В продолжение разговора о недоступности важнейших для историко-литературного описания большей части ХХ века в России материалов агентурного наблюдения спецслужб за деятелями культуры.

С 1991 года все случаи обнародования агентурных или внутренних материалов спецслужб были связаны или со случайной ошибкой системы (когда в рамках решения какой-либо правовой проблемы служебные материалы КГБ оказывались среди оказавшихся в доступе для участников процесса документов — как это было в реабилитационном деле К.М. Азадовского) или с фактом нахождения этих материалов не в ведомственном (чекистском), а в партийном архиве (сообщения сексотов о Мандельштаме, Пастернаке, Зощенко, Добычине и др.), или с периодом кратковременного открытия архивов КГБ для доступа экспертов в конце 1991-начале 1992 года.

Есть однако и более «сложные» случаи, также дающие в ситуации катастрофического дефицита информации некоторый материал для размышлений и реконструкций.

Об одном из них рассказала вчера в фб Наталья Громова.

В госархиве получила на руки описи документов из архива Н.И. Ежова. Среди них были материалы агентурного наблюдения за Пастернаком 1936 года. Для знакомства с самими донесениями требовалось разрешение ФСБ, получить которое невозможно.

Однако сам факт наличия такого рода материалов позволяет сделать кое-какие предварительные выводы.

По идее агентурное дело Пастернака должно находиться в Центральном архиве ФСБ. То, что материалы из него отложились в бумагах, изъятых в кабинете Ежова после его ареста, свидетельствует о том, что материалы агентурного наблюдения за Пастернаком были специально им затребованы и изучались особо.

Можно осторожно предположить, что запрос Ежова связан с выступлениями Пастернака на так называемой «дискуссии о формализме» в марте 1936 года. Подробности и контекст этих шокировавших своей независимостью выступлений даны в главе «Бунт Пастернака» в классической книге Л.С. Флейшмана. Для нас здесь важно следующее.

Весной 1936 года Ежов еще не возглавляет НКВД. Но в это время он (в союзе с Я.С. Аграновым) уже фактически участвует в организованной Сталиным операции по нейтрализации и смещении наркома внутренних дел Ягоды, занимаясь и «культурной» (идеологической) проблематикой. (Так, именно Ежову адресует Сталин свою резолюцию о Маяковском, после которой разворачивается организованная Аграновым кампания по канонизации Маяковского.)

Выступления Пастернака имели следствием специальное письмо главреда «Правды» Мехлиса Сталину, в котором они квалифицировались как «хорошо продуманный антисоветский выпад». Мехлис обращался к Сталину с просьбой разрешить «Правде» выступить против Пастернака отдельно. Сталин отказал.

Мы не знаем, по своему ли почину Ежов затребовал агентурное досье Пастернака или это было сделано по приказу Сталина. В любом случае, эти материалы оставались в доступе наркомвнудела (с сентября 1936 года) Ежова до его собственной опалы осенью 1938 года. К этому периоду относится и решительный отказ Пастернака, несмотря на угрозы секретаря СП Ставского, подписать письмо писателей с требованием расстрела Тухачевского и других военачальников летом 1937 года. Ставский был прямо связан с НКВД (менее чем через год он будет с помощью Ежова решать «вопрос о Мандельштаме») и, несомненно, доложил о поведении Пастернака в органы.

Тем не менее, как мы видим, ход всем этим бумагам дан не был. Пастернак остался на свободе.

Если наша реконструкция верна, то она еще раз демонстрирует «персональное» отношение Сталина к Пастернаку, сформированное разговором с ним летом 1934 года и эпистолярными обращениями Пастернака к Сталину осени-зимы 1935 года, связанными с судьбой Ахматовой и высказыванием Сталина о Маяковском. Эти контакты создали у Сталина прочное впечатление о, с одной стороны, свойственном Пастернаку неконвенциональном (с точки зрения советского бюрократа) поведении и, с другой, о его «искренности» и «честности», о его чуждости всякому, в тогдашней терминологии, «двурушничеству» (в котором Сталин подозревал более близких партийным кругам, нежели Пастернак, Пильняка, Бабеля и Мейерхольда).

Заметим попутно, что эти же свойства были, по-видимому, перенесены Сталиным и на связавшуюся у него с заступничеством Пастернака личность Ахматовой — в любом случае, в 1950 году он не санкционирует предлагаемый министром госбезопасности Абакумовым ее арест.

Обсудили

https://www.youtube.com/watch?v=vxTMibKSoNo

https://www.litres.ru/book/gleb-morev/iosif-brodskiy-gody-v-sssr-literaturnaya-biografiya-72659293/

Электронная версия

В канун дня памяти жертв политических репрессий делюсь вышедшей недавно статьей, в которой на основе новых архивных источников подробно описываю рекриминализацию мужской гомосексуальности в 1933-1934 годах и ранее не учитываемый контекст, в котором эта реформа произошла.

Первыми жертвами этой кампании стали мужчины, осужденные именно по 58 статье. Когда я изучила коллективное уголовное дело в Большом Доме в Петербурге, мне особенно запомнился Иван Блинов, он работал поваром в Военно-медицинской академии. Как и две сотни других ленинградских гомосексуалов, осенью 1933 года его обвинили в к/р деятельности и "организации притона разврата". Ему было 47 лет.

В отличие от большинства подследственных, которые подробно рассказывали огпушникам о своей интимной жизни, полагая, что это отведет любые подозрения по линии инкриминируемой политической 58-ой, он иллюзий не испытывал и показания его очень короткие:

"Последние тридцать лет я работаю в Ленинграде поваром Военно-Медицинской академии. Гомосексуальной деятельностью занимаюсь со школьной скамьи. О лицах связанных со мной по этой линии, как равно о всей моей гомосексуальной деятельности показывать что-либо следственным органам ОГПУ я отказываюсь по политическим мотивам."

Получил пять лет лагерей.

Еще разговор; старался не повторяться https://nlo.media/catalog/slovesnost/gleb-morev-iosif-brodskiy-gody-v-sssr/

Вся русская история в одной картинке

Свежий @kashinplus (полный текст и аудио - для подписчиков; подписывайтесь):

Но чего еще как будто не понимает никто в наше время — речь ведь на самом деле не идет о противопоставлении публичной кампании тихому и аргументированному на языке, понятном власти, «отбитию нашего парня». Никакого или-или здесь нет, напротив, отбитие по формальным поводам приобретает дополнительную ценность именно как приемлемый для власти выход из созданной ею же скандальной ситуации. Глеб Морев пишет, что мировая огласка дела Бродского поставила власть перед необходимостью поиска выхода «без потери лица» — и здесь решающий ход оказывается именно за теми защитниками, которые в состоянии такой выход указать. Наверное, с точки зрения абсолютной бескомпромиссности это не очень здорово, но биография Бродского — все же не эпизод истории отечественного диссидентства или политического противостояния режиму, и более того, именно бесспорность фигуры этого поэта в нашей (нынешней) культуре и массовом сознании как раз и доказывает, что мерить все антирежимной целесообразностью — метод и ошибочный, вредный, и буквально бесчеловечный.

Анализ очередного мирного плана с точки зрения того, победа ли это или поражение России, из любой мало-мальски осязаемой исторической перспективы нелеп. Уже самое начало войны с Украиной есть поражение России. Тонкую историческую ткань империй нельзя заштопать никаким соглашением. Если порвалась - то навсегда.

К ВОПРОСУ О МИРЕ
Вот вчерашняя статья Лукьянова в официозе (РГ). Из аналитических возможностей в нынешнем цензурном режиме у валдайских сохраняются лишь возможности адекватно понимать власть и транслировать это понимание публике. Чем вполне здравомыслящий автор и занят.
Вердикт очень простой и внятый: пока Россия воюет так, как она воюет сейчас, ее положение сильно. В момент прекращения боевых действий она теряет преимущества:
«Пока идут боевые действия, рычаг сохраняется. Как только они прекращаются, Россия оказывается одна (иллюзий не питаем) перед лицом скоординированного политико-дипломатического давления».
Дипломатия для Путина может быть эффективна лишь как соус к силовым решениям.
Расходимся? https://globalaffairs.ru/articles/realizm-i-nevozmozhnoe-lukyanov/

Дневники Солженицына вокруг Красного колеса; на русском не издано. И канал интересный.

Я сержусь на Бунина: если кто и был в силах написать этот роман, так это он — с его писательским даром и чувством современности.

Вместо этого он предпочёл рассказывать о муках любви (словно нельзя было найти темы поважнее в двадцатые годы, в эмиграции!…) — а теперь надрывайся я.

"Дневник Р-17", 1967 (перевод с французского, на русском пока не издан)

НАС ДРУГИХ НЕ БУДЕТ

Это Константин Шавловский, год назад я писал о том, что «Порядок слов» оказался на грани закрытия — и благодаря сотням и сотням заказов, которые свалились на нас под Новый год, нам удалось достойно прожить 2025-й.

Сейчас у нас грандиозные планы на 2026-й: мы хотим открыть новый магазин на Пушкинской, 10, издать большую книгу текстов нашего любимого покойного друга, кинокритика и куратора Алексея Медведева, еще одну книгу Елены Горфункель о Юрии Бутусове «Послесловие», исследование Галины Лазаревой о неосуществленном замысле Киры Муратовой «Княжна Мэри», а также книжицу Александра Соболева о комаровских котах — фантастической красоты и изящества. Еще хотим провести несколько фестивалей, и как всегда ждем у себя интеллектуальных звезд, маргиналов, панков, старушек из соседних подъездов и студентов Смольного и ЕУ.

Но чтобы все это (и многое другое) произошло, нам прямо сейчас очень нужна ваша поддержка. Потому что в этом декабре перед нами снова два пути: прямо сейчас собрать денег на новые крутые проекты, или завтра — на ликвидацию.

Поэтому. Даже если ваша библиотека переполнена — зайдите к нам на Фонтанку, 15. Даже если вы живете не в России, купите книгу у нас на сайте — мы найдем способ вам ее передать в любую точку мира. С вашей помощью мы сможем все, ну или почти все.

«Порядок слов» — это независимый книжный магазин, который зависит только от своих покупателей. За 16 лет (да, нам в январе будет 16) мы слишком многое откладывали на завтра и слишком часто стеснялись попросить о помощи, когда она действительно была нужна. А сейчас она — нужна.

И еще. Я довольно часто встречаю людей, для которых «Порядок слов» стал важной точкой на карте, однажды изменив их оптику и картину мира. Они так говорят. Хочется, особенно сейчас, чтобы такие люди не переводились. Давайте попробуем сохранить то, что у нас еще есть — потому что, как писал один ленинградский поэт, нас других не будет.

Купить у нас книгу можно здесь.

Очень прошу друзей, партнеров и всех, кому небезразличен «Порядок слов», помочь в распространении этого поста.

Разыгрывается книга Глеба Морева «Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография» (издательство НЛО, 2025 год, 416 стр.)

Книга посвящена советскому периоду, на который пришлось становление литературной карьеры, формирование социокультурной позиции и этических установок поэта. В центре оказываются несколько сюжетов – от замысла побега из СССР на самолете или знаменитого суда за тунеядство до ссылки в Архангельскую область и выезда за границу

Чтобы выиграть книгу, нужно подписаться или быть подписанным на два канала:

– мой «Гридасов с бородой»

– и канал издательства НЛО

После чего нажать на кнопку ПОЛТОРЫ КОМНАТЫ под оригинальным постом.

23 декабря во вторник в 14:00 мск неподкупный бот выберет одного победителя или победительницу.

Книгу отправлю за свой счет по России. Иные способы доставки возможны, но обсуждаются отдельно.

Удачи!

Неглупо 👇🏿

Глеб Морев, “Иосиф Бродский: годы в СССР. Литературная биография” (М.: Новое литературное обозрение, 2025 г.)

Начнем с того, что неправы те, кто в обзорах говорит о моревской книге как о первой научной биографии Бродского. Дескать, был ещё лосевский том, но тот подчеркнуто агиографичен, а тут всё разложено по полочкам с присущей автору дотошностью. Книга Морева не покрывает всю жизнь ИБ, а касается лишь её фрагмента. “Годы в СССР” тут укладываются в 11 лет - с 1961 по 1972. “Литературная биография” в заголовке - это ни в коем случае не беллетризованная биография, а жизнь, уложенная в рамки литературного процесса: и личного, и советского, и мирового.

Морев с фантастической детализацией показывает, с одной стороны, как движутся колёса судьбы, с другой, как растёт самосознание двадцатилетнего поэта, с третьей - как колышется тяжёлое марево коллективного, в котором индивидуализм Бродского - как золотая заноза, беспокоящая, пока её не вынешь.

Судьба ИБ строится не только личными шагами, но и движением “интересных сил”. Советское общество, кажущееся из наших дней монолитным, вроде бетонной плиты, в действительности пронизано ходами и кавернами. В нём, как ни странно, нет сплоченности, и вот за ИБ вступаются те, кому вступаться как бы и не положено, вроде заведующего Отделом административных кадров ЦК КПСС Миронова, просьба которого проверить законность осуждения Бродского и привела в итоге к досрочному освобождению последнего. Почему Миронов вступился за того, кого, по сути, ненавидел? Исключительно потому, что дело и приговор были сфабрикованы с нарушением юридических и процессуальных норм того времени, а всё должно быть по закону.

Вообще, в недалёкое прошлое сейчас всматриваешься чуть ли не с благоговейным трепетом, поражаясь мягкости ответов власти и её органов, следящих за порядком. Попытка угона самолёта в 1961 году, которая в наши дни закончилась бы пожизненным сроком, по сути спускается на тормозах: Бродскому всего лишь сделали внушение и взяли в оперативную разработку. Контактировать с иностранцами ему никто не запрещал, переводы в качестве источника заработка не обрезали, просто не публиковали стихов и зарубили две книги, уже допущенные к печати.

Линий, демонстрирующих ситуационную сложность происходящего, в книге великое множество и следить за ними очень интересно. Морев выстраивает личность ИБ с холодной цепкостью, не испытывая к своему герою ни ярко выраженной симпатии, ни отторжения: только документы, заслуживающие доверия свидетельства современников и знание обстоятельств и социальных норм оттепельного периода.

Всё это ужасно увлекательно и постепенно отстраненностью как приёмом проникаешься всё глубже и глубже, так что внезапные яркие детали на монотонном фоне скорее смущают (Набоков прислал ИБ в подарок джинсы; ИБ поддерживал США во вьетнамской войне; донжуанский список ИБ до отъезда из СССР включал около 80-ти имён). Интересны не подаренные джинсы, а именно общая сложность происходящего и компетентность исследователя, воспроизводящего эту сложность в событиях шестидесятилетней давности с бесстрастностью и точностью 3D-принтера.

При этом написана книга, выросшая из второй главы моревского сборника “Поэт и царь”, говоря молодёжным языком, предельно душно. Дотошность, о которой мы упоминали в первом абзаце, тут возведена в степень столь высокую, что при чтении из глаз начинают течь едкие слёзы, будто ты и впрямь надышался пылью из папок ведомственных архивов или бетонной взвесью из основания памятника, подвергшегося основательной деконструкции. В 2071 году, когда, согласно завещанию ИБ, будет открыт доступ к его переписке и личным архивам, пыли поднимется ещё больше, но дышать ею будем уже не мы, а наши потомки, да и то - при самом лучшем раскладе, предполагающем существование мира в привычных нам формах, с архивами, исследователями и читателями, умеющими складывать буквы в слова и понимающими их смысл.