Аргумент убывающего населения можно использовать против любых политических обещаний. Нам рассказывают про великую русскую империю, про могучую коммунистическую реиндустриализацию, про самое лучшее на свете будущее по формуле "если, то". А кто всё это будет делать, не расскажете? Кто вернет к жизни разрушенные города на новых территориях? Кто поднимет промышленность, кто обеспечит технологический рывок?

Когда в стране сохраняется устойчивая естественная убыль населения, любой разговор о будущем должен начинаться с вопроса: а что мы вообще можем сделать уже сейчас? Проблема ведь не в загнивающем Западе и не в деловых русичах, а в том, что естественное развитие мировой экономики и урбанизация ведут к утрате способности элементарного самовоспроизводства.

Каждый новый день — тяжелее предыдущего. И это уже поднимает вопрос не о великом будущем, а о разрушающемся настоящем. Вскоре придётся задаваться не риторическим, а самым буквальным вопросом: а кто будет чинить теплотрассы? Ведь слесари и сварщики стареют и умирают. А новых в таких условиях не подготовить — ведь у вас населения с каждым годом все меньше, значит и всех видов специалистов тоже.

Но нас при этом продолжают кормить обещаниями: вот случится революция, мы упраздним частную собственность на средства производства и будет рывок-толчок. Вот победим хохлонацистов и англосаксов, вот восстановим великую Российскую Империю и будет рывок-толчок. И эти сказки звучат на фоне перманентного вымирания населения. Не хватает только фантастических рассказов, как из под земли выскакивают десятки миллионов роботов и делают всю работу за нас. Но, я вам скажу, светлое роботизированное будущее не наступит, если уже в настоящем для этого нет сил.

Как в истории с восстановлением барельефа Сталина в московском метро (хоть и из пластика) заключено будущее страны и почему никак не получается преодолеть «вождя всех времен и народов» в себе?
Странно для многих, но уйти от сталинизма не помогло ни хрущевское развенчание культа личности с его «перегибами на местах», ни горбачевское тотальное осуждение той эпохи. Оказалось, дело далеко не только в репрессиях и коммунизме, и поэтому возмущаться ими было мало и даже мимо.
Дело в том, что Сталин - не просто самый крутой из советских руководителей, которого легко и просто выкинуть с «корабля современности». Он, по сути, - самое четкое воплощение исторической [«небесной»] России в ее максимальном расширении (до мельчайшего пикселя) и полноте реализации со всеми ее методами и логикой развития. Именно при нем (после Второй мировой войны) Россия достигает своего наибольшего могущества и, соответственно, своей сути наибольшим образом.
Сталинизм (в т.ч. даже нынешний, «пластиковый») - это матрица русской государственнической традиции, «русской идеи» и пресловутого «русского мира».
Суть их в сухом остатке, грубо говоря, сводится к начальникопоклонству, к установке «начальник - и царь, и бог», или, как говорила Тэтчер, «не государство для человека, а человек для государства [т.е., начальника]», а издержки не в счет. Иными словами, на практике и в базисе, отбрасывая разукрашенную величием надстройку, речь про самый банальный авторитаризм.
Сталин - это аватар русской государственности, самая главная фигура российской государственнической истории. В некотором смысле он и есть Россия, ее олицетворение, самый русский из русских правителей.
Этнический югоосетин по отцу и грузин по матери, простолюдин с криминальным прошлым стал ярчайшим проявлением русского царизма, образом, образцом и ролевой моделью «Хозяина земли Русской» в самом полном смысле, «иконой» политической религии «Великой России» (сверхидеи российского государства (империи) на максималках).
((Продолжение в следующем посте))
 
#НЕпятничнаяНЕпроповедь
 
Подписывайтесь 
@ar_mukhametov

Между тем почти незамеченным отечественными левыми прошёл теракт в Вашингтоне. Левый активист, бывший член Партии за социализм и освобождение США, Элиас Родригес, застрелил двух сотрудников израильского посольства в Еврейском музее. Преступление, как несложно догадаться, было совершено на почве национальной ненависти стремления к «борьбе за освобождение Палестины от сионистской оккупации».

На мой взгляд, у левых есть такая проблема, что они почти полностью отказались от идеи демонтажа государства как института насилия. Левые сегодня борятся не столько за освобождение общества от угнетения, сколько за право угнетённых применять насилие против угнетателей.

Посмотрим, например, на арабо-израильский конфликт. За что борется палестинское движение? За секуляризм, демократическую конституцию, права женщин? Нет. Оно борется за освобождение Палестины от израильской оккупации, то есть — за возможность построить на всей её территории собственные суды, тюрьмы и полицейские участки, а в некоторых случаях — и на международно признанных территориях Израиля. Это борьба не против насилия как такового, а за своё, «правильное» насилие.

С точки зрения, например, марксизма-ленинизма, в признании насилия нет ничего необычного. Марксизм действительно исходит из объективности и неизбежности насилия в истории, стремясь заменить насилие меньшинства над большинством — насилием большинства над меньшинством. Формально это представляется справедливым. Однако возникает проблема: марксизм-ленинизм, как и многие другие левые течения, превратил неизбежное насилие в желательное. Альтернативы отбрасываются, а само насилие возводится в ранг единственного подлинного двигателя социальных изменений.

В результате идея освобождения от угнетения незаметно выродилась в идею новой священной инквизиции. Государственное насилие и репрессии больше не воспринимаются как нечто, противоречащее интересам человечества — важно лишь, чтобы они исходили «от правильных» и были направлены «на неправильных». Вспомните хотя бы ту же самую плохо скрываемую радость левашей после убийства Брайана Томпсона из UnitedHealthcare. Вопрос о том, заслуживал ли этот человек смерти, больше не ставится — инквизиция уже всё решила за всех.

Постепенно грань между левыми и правыми стирается. Если в России русская община якобы страдает от каждого гастарбайтера, осмелившегося помолиться во дворе, то западные левые точно так же ощущают угнетение от любого, кто называет негра — негром, а пидора — пидором. Если у нас ставят бюсты Сталина рядом с Николаем II, а милиция хватает недовольных, то там носятся за теми, кто выражает несогласие с новой «инклюзивной культурой». Система государственного насилия одинаковая, различие лишь в форме.

Почти всегда, когда речь заходит о проблемах Советского Союза, в оправдание ссылаются на трудные внешние обстоятельства. Мировое империалистическое окружение, гражданская война, интервенция, Великая Отечественная — всё это приводится как причины советских неудач, жестокости, репрессий, централизации власти и бюрократизации.

Однако при этом часто упускаются из виду два важных момента. Во-первых, каждое государство в мире существует в аналогичных условиях. Мировая политика — это джунгли, где действует принцип «каждый сам за себя». Здесь никто не думает о благополучии соседа, и если ты оказываешься слабым — тебя обязательно за это накажут.

Да, большевики действительно столкнулись с враждебностью со стороны империалистических держав.

Но, во-вторых, стоит задаться вопросом: почему они вообще оказались в таком положении? Потому что ещё в конце XIX века Ленин «научно» доказал, что в России якобы уже сложился капитализм, а значит страна готова к социалистической революции. Потому что большевики, нарушая все возможные нормы, по беспределу национализировали промышленность и отказались платить по царским долгам, настроив против себя половину мира. Потому что они ввели продразвёрстку, отправили продотряды, разогнали Учредительное собрание, сознательно шли на конфликты со всеми, с кем только можно было поссориться. И, наконец, потому что они прямо заявляли о намерении развязать гражданскую войну:

«На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло. Первое правительство в мире, которое может о гражданской войне говорить открыто.» ПСС, 5 изд., т. 35 стр. 268.

Да, большевики действительно оказались в тяжелейших условиях: после Первой мировой и Гражданской войн, без развитого сельского хозяйства и промышленности. Это обернулось для России беспрецедентным уровнем насилия и страданий. Но важно понимать — большевики сами в значительной мере привели страну к этой катастрофе. Они сознательно пошли на обострение, из которого потом героически выбирались.

И международная реакция на действия большевиков была лишь отражением их собственной политики. Пока они были слабы — их интересы игнорировали, пытались раздавить и ограбить. Когда стали сильными — их стали бояться и уважать. Таков закон джунглей: здесь уважают силу, а не принципы.

Империалисты не виноваты, если ты сам создаёшь себе проблемы и подставляешь спину. Они обязательно этим воспользуются — и будут правы, потому что в этом мире слабых бьют. Так же поступали и сами большевики, когда силой включали в свою «социалистическую семью» народы Кавказа, Средней Азии и Восточной Европы. В международной политике нет «добрых дяденек» — есть только интересы и расчёт. И каждый должен нести ответственность за собственные преступления, а не прикрываться тем, что «плохие дяденьки» якобы вынудили нас захерачить 700 тысяч человек.

Низкую рождаемость следует рассматривать как форму протеста против существующей системы. Раньше индустриальная экономика побуждала людей к самоорганизации и борьбе за своё материальное положение. Однако с переходом к экономике сферы услуг крупные промышленные коллективы уступили место разрозненным малым группам, в которых коллективное сопротивление стало значительно труднее.

Люди не успевают за постоянно растущими потребностями, подогреваемыми в том числе маркетингом и рекламой. Без возможности заработать больше, они просто начинают экономить. И дети в этом контексте — способ сэкономить: на деньгах, времени, нервах. Чем меньше детей — тем меньше расходов, обязанностей, ограничений. Так система получает рациональный отказ в ответ на свою иррациональность.

Жизнь превращена в бесконечное соревнование по производству и потреблению. С одной стороны — начальство и государство, превращающие труд в разновидность каторги. С другой — маркетологи, блогеры и инфлюенсеры, убеждающие покупать всё больше и быстрее. Человек работает как заключённый, чтобы потом драться за телевизор на утренней распродаже. В таком мире просто не остаётся места для детей — иначе ты проиграешь и в первом, и во втором.

Честно говоря, мне это даже нравится. Мне нравится видеть, как все меры по стимулированию рождаемости не работают. Мне нравится видеть, как повсюду проваливаются один за другим национальные проекты планирования семьи. Старый мир умирает. Именно так он и должен умирать — под тяжестью собственных стремлений.

Человек — подлинная высшая ценность общества. Именно он производит, обслуживает, распределяет, ремонтирует. Но система обращается с ним так, будто заботиться о нём не нужно. Будто он — неисчерпаемый ресурс, который просто «откуда-то берётся». Будто людей можно бесконечно отправлять на убой, потому что «бабы ещё нарожают».

Низкая рождаемость покажет, что это не так. Она наглядно продемонстрирует, что человек — не бесконечный, не само собой разумеющийся ресурс. И в конечном счёте это сделает его самым дефицитным — а значит, и самым ценным. Ценность, которую больше не получится игнорировать. Дефицит рабочей силы изменит весь облик цивилизации. В этом я абсолютно уверен.

Оглядываясь на подобные рассуждения, прихожу к выводу: в сфере социального инжиниринга и политической пропаганды философия прагматизма работает гораздо эффективнее, чем возведённый коммунистами в ранг догмы “диалектический материализм”.

В СССР прагматизм осуждали как “реакционную” и “идеалистическую” концепцию, обслуживающую интересы господствующих классов, манипулирующую понятиями ради сохранения власти. Однако сами коммунисты, начиная с Ленина, действовали сугубо в рамках прагматичного мировоззрения — вопреки собственным теоретическим декларациям. Они прибегали к любым “инструментам” ради удержания власти, оправдывая это “диалектическим подходом”. Это привело к тому, что последователи коммунизма до сих пор не могут разобраться в противоречивых объяснениях науки наук.

Но если отбросить догматические ширмы и взглянуть на действия Ленина, Сталина, Мао и других вождей как на проявление чистого политического прагматизма, многое становится понятным. Отпадают обвинения в “отступлении от теории”, ведь руководствовались они не идеей прогресса, а принципом “пользы” — захвата и удержания власти (самым главным вопросом всякой революции является вопрос о государственной власти).

Прагматизм не оперирует понятиями “предательство”, “отход от теории” или “честность”. Всё, что приносит выгоду — оправдано. Эту мысль прямо выражал и Троцкий в “Их морали и нашей”: мораль подчинена задаче революции. Поэтому, если для консолидации власти нужно ликвидировать бывшего соратника, пообещать землю крестьянам, которую потом отнимут, или гарантировать нацменьшинствам “самоопределение” (подразумевая не отделение, а контролируемое слияние) — это допустимо. Что полезно коммунистам, то и есть прогрессивный диалектический материализм.

Когда возникают внутренние кризисы, можно объявить, что социализм уже построен, а недовольные — враги. Для убедительности создаются псевдоинституты народной власти — вроде Верховного Совета — не обладающие реальной силой, но создающие иллюзию участия. Ведь в логике прагматизма восприятие важнее реальности.

В такой системе “диалектический материализм” служит лишь формой легитимизации, оболочкой для объяснения уже принятых решений. Реальные шаги определяются прагматизмом как рабочей схемой управления массами.

И в отличие от бесплодной диалектической схоластики, прагматизм в XX веке дал толчок к созданию действенных методов манипуляции общественным сознанием. Опиравшиеся на “буржуазные” психологию и социологию политические и коммерческие элиты выработали сотни моделей “завоевания умов” — как для навязывания идеологии, так и ради повышения продаж.

Таким образом, буржуазия, вооружённая “идеалистическим” прагматизмом, уверенно победила догматичных коммунистов, застывших в риторике XIX века и неспособных к реальной адаптации. Их вера в “науку наук”, в идею, будто “коммунисты никогда не врали народу”, всё меньше выдерживает проверку историей — особенно после архивных разоблачений постсоветского периода.

Демограф Алексей Ракша, который во всех подробностях раскрывает проблемы снижения рождаемости, был признан иноагентом. Как говорили древние греки: "Не мил гонец с известием плохим".

https://xn--r1a.website/RakshaDemography

Полистал работу немецкого социалиста Юлиана Борхардта «Накопление капитала» и понял, почему социалисты в своё время решили, что капитализм уже всё и настало время социализма.

Потому что товарная масса начала превышать платёжеспособный спрос, и капиталисты, чтобы избежать перепроизводства, были вынуждены тормозить развитие производительных сил. Из этого был сделан вывод — раз капитализм больше не способствует экономическому росту, его пора демонтировать, чтобы открыть дорогу социализму как новой стадии развития.

С сегодняшней точки зрения эта идея выглядит смехотворной. Специалисты по науке наук даже представить себе не могли, что капитализм сможет сам стимулировать спрос — например, с помощью военных, кейнсианских и фашистско-корпоративных методов управления экономикой.

Но это ещё полбеды. Они также решили, что социализм — это своего рода капитализм без тормозов: система, в которой экономический рост продолжается без остановки, что в конечном счете позволит выйти на стадию коммунизма. Мысль о том, что социализм вообще не обязательно должен быть про экономический рост, а коммунизм в принципе невозможен в обществе, где рост остаётся целью, у них, похоже, даже не возникала.

Экономический рост по определению не знает предела — а значит, путь к коммунизму, как его представляли себе социалисты, на деле оказывается бесконечным продолжением капиталистической логики, только без кризисов и спадов. То есть, по сути, коммунизм у них — это идеализированный капитализм, доведённый до абсолюта.

На этом фоне ещё забавнее выглядит ленинская теория о «слабом звене» империализма. Мол, можно уже забить даже на эту часть марксизма. Ну и что, что Российская империя отстаёт по всем параметрам от развитых капиталистических стран? Ну и что, что в стране еще не произошли индустриализация и урбанизация, образовывающие тот самый капиталистический рынок, который позже перенасыщается товарами? Всё это, по Ленину, уже не имеет значения.

Социализм в его теории окончательно отрывается от объективных экономических условий. Главное — наступила эпоха империализма. А как конкретно эта стадия выглядит на местах — дело второстепенное. Наука.

Из-за того, что демограф Алексей Ракша, нагоняющий грусть на тех, кто мечтает заполонить страну детишками (будущими пролетариями и солдатами), был признан иностранным агентом, пришла мысль сказать пару слов о демографии при социализме. Вопреки стереотипным представлениям, реальный социализм не смог, - хотя и очень старался, - переломить объективную тенденцию к снижению численности населения, связанную с индустриальным переходом. По крайней мере, в Восточной Европе.

Про экстремистский и малоэффективный подход великого румынского вождя Николае Чаушеску к увеличению народонаселения уже написано, а вот пример соседней социалистической Венгрии, которая из всех стран соцблока имела самый низкий суммарный коэффициент рождаемости (СКР).

Тут динамика была аналогична румынской: “сталинский” запрет абортов в 1951 году, вкупе с развитием социальной политики, направленной на матерей и детей, в 1953-1954 гг. вызвал резкий рост рождаемости, но эффект от этих мер был кратковременный. Начиная с 1955 коэффициент рождаемости начал столь же резко снижаться и в целом Венгрии больше никогда не удалось вернуться даже к “досоциалистическим” показателям фертильности. 

А либерализация абортов и повышение доступа к средствам контрацепции к началу 60-х привели к снижению СКР даже ниже уровня воспроизводства. К концу же 60-х Венгрия била социалистические рекорды по количеству абортов. Взволнованные партийно-государственные товарищи в 1973 году взялись за регулирование абортов, попутно поставив под контроль оборот контрацептивных препаратов + было введено пособие по уходу за ребенком в дополнение к прогрессивному детскому пособию. И это дало результат в 1974-75 гг., когда вновь произошел всплеск рождаемости. Но, как и в 53-54, очень краткий, потому что уже в 1976 кривая СКР устремилась вниз и даже введение новой формы родительских пособий в 1985 положения не исправило.

Короче, с 1981 года население социалистической Венгрии начало уже конкретно снижаться и с тех пор тенденция к “вымиранию” венгров не изменилась. Никакие меры правительства рабочих и крестьян, - ни поощрения, ни порицания, ни призывы к сознательности, - не смогли принципиально повлиять на СКР и вызывали только временный эффект.

Самое интересное, что с начала 60-х (когда “хрущевские ревизионисты” в Венгрии решились на публикацию негативных демографических цифр) тема “вымирания нации” была чуть ли не единственной легальной возможностью различных диссидентов выразить своё отрицательное отношение к социалистической системе, потому что в “Венгрии, которую мы потеряли”, несмотря на распространенный среди крестьян принцип “egyeke” (“единственный ребенок”), рождаемость была выше. Как нетрудно догадаться, когда реальный социализм в Венгрии завершился и произошла реинкарнация “традиционных ценностей”...ничего не изменилось. Венгры как “вымирали”, так и продолжают “вымирать”. Но уже под новым флагом с патриаршим крестом вместо красной звезды.

Тем не менее постоянные нападки националистов заставляли руководство Социалистической Рабочей Партии время от времени публично акцентировать внимание на теме демографии, обещая принять все необходимые меры.

Со временем дискурс о “смерти нации” приобрел хождение и в рядах лояльной социализму публики, которая уже в 70-х связывала падение фертильности с распространением анти-марксистского “потребительства” и “мещанства” (хотя эта коронная тема для всех радетелей за многодетность, - как правых, так и левых, - входила в противоречие с генеральным партийным дискурсом о стремлении к повышению уровня жизни при социализме) и даже выводила фигуру “анти-матери” (женщины, которая добровольно отказывается от деторождения). При этом в ходе дебатов 70-х возбужденные борцы за подъем рождаемости умудрялись аккуратно (без расизма, но с опорой на социальный анализ) критиковать и цыганские семьи, которые, занимая крайне низкое положение в венгерском обществе, имели слишком много детей. Все в классическом и хорошо известном нам духе.

Надо сказать, что верхушка венгерского Политбюро звезд с неба не хватала, и, прекрасно понимая, насколько сильно экономика и, - что не менее важно, - обороноспособность зависят от количества (и качества) трудящегося населения, желала довести СКР лишь до “чистого” уровня воспроизводства. Будучи “ревизионистами”, пытавшимися строить “социализм с человеческим лицом” (т.н. “гуляш-социализм”), венгерские партийные элиты, касаясь демографии, неустанно критиковали подход эпохи сталинца Ракоши с его разрушительным (для женщин) принципом “рожай сколько сможешь”, подчеркивая, что Венгрию вполне устроит семья с 2-3 детьми, получившими качественное образование и воспитание.

Но и эти более-менее реалистичные цели, - учитывая, в общем, достаточно гуманный и продуманный подход, очень далекий от безумства румынского соседа (венгры даже отказались вводить “налог на бездетность”, общественный вред от которого, по мнению Политбюро ВСРП, превысит во много раз потенциальную экономическую и демографическую пользу), - оказались недостижимы. 

Из всего этого можно сделать вывод, что никакая “наука наук”, никакое стимулирование, никакая “ликвидация частной собственности на средства производства”, никакие призывы с трибун не могут переломить объективную тенденцию к снижению численности населения в странах, совершивших переход к индустриализму. И с этим надо считаться просто как с неизбежным ответом природы на качественный социальный скачок. 

И исходить из этого же, оценивая перспективы дальнейшего развития общества. Которое, - очевидно, - будет уходить все дальше и дальше от структуры 19-20 вв., позволявшей “сильным людям”, - вождям, спасителям родины, великим кормчим, гениальным теоретикам, - бесцеремонно обращаться с миллионами людей во имя реализации неких великих целей и задач. Потому что принцип “бабы еще нарожают” перестал работать в индустриальных странах уже в 70-х годах XX века. И, как пелось в песне одной малоизвестной уссурийской рок-группы, “кто этого не понял - тот ещё поймет”.

Начал читать социологию Макса Вебера. Текст даётся непросто — язык сложный, обилие терминологии, многое требует вдумчивого прочтения. Однако при помощи магии GPT я смог добиться полезного, как мне кажется, результата.

В общем, Вебер пишет, что поступки людей зависят от четырех оснований: разумных (целерациональных), ценностных (ценностно-рациональных), аффективных (эмоциональных) и традиционных (основанных на привычке). Нас интересуют первые два.

Разумные основания означают осознанный расчет: человек выбирает средства, оценивает последствия, сопоставляет цели между собой и действует, исходя из наиболее эффективного способа их достижения. Это мышление в категориях пользы, эффективности и предсказуемых результатов.

Ценностные основания противоположны разумным. Они исходят не из оценки последствий, а из веры в значимость самого действия: действовать так, как требует долг, этика, вера, честь или патриотизм. Здесь важен не результат, а соответствие внутреннему или внешнему требованию, воспринимаемому как обязательное.

Соответственно, государство как институт не требует от человека рационального расчета, а, напротив, побуждает его действовать исходя из системы ценностей. Оно взывает к долгу, верности, служению, любви к Родине, уважению к закону — то есть действовать исходя из предписаний, а не последствий. При этом само правительство, как я полагаю, принимает решения исходя преимущественно из разумных соображений: интересов управления, власти, экономики и стратегических целей. Там, наверху, если идеология и имеет значения, то точно не определяющее.

Далее Вебер пишет, что социальное отношение существует лишь постольку, поскольку существует вероятность, что один человек будет ориентироваться в своих действиях на поведение другого. Эта вероятность поддерживается не принуждением, а осмысленной взаимной установкой — именно здесь и вступает в силу система ценностей. Государство не навязывается извне, а существует в том виде, в каком человек сам считает себя обязанным быть его частью, действовать "так, как положено".

Отсюда следует, я считаю, что если нашей целью является преодоление государства как социального института, то это невозможно сделать, опираясь на систему ценностей, как таковую. Любая идеология — будь то коммунистическая, либеральная или фашистская — пока она опирается на веру, на партийный долг, на жертву, на служение высшей цели, просто воспроизводит государственную логику. Она продолжает относиться к человеку, как к объекту манипуляций, как к быдлу, короче, а не как к “свободной, всесторонне развитой личности”.

Преодоление государства возможно только на почве разумного конкретного мышления. Это означает отказ от действия «из долга» и переход к действию на основании понимания последствий, взаимных интересов, рационального согласования целей, применяемых к конкретно взятым вопросам. Способность мысль конкретно, разумно, с сознанием своих поступков и их последствий — вот альтернатива государственным отношениям.

Такой подход требует высокого интеллектуального развития индивида и общества в целом. В этом смысле подлинно социалистический проект, если он хочет действительно преодолеть государство, а не только сменить его вывеску, должен быть построен не на новых мифах и не на сакрализации пролетариата, партии, нации или справедливости, а на разумном рациональном конкретном мышлении. Оно начинается с того, что человек отказывается быть верующим в государство и революцию — и начинает быть участником осмысленного взаимодействия.

Сообщают, будто в свежем последнем номере легендарной курдской газеты “Серхвебун” (больше она под этим именем выходить не будет - такой символический шаг) были опубликованы размышления духовного лидера РПК Абдуллы Оджалана о дальнейшем развитии борьбы за социализм, а так же воззвание к прошедшему в начале мая XII съезду партии, в котором приведены 4 основных причины решения о самороспуске Рабочей Партии Курдистана:

Историческая миссия выполнена. РПК, как политическая организация, исчерпала своё предназначение, возникшее в контексте кризиса реального социализма, и выполнила задачу по признанию курдской идентичности. В этих условиях целесообразно завершить её деятельность.

Изменение стратегического курса. Первоначальная цель — создание национального государства — утратила актуальность. Взамен предлагается перейти к модели демократического общества, основанной на праве и политических механизмах, исключающих вооружённые методы.

Отсутствие признания. Государственные структуры отказываются от официального диалога с РПК, что делает невозможным участие организации в переговорных форматах. Это, по словам Оджалана, стало дополнительным основанием для роспуска.

Начало новой эпохи. Сформулирована необходимость перехода к этапу «Мира и Демократического Общества». Оджалан выразил уверенность в исторической значимости принятых решений и пожелал их успешной реализации.

Ни с одним из этих аргументов, понимая и идейную трансформацию Оджалана, и “стратегический тупик” РПК 90-х, спровоцировавший постепенный переход от марксизма-ленинизма к народническому федерализму прудонистского типа, поспорить нельзя (сам Оджалан пишет, что те, кто с ним не согласен - просто не имеют реалистичных альтернатив борьбы за лучшее общество и обречены на провал). Разве что четвертый пункт может вызвать некий скепсис, потому как турецкое государство как-то не спешит идти навстречу мирным инициативам РПК. Но, выдвигая миролюбиво-демократическую перспективу, курды, - и это было озвучено уже неоднократно, - не собираются и складывать оружие в одностороннем порядке только лишь из беспредметного пацифизма, требуя освобождения самого Оджалана, прекращения огня с турецкой стороны (сами они объявили одностороннее перемирие) и, в конечном итоге, конституционных изменений в самой Турции. 

Которые позволят защищать дело "демократического федерализма" сугубо мирными средствами, на что Ассоциация Общин Курдистана (членом которой является РПК) способна более чем. Ибо за полвека вокруг РПК была возведена огромная и разветвленная трансграничная социально-политическая структура, сильнейшим образом индоктринированная идеями Оджалана (апочизмом). Так что, главнокомандующий пока еще никуда не девшимися Народными силами самообороны (вооруженного крыла РПК) Мурат Карайылан совершенно не бравирует, когда говорит о том, что “Мы одинаково готовы и к миру, и к войне”.

Тем более (и это тоже было заявлено), что и речи быть не может о разоружении аффилированных с РПК структур в Сирии (Отряды народной самообороны) и Иране (Отряды Восточного Курдистана, боевое крыло Партии Свободной Жизни). Так что, история самобытного курдского движения не заканчивается.

“Социализм национально-государственного типа ведёт к поражению. Социализм демократического общества — к победе” - а вот так заканчивается финальная речь на XII съезде РПК Мурата Карайылана. Очень символично.

После знакомства с идеями Макса Вебера мне захотелось еще раз объяснить, как, на мой взгляд, экономика связана с поступками людей.

Я считаю, что экономика действительно определяет поведение людей, но эта связь совершенно не очевидна. На первый взгляд, большинство решений принимается не из экономических соображений, а, скажем, из стремления соответствовать ожиданиям окружающих — «что подумают другие». Мы всегда поглядываем на других (вера, мораль, законы и т.д.), когда думаем о том, как поступить самим. В этом смысле модель, где «базис определяет надстройку» и где А всегда ведет к Б, просто неверна. История работает не так.

Вполне возможно, что решения, основанные на чисто экономических мотивах, составляют лишь 10% от общего числа, тогда как остальные 90% — это, условно говоря, идеализм: убеждения, ценности, привычки, эмоции. Несмотря на это именно первые 10% оказываются определяющими, а не вторые 90%.

Почему? Потому что идеалистические решения крайне разнообразны и раздроблены. Они индивидуальны, зависят от культуры, религии, воспитания и личного опыта. А вот экономические потребности — особенно базовые: еда, вода, жилье, одежда — универсальны для всех людей, вне зависимости от культуры и времени. Поэтому решения, связанные с удовлетворением этих потребностей, присутствуют в любом обществе и в любой исторической эпохе.

Да, на уровне отдельного человека или сообщества может показаться, что экономика — вовсе не главный фактор. Люди, общества, народы могут руководствоваться идеалами. Но чем более широкую выборку решений мы возьмем, тем очевиднее определяющее влияние экономики. Потому что с годами и количеством людей экономические мотивы за счет своей однообразности накапливаются, тогда как остальные за счет своего разнообразия — фрагментируются.

Может быть, я объясняю это не слишком ясно, но суть такова: экономические причины в отдельных поступках вполне могут практически отсутствовать. Вполне возможно, что подавляющее большинство решений отдельного человека принимается под влиянием идеалистических мотивов. Но в исторической перспективе именно экономические решения оказываются наиболее частыми и воспроизводимыми. Экономика определяет ход истории не потому, что большинство решений напрямую связано с ней, а потому, что на длинной дистанции экономические решения оказываются самыми устойчивыми и повторяемыми.

В этом, собственно, и заключается конфликт между материализмом и идеализмом. Первый оперирует длительными, накопительными процессами, второй — краткосрочными и ситуативными. На самом деле оба подхода правы и неправы одновременно. Это и есть диалектика.

Современная политика — это политика самого дешёвого и циничного популизма. Почти все действующие политические силы, независимо от своей первоначальной идеологии, выродились в истеричных агитаторов, манипулирующих страхами населения и обещаниями немедленной справедливости: «вот только мы придем к власти — и всё изменится».

В основе такого популизма лежит противопоставление «честного народа» и «коррумпированных элит». Он может быть как левым, так и правым, демократическим или авторитарным, и при этом использовать любую риторику — от социальной справедливости и антиимпериализма до религиозного фундаментализма и фашизма.

В США, например, левый популизм воплощает Берни Сандерс, строящий свою повестку на борьбе с миллиардерами, корпоративным лобби и неравенством, обещая «вернуть страну народу». Его антипод — Дональд Трамп, типичный правый популист, формирующий образ настоящего американца, преданного либерально-коммунистическими элитами.

Во Франции левый популизм представлен движением Жан-Люка Меланшона, которое выступает против неолиберальной политики ЕС, за перераспределение богатства, социальные гарантии и прямую демократию, апеллируя к «народу», обманутому технократическими элитами. В риторике Меланшона присутствуют и антиимпериалистические мотивы, особенно в контексте поддержки борьбы палестинцев против израильской оккупации, что подаётся как часть глобального противостояния угнетённых и империалистических держав. Правый популизм во Франции воплощён в Национальном объединении Марин Ле Пен, чья риторика строится на защите «французов» от мигрантов, глобализации и брюссельской бюрократии, с акцентом на идентичность, безопасность и национальный суверенитет.

В свою очередь, в России так называемые «рассерженные патриоты» представляют собой форму правого популизма, выросшую на фоне военной мобилизации, разочарования в военных успехах и упадка имперских ожиданий. Они противопоставляют «настоящих» патриотов и солдат — честных, жертвующих собой ради Родины — коррумпированной, трусливой и безыдейной элите, которая, по их мнению, предала страну. Левый популизм, в свою очередь, использует символику советского прошлого, риторику социальной справедливости и антиимпериализма, включая поддержку «борьбы России с коллективным Западом» как якобы продолжение глобального антиимпериалистического фронта. Цель левого популизма — вернуть «настоящих» вождей, восстановить «народную власть» и наказать «предателей», но, как и в случае с правыми популистами, оставить нетронутой саму логику государственного угнетения.

Характерно при этом, что когда популизм прибегает к антиимпериалистической риторике, он сводит её к упрощённой моральной схеме: есть страдающий народ-жертва и агрессор. В этой конструкции больше не важно, какими политическими методами и с какими целями действует «жертва» — страдание автоматически приравнивается к прогрессивности. «Агрессор» же объявляется реакционным по определению: в силу своей силы, амбиций или принадлежности к империалистическому блоку.

Так даже из традиционной коммунистической риторики исчезает исторический анализ внутренних противоречий. Антиимпериализм превращается в универсальный лозунг, пригодный как для левых, так и для правых, стирая грань между коммунизмом и фашизмом. В обоих случаях борьба за независимость угнетённых народов или против «коллективного Запада» служит интересам пропагандистской мобилизации, подменяя понимание происходящего эмоциональной истерикой.

Мне нравится читать Димитриева, но у него есть склонность романтизировать исламизм и презирать Израиль, что порой приводит к откровенно нелепым геополитическим выводам.

Вопрос о ядерном оружии Ирана — это не вопрос «уничтожения Израиля» и уж тем более не вопрос «шиитского эсхатологического мифа». Пора бы уже усвоить: в Иране, как и в России, США и Израиле, ключевые решения принимают бюрократы с прагматичными, технократическими интересами, а не фанатики с мессианскими идеями.

Появление ядерного оружия у Ирана означает изменение регионального баланса сил. Ядерное оружие в первую очередь приносит пользу не своим применением, а своим наличием. История просто не знает случаев, когда его использование приносило бы стратегическую выгоду. Даже капитуляция Японии была вызвана не столько Хиросимой и Нагасаки, сколько другими факторами.

Ядерное оружие — это не инструмент войны, а инструмент геополитического сдерживания и шантажа. Его появление у Ирана сделает невозможной прямую военную операцию против него. А значит, каждый его шаг на международной арене станет критически чувствительным: все будут понимать, что «откатить» Иран назад будет практически невозможно.

Международная политика это натуральная игра престолов. Укрепление позиций Ирана за счёт ядерного оружия неизбежно вызовет цепную реакцию: Катар, Саудовская Аравия, ОАЭ и Турция также начнут стремиться к созданию собственного тактического и стратегического арсенала. Израиль же, уже обладая ядерным оружием, лишь усилит жёсткость и непримиримость в ответ на любое усиление Ирана в любой стране региона. В результате, каждая региональная подвижка, каждое политическое трение может спровоцировать непропорционально жестокую реакцию — и на этом фоне даже события в Газе покажутся чем-то незначительным.

И в Иране, и США, и в Израиле все это прекрасно понимают. Ядерная программа Ирана вызывает такой страх не только «у западных элит и в соседних с Ираном странах», но и в самом Иране. Именно поэтому даже сам Иран, при всей своей ненависти к Израилю, до сих пор воздерживается от производства ядерного оружия. Персы сами боятся действовать так круто. Они понимают, что появление ядерного оружия у них необратимо изменит правила игры и увековечит соперничество в регионе.

В недавнем российском меморандуме по Украине вновь выдвигаются требования об обеспечении прав русскоязычного населения, снятии ограничений на деятельность УПЦ и запрете героизации нацизма.

Эти пункты не новы, но важно понимать, зачем такие требования выдвигаются. Население отдельно взятого государства, как я уже говорил, априори склонно к национализму вне зависимости от классовой принадлежности — в первую очередь из-за набора устойчивых социальных привычек: языка, религии, отношения к историческим событиям. Именно эти привычки во многом определяют его образ жизни и повседневную идентичность.

Мирная, скажем так, экспансия любого государства заканчивается там, где заканчиваются общие привычки у населения. Эта грань очень тонкая, особенно на ранних этапах формирования государств и потому часто сопровождается насилием, направленным на разграничение территорий, народов и их культурных идентичностей. Со временем государство закрепляет свои "национальные привычки" через образование, СМИ и культуру, создавая более четкие границы и условия для относительно мирного сосуществования.

Обратная сторона этого процесса — рост сопротивления населения внешнему вмешательству. Люди, привыкшие жить определённым образом, будут яростно защищать свой уклад, сформированный годами, десятилетиями и даже целыми поколениями. Таким образом, чем дольше существуют независимые государства, тем труднее их оккупировать и включить в чужую национальную систему.

Отсюда становится ясно, что борьба за права национальных меньшинств — это, в сущности, борьба за политическое влияние и лояльное население в приграничных и не очень странах. Такое население важно и в случае войны (для диверсий и облегчения оккупации), и в мирное время (для продвижения интересов через сериалы, ТГ-каналы, новостные ленты, культурные мероприятия и так далее).

Россия настаивает на защите русского языка, УПЦ и борьбе с героизацией нацизма не столько по гуманитарным причинам, сколько как способ сохранить влияние на Украине — через СМИ, церковь и, конечно же, советскую ностальгию. На практике, "борьба с нацизмом" это простое прикрытие для продвижения коммунистических нарративов. То есть так называемая российская борьба с нацизмом это право Зюганова, Пучкова, Жукова, Семина, Майснера, Васильева и так далее отстаивать положительный образ коммунизма за рубежом с целью облегчения продвижения интересов России на международной арене.

Все соседи России это понимают, и поэтому по возможности щемят РПЦ, русский язык и коммунистическую идеологию, вызывая соответствующее негодование вышеупомянутых лиц и российской власти вместе с ними. Ведь дело идет об ущемлении интересов российского национализма, русской государственности, интернационального антиимпериализма во имя пролетарского пролетариата наиболее реакционными элементами сионистско-фашистского капитала.

В то время как на самом деле это не вопрос русофобии и антикоммунизма вообще. Это вопрос предотвращения российского вмешательства, которое по большому счету даже не является чем-то уникальным по сравнению с остальными государствами. Просто так устроена международная политика.

Еще раз про то, как коммунисты обслуживают интересы России на международной арене.

Недавно в Чехии были принят законопроект, который вводит уголовную ответственность за пропаганду коммунизма и коммунистических символов. Коммунистическая партия Чехии и Моравии уже успела осудить правительственную инициативу. К ней также присоединилась известная своей приверженностью ортодоксальному марксизму-ленинизму Коммунистическая партия Греции. Согласно заявлению греческих коммунистов:

криминализация коммунизма в Чехии является следствием внедрения антиисторической теории «двух крайностей», уравнивания чудовища фашизма-нацизма с социализмом-коммунизмом, распространения ненаучных теорий о «тоталитарных режимах»

А также:

Огромным вызовом для народов является попытка отождествить СССР, Красную Армию, коммунистические партии, возглавлявшие героическую борьбу партизанских движений против нацистских оккупантов, с нацистским-фашистским зверем. Это оскорбляет память миллионов борцов, отдавших свои жизни за Победу над фашизмом, а также их детей и внуков.

С одной стороны, может показаться, что перед нами искреннее переживание за репутацию интернационализма и коммунизма. Однако греческие коммунисты почему-то не упомянули в своей заметке, что Коммунистическая партия Чехии и Моравии с которой они солидаризовались в своем заявлении является одной из самых пророссийских партий в Евросоюзе.

1. Так, например, евродепутат и лидер KSČM Kateřina Konečná заявила в мае 2024 года:

Мы не являемся сторонниками Путина… Он просто защищает свою страну от угрозы… Мы ему не просто можем, а должны верить.

2. Бывший депутат KSČM Zdeněk Ondráček заявил в феврале 2022 года:

Я восхищаюсь Путиным за его терпение с этой украинской фашистской швалью

3. В 2018 –2019 годах представители KSČM, включая членов руководства (например, Йозефа Скалу), посетили аннексированный Крым.

4. В интервью КПРФ в 2021 году Войтех Филип, председатель Коммунистической партии Чехии и Моравии, напрямую заявил, что их задача на предстоящих выборах в парламент Чехии,

чтобы антироссийские и проамериканские политические силы не добились успеха на выборах в октябре этого года.

В общем и целом KSČM последовательно занимает пророссийскую позицию, не поддерживает территориальную целостность Украины, оправдывает СВО заявлениями в духе “где вы были 8 лет, пока Украина убивала женщин и детей” и так далее.

Могли ли не знать греческие коммунисты, что имеют дело с филиалом КПРФ в Чехии, который опустился даже до союза с чешскими ультраправыми? Нет, это исключено. Просто греческие коммунисты одной рукой рвут на себе рубаху борьбы с империализмом, а другой рукой ведут пропаганду поддержки и оправдания российского империализма на европейской арене под предлогом борьбы за честное имя коммунизма и интернационализма.

Ортодоксальные марксисты зачастую признают империалистический характер таких партий, как КПРФ. Они могут говорить: да, КПРФ — это не авангард пролетариата, а партия, защищающая интересы российского империализма. Однако, одновременно с этим, они систематически игнорируют вполне незамысловатый факт: интересы КПРФ и ее сторонников не ограничиваются территорией России. Эти интересы активно продвигаются за её пределами, в том числе через партии и движения в Европе, которые оперируют коммунистической идеологией.

Когда на территории европейских стран начинается давление на коммунистов марксисты, как ортодоксального толка, так и социал-шовинистического представляют это исключительно как проявление антикоммунизма. Они утверждают, что речь идёт о попытках дискредитации коммунистической идеологии, приравнивании коммунизма к нацизму и наступлении реакции. Но при этом они совершенно игнорируют конкретный политический контекст: данные силы нередко напрямую продвигают внешнеполитические интересы России под прикрытием борьбы с империализмом.

Иными словами, они не просто абстрагируются от вопросов классового анализа конкретной политической практики и целей этих партий — они становятся пособниками российских интересов в Европе, лишь потому что оно замаскировано под «антиимпериализм» или «интернационализм».

Подобная слепота — выборочная и идеологически мотивированная — позволяет им на словах осуждать «буржуазную» природу КПРФ, но на деле — замалчивать роль коммунистической идеологии в продвижении внешнеполитической повестки российской буржуазии. Ведь если признать, что российские интересы за рубежом защищаются под красными флагами и с песнями о социализме, то придётся признать, что и сам «левый интернационализм» в его сегодняшней форме может быть инструментом буржуазной политики. А это уже подрывает всю риторику таких партий как, например, Коммунистическая партия Греции.

Потому что в ином случае появятся вопросы — а ты, дорогой мой коммунистический друг, марксист-ленинец, пламенный борец за революцию и диктатуру пролетариата, на самом деле друг международного рабочего класса или ты простой пособник империализма, который использует антифашистскую и антиимпериалистическую ностальгию для продвижения интересов конкретно взятого империалиста? Друг, говоришь? А почему же ты нападаешь на любые попытки защититься от российского влияния в Европе?

Коммунистическая партия Греции завела свой ТГ-канал. Немного почитав его, я увидел обилие антиизраильской пропаганды — государство-убийца, террористическое государство и подобные эпитеты для демонизации оппонентов.

Кому-то покажется, что подобная риторика совершенно справедлива и я не стану с этим спорить. Однако мне все же показалось странным, что критика империализма идет не с позиции классового анализа, а с позиции эмоциональной истерии. Мне показалось, что есть в этом что-то предвзятое. Поэтому я решил разузнать, а что же с другой стороной ближневосточного конфликта — что там с иранскими империалистами? В итоге я узнал, что генеральный секретарь Коммунистической партии Греции Димитрис Куцумбас регулярно встречается с иранскими послами: с Бехнам Бехрузом в 2013 и 2014, с Маджид М. Шабестари в 2016, Ахмад Надери в 2019.

Далее я обнаружил, что всякий раз, когда сталкивались интересы Ирана и Запада, то греческие коммунисты выступали с резкой критикой Запада, но не Ирана. В риторике КПГ вы не встретите утверждений об антикоммунистическом, империалистическом или дестабилизирующем ситуацию на Ближнем Востоке Иране. В некоторых материалах откровенно провозглашалось, что борьба Запада с Ираном за сферы влияния на Ближнем Востоке это борьба империалистического Запада с иранским народом и что все антиимпериалистические силы должны осудить действия Запада против Ирана.

Наконец, я решил взять 30 русскоязычных статей с сайта КПГ, содержащие слово “Иран” и прогнать их через ЧатГПТ. Я попросил нейросеть оценить риторику греческих коммунистов по отношению к США, ЕС, НАТО, Израилю, России и Ирану по пятибальной шкале. В результате выяснилось (смотри скрин), что коммунистическая партия Греции полностью замалчивает империалистический характер Ирана и демонизирует исключительно западный империалистический блок.

Иными словами, греческие коммунисты встали на сторону менее реакционного империалиста. С другой стороны, мне необходимо пересмотреть роль коммунистов, как таковых. Возможно коммунисты представляют собой не столько интересы российского империализма, сколько совокупные интересы всех империалистов, противостоящих западному империалистическому блоку.

Как говорится,

Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов.