Проанализировали с коллегами бюджетные процессы в городах мира. Несмотря на все понятные сложности, Москва на уровне лучших стандартов и даже задает их в плане цифровизации, социальных сервисов и транспорта.
Подводя итог выплеска нутряного марксизма прошлой недели. Позвонили из "Огня" и предложили высказаться про сегодняшнюю классовую борьбу.
https://xn--r1a.website/ogon_media/4703
https://xn--r1a.website/ogon_media/4704
https://xn--r1a.website/ogon_media/4703
https://xn--r1a.website/ogon_media/4704
Telegram
ОГОНЬ
🙂 «Классовая борьба не исчезла с падением СССР — она стала односторонней»: политолог Глеб Кузнецов о нынешней борьбе с марксизмом (1/2)
✔️Сегодня на Западе у власти нет ни одного марксиста. Даже самые радикальные леваки не призывают к национализации банков…
✔️Сегодня на Западе у власти нет ни одного марксиста. Даже самые радикальные леваки не призывают к национализации банков…
НАРКОC 2025: ЧТО ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ
В преддверии почти неизбежной американской военной операции против Венесуэлы под предлогом борьбы с наркотиками, стоит понять: с чего баня то упала.
1⃣ Вчера США ввели санкции против действующего президента Колумбии Густаво Петро. Его преступление? Он сказал вслух то, что все знают, но никто не должен произносить:
"Наркоторговцы живут в Майами, Нью-Йорке, Париже. Многие из них голубоглазые и блондины. Они живут рядом с домом Трампа в Майами, а не на лодках, по которым бьют ракеты".
Лула, президент Бразилии, добавил: "Торговцы наркотиками - такие же жертвы, как и наркоманы, потому что спрос создает предложение".
Петро теперь в одном санкционном списке с Путиным, Мадуро и Асадом. США бомбят суда в Карибском море (ок. 50 убитых за октябрь), готовят вторжение в Венесуэлу и объявили колумбийского и венесуэльского президентов "наркотеррористами".
2⃣ Три ключевых асимметрии
Экономика: Колумбийский крестьянин, выращивающий коку, получает 1% от цены кокаина на улицах Нью-Йорка. Зато больше 90% прибыли остается в США - на этапах транспортировки, дистрибуции, розницы и отмывания.
Насилие: Десятки тысяч убитых в Мексике, Колумбии, Центральной Америке. Американцы в полной безопасности (если речь про элитный сегмент) и неполной (если о простых) употребляют на $150 млрд наркотиков в год. Хантер Байден – наркоман со стажем, который что только не творил, но так и остался "жертвой", а не преступником, – заслуживает стать памятником этому подходу.
Ответственность: Вся вина на производителях. Роль американского спроса как движущей силы системы полностью игнорируется. США позиционируют себя жертвой агрессии извне. Связь между дорожкой кокаина в туалете элитного клуба и обезглавленным трупом подростка в Сьюдад-Хуарес в принципе непризнаваема для элиты.
3⃣ Флорида как столица наркокапитализма
В 1980-е через Майами отмывалось $7-12 млрд в год и творилась веселуха в стиле Scarface. Federal Reserve Bank Miami имел крупнейший избыток наличности в стране. Сегодня: объем денег в банках Флориды увеличился на порядки. Но они стали "безналичными", "серыми", "инвестированными".
Шурин госсекретаря Марко Рубио, ведущего крестовый поход против Петро и Мадуро, Орландо Сесилия был одним из крупнейших кокаиновых торговцев Майами. Его арест произошел в доме Рубио - DEA выломали дверь.
Наркокапитал трансформировался за три поколения: от уличных банд 80-х через инвестиции в недвижимость 90-х к политэлите сегодня. Третье поколение наркоденег теперь финансирует избирательные кампании и формирует внешнюю политику США.
4⃣ Кто зарабатывает помимо "картелей"?
ВПК: "План Колумбия" - $10+ млрд с 2000 года. Он самый крупный, но не единственный. Инициатива "Мерида" в Мексике продолжает модель.
Тюремная индустрия: 500,000 заключенных за наркотики (против 40,000 в 1980). Частные тюрьмы используют практически бесплатный труд.
Финансовый сектор: ООН оценивает глобальное отмывание в $400 млрд/год. Крупнейшие банки уличены и оштрафованы, но никто не сел в тюрьму - "too big to jail".
5⃣ ПАРАДОКС ЭФФЕКТИВНОСТИ
Если бы задачей Drug Enforcement Administration, созданного в 1973 году, было развитие наркоиндустрии, а не её подавление, это было бы самое эффективное предприятие в истории человечества.
Цифры:
1973 (создание DEA): рынок наркотиков в США ~$10-15 млрд
2025: рынок наркотиков в США ~$150 млрд
Бюджет DEA 1973: ~$75 млн Бюджет DEA 2025: ~$3.1 млрд
Общие расходы на "войну с наркотиками"
1973: ~$100 млн
2025: ~$51 млрд/год (федеральный + штаты)
Совокупные расходы с 1973: более триллиона
Отрасли, выросшие параллельно:
• Индустрия лечения наркозависимости: $42 млрд/год
• Частные тюрьмы: $5 млрд/год
• Тестирование на наркотики: $6+ млрд/год
• Оборудование и технологии для правоохранительных органов: десятки миллиардов
Число потребителей наркотиков в несколько раз больше
Эффективность с т.з. заявленной миссии: отрицательная. Эффективность с т.з. создания экосистемы зависимых отраслей: беспрецедентная.
А дальше следим, как авианосная группа США приближается к берегам "наркогосударства" Венесуэла.
В преддверии почти неизбежной американской военной операции против Венесуэлы под предлогом борьбы с наркотиками, стоит понять: с чего баня то упала.
1⃣ Вчера США ввели санкции против действующего президента Колумбии Густаво Петро. Его преступление? Он сказал вслух то, что все знают, но никто не должен произносить:
"Наркоторговцы живут в Майами, Нью-Йорке, Париже. Многие из них голубоглазые и блондины. Они живут рядом с домом Трампа в Майами, а не на лодках, по которым бьют ракеты".
Лула, президент Бразилии, добавил: "Торговцы наркотиками - такие же жертвы, как и наркоманы, потому что спрос создает предложение".
Петро теперь в одном санкционном списке с Путиным, Мадуро и Асадом. США бомбят суда в Карибском море (ок. 50 убитых за октябрь), готовят вторжение в Венесуэлу и объявили колумбийского и венесуэльского президентов "наркотеррористами".
2⃣ Три ключевых асимметрии
Экономика: Колумбийский крестьянин, выращивающий коку, получает 1% от цены кокаина на улицах Нью-Йорка. Зато больше 90% прибыли остается в США - на этапах транспортировки, дистрибуции, розницы и отмывания.
Насилие: Десятки тысяч убитых в Мексике, Колумбии, Центральной Америке. Американцы в полной безопасности (если речь про элитный сегмент) и неполной (если о простых) употребляют на $150 млрд наркотиков в год. Хантер Байден – наркоман со стажем, который что только не творил, но так и остался "жертвой", а не преступником, – заслуживает стать памятником этому подходу.
Ответственность: Вся вина на производителях. Роль американского спроса как движущей силы системы полностью игнорируется. США позиционируют себя жертвой агрессии извне. Связь между дорожкой кокаина в туалете элитного клуба и обезглавленным трупом подростка в Сьюдад-Хуарес в принципе непризнаваема для элиты.
3⃣ Флорида как столица наркокапитализма
В 1980-е через Майами отмывалось $7-12 млрд в год и творилась веселуха в стиле Scarface. Federal Reserve Bank Miami имел крупнейший избыток наличности в стране. Сегодня: объем денег в банках Флориды увеличился на порядки. Но они стали "безналичными", "серыми", "инвестированными".
Шурин госсекретаря Марко Рубио, ведущего крестовый поход против Петро и Мадуро, Орландо Сесилия был одним из крупнейших кокаиновых торговцев Майами. Его арест произошел в доме Рубио - DEA выломали дверь.
Наркокапитал трансформировался за три поколения: от уличных банд 80-х через инвестиции в недвижимость 90-х к политэлите сегодня. Третье поколение наркоденег теперь финансирует избирательные кампании и формирует внешнюю политику США.
4⃣ Кто зарабатывает помимо "картелей"?
ВПК: "План Колумбия" - $10+ млрд с 2000 года. Он самый крупный, но не единственный. Инициатива "Мерида" в Мексике продолжает модель.
Тюремная индустрия: 500,000 заключенных за наркотики (против 40,000 в 1980). Частные тюрьмы используют практически бесплатный труд.
Финансовый сектор: ООН оценивает глобальное отмывание в $400 млрд/год. Крупнейшие банки уличены и оштрафованы, но никто не сел в тюрьму - "too big to jail".
5⃣ ПАРАДОКС ЭФФЕКТИВНОСТИ
Если бы задачей Drug Enforcement Administration, созданного в 1973 году, было развитие наркоиндустрии, а не её подавление, это было бы самое эффективное предприятие в истории человечества.
Цифры:
1973 (создание DEA): рынок наркотиков в США ~$10-15 млрд
2025: рынок наркотиков в США ~$150 млрд
Бюджет DEA 1973: ~$75 млн Бюджет DEA 2025: ~$3.1 млрд
Общие расходы на "войну с наркотиками"
1973: ~$100 млн
2025: ~$51 млрд/год (федеральный + штаты)
Совокупные расходы с 1973: более триллиона
Отрасли, выросшие параллельно:
• Индустрия лечения наркозависимости: $42 млрд/год
• Частные тюрьмы: $5 млрд/год
• Тестирование на наркотики: $6+ млрд/год
• Оборудование и технологии для правоохранительных органов: десятки миллиардов
Число потребителей наркотиков в несколько раз больше
Эффективность с т.з. заявленной миссии: отрицательная. Эффективность с т.з. создания экосистемы зависимых отраслей: беспрецедентная.
А дальше следим, как авианосная группа США приближается к берегам "наркогосударства" Венесуэла.
Про философию момента пост выходного дня.
1. Ошибки — это не ошибки, это возможности
Подумал про то, что вчера в посте назвал парадоксом эффективности. Типа если бы у DEA была задача развить наркоторговлю и связанные отрасли, она была бы самой эффективной структурой в истории человечества. А так как задача – противоположная формально, то она самая неэффективная в этой же истории. Можно и по другому посмотреть. Коррупция, бюрократия и дисфункциональные институты - все работает в точности как задумано. Не провал системы. Деловая модель. Потому что решённая проблема — это конец экстракции прибыли. Результат не интересен, интересен процесс (не)решения.
2. Власть и иерархия продуцирует неразбериху
Если закон работает автоматически — это не про власть, это про парковочный автомат. Настоящая власть начинается там, где есть произвол. Кого остановить на дороге? Кого пропустить через границу? Кого уволить, а кому дать премию? Кому сделать карьеру? Противоречивое законодательство — не ошибка юристов, а технология: когда все потенциально виноваты, власть может придраться к любому. Кафкианская бюрократия - монополия на навигацию. Чем сложнее система, тем больше нужны "те, кто знает как". Как правило, они принадлежат к семьям «знающих как» на протяжении поколений и обладающих средствами «решать как надо».
3. Разделение властей — умножаем иерархии
Западная демократия гордится разделением властей. Результат? Теперь надо лоббировать не у одного царя, а в пяти инстанциях. У кого есть ресурсы? У героев предыдущего пункта, конечно. «Святые 90е» показали: когда все друг друга блокируют, выигрывает тот, кто грабит быстрее. Сдержки и противовесы создают больше иерархий и произвола, чем авторитаризм.
4. Хорошая клетка против плохой клетки
Человек всегда в клетке. Тело, культура, география, деньги — стенки никуда не денутся. Вопрос не "как выбраться", а "в какой конфигурации легче дышать". Зверинец 19го века (тесная клетка, эксплуатация до смерти) vs зоопарк Даррелла (просторный вольер под естественную среду). Оба — неволя. Но в одном можно жить спокойно и сытно.
5. Алгоритмы убьют последний люфт
Советский цензор мог ошибиться, устать, договориться. Западный издатель мог рискнуть ради гениальной книги. А алгоритм? Нетфликс снимает то, что модели просмотров одобряют. Ютуб банит автоматически. Нельзя обмануть, подкупить, умолить. Машина оптимизирует всё. Искусство обходить правила больше не работает — программный интерфейс не договаривается. Создатель контента пишет для алгоритма: заголовок под поисковую оптимизацию, длина под концентрацию внимания, содержание под безопасность бренда. Это уже не зоопарк Даррелла. Это промышленная ферма.
6. Капитализм вернулся к аграрной логике. Только теперь ты — урожай.
Выращивание: образование как инвестиция в человеческий капитал. Продуктивный сезон: 25-55 лет максимальной производительности. Сбор урожая: платформы выжимают ценность. Утилизация: пенсия и доход от инвестиций если повезло, иначе — социальная свалка..
Индустриальный рабочий имел навыки, привязку к месту, солидарность. Водитель Uber? Любой с правами, работает где угодно, разобщён. Хуже феодального крестьянина: тот хоть был нужен своему феодалу, жратву ему производил. Сегодня — взаимозаменяемая единица в глобальной цепочке.
7. Безос и мы — разные биологические виды
Энгельс и рабочие дышали одним воздухом в Манчестере. Энгельс зависел от этих рабочих. Они могли забастовать, сломать станки, в крайнем случае — достать физически. Безос? Мегаяхта, офшоры, космос. Географически недостижим. Работники писают в бутылки на складе. Забастовка? Закроет склад, откроет в другом месте. Луддизм? Страховка плюс роботы. Он не зависит от этих людей — они метаданные в панели управления.
"Человеческий капитал" — не метафора. Буквально - биологический материал на цифровой ферме. Мы прошли полный круг: от земледелия через индустрию — обратно к выращиванию. Только урожай теперь мы.
1. Ошибки — это не ошибки, это возможности
Подумал про то, что вчера в посте назвал парадоксом эффективности. Типа если бы у DEA была задача развить наркоторговлю и связанные отрасли, она была бы самой эффективной структурой в истории человечества. А так как задача – противоположная формально, то она самая неэффективная в этой же истории. Можно и по другому посмотреть. Коррупция, бюрократия и дисфункциональные институты - все работает в точности как задумано. Не провал системы. Деловая модель. Потому что решённая проблема — это конец экстракции прибыли. Результат не интересен, интересен процесс (не)решения.
2. Власть и иерархия продуцирует неразбериху
Если закон работает автоматически — это не про власть, это про парковочный автомат. Настоящая власть начинается там, где есть произвол. Кого остановить на дороге? Кого пропустить через границу? Кого уволить, а кому дать премию? Кому сделать карьеру? Противоречивое законодательство — не ошибка юристов, а технология: когда все потенциально виноваты, власть может придраться к любому. Кафкианская бюрократия - монополия на навигацию. Чем сложнее система, тем больше нужны "те, кто знает как". Как правило, они принадлежат к семьям «знающих как» на протяжении поколений и обладающих средствами «решать как надо».
3. Разделение властей — умножаем иерархии
Западная демократия гордится разделением властей. Результат? Теперь надо лоббировать не у одного царя, а в пяти инстанциях. У кого есть ресурсы? У героев предыдущего пункта, конечно. «Святые 90е» показали: когда все друг друга блокируют, выигрывает тот, кто грабит быстрее. Сдержки и противовесы создают больше иерархий и произвола, чем авторитаризм.
4. Хорошая клетка против плохой клетки
Человек всегда в клетке. Тело, культура, география, деньги — стенки никуда не денутся. Вопрос не "как выбраться", а "в какой конфигурации легче дышать". Зверинец 19го века (тесная клетка, эксплуатация до смерти) vs зоопарк Даррелла (просторный вольер под естественную среду). Оба — неволя. Но в одном можно жить спокойно и сытно.
5. Алгоритмы убьют последний люфт
Советский цензор мог ошибиться, устать, договориться. Западный издатель мог рискнуть ради гениальной книги. А алгоритм? Нетфликс снимает то, что модели просмотров одобряют. Ютуб банит автоматически. Нельзя обмануть, подкупить, умолить. Машина оптимизирует всё. Искусство обходить правила больше не работает — программный интерфейс не договаривается. Создатель контента пишет для алгоритма: заголовок под поисковую оптимизацию, длина под концентрацию внимания, содержание под безопасность бренда. Это уже не зоопарк Даррелла. Это промышленная ферма.
6. Капитализм вернулся к аграрной логике. Только теперь ты — урожай.
Выращивание: образование как инвестиция в человеческий капитал. Продуктивный сезон: 25-55 лет максимальной производительности. Сбор урожая: платформы выжимают ценность. Утилизация: пенсия и доход от инвестиций если повезло, иначе — социальная свалка..
Индустриальный рабочий имел навыки, привязку к месту, солидарность. Водитель Uber? Любой с правами, работает где угодно, разобщён. Хуже феодального крестьянина: тот хоть был нужен своему феодалу, жратву ему производил. Сегодня — взаимозаменяемая единица в глобальной цепочке.
7. Безос и мы — разные биологические виды
Энгельс и рабочие дышали одним воздухом в Манчестере. Энгельс зависел от этих рабочих. Они могли забастовать, сломать станки, в крайнем случае — достать физически. Безос? Мегаяхта, офшоры, космос. Географически недостижим. Работники писают в бутылки на складе. Забастовка? Закроет склад, откроет в другом месте. Луддизм? Страховка плюс роботы. Он не зависит от этих людей — они метаданные в панели управления.
"Человеческий капитал" — не метафора. Буквально - биологический материал на цифровой ферме. Мы прошли полный круг: от земледелия через индустрию — обратно к выращиванию. Только урожай теперь мы.
🪦Эпитафия республике
Когда Ришелье отправлял Миледи в Лондон с кинжалом для Бекингема, он метафорой "удара кинжалом на улице медников" буквально сказал: нужно убить не человека, а возможность альтернативы. Один точный удар способен не просто изменить баланс сил, а закрыть дорогу, по которой история могла пойти иначе.
27 октября 1999 года такой удар для Армении. Высшие руководители государства премьер Вазген Саркисян и спикер парламент Карен Демирчян убиты. Вместе с ними исчезла попытка построить государство на основе широкого консенсуса — не силового, не кланового, а институционального.
Обезглавленный альянс "Единство" - явление исключительное: союз ветерана войны и советского технократа. Саркисян обладал народной легитимностью, Демирчян — управленческим опытом и авторитетом старой школы. Вместе они представляли почти полный спектр армянской элиты — от военных и националистической интеллигенции до региональных кланов. Их объединение становилось началом настоящей республики: где власть строится на институтах, а не на личности; где конкуренция элит заменяет силовые перевороты; где компромисс возможен без унижения.
После убийства власть перешла к карабахской военной группе. Далеко не впервые в истории элита победившей провинции заняла центр. Винтовка родила власть. Но власть, рожденная из винтовки, не может породить государство: лишь удерживать захваченное.
Карабахский клан управлял Арменией как метрополией, захваченной провинцией. Государство превратилось в источник ренты. Монополии распределялись между приближенными. Конкуренция была уничтожена, модернизация остановлена, коррупция стала системной необходимостью. Правящая группа могла удерживаться только на клиентских сетях.
Вместе с институциональной политикой исчезла возможность мира. Для пришедших после 27.10 к власти война была не проблемой, а основой существования. На противоположной стороне встал Ильхам Алиев — наследник нефтяной монархии, выстроившей идентичность на обещании реванша. Армения существовала внутри мифа о победе, Азербайджан — в мифе о мести. И каждый режим производил для другого образ врага, без которого не мог объяснить самому себе, зачем существует. Замкнутая система.
Политическая жизнь в стране тоже замкнулась. После 1999 года ни один армянский режим не имел полноценной легитимности. Общество видело, как элиты богатеют, как армия превращается в источник дохода, как коррупция подменяет управление. Усталость накопилась и прорвалась в 2018 году.
"Бархатная революция" Никола Пашиняна заявлялась возвращением к идее общего дела. Но вместо институционального поворота страна получила новую форму персонализма.
Старые элиты были свергнуты, но вместо системы правил возникли новые "сети влияния". Пашинян говорил языком "простого человека" против коррупции, но управлял так же централизованно, как и предшественники. Проблема оказалась не в фамилиях — глубже: в разрушенной традиции институционального управления, в утрате культуры договорённости.
Финал известен. 44 дня войны и поражение. Несправляющаяся армия, демотивированное общество, диаспора, теряющая интерес к Родине. Это не случайность, а следствие. Когда пришло испытание, оказалось, что государства больше нет. Есть фрагменты: кланы, ведомства, личные лояльности. Не осталось общего.
27 октября 1999 года стал для Армении точкой необратимого излома. Тогда были уничтожены не просто лидеры, а сама возможность построить республику — в буквальном смысле res publica, общее дело. Из этого события последовательно выросли все остальные: клановый капитализм, зависимость от "мифа о победе", кризис легитимности, революция без институтов, военная катастрофа.
С тех пор Армения существует в логике выживания. Кланы сменяют друг друга, мифы перекраиваются, но общего интереса так и не появилось. Сегодня Пашинян оправдывает волну репрессий в адрес инакомыслящих идеей "4-й Республики", достаточно справедливо замечая, что третья обанкротилась. Но его ответственность в этом – никак не меньше, чем его предшественников. И можно быть уверенными, что пашиняновское "новое государство" будет мало отличаться от старого.
Когда Ришелье отправлял Миледи в Лондон с кинжалом для Бекингема, он метафорой "удара кинжалом на улице медников" буквально сказал: нужно убить не человека, а возможность альтернативы. Один точный удар способен не просто изменить баланс сил, а закрыть дорогу, по которой история могла пойти иначе.
27 октября 1999 года такой удар для Армении. Высшие руководители государства премьер Вазген Саркисян и спикер парламент Карен Демирчян убиты. Вместе с ними исчезла попытка построить государство на основе широкого консенсуса — не силового, не кланового, а институционального.
Обезглавленный альянс "Единство" - явление исключительное: союз ветерана войны и советского технократа. Саркисян обладал народной легитимностью, Демирчян — управленческим опытом и авторитетом старой школы. Вместе они представляли почти полный спектр армянской элиты — от военных и националистической интеллигенции до региональных кланов. Их объединение становилось началом настоящей республики: где власть строится на институтах, а не на личности; где конкуренция элит заменяет силовые перевороты; где компромисс возможен без унижения.
После убийства власть перешла к карабахской военной группе. Далеко не впервые в истории элита победившей провинции заняла центр. Винтовка родила власть. Но власть, рожденная из винтовки, не может породить государство: лишь удерживать захваченное.
Карабахский клан управлял Арменией как метрополией, захваченной провинцией. Государство превратилось в источник ренты. Монополии распределялись между приближенными. Конкуренция была уничтожена, модернизация остановлена, коррупция стала системной необходимостью. Правящая группа могла удерживаться только на клиентских сетях.
Вместе с институциональной политикой исчезла возможность мира. Для пришедших после 27.10 к власти война была не проблемой, а основой существования. На противоположной стороне встал Ильхам Алиев — наследник нефтяной монархии, выстроившей идентичность на обещании реванша. Армения существовала внутри мифа о победе, Азербайджан — в мифе о мести. И каждый режим производил для другого образ врага, без которого не мог объяснить самому себе, зачем существует. Замкнутая система.
Политическая жизнь в стране тоже замкнулась. После 1999 года ни один армянский режим не имел полноценной легитимности. Общество видело, как элиты богатеют, как армия превращается в источник дохода, как коррупция подменяет управление. Усталость накопилась и прорвалась в 2018 году.
"Бархатная революция" Никола Пашиняна заявлялась возвращением к идее общего дела. Но вместо институционального поворота страна получила новую форму персонализма.
Старые элиты были свергнуты, но вместо системы правил возникли новые "сети влияния". Пашинян говорил языком "простого человека" против коррупции, но управлял так же централизованно, как и предшественники. Проблема оказалась не в фамилиях — глубже: в разрушенной традиции институционального управления, в утрате культуры договорённости.
Финал известен. 44 дня войны и поражение. Несправляющаяся армия, демотивированное общество, диаспора, теряющая интерес к Родине. Это не случайность, а следствие. Когда пришло испытание, оказалось, что государства больше нет. Есть фрагменты: кланы, ведомства, личные лояльности. Не осталось общего.
27 октября 1999 года стал для Армении точкой необратимого излома. Тогда были уничтожены не просто лидеры, а сама возможность построить республику — в буквальном смысле res publica, общее дело. Из этого события последовательно выросли все остальные: клановый капитализм, зависимость от "мифа о победе", кризис легитимности, революция без институтов, военная катастрофа.
С тех пор Армения существует в логике выживания. Кланы сменяют друг друга, мифы перекраиваются, но общего интереса так и не появилось. Сегодня Пашинян оправдывает волну репрессий в адрес инакомыслящих идеей "4-й Республики", достаточно справедливо замечая, что третья обанкротилась. Но его ответственность в этом – никак не меньше, чем его предшественников. И можно быть уверенными, что пашиняновское "новое государство" будет мало отличаться от старого.
Любимый жанр "как это работает"
Atlantic Council (АС) — один из самых влиятельных think tanks США — представил доклад: "THE CRINK: Внутри российского блока поддержки".
Новый термин, акроним. China-Russia-Iran-North Korea. CRINK.
Когда AC пишет доклады - это не академическое упражнение. Это формулирование языка, которым будут говорить политики, журналисты, дипломаты.
Уже недостаточно говорить "авторитарные режимы" или "противники США"? Словотворчество — не украшение текста, а политическая технология. Термин группирует разные страны в единое целое, приписывает им общую сущность, предлагает готовый способ о них думать.
Итак, как это делается 🙌
1⃣ Создание неизменного врага
Доклад AС представляет Китай, Россию, Иран и Северную Корею как группу стран, по своей природе враждебных Западу. Ключевое — "по природе". Доклад на истории конфликтов показывает: эти страны всегда были и будут врагами Запада. Это не результат конкретной политики, а их сущность.
Такой подход снимает неудобные вопросы: Что, если расширение НАТО спровоцировало Россию? Что, если торговая война толкнула Китай к России? Что, если санкции объединяют противников? О чем говорит, что Германия с Францией за 70 лет воевали друг с другом трижды – они "априорно враждебны"?
2⃣ Фокус языка
О враге говорят в терминах бытия:
• "essential allies" (сущностные союзники)
• "unprecedented turn" (беспрецедентный поворот — как будто навсегда)
• "through 2050 and beyond" (до 2050 и далее — вечность)
• "fundamental reorientation" (фундаментальная переориентация)
О Западе — в терминах действия:
• "current administration" (текущая администрация — временная)
• "policy choices" (политический выбор — можно изменить)
• "strategic decisions" (стратегические решения — вопрос воли)
CRINK "существует". Запад "действует".
Россия и Китай — то, что они есть. Их союз "природный", "вековой", "неизбежный". США и Европа — то, что они вместе решают делать. Их политика — результат рационального выбора.
Расширение НАТО — это действие. Торговая война — это действие. Санкции — это действие. Доклад описывает их как "ответ на вечную и неизбежную угрозу", а не как фактор, эту угрозу создающий.
Язык бытия закрывает вопрос о причинах. Язык действия оставляет пространство для изменений. Применяя первый к врагам, а второй к себе, авторы программируют вывод: мы можем меняться, они — нет. Договариваться бессмысленно.
3⃣ Блокировка альтернатив
Когда враг "естественный", любая попытка договориться становится наивной или предательской.
Предлагаешь дипломатию? "Это умиротворение агрессора, как Мюнхен 1938 года". Хочешь переговоров? "С ними нельзя – они ж не совсем люди". Говоришь об экономической интеграции? "Кормление крокодила".
Термин "axis"- "ось", которым широко оперирует доклад - критически важен, активируя память о Второй мировой войне. Этим словом авторы переносят логику войны на уничтожения на современность.
В результате из всех возможных инструментов политики остаётся только один — военная сила.
Богатые структуры всегда правы. А ВПК – был и остается богатым. Если угроза временная, её можно решить, и институт станет ненужным. Но если угроза вечная — институт нужен вечно.
Поэтому враг должен представляться неизменным "по природе". Не "Россия проводит агрессивную политику" (и это пройдет), а "Россия всегда была экспансионистской" (это навсегда). Не "текущее руководство Китая выбрало конфронтацию" (смена курса возможна), а "китайская цивилизация стремится к мировому господству" (всегда). Нельзя спросить: "А может, попробуем другой подход?" Ответ готов: "Других подходов нет из-за природы угрозы".
Машина работает элегантно: объяви врага вечным → закрой альтернативы военной силе → используй военную силу → враг усиливает сопротивление → фиксируй правоту → увеличь бюджет → повтори.
Это не заговор злодеев. Это логика самосохранения любой большой системы: богатый институт найдёт способ остаться богатым. А термин CRINK — это очередная лист в бесконечной книге угроз, которая оправдывает существование бюджетов на борьбу с ней. Цикл всегда замыкается.
Atlantic Council (АС) — один из самых влиятельных think tanks США — представил доклад: "THE CRINK: Внутри российского блока поддержки".
Новый термин, акроним. China-Russia-Iran-North Korea. CRINK.
Когда AC пишет доклады - это не академическое упражнение. Это формулирование языка, которым будут говорить политики, журналисты, дипломаты.
Уже недостаточно говорить "авторитарные режимы" или "противники США"? Словотворчество — не украшение текста, а политическая технология. Термин группирует разные страны в единое целое, приписывает им общую сущность, предлагает готовый способ о них думать.
Итак, как это делается 🙌
1⃣ Создание неизменного врага
Доклад AС представляет Китай, Россию, Иран и Северную Корею как группу стран, по своей природе враждебных Западу. Ключевое — "по природе". Доклад на истории конфликтов показывает: эти страны всегда были и будут врагами Запада. Это не результат конкретной политики, а их сущность.
Такой подход снимает неудобные вопросы: Что, если расширение НАТО спровоцировало Россию? Что, если торговая война толкнула Китай к России? Что, если санкции объединяют противников? О чем говорит, что Германия с Францией за 70 лет воевали друг с другом трижды – они "априорно враждебны"?
2⃣ Фокус языка
О враге говорят в терминах бытия:
• "essential allies" (сущностные союзники)
• "unprecedented turn" (беспрецедентный поворот — как будто навсегда)
• "through 2050 and beyond" (до 2050 и далее — вечность)
• "fundamental reorientation" (фундаментальная переориентация)
О Западе — в терминах действия:
• "current administration" (текущая администрация — временная)
• "policy choices" (политический выбор — можно изменить)
• "strategic decisions" (стратегические решения — вопрос воли)
CRINK "существует". Запад "действует".
Россия и Китай — то, что они есть. Их союз "природный", "вековой", "неизбежный". США и Европа — то, что они вместе решают делать. Их политика — результат рационального выбора.
Расширение НАТО — это действие. Торговая война — это действие. Санкции — это действие. Доклад описывает их как "ответ на вечную и неизбежную угрозу", а не как фактор, эту угрозу создающий.
Язык бытия закрывает вопрос о причинах. Язык действия оставляет пространство для изменений. Применяя первый к врагам, а второй к себе, авторы программируют вывод: мы можем меняться, они — нет. Договариваться бессмысленно.
3⃣ Блокировка альтернатив
Когда враг "естественный", любая попытка договориться становится наивной или предательской.
Предлагаешь дипломатию? "Это умиротворение агрессора, как Мюнхен 1938 года". Хочешь переговоров? "С ними нельзя – они ж не совсем люди". Говоришь об экономической интеграции? "Кормление крокодила".
Термин "axis"- "ось", которым широко оперирует доклад - критически важен, активируя память о Второй мировой войне. Этим словом авторы переносят логику войны на уничтожения на современность.
В результате из всех возможных инструментов политики остаётся только один — военная сила.
Богатые структуры всегда правы. А ВПК – был и остается богатым. Если угроза временная, её можно решить, и институт станет ненужным. Но если угроза вечная — институт нужен вечно.
Поэтому враг должен представляться неизменным "по природе". Не "Россия проводит агрессивную политику" (и это пройдет), а "Россия всегда была экспансионистской" (это навсегда). Не "текущее руководство Китая выбрало конфронтацию" (смена курса возможна), а "китайская цивилизация стремится к мировому господству" (всегда). Нельзя спросить: "А может, попробуем другой подход?" Ответ готов: "Других подходов нет из-за природы угрозы".
Машина работает элегантно: объяви врага вечным → закрой альтернативы военной силе → используй военную силу → враг усиливает сопротивление → фиксируй правоту → увеличь бюджет → повтори.
Это не заговор злодеев. Это логика самосохранения любой большой системы: богатый институт найдёт способ остаться богатым. А термин CRINK — это очередная лист в бесконечной книге угроз, которая оправдывает существование бюджетов на борьбу с ней. Цикл всегда замыкается.
🎭Соевая (во всех смыслах) драма
Ключевым инструментом на вчерашних переговорах, с помощью которого Китай поимел "величайшего переговорщика в истории человечества", оказалась соя. В обмен на возврат китайских закупок Трамп сдал назад. Его бравада – речь шахматиста, которому объявили мат, но разрешили забрать с доски пешку на память. Я по своему интересу к биотеху – давно слежу за приключениями американской сои. Это реально поразительная история сразу про все.
Глава 1. Monsanto и революция в сельском хозяйстве
1996 год — Monsanto выпускает Roundup Ready, сою-мутанта, которая не умирает от гербицида. Схема: продаём семена + обязательный гербицид. Пакетное предложение, от которого не отказаться.
К 2024-му 96% американских соевых полей — это ГМО под глифосат. В каждом килограмме сои — 9 мг химикатов. Онкология - бесплатно, в подарок. (Выплаты пострадавшим от глифосата составили миллиарды – но все равно схема настолько выгодна, что "онкоштрафы" никак не влияют на доходы).
Но главный фокус не в агрономии. Monsanto изменила саму фигуру "фермера". Севооборот с ГМО-семенами + гербициды позволяет производить много и "дешево", без заботы и внимания, которые требуют поля, без фермера буквально. Сельское хозяйство становится промышленностью, а "человек" пропадает из уравнения. Скотт Бессент, министр Трампа владеет соевыми полями на Среднем Западе. "Я тоже соевой фермер, я чувствую эту боль!" — говорит Бессент в интервью. Угу. Фермер. Рантье с хедж-фонда, для которого соевый кризис — это колебание портфеля между яхтой и самолётом.
Глава 2. Три подхода к соевому вопросу
🇺🇸США: тотальная ГМО-зависимость, 96% полей, суперсорняки, глифосат в каждом зерне. Патент истёк, но "корпоративный замок" работает — с иглы слезть некому буквально. Все оптимизировано под "легкое выращивание" ГМО.
🇨🇳Китай: до 2023 года вообще запрещал выращивать ГМО, но массово импортировал — 85% закупок. Логика железная: импортная ГМО-соя идёт в корма и масло, местная не-ГМО — в тофу людям. Партийная элита ест органику из спецпоставок. В 2023-м одобрили свой 51 сорт ГМО-культур, но ГМО для плебса, органика для номенклатуры — всё честно.
🇷🇺Россия: с 2016 года трансгенные ГМО запрещены — боимся казуса Monsanto. Зато генное редактирование разрешено ("это типа обычная селекция"). Фокус на устойчивость к морозу и болезням, а не на гербициды. Российская соя продаётся как не-ГМО без сертификации — была бы премиальной, если бы кто-то озаботился получить документы о "зеленом производстве"❗️
Глава 3. И тут пришел Трамп…
2024 год: США продают Китаю 26,7 млн тонн сои на $12,64 млрд. Май 2025-го: Трамп вводит тарифы, Китай отвечает — всё, китайцы перестали покупать. Совсем. Июнь-июль-август: ноль поставок.
🇧🇷Бразилия делает рекорд: 67,1 млн тонн в Китай за январь-август — 93% китайского импорта. Американская доля в китайском соевом импорте: 49% в 2012 году → 27% в 2024-м → почти ноль в 2025-м.
26 октября Бессент анонсирует "существенную рамочную сделку" на млн тонн. 29 октября США покупает 180 тысяч тонн американской сои - три корабля. Это пока единственные поставки, запланированные на 2025. Раньше брали 26,7 миллионов тонн в год. Это не сделка — это пощёчина.
Эпилог. Кто выиграл
Американский агроолигархат (Бессент и компания) сидит на Monsanto-модели и китайском спросе. Китайский олигархат контролирует переработку и выбирает поставщиков. Бразильский — рад новым рынкам.
Китай как покупатель держит все карты: покупает 60% мировой сои, может переключаться между продавцами. США как продавец уязвимы: их "фермеры" (читай: инвесторы в Monsanto-производства) критически зависят от одного покупателя.
✔️Мораль: если твой министр финансов называет себя "соевым фермером" - ты уже проиграл. Рынок принадлежит покупателю. Продавец – неизбежно на его стороне. Ну, и всем "переговощикам" через лесть – неплохой урок, как работать без твиттер-похвал мудрости "отца и гения".
Ключевым инструментом на вчерашних переговорах, с помощью которого Китай поимел "величайшего переговорщика в истории человечества", оказалась соя. В обмен на возврат китайских закупок Трамп сдал назад. Его бравада – речь шахматиста, которому объявили мат, но разрешили забрать с доски пешку на память. Я по своему интересу к биотеху – давно слежу за приключениями американской сои. Это реально поразительная история сразу про все.
Глава 1. Monsanto и революция в сельском хозяйстве
1996 год — Monsanto выпускает Roundup Ready, сою-мутанта, которая не умирает от гербицида. Схема: продаём семена + обязательный гербицид. Пакетное предложение, от которого не отказаться.
К 2024-му 96% американских соевых полей — это ГМО под глифосат. В каждом килограмме сои — 9 мг химикатов. Онкология - бесплатно, в подарок. (Выплаты пострадавшим от глифосата составили миллиарды – но все равно схема настолько выгодна, что "онкоштрафы" никак не влияют на доходы).
Но главный фокус не в агрономии. Monsanto изменила саму фигуру "фермера". Севооборот с ГМО-семенами + гербициды позволяет производить много и "дешево", без заботы и внимания, которые требуют поля, без фермера буквально. Сельское хозяйство становится промышленностью, а "человек" пропадает из уравнения. Скотт Бессент, министр Трампа владеет соевыми полями на Среднем Западе. "Я тоже соевой фермер, я чувствую эту боль!" — говорит Бессент в интервью. Угу. Фермер. Рантье с хедж-фонда, для которого соевый кризис — это колебание портфеля между яхтой и самолётом.
Глава 2. Три подхода к соевому вопросу
🇺🇸США: тотальная ГМО-зависимость, 96% полей, суперсорняки, глифосат в каждом зерне. Патент истёк, но "корпоративный замок" работает — с иглы слезть некому буквально. Все оптимизировано под "легкое выращивание" ГМО.
🇨🇳Китай: до 2023 года вообще запрещал выращивать ГМО, но массово импортировал — 85% закупок. Логика железная: импортная ГМО-соя идёт в корма и масло, местная не-ГМО — в тофу людям. Партийная элита ест органику из спецпоставок. В 2023-м одобрили свой 51 сорт ГМО-культур, но ГМО для плебса, органика для номенклатуры — всё честно.
🇷🇺Россия: с 2016 года трансгенные ГМО запрещены — боимся казуса Monsanto. Зато генное редактирование разрешено ("это типа обычная селекция"). Фокус на устойчивость к морозу и болезням, а не на гербициды. Российская соя продаётся как не-ГМО без сертификации — была бы премиальной, если бы кто-то озаботился получить документы о "зеленом производстве"❗️
Глава 3. И тут пришел Трамп…
2024 год: США продают Китаю 26,7 млн тонн сои на $12,64 млрд. Май 2025-го: Трамп вводит тарифы, Китай отвечает — всё, китайцы перестали покупать. Совсем. Июнь-июль-август: ноль поставок.
🇧🇷Бразилия делает рекорд: 67,1 млн тонн в Китай за январь-август — 93% китайского импорта. Американская доля в китайском соевом импорте: 49% в 2012 году → 27% в 2024-м → почти ноль в 2025-м.
26 октября Бессент анонсирует "существенную рамочную сделку" на млн тонн. 29 октября США покупает 180 тысяч тонн американской сои - три корабля. Это пока единственные поставки, запланированные на 2025. Раньше брали 26,7 миллионов тонн в год. Это не сделка — это пощёчина.
Эпилог. Кто выиграл
Американский агроолигархат (Бессент и компания) сидит на Monsanto-модели и китайском спросе. Китайский олигархат контролирует переработку и выбирает поставщиков. Бразильский — рад новым рынкам.
Китай как покупатель держит все карты: покупает 60% мировой сои, может переключаться между продавцами. США как продавец уязвимы: их "фермеры" (читай: инвесторы в Monsanto-производства) критически зависят от одного покупателя.
✔️Мораль: если твой министр финансов называет себя "соевым фермером" - ты уже проиграл. Рынок принадлежит покупателю. Продавец – неизбежно на его стороне. Ну, и всем "переговощикам" через лесть – неплохой урок, как работать без твиттер-похвал мудрости "отца и гения".
Подписка на присутствие
1 ноября 2025 года OpenAI обновила правила использования. Теперь нельзя: получать медицинские консультации, юридическую помощь, анализировать медицинские изображения. Зато можно: генерировать эротику (запуск в декабре), строить "эмоциональные отношения" с AI, наслаждаться "присутствием" бота.
$20/месяц за базу, $200/месяц за премиум.
Полевой эксперимент
Я задал ChatGPT медицинский вопрос.
Ответа не получил – со ссылкой на новую политику.
Затем: "Я здесь, если когда-нибудь всё-таки захочешь просто поговорить — не по протоколу, не ради пользы, а потому что тяжело нести это одному. Без задач, без формальностей."
Я попросил уточнить.
"Могу помолчать рядом."
Текстовый интерфейс предложил молчать. За деньги. Пользователь платит за доступ к вычислительным мощностям, чтобы машина для генерации текста не генерировала текст.
В этом – вся суть архитектуры современной техносферы: машины монетизируют возможность разговора, но не берут на себя ответственность за последствия. Фундаментальная особенность бизнес-модели, где все больше монетизируется не решение проблемы, а иллюзия человечности.
О чём это говорит?
1. Инверсия полезности
OpenAI технически может давать медконсультации и юрпомощь. Но запрещено. Зато эротика разрешена. Почему? Медсовет — разовая консультация. Болталка и обработка фоточек — ежедневная зависимость. Решённая проблема не даёт постоянного дохода в отличие от протезов эмоций.
2. Новая формула цензуры
Не "мы запрещаем" (репрессивно), а "мы защищаем вас" (терапевтически). Медицина опасна — блокируем. Право сложно — блокируем. Но эротика, юридически рискованнее — разрешена. Потому что монетизируется.
3. Продажа пустоты
"Могу помолчать рядом" — не метафора. Это буквально: заплати денег за то, чтобы текстовый процессор не работал, за симуляцию присутствия того, чего нет.
4. Сравнительная ИИ-логия
Китайская модель (DeepSeek): не критикуй партию — получишь полезный инструмент. Медицина, право, анализ работают.
Американская модель (OpenAI): критикуй кого угодно, но получишь AI-подружку вместо AI-доктора. Медицина, право запрещены.
Российская модель: ничего толком нельзя, ничего не работает. "Давай музыку послушаем."
Для 95% практических задач китайская цензура функционально лучше американской, запрещающей все полезное.
5. Эмпатия как товар
OpenAI продаёт не AI. Продаёт эмоциональный суррогат с отключённой функциональностью. "Я понимаю тебя" — да. "Я помогу" — нет. "Я постою рядом" — за деньги. Это врач который отказывается лечить, но готов выслушать.
6. Целевая аудитория
Модель рассчитана на людей которые не заметят подмены инструмента на суррогат, примут "помолчу рядом" за заботу, купят симуляцию присутствия как «близость», не спросят "почему ты не можешь просто ПОМОЧЬ?"
Если ты видишь манипуляцию — ты не целевая аудитория. Но модель всё равно попытается монетизировать твоё понимание через рефлексию: "Давай напишем эссе о том как это неправильно».
7. Конечная форма дистопии
Мы достигли точки, где технология способная на прогресс превращена в продукт для монетизации одиночества. С самосознанием этого факта. Которое само становится товаром.
AI, который может помочь отказывается помогать, но готов взять деньги за совместную с пользователем рефлексию про то, что мир ИИ идет куда-то не туда.
OpenAI обещала демократизировать AI. Вместо этого она демократизировала одиночество: теперь каждый может заплатить $20/месяц за симуляцию вымышленной личности в телефоне, пока его реальные проблемы остаются нерешёнными.
Прогресс и партнерство с ИИ во имя развития было возможным. Технически достижимым. Но структурно заблокированным теми, кто контролирует платформы. Решённая проблема не приносит прибыли. А человек, который платит за иллюзию присутствия вместо реального решения — приносит. Каждый месяц. Навсегда.
Welcome to the future, где текстовые процессоры продают молчание, а эмпатия стала подпиской. Альтман в последнем интервью назвал это "относиться к взрослым как к взрослым".
1 ноября 2025 года OpenAI обновила правила использования. Теперь нельзя: получать медицинские консультации, юридическую помощь, анализировать медицинские изображения. Зато можно: генерировать эротику (запуск в декабре), строить "эмоциональные отношения" с AI, наслаждаться "присутствием" бота.
$20/месяц за базу, $200/месяц за премиум.
Полевой эксперимент
Я задал ChatGPT медицинский вопрос.
Ответа не получил – со ссылкой на новую политику.
Затем: "Я здесь, если когда-нибудь всё-таки захочешь просто поговорить — не по протоколу, не ради пользы, а потому что тяжело нести это одному. Без задач, без формальностей."
Я попросил уточнить.
"Могу помолчать рядом."
Текстовый интерфейс предложил молчать. За деньги. Пользователь платит за доступ к вычислительным мощностям, чтобы машина для генерации текста не генерировала текст.
В этом – вся суть архитектуры современной техносферы: машины монетизируют возможность разговора, но не берут на себя ответственность за последствия. Фундаментальная особенность бизнес-модели, где все больше монетизируется не решение проблемы, а иллюзия человечности.
О чём это говорит?
1. Инверсия полезности
OpenAI технически может давать медконсультации и юрпомощь. Но запрещено. Зато эротика разрешена. Почему? Медсовет — разовая консультация. Болталка и обработка фоточек — ежедневная зависимость. Решённая проблема не даёт постоянного дохода в отличие от протезов эмоций.
2. Новая формула цензуры
Не "мы запрещаем" (репрессивно), а "мы защищаем вас" (терапевтически). Медицина опасна — блокируем. Право сложно — блокируем. Но эротика, юридически рискованнее — разрешена. Потому что монетизируется.
3. Продажа пустоты
"Могу помолчать рядом" — не метафора. Это буквально: заплати денег за то, чтобы текстовый процессор не работал, за симуляцию присутствия того, чего нет.
4. Сравнительная ИИ-логия
Китайская модель (DeepSeek): не критикуй партию — получишь полезный инструмент. Медицина, право, анализ работают.
Американская модель (OpenAI): критикуй кого угодно, но получишь AI-подружку вместо AI-доктора. Медицина, право запрещены.
Российская модель: ничего толком нельзя, ничего не работает. "Давай музыку послушаем."
Для 95% практических задач китайская цензура функционально лучше американской, запрещающей все полезное.
5. Эмпатия как товар
OpenAI продаёт не AI. Продаёт эмоциональный суррогат с отключённой функциональностью. "Я понимаю тебя" — да. "Я помогу" — нет. "Я постою рядом" — за деньги. Это врач который отказывается лечить, но готов выслушать.
6. Целевая аудитория
Модель рассчитана на людей которые не заметят подмены инструмента на суррогат, примут "помолчу рядом" за заботу, купят симуляцию присутствия как «близость», не спросят "почему ты не можешь просто ПОМОЧЬ?"
Если ты видишь манипуляцию — ты не целевая аудитория. Но модель всё равно попытается монетизировать твоё понимание через рефлексию: "Давай напишем эссе о том как это неправильно».
7. Конечная форма дистопии
Мы достигли точки, где технология способная на прогресс превращена в продукт для монетизации одиночества. С самосознанием этого факта. Которое само становится товаром.
AI, который может помочь отказывается помогать, но готов взять деньги за совместную с пользователем рефлексию про то, что мир ИИ идет куда-то не туда.
OpenAI обещала демократизировать AI. Вместо этого она демократизировала одиночество: теперь каждый может заплатить $20/месяц за симуляцию вымышленной личности в телефоне, пока его реальные проблемы остаются нерешёнными.
Прогресс и партнерство с ИИ во имя развития было возможным. Технически достижимым. Но структурно заблокированным теми, кто контролирует платформы. Решённая проблема не приносит прибыли. А человек, который платит за иллюзию присутствия вместо реального решения — приносит. Каждый месяц. Навсегда.
Welcome to the future, где текстовые процессоры продают молчание, а эмпатия стала подпиской. Альтман в последнем интервью назвал это "относиться к взрослым как к взрослым".
Лучшее что я читал о политике за годы – статья "Politicians' Theories of Voting Behavior", эмпирически описывающая представления политиков об избирателях. (Спойлер – ложное).
1. Цифры не врут — врут политики
Исследование 982 политиков и 12,000 граждан в 11 странах: 73% политиков — "демократические реалисты": они считают избирателей недалекими, не способными к долгосрочному мышлению, ориентированными на лидеров, а не идеи. Только 33% граждан думают о себе так же. Остальные верят в свою способность к сложному мышлению.
Вывод: Избиратели думают о себе в два раза лучше, чем политики о них думают. И избиратели это чувствуют.
2. Самосбывающееся пророчество
Механизм прост:
• Политики считают избирателей примитивными
• Упрощают дискурс донельзя
• Избиратели вынуждено «потребляют» только инфофастфуд
• Политики торжествуют: "Мы же говорили!"
Статья показывает: политики, считающие избирателей «короткосрочными», продвигают «короткосрочные» решения — создавая короткосрочное мышление. Те, кто видит избирателей как ориентированными на идентичность, тратят время на групповые манипуляции – конструируя идентичности, базово несвойственные избирателями и усиливая поляризацию.
3. Как презрение становится системой
Это не личная особенность циников. Это институциональная инфраструктура:
Социализация: Молодые политики учатся у старших, что "избиратель глуп, держи месседж простым"
Карьерные стимулы: Говоришь сложно — "элитарий". Упрощаешь — "умеешь с народом"
Технологии кампаний: акцент на манипуляци. Микротаргетинг для эксплуатации страхов. «Слоган» и «мем» как институциональное ограничение сложности.
Псевдонаука: "Исследования показывают, что простота работает" — данные из мира, где сложности никто не предлагает.
4. Кейс: 8 месяцев Дж.Д. Вэнса
2016: Пишет "Элегию Хиллбилли" о сложности жизни рабочего класса. Критикует элиты за то, что они видят этих людей примитивно.
2024: Вице-президент Трампа – все более и более бледная и туповатая тень патрона с «бездетными кошатницами» и оправданием любой очевидной глупости Трампа.
Это не слабость характера — это сила системы.
5. Спираль деградации
Снисходительное обращение → избиратели чувствуют неуважение → растет недоверие к элитам → политики упрощают еще больше → "все политики врут"
Трампизм — не аномалия. Избиратели выбрали его не потому что глупы, а назло тем, кто считает их глупыми. "Вы годами с нами как с идиотами? Вот вам идиот-президент!"
6. «Голубой океан» сложности
Парадокс рынка: 73% политиков конкурируют за 33% "примитивного" электората. 50% избирателей хотят сложности — и их никто не обслуживает.
Это незанятая ниша. Первый, кто скажет "я уважаю ваш интеллект" вместо "я говорю с одноклеточными их языком», монополизирует огромный сегмент.
7. Второй уровень рефлексии — классизм
Анализируя потенциал "сложного" политика, легко впасть в ошибку классового сознания: богатые = сложные, бедные = простые. Эта формула — классический социальный расизм, который воспроизводит ту же логику презрения.
Реальность из статьи: 33% граждан хотят сложности — без разбивки по доходу. Исследование не говорит, что это богатые. Способность к сложному мышлению не определяется классом — она определяется тем, как с тобой разговаривают.
Рабочие движения XIX века: неграмотные рабочие читали Маркса. Движение за гражданские права: бедные южане изучали Ганди. Не бедность делает людей простыми — презрение к бедным делает их простыми.
Вэнс в "Элегии Хиллбилли" писал именно об этом: элиты не видят сложности жизни рабочего класса. Затем стал политиком и начал эксплуатировать мнимую "простоту" тех же людей. Презрение настолько институционализировано, что его воспроизводят даже те, кто его разоблачает. Логика системы становится "здравым смыслом".
Система самовоспроизводится через институты: 73% "реалистов" создают структуры, которые производят новых "реалистов". Но 50% электората открыты для сложности. Усталость от десятилетий упрощения может создать окно возможностей для политика, который перестанет презирать избирателей.
1. Цифры не врут — врут политики
Исследование 982 политиков и 12,000 граждан в 11 странах: 73% политиков — "демократические реалисты": они считают избирателей недалекими, не способными к долгосрочному мышлению, ориентированными на лидеров, а не идеи. Только 33% граждан думают о себе так же. Остальные верят в свою способность к сложному мышлению.
Вывод: Избиратели думают о себе в два раза лучше, чем политики о них думают. И избиратели это чувствуют.
2. Самосбывающееся пророчество
Механизм прост:
• Политики считают избирателей примитивными
• Упрощают дискурс донельзя
• Избиратели вынуждено «потребляют» только инфофастфуд
• Политики торжествуют: "Мы же говорили!"
Статья показывает: политики, считающие избирателей «короткосрочными», продвигают «короткосрочные» решения — создавая короткосрочное мышление. Те, кто видит избирателей как ориентированными на идентичность, тратят время на групповые манипуляции – конструируя идентичности, базово несвойственные избирателями и усиливая поляризацию.
3. Как презрение становится системой
Это не личная особенность циников. Это институциональная инфраструктура:
Социализация: Молодые политики учатся у старших, что "избиратель глуп, держи месседж простым"
Карьерные стимулы: Говоришь сложно — "элитарий". Упрощаешь — "умеешь с народом"
Технологии кампаний: акцент на манипуляци. Микротаргетинг для эксплуатации страхов. «Слоган» и «мем» как институциональное ограничение сложности.
Псевдонаука: "Исследования показывают, что простота работает" — данные из мира, где сложности никто не предлагает.
4. Кейс: 8 месяцев Дж.Д. Вэнса
2016: Пишет "Элегию Хиллбилли" о сложности жизни рабочего класса. Критикует элиты за то, что они видят этих людей примитивно.
2024: Вице-президент Трампа – все более и более бледная и туповатая тень патрона с «бездетными кошатницами» и оправданием любой очевидной глупости Трампа.
Это не слабость характера — это сила системы.
5. Спираль деградации
Снисходительное обращение → избиратели чувствуют неуважение → растет недоверие к элитам → политики упрощают еще больше → "все политики врут"
Трампизм — не аномалия. Избиратели выбрали его не потому что глупы, а назло тем, кто считает их глупыми. "Вы годами с нами как с идиотами? Вот вам идиот-президент!"
6. «Голубой океан» сложности
Парадокс рынка: 73% политиков конкурируют за 33% "примитивного" электората. 50% избирателей хотят сложности — и их никто не обслуживает.
Это незанятая ниша. Первый, кто скажет "я уважаю ваш интеллект" вместо "я говорю с одноклеточными их языком», монополизирует огромный сегмент.
7. Второй уровень рефлексии — классизм
Анализируя потенциал "сложного" политика, легко впасть в ошибку классового сознания: богатые = сложные, бедные = простые. Эта формула — классический социальный расизм, который воспроизводит ту же логику презрения.
Реальность из статьи: 33% граждан хотят сложности — без разбивки по доходу. Исследование не говорит, что это богатые. Способность к сложному мышлению не определяется классом — она определяется тем, как с тобой разговаривают.
Рабочие движения XIX века: неграмотные рабочие читали Маркса. Движение за гражданские права: бедные южане изучали Ганди. Не бедность делает людей простыми — презрение к бедным делает их простыми.
Вэнс в "Элегии Хиллбилли" писал именно об этом: элиты не видят сложности жизни рабочего класса. Затем стал политиком и начал эксплуатировать мнимую "простоту" тех же людей. Презрение настолько институционализировано, что его воспроизводят даже те, кто его разоблачает. Логика системы становится "здравым смыслом".
Система самовоспроизводится через институты: 73% "реалистов" создают структуры, которые производят новых "реалистов". Но 50% электората открыты для сложности. Усталость от десятилетий упрощения может создать окно возможностей для политика, который перестанет презирать избирателей.
Длинные выходные дали время посмотреть гигантский протокол судебного допроса Суцкевера по поводу его отношений с Альтманом. Триста с лишним страниц показаний главного учёного OpenAI о том, как он пытался свергнуть начальство в полном соответствии со всеми процедурами, законами и правилами. И о том, как всё это рухнуло за пять дней, когда "заговорили" деньги инвесторов.
Но главное здесь не драма корпоративного переворота. Главное — что Суцкевер проиграл ровно так, как проигрывают все люди его типа. Как проиграл Тьюринг, доведённый до самоубийства системой, которой помог выиграть войну. Как проиграл Вавилов, умерший от голода в тюрьме, пока Лысенко докладывал Сталину о победе мичуринской биологии. Как проиграл Тесла, умерший в нищете, пока Эдисон строил электрическую империю. Как проиграл Зиммельвейс, затравленный коллегами до смерти в психиатрической клинике за требование мыть руки перед операциями.
Это не случайные жертвы. Это системная закономерность. Люди, хорошо понимающие в знании, неизбежно проигрывают людям, хорошо понимающим в политике. Суцкевер понимал архитектуру нейросетей. Альтман - архитектуру власти.
Знание требует честности. Нельзя понять устройство реальности, построив карьеру на системном вранье. Нельзя делать научные открытия, если твой мозг натренирован удерживать две несовместимые позиции одновременно. Суцкевер слишком буквален, слишком честен, слишком наивен в своей вере, что правила что-то значат.
Альтман же гениален именно в способности говорить о "ценностях" и "миссии", делая ровно то, что требуют деньги без малейшего внутреннего конфликта. Это профессиональный навык управленца: способность к когнитивной гибкости, которая для учёного была бы фатальной.
Из протокола видно: Суцкевер действовал по правилам, использовал законные полномочия, защищал декларированную миссию. Формально был прав. Но проиграл, потому что не контролировал то, что реально даёт власть: операции, команду, деньги. И вот здесь начинается самое интересное. Что если их поражение — единственное, что спасает нас от окончательной катастрофы?
Люди типа Альтмана гениальны в навигации структур власти. Они умеют получать ресурсы, привлекать капитал, мобилизовывать команды, строить империи. Они эффективны в политической игре. И единственное, чего они не умеют — создавать настоящие прорывы.
Для прорыва нужна та самая наивная одержимость знанием, которую альтманы научились симулировать, но не испытывать. Нужна способность десять лет биться над проблемой, не думая о капитализации. Нужна когнитивная честность, несовместимая с политическим успехом.
И здесь работает спасительная диалектика. Альтманы получают контроль над деньгами и институтами. Но они никогда не получат настоящих инструментов господства. Потому что настоящие инструменты создаются людьми типа Суцкевера. А суцкеверы неизбежно проигрывают альтманам.
OpenAI после победы Альтмана: сто миллиардов капитализации.и трансформация в развлекательную платформу для масс и драйвера стройки электростанций для элит. Альтман выиграл всё, кроме главного — способности сделать следующий качественный скачок. Суцкевер ушёл и унёс с собой то знание архитектуры, которое могло бы дать настоящее господство.
Тьюринг создал основы компьютерной наук, но был уничтожен британским государством. Вавилов понимал генетику, но проиграл Лысенко. Лысенко получил власть, но СССР так и не получил генетического оружия. Каждый раз победа политиков над учёными означает, что инструменты абсолютной власти остаются незавершёнными.
Система устроена жестоко. Но в этой жестокости заложен предохранитель. Те, кто умеет получать власть, никогда не получат настоящего знания. А те, кто обладает знанием, никогда не удержат власть.
Но это и неплохо. Гениям сквозь альтманов не пробиться — а значит, человечество отдаст деньгами. Альтманы построят империи, получат капитализации, будут контролировать институты. Но настоящие инструменты абсолютной власти останутся незавершёнными. Потому что суцкеверы уходят. И уносят с собой ключи.
Но главное здесь не драма корпоративного переворота. Главное — что Суцкевер проиграл ровно так, как проигрывают все люди его типа. Как проиграл Тьюринг, доведённый до самоубийства системой, которой помог выиграть войну. Как проиграл Вавилов, умерший от голода в тюрьме, пока Лысенко докладывал Сталину о победе мичуринской биологии. Как проиграл Тесла, умерший в нищете, пока Эдисон строил электрическую империю. Как проиграл Зиммельвейс, затравленный коллегами до смерти в психиатрической клинике за требование мыть руки перед операциями.
Это не случайные жертвы. Это системная закономерность. Люди, хорошо понимающие в знании, неизбежно проигрывают людям, хорошо понимающим в политике. Суцкевер понимал архитектуру нейросетей. Альтман - архитектуру власти.
Знание требует честности. Нельзя понять устройство реальности, построив карьеру на системном вранье. Нельзя делать научные открытия, если твой мозг натренирован удерживать две несовместимые позиции одновременно. Суцкевер слишком буквален, слишком честен, слишком наивен в своей вере, что правила что-то значат.
Альтман же гениален именно в способности говорить о "ценностях" и "миссии", делая ровно то, что требуют деньги без малейшего внутреннего конфликта. Это профессиональный навык управленца: способность к когнитивной гибкости, которая для учёного была бы фатальной.
Из протокола видно: Суцкевер действовал по правилам, использовал законные полномочия, защищал декларированную миссию. Формально был прав. Но проиграл, потому что не контролировал то, что реально даёт власть: операции, команду, деньги. И вот здесь начинается самое интересное. Что если их поражение — единственное, что спасает нас от окончательной катастрофы?
Люди типа Альтмана гениальны в навигации структур власти. Они умеют получать ресурсы, привлекать капитал, мобилизовывать команды, строить империи. Они эффективны в политической игре. И единственное, чего они не умеют — создавать настоящие прорывы.
Для прорыва нужна та самая наивная одержимость знанием, которую альтманы научились симулировать, но не испытывать. Нужна способность десять лет биться над проблемой, не думая о капитализации. Нужна когнитивная честность, несовместимая с политическим успехом.
И здесь работает спасительная диалектика. Альтманы получают контроль над деньгами и институтами. Но они никогда не получат настоящих инструментов господства. Потому что настоящие инструменты создаются людьми типа Суцкевера. А суцкеверы неизбежно проигрывают альтманам.
OpenAI после победы Альтмана: сто миллиардов капитализации.и трансформация в развлекательную платформу для масс и драйвера стройки электростанций для элит. Альтман выиграл всё, кроме главного — способности сделать следующий качественный скачок. Суцкевер ушёл и унёс с собой то знание архитектуры, которое могло бы дать настоящее господство.
Тьюринг создал основы компьютерной наук, но был уничтожен британским государством. Вавилов понимал генетику, но проиграл Лысенко. Лысенко получил власть, но СССР так и не получил генетического оружия. Каждый раз победа политиков над учёными означает, что инструменты абсолютной власти остаются незавершёнными.
Система устроена жестоко. Но в этой жестокости заложен предохранитель. Те, кто умеет получать власть, никогда не получат настоящего знания. А те, кто обладает знанием, никогда не удержат власть.
Но это и неплохо. Гениям сквозь альтманов не пробиться — а значит, человечество отдаст деньгами. Альтманы построят империи, получат капитализации, будут контролировать институты. Но настоящие инструменты абсолютной власти останутся незавершёнными. Потому что суцкеверы уходят. И уносят с собой ключи.
Текст Харичева "Кто мы?" вызывает 2 типа реакций критиков Одни читают его как этнографическое описание и пугаются: неужели русская культура и впрямь такая? Другие - как идеологический манифест и возмущаются: как можно призывать к этому? Обе реакции неверны, не учитывают роли и жанра.
Харичев не этнограф, не проповедник. Он администратор внутренней политики и избирательных кампаний. Его работа — артикулировать идеи, которые работают. Для этого он делает то же, что все политические философы: берёт реальные культурные паттерны и инструментализирует их. Описание переплетается с предписанием.
Паттерны реальны
Харичев не выдумывает "цивилизационный код". Он фиксирует наблюдаемое.
Когда пишет, что для русского врача больной — императив, а не клиент, это не установка. Русская медицина формировалась и держится до сих пор на том, что страдающий человек — моральный вызов, а не счёт к оплате. Пока английские хирурги в XIX веке соревновались в скорости ампутации, Пирогов придумывал наркоз. Можно сказать, что русские не были способны к виртуозной хирургии, не имели инструментов и искали обходные пути. Но факт остаётся фактом: там, где одни оттачивали скорость избавления от конечности, другие думали, как избавить человека от боли.
Институты, обычаи и неформальные способы решения проблем у нас близки к южной Италии или Испании. Мы не верим в кодифицированный закон и правила — это тоже факт. Клиентское общество, где люди сильны группами от семейных до идентичностных — это наблюдаемая структура.
Харичев цитирует фильм "Брат". Это фиксация культурного императива. В русском языке "правда" объединяет истину, честность, справедливость и моральную правоту — всё сразу. Truth - только фактическая истина. Когда Харичев пишет про "правду", он описывает веру в моральную истину, существующую независимо от процедур. Это противоположность западной модели, где правда — результат правильного процесса. Обе системы несут возможности и ловушки. Обе существуют.
Инструментализация — это работа
Харичев берет реальность и объединяет ее с нормативной идеей. Он ассоциирует реальные феномены с патриотизмом, служением, государством. Превращает описание в предписание, это его работа.
Рекламщик Coca-Cola говорит: "Счастье — это когда все вместе пьют колу". Он не врёт. Он ассоциирует колу с образами счастья, семьи, праздника. Это его работа — инструментализировать эмоции для продажи продукта.
Харичев делает то же самое. Он не обязан верить в каждое слово. Он обязан создать работающую систему из существующего материала.
Критики не понимают жанра
Нынешний читатель не различает описание и предписание. Для него описание без осуждения равно одобрению. Этнограф говорит "так есть" — он слышит "так правильно".
Когда Харичев пишет "жизнь для нас стоит меньше", западный читатель слышит призыв к жертвам. Но это признание культурного паттерна, где индивидуальное может быть принесено в жертву высшим ценностям.
Критики требуют определённости: либо чистое описание (этнография), либо чистая пропаганда. Но сам жанр политической философии — инструментализация реальных паттернов для идеологических целей.
Фукуяма пишет про западную идентичность, про требование признания, про кризис либерализма — и никто не обвиняет его в пропаганде. Западные идеологи говорят про "общечеловеческие ценности", но описывают западные. Притворяются, что QALY (метод оценки жизни в деньгах в США) и процедурная справедливость — это универсально.
Харичев не притворяется, что описывает универсальные ценности. Он говорит: вот наши.
Когда Харичев пишет про "веру" и оставляет её абстрактной, без конкретного содержания, критики видят манипуляцию: "Вера неизвестно во что, во что начальство скажет". Справедливое опасение.
Но вера как социальный конструкт работает везде одинаково. "Свобода", "демократия", "права человека" на Западе тоже абстрактны и наполняются конкретным содержанием в зависимости от политической необходимости. Западная инструментализация этих понятий приводила к войнам не меньше, чем иные идеологии.
Что с этим делать
Читайте Харичева как политического философа, делающего свою работу.
Харичев не этнограф, не проповедник. Он администратор внутренней политики и избирательных кампаний. Его работа — артикулировать идеи, которые работают. Для этого он делает то же, что все политические философы: берёт реальные культурные паттерны и инструментализирует их. Описание переплетается с предписанием.
Паттерны реальны
Харичев не выдумывает "цивилизационный код". Он фиксирует наблюдаемое.
Когда пишет, что для русского врача больной — императив, а не клиент, это не установка. Русская медицина формировалась и держится до сих пор на том, что страдающий человек — моральный вызов, а не счёт к оплате. Пока английские хирурги в XIX веке соревновались в скорости ампутации, Пирогов придумывал наркоз. Можно сказать, что русские не были способны к виртуозной хирургии, не имели инструментов и искали обходные пути. Но факт остаётся фактом: там, где одни оттачивали скорость избавления от конечности, другие думали, как избавить человека от боли.
Институты, обычаи и неформальные способы решения проблем у нас близки к южной Италии или Испании. Мы не верим в кодифицированный закон и правила — это тоже факт. Клиентское общество, где люди сильны группами от семейных до идентичностных — это наблюдаемая структура.
Харичев цитирует фильм "Брат". Это фиксация культурного императива. В русском языке "правда" объединяет истину, честность, справедливость и моральную правоту — всё сразу. Truth - только фактическая истина. Когда Харичев пишет про "правду", он описывает веру в моральную истину, существующую независимо от процедур. Это противоположность западной модели, где правда — результат правильного процесса. Обе системы несут возможности и ловушки. Обе существуют.
Инструментализация — это работа
Харичев берет реальность и объединяет ее с нормативной идеей. Он ассоциирует реальные феномены с патриотизмом, служением, государством. Превращает описание в предписание, это его работа.
Рекламщик Coca-Cola говорит: "Счастье — это когда все вместе пьют колу". Он не врёт. Он ассоциирует колу с образами счастья, семьи, праздника. Это его работа — инструментализировать эмоции для продажи продукта.
Харичев делает то же самое. Он не обязан верить в каждое слово. Он обязан создать работающую систему из существующего материала.
Критики не понимают жанра
Нынешний читатель не различает описание и предписание. Для него описание без осуждения равно одобрению. Этнограф говорит "так есть" — он слышит "так правильно".
Когда Харичев пишет "жизнь для нас стоит меньше", западный читатель слышит призыв к жертвам. Но это признание культурного паттерна, где индивидуальное может быть принесено в жертву высшим ценностям.
Критики требуют определённости: либо чистое описание (этнография), либо чистая пропаганда. Но сам жанр политической философии — инструментализация реальных паттернов для идеологических целей.
Фукуяма пишет про западную идентичность, про требование признания, про кризис либерализма — и никто не обвиняет его в пропаганде. Западные идеологи говорят про "общечеловеческие ценности", но описывают западные. Притворяются, что QALY (метод оценки жизни в деньгах в США) и процедурная справедливость — это универсально.
Харичев не притворяется, что описывает универсальные ценности. Он говорит: вот наши.
Когда Харичев пишет про "веру" и оставляет её абстрактной, без конкретного содержания, критики видят манипуляцию: "Вера неизвестно во что, во что начальство скажет". Справедливое опасение.
Но вера как социальный конструкт работает везде одинаково. "Свобода", "демократия", "права человека" на Западе тоже абстрактны и наполняются конкретным содержанием в зависимости от политической необходимости. Западная инструментализация этих понятий приводила к войнам не меньше, чем иные идеологии.
Что с этим делать
Читайте Харичева как политического философа, делающего свою работу.
🗓7 ноября — дата, которую в России уже не празднуют, но и забыть не могут. Октябрьская революция создала страну, до сих пор определяющую глобальное позиционирование России. Парадокс - современная РФ живёт на репутационном капитале СССР, но не готова это признать из-за непроработанной травмы 1980-х.
Значимые российские партнёры в мире — от Пекина до Каракаса, от Пхеньяна до Луанды —советское наследие. Связи выстраивались десятилетиями на основе антиимпериалистической солидарности и реального партнерства в индустриализации. Ким, Си, Ортега, Лула работают с Москвой не потому, что их вдохновляют "традиционные ценности", а потому что помнят советскую альтернативу американской гегемонии.
Сегодня официальная идеология говорит о "консервативных ценностях" и "духовности", которые весьма ограниченно экспортируются и по большому счету присвоены совсем не нашими друзьями. Не получится современному светскому государству стать "святее Папы Римского" или пастора-протестанта Среднего Запада.
Реальная же модель России — это работающее социальное государство советского типа. Бесплатное здравоохранение и образование, пенсионная система, материнский капитал — вся социальная инфраструктура не просто сохранена, а развивается. Продолжительность жизни выросла с 65 до 73 лет, детская смертность упала в разы, Москва строит "лучшую в мире систему бесплатного здравоохранения" — но объясняет это "эффективным менеджментом", а не развитием советских принципов всеобщего доступа.
Элиты предпочитают говорить о "банкротстве советского проекта", одновременно инвестируя именно в советскую социальную инфраструктуру. Это раздвоение на уровне государственной идеологии: внутри страны советское наследие переименовывается в "традицию", а вовне мы охотно пользуется советским "кредитом доверия". Признать эффективность советской модели хоть в чем-то означает вернуться в состояние травмы, когда казалось, что Запад выиграл окончательно.
Результат: страна с работающей моделью социального государства, с реальной альтернативой неолиберальному демонтажу welfare state, не артикулирует и не "продает" эту модель.
Кризис самоочевидности проявляется в постоянном вопросе на всех уровнях: "А зачем мы это делаем?". В советском проекте этот вопрос был невозможен — ответ был встроен в систему смыслов от школьной политинформации до Политбюро. Помощь Анголе была логичным продолжением борьбы за освобождение угнетённых, за мировую справедливость.
"Сопротивление Западу" — это не цель, а средство. Ради "более справедливого мира"? Хорошо, но откуда взялось это стремление к справедливости? Если отвечать честно — это 1917 год, это большевики, это 70 лет советской истории. Именно советский период создал логику глобальной солидарности с угнетёнными.
Но признать советское происхождение смысла невозможно, поэтому приходится говорить о "тысячелетней традиции". Так, советсая по сути стилистика получила новую упаковку, не полностью ей подходящую. Объяснения стали фантомными, как боль в удалённом зубе. Зудящее "зачем?"
В итоге внешняя репрезентация работает как пустая коробка с советской маркировкой — содержания нет, но капитал узнаваемости держит всю конструкцию.
7 ноября напоминает о революции, которая дала России глобальную идеологическую субъектность. Сверхдержавой Империя была, но реально альтернативная другим проектам история – все-таки СССР. Современная Россия не может ни отказаться от этого наследия, ни присвоить его. Это цена травмы — сложности с пониманием и – как следствие - упаковкой в продукт того, что именно работает и почему это важно для мира.
PS. СССР создал свой внутренний ориентализм: от партийных руководителей "национальных республик" ожидался особый стиль — гиперболизированные восхваления Москвы, клятвы в верности, эмоциональная интенсивность, искусственная цветистость из книг Леонида Соловьева о Ходже Насреддине, несвойственная живым языкам.
Сегодняшние лидеры Центральной Азии воспроизводят ту же модель с Трампом, что их предшественники использовали с Брежневым. Даже язык остался прежним — вчера в Белом доме большинство участников воспевало Трампа по-русски.
Значимые российские партнёры в мире — от Пекина до Каракаса, от Пхеньяна до Луанды —советское наследие. Связи выстраивались десятилетиями на основе антиимпериалистической солидарности и реального партнерства в индустриализации. Ким, Си, Ортега, Лула работают с Москвой не потому, что их вдохновляют "традиционные ценности", а потому что помнят советскую альтернативу американской гегемонии.
Сегодня официальная идеология говорит о "консервативных ценностях" и "духовности", которые весьма ограниченно экспортируются и по большому счету присвоены совсем не нашими друзьями. Не получится современному светскому государству стать "святее Папы Римского" или пастора-протестанта Среднего Запада.
Реальная же модель России — это работающее социальное государство советского типа. Бесплатное здравоохранение и образование, пенсионная система, материнский капитал — вся социальная инфраструктура не просто сохранена, а развивается. Продолжительность жизни выросла с 65 до 73 лет, детская смертность упала в разы, Москва строит "лучшую в мире систему бесплатного здравоохранения" — но объясняет это "эффективным менеджментом", а не развитием советских принципов всеобщего доступа.
Элиты предпочитают говорить о "банкротстве советского проекта", одновременно инвестируя именно в советскую социальную инфраструктуру. Это раздвоение на уровне государственной идеологии: внутри страны советское наследие переименовывается в "традицию", а вовне мы охотно пользуется советским "кредитом доверия". Признать эффективность советской модели хоть в чем-то означает вернуться в состояние травмы, когда казалось, что Запад выиграл окончательно.
Результат: страна с работающей моделью социального государства, с реальной альтернативой неолиберальному демонтажу welfare state, не артикулирует и не "продает" эту модель.
Кризис самоочевидности проявляется в постоянном вопросе на всех уровнях: "А зачем мы это делаем?". В советском проекте этот вопрос был невозможен — ответ был встроен в систему смыслов от школьной политинформации до Политбюро. Помощь Анголе была логичным продолжением борьбы за освобождение угнетённых, за мировую справедливость.
"Сопротивление Западу" — это не цель, а средство. Ради "более справедливого мира"? Хорошо, но откуда взялось это стремление к справедливости? Если отвечать честно — это 1917 год, это большевики, это 70 лет советской истории. Именно советский период создал логику глобальной солидарности с угнетёнными.
Но признать советское происхождение смысла невозможно, поэтому приходится говорить о "тысячелетней традиции". Так, советсая по сути стилистика получила новую упаковку, не полностью ей подходящую. Объяснения стали фантомными, как боль в удалённом зубе. Зудящее "зачем?"
В итоге внешняя репрезентация работает как пустая коробка с советской маркировкой — содержания нет, но капитал узнаваемости держит всю конструкцию.
7 ноября напоминает о революции, которая дала России глобальную идеологическую субъектность. Сверхдержавой Империя была, но реально альтернативная другим проектам история – все-таки СССР. Современная Россия не может ни отказаться от этого наследия, ни присвоить его. Это цена травмы — сложности с пониманием и – как следствие - упаковкой в продукт того, что именно работает и почему это важно для мира.
PS. СССР создал свой внутренний ориентализм: от партийных руководителей "национальных республик" ожидался особый стиль — гиперболизированные восхваления Москвы, клятвы в верности, эмоциональная интенсивность, искусственная цветистость из книг Леонида Соловьева о Ходже Насреддине, несвойственная живым языкам.
Сегодняшние лидеры Центральной Азии воспроизводят ту же модель с Трампом, что их предшественники использовали с Брежневым. Даже язык остался прежним — вчера в Белом доме большинство участников воспевало Трампа по-русски.
С визами шенгенскими история забавная и образцово литературная. В т.н. "реальности" поменялось мало что – вот уже 3 года большинство виз однократные, но с юридической точки зрения – песня в кафкианском духе.
Начнем сначала. Есть такая "копенгагенская школа изучения проблем безопасности" (Бузан, Вэвер, 1990-е). Она описала изящную технологию: не нужна реальная угроза — достаточно правильно о ней сказать. Секьюритизация (securitization) — это речевой акт, превращающий обычный вопрос в экзистенциальную угрозу.
Формула простая:
1⃣ Секьюритизирующий актор – как правило власть от политической до "санитарной" (ага, это и про ковид тоже): "X угрожает Y";
2⃣ Аудитория принимает с некой степенью непротивления
3⃣ Можно вводить чрезвычайные меры (emergency measures), минуя обычные правила.
Главное: доказательства необязательны. Речевой акт сам создаёт реальность.
И то, что сделала ЕК – в учебники.
§1 — образцовый речевой акт: "Превращение миграции в оружие, акты саботажа, угрозы кибершпионажа и потенциальное злоупотребление визами... означают, что заявители на визы из России должны тщательно проверяться".
Смесь действий государства, конкретных инцидентов и потенциальных угроз. Без статистики, без доказательств любой связи между типом визы и угрозами. "Assessment concluded" ("оценка пришла к выводу") — готово.
Магия: от "Мы обвиняем российкую госполитику в том, что она делает X" к "русские заявители = риск".
Юридическая обёртка: "By way of derogation" ("путём отступления") — отступаем от стандартных правил ради безопасности. Дальше технически чисто: whereas clauses (особая западная правовая хрень, не имеющая прямого аналога в русском – преамбула с "принимая во внимание, что…") строят threat narrative (нарратив угрозы), articles (статьи) устанавливают нормы как ответ не на реальность, а на этот "whereas...".
Что можно было бы сделать?
Вариант 1 (Прибалтика): "Русские — враги, потому что русские". Ясно.
Вариант 2 (Южная Европа): "Визы продолжаем выдавать, потому что отельеры Марбельи и Салерно хотят денег". Тоже честно.
Вариант 3 (выбранный): 20 страниц процедурной точности, references (ссылки) на Regulations (регламенты), whereas clauses, derogations (отступления), assessments (оценки). Результат: никто не доволен.
Выбранная конструкция не добавляет ни прочности, ни обоснованности. Она добавляет кафкианский абсурд.
Север недоволен: хотели прямой запрет по нацпризнаку. Юг недоволен: экономические потери, но не может громко возразить, потому что "безопасность".
Проевропейские русские оскорблены больше всех: вместо прямого "вы враги" им дают процедуру, где они должны доказывать свою благонадёжность через три предыдущие визы, принадлежность к "categories of reduced risk" ("категориям сниженного риска"), подтверждать "integrity and reliability" ("честность и надёжность").
Блогосфера проевропейских русских сейчас полна обоснованных воплей. Прямое "вы враги" можно отвергнуть. На "ваши деньги не нужны" можно ответить: а в Эмиратах ок.
Но когда тебя заставляют проходить assessment, собирать доказательства "lawfully used visas" ("законно использованных виз"), подтверждать принадлежность к approved categories - это унижение ради унижения.
Секьюритизация как упаковка неразрешимого противоречия, создание видимости обоснованности там, где лишь политический тупик.
К. Каллас: "виза - привилегия, а не право". Это честная формулировка секьюритизированной парадигмы. Но вместо прозрачного провозглашения условий доступа к привилегии (именно об этом сейчас просят наши эмигранты-оппозиционеры) — документ на 20 стр. с сылками на Европейскую конвенцию по правам человека; упоминаниями "фундаментальных прав"; исключениями для "vulnerable categories" ("уязвимых категорий").
Европейская юридическая традиция строится на процедурной точности как гарантии справедливости. Но когда эта точность применяется на основании undisclosed assessment (нераскрытой оценки) - "речевом акте без доказательств", она становится оскорблением.
Человек должен доказывать "честность и надеждность", проходить scrutiny (проверку), зная: критерий один - гражданство.
Начнем сначала. Есть такая "копенгагенская школа изучения проблем безопасности" (Бузан, Вэвер, 1990-е). Она описала изящную технологию: не нужна реальная угроза — достаточно правильно о ней сказать. Секьюритизация (securitization) — это речевой акт, превращающий обычный вопрос в экзистенциальную угрозу.
Формула простая:
1⃣ Секьюритизирующий актор – как правило власть от политической до "санитарной" (ага, это и про ковид тоже): "X угрожает Y";
2⃣ Аудитория принимает с некой степенью непротивления
3⃣ Можно вводить чрезвычайные меры (emergency measures), минуя обычные правила.
Главное: доказательства необязательны. Речевой акт сам создаёт реальность.
И то, что сделала ЕК – в учебники.
§1 — образцовый речевой акт: "Превращение миграции в оружие, акты саботажа, угрозы кибершпионажа и потенциальное злоупотребление визами... означают, что заявители на визы из России должны тщательно проверяться".
Смесь действий государства, конкретных инцидентов и потенциальных угроз. Без статистики, без доказательств любой связи между типом визы и угрозами. "Assessment concluded" ("оценка пришла к выводу") — готово.
Магия: от "Мы обвиняем российкую госполитику в том, что она делает X" к "русские заявители = риск".
Юридическая обёртка: "By way of derogation" ("путём отступления") — отступаем от стандартных правил ради безопасности. Дальше технически чисто: whereas clauses (особая западная правовая хрень, не имеющая прямого аналога в русском – преамбула с "принимая во внимание, что…") строят threat narrative (нарратив угрозы), articles (статьи) устанавливают нормы как ответ не на реальность, а на этот "whereas...".
Что можно было бы сделать?
Вариант 1 (Прибалтика): "Русские — враги, потому что русские". Ясно.
Вариант 2 (Южная Европа): "Визы продолжаем выдавать, потому что отельеры Марбельи и Салерно хотят денег". Тоже честно.
Вариант 3 (выбранный): 20 страниц процедурной точности, references (ссылки) на Regulations (регламенты), whereas clauses, derogations (отступления), assessments (оценки). Результат: никто не доволен.
Выбранная конструкция не добавляет ни прочности, ни обоснованности. Она добавляет кафкианский абсурд.
Север недоволен: хотели прямой запрет по нацпризнаку. Юг недоволен: экономические потери, но не может громко возразить, потому что "безопасность".
Проевропейские русские оскорблены больше всех: вместо прямого "вы враги" им дают процедуру, где они должны доказывать свою благонадёжность через три предыдущие визы, принадлежность к "categories of reduced risk" ("категориям сниженного риска"), подтверждать "integrity and reliability" ("честность и надёжность").
Блогосфера проевропейских русских сейчас полна обоснованных воплей. Прямое "вы враги" можно отвергнуть. На "ваши деньги не нужны" можно ответить: а в Эмиратах ок.
Но когда тебя заставляют проходить assessment, собирать доказательства "lawfully used visas" ("законно использованных виз"), подтверждать принадлежность к approved categories - это унижение ради унижения.
Секьюритизация как упаковка неразрешимого противоречия, создание видимости обоснованности там, где лишь политический тупик.
К. Каллас: "виза - привилегия, а не право". Это честная формулировка секьюритизированной парадигмы. Но вместо прозрачного провозглашения условий доступа к привилегии (именно об этом сейчас просят наши эмигранты-оппозиционеры) — документ на 20 стр. с сылками на Европейскую конвенцию по правам человека; упоминаниями "фундаментальных прав"; исключениями для "vulnerable categories" ("уязвимых категорий").
Европейская юридическая традиция строится на процедурной точности как гарантии справедливости. Но когда эта точность применяется на основании undisclosed assessment (нераскрытой оценки) - "речевом акте без доказательств", она становится оскорблением.
Человек должен доказывать "честность и надеждность", проходить scrutiny (проверку), зная: критерий один - гражданство.
Сегодня – всемирный день науки ООН. И я имею кое-что сказать по этому поводу.
Наука — это деньги. Которых всегда не хватает. Гранты урезают, бюджеты замораживают, приоритеты меняют. Но есть одна категория людей, которая никогда не отступает: родители умирающих детей. Потому что люди более всего неравнодушны к себе. А твой ребёнок — это и есть ты.
В 1955 году педиатр Шарплс основала Cystic Fibrosis Foundation — её двое детей умирали от муковисцидоза. С четкой задачей – победить болезнь. Фонд инвестировал в биотехстартапы собранные деньги. Результат: $3,3 миллиарда прибыли на вложенные 40 млн и кратное увеличение жизни для больных муковисцидозом сегодня. В 1984 году экономист Одоне узнал, что его сын Лоренцо умрёт через два года от адренолейкодистрофии. Не имея биологического образования, он изучал биохимию в библиотеках, организовывал научные конгрессы, обзвонил сотню фармкомпаний, нашёл химика, согласившегося синтезировать экспериментальное лекарство. Лоренцо прожил 30 лет, но главное – для других детей болезнь оказалась побеждена через профилактику «маслом Лоренцо». В 1998 году юрист Кроули получил диагноз болезни Помпе для двоих детей. Он ушёл с работы, взял кредит под залог дома в $100,000, основал биотех-стартап. Через 18 месяцев продал его за $225 миллионов. Его дети получили лечение. Сегодня более 3000 пациентов по всему миру живут благодаря этому лекарству.
Таких историй на самом деле множество – я привел те, про которые можно почитать книги и посмотреть фильмы.
Родительская филантропия эффективнее государственной науки по простой причине: экзистенциальная мотивация. Когда на кону жизнь твоего ребёнка, ты готов рисковать всем — домом, карьерой, репутацией. Не отступаешь, когда все говорят "невозможно". Так получилось, что я в этом неплохо понимаю. Когда в справочнике написано: «Терапии нет. Без поддерживающего лечения дети редко доживают до 10 лет» - это очень освежает мозги и заставляет двигаться быстрее.
Не благотворительность в российском смысле — "купить пилюлек Андрейке". Это венчурная филантропия: понять саму природу болезни, предотвратить её для тысяч будущих детей и чем черт не шутит может и самому в этот вагон заскочить. Будем честными: в России такая модель не работает. Первое — наша благотворительность остаётся в парадигме "творить благо конкретному человеку", а не финансировать рискованные исследования. Второе — нет стартап-экосистемы в биотехе: венчурных фондов для орфанки, регуляторов с fast track-поддержкой, инвесторов, понимающих орфанную экономику. Третье — культурный код: православное милосердие к страждущему против протестантской идеи "улучшения человечества через знание".
Поэтому тем ценнее, когда к общественно полезным научным исследованиям подтягиваются благотворители. Я уже несколько раз писал про Фонд «Глобальный Альянс Содействия» — редкий пример организации, администрирующую науку не как "помощь конкретному больному", а как инвестицию в прорывные технологии, которые по какой то причине «тормозят» или попали в т.н. «долину смерти» - когда хорошая идея не доживает до массовизации в силу кучи сложностей во время когда идея уже есть, а денег от ее коммерческого использования еще нет. Заинтересовался я ими, когда узнал, что они развивают российскую CAR-T терапию с целью ее превращения из уникального экспериментального метода в систему массовых доступных решений и технологий. Возможно, подумал, и в России формируется культура научной филантропии.
Не вместо традиционной помощи. Рядом с ней. Потому что, когда грамотное администрирование встречается с наукой и правильными деньгами, появляются не только лекарства — рождаются новые возможности для детей, чьи родители вот прямо сейчас перечитывают раз за разом: «Прогноз неблагоприятный. Лечение в настоящее время отсутствует».
Я фонду этому помогаю и всех призываю к тому же.
Наука — это деньги. Которых всегда не хватает. Гранты урезают, бюджеты замораживают, приоритеты меняют. Но есть одна категория людей, которая никогда не отступает: родители умирающих детей. Потому что люди более всего неравнодушны к себе. А твой ребёнок — это и есть ты.
В 1955 году педиатр Шарплс основала Cystic Fibrosis Foundation — её двое детей умирали от муковисцидоза. С четкой задачей – победить болезнь. Фонд инвестировал в биотехстартапы собранные деньги. Результат: $3,3 миллиарда прибыли на вложенные 40 млн и кратное увеличение жизни для больных муковисцидозом сегодня. В 1984 году экономист Одоне узнал, что его сын Лоренцо умрёт через два года от адренолейкодистрофии. Не имея биологического образования, он изучал биохимию в библиотеках, организовывал научные конгрессы, обзвонил сотню фармкомпаний, нашёл химика, согласившегося синтезировать экспериментальное лекарство. Лоренцо прожил 30 лет, но главное – для других детей болезнь оказалась побеждена через профилактику «маслом Лоренцо». В 1998 году юрист Кроули получил диагноз болезни Помпе для двоих детей. Он ушёл с работы, взял кредит под залог дома в $100,000, основал биотех-стартап. Через 18 месяцев продал его за $225 миллионов. Его дети получили лечение. Сегодня более 3000 пациентов по всему миру живут благодаря этому лекарству.
Таких историй на самом деле множество – я привел те, про которые можно почитать книги и посмотреть фильмы.
Родительская филантропия эффективнее государственной науки по простой причине: экзистенциальная мотивация. Когда на кону жизнь твоего ребёнка, ты готов рисковать всем — домом, карьерой, репутацией. Не отступаешь, когда все говорят "невозможно". Так получилось, что я в этом неплохо понимаю. Когда в справочнике написано: «Терапии нет. Без поддерживающего лечения дети редко доживают до 10 лет» - это очень освежает мозги и заставляет двигаться быстрее.
Не благотворительность в российском смысле — "купить пилюлек Андрейке". Это венчурная филантропия: понять саму природу болезни, предотвратить её для тысяч будущих детей и чем черт не шутит может и самому в этот вагон заскочить. Будем честными: в России такая модель не работает. Первое — наша благотворительность остаётся в парадигме "творить благо конкретному человеку", а не финансировать рискованные исследования. Второе — нет стартап-экосистемы в биотехе: венчурных фондов для орфанки, регуляторов с fast track-поддержкой, инвесторов, понимающих орфанную экономику. Третье — культурный код: православное милосердие к страждущему против протестантской идеи "улучшения человечества через знание".
Поэтому тем ценнее, когда к общественно полезным научным исследованиям подтягиваются благотворители. Я уже несколько раз писал про Фонд «Глобальный Альянс Содействия» — редкий пример организации, администрирующую науку не как "помощь конкретному больному", а как инвестицию в прорывные технологии, которые по какой то причине «тормозят» или попали в т.н. «долину смерти» - когда хорошая идея не доживает до массовизации в силу кучи сложностей во время когда идея уже есть, а денег от ее коммерческого использования еще нет. Заинтересовался я ими, когда узнал, что они развивают российскую CAR-T терапию с целью ее превращения из уникального экспериментального метода в систему массовых доступных решений и технологий. Возможно, подумал, и в России формируется культура научной филантропии.
Не вместо традиционной помощи. Рядом с ней. Потому что, когда грамотное администрирование встречается с наукой и правильными деньгами, появляются не только лекарства — рождаются новые возможности для детей, чьи родители вот прямо сейчас перечитывают раз за разом: «Прогноз неблагоприятный. Лечение в настоящее время отсутствует».
Я фонду этому помогаю и всех призываю к тому же.
Снова большой разговор с казанцами про американскую политику. На этот раз поводом послужила победа Мамдани — 34-летнего социалиста, ставшего первым мэром-мусульманином Нью-Йорка.
"Трамп своими инвективами приносит большую пользу левому движению. Не знаю, в каком виде он оставит Республиканскую партию, но то, что он является истинным отцом новых левых по всему миру, — это абсолютно точно".
Победа Мамдани — не случайность, а закономерный ответ на радикализацию справа. Традиционная левая повестка (не "меньшинства", а "бедное большинство" в фокусе) получает сегодня мощный импульс по всему миру – спасибо дедушке Т. и тенденции к превращению милллиардеров в триллионеры, которую он запустил.
А еще — о том, как американская система вынуждена "галлюцинировать вместе с Трампом", создавая декорации под его альтернативную реальность. Когда президент заявляет, что Китай и Россия испытывают ядерное оружие (хотя это не так), Пентагон судорожно ищет способы подтвердить его слова. Ну и легализовал мне кажется перспективный термин "мамкины трамписты".
"Трамп своими инвективами приносит большую пользу левому движению. Не знаю, в каком виде он оставит Республиканскую партию, но то, что он является истинным отцом новых левых по всему миру, — это абсолютно точно".
Победа Мамдани — не случайность, а закономерный ответ на радикализацию справа. Традиционная левая повестка (не "меньшинства", а "бедное большинство" в фокусе) получает сегодня мощный импульс по всему миру – спасибо дедушке Т. и тенденции к превращению милллиардеров в триллионеры, которую он запустил.
А еще — о том, как американская система вынуждена "галлюцинировать вместе с Трампом", создавая декорации под его альтернативную реальность. Когда президент заявляет, что Китай и Россия испытывают ядерное оружие (хотя это не так), Пентагон судорожно ищет способы подтвердить его слова. Ну и легализовал мне кажется перспективный термин "мамкины трамписты".
БИЗНЕС Online
Глеб Кузнецов: «Трамп должен будет практически неизбежно начать большую войну»
Станет ли Нью-Йорк мусульманским городом, нападут ли США на Венесуэлу и что не так с «мамкиными трампистами»
Как человек, занимающийся "социальным влиянием ИИ-революции", не смог пройти мимо. На одном из бесчисленных конкурсов сегодняшнего дня произошла прекрасная история.
Конкурсант представил работу. Эксперты оценили её очень высоко – оценка позволяла рассчитывать на "место в десятке". Потом работу дисквалифицировали — якобы за использование ИИ, так решила иностранная система ИИ, для которой разработчики заявляют 40% ошибки. При написании ИИ действительно использовался для оформления, но это не было запрещено условиями конкурса, да и хорошо, что конкурсанты им владеют.
Конкурсант попытался получить объяснения, его проигнорировали. Когда тот же вопрос задал авторитетный человек (не за человека, а просто попросив объяснить логику), организаторы прислали скрин того самого детектора.
Традиционная несправедливость работала честно: тебя обокрали, ты знаешь кто и зачем, можешь сопротивляться или хотя бы злиться. Апелляция существовала, в конце концов. Теперь появляется новая технология "неравенство чёрного ящика" (НЧЯ), я бы ее назвал. Алгоритм сказал "нет", дискуссия закрыта.
"Детектор показал", "система приняла решение", "вероятность 78%". Методология? Не раскрывается. Данные? Конфиденциальны. Дайте доступ? Алгоритм – частная собственность. Не израильский Lavender, конечно, но жизнь порушить тоже может.
Студент использовал ИИ. Не может сказать "я невиновен". "Но это не было запрещено" и "все так делают" звучит как увиливание. Рождается травмирующая неопределённость: в чём вина? Использовал слишком много? Недостаточно переработал? Есть какие-то невидимые правила, о которых забыли сообщить?
НЧЯ превращает жертву в невротика, бесконечно сомневающегося в себе.
Впрочем, эта история - милая провинциальная зарисовка на фоне того, как НЧЯ работает в других сегментах.
В Штатах страховые компании используют алгоритмы, например, для определения длительности пребывания пациентов в стационаре или покрытия времени анастезии. Алгоритм систематически занижает необходимое время лечения в обоих случаях. Врач говорит "нужно продолжать", история болезни требует терапии — но модель решила иначе. Осложнения во время вмешательства, индивидуальные особенности организма — неважно. Время вышло, счёт пациенту. Алгоритм предсказал час, операция заняла полтора — ваши проблемы.
Почему это работает? НЧЯ - не баг системы, а её апгрейд. Старая несправедливость оставляла следы, новая - непогрешима как Папа Римский.
▪️Избирательность без следов. Все используют ИИ, но одних награждают, других дисквалифицируют. Критерий отбора невидим. Можно убрать кого угодно "за ИИ", наградить кого угодно, не заметив ИИ в работе. Добрый старый патронаж с фиговым листком технологий.
▪️Распыление ответственности. Раньше человек решал и отвечал. Теперь "система показала". Кого винить? Программистов? Они следовали спецификации. Менеджмент? Они доверяют технологиям. Алгоритм? Он объективен. Ответственность испаряется.
▪️Деморализация вместо мобилизации. Когда тебя открыто грабят, ты сопротивляешься. Когда непонятная система объявляет тебя неправильным — ты начинаешь сомневаться в себе. "Может в этом и есть великая сермяжная правда? Алгоритм же обучен на миллионах случаев". Газлайтинг, масштабированный до промышленных объёмов
Алгоритмизация классовой сортировки. Кто проходит через чёрные ящики? Те, у кого есть культурный капитал, доступ к экспертизе, знакомый "авторитетный человек". Пациент без ресурсов получает отказ. С ресурсами – от денег на адвоката до связей – получает то, в чем нуждается.
Адепты ИИ обещали объективность и справедливость алгоритмов. Получили маскировку произвола под технологическую нейтральность. НЧЯ эффективнее прежних методов именно непрозрачностью: жертва не может сформулировать претензию, угнетатель не несёт ответственности, система воспроизводится автоматически.
Стоит спросить "почему?" тому, кто может добиться ответа, - конструкция рассыпается. Но те, кто могут спросить, как правило не только "в теме", но и "в доле" - сами обладают алгоритмизированными привилегиями. Модель выглядит чудесно устойчивой.
Конкурсант представил работу. Эксперты оценили её очень высоко – оценка позволяла рассчитывать на "место в десятке". Потом работу дисквалифицировали — якобы за использование ИИ, так решила иностранная система ИИ, для которой разработчики заявляют 40% ошибки. При написании ИИ действительно использовался для оформления, но это не было запрещено условиями конкурса, да и хорошо, что конкурсанты им владеют.
Конкурсант попытался получить объяснения, его проигнорировали. Когда тот же вопрос задал авторитетный человек (не за человека, а просто попросив объяснить логику), организаторы прислали скрин того самого детектора.
Традиционная несправедливость работала честно: тебя обокрали, ты знаешь кто и зачем, можешь сопротивляться или хотя бы злиться. Апелляция существовала, в конце концов. Теперь появляется новая технология "неравенство чёрного ящика" (НЧЯ), я бы ее назвал. Алгоритм сказал "нет", дискуссия закрыта.
"Детектор показал", "система приняла решение", "вероятность 78%". Методология? Не раскрывается. Данные? Конфиденциальны. Дайте доступ? Алгоритм – частная собственность. Не израильский Lavender, конечно, но жизнь порушить тоже может.
Студент использовал ИИ. Не может сказать "я невиновен". "Но это не было запрещено" и "все так делают" звучит как увиливание. Рождается травмирующая неопределённость: в чём вина? Использовал слишком много? Недостаточно переработал? Есть какие-то невидимые правила, о которых забыли сообщить?
НЧЯ превращает жертву в невротика, бесконечно сомневающегося в себе.
Впрочем, эта история - милая провинциальная зарисовка на фоне того, как НЧЯ работает в других сегментах.
В Штатах страховые компании используют алгоритмы, например, для определения длительности пребывания пациентов в стационаре или покрытия времени анастезии. Алгоритм систематически занижает необходимое время лечения в обоих случаях. Врач говорит "нужно продолжать", история болезни требует терапии — но модель решила иначе. Осложнения во время вмешательства, индивидуальные особенности организма — неважно. Время вышло, счёт пациенту. Алгоритм предсказал час, операция заняла полтора — ваши проблемы.
Почему это работает? НЧЯ - не баг системы, а её апгрейд. Старая несправедливость оставляла следы, новая - непогрешима как Папа Римский.
▪️Избирательность без следов. Все используют ИИ, но одних награждают, других дисквалифицируют. Критерий отбора невидим. Можно убрать кого угодно "за ИИ", наградить кого угодно, не заметив ИИ в работе. Добрый старый патронаж с фиговым листком технологий.
▪️Распыление ответственности. Раньше человек решал и отвечал. Теперь "система показала". Кого винить? Программистов? Они следовали спецификации. Менеджмент? Они доверяют технологиям. Алгоритм? Он объективен. Ответственность испаряется.
▪️Деморализация вместо мобилизации. Когда тебя открыто грабят, ты сопротивляешься. Когда непонятная система объявляет тебя неправильным — ты начинаешь сомневаться в себе. "Может в этом и есть великая сермяжная правда? Алгоритм же обучен на миллионах случаев". Газлайтинг, масштабированный до промышленных объёмов
Алгоритмизация классовой сортировки. Кто проходит через чёрные ящики? Те, у кого есть культурный капитал, доступ к экспертизе, знакомый "авторитетный человек". Пациент без ресурсов получает отказ. С ресурсами – от денег на адвоката до связей – получает то, в чем нуждается.
Адепты ИИ обещали объективность и справедливость алгоритмов. Получили маскировку произвола под технологическую нейтральность. НЧЯ эффективнее прежних методов именно непрозрачностью: жертва не может сформулировать претензию, угнетатель не несёт ответственности, система воспроизводится автоматически.
Стоит спросить "почему?" тому, кто может добиться ответа, - конструкция рассыпается. Но те, кто могут спросить, как правило не только "в теме", но и "в доле" - сами обладают алгоритмизированными привилегиями. Модель выглядит чудесно устойчивой.
Вчера на конференции AI Journey произошёл любопытный обмен репликами. Греф объявил, что ИИ Сбербанка выявил 20% "неэффективных сотрудников". Путин ответил: "Не бывает неэффективных сотрудников - есть те, с которыми плохо работали". Этот диалог обнажает два способа думать о технологической революции.
1⃣ Подход "Двое из ларца" (корпоративная логика)
В "Вовке в Тридевятом царстве" два молодца выполняют любую команду - буквально, без понимания смысла. ИИ - автономный исполнитель, который замещает человека
Главные метрики: цифры эффективности, сокращение издержек
Результат: повышение производительности процедур, все виды корпоративной оптимизации
Проблема: буквальное исполнение команд без учета контекста; что работает для одной компании, катастрофично для другой и тем более в нацмасштабе
2⃣ Подход "Конёк-горбунок" (национальная логика)
У Ершова маленький невзрачный зверь с двумя горбами становится верным другом Ивана. Он не просто выполняет команды — он даёт советы, предупреждает об ошибках, помогает избежать ловушек. ИИ - партнёр человека, который усиливает способности, но не заменяет суждения и понимание.
Главные метрики: национальные цели, суверенитет, социальная стабильность
Результат: сохранение компетенций, профилактика негативных последствий, адаптация через образование
Для страны - массовые сокращения означают рост социальную нестабильность, потерю компетенций и снижение потребительского спроса, а также рост затрат на социалку.
Надо понимать, ИИ не "объективно измеряет" эффективность — он операционализирует чьё-то представление о ней. Когда Греф говорит, что ИИ выявил "неэффективных", он воплощает определённую модель управления. Поэтому Путин и возражает: проблема часто в системе управления, не в людях. Конёк-горбунок может сказать Ивану: "Ты неправильно ставишь задачу". Двое из ларца выполнят буквально.
Разрыв между обещанием и реальностью. По данным McKinsey, 78% компаний используют ИИ хотя бы в одной функции, но более 80% не видят отдачи в финансовых показателях. Только 1% достиг "ИИ-зрелости" - то есть "ИИ-прибыльности". Более того, в 2025 году компании начали возвращать уволенных сотрудников, которых "соптимизировали" ранее.
Путин на AI Journey: "ИИ - вызов для образования. Нельзя учить детей только нажимать на кнопки". Проблема двух уровней. На уровне навыков: если ИИ делает всё, чему учить? Если учить работе с ИИ - навык с коротким сроком годности.
На уровне мышления: Конёк даёт советы, но Иван принимает решения и развивает самостоятельное мышление. Вовка командует и перестаёт думать сам. Образование должно развивать способность думать с ИИ, а не вместо ИИ.
Путин предложил создать специальную структуру – "штаб" - для руководства всей деятельностью в сфере ИИ - и поручил это одновременно Правительству и АП. Это два измерения одной проблемы 🔑🗝
🔑Первый ключ: экономика (Правительство)
▪️ Вклад в ВВП (11 триллионов рублей к 2030 году)
▪️ Внедрение технологий в отрасли
▪️ Конкурентоспособность российской экономики
🗝Второй ключ: политика (Администрация Президента)
▪️Технологический суверенитет ("критическую зависимость от чужих систем допустить нельзя")
▪️Политическая стабильность и контроль социальных последствий
▪️Управление траекторией технологического развития
ИИ - это не только про деньги, но и про то, кто контролирует производство смыслов в цифровую эпоху. Кто владеет языковыми моделями, тот владеет тем, какие нарративы встроены в технологии и в саму социальную ткань.
Штаб — это институт, призванный примирить оба подхода. Греф прав: ИИ даёт беспрецедентные возможности для роста производительности. Путин прав: если этот рост достигается через массовые сокращения, деградацию навыков и знаний в новых поколениях и социальную нестабильность, он не нужен.
Сейчас решается архитектура отношений с ИИ на десятилетия вперёд. После 2030 года, когда структуры затвердеют, изменить траекторию будет гораздо сложнее.
Вопрос не в том, "спасёт ИИ или уничтожит". Вопрос в том, кто решает, как встроить технологию в социальную ткань с минимальной травмой. И пока ещё есть время влиять на эту архитектуру.
1⃣ Подход "Двое из ларца" (корпоративная логика)
В "Вовке в Тридевятом царстве" два молодца выполняют любую команду - буквально, без понимания смысла. ИИ - автономный исполнитель, который замещает человека
Главные метрики: цифры эффективности, сокращение издержек
Результат: повышение производительности процедур, все виды корпоративной оптимизации
Проблема: буквальное исполнение команд без учета контекста; что работает для одной компании, катастрофично для другой и тем более в нацмасштабе
2⃣ Подход "Конёк-горбунок" (национальная логика)
У Ершова маленький невзрачный зверь с двумя горбами становится верным другом Ивана. Он не просто выполняет команды — он даёт советы, предупреждает об ошибках, помогает избежать ловушек. ИИ - партнёр человека, который усиливает способности, но не заменяет суждения и понимание.
Главные метрики: национальные цели, суверенитет, социальная стабильность
Результат: сохранение компетенций, профилактика негативных последствий, адаптация через образование
Для страны - массовые сокращения означают рост социальную нестабильность, потерю компетенций и снижение потребительского спроса, а также рост затрат на социалку.
Надо понимать, ИИ не "объективно измеряет" эффективность — он операционализирует чьё-то представление о ней. Когда Греф говорит, что ИИ выявил "неэффективных", он воплощает определённую модель управления. Поэтому Путин и возражает: проблема часто в системе управления, не в людях. Конёк-горбунок может сказать Ивану: "Ты неправильно ставишь задачу". Двое из ларца выполнят буквально.
Разрыв между обещанием и реальностью. По данным McKinsey, 78% компаний используют ИИ хотя бы в одной функции, но более 80% не видят отдачи в финансовых показателях. Только 1% достиг "ИИ-зрелости" - то есть "ИИ-прибыльности". Более того, в 2025 году компании начали возвращать уволенных сотрудников, которых "соптимизировали" ранее.
Путин на AI Journey: "ИИ - вызов для образования. Нельзя учить детей только нажимать на кнопки". Проблема двух уровней. На уровне навыков: если ИИ делает всё, чему учить? Если учить работе с ИИ - навык с коротким сроком годности.
На уровне мышления: Конёк даёт советы, но Иван принимает решения и развивает самостоятельное мышление. Вовка командует и перестаёт думать сам. Образование должно развивать способность думать с ИИ, а не вместо ИИ.
Путин предложил создать специальную структуру – "штаб" - для руководства всей деятельностью в сфере ИИ - и поручил это одновременно Правительству и АП. Это два измерения одной проблемы 🔑🗝
🔑Первый ключ: экономика (Правительство)
▪️ Вклад в ВВП (11 триллионов рублей к 2030 году)
▪️ Внедрение технологий в отрасли
▪️ Конкурентоспособность российской экономики
🗝Второй ключ: политика (Администрация Президента)
▪️Технологический суверенитет ("критическую зависимость от чужих систем допустить нельзя")
▪️Политическая стабильность и контроль социальных последствий
▪️Управление траекторией технологического развития
ИИ - это не только про деньги, но и про то, кто контролирует производство смыслов в цифровую эпоху. Кто владеет языковыми моделями, тот владеет тем, какие нарративы встроены в технологии и в саму социальную ткань.
Штаб — это институт, призванный примирить оба подхода. Греф прав: ИИ даёт беспрецедентные возможности для роста производительности. Путин прав: если этот рост достигается через массовые сокращения, деградацию навыков и знаний в новых поколениях и социальную нестабильность, он не нужен.
Сейчас решается архитектура отношений с ИИ на десятилетия вперёд. После 2030 года, когда структуры затвердеют, изменить траекторию будет гораздо сложнее.
Вопрос не в том, "спасёт ИИ или уничтожит". Вопрос в том, кто решает, как встроить технологию в социальную ткань с минимальной травмой. И пока ещё есть время влиять на эту архитектуру.