Forwarded from Ложь постмодерна
Сначала женщина спрашивает, любили бы её, если бы она стала червём.
На следующем шаге она превращается в гигантское кольчатое существо, Шаи-Хулуда нашей современности. Женщина-червь оставляет в асфальте жуткие рваные дыры, пожирает целые кварталы и создаёт новые ветки метро. Иногда появляясь на поверхности, она выбрасывает в небо облачка спайса, от которого алкаши и бездомные в радиусе километра покрываются синими узорами и могут выпить кег багбира сквозь пластик.
Женщина-червь превосходна. Дети катаются на её спине от северных морей к южным. Из её панциря делают красивые украшения, которые принято дарить на годовщину брака. Любая девочка мечтает о собственной вормбосс-эстетике. В журналах моды выбирают палетки под цвет червя в этом сезоне. Вся люксовая бижутерия начинает завиваться подозрительными спиралями.
Каждый человек любит женщину-червя. Весь мир любит женщину-червя. Пустынные кочевники сутками напролёт сражаются за право почесать пузико кольчатого ужаса. На отдельных сегментах огромного туловища медленно нарастают экологичные города будущего. Женщина-червь съела завистников, соперниц, нищету, климатический кризис, солнечный удар, работу по 12 часов в сутки, прокрастинацию, бюрократов, некрасивые шмотки из секонд-хенда, карьерный тупик в игре Симс, все сладости мира, скверного бывшего, гиперборейскую меховую шубу, эксель, ошибки прошлого, маленькое чёрное платье и духи Красная Москва. Наступила идеальная утопия, в которой негибкому человеку сложно чего-то желать.
Именно эту картину представляет себе девушка, задающая в ночи сентиментальный и немного идиотский вопрос. Сохраните в сердце милый облик бронированной нематоды, пожирающей всё, что было вам дорого. Затем улыбнитесь и скажите слово, которое так жаждет услышать остальная Вселенная.
Возможно, ваша хитрость спасёт мир от глубинного кошмара.
На следующем шаге она превращается в гигантское кольчатое существо, Шаи-Хулуда нашей современности. Женщина-червь оставляет в асфальте жуткие рваные дыры, пожирает целые кварталы и создаёт новые ветки метро. Иногда появляясь на поверхности, она выбрасывает в небо облачка спайса, от которого алкаши и бездомные в радиусе километра покрываются синими узорами и могут выпить кег багбира сквозь пластик.
Женщина-червь превосходна. Дети катаются на её спине от северных морей к южным. Из её панциря делают красивые украшения, которые принято дарить на годовщину брака. Любая девочка мечтает о собственной вормбосс-эстетике. В журналах моды выбирают палетки под цвет червя в этом сезоне. Вся люксовая бижутерия начинает завиваться подозрительными спиралями.
Каждый человек любит женщину-червя. Весь мир любит женщину-червя. Пустынные кочевники сутками напролёт сражаются за право почесать пузико кольчатого ужаса. На отдельных сегментах огромного туловища медленно нарастают экологичные города будущего. Женщина-червь съела завистников, соперниц, нищету, климатический кризис, солнечный удар, работу по 12 часов в сутки, прокрастинацию, бюрократов, некрасивые шмотки из секонд-хенда, карьерный тупик в игре Симс, все сладости мира, скверного бывшего, гиперборейскую меховую шубу, эксель, ошибки прошлого, маленькое чёрное платье и духи Красная Москва. Наступила идеальная утопия, в которой негибкому человеку сложно чего-то желать.
Именно эту картину представляет себе девушка, задающая в ночи сентиментальный и немного идиотский вопрос. Сохраните в сердце милый облик бронированной нематоды, пожирающей всё, что было вам дорого. Затем улыбнитесь и скажите слово, которое так жаждет услышать остальная Вселенная.
Возможно, ваша хитрость спасёт мир от глубинного кошмара.
По поводу десятков «президентов России в изгнании», неожиданно возникших в разных странах (видимо, из какого-то смутного затекстурья), имею социальный комментарий.
У России существует только один Президент — Небесный. Как известно, Небесный Президент эманирует снаружи всех измерений, и от этих эманаций в грешной материи зарождаются земные президенты — функции, плотские отражения вечного порядка.
Таких президентов может быть неограниченное количество, но ясно одно — по закону эманирования каждый из них метафизически носит в себе священную искру России. Больше того: любой человек, провозгласивший себя президентом в изгнании, будет распространять Россию на любой земле. По направлению собственных шагов.
Не стоит шутить с метафизикой президентства.
У России существует только один Президент — Небесный. Как известно, Небесный Президент эманирует снаружи всех измерений, и от этих эманаций в грешной материи зарождаются земные президенты — функции, плотские отражения вечного порядка.
Таких президентов может быть неограниченное количество, но ясно одно — по закону эманирования каждый из них метафизически носит в себе священную искру России. Больше того: любой человек, провозгласивший себя президентом в изгнании, будет распространять Россию на любой земле. По направлению собственных шагов.
Не стоит шутить с метафизикой президентства.
Forwarded from Fire walks with me
Иное - II
Теперь вновь обратимся к Платону, а именно - к диалогу “Тимей”. Там он вводит страннейшее понятие “хора”, которое означет что-то вроде места или пространства. Выше я писала, что мир создан для двоих и в принципе из двоих; и у Платона здесь тоже оперирует некая первичная Диада сначала, и миры тоже разделяются на умопостигаемый (интеллигибельный) и чувственный. Вроде пока все ясно и понятно.
И вот здесь появляется хора (или - Хора, как угодно) - одновременно и пространство, и состояние, и граница, опоясывающая и разделяющая. Это некий “топос”, где идея отпечатывается в материи и где (мы же здесь все-таки маги, для нас это имеет кардинальную важность) происходит материализация идей и наших желаний. Иными словами, простите за тавтологию, здесь формируется форма.
Сама же Хора никакой формой не обладает, это абсолютное совершенное Ничто и Иное. И это то, что делает и все остальное иным, различным, не похожим друг на друга. Вспомним, что там еще есть мир эйдосов, по которым как раз в материи отпечатываются разные понятия, события, вещи и прочее безобразие. Так вот, если бы эйдос не проходил через Хору, то “распечатывался” бы здесь абсолютно одинаково. Грубо говоря, если есть абсолютный эйдос кровати или коровы (как постоянно это обсуждается на Платоновских чтениях), то почему в материальной вселенной все коровы и кровати - разные? Почему они не штампуются по одному канону? Да вот поэтому. Потому что сначала проходят через фильтрацию Иного.
Пространство Иного деформирует идеальный эйдос, искажает его, искривляет - слегка - и придает инаковость. Таким образом мы и имеем бесконечное множество и разнообразие всего.
Теперь вновь обратимся к Платону, а именно - к диалогу “Тимей”. Там он вводит страннейшее понятие “хора”, которое означет что-то вроде места или пространства. Выше я писала, что мир создан для двоих и в принципе из двоих; и у Платона здесь тоже оперирует некая первичная Диада сначала, и миры тоже разделяются на умопостигаемый (интеллигибельный) и чувственный. Вроде пока все ясно и понятно.
И вот здесь появляется хора (или - Хора, как угодно) - одновременно и пространство, и состояние, и граница, опоясывающая и разделяющая. Это некий “топос”, где идея отпечатывается в материи и где (мы же здесь все-таки маги, для нас это имеет кардинальную важность) происходит материализация идей и наших желаний. Иными словами, простите за тавтологию, здесь формируется форма.
Сама же Хора никакой формой не обладает, это абсолютное совершенное Ничто и Иное. И это то, что делает и все остальное иным, различным, не похожим друг на друга. Вспомним, что там еще есть мир эйдосов, по которым как раз в материи отпечатываются разные понятия, события, вещи и прочее безобразие. Так вот, если бы эйдос не проходил через Хору, то “распечатывался” бы здесь абсолютно одинаково. Грубо говоря, если есть абсолютный эйдос кровати или коровы (как постоянно это обсуждается на Платоновских чтениях), то почему в материальной вселенной все коровы и кровати - разные? Почему они не штампуются по одному канону? Да вот поэтому. Потому что сначала проходят через фильтрацию Иного.
Пространство Иного деформирует идеальный эйдос, искажает его, искривляет - слегка - и придает инаковость. Таким образом мы и имеем бесконечное множество и разнообразие всего.
Forwarded from Fire walks with me
Иное - III
Как было сказано выше, сама Хора формы никакой не имеет. Платон сравнивает ее с зеркалом, с его абсолютно гладкой поверхностью (предполагается, кстати, что и это сравнение не случайно: автор хоть и был философом, прекрасно был осведомлен о магических практиках своего времени, а гадание на зеркале - катоптромантия - было очень популярным. Это раз. Два - античная метафизика зеркального отражения здесь тоже играет; вспомним миф о Дионисе-Загрее, которого растерзали титаны; когда он посмотрел в зеркало, то буквально распался на части, т.е зеркало его “сожрало”).
Теперь представьте нечто (а точнее, Ничто), не имеющее формы, абсолютно гладкое - не за что зацепиться, что отражает и искажает. И возвращает искаженное, но искаженное абсолютно непредсказуемо.
Историк Тернер вводит понятие “фронтир” - что-то нестабильное, постоянно изменяющееся, но оказывающее огромное влияние на историческое развитие. А в исследованиях, посвященных неоплатоническим практикам и неоплатонической Гекате, уже вводится понятие “мембрана”.
По сути - это та самая “зона” в “Сталкере”, лиминальное пространство, граница, мембрана, да, фильтр. И попадание в это пространство, соприкосновение с ним, даже просто взгляд в ту сторону - безусловно вызывает абсолютный ужас. Но как раз там и зарождается тот процесс, который мы называем магией.
В этом пространстве Хоры, кстати, построено все творчество Линча.
Как было сказано выше, сама Хора формы никакой не имеет. Платон сравнивает ее с зеркалом, с его абсолютно гладкой поверхностью (предполагается, кстати, что и это сравнение не случайно: автор хоть и был философом, прекрасно был осведомлен о магических практиках своего времени, а гадание на зеркале - катоптромантия - было очень популярным. Это раз. Два - античная метафизика зеркального отражения здесь тоже играет; вспомним миф о Дионисе-Загрее, которого растерзали титаны; когда он посмотрел в зеркало, то буквально распался на части, т.е зеркало его “сожрало”).
Теперь представьте нечто (а точнее, Ничто), не имеющее формы, абсолютно гладкое - не за что зацепиться, что отражает и искажает. И возвращает искаженное, но искаженное абсолютно непредсказуемо.
Историк Тернер вводит понятие “фронтир” - что-то нестабильное, постоянно изменяющееся, но оказывающее огромное влияние на историческое развитие. А в исследованиях, посвященных неоплатоническим практикам и неоплатонической Гекате, уже вводится понятие “мембрана”.
По сути - это та самая “зона” в “Сталкере”, лиминальное пространство, граница, мембрана, да, фильтр. И попадание в это пространство, соприкосновение с ним, даже просто взгляд в ту сторону - безусловно вызывает абсолютный ужас. Но как раз там и зарождается тот процесс, который мы называем магией.
В этом пространстве Хоры, кстати, построено все творчество Линча.
Что мы видим на картинке?
1. Славный маленький грибовичок построил себе домик на окраине болота, чтобы скрыться от любопытных приключенцев.
2. Грибовичок зажёг в домике пламя адских глубин — оно придаёт помещению зловещий оттенок и защищает грибовичка от гигантских жаб, пауков и многоножек.
3. Грибы и плесень на крыше вытягивают из воздуха миазмы магической пыльцы, которую при ковровых бомбардировках сбрасывают вниз парящие волшебники.
4. Из местных цветов можно сварить противоядие от облучения лунными башнями и сделать особые порошки для будущих диверсий.
5. Ложные окна покрыты хищными грибными нитями. Это спасает от коварных фей, которые хотят соблазнить грибовичка и сделать из него рагу.
6. Защитный экран [УДАЛЕНО] прячет грибовичка от тысяч небесных глаз.
7. Грибной домик живой. Его стены выбирают питательные вещества из тел врагов. Времена обещают славную жатву.
Грибовичок внимательно изучил «Основы выживания в мистическом лесу. Редакция вторая». Грибовичок молодец. Будь как грибовичок.
1. Славный маленький грибовичок построил себе домик на окраине болота, чтобы скрыться от любопытных приключенцев.
2. Грибовичок зажёг в домике пламя адских глубин — оно придаёт помещению зловещий оттенок и защищает грибовичка от гигантских жаб, пауков и многоножек.
3. Грибы и плесень на крыше вытягивают из воздуха миазмы магической пыльцы, которую при ковровых бомбардировках сбрасывают вниз парящие волшебники.
4. Из местных цветов можно сварить противоядие от облучения лунными башнями и сделать особые порошки для будущих диверсий.
5. Ложные окна покрыты хищными грибными нитями. Это спасает от коварных фей, которые хотят соблазнить грибовичка и сделать из него рагу.
6. Защитный экран [УДАЛЕНО] прячет грибовичка от тысяч небесных глаз.
7. Грибной домик живой. Его стены выбирают питательные вещества из тел врагов. Времена обещают славную жатву.
Грибовичок внимательно изучил «Основы выживания в мистическом лесу. Редакция вторая». Грибовичок молодец. Будь как грибовичок.
Не без интереса наблюдаю, как энтузиасты ловят в небе очередной умный камень с непредсказуемыми траекториями полёта. Утверждается, что нас опять посетил инопланетный разведчик с недобрыми намерениями — дальше голову поднимает алармизм просвещённой эпохи, после чего люди начинают сладостно фантазировать о владычестве галактических захватчиков.
Парадоксально, но для подобных фантазий умные камни в космосе не очень и нужны. Инопланетян хватает внутри человеческой популяции — как и все инопланетяне из сайнс-фикшна ХХ века, они являются своего рода антропоморфными лубками. Такими себе трансалиенами, скроенными из человеческих архетипов и человеческих же представлений о враждебном Другом.
И трансалиены — на сегодняшний день таковыми можно считать людей, воплощающих в жизнь странные галлюцинации о неземных сообществах — необычайно активны. Порой они мнят себя оставленными детьми звёзд, ангелами в ловушке плоти. Иногда они объявляются новой ступенью развития, ведущей человечество к зияющим вершинам рацио. Они собирают все деньги мира, чтобы тратить их на космические программы, трансгуманистические исследования и технологические присадки. Они открывают новые слои цифрового мира, в котором бесконечная галлюцинация пирует на человеческом культурном наследии, пролиферируя такими же лубками, синтетическими заготовками смыслов и беззначных монологов. Они грезят утопиями, с лёгкостью рассовывая человеческие массы в прокрустовы ячейки правильных сообществ. Конечный облик их галлюцинаций неясен — но промежуточные результаты видны вполне отчётливо.
Ах, да. Что-то такое уже было в Трансметрополитане. Но всё же. Оставленные дети звёзд с их неуёмными фантазиями (и сопутствующей таковым психопатией) пока что выглядят страшнее умных камней.
Потому что, к сожалению, они находятся гораздо ближе.
Парадоксально, но для подобных фантазий умные камни в космосе не очень и нужны. Инопланетян хватает внутри человеческой популяции — как и все инопланетяне из сайнс-фикшна ХХ века, они являются своего рода антропоморфными лубками. Такими себе трансалиенами, скроенными из человеческих архетипов и человеческих же представлений о враждебном Другом.
И трансалиены — на сегодняшний день таковыми можно считать людей, воплощающих в жизнь странные галлюцинации о неземных сообществах — необычайно активны. Порой они мнят себя оставленными детьми звёзд, ангелами в ловушке плоти. Иногда они объявляются новой ступенью развития, ведущей человечество к зияющим вершинам рацио. Они собирают все деньги мира, чтобы тратить их на космические программы, трансгуманистические исследования и технологические присадки. Они открывают новые слои цифрового мира, в котором бесконечная галлюцинация пирует на человеческом культурном наследии, пролиферируя такими же лубками, синтетическими заготовками смыслов и беззначных монологов. Они грезят утопиями, с лёгкостью рассовывая человеческие массы в прокрустовы ячейки правильных сообществ. Конечный облик их галлюцинаций неясен — но промежуточные результаты видны вполне отчётливо.
Ах, да. Что-то такое уже было в Трансметрополитане. Но всё же. Оставленные дети звёзд с их неуёмными фантазиями (и сопутствующей таковым психопатией) пока что выглядят страшнее умных камней.
Потому что, к сожалению, они находятся гораздо ближе.
В далёком детстве N хотел быть инженером-конструктором. В клетках школьной тетради он рисовал жюльверновские механизмы, вроде больших механических птиц, драконов и зубастых восьминогих быков с железными утробами. Он верил: однажды их обязательно удастся сконструировать.
Люди часто желают кем-то стать, когда вырастут. Соблазн чужих прожитых историй велик. Необычайно велик. И всё же в отказе от любых жизненных сценариев присутствует собственная правда. Стремление попасть в сложившийся и закостеневший комок чужого опыта — ошибка. Таков мёртвый мимезис, добровольный выход в циклическую петлю чужой биографии. Как прокрустово ложе, застывшая форма целеполагания будет отрезать куски от ваших надежд и стремлений — пока вы не «впишетесь». Пока не станете очередным прожитым назиданием, примером синтетической опытной матрицы.
Если вы хотите стать пекарем — вы будете всю жизнь печь пироги и умрёте. Хотите стать сапожником — будете всю жизнь тачать сапоги и умрёте. Хотите стать поэтом-футуристом из начала двадцатого века? Вам предстоит бухать по-чёрному, написать несколько тонн нечитаемой макулатуры, основать непризнанную республику на территории соседского сарая, получить пизды и умереть. А может, вы хотите прожить жизнь целого Артюра Рембо? Придётся быть нищенствующим бродягой, шалить с немолодыми литераторами, продавать оружие аборигенам в глухой дыре вроде Танжера, страдать, буянить, упарывать дешёвые вещества и умереть от инфекции в ноге. Как видите, хороших примеров для подражания попросту не существует. И проблема тут вовсе не в смерти. Только лишь в предшествующей ей невыносимой глупости.
А это значит, что нужно одно — всю жизнь быть бесконечным знаком вопроса, тёмной территорией, которую карты обходят многозначительным молчанием. То есть можно быть пекарем и печь пироги — но одновременно придётся кормить крокодилов, писать трёхкопеечную эротическую литературу, лучше всех метать степлеры на сто шагов, разбираться в сепульках и сепулькариях. А может быть, и вовсе превращать выпечку в больших механических птиц, драконов и зубастых восьминогих быков с железными утробами.
Как только честная публика перестанет понимать, что вы вообще делаете с этой жизнью — вы спасены. Мёртвый сценарий отброшен. Впереди безбрежная и безграничная свобода.
Делайте с ней, что хотите.
Люди часто желают кем-то стать, когда вырастут. Соблазн чужих прожитых историй велик. Необычайно велик. И всё же в отказе от любых жизненных сценариев присутствует собственная правда. Стремление попасть в сложившийся и закостеневший комок чужого опыта — ошибка. Таков мёртвый мимезис, добровольный выход в циклическую петлю чужой биографии. Как прокрустово ложе, застывшая форма целеполагания будет отрезать куски от ваших надежд и стремлений — пока вы не «впишетесь». Пока не станете очередным прожитым назиданием, примером синтетической опытной матрицы.
Если вы хотите стать пекарем — вы будете всю жизнь печь пироги и умрёте. Хотите стать сапожником — будете всю жизнь тачать сапоги и умрёте. Хотите стать поэтом-футуристом из начала двадцатого века? Вам предстоит бухать по-чёрному, написать несколько тонн нечитаемой макулатуры, основать непризнанную республику на территории соседского сарая, получить пизды и умереть. А может, вы хотите прожить жизнь целого Артюра Рембо? Придётся быть нищенствующим бродягой, шалить с немолодыми литераторами, продавать оружие аборигенам в глухой дыре вроде Танжера, страдать, буянить, упарывать дешёвые вещества и умереть от инфекции в ноге. Как видите, хороших примеров для подражания попросту не существует. И проблема тут вовсе не в смерти. Только лишь в предшествующей ей невыносимой глупости.
А это значит, что нужно одно — всю жизнь быть бесконечным знаком вопроса, тёмной территорией, которую карты обходят многозначительным молчанием. То есть можно быть пекарем и печь пироги — но одновременно придётся кормить крокодилов, писать трёхкопеечную эротическую литературу, лучше всех метать степлеры на сто шагов, разбираться в сепульках и сепулькариях. А может быть, и вовсе превращать выпечку в больших механических птиц, драконов и зубастых восьминогих быков с железными утробами.
Как только честная публика перестанет понимать, что вы вообще делаете с этой жизнью — вы спасены. Мёртвый сценарий отброшен. Впереди безбрежная и безграничная свобода.
Делайте с ней, что хотите.
А всё-таки Мирон Янович — кто он там сейчас, экстремист, предатель, сатана иудская? — легенда. Основание, глыба, патриарх. Твиттерские гадюки ждали от него песенного покаяния в страшных преступлениях. Бывшие фанаты, ставшие одномерными желчными хейтерками, в тысячный раз пытаются прожевать ими же раздутую бесталанность и недалёкость собственного идолища. Немногие верные надеются хотя бы на дополнительную информацию — жив там, умер, как дела вообще.
Но Мирон Янович филигранно убирает их всех, выпуская совершенное жидкое ничего. Гомеопатия пошлости, рэп без тени гиперверия, роскошь без роскоши, текст без текста — это буквально даже до конкурса бэдбарсов не дотягивает. Музыка мертвеца, нулевая степень письма в худшем смысле. Ни огня, ни искренности — и ни единого слова правды. Даже в любовном признании.
Это то, что нужно. Хотя бы в качестве пинка по ебалу бывшим фанатам в ярости, паразитам, жиреющим на медийном трупе, воук-дознавателям, подельничкам по лагерю доброй правды и прочим скотам, подкармливающим тофет. Пусть в семиотическом овсяном киселе задохнутся и утонут к хуям все критики, все медийные бонзы, сплетники, много лет назад предсказанные ненавистники, насмешники и прочая пачкотня. Я надеюсь, что хотя бы мёртвое слово способно ничтожить бесконечную переоценку ценностей, которой следовало тихо изгнить задолго до народного аутодафе.
Ну и просто в качестве отвлечённого вывода. Современная медиатизированная форма славы отвратительна. Уорхоловские пятнадцать минут — теперь лишь проклятая петля гиперцикла: от всеобщего поклонения до глумления и похорон. Счастье червя.
Но Мирон Янович филигранно убирает их всех, выпуская совершенное жидкое ничего. Гомеопатия пошлости, рэп без тени гиперверия, роскошь без роскоши, текст без текста — это буквально даже до конкурса бэдбарсов не дотягивает. Музыка мертвеца, нулевая степень письма в худшем смысле. Ни огня, ни искренности — и ни единого слова правды. Даже в любовном признании.
Это то, что нужно. Хотя бы в качестве пинка по ебалу бывшим фанатам в ярости, паразитам, жиреющим на медийном трупе, воук-дознавателям, подельничкам по лагерю доброй правды и прочим скотам, подкармливающим тофет. Пусть в семиотическом овсяном киселе задохнутся и утонут к хуям все критики, все медийные бонзы, сплетники, много лет назад предсказанные ненавистники, насмешники и прочая пачкотня. Я надеюсь, что хотя бы мёртвое слово способно ничтожить бесконечную переоценку ценностей, которой следовало тихо изгнить задолго до народного аутодафе.
Ну и просто в качестве отвлечённого вывода. Современная медиатизированная форма славы отвратительна. Уорхоловские пятнадцать минут — теперь лишь проклятая петля гиперцикла: от всеобщего поклонения до глумления и похорон. Счастье червя.
Господи, тренд Slavic stare. Оказывается, женщины по всему миру пытаются соорудить самые презрительные выражения лиц на планете, чтобы залететь в рекомендации соцсетей и отфармить ауру снежных королев у наших легендарных бимбо.
Но всё это подделка, глум, косная имитация. Совершенно бездарная попытка изобразить чёрную дыру одиночества и отвращения, пролицедействовать душу, скрученную в тотальный нерв. Такую алхимию невозможно практиковать без главного катализатора — особого магического путешествия.
Вот мой фирменный вариант. Ваше волшебное путешествие начинается в семь утра среди огромных сугробов в половину человеческого роста. Вокруг — дьяволова кромешная тьма, предельный мрак, высасывающий из живого человеческого существа всё, кроме вопящего в ужасе примордиального остатка. Этот остаток возносит мольбы к глухой небесной плите, но слова виснут на шипах цветов чернейшего льда и распадаются в лоскутки.
Дорога ведёт вас к полной людей скрипучей маршрутке, в окнах которой случайные огни размерзаются силуэтами диковинных чудищ. Вы с обречённой уверенностью напоминаете себе: впереди — долгий рабочий день. Когда он кончится, за окном будет та же самая космическая негация. И бескрайнее ледяное поле, в котором умирают крики.
Завтра это повторится. Снова. Где-то там, на краю ночи, вас будет ждать консонанс внутреннего состояния с мимической маской. Подлинный славик стер.
Уверен, у читателей и читательниц будут десятки вариантов похожего волшебного путешествия. Утешаюсь надеждой, что люди, не познавшие подобной уникальной полноты чувственного опыта, не вознесутся. Максимум — реинкарнируют в какие-нибудь психопозитивные баобабы.
Но всё это подделка, глум, косная имитация. Совершенно бездарная попытка изобразить чёрную дыру одиночества и отвращения, пролицедействовать душу, скрученную в тотальный нерв. Такую алхимию невозможно практиковать без главного катализатора — особого магического путешествия.
Вот мой фирменный вариант. Ваше волшебное путешествие начинается в семь утра среди огромных сугробов в половину человеческого роста. Вокруг — дьяволова кромешная тьма, предельный мрак, высасывающий из живого человеческого существа всё, кроме вопящего в ужасе примордиального остатка. Этот остаток возносит мольбы к глухой небесной плите, но слова виснут на шипах цветов чернейшего льда и распадаются в лоскутки.
Дорога ведёт вас к полной людей скрипучей маршрутке, в окнах которой случайные огни размерзаются силуэтами диковинных чудищ. Вы с обречённой уверенностью напоминаете себе: впереди — долгий рабочий день. Когда он кончится, за окном будет та же самая космическая негация. И бескрайнее ледяное поле, в котором умирают крики.
Завтра это повторится. Снова. Где-то там, на краю ночи, вас будет ждать консонанс внутреннего состояния с мимической маской. Подлинный славик стер.
Уверен, у читателей и читательниц будут десятки вариантов похожего волшебного путешествия. Утешаюсь надеждой, что люди, не познавшие подобной уникальной полноты чувственного опыта, не вознесутся. Максимум — реинкарнируют в какие-нибудь психопозитивные баобабы.
Мужчины в социальных сетях и на сайтах знакомств больше не могут вытянуть женщин на содержательный и цельный диалог. Женщины в социальных сетях и на сайтах знакомств больше не могут вытянуть мужчин на содержательный и цельный диалог. При всей бездне знаний, талантов и увлечений. Звучит абсурдно, но этот печальный узор цайтгайста повторяет себя всё чаще: затерянные в тенях и отражениях по какой-то причине не умеют найти друг друга.
И всё-таки современность имеет удивительный ландшафт. Экстравертный мир раскинулся перед каждым из нас, как огромное и яркое блюдо, полное обещаний желания, красоты и страсти. Но попробуй вонзить в него зубы, и поймёшь: всё это сделано из клейстера и алебастра. Сплошная бутафория — там, где могли бы быть живые нити социальных интеракций.
И всё-таки современность имеет удивительный ландшафт. Экстравертный мир раскинулся перед каждым из нас, как огромное и яркое блюдо, полное обещаний желания, красоты и страсти. Но попробуй вонзить в него зубы, и поймёшь: всё это сделано из клейстера и алебастра. Сплошная бутафория — там, где могли бы быть живые нити социальных интеракций.
«Дом листьев», вторая часть: расширение загадочного острова Эпштейна...
Один человек так много читал про традицию, неподлинные онтологии, аутентичность экзистирования, логосы евразийских народов, ноомахию и сияющий первокосмос духа, что превратился в толстого кота на руках Александра Гельевича Дугина.
После этого опыта воспринятые человеком призраки Арктогеи, мужеженствующих кибелитов, чёрных пантеонов зла и утренних империй растворились. Истаяли, как ложный дым на изгибах солнца. Остались только миска молока, дощатые полы в деревенской избе, виды мирной глубинки, погоня за собственным хвостом, логос толстой пушистости и разомкнутость несокрытого бытия.
И стало очень хорошо. Хорошо и немножко правильно.
После этого опыта воспринятые человеком призраки Арктогеи, мужеженствующих кибелитов, чёрных пантеонов зла и утренних империй растворились. Истаяли, как ложный дым на изгибах солнца. Остались только миска молока, дощатые полы в деревенской избе, виды мирной глубинки, погоня за собственным хвостом, логос толстой пушистости и разомкнутость несокрытого бытия.
И стало очень хорошо. Хорошо и немножко правильно.