Почему после расставания остаётся чувство, будто тебя высосали до дна?

Иногда клиенты после расставания чувствуют себя не просто уставшими — а истощёнными до прозрачности. Не потому что много плакали. Не потому что скучали. А потому что как будто вынули что-то важное — как будто ты отдали больше, чем мог. И теперь ощущение, что дышат впроголодь.

И вот после завершения очень трудного развода, я пришла домой и… просто села на пол. Не могла говорить. Не могла думать. Просто сидела и дышала. Пустая.
Не потому что было больно. А потому что не осталось сил чувствовать боль.

Почему это происходит?

Разрыв отношений может оставлять после себя посттравматическое истощение.

Отношения, в которых нам приходилось всё время быть в напряжении — доказывать, ждать, угадывать, сдерживаться — не заканчиваются на моменте «мы расстались».
Еще какое-то время они продолжаются жить внутри нас: в теле, в снах, в повторяющихся мыслях. Да и в привычках. Психике необходимо время чтобы перестроится от привычного ритма.

Какое-то время ты ещё будешь находится в том же поле, в той же системе, просто партнёр вышел, а все роли внутри тебя остались.
Особенно если в отношениях была созависимость, нарциссическая динамика или роль Спасателя.

Тело устало держать напряжение, психика устала искать смысл, душа устала ждать тепла.

📍Как отличить боль от истощения?
• Боль — проявляется. Она может быть яростной, слезливой, отчаянной. Она пытается вырваться через разные каналы восприятия: мысли, чувства, крики, обвинения.
• Истощение — как пепел. В нём нет энергии. Только пустота, тяжесть и невозможность что-либо начать. Самое странное, в опустошении сложно вернуться к своим смыслам и ценностям, а только могут перезарядить нас и начать новую жизнь.

И это нормально, когда в отношениях мы отдавали больше чем получали. Дисбаланс энергии всегда возвращается в виде не погашенного кредита, если мы надеялись что нам вернут, но не возвращали.


🫂 План восстановления:
1. Признание истощения как факта.
Не уговаривай себя «всё хорошо». Лучше сказать: «Да, я опустошёна. Я нуждаюсь в поддержке и мне нужно время для восстановления. И это пройдет».
2. Физическое восстановление.
Сон, тёплая еда, прогулки, тело в пледе, ванна с солью. Массаж или любая другая телесность, которую ты можешь себе позволить.
3. Реабилитация души.
Контакт с теми, кто тебя наполняет, кто заботится о тебе и может быть рядом.
4. Терапия.
Там, где тебя не обесценивают и не требуют быть “в норме”. Где тебя держат и не тянут. Где ты можешь заново опору на себя и ценность быть собой без необходимости соответствовать чьим то критериям.

Иногда я думаю, что главная трагедия любви в том, как рано мы оказываемся ей преданы.
Не преданы в смысле «верны», а преданы как жертвы преданы культурой, которая приклеивает к сердцу чужие ожидания, чужие диалоги, чужие happy end’ы, не спросив: а ты сама хочешь вот это? Или ты просто боишься быть одной?

И мы идём по жизни с этим шаблоном будто внутри нас вложили чужую сказку, и теперь всё, что не совпадает с ней, вызывает тревогу.

Мы встречаем другого, влюбляемся, и кажется, вот оно совпадение! Пазл, наконец, нашёл своё место. Мой человек. Мой дом. Моя половинка.
И в этом ощущении действительно есть правда, правда слияния, архетипическая. Душа тянется к другому, потому что где-то в ней живёт память о том, как быть единым.
Но проходит время, и то, что было сияющим, начинает тускнеть. Возникает недоумение: почему не так, как должно было быть?

А на самом деле всё как раз так.
Потому что любовь- это не бессмертная весна и не праздник без конца. Это не волна, которую можно зафиксировать и держаться за неё обеими руками.
Любовь это то, что приходит, уходит, возвращается, трансформируется. И у каждой её фазы своё лицо.

Юнг писал о том, что на пути индивидуации всё внешнее, включая отношения, рано или поздно становится зеркалом.
И тогда тот, кто вчера вызывал у нас восторг, сегодня вызывает раздражение.
Не потому что он стал хуже. А потому что его лицо теперь отражает не только мечту, но и тень.

Когда рушится миф о идеальной любви, нас накрывает горечь.
И кажется, что это конец. Конец чувств, конец связи, конец «того самого».
Но на самом деле это только начало.
Начало зрелого контакта, где двое больше не играют в «угадалку», не пытаются быть идеальными половинками, а вглядываются друг в друга, как в зеркала. Иногда страшные, иногда непонятные, но настоящие.

И здесь появляется шанс перестать искать любовь, как вещь и перестать ждать от другого, что он всё исправит, успокоит, заполнит пустоту.

Шанс впервые задать себе вопрос:
А могу ли я быть рядом, даже если сейчас (в этот период времени) он не идеальный?

А что во мне хочет бежать от обыденности, от обид, от несовершенства.

У любви есть своя алхимия: в процессе соединения, обнажаются все те места, которые ты бы предпочла не видеть. И в этом-то и есть настоящее золото.

Если любовь только про лёгкость, она вряд ли переживёт осень.
А если в ней есть место напряжению, молчанию, возвращению к себе у неё есть шанс стать чем-то большим, чем совпадение.

Иногда мне кажется, что счастье не в том, чтобы найти того самого, а в том, чтобы выжить в иллюзии и продолжить быть с настоящим партнером, а это значит - живым, не идеальным, не придуманным, а настоящим.

И тогда есть место живым, настоящим отношениям

О бессоннице.

В своих соц сетях я уже писала, что вновь столкнулась со сложностями сна. С марта я почти не сплю. Последний раз такое было в 2021 году. Появилось стихийно и через несколько месяцев исчезло. В этом году бессонница затянулась. Это изнурительно и изматывающее. Вначале мне очень помогал метод «Карта ночи», и при легких расстройствах сна, это весьма эффективный метод. Напишите мне «хочу метод» и я пришлю вам его в лс Но сегодня я хочу предложить посмотреть на бессонницу под разными углами различных подходов в психологии и терапии.

Мы начинаем неизбежно с нервной системы, потому что она обозначает границы возможного: при хронической инсомнии почти всегда присутствует состояние гипервозбуждения сердце бьётся чуть чаще, кора мозга держит насторожённость, мыслительный поток не спадает, а вегетативная система не переключается в режим «economy». Это объясняет парадокс «я будто не спал(а) совсем», тогда как объективно короткие фрагменты сна есть: мозг, работающий как ночной диспетчер, регистрирует угрозы и планы, а не отдых. Здесь же феноменология «сна не по ощущениям»: субъективное переживание бессонной ночи не всегда совпадает с регистрацией сна, потому что система оценки угроз перевешивает систему регистрации покоя. В клиническом проявлении это выглядит как круг усилий и контроля: чем активнее человек «пытается уснуть» и коллекционирует ритуалы, тем сильнее перегревает систему; чем больше следит за температурой, позой, количеством шагов и приложениями, тем меньше доверия к собственному телу и тем выше тревога из серии «я всё делаю правильно, а оно не работает». Если перевести это из языка биологии в язык человеческого опыта — тело сигнализирует, что внутри есть нечто, что пока нельзя отпустить без потери чувства себя.

И вот здесь вступают в силу психологические теории.
Психоанализ, особенно французская линия, напоминает: сон неизбежно требует регрессии, то есть - маленького, здорового отказа от тотального контроля, признания собственной пассивности и зависимости от ритмов тела. Для многих людей именно это и оказывается невыносимым: «если я отпущу — я исчезну, упаду, меня захлестнёт».

Ночной порог окрашивается в цвета угрозы; Морфей, сын гипноса и тени Танатоса, перестаёт быть союзником, и бессонница становится сторожем у ворот — не впустить в себя «слишком много».

В кляйнианской и бионовской оптике это можно описать как провал контейнирования: дневной сырой материал: злость, горе, обида, стыд ночью приходит без упаковки, альфа-функция не успевает «связывать», и психика защищается от самого процесса связывания, атакуя связь как таковую.

Тогда рвётся не только сон, но и мысль: появляются обрывки, телесная тревога без сюжета, а постель становится полем, где нужно выдерживать невидимого противника. В этом контексте бессонница - логичная оборонительная операция: бодрствование кажется меньшим злом, чем встреча с непереносимым.

Адлер добавляет к этой картине важный социально-психологический штрих: иногда симптом обслуживает стиль жизни — даёт право не платить ценой истощения, позволяет, пусть косвенно, вернуть контроль и дистанцию там, где днём это сделать «нельзя». Речь не об обвинении, а о распознавании функции: чему служит моё бодрствование, от чего оно защищает, за что мстит, что удерживает.

Если перенести взгляд в юнгианскую перспективу, как будто ничего не меняется и при этом сдвигается фокус: бессонница рассматривается не как отдельный диагноз, а как указатель на разрыв между Эго и бессознательным. Сон — это естественная сцена символизации, место, где психика придаёт форму тому, что днём не помещается в слова, и если дверь на эту сцену закрыта, то переживание остаётся без формы , оно и гонит двигатель; тогда «снится наяву» в виде тревожных фантазий, навязчивого мышления и соматического напряжения.

Юнгианская работа возвращает формообразование: образ, метафору, сновидение, активное воображение, не для красивой интерпретации, а чтобы напряжение перестало быть безымянным и обрело контур, за который его можно удержать.

Как только появляется форма, тело немного успокаивается: не потому что «всё поняли», а потому что внутри стало переносимо.

Гештальт здесь же подставляет практическое плечо. Он принципиально не про «объяснить», а про довести фигуру до завершения. Сон, замёрзшая в кадре сцена незавершённого процесса, а бессонница, как знак, что сцене нужно выйти на подмостки осознавания. В работе со снами человек становится каждым элементом: поездом, который уходит без него, станцией, которая пустеет, табло, которое мигает ошибкой; он говорит их голосом, вытаскивает на свет конфликт между «идти по своему расписанию» и «нуждаться в опоре», позволяет этому конфликту обменяться репликами и договориться о новых правилах дня. Не случайность, что после такой работы меняется не только ночное бодрствование, но и дневной график: сокращаются вечерние «подхваты», появляется ритуал закрытия дня, и утреннее просыпание в 4:40 перестаёт быть катастрофой, превращаясь в короткий эпизод без борьбы с собой. Это и есть перевод энергии из симптома обратно в жизнь: когда незавершённое переживание завершено, двигателю гипервозбуждения не нужно раскручиваться до красной зоны.

Собственно и процессуальная терапия работает похожим образом.

Если снова вернуться к нейробиологии, многое из сказанного неожиданно стыкуется: гипервозбуждение это не только физиология, это ещё и следствие внутренней работы без формы и контейнера. Когда мы в терапии создаём внешний контейнер (контакт, который держит; язык, который связывает; безопасное место, где можно быть пассивным без исчезновения), психика отказывается от круглосуточной обороны и отдаёт часть полномочий телу. В терминах сомнологии это видно по двум смежным событиям: сначала укорачиваются ночные бдения, затем выравнивается циркадная рутина - регулярный подъём становится важнее идеального засыпания, днём появляется свет и движение, вечером - не наказание «ложись и молчи», а мягкое замедление, которое переводит организм в экономичный режим.

Практика показывает, что устойчивые изменения приходят не тогда, когда человек собирает «правильные» ритуалы, а когда он учится переносить то, от чего бежит ночь. Клиентка, которая в три ночи вскакивает с тахикардией и проверяет телефон, обычно не нуждается в новой маске на глаза; ей нужно место, где можно выдержать злость на тех, кто много берёт и мало возвращает, на свою выученную обязанность «держаться», на собственную усталость, которой запрещено быть признанной. Как только злость и усталость получают язык и опору, ночная вахта теряет смысл. Клиент с повторяющимся сном про уходящий поезд редко нуждается в третьем приложении для сна; он нуждается в том, чтобы днём признать право «не ждать всех» и одновременно право «нуждаться в платформе», и как только два этих права разводятся по местам, ночная сцена перестаёт требовать репетиций.

В результате бессонница перестаёт быть загадкой и наказанием. На уровне тела мы снижаем обороты : свет днём, замедление вечером, стабильный подъём, аккуратность со стимуляторами; на уровне психики мы возвращаем способность связывать и символизировать: говорим вплоть до грубых, но правдивых слов, которые раньше было нельзя; на уровне отношения к себе мы учимся выдерживать пассивность без стыда и тревоги, признавая, что «сдаться» это иногда означает довериться опоре, а не исчезнуть. И тогда сон приходит не как награда «за идеальное поведение», а как побочный эффект восстановленной связи: у переживания снова есть форма, у тела снова есть право выключаться, у «я» снова есть место, где можно быть неэффективным, незанятым, живым.

Самое трудное здесь, это отказаться от иллюзии, что бессонницу можно победить силой контроля. Контроль хорош, когда он служит жизни, и разрушителен, когда превращается в новую ночную религию. Гораздо продуктивнее держать два фокуса одновременно: нервная система действительно перегрета и её можно охладить конкретными поведенческими мерами, а психика действительно защищается от встречи с тем, что без формы кажется опасным — и ей можно вернуть форму, язык и опору.

Когда эти два вектора сходятся, бессонница перестаёт быть «личным мучением» и становится задачей, которую решают телом и смыслом, вместе.

“У каждого из нас есть часы. В телефоне, на руке, в комнате. Мы постоянно контролируем время, но не знаем своего направления. У кого из нас есть компас? Может быть лучше взять вместо часов компас, чтобы понять наш путь?» (с)

Ps. На видео то, как обычно происходит наше занятие, в этот раз я буду проводить наш класс на Алтае, на фоне гор и Катуни.


Дорогие!

В эту субботу, уже завтра, я проведу для вас ресурсный танец онлайн, в которым мы будем знакомиться со своим внутренним компасом и своем направлении в жизни. Поймем, как цели отличаются от ценностей, и как выделить свои ценности в мире, который так громко пытается навязать нам свои.

Регистрация: считается подтвержденной после внесения оплаты. Напишите мне: @simma_bogart

Стоимость: 800р оплатить можно по ссылке https://tbank.ru/cf/6PedHKVfoo1