит. ЦБ не стимулирует рост — он стимулирует оборот ликвидности в банковской среде. И пока реальный сектор считает выживание, банковская система уверенно показывает двузначную рентабельность и благодарно молчит. Поддержка отраслей? Нет. Поддержка банков — ежедневно, с 10:00 до 18:00, кроме выходных.
@naebrosh
🤬70💯22❤8😁1🤯1
JPMorgan и $1,5 трлн: частный капитал как инструмент национальной индустриализации
JPMorgan Chase, крупнейший банк США с активами более $4,4 трлн объявил об инвестициях $1,5 трлн в стратегически важные отрасли и 27 подотраслей: кибербезопасность и квантовые вычисления, оборону и критические компоненты оборонного производства, добычу редкоземельных минералов, робототехнику, аэрокосмос, атомную энергетику, аккумуляторы, электросети, ИИ, судостроение, наноматериалы, фарму. Объём финансирования сопоставим примерно с 5–6 % ВВП США и близок к двум годам оборонного бюджета страны при ежегодных военных расходах в диапазоне $800–900 млрд.
Программа Security and Resiliency Initiative рассчитана на 10 лет, $1,5 трлн банк планирует привлечь в виде кредитов, лизингов, проектного финансирования, гарантий и других инструментов, предусмотрев до $10 млрд прямых инвестиций в форме equity и венчурных вложений. Это не новая инициатива “с нуля”: ранее JPMorgan уже планировал порядка $1 трлн инвестиций в схожие секторы, и нынешний план добавляет ещё $500 млрд, расширяя масштаб на 50%.
По сути, JPMorgan институционализирует процесс de-risking, заключающийся в снижении системных и геополитических рисков за счёт перемещения капитала в критически важные индустрии внутри страны. Одним из ключевых предназначений становится «развязывание рук» другим инвесторам. Когда ведущий банк делает ставку - это снижает восприятие риска, даёт ориентацию, мобилизует капитал. Банк создаёт частный механизм привлечения капитала в реальный сектор, дублируя приоритеты федеральных программ вроде CHIPS Act и Inflation Reduction Act.
Логика программы в “Crowd-in”, а не “crowd-out”. Идея не в том, чтобы занять место частных денег, а наоборот привлечь их в проекты, которые раньше казались слишком рискованными. В идеале JPMorgan запускает эффект мультипликации, где собственный капитал и инфраструктура банка становятся триггером для участия других институтов от частных фондов до госагентств. Это фундаментальное отличие: не вытеснение капитала, а его мобилизация.
Баланс риска и доходности в таких отраслях остаётся сложным. Проекты в квантовых вычислениях, наноматериалах и автономных системах капиталоёмкие и с длительным горизонтом окупаемости. Их успех зависит от технологической зрелости, устойчивости цепочек поставок и качества человеческого капитала. И удивительно то, что теперь не только государство взяло на себя риск финансирования проектов технологического перехода.
После анонса акции JPMorgan выросли на 2%, а бумаги компаний, связанных с редкоземельными материалами и оборонными компонентами, показали всплеск интереса.
В США стремительно растёт сегмент private credit и direct lending, который не подпадает под классический банковский надзор. Запуская собственный промышленный инвестиционный контур, JPMorgan фактически делает скачок, усиливая борьбу за институциональных инвесторов и корпоративные проекты. Глава банка Джейми Даймон подчёркивает, что инициатива носит чисто коммерческий характер: “это бизнес, а не филантропия”. Иными словами, окупаемость, отдача, контроль рисков - всё должно работать как в венчурном/инвестиционном бизнесе.
$1,5 трлн стали крупнейшей частной промышленной инициативой в истории США. В рамках de-risking JPMorgan выступает не просто как банк, а как архитектор новой модели промышленного финансирования, где частный капитал становится элементом национальной безопасности.
@naebrosh
JPMorgan Chase, крупнейший банк США с активами более $4,4 трлн объявил об инвестициях $1,5 трлн в стратегически важные отрасли и 27 подотраслей: кибербезопасность и квантовые вычисления, оборону и критические компоненты оборонного производства, добычу редкоземельных минералов, робототехнику, аэрокосмос, атомную энергетику, аккумуляторы, электросети, ИИ, судостроение, наноматериалы, фарму. Объём финансирования сопоставим примерно с 5–6 % ВВП США и близок к двум годам оборонного бюджета страны при ежегодных военных расходах в диапазоне $800–900 млрд.
Программа Security and Resiliency Initiative рассчитана на 10 лет, $1,5 трлн банк планирует привлечь в виде кредитов, лизингов, проектного финансирования, гарантий и других инструментов, предусмотрев до $10 млрд прямых инвестиций в форме equity и венчурных вложений. Это не новая инициатива “с нуля”: ранее JPMorgan уже планировал порядка $1 трлн инвестиций в схожие секторы, и нынешний план добавляет ещё $500 млрд, расширяя масштаб на 50%.
По сути, JPMorgan институционализирует процесс de-risking, заключающийся в снижении системных и геополитических рисков за счёт перемещения капитала в критически важные индустрии внутри страны. Одним из ключевых предназначений становится «развязывание рук» другим инвесторам. Когда ведущий банк делает ставку - это снижает восприятие риска, даёт ориентацию, мобилизует капитал. Банк создаёт частный механизм привлечения капитала в реальный сектор, дублируя приоритеты федеральных программ вроде CHIPS Act и Inflation Reduction Act.
Логика программы в “Crowd-in”, а не “crowd-out”. Идея не в том, чтобы занять место частных денег, а наоборот привлечь их в проекты, которые раньше казались слишком рискованными. В идеале JPMorgan запускает эффект мультипликации, где собственный капитал и инфраструктура банка становятся триггером для участия других институтов от частных фондов до госагентств. Это фундаментальное отличие: не вытеснение капитала, а его мобилизация.
Баланс риска и доходности в таких отраслях остаётся сложным. Проекты в квантовых вычислениях, наноматериалах и автономных системах капиталоёмкие и с длительным горизонтом окупаемости. Их успех зависит от технологической зрелости, устойчивости цепочек поставок и качества человеческого капитала. И удивительно то, что теперь не только государство взяло на себя риск финансирования проектов технологического перехода.
После анонса акции JPMorgan выросли на 2%, а бумаги компаний, связанных с редкоземельными материалами и оборонными компонентами, показали всплеск интереса.
В США стремительно растёт сегмент private credit и direct lending, который не подпадает под классический банковский надзор. Запуская собственный промышленный инвестиционный контур, JPMorgan фактически делает скачок, усиливая борьбу за институциональных инвесторов и корпоративные проекты. Глава банка Джейми Даймон подчёркивает, что инициатива носит чисто коммерческий характер: “это бизнес, а не филантропия”. Иными словами, окупаемость, отдача, контроль рисков - всё должно работать как в венчурном/инвестиционном бизнесе.
$1,5 трлн стали крупнейшей частной промышленной инициативой в истории США. В рамках de-risking JPMorgan выступает не просто как банк, а как архитектор новой модели промышленного финансирования, где частный капитал становится элементом национальной безопасности.
@naebrosh
🤔25❤10👍9