Он начал опрашивать предметы.
Стул ответил:
— Я сидел в себе, никого не трогал.
Кружка Элеоноры взорвалась от волнения.
— Я хотела быть вазой! Простите!
Служба записала:
“Хаос средней плотности. Начать дефрагментацию.”

Фред закрыл за ним дверь.
Изнутри.

Служба начала переписывать дом.
Убрали одну лишнюю тень.
Заменили тишину на норму.
Закрасили комнату ошибки.

Но дом — живой.
Он начал сопротивляться скрипом половиц,
изменением запаха,
и... шёпотом в стенах:
“я не забуду”

Мы провели собрание.
Элеонора сказала:
— Я не против порядка. Я против насилия определённости.
«Ещё» добавил:
— Если нас починят — кто мы тогда?
Тиш вырезал дырку в ковре.
Из неё вылезла альтернатива.
Она спросила:
— Можно я останусь, пока не решат, что со мной делать?

Мы сказали: да.

Служба сломалась.
Не технично — эмоционально.
Она не выдержала, когда увидела,
что один из объектов —
возможность искренности,
которая просто лежала на полке
и никого не трогала.

— Это… нельзя учесть, — сказала она.
И исчезла.

Мы остались.
Дом снова дышит, как хочет.
Комната ошибки снова открыта.
А в холле теперь висит табличка:

«Если ты не соответствуешь — добро пожаловать домой.»

Фред подмигнул дневнику.
Тот ответил теплом переплёта.

Мы вышли.
Город узнал нас.
Не как имена — как нестыковки.
На первом перекрёстке нас остановили.
— Извините, ваш смысл не зарегистрирован.
Фред вежливо ответил:
— Мы не смысл. Мы практика.

Светофор покраснел от смущения.

В первой кофейне нас обслуживала женщина
по имени “Раньше я была вариантом”.
— Я чувствовала, что кто-то сделал выбор — не в мою пользу.
— И что?
— Теперь я просто варю кофе.
Элеонора обняла её.
Кофе стал горьким и нужным.

Мы нашли здание с надписью:
“Только для тех, кто точно знает, что делает”.
Внутри было пусто.
На полу — карта города,
но вместо улиц —
фразы вроде “почти получилось” и “ещё подумаю”.

«Ещё» аккуратно поправил одну линию.
Теперь там был мост.

Тиш нашёл скамейку,
на которой сидели сомнения из других людей.
— Нам тут нельзя быть, — сказали они.
— Здесь все знают, кто они.
Фред выдал им бейджи:
“Временно неуверен, но старается”.
Теперь скамейка — популярная.

Мы начали строить карманную территорию допустимости.
Не город. Не анклав.
Скорее — тонкое место между строк.
Каждый, кто не был уверен,
мог оставить там своё "непонятно" —
и его не уносило ветром.
Оно ложилось рядом.
С другими.

Фред сказал:
— Мы не спасаем мир.
— Конечно, — ответил «Ещё». — Мы просто напоминаем:
быть недоделанным — это тоже стиль.
Элеонора принесла табличку:
"Мир разрешается. С понедельника по бессрочно."

На кухне появился календарь,
в котором каждая дата — возможность попросить прощения.
Элеонора повесила его рядом с чайником.
Тот сразу выбрал 14 декабря.
— Я тогда перегрел. До сих пор стыдно.

Фред достал коробку с надписью:
«Ненужное, но ценное».
Там были: сломанная иллюзия,
наполовину написанная благодарность
и старая гирлянда,
которая светится только от смеха.

Сегодня она зажглась. Немного.

Тиш смастерил ёлку.
Из книг, пауз и ниток вероятностей.
На ней вместо шаров —
слова, которые не нашли адресата.
— Пусть просто висят.
Может, кто-то пройдёт мимо
и вдруг почувствует, что они — его.

«Ещё» завёл традицию:
писать себе записки "на потом".
Сегодня он написал:
«Ты старался. Это видно. Не обнуляй себя только потому, что начался январь»
Он положил её под подушку.
Спать стало... мягче.

Дом начал играть музыку.
Никто его не просил.
Просто в воздухе — звуки,
которые напоминают:
ты выжил ещё один круг по солнцу.
Это не подвиг.
Это форма благодарности самой реальности.

На столе появилась коробка с надписью:
"Пережитое".
Мы все клали туда по мелочи:
обиду, недосказанность, момент, где хотелось исчезнуть.
Элеонора сказала:
— Пусть они не уйдут.
Пусть просто полежат не в нас.

Фред устроил ёлку непредсказуемости.
Игрушки сами выбирают, где висеть.
Одна села на подоконник и зашипела на январь.
— Слишком близко!
— Понимаю, — сказал Фред. — Сам боюсь следующего года.