Первое слово, звучащее в фильме “Дюна 2”, — imperial. Среди трейлеров, которые показывали перед сеансом, только один был типа про любовь, а не про империи и войну. Когда находишься в своём бабле, сложно представить, что мир вокруг до сих пор очарован империей — и как абстрактной идеей, и как эстетикой, и как ресентиментом.
Я всегда смеялась, когда видела вывески в россси в духе “Империал SPA”, но ведь какой-нибудь музей на набережной Брали, фактически, ничем от этого Империал СПА не отличается — это такое же упоение империей, её прошлым, эстетикой и властью.
Открыть этнографический музей в 2021 году, полностью восстановив в нём вензеля короля, убившего сотни тысяч людей и животных, — в этом нет ничего общего с вниманием к истории, зато много — с очарованием ушедшей имперской эпохой. Это ведь благодаря ей у музея есть такая внушительная “world-class collection”.
В этом же музее — королевском музее Африки в Брюсселе — есть раздел The Resource Paradox. В общей экспликации к нему говорится, что ресурсное богатство не спасает страны Центральной Африки, в том числе ДР Конго, от бедности — такой вот abundance paradox. Хочется, конечно, спросить “А что случилось?”, но ответ находит себя только между строк, за эвфемизмами. В этом разделе, например, есть цифра, что меньше чем за 20 лет, с 1889 по 1908 годы, только в порт Антверпена было доставлено 4700 тонн слоновой кости, “originated from approximately 94,000 elephants”. Originated from скрывает убийство ради этого материала — и рядом с этой этикеткой в экспозиции стоит бюст Леопольда II из слоновой кости. Я погуглила: сейчас в ДР Конго популяция слонов насчитывает примерно 9 тыс.
В разделе Colonial History and Independence я искала информацию о Патрисе Лумумбе — нашла небольшой текст, к которому хотелось добавить “убит ЦРУ и бельгийскими властями, чтобы скрыть следы преступления, останки Лумумбы были растворены в кислоте”. Смешно, что две эти темы — колониальной истории и независимости, изъятые из остальных разделов — слиплись в одном зале, на фоне гигантской восстановленной карты бельгийского Конго.
Если смотреть где-то между кадров “Дюны 2”, продираясь сквозь эстетизацию в том числе империи, можно тоже найти ответы о парадоксах изобилия и бедности. Коренные люди планеты Аракис — такой собирательный образ всех небелых людей планеты Земля — слишком религиозны, доверчивы, могут либо воевать, либо молиться, и не смогут взять на себя управление ресурсами.
Я вижу иногда какие-то воодушевлённые материалы в духе “смотрите, автор:ки фильма черпали вдохновение в культуре <…> коренного народа!”. Но чем это “вдохновение” в “Дюне” отличается от экспозиций этнографических музеев? По-моему, это стоит называть апроприацией, финальной целью которой — сознательно или нет — становится воспроизводство белого превосходства.
Я всегда смеялась, когда видела вывески в россси в духе “Империал SPA”, но ведь какой-нибудь музей на набережной Брали, фактически, ничем от этого Империал СПА не отличается — это такое же упоение империей, её прошлым, эстетикой и властью.
Открыть этнографический музей в 2021 году, полностью восстановив в нём вензеля короля, убившего сотни тысяч людей и животных, — в этом нет ничего общего с вниманием к истории, зато много — с очарованием ушедшей имперской эпохой. Это ведь благодаря ей у музея есть такая внушительная “world-class collection”.
В этом же музее — королевском музее Африки в Брюсселе — есть раздел The Resource Paradox. В общей экспликации к нему говорится, что ресурсное богатство не спасает страны Центральной Африки, в том числе ДР Конго, от бедности — такой вот abundance paradox. Хочется, конечно, спросить “А что случилось?”, но ответ находит себя только между строк, за эвфемизмами. В этом разделе, например, есть цифра, что меньше чем за 20 лет, с 1889 по 1908 годы, только в порт Антверпена было доставлено 4700 тонн слоновой кости, “originated from approximately 94,000 elephants”. Originated from скрывает убийство ради этого материала — и рядом с этой этикеткой в экспозиции стоит бюст Леопольда II из слоновой кости. Я погуглила: сейчас в ДР Конго популяция слонов насчитывает примерно 9 тыс.
В разделе Colonial History and Independence я искала информацию о Патрисе Лумумбе — нашла небольшой текст, к которому хотелось добавить “убит ЦРУ и бельгийскими властями, чтобы скрыть следы преступления, останки Лумумбы были растворены в кислоте”. Смешно, что две эти темы — колониальной истории и независимости, изъятые из остальных разделов — слиплись в одном зале, на фоне гигантской восстановленной карты бельгийского Конго.
Если смотреть где-то между кадров “Дюны 2”, продираясь сквозь эстетизацию в том числе империи, можно тоже найти ответы о парадоксах изобилия и бедности. Коренные люди планеты Аракис — такой собирательный образ всех небелых людей планеты Земля — слишком религиозны, доверчивы, могут либо воевать, либо молиться, и не смогут взять на себя управление ресурсами.
Я вижу иногда какие-то воодушевлённые материалы в духе “смотрите, автор:ки фильма черпали вдохновение в культуре <…> коренного народа!”. Но чем это “вдохновение” в “Дюне” отличается от экспозиций этнографических музеев? По-моему, это стоит называть апроприацией, финальной целью которой — сознательно или нет — становится воспроизводство белого превосходства.
www.africamuseum.be
Royal Museum for Central Africa - Tervuren - Belgium
The AfricaMuseum in Tervuren, near Brussels, is a museum and research centre on Africa, with a focus on Central Africa.
❤59🤔11👍9😁3💯3👎2
Сегодня, 21 мая — день памяти геноцида адыгов (черкесов).
Аршак выложил недавно скрин с комментариями под его же постом о дне памяти другого геноцида — крымских татар, и другой армянский активист раскритиковал его, указав, что глава крымских татар не признает геноцид армян и “как вообще крымские татары появились в греческом Крыму”.
Недавно моя знакомая армянка, живущая в Сочи, брала интервью у исследователя, работающего над книгой об армянах, которые бежали от геноцида на побережье Чёрного моря, в район сегодняшнего Сочи, Лазаревского, Туапсе — на земли, которые за полвека до этого были зачищены российской империй от коренного адыгского населения. Адыги бежали в Османскую империю (на перегруженных кораблях, многие умирала по дороге, многих сбрасывали с кораблей), которая их принимала, а потом вербовала в армию и использовала в том числе для уничтожения армянского населения. Моя подруга также работает с адыгами, которым удалось остаться на своей родной земле, устоять перед ассимиляцией, сохранить свой язык и свою культуру.
Очень хочется противопоставлять национализму комментариев про “греческий Крым” или поддержке Эрдогана и Алиева со стороны главы крымскотатарского национального движения Мустафы Джемилева, инициативы солидарности, поддерживающие не когда-то поддержавшие их империи, а угнетаемые ими народы.
В этом стремлении к поддержке со стороны империй нет ничего сложного: она нужна, чтобы иметь хоть какую-то силу, которую можно противопоставить другим империям — тем, кто угнетает, эксплуатирует и убивает прямо, без прикрытий благими намерениями. Азербайджанские флаги появляются у повстанцев в Новой Календонии, российские — в Мали. Но обычно за этой поддержкой стоит соперничество, желание установить свои сферы влияния, контроль над ресурсами и использовать угнетаемые народы в собственной борьбе за власть.
Сегодня день памяти геноцида адыгского народа, 18 мая — крымскотатарского, 28 апреля — армянского.
Хочу поделиться несколькими текстами и каналами об этих событиях, о сопротивлении угнетению и о связанности империй в угнетении:
• Материал Мемориала об истории сопротивления крымских татар — от первых инициатив в ссылке до движения “Крымская Солидарность”: https://memo.site/ru/crimean_tatar_resistance
• Канал Адыгэ Хэку, который в последнее дни выкладывает множество цитат из исторических книг и воспоминаний, в основном российских полковников и европейских путешественников о том, как геноцид адыгов планировался и осуществлялся. Можно начать с этом поста: https://xn--r1a.website/aheku/5189
• Текст о причастности Германии к геноциду армян, в котором речь не только о поставках оружия, но и о идеологической подоплёке https://www.dw.com/en/new-report-details-germanys-role-in-armenian-genocide/a-43268266
В первую очередь, это память о жертвах и внимание к тем, кому удалось выжить. Но это также память о преступлениях, которые не должны повториться, но которые продолжают повторяться и которые повторяют в том числе те, кто сами пострадали от подобных преступлений в прошлом.
Аршак выложил недавно скрин с комментариями под его же постом о дне памяти другого геноцида — крымских татар, и другой армянский активист раскритиковал его, указав, что глава крымских татар не признает геноцид армян и “как вообще крымские татары появились в греческом Крыму”.
Недавно моя знакомая армянка, живущая в Сочи, брала интервью у исследователя, работающего над книгой об армянах, которые бежали от геноцида на побережье Чёрного моря, в район сегодняшнего Сочи, Лазаревского, Туапсе — на земли, которые за полвека до этого были зачищены российской империй от коренного адыгского населения. Адыги бежали в Османскую империю (на перегруженных кораблях, многие умирала по дороге, многих сбрасывали с кораблей), которая их принимала, а потом вербовала в армию и использовала в том числе для уничтожения армянского населения. Моя подруга также работает с адыгами, которым удалось остаться на своей родной земле, устоять перед ассимиляцией, сохранить свой язык и свою культуру.
Очень хочется противопоставлять национализму комментариев про “греческий Крым” или поддержке Эрдогана и Алиева со стороны главы крымскотатарского национального движения Мустафы Джемилева, инициативы солидарности, поддерживающие не когда-то поддержавшие их империи, а угнетаемые ими народы.
В этом стремлении к поддержке со стороны империй нет ничего сложного: она нужна, чтобы иметь хоть какую-то силу, которую можно противопоставить другим империям — тем, кто угнетает, эксплуатирует и убивает прямо, без прикрытий благими намерениями. Азербайджанские флаги появляются у повстанцев в Новой Календонии, российские — в Мали. Но обычно за этой поддержкой стоит соперничество, желание установить свои сферы влияния, контроль над ресурсами и использовать угнетаемые народы в собственной борьбе за власть.
Сегодня день памяти геноцида адыгского народа, 18 мая — крымскотатарского, 28 апреля — армянского.
Хочу поделиться несколькими текстами и каналами об этих событиях, о сопротивлении угнетению и о связанности империй в угнетении:
• Материал Мемориала об истории сопротивления крымских татар — от первых инициатив в ссылке до движения “Крымская Солидарность”: https://memo.site/ru/crimean_tatar_resistance
• Канал Адыгэ Хэку, который в последнее дни выкладывает множество цитат из исторических книг и воспоминаний, в основном российских полковников и европейских путешественников о том, как геноцид адыгов планировался и осуществлялся. Можно начать с этом поста: https://xn--r1a.website/aheku/5189
• Текст о причастности Германии к геноциду армян, в котором речь не только о поставках оружия, но и о идеологической подоплёке https://www.dw.com/en/new-report-details-germanys-role-in-armenian-genocide/a-43268266
В первую очередь, это память о жертвах и внимание к тем, кому удалось выжить. Но это также память о преступлениях, которые не должны повториться, но которые продолжают повторяться и которые повторяют в том числе те, кто сами пострадали от подобных преступлений в прошлом.
Telegram
Аршак Макичян
завтра поделюсь фотографиями с акции!
❤17💔8👍2
1
Исторический музей в маленьком европейском городе с большой колониальной историей
В одном зале Zeeuws Museum внутри постоянной экспозиции, посвящённой истории Мидделбурга (Нидерланды) и региона Зеландия висят три портрета:
Stephanus Versluys
Управляющий Ост-Индской компании, держит под своей указкой карту Цейлона, справа от него вдалеке виднеется форт Коломбо. Он одет в красный жилет — красный цвет для ткани называется Madder, когда-то фирменный продукт Зеландии из одноимённого местного растения.
Aernout van Citters
Еще один управляющий Ост-Индской компании, из богатой фамилии, прочно связанной с работой Ост- и Вест-индских компаний. На нём рубашка из чинца — индийской хлопковой ткани с ярким узором, который наносился вручную. Ткань стала особенно популярна в Голландии и Зеландии. Если верить Википедии, похожая ткань с набивным узором европейского (французского) производства появится только в середине 18 века, с ростом спроса.
Lucas Schorer
Командующий двумя островами в Карибском море, Синт-Эстатиус и Саба, — колониями-плантациями Нидерландов. Музейная брошюра неловко упрекает его в плохом менеджменте: Синт-Эстатиус уступил Франции без боя, и потом его быстро сняли с должности, но он остался жить на Антильских островах. На переднем плане — его Black невольник (имя, конечно, неизвестного), подносящий полдник с “колониальными товарами” — результатом работорговли и колонизации, продукцией плантаций — чаем и сахаром. Семье Schorer принадлежало множество зданий в Мидделбурге — особняки для жизни, летние домики для отдыха, склады, на которых хранились прибывающие в Миддлебург колониальные товары.
Исторический музей в маленьком европейском городе с большой колониальной историей
В одном зале Zeeuws Museum внутри постоянной экспозиции, посвящённой истории Мидделбурга (Нидерланды) и региона Зеландия висят три портрета:
Stephanus Versluys
Управляющий Ост-Индской компании, держит под своей указкой карту Цейлона, справа от него вдалеке виднеется форт Коломбо. Он одет в красный жилет — красный цвет для ткани называется Madder, когда-то фирменный продукт Зеландии из одноимённого местного растения.
Aernout van Citters
Еще один управляющий Ост-Индской компании, из богатой фамилии, прочно связанной с работой Ост- и Вест-индских компаний. На нём рубашка из чинца — индийской хлопковой ткани с ярким узором, который наносился вручную. Ткань стала особенно популярна в Голландии и Зеландии. Если верить Википедии, похожая ткань с набивным узором европейского (французского) производства появится только в середине 18 века, с ростом спроса.
Lucas Schorer
Командующий двумя островами в Карибском море, Синт-Эстатиус и Саба, — колониями-плантациями Нидерландов. Музейная брошюра неловко упрекает его в плохом менеджменте: Синт-Эстатиус уступил Франции без боя, и потом его быстро сняли с должности, но он остался жить на Антильских островах. На переднем плане — его Black невольник (имя, конечно, неизвестного), подносящий полдник с “колониальными товарами” — результатом работорговли и колонизации, продукцией плантаций — чаем и сахаром. Семье Schorer принадлежало множество зданий в Мидделбурге — особняки для жизни, летние домики для отдыха, склады, на которых хранились прибывающие в Миддлебург колониальные товары.
❤6💅1
2
Зал в Zeeuws Museum, где висят эти и некоторые другие портреты, а также представлены личные вещи примерно таких же в классовом смысле жителей Мидделбурга, называется Self. Этот же зал, предпоследний внутри постоянной экспозиций, — первый раздел, где НАКОНЕЦ-ТО говорится о вовлечённости города и его жителей в работорговлю.
Бренна Бхандар в книжке Colonial Lives of Property обращается к Джону Локку, чтобы подчеркнуть, как формирование современного и цивилизованного западного белого субъекта формируется через присвоение и труд — appropriation and labor. Присвоение у Локка имеет как внешний, так и внутренний характер. Внутренняя работа присвоения — это самообладание (self-possession), то есть обладание собственными эмоциями, воспоминаниями и историей. Внешнее присвоение — это обретение собственности, в том числе — превращение в собственность (appropriation) того, что ей не являлось, через приложение к этому труда* — например, колонизация земель. Работа Бхандар сфокусирована в основном на земле, но вся система торговли порабощёнными людьми — это такая же система присвоения: превращения в собственность тех, кто ей не является, через приложение к ним “труда” — принуждения, транспортировки, устройства плантаций. Сами порабощённые люди внутри этой системы становятся инструментами труда, который необходимо приложить к земле, чтобы та “зацвела”.
Удивительно, как один небольшой зал в музее в Мидделбурге вдруг оказывается такой хорошей неосознанной иллюстрацией этого тезиса о формировании западного субъекта через присвоение. Система торговли порабощёнными людьми, колонизации земель и организации на них плантаций рождает Self — нового западного человека в парике и рубашке из чинца, у которого есть Black паж и чай с сахаром на полдник, карты и сами “заморские” территории, на которых невидимые, превращённые в товар люди бесконечно работают, чтобы жители Миддeлбурга стали теми, кем они стали.
*Труд в отношении земли Локк, вслед за Бэконом и другими философами, понимает как её “улучшение” (improvement) — извлечение максимальной пользы (в представлении сеттлеров и колонизаторов). То есть это не столько труд непосредственно на земле, но скорее его организация таким образом, чтобы конкретная земля использовалась максимально “рационально” для извлечения прибыли — фактически, превращение её в плантацию или в прекрасное место жизни для сеттлеров. Make the desert bloom, как говорится. Не странно, конечно, что этому мифу так легко продолжают верить, воспроизводят и поддерживают его и используют вновь и вновь для новых колониальных проектов, если философы вроде Локка и Бэкона до сих пор изучаются на полном серьёзе, без критической оптики.
Зал в Zeeuws Museum, где висят эти и некоторые другие портреты, а также представлены личные вещи примерно таких же в классовом смысле жителей Мидделбурга, называется Self. Этот же зал, предпоследний внутри постоянной экспозиций, — первый раздел, где НАКОНЕЦ-ТО говорится о вовлечённости города и его жителей в работорговлю.
Бренна Бхандар в книжке Colonial Lives of Property обращается к Джону Локку, чтобы подчеркнуть, как формирование современного и цивилизованного западного белого субъекта формируется через присвоение и труд — appropriation and labor. Присвоение у Локка имеет как внешний, так и внутренний характер. Внутренняя работа присвоения — это самообладание (self-possession), то есть обладание собственными эмоциями, воспоминаниями и историей. Внешнее присвоение — это обретение собственности, в том числе — превращение в собственность (appropriation) того, что ей не являлось, через приложение к этому труда* — например, колонизация земель. Работа Бхандар сфокусирована в основном на земле, но вся система торговли порабощёнными людьми — это такая же система присвоения: превращения в собственность тех, кто ей не является, через приложение к ним “труда” — принуждения, транспортировки, устройства плантаций. Сами порабощённые люди внутри этой системы становятся инструментами труда, который необходимо приложить к земле, чтобы та “зацвела”.
Удивительно, как один небольшой зал в музее в Мидделбурге вдруг оказывается такой хорошей неосознанной иллюстрацией этого тезиса о формировании западного субъекта через присвоение. Система торговли порабощёнными людьми, колонизации земель и организации на них плантаций рождает Self — нового западного человека в парике и рубашке из чинца, у которого есть Black паж и чай с сахаром на полдник, карты и сами “заморские” территории, на которых невидимые, превращённые в товар люди бесконечно работают, чтобы жители Миддeлбурга стали теми, кем они стали.
*Труд в отношении земли Локк, вслед за Бэконом и другими философами, понимает как её “улучшение” (improvement) — извлечение максимальной пользы (в представлении сеттлеров и колонизаторов). То есть это не столько труд непосредственно на земле, но скорее его организация таким образом, чтобы конкретная земля использовалась максимально “рационально” для извлечения прибыли — фактически, превращение её в плантацию или в прекрасное место жизни для сеттлеров. Make the desert bloom, как говорится. Не странно, конечно, что этому мифу так легко продолжают верить, воспроизводят и поддерживают его и используют вновь и вновь для новых колониальных проектов, если философы вроде Локка и Бэкона до сих пор изучаются на полном серьёзе, без критической оптики.
🔥11💯5❤3
На Berliner Gazette опубликовали мoй текст “Memory Politics in Russia: Why Battles Over Remembering the Past Are Struggles For the Future” (на английском и немецком) про политику памяти в россии, которая занимается уничтожением низовых и самоорганизованных коммеморативных практик, подменя их глубокоидеологизированными представления о некой общей истории.
Весь текст по ссылках, а тут расскажу немного о вещах вокруг.
Я начала это исследование во время ридинг-группы Насти Дмитриевской (❤️) в КИСИ, где мы обсуждали культурную память и в том числе, какое место в неё занимают бесконечные бронзовые статуи в городах, которые мы часто даже не замечаем.
Когда я писала текст, поняла, насколько эта “незаместность”, на самом деле, важна, чтобы эти памятники работали “как надо” — утверждали свое — и российского государства — присуствие как неизбежное, как будто они здесь навсегда, даже если их установили вчера. Это формальная составляющая памтника играет важнейшую роль в его идеологическом перформансе. С одной стороны, они всегда про каких-то мужиков из прошлого, но эти мужики навсегда тут, а значит они формируют и представление о будущем (где они по-прежнему на месте).
Фокусируясь на происходящем в различных республиках, включённых в состав рф, я смотрела, какие памятники были установлены в них в послдение 10-20-30 лет — после начала полномасштабного вторжения в Украину, после аннексии Крыма, после завершения второй российско-чеченской войны. Помимо всех этих бесконечных героев первой мировой и великой отественной, установленных РВИО, и пограничников в любом городе, где до границы ≤ 600 км., есть популярный муниципально-городской сюжет, совмещающий в статуе несколько фигур — как правило, коренного жителя и русского (колонизатора). Такие памятники как бы намекают на общее прошлое (и будущее), вытесняя при этом колонизацию, репрессии, депортации, геноцид и так далее.
Впервые с таким памятником я стокнулась в Краснодаре — "Славным сынам Отечества казакам и горцам — героям Первой мировой войны”. Он стоит на главной улице города, он довольно небольшой, вполне незаметный. Две фигуры одного роста, в похожей одежде и мало отлечимы друг от друга, если не знать названия памятника и исторических деталей. Цель памятника очевидна — показать единство народов, живущих в регионе — на Северном Кавказе и его предгорьях. Первая мировая война оказывается, видимо, самой дальней исторической точкой, где можно найти этот троп государственного “единства”, потому что до этого казаки использовались рос империей в качестве сеттлеров, чтобы вытеснять коренных жителей Кавказа (адыгов) с их земель, вести бесконечные, кровпролитные войны и в конце концов завоевать эту территорию, убить и выслать большую коренного населения. Казаки Кубани, кстати, тоже подверглись насильственным депортациям в 1930е. Но Е — единство. Как пишет Азулай: чтобы быть установленным, суверенитет должен постоянно осуществляться — to be established, sovereignty must be repeatedly performed. Памятники выполняют роль этого performance.
В моих папках множество примеров подобных памятников, в тексте я анализирую другой пример.
Но установка подобных памятников — это лишь часть стратегии, которую использует россия. Другая часть заключается в уничтожении низовых и самоорганизованных комеморативных практик, потому что они, как правило, касаются памяти о других событиях, в которых единство найти сложно, зато много боли и живой памяти — о депортациях, репрессиях, войнах и геноциде.
Один из самых трагических примеров, которые я подробно разбираю в тексте, — это уничтожение по-настоящему народного мемориала жертвам депортаций чеченского и ингушского народов в Грозном, и установка другого мемориала, который обычно называют “памятник кадыровским силовикам” и который как бы символизировует конец войны и установление власти прокремлёвского клана Кадырова. “Россия здесь навседа”, вместе со звучащими как злая шутка словами Ахмада Кадырова “Пусть восторжествует справедливость”.
Весь текст по ссылках, а тут расскажу немного о вещах вокруг.
Я начала это исследование во время ридинг-группы Насти Дмитриевской (❤️) в КИСИ, где мы обсуждали культурную память и в том числе, какое место в неё занимают бесконечные бронзовые статуи в городах, которые мы часто даже не замечаем.
Когда я писала текст, поняла, насколько эта “незаместность”, на самом деле, важна, чтобы эти памятники работали “как надо” — утверждали свое — и российского государства — присуствие как неизбежное, как будто они здесь навсегда, даже если их установили вчера. Это формальная составляющая памтника играет важнейшую роль в его идеологическом перформансе. С одной стороны, они всегда про каких-то мужиков из прошлого, но эти мужики навсегда тут, а значит они формируют и представление о будущем (где они по-прежнему на месте).
Фокусируясь на происходящем в различных республиках, включённых в состав рф, я смотрела, какие памятники были установлены в них в послдение 10-20-30 лет — после начала полномасштабного вторжения в Украину, после аннексии Крыма, после завершения второй российско-чеченской войны. Помимо всех этих бесконечных героев первой мировой и великой отественной, установленных РВИО, и пограничников в любом городе, где до границы ≤ 600 км., есть популярный муниципально-городской сюжет, совмещающий в статуе несколько фигур — как правило, коренного жителя и русского (колонизатора). Такие памятники как бы намекают на общее прошлое (и будущее), вытесняя при этом колонизацию, репрессии, депортации, геноцид и так далее.
Впервые с таким памятником я стокнулась в Краснодаре — "Славным сынам Отечества казакам и горцам — героям Первой мировой войны”. Он стоит на главной улице города, он довольно небольшой, вполне незаметный. Две фигуры одного роста, в похожей одежде и мало отлечимы друг от друга, если не знать названия памятника и исторических деталей. Цель памятника очевидна — показать единство народов, живущих в регионе — на Северном Кавказе и его предгорьях. Первая мировая война оказывается, видимо, самой дальней исторической точкой, где можно найти этот троп государственного “единства”, потому что до этого казаки использовались рос империей в качестве сеттлеров, чтобы вытеснять коренных жителей Кавказа (адыгов) с их земель, вести бесконечные, кровпролитные войны и в конце концов завоевать эту территорию, убить и выслать большую коренного населения. Казаки Кубани, кстати, тоже подверглись насильственным депортациям в 1930е. Но Е — единство. Как пишет Азулай: чтобы быть установленным, суверенитет должен постоянно осуществляться — to be established, sovereignty must be repeatedly performed. Памятники выполняют роль этого performance.
В моих папках множество примеров подобных памятников, в тексте я анализирую другой пример.
Но установка подобных памятников — это лишь часть стратегии, которую использует россия. Другая часть заключается в уничтожении низовых и самоорганизованных комеморативных практик, потому что они, как правило, касаются памяти о других событиях, в которых единство найти сложно, зато много боли и живой памяти — о депортациях, репрессиях, войнах и геноциде.
Один из самых трагических примеров, которые я подробно разбираю в тексте, — это уничтожение по-настоящему народного мемориала жертвам депортаций чеченского и ингушского народов в Грозном, и установка другого мемориала, который обычно называют “памятник кадыровским силовикам” и который как бы символизировует конец войны и установление власти прокремлёвского клана Кадырова. “Россия здесь навседа”, вместе со звучащими как злая шутка словами Ахмада Кадырова “Пусть восторжествует справедливость”.
BG · berlinergazette.de · EN|DE
Memory Politics in Russia: Why Battles Over Remembering the Past Are Struggles For the Future · BG · berlinergazette.de · EN|DE
While decolonial movements around the world are unleashing a wave of removal of colonial statues in public spaces and questioning their presence, in Russia the state uses monuments to shape collective memory and produce historical narratives. Elena Ishchenko…
❤41💔8💅2❤🔥1👍1👏1👌1🥴1💘1
Также хочу поблагодарить Кето, которая порекомендовала мое исследование редактору Berliner Gazette и художницу Клаудию Пиппенброк, которая в прошлом году пригласила меня прочитала лекцию в рамках преокта Doch alle eine Insel? в GAK в Бремене. Фрагмент той лекции можно посмотреть тут. Это всё даёт силы и надежду, что моя работа нужна кому-то, кроме меня.
❤33💘6👍2🤝1
До 15 сентября на платформе журнала Ruyò можно посмотреть подборку фильмов Her Gaze: Moving Image from Central Asia.
Эта подборка — результат кураторской работы Дильды Рамазан и DAVRA Collective и первое событие в рамках программы Repetition is a Form of Changing, номадической программы центра современного искусства Vleeshal в Миддлбурге (Нидерланды).
Как пишет Дильда в своём замечательном тексте к программе:
Программу Repetition is a Form of Changing делаем мы вместе с Машкой Сарычевой как кураторский дуэт “Лига нежных” (раньше мы не осмеливались так себя назвать, хотя по факту действовали именно так). В ней мы обращаемся к длинной истории “Флеесхала” — небольшой европейской, нидерландской институции, которая работает с 1960-х годов и за это время, конечно, сделала огромное количество событий, отражающих историю развития западного современного искусства в целом. Мы вытаскиваем какие-то событиях из архива и стараемся посмотреть на них, но скорее даже на поонятия, которые за ними стоят с незападных переспектив.
Первое такое событие — Международная феминистская выставка, которая прошла во “Флеесхале” в 1980 году и на которой, разумеется, были показаны только западные художницы. Мы зовем незападных кураторок, художниц, музыканток и думаем вместе с ними о том, какими ещё могут быть “феминизмы” и какими они быть не должны.
Этот первый сезон заимствует своё название у фильма Саодат Исмаиловой Her Right, а Саодат заимствует у ещё одного фильма — немого советского фильма 1931 года, посвящённого советской кампании “эмансипации” женщин Центральной Азии, хотя у “освобождаемых” не было никаких прав — никто не интересовался их взглядом на происходящее, никто не был внимателен к их труду, никто не хотел слышать их голоса.
Впереди у нас ещё два события этого сезона — Her Labour и Her Voice. Надеюсь, я не забуду рассказать о них подробнее тут, тем более, что каким-то образом их результат тоже будет доступен онлайн (что для нас очень важно внутри работа над этой программой).
Забавно, что около года назад я увидела этот фильм Саодат как раз на платформе Ruyò Journal, и теперь он снова там, но уже в такой компании, после серии оффлайн показов — в Миддлбурге, Ташкенте, Алматы, Ереване и Душанбе. Спасибо большое всем, кто их организовал и кто приходил смотреть и обсуждать! ❤️
Эта подборка — результат кураторской работы Дильды Рамазан и DAVRA Collective и первое событие в рамках программы Repetition is a Form of Changing, номадической программы центра современного искусства Vleeshal в Миддлбурге (Нидерланды).
Как пишет Дильда в своём замечательном тексте к программе:
В этих фильмах женщины показывают женщин, женщины делают жещин видимыми — и когда они вовлечены в обыденную домашнюю жизнь (как в работах Аиды Адылбек, Мадины Жолдыбек и Назиры Карими), и когда их лишают агентности и инструментализируют внутри спусакаемых сверху политических кампаний (у Саодат Исмаиловой, Зумрад Мирзалиевой, Медины Базаргали), или когда они просто проходят сквозь неурядицы жизни, размышляя о них с телесной и психологической перспектив (как у Дарьи Ким).
Программу Repetition is a Form of Changing делаем мы вместе с Машкой Сарычевой как кураторский дуэт “Лига нежных” (раньше мы не осмеливались так себя назвать, хотя по факту действовали именно так). В ней мы обращаемся к длинной истории “Флеесхала” — небольшой европейской, нидерландской институции, которая работает с 1960-х годов и за это время, конечно, сделала огромное количество событий, отражающих историю развития западного современного искусства в целом. Мы вытаскиваем какие-то событиях из архива и стараемся посмотреть на них, но скорее даже на поонятия, которые за ними стоят с незападных переспектив.
Первое такое событие — Международная феминистская выставка, которая прошла во “Флеесхале” в 1980 году и на которой, разумеется, были показаны только западные художницы. Мы зовем незападных кураторок, художниц, музыканток и думаем вместе с ними о том, какими ещё могут быть “феминизмы” и какими они быть не должны.
Этот первый сезон заимствует своё название у фильма Саодат Исмаиловой Her Right, а Саодат заимствует у ещё одного фильма — немого советского фильма 1931 года, посвящённого советской кампании “эмансипации” женщин Центральной Азии, хотя у “освобождаемых” не было никаких прав — никто не интересовался их взглядом на происходящее, никто не был внимателен к их труду, никто не хотел слышать их голоса.
Впереди у нас ещё два события этого сезона — Her Labour и Her Voice. Надеюсь, я не забуду рассказать о них подробнее тут, тем более, что каким-то образом их результат тоже будет доступен онлайн (что для нас очень важно внутри работа над этой программой).
Забавно, что около года назад я увидела этот фильм Саодат как раз на платформе Ruyò Journal, и теперь он снова там, но уже в такой компании, после серии оффлайн показов — в Миддлбурге, Ташкенте, Алматы, Ереване и Душанбе. Спасибо большое всем, кто их организовал и кто приходил смотреть и обсуждать! ❤️
Ruyò Journal
Her Gaze: moving image from Central Asia | Ruyò Journal
❤28❤🔥1👍1🔥1
Forwarded from OIRADio
В эту субботу, 17-го августа в 16:00 по элистинскому времени приглашаем вас на онлайн-показ программы видео-работ художниц Центральной Азии из DAVRA Collective!
Программа Her gaze: Moving Image from Central Asia (рус. Ее взгляд: движущиеся изображения из Центральной Азии) также доступна до 15 сентября для онлайн-просмотра на сайте RUYO Journal.
После просмотра будет обсуждение с кураторкой проекта Дильдой Рамазан, а у зрителей будет возможность задать вопросы в чате!
Показ будет проводиться на нашем Youtube-канале и в Telegram-канале Ойрадио.
Программа Her gaze: Moving Image from Central Asia (рус. Ее взгляд: движущиеся изображения из Центральной Азии) также доступна до 15 сентября для онлайн-просмотра на сайте RUYO Journal.
После просмотра будет обсуждение с кураторкой проекта Дильдой Рамазан, а у зрителей будет возможность задать вопросы в чате!
Показ будет проводиться на нашем Youtube-канале и в Telegram-канале Ойрадио.
«Ее взгляд: движущиеся изображения из Центральной Азии» объединяет работы центральноазиатских художниц из разных поколений. Эти видео, созданные за примерно четыре года, охватывают самые разные темы, но при этом фокусируются на женском опыте, происходящем в этом конкретном регионе.
Эта программа - женщины, показывающие женщин; женщины, делающие женщин видимыми; как в контексте домашней повседневной жизни (Аида Әдiлбек, Madina Joldybek, Назира Карими), так и в контексте лишения свободы и использования прав женщин для осуществления политических программм (Саодат Исмаилова, Зумрад Мирзалиева, Медина Базарғали); и когда они просто переживают трудности этой жизни, размышляя об этом со своей телесной и ментальной перспективы (Дарья Ким).
❤15
Читаю книжку Ханны Проктор Burn Out. The Emotional Experience of Political Defeat (спасибо Алексею Борисёнку за рекомендацию!) про переживание политических поражений, а думаю, конечно, про колониальность россии.
Проктор пишет про поверженных участни:ц Парижской коммуны, высланных в Новую Каледонию, которую Франция объявила своим владением в 1853 году и использовала в качестве тюрьмы (penal colony). Проктор говорит о ментальных страданиях, переживаемых коммунарами — тоске по родине, семьям и неслучившемуся будущему, которые приводили к смертям и самоубийствам.
Несмотря на то, что во французской прессе коммунаров называли “дикарями”, “варварами” и “каннибалами”, ожидалось, что они станут цивилизационной силой и повлияют на канаков — коренное население островов, в которых французы настоящих дикарей.
Проктор упоминает только одну коммунарку (конечно, это была женщина — Луиз Мишель), которая поддержала Канакское восстание 1878 года и дружила с канаками (о чем известного из её мемуаров). Позиция остальных сливалась с позицией франзцуского правительства — они взяли на себя роль опрессоров и поддержали жестокое подавление канаков: тысячи были убиты, деревни сожжены, земли отданы поселенцам, арестованные отправлены в ссылку на другие острова.
Пару месяцев назад в Новой Каледонии (спустя 150 лет после коммуны это до сих пор французская “территория” 🤯) были активные протесты против очередной реформы, угнетающей коренное население и его автономию. На этот раз одного из лидеров восстания, Кристиана Тейна, отправили в тюрьму во Францию.
Честно говоря, при чтении Проктор, я думала не только о коммунарах, сегодняшних протестующих в Новой Каледонии и их поддержке со сторны французской оппозиции, но и про российскую либеральную оппозицию.
Вчера опубликовали выдержки из доклада Юлии Навальной, которая говорит про “деколонизаторов”. Она, как и многие другие оппозиционеры, любит говорить о “прекрасной россии будущего” — “нашей слишком большой стране”, которую “деколонизаторы” “хотят развалить”, но постоянно игнорирует расовые и колониальные аспекты, которые эту страну составляют, которые буквально лежат в основе этого государства.
Высказывала ли, например, Навальная поддержку протестующим в Башкортостане? Поддерживает ли она реальную автономию республик и автономных округов? Почему она считает разделение “искусственным”, но не подвергает сомнению “естественность” такой огромной площади рф и пути её формирования? Что стоит за её обещанием “найти деколонизаторов”? Обещание новых массовых репрессий?
Проктор задается риторическим вопросом: мы знаем, что чувствовали после своего поражения участни:цы Парижской коммуны, но что чувствовали канаки после того, как их восстание было разгромлено?
Вопрос остается без ответа, и стоит сказать, что Проктор не особо пытается разнообразить свои источники, концентрируясь в основном на европейских и американских движениях.
Но сегодня, когда нам доступно так много способов фиксации и дистрибуции происходящего, хотелось бы знать не только то, что переживает российская либеральная оппозиция. Я очень радовалась освобожденным политзаключенным и читала интервью с ними, где они подробно этим делились. Но что чувствуют другие политзаключенные, не попавшие в эти списки или вовсе не относящиеся к ФБК?
Что чувствует Зарема Мусаева? Что чувствуют осужденные по ингушскому делу? Протестующие из Башкортостана? Почему если эти люди живут в том же “культурном контексте” и обладают тем же “бэкграундом”, как говорит Навальная, мы не слышим их голосов?
Почему не слышим голосов коренных, протестующих против очередного экстрактивистского проекта в так называемой Сибири, уничтожающего их образ жизни, саму их жизнь и их землю? В Сибири, которая была и продолжает быть тюрьмой, своего рода panel colony, для российской империи, ссср и россии, отбывали срок за свои демократические проекты многие — от декабристов до Навального, но большинство продолжает игнорировать не только колониальный аспект собственного заключения, но и колониальную историю страны, которую они так хотят привести к светлому будущему.
Проктор пишет про поверженных участни:ц Парижской коммуны, высланных в Новую Каледонию, которую Франция объявила своим владением в 1853 году и использовала в качестве тюрьмы (penal colony). Проктор говорит о ментальных страданиях, переживаемых коммунарами — тоске по родине, семьям и неслучившемуся будущему, которые приводили к смертям и самоубийствам.
Несмотря на то, что во французской прессе коммунаров называли “дикарями”, “варварами” и “каннибалами”, ожидалось, что они станут цивилизационной силой и повлияют на канаков — коренное население островов, в которых французы настоящих дикарей.
Проктор упоминает только одну коммунарку (конечно, это была женщина — Луиз Мишель), которая поддержала Канакское восстание 1878 года и дружила с канаками (о чем известного из её мемуаров). Позиция остальных сливалась с позицией франзцуского правительства — они взяли на себя роль опрессоров и поддержали жестокое подавление канаков: тысячи были убиты, деревни сожжены, земли отданы поселенцам, арестованные отправлены в ссылку на другие острова.
Пару месяцев назад в Новой Каледонии (спустя 150 лет после коммуны это до сих пор французская “территория” 🤯) были активные протесты против очередной реформы, угнетающей коренное население и его автономию. На этот раз одного из лидеров восстания, Кристиана Тейна, отправили в тюрьму во Францию.
Честно говоря, при чтении Проктор, я думала не только о коммунарах, сегодняшних протестующих в Новой Каледонии и их поддержке со сторны французской оппозиции, но и про российскую либеральную оппозицию.
Вчера опубликовали выдержки из доклада Юлии Навальной, которая говорит про “деколонизаторов”. Она, как и многие другие оппозиционеры, любит говорить о “прекрасной россии будущего” — “нашей слишком большой стране”, которую “деколонизаторы” “хотят развалить”, но постоянно игнорирует расовые и колониальные аспекты, которые эту страну составляют, которые буквально лежат в основе этого государства.
Высказывала ли, например, Навальная поддержку протестующим в Башкортостане? Поддерживает ли она реальную автономию республик и автономных округов? Почему она считает разделение “искусственным”, но не подвергает сомнению “естественность” такой огромной площади рф и пути её формирования? Что стоит за её обещанием “найти деколонизаторов”? Обещание новых массовых репрессий?
Проктор задается риторическим вопросом: мы знаем, что чувствовали после своего поражения участни:цы Парижской коммуны, но что чувствовали канаки после того, как их восстание было разгромлено?
Вопрос остается без ответа, и стоит сказать, что Проктор не особо пытается разнообразить свои источники, концентрируясь в основном на европейских и американских движениях.
Но сегодня, когда нам доступно так много способов фиксации и дистрибуции происходящего, хотелось бы знать не только то, что переживает российская либеральная оппозиция. Я очень радовалась освобожденным политзаключенным и читала интервью с ними, где они подробно этим делились. Но что чувствуют другие политзаключенные, не попавшие в эти списки или вовсе не относящиеся к ФБК?
Что чувствует Зарема Мусаева? Что чувствуют осужденные по ингушскому делу? Протестующие из Башкортостана? Почему если эти люди живут в том же “культурном контексте” и обладают тем же “бэкграундом”, как говорит Навальная, мы не слышим их голосов?
Почему не слышим голосов коренных, протестующих против очередного экстрактивистского проекта в так называемой Сибири, уничтожающего их образ жизни, саму их жизнь и их землю? В Сибири, которая была и продолжает быть тюрьмой, своего рода panel colony, для российской империи, ссср и россии, отбывали срок за свои демократические проекты многие — от декабристов до Навального, но большинство продолжает игнорировать не только колониальный аспект собственного заключения, но и колониальную историю страны, которую они так хотят привести к светлому будущему.
💔42👍13❤9❤🔥1💘1
Forwarded from Экодвижение «Маяк» 🌊 Сочи 🌊 Чёрное море
Чёрное море – место, где мы живём, и нам сложно пройти мимо.
15 декабря в Керченском проливе произошла ужасная трагедия: крушение двух танкеров «Волгонефти», перевозивших около 4 тысяч тонн мазута, часть из которых оказалась в водах акватории. Говорим о последствиях и о том, как помочь тем, кто оказался в беде. Заранее благодарим за репосты и помощь!
🌊 Экологические последствия.
Этот разлив ставит под угрозу экосистему Чёрного моря! Нефтесодержащие жидкости могут образовывать смолообразные комки, которые не только загрязняют прибрежные воды, но и наносят серьёзный урон обитателям моря, включая рыб, дельфинов и морских птиц.
❓ Как помочь❓
✅ Можно внести свой вклад, не выезжая на место ЧС.
1) Распространяйте информацию:
делайте репосты, чтобы больше людей узнали о ситуации. Много информации можно найти в телеграм-чате «Разлив нефти в Чёрном море» https://xn--r1a.website/+kkxH8Z8y35ZmZDYy и в группе ВКонтакте https://vk.com/club228716154.
Помните: даже ваша маленькая помощь может спасти жизнь! 🦢❤️
✅ Если есть возможность оказать помощь на месте,
2) присоединяйтесь к координационному штабу в посёлке Витязево под Анапой, где собираются волонтёры для помощи. 🏠📦 Там есть координаторы, готовые направить ваше время и усилия в нужное русло.
Вся информация по работе и размещению волонтеров доступна в телеграм-чате «Разлив нефти в Чёрном море»: https://xn--r1a.website/+kkxH8Z8y35ZmZDYy
Важно №1! ☝️ Финансовая помощь уже не нужна. Поддержка неравнодушных людей из разных уголков страны помогла собрать сумму на закупку всего необходимого.
Важно №2! ⚡️Ситуация меняется молниеносно. Поступают новости о том, что некоторые птицы в мазуте появляются на территории Большого Сочи, поэтому помощь может понадобиться на месте.
Вместе мы можем справиться! 🌍❤️
~~
~
Пост подготовлен волонтёром экодвижения «Маяк», экоблогером Натальей Злобиной, под редакцией Анны Кудашевой.
Источник фото: издание 93.RU.
15 декабря в Керченском проливе произошла ужасная трагедия: крушение двух танкеров «Волгонефти», перевозивших около 4 тысяч тонн мазута, часть из которых оказалась в водах акватории. Говорим о последствиях и о том, как помочь тем, кто оказался в беде. Заранее благодарим за репосты и помощь!
🌊 Экологические последствия.
Этот разлив ставит под угрозу экосистему Чёрного моря! Нефтесодержащие жидкости могут образовывать смолообразные комки, которые не только загрязняют прибрежные воды, но и наносят серьёзный урон обитателям моря, включая рыб, дельфинов и морских птиц.
❓ Как помочь❓
✅ Можно внести свой вклад, не выезжая на место ЧС.
1) Распространяйте информацию:
делайте репосты, чтобы больше людей узнали о ситуации. Много информации можно найти в телеграм-чате «Разлив нефти в Чёрном море» https://xn--r1a.website/+kkxH8Z8y35ZmZDYy и в группе ВКонтакте https://vk.com/club228716154.
Помните: даже ваша маленькая помощь может спасти жизнь! 🦢❤️
✅ Если есть возможность оказать помощь на месте,
2) присоединяйтесь к координационному штабу в посёлке Витязево под Анапой, где собираются волонтёры для помощи. 🏠📦 Там есть координаторы, готовые направить ваше время и усилия в нужное русло.
Вся информация по работе и размещению волонтеров доступна в телеграм-чате «Разлив нефти в Чёрном море»: https://xn--r1a.website/+kkxH8Z8y35ZmZDYy
Важно №1! ☝️ Финансовая помощь уже не нужна. Поддержка неравнодушных людей из разных уголков страны помогла собрать сумму на закупку всего необходимого.
Важно №2! ⚡️Ситуация меняется молниеносно. Поступают новости о том, что некоторые птицы в мазуте появляются на территории Большого Сочи, поэтому помощь может понадобиться на месте.
Вместе мы можем справиться! 🌍❤️
~~
~
Пост подготовлен волонтёром экодвижения «Маяк», экоблогером Натальей Злобиной, под редакцией Анны Кудашевой.
Источник фото: издание 93.RU.
🙏6❤4🤡1
Написала этот пост еще в конце декабря, но так и не выложила (наверно, чтобы он не выглядел как итоги года). Делюсь сейчас и надеюсь, что у вас ещё есть время что-то посмотреть, послушать и почитать 🙂
В последнее время я как будто совсем разучилась радоваться каким-то профессиональным вещам, но радоваться вообще-то есть чему — и хочется этим поделиться.
В 2024-м мы с Машкой стали кураторками Nomadic Program центра современного искусства Vleeshal в Миддлебурге (Нидерланды), и за этот год как будто успели сделать много интересного.
Про серию показов Her Gaze я уже писала, и вот в декабре 2024-го вышла третья и последняя публикация на сайте издательства NERO в рамках нашего проекта Safe and Sound.
Каждая публикация — это, на самом деле, целая отдельная работа одной из приглашённых нами художниц. Когда мы задумывали этот сезон (так мы называем каждый наш проект), мы хотели поговорить о перформансе, партитурах и шире — о том, как фиксируется и передаётся знание. Мы позвали трёх художниц придумать партитуру и предложить кому-то исполнить её. В итоге каждая так или иначе работала со своим родным языком, на этом языке и вместе со своим сообществом — теми, для кого этот язык также является (или должен быть) родным. А исполнение этих партитур — перформанс — стал пространством для встречи этого сообщества, не воображаемого, а очень и очень конкретного, воплощённого в телесном, языковом, голосовом присутствии.
Наталия Папаева написала песню Minii Ger (с бурятского — Мой дом), текст и мелодия которой основывались на её собственных воспоминаниях и на разговорах с другими бурят_ками, живущими, как и сама Наталия, в Нидерландах. Они же исполнили эту песню в тщательно курированном сеттинге: голубой цвет бесконечного неба, ракурс, который одновременно оберегает участни_ц и позволяет максимально приблизиться к ним, их одежда, и, конечно, приветствие, которое они повторяют и которое обычно используют на Сагаалган — бурятский Новый год. Это такая тёплая работа о доме, о чувстве принадлежности, об общности.
https://www.neroeditions.com/minii-ger/
У Мукаддас Миджит партитуры — визуальные поэмы, которые она предложила интерпретировать своим знакомым — художни_цам из Уйгурского автономного округа, живущим, как и сама Мукаддас, в Европе. Из их видеооткликов Мукаддас собрала пронзительное видео, которое, как мне кажется, больше всего говорит про память — телесную память, которая и есть хранилище культуры и, конечно, травмы. Релиз этой работы совпал для меня с падением режима Ассада, я смотрела и смотрела видео, где вышедшие из тюрем люди встречаются со своими семьями и думала, что когда нибудь и участницы видео Мукаддас смогут также обняться с теми, кто сейчас находится в Восточном Туркестане.
https://www.neroeditions.com/geopoetics/
Яния Михалина использовала в качестве партитуры открытое письмо татарских и башкирских языковых активисто_к, написанное в 1977 году на Радио Свобода с отчаянным призывом спасти их родные языки от уничтожения колониальной политикой СССР. Яния перевела это письмо с русского на башкирский и татарский (и английский) и позвала сегодняшних активисто_к исполнить его. В этой работе меня особенно тронуло то, что этот отчаянный призыв, который должен был стать свидетельством уничтожения, звучащий, превращается в символ устойчивости и сопротивления (несмотря на то, что история повторяется — об этом прекрасный сопроводительный текст Ляйсан Гариф).
https://www.neroeditions.com/appeal-to-all-western-countries/
Как кураторке мне особенно приятно, что эти работы созвучны, что они дополняют и откликаются друг в друге. Как татарский и башкирский находит отголоски в уйгурском, как в каждой работе звучит мотив поиска дома, как разговор смещается с колониального насилия на радость от проживания собственной жизни внутри собственной культуры и своего языка — будет ли это названо потом сопротивлением (например, в нашем кураторском тексте, хаха) или нет.
В последнее время я как будто совсем разучилась радоваться каким-то профессиональным вещам, но радоваться вообще-то есть чему — и хочется этим поделиться.
В 2024-м мы с Машкой стали кураторками Nomadic Program центра современного искусства Vleeshal в Миддлебурге (Нидерланды), и за этот год как будто успели сделать много интересного.
Про серию показов Her Gaze я уже писала, и вот в декабре 2024-го вышла третья и последняя публикация на сайте издательства NERO в рамках нашего проекта Safe and Sound.
Каждая публикация — это, на самом деле, целая отдельная работа одной из приглашённых нами художниц. Когда мы задумывали этот сезон (так мы называем каждый наш проект), мы хотели поговорить о перформансе, партитурах и шире — о том, как фиксируется и передаётся знание. Мы позвали трёх художниц придумать партитуру и предложить кому-то исполнить её. В итоге каждая так или иначе работала со своим родным языком, на этом языке и вместе со своим сообществом — теми, для кого этот язык также является (или должен быть) родным. А исполнение этих партитур — перформанс — стал пространством для встречи этого сообщества, не воображаемого, а очень и очень конкретного, воплощённого в телесном, языковом, голосовом присутствии.
Наталия Папаева написала песню Minii Ger (с бурятского — Мой дом), текст и мелодия которой основывались на её собственных воспоминаниях и на разговорах с другими бурят_ками, живущими, как и сама Наталия, в Нидерландах. Они же исполнили эту песню в тщательно курированном сеттинге: голубой цвет бесконечного неба, ракурс, который одновременно оберегает участни_ц и позволяет максимально приблизиться к ним, их одежда, и, конечно, приветствие, которое они повторяют и которое обычно используют на Сагаалган — бурятский Новый год. Это такая тёплая работа о доме, о чувстве принадлежности, об общности.
https://www.neroeditions.com/minii-ger/
У Мукаддас Миджит партитуры — визуальные поэмы, которые она предложила интерпретировать своим знакомым — художни_цам из Уйгурского автономного округа, живущим, как и сама Мукаддас, в Европе. Из их видеооткликов Мукаддас собрала пронзительное видео, которое, как мне кажется, больше всего говорит про память — телесную память, которая и есть хранилище культуры и, конечно, травмы. Релиз этой работы совпал для меня с падением режима Ассада, я смотрела и смотрела видео, где вышедшие из тюрем люди встречаются со своими семьями и думала, что когда нибудь и участницы видео Мукаддас смогут также обняться с теми, кто сейчас находится в Восточном Туркестане.
https://www.neroeditions.com/geopoetics/
Яния Михалина использовала в качестве партитуры открытое письмо татарских и башкирских языковых активисто_к, написанное в 1977 году на Радио Свобода с отчаянным призывом спасти их родные языки от уничтожения колониальной политикой СССР. Яния перевела это письмо с русского на башкирский и татарский (и английский) и позвала сегодняшних активисто_к исполнить его. В этой работе меня особенно тронуло то, что этот отчаянный призыв, который должен был стать свидетельством уничтожения, звучащий, превращается в символ устойчивости и сопротивления (несмотря на то, что история повторяется — об этом прекрасный сопроводительный текст Ляйсан Гариф).
https://www.neroeditions.com/appeal-to-all-western-countries/
Как кураторке мне особенно приятно, что эти работы созвучны, что они дополняют и откликаются друг в друге. Как татарский и башкирский находит отголоски в уйгурском, как в каждой работе звучит мотив поиска дома, как разговор смещается с колониального насилия на радость от проживания собственной жизни внутри собственной культуры и своего языка — будет ли это названо потом сопротивлением (например, в нашем кураторском тексте, хаха) или нет.
❤🔥46❤5👍4🤮2🔥1
прочитала очень простую и очень чёткую мысль в книжке Rehearsal for Living, которая почему-то раньше никогда не приходила мне в голову, но теперь навсегда со мной:
It is not “humanity” that poisoned so much earthly human and non-human life, but a small and highly powerful minority of humanity, and the order they have imposed on all earthly life.
Нет никакого антропоцена: это не “человек” как вид привёл к такому изменению климата и разрушению экосистем, это сделали люди, которые стоят за глобальным колониальным капитализмом и которые продолжают аккумулировать богатства, эксплуатируя других людей, животных, почвы, воды и целые экосистемы. Мне уже написали, что это вообще самая распространённая критика антропоцена.
Я, конечно, не думаю, что это снимает ответственность со всех или как-то её распыляет, как раз наоборот. Почти у всех нас есть какое-то местно внути этой системы производства сверхприбыли, и эта мысль деёт понять не просто, почему мы, условно, должны перестать покупать одежду в h&m, но представить себе корнем проблемы не миллионы людей, которые её покупают, потому что это единственное, что они могут себе позволить, но тех, кому принадлежит этот бренд — тех, кто создатают эту систему глобального производства прибыли и эксплуатации. Сейчас есть идея в ЕС ввести налог на перелёты, если летаешь чаще одного раза в год туда-обратно, как будто основные производители сверхвыбросов CO2 — это люди с историей миграции, которые пару раз в год навещают свою семью. Есть те, кто должны нести ответственность за это, и они её не несут.
За этими мыслями родилась ещё и теория заговора: теперь я думаю, что “антропоцен” придумали в модных центрах современного искусства и музеях как раз для того, чтобы снять ответственность с конкретных людей и компаний (которые спонсируют эти центры и музеи) и распределить её на всё человечество.
It is not “humanity” that poisoned so much earthly human and non-human life, but a small and highly powerful minority of humanity, and the order they have imposed on all earthly life.
Нет никакого антропоцена: это не “человек” как вид привёл к такому изменению климата и разрушению экосистем, это сделали люди, которые стоят за глобальным колониальным капитализмом и которые продолжают аккумулировать богатства, эксплуатируя других людей, животных, почвы, воды и целые экосистемы. Мне уже написали, что это вообще самая распространённая критика антропоцена.
Я, конечно, не думаю, что это снимает ответственность со всех или как-то её распыляет, как раз наоборот. Почти у всех нас есть какое-то местно внути этой системы производства сверхприбыли, и эта мысль деёт понять не просто, почему мы, условно, должны перестать покупать одежду в h&m, но представить себе корнем проблемы не миллионы людей, которые её покупают, потому что это единственное, что они могут себе позволить, но тех, кому принадлежит этот бренд — тех, кто создатают эту систему глобального производства прибыли и эксплуатации. Сейчас есть идея в ЕС ввести налог на перелёты, если летаешь чаще одного раза в год туда-обратно, как будто основные производители сверхвыбросов CO2 — это люди с историей миграции, которые пару раз в год навещают свою семью. Есть те, кто должны нести ответственность за это, и они её не несут.
За этими мыслями родилась ещё и теория заговора: теперь я думаю, что “антропоцен” придумали в модных центрах современного искусства и музеях как раз для того, чтобы снять ответственность с конкретных людей и компаний (которые спонсируют эти центры и музеи) и распределить её на всё человечество.
haymarketbooks.org
Rehearsals for Living
Amid the overlapping crises of a pandemic, ecological disaster, and global capitalism, two leading Black and Indigenous feminist theorists ask one another: what do liberated lands, minds, and bodies look like? These letters are part debate, part dialogue…
👍37❤24👨💻6🤯3💘3👌2💯2🥴1
Каждый раз, когда я открываю раз в сто лет свой фэйсбук, я вижу посты далёких и когда-то близких знакомых о том, что они наконец нашли себе квартиру / открывают выставку / наслаждаются закатом — в израиле, после “репатриации”. После этого я обычно открываю их профили и, конечно, почти никогда не вижу ни одного поста с критикой геноцида и почти всегда посты с тегом bring them home, о “наших мальчиках” и даже с призывами подключаться к волонтёрской помощи армии израиля.
Не знаю почему, но меня продолжает удивилять, как люди, родившиеся и работавшие в самых разных городах рф, находят свой дом на Ближнем Востоке и с какой-то гордостью что ли начинают соотносить себя с этой войной (с этим геноцидом), только что убежав от стыда за другую войну.
Не знаю почему, но меня продолжает удивилять, как люди, родившиеся и работавшие в самых разных городах рф, находят свой дом на Ближнем Востоке и с какой-то гордостью что ли начинают соотносить себя с этой войной (с этим геноцидом), только что убежав от стыда за другую войну.
❤57💯47🤡11💔8🔥7🖕5🗿4👎3👍2😁1
Читаю новую книжку Ариэллы Аиши Азулай. Она рассказывает, как вела семинар для студенток художественной кафедры университета в Яфо (Тель-Авиве) и показывала фотографии Палестины 1948 года, разрушенной и разграбленной сионистами.
“Я пригласила их подумать о том, как это разрушение сформировало их собственную идентичность <…> Небольшая группа активных студентов сказала мне: “Так уезжай!”. Возможно, наивно, я надеялась, что студенты будут разгневаны и ужаснуться — как я, когда впервые погрузилась в события 1948 года, — когда поймут, что им не рассказывали историю, как они получили своё гражданство. Более глубокое значение сказанного ими заключалось в том, что пока я остаюсь в Израиле, у меня нет выбора”.
Азулай смотрит на этот случай через два подхода к политике, которые Ханна Арендт разрабатывает в “Человеческой ситуации”: политика против других и политика вместе с другими.
Азулай подчёркивает, что каким бы невероятным не был израильский опыт, он всегда останется политикой против других: “Это формирует все проявления жизни в колонии [в книге Азулай говорит об Израиле как о “сионистской колонии”], независимо от того, как вдохновляющи их мысли об образовании или городском планировании, взаимной поддержке или сообществах, — всё, что они делают, сформировано их позицией внутри государственного апартеида и неизменно против других”.
Я думала о разговорах с людьми, переехавшими в Израиль, постах в соцсетях и комментариях, которые я иногда читаю. Часто это взаимодействие сводится к тому, что всё огромное множество информации, которые эти люди потребляют и перерабатывают, включая исторические книги, интервью, новости, эссе и так далее, сводится к одной цели — оправдать убийства тысяч людей и уничтожение их среды жизни. В ответ на разговор о необходимости прекращения насилия, многие начинают читать исторические лекции, чтобы подчеркнуть оправданность или, как минимум, неизбежность этого насилия.
Недавно я видела комментарий под видео, где израильские солдаты крушат мебель в квартире в Газе со словами “Вот вам ремонт”: пользовательница написала что-то вроде “А не так уж они бедно жили — у них квартира обставлена лучше, чем у меня”. Разве это не геноцидальная логика: видеть в свидетельстве разрушения оправдание его необходимости или неизбежности?
Примерно то же самое произошло, когда я отправила своей крёстной фотографии из Бучи, она обвинила меня в предательстве и потом прислала скриншот из какого-то тг-канала с призывом докаладывать об украинских провокаторах в Курсе и Белгороде.
“Я пригласила их подумать о том, как это разрушение сформировало их собственную идентичность <…> Небольшая группа активных студентов сказала мне: “Так уезжай!”. Возможно, наивно, я надеялась, что студенты будут разгневаны и ужаснуться — как я, когда впервые погрузилась в события 1948 года, — когда поймут, что им не рассказывали историю, как они получили своё гражданство. Более глубокое значение сказанного ими заключалось в том, что пока я остаюсь в Израиле, у меня нет выбора”.
Азулай смотрит на этот случай через два подхода к политике, которые Ханна Арендт разрабатывает в “Человеческой ситуации”: политика против других и политика вместе с другими.
Азулай подчёркивает, что каким бы невероятным не был израильский опыт, он всегда останется политикой против других: “Это формирует все проявления жизни в колонии [в книге Азулай говорит об Израиле как о “сионистской колонии”], независимо от того, как вдохновляющи их мысли об образовании или городском планировании, взаимной поддержке или сообществах, — всё, что они делают, сформировано их позицией внутри государственного апартеида и неизменно против других”.
Я думала о разговорах с людьми, переехавшими в Израиль, постах в соцсетях и комментариях, которые я иногда читаю. Часто это взаимодействие сводится к тому, что всё огромное множество информации, которые эти люди потребляют и перерабатывают, включая исторические книги, интервью, новости, эссе и так далее, сводится к одной цели — оправдать убийства тысяч людей и уничтожение их среды жизни. В ответ на разговор о необходимости прекращения насилия, многие начинают читать исторические лекции, чтобы подчеркнуть оправданность или, как минимум, неизбежность этого насилия.
Недавно я видела комментарий под видео, где израильские солдаты крушат мебель в квартире в Газе со словами “Вот вам ремонт”: пользовательница написала что-то вроде “А не так уж они бедно жили — у них квартира обставлена лучше, чем у меня”. Разве это не геноцидальная логика: видеть в свидетельстве разрушения оправдание его необходимости или неизбежности?
Примерно то же самое произошло, когда я отправила своей крёстной фотографии из Бучи, она обвинила меня в предательстве и потом прислала скриншот из какого-то тг-канала с призывом докаладывать об украинских провокаторах в Курсе и Белгороде.
😢28💯15❤8💔6😭3💘2🤔1
Была в Bourse de Commerce, пространстве фонда Пино в Париже. Пошла туда на выставку Arthur Jafa — американского Black художника, который делает такие поэтические работы о жизни и опыте Black людей в США.
Помимо выставки Джафы, там шла выставка Deana Lawson — фотографки, которая тоже работает с Black коммьюнити и делает интимные, уязвимые, но одновременно такие мощные фотографии. Почти на всех её фотографиях были темнокожие обнажённые тела.
Этажом выше, на выставке Corps et âmes, тоже было много темнокожих обнажённых, расиализированных, уязвимых и подвергаемых насилию или, наоборот, радующихся тел — в работах Кары Уокер, Кэри Джеймса Маршалла, Lynette Yiadom-Boakye и других.
Смотрительницы, как и во многих музея Парижа, в Bourse de Commerce в основном небелые, в отличие от большинства белых посетительниц.
Я смотрела на смотрительниц рядом с этими работами и думала: А чем небелые художницы-участницы этих выставок отличаются в этом плане от работниц этой выставочной площадки? И те, и другие объединены в рамках Bourse de Commerce одной общей задачей — обслуживания обеспеченной белой публики, которая приходит туда проести время, и самой институции, которая помогает формировать положительный образ мецената одному из самых богатых людей на планете. Размером своего гонорара?
Чем Bourse de Commerce в этом смысле отличается от какого-нибудь этнографического музея, где тоже собраны объекты, сделанные BIPoC художницами? Тем, что там указаны их имена? Тем, что им заплатили, а не украли их объекты или обменяли за бесценок?
Работы всех названных художниц — если рассматривать их вне этого контекста — активно говорят о самом разном опыте Black людей и противостоят многовековому процессу превращения боли и травм темнокожего населения в зрелище. Но в вычищенном от всяких контекстов пространстве Bourse de Commerce они снова превращаются в такое же зрелище, возможно, чуть более утончённое, но также воспроизводящее существующий статус кво — кто-то обладает властью, деньгами и взглядом (gaze), а на кого продолжают смотреть для удовольствия и ждать от них выполнения обязанностей.
И как будто я все равно рада, что не увидела в Бурс де коммерс кучу абстрактной живописи европейских художников. Но можно ли избежать этой коммодификации, этого превращения чьей-то борьбы, радости и страданий в развлечение привилегированных, оставаясь в рамках таких институций? Могут ли какие-либо проекты в подобных институциях, работающих в рамках капиталистической логики, вырваться за пределы устоявшихся power relations и установить, хотя бы временно, другой режим?
Потом Е. написала, что на выставке Paris Noir в Центре Помпиду , буквально посвящённой темнокожим художникам Парижа второй половины 20 века, не было ни одной небелой посетительницы.
Помимо выставки Джафы, там шла выставка Deana Lawson — фотографки, которая тоже работает с Black коммьюнити и делает интимные, уязвимые, но одновременно такие мощные фотографии. Почти на всех её фотографиях были темнокожие обнажённые тела.
Этажом выше, на выставке Corps et âmes, тоже было много темнокожих обнажённых, расиализированных, уязвимых и подвергаемых насилию или, наоборот, радующихся тел — в работах Кары Уокер, Кэри Джеймса Маршалла, Lynette Yiadom-Boakye и других.
Смотрительницы, как и во многих музея Парижа, в Bourse de Commerce в основном небелые, в отличие от большинства белых посетительниц.
Я смотрела на смотрительниц рядом с этими работами и думала: А чем небелые художницы-участницы этих выставок отличаются в этом плане от работниц этой выставочной площадки? И те, и другие объединены в рамках Bourse de Commerce одной общей задачей — обслуживания обеспеченной белой публики, которая приходит туда проести время, и самой институции, которая помогает формировать положительный образ мецената одному из самых богатых людей на планете. Размером своего гонорара?
Чем Bourse de Commerce в этом смысле отличается от какого-нибудь этнографического музея, где тоже собраны объекты, сделанные BIPoC художницами? Тем, что там указаны их имена? Тем, что им заплатили, а не украли их объекты или обменяли за бесценок?
Работы всех названных художниц — если рассматривать их вне этого контекста — активно говорят о самом разном опыте Black людей и противостоят многовековому процессу превращения боли и травм темнокожего населения в зрелище. Но в вычищенном от всяких контекстов пространстве Bourse de Commerce они снова превращаются в такое же зрелище, возможно, чуть более утончённое, но также воспроизводящее существующий статус кво — кто-то обладает властью, деньгами и взглядом (gaze), а на кого продолжают смотреть для удовольствия и ждать от них выполнения обязанностей.
И как будто я все равно рада, что не увидела в Бурс де коммерс кучу абстрактной живописи европейских художников. Но можно ли избежать этой коммодификации, этого превращения чьей-то борьбы, радости и страданий в развлечение привилегированных, оставаясь в рамках таких институций? Могут ли какие-либо проекты в подобных институциях, работающих в рамках капиталистической логики, вырваться за пределы устоявшихся power relations и установить, хотя бы временно, другой режим?
Потом Е. написала, что на выставке Paris Noir в Центре Помпиду , буквально посвящённой темнокожим художникам Парижа второй половины 20 века, не было ни одной небелой посетительницы.
❤21🤔7😭5🤷4👍1
Сегодня получили письмо от Мукаддас Миджит — уйгурской художницы, с которой мы работали в рамках проекта Safe and Sound. Работу Geopoetics, которую она сделала в рамках этой программы, показывают сейчас Бангкоке на выставке Constellation of Complicity: Visualising the Global Machinery of Authoritarian Solidarity в местном центре искусства и культуры.
Через три дня после открытия выставки сотрудники посольства Китая в Таиланде вместе с тайскими чиновниками пришли на выставку с требованием её закрыть. Сейчас на выставке замазаны имена уйгурских, тибетских и гонконгских художниц, а также упоминания этих мест. На сайте центра вместо имени значится France-based artist. Рейтерс приводит цитату центра, где говорится, что “из-за давления посольства Китая, которое было передано через Министерство иностранных дел Таиланда и конкретно через Администрацию Бангкока, основного донора центра”, они были предупреждены, что “выставка рискует создать трения в дипломатических отношениях между Таиландом и Китаем”. Так абсурдно и показательно, конечно, что это происходит на выставке, посвященной глобальному взаимодействию авторитарных режимов, — сложно придумать иллюстрацию лучше.
Я прочитала письмо Мукаддас, когда шла по городу, и расплакалась. Почувствовала ту же беспомощность, что в последний год работы “Типографии” в Краснодаре перед лицом этих надзирающих карательных структур, когда твоя работа становится поводом для допросов, слежки и мерзкой конкуренции внутри этих же структур — “создания трений” между мудаками, борющимися за власть и пытающимися выслужиться перед начальством.
А потом думаешь, что это всё в очередной раз доказывает, как важно эту работу продолжать — чтобы противостоять “глобальной солидарности авторитарных режимов”, которая, к сожалению, так хорошо работает. Как важно строить другую солидарность — тех, кто угнетён этими режимами и борется с ними, кто строит неавторитарные связи, кто своей работой подрывает по чуть-чуть эти “автритарные солидарности”, идя против всех империй (потому что нет хороших империй), кто думает о мире, где мы можем жить все вместе.
Через три дня после открытия выставки сотрудники посольства Китая в Таиланде вместе с тайскими чиновниками пришли на выставку с требованием её закрыть. Сейчас на выставке замазаны имена уйгурских, тибетских и гонконгских художниц, а также упоминания этих мест. На сайте центра вместо имени значится France-based artist. Рейтерс приводит цитату центра, где говорится, что “из-за давления посольства Китая, которое было передано через Министерство иностранных дел Таиланда и конкретно через Администрацию Бангкока, основного донора центра”, они были предупреждены, что “выставка рискует создать трения в дипломатических отношениях между Таиландом и Китаем”. Так абсурдно и показательно, конечно, что это происходит на выставке, посвященной глобальному взаимодействию авторитарных режимов, — сложно придумать иллюстрацию лучше.
Я прочитала письмо Мукаддас, когда шла по городу, и расплакалась. Почувствовала ту же беспомощность, что в последний год работы “Типографии” в Краснодаре перед лицом этих надзирающих карательных структур, когда твоя работа становится поводом для допросов, слежки и мерзкой конкуренции внутри этих же структур — “создания трений” между мудаками, борющимися за власть и пытающимися выслужиться перед начальством.
А потом думаешь, что это всё в очередной раз доказывает, как важно эту работу продолжать — чтобы противостоять “глобальной солидарности авторитарных режимов”, которая, к сожалению, так хорошо работает. Как важно строить другую солидарность — тех, кто угнетён этими режимами и борется с ними, кто строит неавторитарные связи, кто своей работой подрывает по чуть-чуть эти “автритарные солидарности”, идя против всех империй (потому что нет хороших империй), кто думает о мире, где мы можем жить все вместе.
💔41❤14🔥8😢3👍1
Что мне нравится в моей работе, помимо других вещей, это наблюдать, как художественные идеи, исследования, разговоры, импульсы обретают форму, в которой всегда есть что-то, что невозможно предугадать. Разговаривая с художницами, ты вроде бы понимаешь, как будет выглядеть художественная работа, но вот она обретает форму и в ней всегда появляется что-то ещё, что сложно описать. Это волшебный процесс и мне всегда так радостно быть к нему причастной.
Через две недели в Миддлбурге, в центре современного искусства Vleeshal открывается выставка Tatar* Kiss, которую мы с Машкой плетём почти год вместе с художницами, которые участвуют еще и в нашей программе Repetition is a Form of Changing. Мне нравится думать об этом процессе, как о плетении, где одна нитка цепляется за другую и формирует общее полотно. Когда мы приглашали художниц, мы не до конца понимали, что из этого сложится и о чём это всё. Мы нащупывали, зачем этой выставке быть в Нидерландах, в этом маленьком богатом городе Миддлбурге, искали название которое вберёт в себя и злость, и удовольствие, что-то спекулятивное и при этом телесное.
Лобызание по-татарски — так называли в допетровском московском царстве французский поцелуй. Французским он стал как раз при Петре, и в этом изменении мы увидели спекулятивное отражение более широких политических процессов, в которых “татары”, как тогда называли множество народов, не исповедовавших христианство и живших от Крыма до Монголии, стали расиализироваться и создаваться как принципиально Другие, не просто по религии (то есть нехристиане), а как “нецивилизованные”. Все эти изменения происходили под влиянием Европейского просвещения и появления его институтов — этнографического музея, академии наук, исследовательских экспедиций и самого понимания цивилизации и просвещения.
Мы думаем об этой спекуляции не только как о какой-то исторической легенде, но как о том, что внесло свой вклад в сегодняшнюю реальность, где колониальные усилия и сопротивление не сменяют друг друга как периоды, но существуют одновременно. Нам важно говорить на родных языках, присваивать эти языки, важно помнить и повторять, заниматься художественными практиками, строить дома далеко за пределами родины, слушать и понимать друг друга, строить связи, дружить и любить — и часто эти действия, осознанно или нет, и формируют сопротивление.
Очень интересно, как выставка сложится в итоге и как все истории и образы заговорят в одном пространстве этого готического выставочного пространства.
Через две недели в Миддлбурге, в центре современного искусства Vleeshal открывается выставка Tatar* Kiss, которую мы с Машкой плетём почти год вместе с художницами, которые участвуют еще и в нашей программе Repetition is a Form of Changing. Мне нравится думать об этом процессе, как о плетении, где одна нитка цепляется за другую и формирует общее полотно. Когда мы приглашали художниц, мы не до конца понимали, что из этого сложится и о чём это всё. Мы нащупывали, зачем этой выставке быть в Нидерландах, в этом маленьком богатом городе Миддлбурге, искали название которое вберёт в себя и злость, и удовольствие, что-то спекулятивное и при этом телесное.
Лобызание по-татарски — так называли в допетровском московском царстве французский поцелуй. Французским он стал как раз при Петре, и в этом изменении мы увидели спекулятивное отражение более широких политических процессов, в которых “татары”, как тогда называли множество народов, не исповедовавших христианство и живших от Крыма до Монголии, стали расиализироваться и создаваться как принципиально Другие, не просто по религии (то есть нехристиане), а как “нецивилизованные”. Все эти изменения происходили под влиянием Европейского просвещения и появления его институтов — этнографического музея, академии наук, исследовательских экспедиций и самого понимания цивилизации и просвещения.
Мы думаем об этой спекуляции не только как о какой-то исторической легенде, но как о том, что внесло свой вклад в сегодняшнюю реальность, где колониальные усилия и сопротивление не сменяют друг друга как периоды, но существуют одновременно. Нам важно говорить на родных языках, присваивать эти языки, важно помнить и повторять, заниматься художественными практиками, строить дома далеко за пределами родины, слушать и понимать друг друга, строить связи, дружить и любить — и часто эти действия, осознанно или нет, и формируют сопротивление.
Очень интересно, как выставка сложится в итоге и как все истории и образы заговорят в одном пространстве этого готического выставочного пространства.
e-flux
Tatar* Kiss
Grounded in the personal stories of the artists and curators, Tatar* Kiss explores the often-invisible entanglements of colonialisms, from a primarily Dutch and Russian perspective.
❤🔥31❤11🔥7💋4